Лето 1995 года

— Вот чертова дура! — ругнулась Лапа, когда они резко остановились. — Обкурилась, что ли? А если бы ее на фиг сбили?

— Байк не трамвай, — привычно усмехнулся Даниил. — Объедет…

— Какого… надо тащиться прямо по середине дороги?

— Она же ночью идет, — продолжал заступаться Даниил, с интересом наблюдая за странной девицей.

Та остановилась, точно почувствовала его внимание, и обернулась.

Она смотрела всего-то несколько мгновений, равнодушно и странно, как будто они были призраками. Странная девица в потертой черной куртке и вытертых джинсах. Длинные волосы падали на плечи, и почему-то Даниилу показалось, что он ее уже где-то видел. То есть он это потом подумал, после того, как она пошла дальше. Так же спокойна и равнодушна к окружающему миру.

— Точно обкуренная, — презрительно фыркнула Лапа. — Поехали, а? Меня мама убьет… Уже черт знает сколько времени.

Он кивнул. Наверное, да. Пора.

Они рванулись с места. Когда они промчались мимо одинокой фигуры, ему показалось, что где-то там, наверху, что-то сверкнуло. Он было решил, что это молния, но небо было спокойным, звездным, и он только коротко рассмеялся, мотнув головой.

Мерещится…

* * *

«Господи, какая же глупость, — думала она, пропуская пару на мотоцикле. — Глупо, пошло и…»

Щека еще горела от удара, и ей было так гадко, так унизительно…

«Лучше бы этот мотоцикл проехался по мне», — решила она, продолжая идти, сама не зная куда. Как дура, да. Безмозглая идиотка.

— Его нет, — шептала она. — Нет. Тебе что, надо в этом постоянно убеждаться?

Потом ей вспомнилось лицо этого Вити, выплыло из тумана, повисло прямо перед ней, как морда Чеширского Кота. Только Кот-то получился облезлый и какой-то низменный.

Она вдруг вспомнила, как он стоял в коридоре, уже голый, с этими его кривыми коленками, что-то гневно орал ей вслед. Ей стало смешно.

Она остановилась и тихо засмеялась. Потом смех превратился в хохот.

— Вот придурок, — прошептала она.

Все, больше она никогда не станет искать подобие Кинга. Особенно там, где Кинга просто быть не может. На этой вонючей земле…

Последняя попытка могла закончиться плачевно, если бы не ее способность вовремя бить в нужное место.

— Какого черта я вообще пошла к этому уроду? — простонала она, чувствуя, как щеки заливает краска стыда. Совсем не оттого, что ее только что пытались трахнуть грубо, со словами: «У меня пять дней не было женщины», и она почувствовала себя каким-то животным. Ей стало стыдно потому, что она перед этим пыталась примерить Кинга к этому круглому лицу, обрамленному жиденькими, вечно грязными волосами, с этой крестьянской бородкой…

— Я больше не буду курить, — пропела она. — Я брошу пить… И все будет хорошо…

Она знала, что со временем неприятные воспоминания сотрутся. Просто больше она не станет совершать идиотских поступков.

— Тебя же нет, — прошептала она, глядя в небо. — А я вот теперь твоя ровесница… Интересно будет, когда я стану тебя старше, да?

И ей так захотелось прикоснуться к небу, потому что только так она могла прикоснуться к нему.

Ведь на земле его больше не было…

К этому уже давно надо было привыкнуть, но у нее не получалось.

 

Глава 1

РОВ СО ЛЬВАМИ

Осень 1998 года

Чай уже давно остыл. Из открытого окна доносились голоса.

— Слава богу, — рассмеялась Маринка. — Знаешь, каждое первое сентября просыпаюсь с ужасом — надо в школу… А теперь не надо. Даже Темке уже не надо. Правда, через два года туда придется Любке тащиться… Слушай, столько времени прошло, да? Почему они не придумают какую-нибудь альтернативу этому вонизму?

Анна пожала плечами. Ее мысли были далеко. Очень далеко…

— Кстати, ты помнишь этого урода, Костика? Который с Кузякиной тусовался? Я его видела недавно… Такой весь супер-пупер. Сплошной наворот. Вытаскивал свое необъятное пузо из «мерина». Вот что значит родиться в нужной семье… Вечно ходил, похожий на бомжа… А теперь блестит и лоснится…

Анна кивала машинально и равнодушно. Ее мало интересовал Костик. Тем более с ним была связана Кузякина. Темные воспоминания…

— Говорят, что его тогда папуля отмазал… Вроде Кузякина-то его молитвами и отправилась в мир иной…

«Черт, что я привязалась, в самом деле, к этому Костику, — оборвала она себя. — Не самые приятные воспоминания…» Она сменила тему, но Анна этого даже не заметила.

— Слушай, почему ты так долго не появлялась? Вопрос настиг Анну где-то очень далеко, в музыке, которая звучала сейчас — «и теперь от гнетущей тоски…».

«Я боролась с тенями из прошлого», — чуть не сорвалось с языка. Нет, это не касается Маринки. Но она вообще старалась не появляться среди старых знакомых.

— Все так изменилось, — объяснила она. — Я дико устаю. Только до дому бы дойти…

— Понятно, — кивнула Маринка. — Одного не пойму — на фига тебе все это? Ты так крепко уверовала в Бога?

— А больше-то и верить некому, — развела Анна руками. — Все вокруг мерзко… А там спасаешься…

Она сама удивилась тому, что такое привычное слово так много сейчас значило.

— Да и не умею я больше ничего, — продолжала она. — То есть того, что могло бы пригодиться в данный момент.

— Хочешь, Санька тебя на работу устроит?

— Я вроде работаю…

— Там деньги платят смешные. А Санька возьмет тебя к себе в фирму. Будешь секретарем-референтом.

Анна рассмеялась:

— Маринка, ты сумасшедшая… Посмотри на меня.

— Ну вот, смотрю… Хорошенькая молодая леди…

— Лет под сорок, — фыркнула Анна.

— И где ты сорок-то нашла? В тридцать пять жизнь только начинается… И кто бы тебе их дал? Ты же нахальная особа… Тебе больше двадцати пяти никто не даст…

— А мой упрямый мозг постоянно напоминает мне, что жизнь идет. Время истончается. Так что мой путь уже предрешен. Глупо спорить с Богом.

— Да ты только тем и занята, что бесконечным спором с Ним, — заметила Маринка. — Откуда ты знаешь, чего Он хочет от тебя? Чтобы ты таскалась со своими детьми-даунами?

— Они не дауны, — поправила Анна. — Они разные… Просто больные. И если они никому не нужны, приходится мне с ними быть. Маринка, ну не вписываюсь я в текущий момент! И никогда не вписывалась… Сама знаешь. Неужели ты думаешь, что теперь смогу? Теперь, когда я уже твердо знаю, что не хочу в этот мейнстрим!

Она снова закурила.

— Тебе себя совсем не жалко, — не выдержала Маринка. — Куришь одну за другой…

— Я и не заметила, — удивленно усмехнулась Анна. — Чисто машинально…

— Анька, ты вообще на высохшую мумию похожа! — начав, уже не могла остановиться Маринка. — Тебе отдохнуть надо! От детей своих, от этих вечных благотворительных обедов, от бомжей…

— Я бомжами и не занимаюсь, — возразила Анна. — Ими мужчины занимаются…

— И правильно. У Саньки один приятель, журналист, погиб…

Она тут же осеклась. Вспомнила, дура, некстати… Зачем же Аньке-то напоминать?

— Кто-то должен этим заниматься, — словно не услышав предыдущую Маринкину фразу, проговорила Анна. — Чтобы не забыть, что мы люди… Иначе нас проглотит мейнстрим…

— Чего ты к нему привязалась? Мало, что ли, на свете всегда было городских сумасшедших?

— Они как раз трезво мыслят, — покачала головой Анна. — И делают все по четко выверенной схеме… Или надо быть похожим, не выделяться, или выделиться поуродливее… Чтобы Другой, который сам собой выделяется, смотрелся тоже уродом. Это у них такая политика. Если ты не хочешь так же смешно и глупо выглядеть, поневоле начнешь растворяться в толпе. Вот и все.

Она посмотрела на часы.

Не то чтобы ей надо было спешить, просто этот разговор ее немного утомил. И Маринка лишь частично осталась прежней, а на самом деле Анна прекрасно видела, что она уже не та дерзкая Маринка. То, что она пытается так выглядеть перед Анной, только вызывает жалость.

— Все, — сказала она еще раз, поднимаясь. — Прости, но мне надо бежать…

— К даунам, — кисло улыбнулась Маринка.

— Нет, — рассмеялась Анна. — Сегодня я как раз отдыхаю от них… Просто есть дело.

— Жалко, — искренне вырвалось у Маринки. — С тобой говоришь нормально. Честное слово, Анька, ты бы приходила почаще… Если не хочешь, чтобы я тут крезанулась с этими «верными спутницами» друзей моего супруга…

— Делай наоборот, — посоветовала Анна. — Веди себя так, чтобы с ума посходили они… Ты же это всегда умела.

Она подмигнула Марине, и они обе рассмеялись.

— Могла, — печально сказала Маринка, когда дверь за Анной закрылась. — Когда-то… Очень давно. Так давно, что сейчас это уже кажется неправдой…

* * *

Выйдя на улицу, Анна остановилась. Привычным жестом достала из кармана пачку, но она оказалась пуста.

— Да-а-а, — протянула она. — И когда это я успела их выкурить? Пожалуй, Маринка права…

Она пошла дальше, пытаясь найти какую-нибудь тетку с сигаретами, и, как назло, все тетки исчезли. То торчат на каждом углу, то пропадают в тот самый момент, когда в них возникает острая необходимость…

«Да пожалуй, мне и курить не хочется, — подумала Анна. — Так, глупое желание занять себя чем-то…»

Она присела на скамейку, задумчиво глядя вдаль.

Прямо перед ней стояли два юнца с длинными кудрями. У одного, блондина («Явно крашеный», — отметила Анна), кончики были подвиты.

— Что, девушка, вам понравился мой хаэр?

Она только сейчас заметила, что он на нее смотрит. Развернулся и пялится. Только взгляд странноватый: словно она зеркальная гладь пруда, а он — Нарцисс. И физиономия-то у него пухлая, отвратительно слащавая.

