День выдался суетливым и сумбурным. Посетителей было много, и Женя к концу рабочего дня устала улыбаться, выслушивать банальные истории и соболезновать. Когда наконец-то появилась возможность отдохнуть, оказалось, что день кончился. Женя и сама не заметила, как пролетело время.
Она чувствовала себя уставшей, выжатой как лимон, и когда обнаружила себя стоящей возле панкратовского дома, очень удивилась. «Это потому, что я шла на автопилоте, — усмехнулась она про себя. — По привычке…»
Она уже повернулась, чтобы пойти прочь, к автобусной остановке, потому что вид этого чертова дома пробуждал в ее душе уснувшую уже боль, обиду, тоску по прежней жизни, и остановилась снова.
«Я могу его встретить…»
Случайно.
Как бы случайно…
Она посмотрела на часы. Было около семи. Именно в это время они встречались. Именно в это время он оказывался рядом с ней.
Замерев, она попыталась понять, что происходит в ее душе, но так и не смогла… Или побоялась понять правду.
Она просто принялась разгуливать вокруг дома, вглядываясь в темные фигуры прохожих, пытаясь угадать его походку.
Мимо прошествовала компания подвыпивших «певцов». Они громко распевали идиотскую песню про Новый год. Женя поморщилась, как от зубной боли, — как же она надоела ей, эта жуткая бабища-мужик!
Компания удалилась, продолжая старательно орать на всю улицу. «Агрессивное меньшинство», — вспомнила Женя слова Панкратова и усмехнулась.
«Вряд ли, дорогой мой бывший супруг, ты заметил, как и сам оказался среди этого самого меньшинства.
Интересно, какие песни слушает твоя новая пассия? Судя по ее внешности, она не «убегала в пятнадцать лет из дому». Или для женщин приняты другие условия игры?»
И тут же укорила себя — сама-то Женя чем лучше, она тоже изменилась не в лучшую сторону, превратилась в «состоятельную даму», да и теперь, потеряв этот статус, разгуливает тут уже полчаса совсем не ради утраченного супруга.
Она ждет другого человека.
Александра. Как-его-там… О котором она ничего не знает, кроме того, что он на дух не переносит каблуки. Особенно когда дама передвигается на них по гололеду. Просто потому, что приходится подбирать эту даму с пола… Еще у него седые волосы, дисгармонирующие с молодым лицом. Он любит кофе. Она его где-то видела, только никак не может вспомнить где. Ольга пошутила бы непременно, что Женя видела его лицо на стенде «Их разыскивает милиция», но это не так.
«Все, Женя».
Это все сведения. Почти все. В разговоре с ним они старательно избегали прошлого — точно и не было его, этого прошлого, совсем. Появилась на свет пара людей — Адам и Ева. «В принципе, — усмехнулась Женя, — и яблока-то никто не предложил… Или я как раз сейчас и ищу то самое яблоко?»
Она настойчиво всматривалась в пустоту темной улицы, уже поняв, что ничего сегодня не получится.
Ей было грустно.
Очень грустно.
«В конце концов, я смогу прийти завтра, — подумала она. — И послезавтра…»
«Глупо-то как, — тут же отругала себя. — Как маленькая девочка…»
Может быть, она просто помешалась рассудком от пережитых страданий?
Она тряхнула головой, чтобы смахнуть снежинки с волос — еще немного, и они просто станут водой, и волосы будут мокрыми, как щеки, хотя отчего они вообще мокрыми стали, эти щеки? Снег — или…
«Последнее время я стала часто плакать, и с этим надо что-то делать, — решила Женя. — Говорят, что улыбка помогает жить. И человек, который смеется, живет дольше. И уныние в принципе даже в религии считается грехом…»
Она задрала голову, высоко-высоко, чтобы не видеть земли, только небо — синее, морозное, с редкими, по-зимнему замерзающими звездами.
Чья-то рука мягко дотронулась до ее плеча. Она вздрогнула.
— Женя…
Она боялась обернуться, потому что ее взгляд мог слишком много рассказать ему.
— Я очень рад, что вы тут…
— Вообще-то я переехала, — наконец повернулась она, справившись с собой. — Теперь я живу не здесь… Просто заехала забрать кое-какие вещи…
Щеки загорелись, и Женя благословила темноту. Ох уж эта привычка краснеть, когда врешь! Была бы такая у Панкратова, право…
— Это… Послушайте, получается, если бы я сегодня не задержался слегка, я мог бы никогда больше вас не увидеть?
— Наверное, — сказала она, стараясь придать голосу равнодушные нотки, хотя от предсказанной им ситуации ей стало трудно дышать.