— Они настоящие… Хотите потрогайте…

Анна засмеялась бы, потому что и в самом деле было смешно, но только так противно…

— Да пошел ты, — бросила она, поднимаясь.

Что, в самом деле, за идиоты… А Маринка все про даунов. Дауны куда умнее и милее…

Она шла теперь мимо гаражей, поднимаясь все выше по дороге.

«Эти люди страдают проказой», — услышала она. И невольно остановилась, прислушиваясь к словам песни, которую и так хорошо знала. Просто сейчас эта строчка показалась ей ответом. Или — поддержкой?

А потом донеслась следующая — про чужих людей со своей игрой, и — как жаль, что она умерла…

«Как жаль, что все мы, похоже, поумирали, — подумала Анна. — Незаметно для самих себя…»

Она невольно посмотрела туда, откуда доносилась музыка.

Какой-то парень возился с мотоциклом. Она видела только его спину. Волосы, перехваченные на затылке резинкой. Светло-каштановые… Она невольно вздрогнула.

— Перестань, — прошептала она одними губами. — Его нет больше…

Сейчас она ужасно хотела, чтобы парень обернулся. И она бы тогда увидела, что это тоже всего лишь жалкая подделка…

— У вас сигареты не найдется? — услышала она собственный голос.

Он так и не обернулся. Только кивнул.

— Возьмите…

Она увидела протянутую руку с пачкой.

— Спасибо…

«Мог бы и обернуться из вежливости».

— Я положу здесь…

— Ага…

«Боже, какой кретинизм, — подумала она. — Стою и жду, когда он обернется… Старая тетка заигрывает с мальчиком… Ужас-то какой».

Наконец здравый смысл победил.

— Еще раз спасибо.

Она пошла прочь, и вслед ей продолжала нестись харизматичная песня про то, что каждый клиент психбольницы. И — Павлик Морозов жив…

Она рассмеялась невольно.

И пошла быстрее.

* * *

Он обернулся, услышав ее странный смех. С каким-то легким оттенком горечи. Словно она смеялась над самой собой. Или вообще не смеялась — плакала.

Потрепанные джинсы. Длинная майка… Распущенные волосы. Ему захотелось окликнуть эту странную девочку, хотя бы потому, что она не была похожа на его подружек. Подружки, может быть, потому и менялись почти ежедневно, что все были на одно лицо. Взможно, он просто их путал. И вообще — какая разница, если все одинаковые?

Она уходила все дальше и дальше, невольно вызывая какое-то воспоминание из прошлого. «Как будто я ее где-то видел, — подумал он, возвращаясь к спущенному колесу. — Ну и ладно…»

* * *

Анна открыла дверь в пустую квартиру. Матери не было — она уже второй месяц жила у Аськи в Москве. Нянчилась с внучкой.

Первый раз Анна была рада, что она одна.

Она нашла кассету, вставила в магнитофон, нажала кнопку «плэй».

И села рядом, потому что попала нечаянно на самую грустную песню. «Мусорный ветер, дым из трубы, плач природы, смех сатаны… А все оттого, что мы любили ловить ветер и разбрасывать камни…»

Но сейчас ей не хотелось плакать, как обычно. Наоборот. Она просто сидела и слушала эту песню снова и снова, получая облегчение от каждой ее строчки. Еще два года назад она не могла ее слушать. Слишком горьким было лекарство от боли.

А теперь — слушала.

Потом, когда магнитофон начал хрипеть, она выключила его.

Сварила кофе и включила телевизор.

Там шло очередное ток-шоу — бесконечная череда, на каждом канале… Какой-то обезьянник, невольно поморщилась Анна. Они, наверное, решили во что бы то ни стало доказать, что Дарвин был прав, а Павлик Морозов — жив…

Она собралась было выключить его, но невольно остановилась. Тетка, вещающая в тот момент, показалась ей особенно прикольной.

На голове у нее торчали какие-то несуразные косицы в огромном количестве, как у Боба Марли, при этом лицо было совсем не Бобово. «Что же они все как с цепи сорвались, — подумала Анна, рассматривая эти голубенькие круглые глазки, пухлые губки и вздернутый курносый нос. — Хоть бы сначала прикидывали, подойдет ли данный имидж их внутренней сущности…»

Лицо показалось ей смутно знакомым, Анна долго пыталась вспомнить, где она уже встречалась с этой дамой. Но оставила эти попытки, как безуспешные. В конце концов, у нее просто самая распространенная внешность в здешних окрестностях, решила она.

Дама оказалась продвинутой и преподавала какой-то там тантрический секс. «Безнадежно отстали вы от жизни, милейшая», — сказала себе Анна по этому поводу. Говорила дама весьма уверенно, агрессивно даже, и артикуляция у нее была как у джюсовца на улице. Надо тебе этот китайский фонарь за триста рэ или не надо — а товар тебе впичат… Так и с тантрическим сексом. Спустя несколько минут Анна уже не сомневалась, что большинство домохозяек, смотрящих в данный момент эту белиберду, завтра же помчатся им заниматься. Побросают своих усталых мужей и рванут на поиски радости.

Она щелкнула пультом, обрывая «тантрическую джюсовку» на полуслове. Вымыла чашку. Поставила разогревать суп. Включила снова магнитофон. Немного подпела: «Нам по двадцать семь лет, и все, что было, не смыть ни водкой, ни мылом с наших душ…»

Потом почему-то вспомнила парня с мотоциклом. Жалко, что он так и не обернулся… Наверняка славный…

Снова вспомнила «тантрическую» даму и подскочила невольно.

— Ну да… Конечно!

Она достала школьные фотографии.

На секунду ей стало больно — она старалась никогда не заглядывать в свое прошлое, чтобы не оживлять вместе с ними боль. Но ей же надо было удостовериться… Поэтому она терпеливо перебирала фотографии в поисках единственной, нужной.

Той, где она рядом с Таней.

Той, где именно Таня вручает ей грамоту за особенные успехи в изучении литературы.

И, найдя, присвистнула.

Те же голубые глазки. Тот же носик… Прическа, правда, другая. Кудри химические… но тогда ведь в моде был другой имидж.

— Вот никак не ожидала, — рассмеялась она. — Есть же у людей дар безликости… Так вписываться можно куда угодно… Как у нас в театральном. Типажность, мать вашу…

Она бросила фотографии на пол, они разлетелись. Одна теперь лежала поодаль, и, когда Анна успокоилась немного и стала собирать их с пола, эта оказалась сверху.

Анна невольно посмотрела на нее.

На этой единственной фотографии она была счастливой, может быть, поэтому — красивой?

Она улыбалась, глядя вдаль, девочка, у которой глаза вовсе не были мрачными. Наоборот…

Анна даже вспомнила, когда снималась. В тот день, когда ее приняли в училище. И все сразу переменились по отношению к ней. Впрочем, это было совсем не важно. Главное — тогда Кинг был рядом. И…

Она положила фотографию, запретив себе продолжать эти воспоминания. Проведя пальцем по нежному овалу, она проговорила:

— Как жаль, что она — умерла…

* * *

Он пришел домой поздно.

Из центральной комнаты доносилось бормотание телевизора.

— Дань, это ты?

— Не-а…

На пороге комнаты появилась мать.

— То есть как? — спросила она.

— Ну а кто еще?

— Конь в пальто, — бросила мать. — Людка звонила.

— Понял, — сказал он, ставя разогревать ужин.

— И что опять произошло?

— Ничего…

— Она плакала, между прочим.

— И что теперь я должен делать?

Первый раз фраза получилась более или менее длинной.

— Она…

— Мама! Я есть хочу! Я весь день ничего не ел! Я сам сейчас заплачу!

Мать к этому его заявлению отнеслась скептически.

— Ты? Вовеки не заплачешь… Только если твой мотоцикл в лепешку расшибется…

— Так я вместе с ним расшибусь, — усмехнулся он. — Плакать некому будет…

Она посмотрела на него с таким ужасом, как будто это вот-вот случится.

— Ты бы поменьше такими вещами шутил…

— Я и не шучу. Я просто констатирую факт…

Мать хотела еще что-то сказать, но дверь хлопнула снова, и он понял — пришел отец. Вздохнув с некоторым облегчением, он без всякого аппетита доел ужин и ушел в комнату.

Там он достал увесистый том Джойса и отключился. Теперь ничего вокруг не было. Только Бык Маллиган…

Только Стивен Дедал. И ему казалось, что этот самый Стивен ужасно похож на него. Или он похож на Стивена. В общем, с ним просто переставало быть пусто и одиноко. Как будто Стивен был его другом. И все понимал так же хорошо, как и сам Даниил.

Потом он отложил книгу — нестерпимо хотелось спать. На ум почему-то пришла та девчонка, что просила сигарету.

«Второй раз, — подумал он. — Второй раз я вижу чью-то смутную тень, и там, в самом сердце, появляется мысль, что мне было бы хорошо с этим человеком. И почему-то уже второй раз я позволяю этому человеку уйти от меня…»

Уже засыпая, он все-таки включил магнитофон, чтобы не доставали голоса с кухни. Судя по тембру, там уже зарождался ураган. Скандал…

«Чтобы я жил так же, как они?»

Он фыркнул презрительно. Думая о Тане, которая умерла. И — как жаль… Право, как жаль, что умерла не просто Таня. А то время, в котором она жила.

Теперь все стало другим. Как раз тогда, когда он наконец-то вырос, время взяло да изменилось. Не оставив ни самой Тани, ни ее знаменитого флэта…

— Одни Людки, — проворчал он. — Которым и трусы не надо стаскивать — они по жизни без них разгуливают…

Почему-то от мыслей о Людке стало совсем тоскливо. Он даже представил себе, как они ругаются на кухне из-за его маленькой зарплаты.

Стало так противно, словно это было на самом деле. И он постарался прогнать неприятные видения с помощью Стивена Дедала.

А потом вдруг и вовсе увидел странную картину — ночное небо, и на этом небе золотую лестницу. По бокам он различил хрупкие фигурки ангелов, и сама лестница вдруг озарилась, как будто кто-то зажег вокруг миллион фонарей. Только это были не фонари. Звезды. Какое их было множество, с ума можно сойти! Будто пошел метеоритный дождь…

А внизу была дорога, и по этой дороге шла девушка. Высокая, в потрепанных джинсах и черной кожаной куртке… Волосы девушки были распущены и свободно струились по плечам.

— Эй…

Она обернулась на его голос, и ему показалось, что там, в ее глазах, отражаются все эти звезды… Все. Даже самые далекие…

* * *

Те сны, которые ей снились, Анна забывала уже утром. И слава богу…

Она проснулась рано. Сначала ей показалось, что утро еще далеко… Потом вспомнила, что теперь темнеет рано и поздно светлеет.

Она приподнялась на локте и взглянула на часы. Волосы упали на лицо — она привычно убрала их со лба.

Стрелки показывали пять тридцать. Вставать было рано, но и лежать не хотелось. Она уже давно поняла — от безделья появляются мрачные мысли. Поэтому она старалась занимать себя делами постоянно.

Она встала и потянулась, пытаясь сбросить с себя остатки сна.

За окном царила пока тишина, и, судя по всему, день должен быть ясным и спокойным…

Она прошлепала босыми ногами на кухню, включила свет. Пока варился кофе, успела умыться.

Прихлебывая кофе, она вспомнила, что именно сегодня обещала зайти к Тане и Вовке. «Боже ты мой, — вздохнула она. — Именно сегодня… У меня именно сегодня дел так много, что я вряд ли успею…»

Она обещала зайти в монастырскую лавку, купить свечей для храма при их приюте. Потом у нее занятия… Бог знает, когда она освободится…

— Надо было вечером, — отругала она себя. — Весь вечер занималась какой-то ерундой…

Она рванулась к телефону, но вспомнила, что еще рано и наверняка они спят…

— Позвоню попозже, — решила она. — Только бы не забыть.

«Она смотрит на дым и завидует ангелам, — пел голос из магнитофона. — Врачи говорят, что это все от курения…»

Она как раз курила. Смотрела на улетающий к потолку синеватый дым и в самом деле завидовала ангелам.

Поэтому она рассмеялась.

— Надо все-таки что-то делать, — пробормотала она. — Ты никогда не повзрослеешь, Мышка. Тебе перевалило за тридцать, а ты мыслишь как девочка, выглядишь как девочка и совершенно не стараешься стать частью огромного организма… А знаешь ли ты, что такие, как ты, вносят дисгармонию?

Она поймала себя на том, что зажигает новую сигарету.

— Ты умрешь, и тебя похоронят в этих джинсах. И если не окажется рядом никого из знакомых, они даже не будут знать, какой возраст тебе проставить… Неужели ты до сих пор не можешь смириться и стать тем, кем уже должна была давно стать?

Частицей этого долбаного огромного организма… Всего лишь.

— Ни-ког-да…

На улице уже светлело. Появились одинокие фигуры.

«И почему, — подумала Анна, — одеваясь, каждое утро я чувствую себя брошенной в ров со львами, Господи?»

Она шла по улице, низко опустив голову. Как всегда. Работала она совсем рядом с домом. Раньше там был детский сад. А теперь — приют для больных детей…

Анна открыла калитку, та скрипнула предательски, и она испугалась — вдруг разбудит кого-нибудь из малышей?

Надо бы смазать, подумала она. Чтобы не скрипела…

Она всегда думала о том, каково им просыпаться. Там, в снах, эти дети были нормальными. Над ними никто не смеялся. Они могли бегать, смеяться и наверняка ничем не отличались от других детей… Она знала это, потому что сама очень долгое время спасалась от реальности, придумывая себе другую жизнь. Ту, где все было совсем не так, как здесь и сейчас.

И ей всегда так не хотелось возвращаться…

— Здравствуйте, Анна Игоревна…

Она обернулась на этот странный голос с мягкими, вкрадчивыми интонациями.

Выдавила улыбку, в очередной раз задавая себе вопрос, почему она не доверяет этому человеку с небольшими руками, ведь то, что он делает, — хорошо?

— Здравствуйте, — ответила она, оставаясь напряженной.

Может быть, виной всему был его взгляд? Он все время смотрел в сторону. Как будто боялся Анниных глаз.

— Как у вас дела? Вы выглядите усталой…

— Да нет же, — запротестовала Анна. — Вчера я вообще не работала… Так что у меня, право же, все нормально.

Он уже не слушал ее. Это тоже было его особенностью — внезапно уходить во время разговора. Тогда его взгляд становился отстраненным и бессмысленным.

Как у некоторых ее детишек…

Она раньше вообще не знала, как ей надо реагировать. Один раз простояла десять минут, ожидая продолжения беседы. Вроде как-то невежливо было уходить… Теперь же, зная об этих странностях, она просто пошла дальше. Скорее всего, он и не вспомнит, что разговаривал с ней. Или вообще сочтет ее за явившееся внезапно привидение…

Последняя мысль ее рассмешила.

Она не выдержала и рассмеялась.

Когда вошла в комнату, она все еще улыбалась.

Дети еще спали, только маленькая Геля сидела, прижимая к груди кулачки. Несчастная, с встрепанными волосами и расширившимися от страха глазами.

Анна кинулась к ней, оглядываясь — где же нянечка? Значит, опять бросила малышей, и особенно Гелю, которой вечно мерещились кошмары, и что самое ужасное, эти кошмары бедняжка не могла рассказать. Она ведь не умела разговаривать. Долгое время ее вообще считали немой. Но Анне казалось, что Геля просто не хочет разговаривать.

— Геля, — прошептала Анна, прижимая девочку к себе и гладя ее по спутавшимся волосам. — Все в порядке… Ночь ушла, и страшное тоже ушло… Посмотри, солнышко появилось… Ну, успокойся же…

Все ее слова были только словами, Геля всегда могла увидеть что-то страшное, вне зависимости от времени суток.

Анна все гладила девочку по голове и отпустила ее только тогда, когда поняла: она успокоилась.

Стали просыпаться другие дети, да и зазвенел уже церковный колокол.

Вот и новый день, подумала Анна, погружаясь все глубже в привычную суету. Еще один день…

Почему-то ей вспомнилась «тантрическая» дива, и она горько усмехнулась.

Ни Геля, ни остальные дети в это пространство не вписывались. А куда они вообще вписывались, кроме этого маленького мирка, надежно отгороженного от любопытных и часто недобрых взглядов?

«Может быть, зла так много на земле потому, что мир несчастен?»

* * *

Он вспомнил про материнскую просьбу только во второй половине дня.

«Данила, тебе же там недалеко…»

— Вот кретин, — пробормотал он. — Ладно… Скажу ей, что не смог вырваться…

Он не хотел именно сейчас отрываться от работы. В конце концов, не часто выпадает хороший заработок. А эта машина была навороченная, и хозяин был навороченный, хоть и неприятный. Он предпочитал не смотреть в глаза этого нувориша. Странные были глаза. Как будто неживые… Один глаз, как казалось Даниле, вообще косил в сторону, точно этот тип постоянно находился в напряжении.

Но какое дело ему было до того, куда смотрят глаза его клиента? Да еще такого…

Руки были грязные, он вытер их тряпкой. Снова посмотрел на часы.

В принципе, надо сходить. Ничего не случится за полчаса…

Он уже почти закончил.

Может, ей и в самом деле станет легче, когда она нацепит этот медальон, подумал он. Странные они люди… То кричат на всех углах, что атеисты, а то начинают трепетать от страха и просить, чтобы ты принес им какой-то медальон с ликом Богородицы… Потому как тете Марусе такой помог!

Но в последнее время мать и правда плохо себя чувствовала. Кто знает, может, ей и в самом деле полегчает?

Он умылся, быстро переоделся в чистую одежду, запер гараж, проверил замки. Если с этим «мерсом» что-то случится, он вовеки не расплатится…

Ему снова вспомнились странные глаза хозяина, и он зло усмехнулся. Прямо бесовская рожа, подумал он. И почему такие приспосабливаются быстро, черт их разберет…

Пока шел по направлению к огромному супермаркету, где располагалась монастырская лавочка, он почти забыл об этом типе, предпочитая раздумывать совсем о других вещах. Например, ему почему-то пришла мысль, что его жизнь сгорает без всякого смысла, и он даже усмехнулся — иногда среди его косноязычия вдруг возникали странные мысли и образы, как будто посланные кем-то извне… Ну, Стивеном Дедалом, например. Как будто иногда думал совсем не он, а кто-то другой…

Он увидел ее сразу, как только вошел в зал. В самом конце. Рядом с той самой монастырской лавочкой в этом вертепе…

Его дыхание остановилось. Во всяком случае, ему показалось, что лучше уж в данный момент не дышать совсем. Чтобы не спугнуть. Так как она вообще непонятно что там делала. Ее просто не должно было там быть. Она же преспокойно запихивала в пакет свечи. Ему показалось, что этих свечей огромное количество и пакет непременно порвется. Зачем ей столько? У нее что, в квартире нет освещения? А потом он увидел, что она разговаривает с женщиной в черном так, будто они с ней сто лет знакомы. Она что-то сказала, и монахиня рассмеялась. Или это не монахиня совсем? Иначе что она может так живо обсуждать с девицей в джинсах?

Он подошел совсем близко, затаил дыхание, делая вид, что рассматривает медальоны.

На самом деле эти медальоны волновали его в данный момент меньше всего.

— За сколько? — переспросила девушка, и монахиня повторила: «Три бутылки пива…» Наверное. Она же не знает, сколько пиво стоит… Просто этот мужчина принес икону, и она не смогла устоять… Выкупила ее, хотя в грех ведь человека ввергла… — Он сам туда погрузился, — сказала девушка. — Я так думаю, что ты ее спасла… Представляешь, что случилось бы с ней, если бы ты отказалась?

— Наверное…

Они перешли к каким-то другим темам, Даниил уже плохо понимал, о чем они теперь говорят. Кажется, о какой-то курсовой работе, которую должна была написать странная девушка, и что-то там о каком-то невероятно сложном догмате, потому что монахиня начала вздыхать и говорить, что тема досталась такая, что и какой-то Блаженный Августин с трудом бы управился…

— Ну, Августин-то как раз управился, — махнула рукой девушка, рассмеявшись. — А я точно завалюсь… И почему отец Алексей решил, что я умная?

— Нечего было пыль ему в глаза пускать, — назидательно сказала монахиня, но в глазах ее Даниил поймал легкую и теплую насмешливость. Она, похоже, не просто знала эту девицу, она ее любила…

Да и девица, похоже, где-то училась. Раз пишет курсовые про догматы…

Она так явно не вписывалась в его представления о церковных людях, что он онемел. Даже почти забыл, зачем сюда пришел.