— Какое счастье, что я задержался!
Он стоял такой растерянный и искренний, что Жене стало не по себе: «Последнее время вы слишком много врете, госпожа Лескова. И приносите этим враньем — остальным сплошные неудобства…»
— Женя, вы ведь не откажетесь от кофе? Я провожу вас потом…
— Нет, не надо меня провожать! Я теперь живу далеко отсюда…
— Это ничего, — рассмеялся он. — Я не боюсь дальних расстояний. Пожалуйста, Женя!
Она подумала немного и согласилась.
В конце концов, это только прощальный вечер, да? Ни к чему их не обязывающий. Она зайдет на минуту. Выпьет чашку кофе. И провожать ее не надо — она не маленькая…
Он дотронулся до ее руки, порывисто и нежно — слишком нежно, как ей показалось.
— Пойдем? — спросил сразу, и Женя почему-то подумала, что он наверняка сейчас покраснел, смутился, как мальчишка. Просто в темноте не видно…
— Пойдем, — согласилась она и крепко сжала его ладонь.
«В темноте все равно не видно, как я краснею».
В маленькой прихожей они снова оказались друг от друга в опасной близости.
— Подождите, я помогу вам, — сказал он, опускаясь на колени.
— Я сама, — сердито, покраснев, сказала Женя и наклонилась, чтобы расшнуровать ботинки.
Они столкнулись лбами. Женя невольно рассмеялась. Потирая лоб, подняла голову.
— Я же говорил, — мягко сказал он. — Я помогу… Вам больно?
— Нисколько…
При электрическом освещении она наконец смогла присмотреться к нему. И с удивлением обнаружила, что зря она считала его блондином с легкой сединой.
Он был совершенно седым.
Волосы, достаточно густые, были словно припорошены снегом. Раньше Жене так и казалось, даже когда снега не было… А теперь она убедилась в том, что ее предположения были верными.
«Но ведь лицо-то у него совсем молодое, — подумала она. — Сколько ему лет? Тридцать? Сорок? Не больше…»
Он выглядел смущенным, точно угадал все ее вопросы, но не был готов дать на них ответ. Или не хотел…
— Я сейчас, — сказал он. — Вы устраивайтесь… там, в комнате.
Он поставил чайник. Она прошла в комнату.
Из детства еще осталось родительское напутствие — хочешь узнать человека лучше, посмотри, что он читает. И читает ли вообще…
Женя подошла к книжному шкафу. Книг было множество, и самой неожиданной подборки. Создавалось ощущение, что здесь, помимо хозяина, живут еще женщина и ребенок. Наличие ребенка подтверждало и огромное количество мягких игрушек.
Но комната была одна. И кровать тоже. Дверь во вторую комнату была плотно задвинута другим шкафом.
Женя невольно сделала шаг туда, к этой тайне, — и устыдилась детского любопытства. Фу, сказала она себе, как это гадко… Похоже, работа в детективном агентстве уже дает результаты… Если у человека дверь задвинута шкафом, из этого не следует, что он прячет там именно пластиды… Как шизофреник из Германии, создавший трупный музей. Александр производил впечатление нормального человека, не косил под средневекового анатома и черную шляпу не носил. А вот она, Женя, начинает уже психически разлагаться… Да и какое ей дело до тайн этого человека, в самом деле? Даже если они и есть. Может быть, эта комната просто лишняя для одинокого мужчины?
Она снова отошла к книжному шкафу и достала том Рембо. Открыла наугад — задав мысленный вопрос. «Любимая детская игра, — усмехнулась она про себя. — Что есть этот Александр?»
«Подошвам сносу нет, и не собьются пятки! От кожаных одеж остались пустяки: но неудобства нет, все прочее в порядке. Им снег на черепа напялил колпаки…»
— Душевно, — усмехнулась Женя. — Мрак какой-то… Единственное верно — про снег. Только у Рембо снег напялен на мертвые головы… Впрочем…
Она вздохнула, ставя том на место.
— Это все равно что гадать на пособии по патологоанатомии… Рембо был мрачный парень. И…
Это да, засмеялась она про себя. Несчастный парень, совращенный другим поэтом. Вечно кающийся грешник, не выдержавший тяжести собственного греха…
Она снова взяла том, открыла.
«А если Александр и есть грешник, застывший в покаянии?»
«Но сберегите, о святые, в заговоренной полумгле певунью мая на земле для тех, кого леса густые опутали своей травой — так безысходен их покой!»
— Вы любите Рембо?
Вопрос за спиной прозвучал неожиданно. Она вздрогнула, словно он застал ее за… «подсматриванием в запертую дверь», усмехнулась она про себя. Ибо это так и было. Она и в самом деле подсматривала — пыталась подсмотреть в запертую дверь. Души его.