— Мне пора…

Он испугался, что она сейчас уйдет. Уйдет снова, как тогда, в гаражах…

— А вы…

Он не знал, о чем ее можно спросить.

Она остановилась, вопросительно на него глядя. Он увидел ее глаза. Теперь слова совсем исчезли, растворились, пропали… «Все», — подумал он, судорожно вздохнув.

— Вы…

«Боже, — мысленно простонал он, — я же веду себя как идиот последний… Она сейчас точно уйдет…»

Но девушка почему-то не уходила, только смотрела на него с удивлением, как будто узнала его, во что он, впрочем, не верил…

— А вы любите «Лед Зеппелин»? — спросил он, чувствуя себя теперь уже точно погибшим, даже не понимая, почему ему в голову пришла именно эта глупость и почему он вдруг решил про это спросить.

— Любила, — кивнула она, улыбаясь чуть отстраненно и насмешливо. — Раньше… Много лет назад. А что?

— Ничего, — пробормотал он. — Почему вы говорите, что много лет назад?

— «Мне далеко за двадцать, — засмеялась она. — Я полный хлам…»

Он пытался вспомнить, откуда это, но так и не вспомнил название фильма.

Она все еще стояла, явно забавляясь его неуклюжестью.

— У вас сумка тяжелая, — сказал он. — Давайте я помогу вам ее донести…

* * *

«Какое безумие, — думала Анна. — Мне следовало быть более решительной…» Теперь он шел рядом с ней, тащил сумку. Совсем юный… Она задумалась ненадолго, удивляясь этому новому парадоксу. Мальчик… Ему лет двадцать пять— двадцать шесть… Когда-то она считала его ровесника очень взрослым… Выходит, он тоже был мальчиком?

Она улыбнулась грустно своим невольным сравнениям — он поймал ее улыбку и улыбнулся в ответ. Робко, нерешительно, словно испрашивая на то разрешения. Как несколько минут назад спрашивал разрешения ей помочь.

— Сколько тебе лет? — не выдержала она.

— Двадцать четыре…

«Да, он почти ровесник…»

Она уже присмотрелась к нему, поняв, что сходство, ранее заставившее ее остановиться, застыть, на самом деле было совсем незначительным. Только глаза одного цвета — зеленоватые, да волосы… Впрочем, у мальчика-то они светлее.

Она не сразу расслышала его вопрос.

— А вам?

— Мне — вечность… Я же тебе сказала — я полный хлам… Он недоверчиво рассмеялся.

— Кстати, мы пришли…

Он недоуменно уставился на детский сад.

— Я здесь работаю, — пояснила она. — А живу вон там…

«Зачем я ему показываю, где живу? Это просто случайная встреча. На одно мгновение, не больше…»

— Вижу, — кивнул он, явно не спеша уходить. Точно чего-то ждал…

— Если захочешь, заходи…

— А можно?

Она отругала себя: «Все больше и больше погружаешься в безумие». Впрочем, может быть, ему просто одиноко. Не с кем поговорить… Она вспомнила себя, и что бы с ней-то было, не встреться на ее дороге люди, с которыми можно было разговаривать?

— Конечно, можно…

Она назвала ему номер квартиры.

Он кивал, а она думала: «Наверняка постесняется прийти… Да и зачем ему это надо?»

Старая тетка с личными проблемами… Скорее всего, он просто говорит из вежливости. Ну, да Бог с ним…

Она проводила его удаляющуюся фигуру, и отчего-то ей снова подумалось, что он очень похож на Кинга. Может быть, ему не хватает решительности и внутреннего покоя… Впрочем, ей ведь просто в то время так казалось. Мальчик казался ей взрослым… Потому что она сама была ребенком.

Она вздохнула — как всегда, воспоминания привели с собой боль, и это значило только одно: от них следовало немедленно отвлечься… Да и нет у нее времени на всякие глупости вроде оживших теней и этих воспоминаний…

«Басни дочерей памяти, — вспомнила она. — Шум Блейковых крыл избытка…»

Откуда это? Ах да… Джойс. Стивен Дедал. Улисс… Странный мальчик, встретившийся случайно… Он растает так же быстро, как появился… Улисс…

 

Глава 2

ГЛУПОСТИ…

К двум часам он закончил. Выйдя из гаража, достал сигарету и посмотрел вверх. Небо было таким же, как всегда. Ничего примечательного…

Опустившись на ящик из-под бутылочного пива — и сколько же они тут выбухали, — Даниил вытянул ноги и откинулся, найдя опору в гаражной двери.

Время текло медленно, словно бы засыпая вместе с ним. Он ведь так и не смог заснуть сегодня ночью, и теперь его голова сама клонилась на грудь, становилась тяжелой и туманной, с непонятными мыслями. С непонятными образами, рождающимися там, внутри… Тонкая фигурка на высокой скале. Распущенные волосы треплет ветер. Она стоит, застыв, ожидая чего-то или кого-то, и, кажется, согласна простоять так целую жизнь, найдя в этом смысл ее. «Вот если бы она меня и ждала»…

Но Даниил начисто лишен иллюзий. Он привык воспринимать жизнь такой, какая она есть. Это как инстинкт самосохранения — лучше ждать плохого… Облома не будет.

Он и сам не заметил, как задремал. Проснулся от резкого гудка: поезд, подумал он, только ревет зло… Посмотрев на часы, убедился, что хозяин задерживается, впрочем, и немудрено, ежели он потребляет пиво ящиками. Поезд же промчался мимо, все так же обиженно гудя, как будто Даниил ему мешал. Даниил невольно засмеялся — он скоро станет мастером по части сочинительства… Да и чего ждать от человека, который с четырех лет только и делает, что читает? Естественно, каждый шаг туда, в это великое царство чужих фантазий и мыслей, рождает и в тебе самом желание насладиться зыбкой прелестью химер…

Сладко потянувшись, он встал, размял ноги, изрядно затекшие от неудобной позы, и несколько раз прошелся туда-сюда, иногда посматривая на часы.

Стрелки неуклонно двигались к половине шестого, а этот тип все не появлялся.

«Урод, — выругался Даниил. — Урод… Он что, хочет мне показать нашу „разницу во времени“? Он крутой, а мне вроде как и заняться нечем, кроме его чертовой тачки?»

Они договаривались на половину четвертого. Уже два часа он прозябает в этой вшивой дыре…

Потом он вспомнил рожу того типа и подумал: может, его вообще пристрелили. Братья-бандитос… Значит, сам виноват… То есть Даниил и виноват, потому что едва только этот навьюченный прибамбасами кент появился на горизонте, у него неприятно засвербело под ложечкой. Рожа у него была странная. Толстая, мясистая и при этом отчего-то вся в мелких морщинках… Как будто он уже старый, но еще об этом не догадался. И взгляд неприятный, тяжелый, с подозрением.

В общем, негативный типус, с отвратительными к тому же манерами. Не зря матушка говаривала, что деньги — вещь необходимая, но не главная… Из-за этих денег можно и в передрягу попасть, что, собственно, он сейчас, похоже, и намеревается сделать.

С каждой минутой настроение у Даниила портилось все больше и больше. И когда наконец-то рядом с ним остановилась тачка и оттуда вывалился «великий магистр», Даниил чуть не выматерился навстречу его безмятежной роже.

— А вот и я, — пролепетал задушевно опоздавший и громко рыгнул. — Тут вышла неувязка… Сам пойми, работа. Арбайте, мать вашу… Одна на фиг сплошная…

Он снова рыгнул, и Даниил отошел на шаг подальше, подумав при этом, что пива он пить никогда столько не станет. Уж больно потом воняет мерзко…

Машина уехала, а красавец нувориш остался.

— Ну чё, парень? Управился?

Он попытался напустить на себя важность, но принятая им поза отчего-то напомнила Даниилу фигурку пузатого писающего мальчика. Он едва сдержался, чтобы не фыркнуть.

Тем временем работодатель прошествовал в гараж и долго делал вид, будто что-то понимает в машинах. «Так-так-такушки, — раздавалось из гаража, — ну, молоток… Управился, говоришь?»

Потом он появился снова, все так же шатаясь, и пробормотал:

— Счас… Слушай, ты ведь машину водишь, а?

— Конечно…

— Довезешь меня? Не, ты не думай, я тебе пятихатку… Во… Он порылся в кармане, доставая оттуда кипу скомканных бумажек, отслюнявил одну и протянул Даниилу.

— А это за работу.

Получалось неплохо. Даниилу ужасно не хотелось работать еще и личным шофером этого недоумка, но он не смог отказаться. В конце концов, день все равно потерян… А тут хотя бы с толком… Мать неделю будет жить в нирване…

— Ладно, — кивнул он. — Поехали…

— Во, спасибо большое, как говорится, гран мерси… А то я тут расслабился… Ментам больше отстегивать придется. Сам понимаешь…

Даниил почти не слушал его пьяный лепет. Он и сам уже хотел проехаться на этом сверкающем лимузине. Хотя бы один раз…

* * *

Эту пятихатку Даниилу пришлось отрабатывать по полной программе. Право, он и сам уже был не рад… Сначала они мотались по центру с неведомыми целями, при этом у Даниила возникло подозрение, что его пассажир просто пытается проветриться.

— Ты погляди, брат, как жить стали, — говорил пассажир, — прямо как на Западе… Я в юности в Чехословакию ездил… Во, скажу тебе, была разница… Ты был за границей-то?

— Нет, — мотнул головой Даниил.

— Да ну… — разочарованно протянул его собеседник. — Чего так? Сейчас мотайся туда-сюда… А раньше без папы я никуда бы не двинулся… Вот Танька моталась, по комсомольской линии… А Кузю жалко. Погибла Кузя… Под поезд, понимаешь, попала…

Он, как показалось Даниилу, даже коротко всхлипнул. Вот ведь, подумал он, глядя в зеркальце заднего вида. Какую-то Кузю жалко… Собака, наверное… Впрочем, в разглагольствования вслушиваться он устал. А объяснять, что на заграницу денег нет, и дело вовсе не в папе, а в том, что ему приходится торчать с чужими машинами не от хорошей жизни, ему совсем не хотелось.

Это как на разных языках разговаривать, подумал Даниил.

— Слушай, ты бы магнитолу включил… Я не дотянусь.