— Люблю, — сказала она, поставив книгу на место.
Он помолчал немного и тихо процитировал:
— «Маэстро Вельзевул велит то так, то этак клиенту корчиться на галстуке гнилом, он лупит башмаком по лбу марионеток: танцуй, стервятина, под елочный псалом!» Иногда мне кажется, что мы уже на балу повешенных. Умерли и не знаем сами, когда это случилось… Во всяком случае, «стервятины» танцуют вокруг нас, и управляет ими именно «маэстро». Простите, тема у нас с вами мрачноватая для кофе, не находите?
— Я виновата, — вздохнула Женя. — Надо было достать с вашей полки другого поэта.
— Вы взяли то, что просилось вам в руки, — легонько пожал он плечами. — Иногда вы подходите к книжному шкафу, не задумываясь о последствиях. Протягиваете руку, и какой-то поэт, писатель, уже уставший от молчаливого одиночества, сам прыгает вам в руки… Потому что каждый хочет быть услышанным. Я не говорю о плохих поэтах и писателях, эти не наделены даром сохранять дыхание в своих строках после смерти…
— Получается, что он сам оказался у меня в руках?
— Может быть, виной тому атмосфера одиночества в моей квартире, — рассмеялся он.
Смех, правда, получился невеселый…
— «Но иногда его одиночество соприкасается с моим, и тогда рождается чудо». — Женя не помнила, откуда эти слова, где она их читала. Более того, она не знала, почему вдруг произнесла эти слова — или поэт сказал их сам, объяснив, что происходит в тот момент, когда «соприкасаются два одиночества»?
Чу-до…
— Кофе.
Он сказал это таким же тоном, как если бы сообщил: «Чудо готово. Оно ждет вас, любезнейшая Евгения, на кухне. Дымится в маленьких фарфоровых чашках, можете проверить — фарфор настоящий. И чудо тоже настоящее…»
Она вдруг поняла, на кого он похож, и успокоилась.
На безумно любимого Женей Грина. Только еще молодого, только начавшего крестный, мученический путь. Еще не познавшего, что есть такая болезнь, как инакомыслие. Инако-чувствование… Инако-восприятие мира, и этой приставки «инако» не прощают. Бьют так больно, что душа харкает кровью, как больной туберкулезом…
Почему к ней пришли эти мысли именно сейчас, в его обществе, в его доме?
Ведь она давно перестала быть «иной». Она стала такой же, как все. Маленькой частичкой «агрессивного меньшинства».
Музыку он включил тоже почти забытую — «Вельвет андеграунд», и Женя не выдержала — спросила, где он достал такой раритет. Чтобы убежать от ощущения почти забытой тяжести в душе и одновременно легкости, странной смеси, когда душа начинает снова трудиться…
— Это раньше было достать проблематично, — мягко улыбнулся он ей в ответ. — А теперь — все, что угодно…
Они поговорили о том благословенном «раньше», словно снова окунулись в те дни, когда «все было зеленым и радостным» и они были так юны. Его глаза теперь светились, а улыбка на губах потеряла горькую саркастичность, став почти юношеской. Жене уже начало казаться, что она этого человека знала всегда, просто почему-то они не общались некоторое время. Даже в кафе он ходил то же самое, где можно было оставить записку приятелям. «Почему я вас там не видела?» — спросила Женя. «Может быть, мы просто друг друга не замечали», — ответил он. И Женя возразила, что она бы его заметила. А он сказал — это ей сейчас так кажется… Но ведь он тоже Женю не заметил.
— Или заметил, но сейчас не узнал…
А узнал только что. Разве в прежней Жене легко угадать ту дамочку на высоких каблуках, в дорогой шубе? Жене теперь и самой не нравился ее образ. Потому что ей его навязали, а она не смогла отказаться… Сил не было и уверенности в собственной правоте.
Может быть, он начал узнавать сейчас, когда Женя максимально приблизилась к тому, утраченному, облику?
«И только начала приближаться к собственной душе».
Время текло незаметно и чересчур быстро.
Оно всегда спешит, когда хорошо.
Посмотрев на часы, Женя даже испугалась — оказывается, они проговорили уже больше часа!
— Мне еще добираться, — расстроилась она.
— Почему вы переехали, Женя?
— Так вышло…
Ей совсем не хотелось посвящать его в подробности своей незадавшейся жизни с Панкратовым. И объяснять, почему она решила спастись бегством в свою квартирку на самом отшибе города, тоже… Сейчас вся история виделась ей в совсем невыгодном, даже унизительном каком-то свете. И дело тут было не в банальной измене. Что-то другое. Женя еще не поняла, но догадалась уже — дело было в ней самой. Она в «панкратовский период» казалась теперь самой же себе ужасно жалкой, глупой, раздавленной… И — обыденной, как большая алюминиевая кастрюля.