Даниил послушался — себе на голову, потому как музыка у этого… Он вспомнил наконец, как его зовут. Константин Альбертович. Так вот, музыка у Константина Альбертовича была прямо ему под стать. Такая же краснорожая и потная. С тремя аккордами и дебильной задушевностью… Что-то там пел хриплый бас про любовь к отчизне, и Даниил чуть не выключил, но вовремя вспомнил, что машина не его. А он, собственно, отрабатывает пятихатку. И некуда ему деться от надрывного плача, несущегося из магнитолы. Константин Альбертович тоже переживал за отчизну, поскольку начал вдохновенно подвывать. Даниил внутренне содрогнулся, подумав, что если его пассажир собирается кататься еще долго, то он, Даниил, этого жуткого вокализа не вынесет.

Слава богу, молитву услышали. Нетрезвый господин слегка пришел в себя и приказал ехать по Международной вверх. Как бы домой…

Правда, потом передумал. И сказал:

— Давай-ка по переулку проедем… Надо мне это место посмотреть… Виталька сказал, место подходящее…

Загадочные слова эти Даниилу ничего не сказали, кроме того, что свобода на некоторое время откладывается.

Мысль эта не принесла ничего хорошего. Он вздохнул и подумал, что очень скоро он его просто убьет. Тем более что тот снова принялся вспоминать о Кузе. Со слезой в голосе рассказывал Даниилу о том, что хоть и сука была первостатейная, а трахалась хорошо…

Даниил, привыкший думать о неведомой Кузе как о собаке, удивленно посмотрел на него, но решил не уточнять. Из всех жизненных наблюдений отчего-то больше всего в его сознание вжилось одно — никогда не раздражать пьяных. Не зря же говорят, что в пьяных лютует бес…

Они подъехали к тому самому дому с часовней, где работала Анна, и Даниил опешил. Получалось, что все дороги вели в Рим, и Римом была Анна…

— Останови, — приказал Константин Альбертович.

Слова были произнесены совсем другим голосом и тоном, он будто мигом протрезвел. Даниил остановился, но его пассажир из машины не вылез. Просто прилип носом к стеклу, рассматривая сад и дом. Потом он потребовал подъехать с другой стороны. Интересно, подумал Даниил, что ему тут надо? Когда они остановились уже у третьего угла, он хотел спросить, но Константин Альбертович вышел из машины и подошел к ограде, где и остановился. Он заложил руки в карманы своих «версачевых» брюк и раскачивался теперь с носка на пятку, обозревая окрестности. Взгляд его приобрел озабоченно-задумчивое выражение. Стоял он там довольно долго, но потом вернулся, удовлетворенно напевая себе под нос загадочный рефрен: «Делайте деньги, делайте деньги, делайте больше денег…» Он достал из кармана мобильник, набрал номер.

— Виталя? — заорал он в трубку так, что Даниил невольно вздрогнул. — Я тут видел это местечко… Нормалек… Конечно, я бы побольше хотел сад… Да хрен с ним, все равно вырубать будем. Нет, ну нам-то на фиг нужно? Ладно, поговорим… Да, я сейчас домой… Подъезжай… Только пива купи.

«Куда ему пива-то? — удивился Даниил. — Он и так с трудом в себя пришел…»

— Ну, поехали, — добродушно улыбнулся Константин Альбертович. — Ты, кстати, где работаешь-то?

— С компьютерами, — нехотя отозвался Даниил.

— Прямо юный гений, — хохотнул Константин Альбертович. — Во всем разбираешься… Денег много платят?

— Нет, — честно признался Даниил. — Чего бы я тогда с вашей тачкой возился?

— Слушай, а давай ко мне… Шофером. Я тебе много буду платить… Чего ты с этими компьютерами будешь всю жизнь возиться?

«Наверное, он считает, что всю жизнь возить пьяного „адмирала“ перспектива более заманчивая», — подумал Даниил. Он только покачал головой и коротко сказал:

— Нет. Меня компьютеры устраивают… Да и машины я, в принципе, люблю…

«А еще, — хотел добавить он, — я люблю свободу… И черт вас всех побери, нет у меня желания становиться чьим-то верным рабом… Разве что…»

Он посмотрел в сторону сада. Словно надеялся увидеть там, между темнеющих деревьев, тонкую фигурку.

Но мысль, которая поразила его своей смелостью, тут же выбросил из головы.

Еще одно жизненное наблюдение гласило — никогда не раскатывай губы раньше времени… Тем более что ты и сам не уверен, увидишь ли ее еще хотя бы раз в своей жизни.

* * *

Звонок в дверь заставил Анну очнуться. Она и сама не заметила, как заснула в кресле, перестав различать время. Пространство…

Ей даже показалось, что уже утро. Чашка с недопитым и остывшим кофе стояла на столике. Она сделала глоток и пошла открывать.

— Привет, — удивилась она, увидев на пороге Бейза.

Она его не видела давно. Он изменился… На висках и в бороде поблескивали седые ниточки, делая его похожим на ветхозаветного пророка.

Теплая волна нежности заполнила ее сердце. Она обняла его и прошептала:

— Прости, Бейз… Я никак не могла к тебе выбраться…

— Да не хотела, — сказал он насмешливо. — Сама себе и мешала…

— Предположим…

— А ведь это глупо, Мышка, — ласково сказал он. — Боль делится. Тогда становится легче…

— Но я…

— Но ты ею живешь…

Он вздохнул и погладил ее по голове. От этого жеста Анна словно снова превратилась в девочку. В маленькую девочку, заблудившуюся в темном лесу.

— Чаем напоишь? — поинтересовался Бейз.

— Конечно. Могу даже кофе.

— Нет, Мышь. Сердце пошаливает… Чаем обойдусь… Она поставила чайник и вернулась.

— Ты видел Ирку? Майка? Он ограничился кивком.

— Как они?

— Мечутся… Ничем тебя не лучше. Ирка замуж ходит. Наверное, уже в пятый раз туда отправилась… Майк… Это вообще отдельный разговор. Он вроде в мафию подался. Так что ты у нас самая спокойная…

— Подожди, Майк — в мафию? — Она засмеялась.

— А у него такой апломб народился… Дочитался своего Кастанеду. Решил зло разрушать изнутри. Познакомился там с каким-то «крестным отцом», сдружился с ним и пришел в восторг. Говорит, чудный малый… Душка. Даже меня хотел познакомить с ним. А я ему присоветовал Ирку — хоть в шестой раз замуж выйдет, может, к ней спокойствие придет. В виде мафии…

Он рассмеялся.

— Ты-то как? — поинтересовался он. — Все с Олегом?

— Бейз, я не с Олегом… Я с детьми, — тихо сказала она. — С отцом Алексеем… Мне Олег тоже не нравится. Странный он, как будто и трезвым не бывает. И все время от него ждешь чего-то плохого, может, из-за его странного взгляда?

Там бесы, в его взгляде… — проворчал Бейз. — Я его тут недавно видел. С отъявленными мерзавцами. Сделал вид, что меня не знает. Будь поосторожнее, Мышь. Я бы тебя вообще оттуда забрал. Что-то там затевается…

— Бейз, я же тебе сказала — там дети… И я, кстати, ничего такого не ощущаю… Он ведет себя как обычно. Даже с отцом Алексеем меньше стал ругаться…

— Мышь, ты ребенок, — проговорил Бейз. — С одной стороны, ты права; быть как дети — сам Господь велел… А с другой… Ударам ты открыта. Я найду тебе работу. Тоже с детьми…

— Бейз, — тихо сказала Анна. — Ты не заметил, что я уже выросла. Мне не нужны другие дети. Мне эти нужны… Я за них перед Богом отвечаю. И Олег меня не трогает. Мало ли на свете людей с раздвоенными взглядами? Может, у него глаза больные…

— Душа у него больная…

— Нет, это у нас с тобой, у Ирки, у Майка… Это у нас всех больные души. Нас тогда оглушили, вот мы и ждем теперь новой беды. Постоянно ждем.

— Так время такое…

Нет, Бейз! Время, конечно, странное, как серый день, без лучика солнца… Вроде небо тучами завешено, чтобы Господь посмотреть не мог… Но и в странное время надо суметь оставаться собой. Может, это трудно, только ты же знаешь — Господь не даст человеку ноши больше, чем тот понести сможет — Значит, Он в нас верит. И мы эту ношу обязаны донести. А как мы ее несем — это наше дело… — Она замолчала. Потом, когда поняла, что не все еще вырвались на волю слова, а он словно понял это, продолжила: — Это мое самооправдание, Бейз. Когда я с больными детьми, я чувствую себя человеком. Или вот — благотворительные обеды… Приходят старики, бомжи, беженцы… И я наливаю им эти тарелки, ставлю на стол и гляжу на них. На их лица гляжу… Да, Бейз, среди них есть ужасные лица. Но они от своего несчастья такими стали. Мне из них больше всего стариков жаль. И я знаю — это же не просто тарелка, этакая «вдовья лепта»… Это мое прикосновение к Божьей руке. Это мой протест против глупости, окружающей нас все больше, все плотнее… Пока я это делаю, покаты что-то делаешь, они не могут подчинить этот мир себе до конца. Потому что, когда Сатана говорит Богу: «Посмотри-ка, все люди на моей стороне… Отдай-ка мне их во владение», Бог отвечает ему: «Ну, как же это — все? А вон видишь того священника? Он на Моей стороне… А вот глупая Мышка, которая тоже на Моей стороне…» И еще находит людей, которые тоже на Его стороне. И Сатана уходит ни с чем. Ты же знаешь, Бейз, не маленький! Армагеддон — это не битва при Трафальгаре. Это уже происходит, и если мы начнем бежать, прятаться… Что же тогда?

— Тебе надо быть священником, — засмеялся Бейз. — Тебе, а не мне…

— Я женщина. Каждому свое дело. Просто я так понимаю. И это помогает мне держаться.

— Кстати, женщина… Не пора ли нам вспомнить о чае?

— Хорошо, батюшка, — проговорила Анна, слегка наклонив голову. В уголках глаз сверкнула лукавая улыбка. — Чай сейчас принесу…

Он остался один. В углу стоял образ. Старинная икона, которую он помнил с того момента, когда она тут оказалась. Мышке подарила ее крестная дочь. Она тогда была вся черная… И вот чудо — Бейз теперь видел, как она на глазах становилась светлее. Он замер. Когда вернулась Анна, он поинтересовался:

— Ты ее отреставрировала?

— Нет, — улыбнулась Анна. — Она сама себя отреставрировала. Ну, батюшка, вы даете… Разве не знаете, что лики святые от молитв просветляются сами? Или вы язычник?

Он засмеялся:

— Девочка моя, а вы разве не знаете, что хамить священникам нехорошо?

— Первое — я и не хамила… А во-вторых… — Она серьезно посмотрела на него, прикасаясь к руке. — Мне ведь иногда бывает нужен именно Бейз. А не отец Василий… Давай ты будешь сейчас Бейзом.

— Могла бы тогда приходить почаще, — проворчал он, чтобы скрыть от нее нежность. — А то вроде Бейз нужен, да все мимо гуляем. Бейзу будто Мышка никогда не бывает нужна.

— Я буду, — пообещала Анна. — Я обязательно буду приходить к тебе…

Они разговаривали долго и много — обо всем на свете… О том, что по радио теперь можно услышать «Лестницу на небеса». Правда, Бейз тут же поправил — все-таки реже, чем Бритни Спирс. Реже, чем Пугачеву. Реже, чем всяких обалдуев… Но Анна настаивала на своем, потому что раньше-то и этого не было. А потом они говорили еще о чем-то, обходя только одну тему. Кинга. Словно боялись оба снова окунуться туда, в этот беспросветный мрак. Когда им обоим казалось, что зло победило и никогда им уже не быть счастливыми…

— Знаешь, — сказала Анна, — я такая глупая… У одной моей знакомой иконы мироточат… А у меня нет. Я даже ей позавидовала. Пришлось каяться… А отец Алексей посмотрел на меня и спрашивает: «Ты хочешь, чтобы у тебя иконы не светлели, а плакали?» И я поняла — не хочу… Пусть лучше светлеют…

— Ты и правда ребенок, — сказал Бейз. — Похоже, повзрослеть уже не успеешь… Чего там времени осталось?

— Может, я долгожительница, — надула губы Анна. — Может, я намереваюсь до ста двадцати лет тут тусоваться…

— Все равно не повзрослеешь, — засмеялся Бейз. — И слава Богу… Не надо тебе взрослеть.

Он обнял ее на прощание, долго стоял, словно пытался защитить от чего-то неведомого, темного, что было так близко… «Господи, — прошептал он одними губами, глядя на ту самую икону. — Я знаю, что Ты ее любишь… Пошли же ей хотя бы горсточку счастья…»

— Все, радость моя, — проговорил он, с явным сожалением выпуская ее из рук. — Помни свое обещание… Не забывай старика Бейза, он тоже в тебе нуждается…

Она осталась одна, но теперь ее одиночество было разбито. Она даже продолжала чувствовать его присутствие — и присутствие Кинга. Словно Бейз приходил с ним, просто Кинг все это время молчал, наблюдая за их разговором насмешливыми, ласковыми зеленоватыми глазами. Она вышла на балкон, чтобы проводить Бейза. Знала, что он непременно обернется, и она ему помашет.

Так она и сделала.

Он помахал ей в ответ, послал воздушный поцелуй и почти бегом бросился к подошедшему трамваю.

А она осталась, наслаждаясь последним теплым вечером. Стояла, прислонившись к каменной стене, высоко задрав голову, точно пытаясь рассмотреть там лестницу.

«Что я, в самом деле, — подумала она. — Я ее с тех пор и не видела ни разу… Может, это и в самом деле был общественный глюк? А может быть, именно такой бывает смерть… Получается, теперь она далеко. Так что я и в самом деле стану долгожительницей…»

Откуда-то из комнаты доносился голос Гребенщикова. «Вот, — подумала Мышка, — а Бейз говорит, что по радио только попсу передают…»

Песня была грустная, но Анна ее все равно любила. «А там вместо воды — Монгол Шуудан», — подпела она. И повторила тихо про себя — вот и вышло бы каждому по делам его, если б не свет этой чистой звезды…

И ей захотелось расплакаться. Потому что — вот странность! — очень много песен было про нее. И эта — тоже…

Она так стояла долго, вслушиваясь в тихие слова, и тоже просила волков и ворон прикрыть ее, потому что надо же было дойти хоть кому-то до чистой звезды. А на небе и в самом деле зажигались звезды, одна за другой, и ей даже показалось, что их слишком много для города. Потом она вспомнила — ведь теперь сентябрь, время звездное.

Всему можно было, к сожалению, найти объяснение.

Она вздохнула, когда кончилась песня, и ее сменила другая, попсово-разухабистая, словно и там, на радио, происходил собственный маленький Армагеддон. Надо бы выключить, подумала она, сделала шаг с балкона и замерла, боясь поверить собственным глазам.

* * *

Когда Даниил поставил машину и запер гараж, ему хотелось запеть от счастья.

Можно было наконец-то вздохнуть полной грудью. «Почему, — подумал он, — шагая по дороге, с некоторыми людьми так неприятно находиться рядом? Вроде типичный такой дядька с примитивными мыслями… Таких же много. Получается, если мне когда-нибудь придется вращаться в их обществе, я сдохну от невыносимой тоски».

Он сам не заметил, как дошел до этого дома. И удивился. Точно ноги принесли его сюда сами. Он просто вспомнил — это вот мой дом… Квартиру он не знал. Просто остановился, задрал голову, пытаясь угадать ее окно. И ощутил, как уходит из сердца эта тошнотворная тяжесть, а на ее место приходит легкость и что-то еще, похожее на щемящую нежность. Он чувствовал ее, даже не видя. И этого было достаточно…

Он бы так простоял целую ночь. Растаял бы в ее дыхании, зная, что это так все глупо, ведь она его никогда не полюбит. Сколько между ними границ? Как их перейти? Он-то готов перемахнуть все эти границы одним прыжком! А она?

— Глупости, — прошептал Даниил. — Это так глупо…

Он заставил себя пойти прочь. Но больше всего на свете ему хотелось остаться, и чем дальше уводили его шаги, тем отчаяннее хотелось вернуться. И с каждым шагом он снова все больше и больше чувствовал ледяную тоску в груди, словно теперь он снова был рядом с темным Константином Альбертовичем. Не с ней…

* * *

Она не смела поверить собственным глазам. Он там стоял. Высоко задрав голову, как тогда…

— Кинг, — выдохнула она едва слышно. — Кинг…

Ей хотелось крикнуть, позвать его, но она боялась, что он растает. Она где-то про это читала — призраки не любят, когда их зовут. «Слова — это смерть…»

Поэтому она боялась даже пошевелиться, обнаружить свое присутствие.

Она же не могла обмануться сейчас — это была его фигура. Тонкая, мальчишеская — она невольно усмехнулась, снова вспомнив, что вот настало время, когда она стала его старше… Теперь он ей кажется мальчишкой.

Это его волосы, его манера держать руки в карманах джинсов… Это он.

Как в тот вечер…

Она вспомнила — он точно так же стоял, и она точно так же не верила, что это он. И потом она ведь побежала за ним, только опоздала…

Теперь — нет, нет, нет, заметалась она, — теперь он точно так же повернулся и пошел вдоль дороги, слегка наклонив голову.

И ей захотелось броситься за ним, — не важно, куда он сейчас направляется. В небытие? Все равно. Вдвоем там будет лучше. Им вообще вдвоем будет лучше везде…

Мышка бросилась к двери, распахнула ее настежь и услышала внизу голоса. Говорили о каких-то продуктах, которые можно купить дешевле на оптовом рынке.

Она вернулась. Закрыла дверь. Устало опустив руки, сидела так некоторое время, чувствуя, как уходит ощущение чуда… Не может этого быть. Мертвые не возвращаются. И хотя тут же услышала внутри себя «у Бога мертвых нет…», она уже успела вернуться на землю и пробормотала едва слышно:

— Глупости… Это все глупости. Ничего нет. Даже лестницы на небеса… А если ее нет, как тогда он мог сюда спуститься?

 

Глава 3

ВОЗВРАЩЕНИЕ

День у Анны начался прескверно. Для неприятностей хватило бы и посещения базара, право… Но куда деться, если в холодильнике совсем пусто, и кончился кофе, да и сигареты вот-вот…

Анна не выносила это мельтешение и снование множества людей, иногда даже физически ощущая, как ей плохо. В принципе, надо было относиться к этому философски, поскольку ей ведь тоже нужны продукты и, желательно, подешевле.

Сразу же вспомнился вчерашний разговор на лестнице, а следом — странное видение мальчишеской фигуры под балконом, и даже как будто стало легче…

Она купила кофе, сигареты, еще какую-то рыбу и уже собиралась на трамвай, как вдруг оказалась стиснутой с нескольких сторон — и удивилась почему. Она даже чуть не выругалась, повинуясь воле толпы, но вовремя удержалась — ну да, это глупо, стискивать ее, когда вокруг полно места, но почему она-то должна поддаваться этому всеобщему раздражению друг другом?

Выбравшись из вертепа, она остановилась, чтобы вздохнуть наконец-то свободно и спокойно. Вспомнила, что надо еще все-таки купить масла, полезла в сумку и…

Кошелька там не было. Сумка было бессовестно раскрыта и усмехалась ей навстречу — нет тут твоих последних двухсот рублей…

Вот…

Она снова остановила себя, хотя раздражение уже с боевой готовностью облеклось в словесную форму да так и рвалось с языка. Теперь ей стало понятно, почему ее так стиснули, и — слава богу — хоть сумка цела осталась. Она слышала, что их режут.

— Останешься без масла, — проворчала она. — Хорошо, что сигареты не сперли… И кофе. Кстати, их даже жаль. Так суетиться из-за жалкой суммы…

Она невесело засмеялась и пошла к трамваю. Впрочем, какой трамвай? Денег-то нет… Объяснять кондуктору, что ее только что ограбили?

— Ничего, пешком дойду, одна остановка всего…

Она мрачно посмотрела на подъехавший трамвай, подумав при этом, что, если бы деньги были, трамвая пришлось бы ждать час, не меньше… А тут, как назло, вот он, приехал… Развернулась и пошла вдоль дороги. Лучше уж она сквером тогда прогуляется. Подышит теплым воздухом и окунется в золото листьев…

Машина остановилась, как раз когда она уже подошла к скверу. Рядом с ней.

«Еще этого не хватало, — возмущенно подумала Анна. — Мало мне неприятностей на сегодняшний день…»

— Девушка, вы бы обернулись…

Она отмахнулась, продолжая идти, только шаг убыстрила…

— Сударыня!