Или стол. Или телевизор. То есть, проще говоря, Женя Лескова почти пять лет выполняла функции предмета обихода.
Она грустно рассмеялась. Повторила про себя: «Кастрюля Женя», — и поднялась.
— Мне пора…
— Я вас провожу.
— Это далеко, — возразила Женя, хотя ей ужасно хотелось еще немного побыть рядом с этим человеком.
«Кастрюля, — напомнила она себе, наблюдая, как он одевается. — Ты просто снова ею станешь…» «Он другой», — возразила она своему внутреннему голосу. «Панкратов тоже сначала был другим».
«В конце концов, мне страшно идти одной…»
«Я же говорила, что ты навсегда останешься предметом. Придатком. К кому-то… Даже к собственным подругам…»
Ах, это гадкое «альтер эго»! Всегда оставляющее последнее слово за собой, критичное сверх меры! «Немудрено, что у меня застарелый комплекс неполноценности, — подумала Женя, выходя на темную улицу. — Скоро начнут разыгрываться приступы при смене погоды…»
Вокруг одинокого фонаря мелкими белыми мухами резвились снежинки. Начиналась вьюга. Женя обернулась встревоженно и сказала своему спутнику:
— Кажется, это была не лучшая идея — отправиться меня провожать в такую непогоду… Давайте сойдемся на том, что вы проводите меня до остановки. Дальше я все-таки доеду сама…
— А я буду нервничать, — усмехнулся он. — Нет уж, меня этот вариант совершенно не устраивает…
— Хорошо, я вам позвоню…
— Кстати, вы не дали мне свой новый телефон. И адрес…
— А я вам и старый не давала… Он похлопал себя по карманам: — Черт, я забыл блокнот…
— У меня есть…
Женя достала из сумочки органайзер. Вырвала листок. Записала свой адрес и телефон.
— Вот. Позвоните через час… Убедитесь, что со мной все в порядке. Все дурное, что могло со мной случиться, уже случилось, поверьте.
Она остановила машину и договорилась с хмурым водителем о цене. Вышло дороговато, но куда денешься…
— Позвоните, — сказала она. — Видите, меня довезут до самого дома в целости и сохранности…
Он развел руками.
Вьюга бушевала все сильнее и сильнее.
Женя обернулась, чтобы помахать ему еще раз рукой, и увидела его одинокую фигуру, застывшую посреди снежного вихря. «Может быть, я была не права, — подумала она. — Похоже на бегство… Но сейчас мне кажется, что я все решила правильно…»
Она не знала, чего она боялась. Только сейчас, запертая ненадолго в клетке с равнодушным водителем, она отчетливо поняла, что именно страх заставил ее убежать. Все остальные доводы — беспокойство, как он станет добираться из ее глухого спального района или — а если он останется?.. Именно это. Если он останется…
Женя вдруг отчетливо поняла — он бы остался. И тогда что произошло бы? Она закрыла глаза, пытаясь понять, какие ощущения вызывает в ее душе эта — уже потерянная — возможность реальности. «Я этого хотела?» — спросила она себя. Тут же ответила — нет, слишком быстро, чтобы ответ посчитался искренним и правдивым. Хотела…
Проведя ладонью по вспотевшему лбу, Женя тихо засмеялась. Боже, как стыдно…
Не этих мыслей, которые уже появились в голове, слишком раскрепощенные, слишком бесстыдные… А новой банальности. И того, что она, Женя, получалась ничем не лучше Панкратова. Только Панкратов был самцом, а Женя — самкой…
Какая гадость, поморщилась она. Все, значит, она решила правильно.
— Все правильно, — прошептала она едва слышно.
Уже показался ее дом, и она не испытала радости… Там ее снова поджидало одиночество, разделить с ней которое был готов только огромный белый кот.
Одиночество, которое сейчас Женя ощущала физически. Как неизбежную боль…
«Надо к нему привыкнуть, — посоветовала она себе. — Ко всему можно привыкнуть… Сотни людей так живут, и ничего…»
Но ей отчего-то еще не хотелось так жить. И, уже поднимаясь по лестнице вверх на свой этаж, где большими буквами кто-то написал длинную тираду с матерными словами и негативным отношением к какой-то Таньке, Женя снова подумала: «Чертов Панкратов… Чертов самец, заразивший меня своими вонючими животными инстинктами…»
Чертов Панкратов, оставивший ее, Женю, наедине с собой…
Кот встретил ее с легким недовольством. Он так обиделся на позднее возвращение своей хозяйки, что не соизволил подойти к ней, как делал это обычно.
— Знаешь, Кот, — огорчилась Женя, — я тоже могу обижаться…
Кот только презрительно фыркнул.
Женя стащила ботинки и, точно бунтуя против старых своих привычек аккуратистки, швырнула их на пол. Бац! Бедные ботинки застыли, носками врозь, по кривой траектории… Ей даже стало их немного жаль. Но раздражение на саму себя теперь вылилось на «предметы собственные».
— И потом, Кот, — продолжила Женя свою обвинительную речь, — еще неясно, кто в доме хозяин. Ты-то думаешь, что именно тебе принадлежит это место. Но на самом деле, Кот, это я приношу в дом добычу. Значит, именно я и являюсь хозяйкой…
Кот на сей постулат смотрел с явным сомнением. Словно говоря: «Я тоже могу поймать парочку мышей, но ведь ты их есть не станешь…»
— Вот и лови своих долбаных мышей… А я посмотрю, где ты их возьмешь. И от «Гринпис» тебя отмазывать не стану… Живодер.
Она насыпала ему корм. Кот сначала попытался сохранять хорошую мину и даже отвернулся, но запах сделал свое дело. Не спеша, он встал, замер на секунду у Жениных ног, задрав голову, и Женя погладила его.
— По сути, нам с тобой нечего делить, — сказала она. — Одинокие идиоты… Кому мы на фиг нужны? Тебя никто не ищет. И меня тоже… Давай уж тогда держаться друг друга.
Кот потерся о ее ноги и приступил к трапезе.
Женя вздохнула. И Коту она была нужна только для… приношения пищи, как жертвы, тепла и уюта…
Она и сама в этом нуждалась. В тепле и уюте. Только как-то пока это не получалось… Сейчас ей казалось, что и пять лет, проведенные с Панкратовым, она занималась самообманом. А если не было никакой любви, испугалась она. Если она просто подсознательно боялась остаться одна, вот и приняла этот страх за любовь…
Нет, оборвала она себя. Нет, это не так. Потому что, когда она первый раз увидела Панкратова, у нее и сердце замирало, и душа уносилась ввысь… Все это было, было!
Просто потом что-то случилось. Праздники кончились, усмехнулась она. Пошли давить елочный сок.
— С этим надо что-то делать, — проворчала Женя. — С таким тухлым настроением… В конце концов, ничего не произошло. Знаешь, Лескова, сколько женщин однажды обнаруживают мужей в объятиях дешевых профурсеток? И никто не умирает… А сколько из них пускается во все тяжкие, чтобы отомстить неверному супругу?
Отомстить.
Она и в самом деле до сих пор жаждет мести. И Александр тоже был только способом?
А она, Женя, всего лишь обманщица, жалкая обманщица, не больше?
Женя тряхнула головой.
— Не хочу, — сердито сказала она. — Не хочу… Лучше уж я сама буду виноватой. Пошлой, гадкой, сексуально озабоченной… Но человек-то ни в чем не виноват. Тем более хороший человек. А он, как мне кажется, очень хороший человек. Хоть и любит поворчать.
Она сварила кофе. За окном не унималась вьюга, засыпая мир снегом, точно старалась выдать всю порцию разом…
— Зато я похудею, — улыбнулась Женя. — Последние два дня я почти ничего не ем… Стану стройной и красивой… — И тут же добавила: — Только неизвестно зачем…
Она поймала себя на том, что довольно быстро привыкла спать одна. Раньше она не могла и помыслить, что это возможно… Без панкратовского дыхания рядом сон не приходил…
А теперь — она даже начала находить плюсы в его отсутствии. Наконец-то она могла читать, если не спится. Или ходить, не рискуя никого разбудить… Включать радио.
Правда, иногда ей было жутковато, как сейчас. Женя несколько раз поднимала голову от подушки, вслушиваясь в тишину. Ей казалось, что в кухне кто-то ходит. Кряхтит… Она даже однажды явственно расслышала скрип табуретки — точно кто-то уселся на нее довольно увесистым задом. Призраки, насколько ей известно, никогда не отличались избыточным весом, так что такой скрип мог издать кот.
Она встала, не выдержав, и вышла на кухню. Включила свет.
Кот сидел на табуретке и недовольно щурился.
— Это ты, — успокоилась сразу Женя. — Ну ты и толстяк, скажу я тебе… Пора сажать тебя на диету…
Она рассмеялась. «Вот дура, — подумала она. — Уже шорохов боюсь…»
Она снова легла, с наслаждением вытянулась на кровати — впервые за весь день она ощутила собственную усталость. Но сейчас это было почти блаженством. И новое открытие — что даже в плохом можно найти плюсы — Женю очень порадовало.