«Что за назойливый тип?»

— Эй… Сударыня, обернитесь! Мышонок, ты меня слышишь?

Она остановилась как вкопанная, медленно обернулась.

Она увидела круглое лицо в окошке и сначала не поняла, кто это. Только очки напомнили ей Майка. Ну да, конечно… Майк. В дорогой машине… Она никак не могла научиться определять их «породу».

— Садись, — распахнул он дверцу. — Довезу тебя… Ты домой?

Она села.

— Как поживаешь, Мышонок?

— Нормально, — сказала она. — Вчера Бейз приходил…

— А, батюшка наш… Я думал, он по барышням не ходит.

— Майк, прекрати ёрничать… Я же не пристаю к тебе с твоей мафией…

— Ага, настучал уже… А где у нас не мафия-то? Если подумать, то государство самая главная мафия и есть. Даже по определению… А я, дружок, просто пытаюсь охранять таких вот дурочек от этого самого государства и от разных уродов. Кстати, чего ты пешком? Прогуляться решила?

— Нет, — проговорила Анна. — Кошелек увели… На твоем родном участке…

— Право, это не я… Я ворую по-крупному. И не у тебя…

— Спасибо… Ты настоящий друг. Как-то легче стало дышать.

— Мышонок, может, прекратим это? Я страшно рад тебя видеть… Сколько, кстати, в кошельке-то было? Рублей двести?

— И как ты догадался?

— По твоим глазам, — парировал он. — Вряд ли у тебя больше водится…

Он порылся в кармане и достал деньги.

— Вот. Возмещаю… Раз украдено на вверенном мне участке, я обязан тебе возместить…

— Да пошел ты…

— Экие вы, православные, матерщинники… Что батюшка наш, что ты… Право, как можно… Чуть что — сквернословите. А как же Бог? Я в семинариях не обучался, а говорю правильным русским языком…

— С примесью грузинского, — фыркнула Анна.

— А Гоги тут при чем? Если б не Гоги, тут такая братва бы развлекалась! Хоть и русские пацаны, а тошнее не бывает. Ты, Мышь, просто забыла, какое тут царило бурное веселье еще два года назад. Водку в память убиенного братана-бандюгана давно пить на остановках не принуждали?

— Я промолчу…

— А я — я обойдусь… Как видишь, помню Вийона. Они подъехали к ее дому.

— Чай ты меня пить не позовешь… Она посмотрела на него и рассмеялась.

— Да позову, — сказала она. — Куда я денусь? У меня второй день не квартира, а «площадь Дам»…

Он грустно улыбнулся.

— Тогда тем более… На «площадь» я являлся без приглашения. Теперь некуда. Только к тебе…

Он вылез из машины, запер ее.

— А жрать-то у тебя есть?

— Макароны, — кивнула Анна, давясь смехом.

— Так… Макароны. Сама их ешь. У меня и так лишние килограммы… Сейчас я приду. Ставь чайник…

— Да как же тебя одного отпускать? — поинтересовалась Анна. — Тебя же застрелят…

— Да брось, — рассмеялся он, похлопав себя по нагрудному карману. — Как захотят, так и расхотят. Я сам их раньше…

И хотя они шутили, Анне на минуту стало больно и страшно. Она вспомнила его таким, каким увидела первый раз. Тонким, хрупким мальчиком со светлыми мечтательными глазами. Вечно читающим… «Что они с нами сделали, — подумала она, глядя ему вслед. — Что они с нами сделали, Господи? С теми, кем мы были? Почему они это сделали, Господи?» По-че-му?!

* * *

— Так что пятая оказалась такая же, — рассказывал Майк спустя час. — У меня даже возникло подозрение, что баб все-таки выпускают конвейером… Мозги вкладывают строго по реестру… Чтоб одинаково мыслили…

— Я, значит, тоже с конвейера? — рассмеялась Анна.

— Нет, ты-то при чем? Я ж о бабах…

— Ну.

— Ты не баба, — сурово ответил он. — Ты — сон. О чем-то большем… В общем, Мышь, я после пятого опуса решил, что хватит в моей жизни прочных семейных отношений. Я же не ученый, чтобы без конца экспериментировать… И не кролик подопытный, чтобы меня по одной дуге туда-сюда водили… Знаешь, о чем они, горемыки, мечтают? Наборчик так себе… Дом — полная чаша. Потом тихий муж, твердо знающий, что на свет Божий родился с одной целью — обеспечить ей этот самый дом и сделать так, чтобы все подруги тащились, завидовали и трепетали… А если они заметят на горизонте что-то, что им покажется лучше, чем у тебя, — ох, мамочки… Сразу начинают — показ частей тела, пронзительные взгляды… И ведь на хрена им все это надо-то? Да просто так себе доказывают… Мол, я-то лучше, неужели не видишь? Мышь, кончай смеяться над чужой бедой!

— Над чьей? Над твоей? Милый, ты просто смотришь не в ту сторону…

— Да я во все стороны смотрю… То есть смотрел. Теперь все, хватит, насмотрелся… Последний раз я налюбовался со всех сторон и понял — нет, девочки, катитесь-ка вы все… Чего-то меня уже тошнить начинает.

— Это ты много выпил…

Да я не про физическую тошноту! У меня, как у Сартра, экзистенциальная тошнота… Последний экземпляр был — сон в летнюю ночь! Нормальная девочка, скромненькая такая… Сама притащила эту свою подругу, черт ее знает, что их связывало. Такая фемина, из нее секс, как из бочки переполненной, выливается… И вроде при парне, а на тебе — я ей приглянулся. И пошли намеки, прямо при Лизке. Мол, заходи, когда она уедет… А эта дура стоит и улыбается. Представляешь? Ее унижают, а она улыбается…

— Видишь, попалась же тебе нормальная девушка, — сказала Анна.

— Ну конечно… Ты меня не дослушала! Когда я эту сексуально озабоченную корову послал, Лиза первая на меня и обиделась! Сказала, что я черствый, как залежалый хлеб. Много чего мне сказала… Я, мол, только и думаю, что о сексе… Я ей про подругу, а она мне — про меня…

— Слушай, Майк, значит, ты в данный момент счастлив…

— Ага, — кивнул он. — Я счастлив. До пузырей… Она ведь ушла. Из-за той бабы… Понимаешь, ей уехать надо было к матери. Только она за порог, как тут же объявилась Даша. «У меня проблемы, — говорит. — Только ты можешь мне помочь…» Я ее выгнать-то не могу, да? Может, у нее и в самом деле беда… «Проходи», — говорю. Она бледная стоит и глазами хлоп-хлоп… А у тебя водки нет?

— Нет…

— Это не я, это она меня спрашивает, — поморщился он. — А то я не знаю, что у вас, православных, водку не наливают… Вы ее сами выпиваете. А потом сквернословите…

— Майк! Что тебе такого Бейз сказал, что ты никак не можешь успокоиться?

— Он-то? Сказал, что я сам во всем виноват. Нехрена, говорит, трахаться с… Ладно, слово это не буду повторять, с кем… Я же простой смертный. Только вот если у тебя рядом хорошая девушка, размениваться на пошлых дам-с глупо и неправильно.

— Мысль, кстати, верная, — заметила Анна.

А я был пьяный. В дым… Я вообще не знаю, почему меня так скосило. Может, от голода. А может, мне туда шпанскую мушку подмешали. Только ничего теперь не исправишь. Елизавета меня теперь видеть не желает. А самое смешное знаешь в чем? Нет, ты перестань так на меня смотреть, точно я уже помираю… Они по-прежнему дружат! Меня выперли, эта Дашенька по-прежнему живет со своим мужем, Елизавета ходит к ним в гости, а я… — Он махнул рукой. — Как бы я самый последний урод… И бестолково что-то доказывать. Вот тебе и финиш… Если сама сукой не окажется, так рядом всенепременно присутствует экземпляр…

— Бедный Майк, — вздохнула Анна. — Ты говорить с ней не пытался?

— Сто раз, — развел он руками. — Меня не слышат. Я предатель. Что мне делать, Мышь?

— Хочешь, я с ней поговорю? — предложила Анна. — Не может же быть, чтобы она тебя разлюбила…

— Нет, — покачал он головой. — Она и тебя не послушает… Ладно, Мышь, давай не будем о грустном. В конце концов, лишь бы не было войны… Остальное пережить можно.

— Да уж, — эхом отозвалась Анна. — Можно все пережить… Даже…

И, словно споткнувшись об одно и то же воспоминание, они оба замолчали.

«Ну и козел, — подумал Майк, глядя на эту хрупкую фигурку. — Кто меня за язык тянул? И вообще — кому я решил в жилетку поплакаться? Бедная наша девочка…»

— Мышонок, — позвал он ее. — Ты… Ты об этом не думай. Поверь нам, каждый из нас дорого бы заплатил, чтобы ты счастлива была.

— Да я и так счастлива, — улыбнулась она ему. — Нет, правда, Майк! Просто так повернулась жизнь. Она же по-разному поворачивается, правда? И я в самом деле научилась каждый миг ценить. Потому что, если ты знаешь, что ниточка твоей жизни такая хрупкая, и в любой момент… Но хватит об этом. Просто ты себя ощущаешь совсем по-другому. Ведь то, что хрупко и может исчезнуть, особенно дорого.

Он промолчал. Просто подошел к ней и прижал к себе. Она тихо рассмеялась.

— Знаешь, что я подумала? — прошептала она. — Такая глупость в голову пришла… Если бы сейчас нас увидела наша классная руководительница, она бы сказала: «Ну, я же говорила, что Краснова станет падшей женщиной! Вот же вам доказательство! То один ее обнимает, то другой! И ведь каждый вечер!»

Она смеялась, но ему-то казалось, что она совсем не смеется, а плачет. Просто у нее смех давно перепутался со слезами. И так, что уже невозможно отличить одно от другого.

— Мне пора, — вздохнул он. — Ты мне позвони, если что-то понадобится. Или просто захочешь увидеть… Я телефон-то тебе не забыл дать?

— Нет…

— Это хорошо. Звони в любое время суток, Мышонок. Ладно?

Она кивнула. Он чмокнул ее в щеку.