Она долго лежала, глядя, как по потолку бродят блики от проезжающих машин, и думала. Почему-то теперь ей перестало казаться, что ее поступок был мерзким, неприятным, а желания — грязными и порочными. Она с удовольствием вспоминала Александра, и странную квартиру, и что же там все-таки, за закрытой дверью? Впрочем, это не ее дело… Еще она подумала, что у Александра тоже есть животинка, а она даже не спросила кто… Хотя прекрасно видела и миску в кухне, и корзинку…
Даже это сближало их обоих.
Если, конечно, там не живет собака… Впрочем, тут же успокоила она себя и кота, собаки сидят дома, вместе с хозяевами. Это кошки гуляют сами по себе…
— Успокойся, Кот. Это кошка. Так что будет тебе жена…
Но какое ей дело? И коту тоже… Они ведь не собираются переходить в чье-то частное владение… И он такой ворчун…
Женя начала уплывать в сон, ощущая себя ребенком, потому что засыпалось ей сладко, как в далеком-далеком, полузабытом уже детстве…
Ей приснилось, что она пытается открыть ту самую дверь. Как будто то, что там, внутри, скрыто, может изменить Женину жизнь. Более того, и саму Женю тоже… Женя очень старалась, даже стерла себе в кровь пальцы, но проклятая дверь не поддавалась. И почему-то Женя не сдавалась — хотя ей пришло в голову, что, может быть, совершенно не нужно заглядывать в чужое прошлое, чтобы изменить себя. С упрямством, ранее ей совсем не присущим даже в снах, Женя все отрывала дверные доски.
Наконец это ей удалось, и она оказалась в темноте. Темнота была наполнена вьюгой, ветром и снегом. Он летел Жене в лицо, но ей не было холодно. Только очень страшно…
Она отпрянула назад, намереваясь вернуться, но в дверь позвонили… Оттуда, изнутри. И именно это напугало Женю так сильно, что она не могла пошевелиться, словно поняв, что нельзя ей, нельзя — ни в коем случае! Это был зов из прошлого. Только именно теперь Женя поняла, что она не хочет его услышать. И тайна эта пусть остается там…
Она проснулась.
Ей показалось, что звонили в ее дверь. Темнота окружала ее со всех сторон, точно пришла из сна, непрошеная, ненужная. И кот почему-то сидел, уставившись на дверь.
Три часа ночи, отметила Женя, посмотрев на часы.
Подошла к двери, так явственно прозвучал звонок.
Посмотрела в глазок.
На лестничной площадке, конечно же, никого не было.
Она пробормотала:
— Ночные сны, мороки, фантазии… Пытаются остаться в реальности, чтобы напугать тебя сильнее.
Она знала, что сразу заснуть ей снова не удастся. Да и боялась Женя, если честно, так быстро вернуться в сон, словно он еще хранил ту, чертову, загадочную дверь…
Чтобы немного отвлечься, Женя достала с полки том.
Детский Пушкин, такой знакомый и родной, должен был ее немного успокоить.
Она открыла страницу наугад, и тут же со страниц повеяло на нее тем сном. «Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна…»
Все это было там, за дверью, во сне. Вьюга. И похороны домового с пляской бесов, скалящих зубы в злой ухмылке…
Она закрыла книгу и спряталась в одеяло с головой, ощутив себя вдруг маленькой девочкой, которую совершенно некому защитить. От страшных снов. От вьюги… От самой себя. И — от жизни, наполненной чужими тайнами, и просто от жизни…
От скуки сводило скулы. Холод пробирался за шиворот — Игорь невольно поежился. Распоряжение Ольги торчать тут до… Игорь достал новую сигарету, грустно усмехнулся. «Дура чертова, — подумал он, глядя в пустоту двора. — Феминистка хренова…» Он не сомневался, что это задание она повесила на него неспроста. Слишком часто он позволял себе язвительное недоверие. По поводу ее способностей сыщика. Да какие там способности, пустышка, недоношенный Шерлок Пуаро, все знания — из дешевых книжек, псевдоинтеллектуальных детективов, написанных такими же голимыми кретинками…
Никто за Исстыковичем этим не следил. Не охотился. У Игоря уже ноги болели после каждого подозрительного мужика лазить в почтовый ящик. «Они могут отправлять по почте…» Ольга только ухмыльнулась. Всем видом показала, какой он, Игорь, недальновидный придурок. Штемпеля-то не было. Ни на одной «подметке».
А что толку, косит Игорь под «грибок» в песочнице, центр города, куча людей ходит — и всех рассмотри… Да и сам он скоро начнет подозрение вызывать — раз торчит тут как неприкаянный… Зачем все эти игры, когда надо внимательно просмотреть возможные варианты. Письма эти с угрозами может писать хороший знакомый. Или сам Исстыкович… Чтобы привлечь к себе внимание. Может, он больной… И почему ему вообще эти письма приходят? Что в его прошлой жизни за «скелет»? Надо расследование проводить, а не торчать тут, примерзая задницей к скамейке…
«Ты сам это выбрал, — сухо напомнил ему внутренний голос. — Мог заниматься делом…»
«Ну да, делом… за которое два раза в месяц получаешь жалкое вспомоществование, чтобы с голоду не сдохнуть… Да еще постоянно смотришь на кровь, чертову кровь, от которой в конце концов начинает тошнить, а потом привыкаешь…
Нет, увольте. Лучше следить за потаскухами. А чего, собственно, ожидали эти папики? Лучше следить за «бравыми супругами», которые нажрались виагры, и секс-потенция потянула их на подвиги. А чего, собственно, ждали их толстые супруги-клушки? Даже за исстыковичами следить лучше, потому что по крайней мере убедишься, что это только больное воображение и никто тебя, толстую орясину, убивать не собирается, потому что ты со своим бегающим взглядом никому не сдался…
Нет крови. А деньги есть…
Поэтому сиди, Игорек, на этой лавке долбаной. В половине первого отправишься домой. Напишешь с утреца отчет для волчицы Оленьки — до чего хороша, если бы не была такой деловой и умной, цены бы бабе не было!»
Тут же подумалось, что можно на досуге заняться этой кошечкой, секретуткой, с наивными глазками, у этой-то все в порядке и с фасадом, и внутри… Мозгов не много. Гонору тоже… Правда, подруга ее, любезная мадам Ольга, будет мешать мужественному влиянию, но это тоже не смертельно…
Он так замечтался, что про холод забыл. Еще минута — и от сексуального наваждения в виде большеглазой нежной лани Женечки начнется сам собой, без дрочилова, оргазм…
— Простите, огонька не найдется?
Игорь оторвался от мальчуковых грез с явным сожалением.
Поднял голову и увидел перед собой высокого мужика с непокрытой седой башкой. Мужик выглядел грустно — наверное, из-за того, что волосы такие заснеженные.
Игорь щелкнул зажигалкой. Мужик нагнулся, прикуривая, и на одно мгновение Игорю показалось, что рожа у него знакомая. Только где он его видел — вспомнить не удавалось…
— Кота ищу, — сказал мужик, выпуская дым. — Кот пропал уже три дня назад… Не видели? Белый такой перс. Внушительных размеров…
Он развел руки, показывая размеры кота. Получилось и в самом деле круто. Игорь даже присвистнул.
— Как же вы такого проворонили?
— Выбежал, — пожал его собеседник плечами. — Дверь открыл — а он туда… Шустро так, что я и не успел за ним…
Он устало опустился рядом с Игорем.
— Кого-то ждете? — поинтересовался он.
— Да нет, — отмахнулся Игорь. — Сейчас пойду домой… Ждал. Но безрезультатно…
Какая-то часть правды в его словах присутствовала. И в самом деле ждал. Но даже клиент не соизволил до сих пор появиться. Вон в его окне темно… Развлекается, подумал Игорь, испытывая глухое раздражение. Чертов нувориш… Вроде и головы у них квадратные, а как неплохо живут! Что-то вот только у Игоря с башкой все в порядке, а с башлями — пусто…
— Она придет, — пообещал его добрый собеседник. — Не сегодня, так завтра…
— Знаю, — мрачно кивнул Игорь. — Куда она денется?
«Интересный тип, — подумал он. — Другой бы принял меня за киллера. Или террориста… А этот сразу решил, что я поджидаю бабу… Наверное, у кого что на уме…»
Почему-то этот тип располагал его к себе. Игорь даже усмехнулся про себя — как в рекламе, блин, нежнее надо быть, еще нежнее…
Мужик докурил тем временем сигарету. Поднялся.
— Наверное, уже нет смысла его искать, — развел он руками, все всматриваясь в темноту. — Совсем нет смысла…
— Ну почему? — счел нужным успокоить его хоть немного Игорь. — Зов природы, знаете ли… Погуляет и придет. Ободранный, правда…
— Да хоть бы и ободранный…
Мужчина снова сел рядом.
— Понимаете, Тобиас к жизни не приспособлен совершенно… Как дитя малое. У меня единственная надежда — что его кто-то подобрал. Есть же хорошие люди… А так… Вон в том дворе подростки недавно собаку изувечили… И кошку сожгли заживо. Говорить с ними без толку — только ухмыляются, и лбы у них такие узкие… Помните, как у Булгакова в «Собачьем сердце»? Мне даже становится страшно, такие у них лбы. Как у Шарикова в фильме… И я все время думаю, а вдруг и мой Тобиас попал им в руки? Потому что любой из нас может попасть в их руки, а они же не могут задержать в своих узких лбах мысли о жалости. Там же так мало мыслей помещается…
— Вы бы в подъездах его поискали, — присоветовал Игорь. — Сейчас холодно. Кошки обычно в подвалах прячутся… Не думайте сразу о плохом.
— Смотрел, — сказал мужик. — Сейчас еще посмотрю… Но мне кажется, все без толку…
Он пожал Игорю руку.
— Спокойной ночи, — сказал коротко и пошел к подъезду.
— Удачи вам! — крикнул ему в спину Игорь. Мужик махнул рукой — наверное, уже и сам не верил, что найдет своего котяру.
«И все же, — подумал снова Игорь, поднимаясь и разминая затекшие конечности, — где-то я его видел. Давно. Очень давно…
Даже уже и не вспомнишь — где и когда?»
Во всем виноват…
Мысль оборвалась. В подъезде было темно. Он остановился. Страх снова подобрался к самому горлу, сжал ледяной рукой.
«Они хотят, чтобы я понял, как выглядит страх смерти, — подумал он почти обреченно. — Я понял… Теперь я боюсь даже такой малости…»
Просто кто-то снова украл лампочку. На втором этаже свет горит. А тут, на первом…
Он рассмеялся внезапно, озаренный догадкой — кто же станет убивать на первом этаже?
— Глупо, — прошептал он. — Очень глупо…
И все-таки…
Ему послышались тихие, вкрадчивые шаги — там, на его этаже…
И дыхание. «Черт», — выругался он мысленно. Дыхание там. Смерти. Прямо рядом с его дверью…
Теперь страх стал оглушительным. Взорвался в его голове сотней мелких осколков.
Он вышел на улицу. Впрочем, нет, он не вышел. Его вынесла огромная волна ужаса.
Там, на пустынной улице, тоже было страшно, но не так.
Он огляделся. Ему показалось, что где-то в глубине двора мелькнул огонек сигареты. «Подростки», — подумал он и с опаской оглянулся назад.
В пропасть подъезда…
«С этим надо что-то делать, — сказал он себе. — Надо».
В конце концов, ему есть куда идти. Он сжал благословенный листок бумаги в кармане. Телефон в кармане взорвался Моцартом. Он достал его, выдохнул.
— Да, слушаю.
Тишина. Он снова убрал его в карман, подошел к машине.
Сегодня он поедет туда. Они обо всем поговорят. Что-то решится…
Сегодня. В конце концов, совсем не обязательно возвращаться сейчас в пустую квартиру, если за спиной мерещится смерть. Не обязательно…
Снова зазвонил телефон.
— Алло! — крикнул он почти сердито.
Снова молчание.
— Вас не слышно…
— Помоги мне, — услышал он тихий голос. — Пожалуйста…
Голос был ему знаком.
— У тебя неприятности? Что случилось? Я не могу тебя найти…
— Я все тебе объясню. Помоги мне…
— Я сейчас подъеду… Где ты?
— Нет. На машине нельзя… Я не могу теперь говорить, но, пожалуйста, приходи. Я недалеко.
«Новый каприз, — усмехнулся он. — Ненависть к автомобилям… Глупость сплошная… Но это пройдет».
Взглянул на свою «ауди» с сожалением. Хорошо, что это место на самом деле недалеко. Прогуляется…
Он пошел вдоль улицы, уходя все дальше и дальше от дома. И — все ближе и ближе к спасению, как ему теперь казалось. Даже дышать стало легче на освещенном проспекте. Даже несмотря на холод и поздний час, там встречались люди.
Он пробыл бы тут до утра.
Но скоро и здесь станет пустынно и… страшно.
Чтобы сократить путь, он свернул в подворотню, машинально убыстряя шаг.
И услышал за своей спиной тихий насмешливый голос:
— Престо… Престо, престо…
От неожиданности он замер — потому что узнал этот голос. Без труда.
Он даже глупо улыбнулся, подумав: «Наконец-то», — и медленно обернулся…
А потом ему стало больно на несколько секунд, слишком больно, чтобы он мог думать, и слишком темно, чтобы он попытался рассмотреть выражение лица.
Слишком темно.