Пока спускался по лестнице, он столько мыслей успел передумать, что сам удивился. И даже какое-то обращение составил — самому Богу. «Ты, Господи, конечно, можешь давать счастье кому угодно. Даже этим дурехам недоделанным. Но если ты нашу девочку так и оставишь…»

Он уже подходил к машине, когда мысли его безжалостно прервали.

— Скажите, вы тут живете?

Все еще погруженный в составление такой важной петиции, он машинально кивнул.

— Понимаете, я ищу одну девушку… Она живет в этом доме.

Майк поднял глаза и остолбенел.

— Ни фига себе, — вырвалось у него.

Парень невольно отшатнулся, приняв фразу на свой счет.

— Простите…

— То есть ты ищешь какую-то девушку, — задумчиво проговорил Майк, думая при этом, что парень поразительно похож на молодого Кинга.

— Да, — кивнул он. — Такая худенькая, в джинсах, с длинными каштановыми волосами…

— Таких толпы ходят, — заметил Майк.

— Ее зовут Анной, — сказал мальчик, явно впадая в отчаяние. — Я бы прошел по квартирам, но…

— Анной. Одну знаю. Анну. Худенькая, в джинсах, с длинными каштановыми волосами.

«Правда, я бы не стал так настаивать на ее юном возрасте… Но она же выглядит как девчонка…»

— Попробуй, — сказал он. — Верхний этаж. Квартира тридцать.

— Спасибо большое, — обрадовался парень.

— Да не стоит благодарности…

Майк проводил его взглядом, а потом посмотрел в небо.

— Однако быстро ты реагируешь, Господи, — пробормотал он. — Я даже не успел закончить мое обращение, а Ты уже…

Впрочем, может быть, он ошибается? Может быть, этот парень ищет совсем не Мышку и сходство с Кингом — чисто внешнее? Теперь ведь таких, с хайрами, много…

Но так хотелось верить, что чудеса иногда происходят.

— Уж если мне хочется, так что же о Мышке говорить? Он завел машину, некоторое время посидел, глядя на входную дверь. Парень не возвращался.

«Значит, именно Мышонка он искал», — успокоился Майк и тронул машину с места.

На секунду он снова остановился, оглянулся. «А если это не то? — родился в его голове вопрос. — Если…»

Он, впрочем, тут же прогнал подозрения. Качнул головой, рассмеялся и прошептал:

— Если Мышка так верит в своего Бога, то вряд ли Он ей «кузю» подкинет… И глаза у парнишки хорошие… Молод, правда, очень. Но все равно — Бог, как говорится, в помощь…

* * *

Она не могла понять сейчас до конца — чего в ней больше… Грусти? Или теплой благодарности Богу за то, что рядом с ней есть эти люди?

Потом она вспомнила про Лизу. Может быть, ей позвонить? Попросить о встрече? Попытаться убедить ее, что Майк любит ее, просто всем свойственно ошибаться… Объяснить ей, что в человеке есть темный клочок ада, можно назвать это как угодно, но иногда случается беда… Она вспомнила, сколько времени она сама из-за этого вот клочка ада потеряла, пребывая в оцепенении, обиде, — Бог мой! Да как же это было глупо, глупо… Сколько времени они могли бы быть вместе? И возможно, все вообще сложилось бы иначе?

— Если бы я побежала за ним, плюнув на этот спектакль…

Она уже сделала шаг к телефону, потому что на одну секунду ее пронзил страх — а вдруг такое повторится теперь с Майком? А вдруг только она может это остановить?

Жизнь ведь так часто состоит из повторений, как будто Бог снова и снова проигрывает тебе ситуации, чтобы ты постарался найти выход…

В дверь позвонили. Звонок был робкий, неуверенный. Сначала она решила — это Майк что-то забыл или хочет еще что-то сказать ей. Она открыла дверь и замерла.

— Здравствуйте, — услышала она сквозь туман сознания, потому что сначала ей показалось, что на пороге стоит Кинг. И только спустя секунду она пришла в себя. Конечно, она была удивлена, увидев на пороге этого мальчика.

— Здравствуйте, — проговорила она.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Отчаянно краснел и пытался смотреть в другую сторону, точно боялся увидеть в ее глазах насмешку.

— Я… Помните, мы с вами говорили…

— Помнится, мы были на «ты», — засмеялась она. — Проходи… Как ты нашел меня?

— Дом ты показала сама, а квартиру… Какой-то дядька подсказал…

— Ага, — кивнула она. — На серебристой машине.

— Ну да…

Он все еще стоял на пороге, неуверенный, нерешительный, и в ее сердце родилась нежность. «Наверное, моему сыну…»

Впрочем, одернула она себя, сын их был бы все-таки моложе…

— Проходи же, — сказала она и удивилась, почему эта фраза получилась шепотом.

Он наконец поднял глаза и улыбнулся.

— Ты правда не сердишься?

— За что я должна сердиться?

— За то, что я пришел…

— Нет, — рассмеялась она. — Просто немного странно… Я почти месяц жила отшельницей. И вдруг моя квартира чудесным образом стала напоминать «площадь Дам»…

— Какую площадь?

— Это такая была площадь в Амстердаме… Туда приезжали хиппи со всех уголков мира… А у нас была квартира. Недалеко отсюда… И туда тоже приезжали хиппи, поэтому ее так назвали. Туда можно было прийти в любое время дня и ночи — все равно… Если тебе плохо или ты просто устал.

Она увлеклась…

Так всегда — стоит только вспомнить голоса из прошлого, как ты забываешь, где ты, в каком времени.

— Ее уже нет, — вздохнула она. — Проходи же… Мы стоим на пороге, а это довольно глупо… Ведь не затем же ты меня искал, чтобы постоять у меня на пороге?

— Нет, — сказал он очень серьезно. — Не для этого… Я просто хотел поговорить с тобой.

Она рассмеялась и, втащив его в квартиру, закрыла дверь.

— Знаешь, — сказала она, — почему-то у меня такое чувство, что, если бы я не приложила немного физических усилий, мы там бы и стояли. Почему ты так боишься меня?

— Я не боюсь, — возразил он. — Просто… Это ведь странно, что я сюда пришел. И вдруг тебе это совсем не нравится?

— Тогда бы не приходил, — усмехнулась она. — Но ты ведь…

— А я не мог. Я все время думал о… том нашем разговоре. И вдруг осознал, что мне обязательно надо с тобой еще поговорить. Потому что ты странная. То есть не в том смысле, что…

Она стояла, насмешливо наблюдая за ним. Он совсем растерялся, почти забыв, о чем хотел сказать, мысли путались.

— Просто ты знаешь что-то о Боге.

— Ничего я о Нем почти не знаю, — пожала она плечами. — Только то, что чувствую. Но ведь все чувствуют…

— Не все, — помотал он головой. — Или чувствуют не так… У них Он — какой-то генеральный секретарь… А у тебя Он — любовь.

— С большой буквы, — поправила она его, внутренним чутьем угадав в подтексте маленькую. — И так не только я думаю… Ты почитай святых отцов… Он и есть Любовь. И уж Он-то никак не виноват в том, что есть на самом деле люди, привыкшие иметь перед собой генерального распорядителя… Только у нас таких нет. Может быть, встречаются, но их мало… — Она вдруг оборвала разговор, нахмурилась и сказала: — Я не люблю о Нем говорить. Понимаешь, Его надо научиться чувствовать. Я жене знаю, права я или нет. Знаешь, я просто дам тебе книги, ладно? Там все написано. А сейчас… Будешь кофе?

* * *

С ней было легко говорить. Он и сам удивлялся тому, что очень скоро его речь освободилась от скованности. Он поймал себя на том, что все больше и больше открывается перед ней, словно на исповеди, а она его слушает, чуть наклонив голову… А он все глубже и глубже тонул в ее странных, огромных глазах, с тем небесным, ярким оттенком, что любил описывать в своих рассказах его любимый Грин. И сама она напоминала ему легких, как пушистое перышко, Молли, а еще больше — Режи, Королеву Ресниц, из «Кораблей в Лиссе».

Время текло незаметно. Обычно тоскливое, размеренное, оно теперь летело, и он мучительно желал бы его остановить — ведь неизвестно, сможет ли он еще раз прийти сюда…

— Это очень грустно, — сказала Мышка, когда он закончил. — Конечно, все твои увлечения разными глупостями…

— Но этим увлекаются все!

Ну и что? Понимаешь, люди так устроены, им постоянно хочется доказать самим себе, что они лучше… Вот они и делают глупости, а потом удивляются, отчего душа болит… Да и как бы ты мог лечить руками, если этих самых рук Бог не коснулся? Энергия, о которой ты говоришь, — как она может лечить, если — не божественная? Бесы ненавидят людей. Потому что их-то Бог не помилует, обречены они… Если это не от Бога, то от них. Неужели ты всерьез думаешь, что тот, кто тебя ненавидит, станет тебе помогать? Это только кажется… А на самом деле только хуже станет… Слава Богу, что ты всей этой гадостью всерьез не увлекся!

— Просто хотелось верить в чудо…

— Еще один парадокс — люди отчего-то в чудеса хотят верить, а в Бога — нет… От кого же вы тогда чудес ждете? Получается опять же — от бесов. А какие же у них чудеса, кроме злых? Найдете врагов и думаете, что они вам что-то хорошее сделают? Знаешь, тебе надо обо всем этом не со мной говорить. Давай я тебя с отцом Алексеем познакомлю.

— Но ты же сама сказала, что это…

— У Бога, — сказала она строго, — не прощенных нет. Как и мертвых. Глупые есть, неразумные… А потом Он иногда попускает человеку по бесам походить… Чтобы их повадки узнать и быть сильнее.

Кофе остыл. Они так увлеклись беседой, что этого не заметили.

День уже почти ушел, оставив только чуточку себя, но и эта капля уже растворялась в темноте.

— А можно мне еще сюда прийти? — робко спросил он.

Больше всего он боялся получить отрицательный ответ.

Но она задумчиво кивнула и улыбнулась.

— Конечно, — сказала она. — Ведь ты у нас подкидыш… Тебя Господь подкинул. Он ведь ничего зря не делает… Когда присмотришься и подумаешь, во всем находится логика и смысл. Приходи.

И уже на прощание нежно коснулась его щеки и сказала:

— Пока, подкидыш…

* * *

Некоторое время Анна стояла, обхватив плечи руками. За долгое время она уже научилась физически осязать собственное одиночество. Так и теперь…

— Но я ведь к нему привыкла, — прошептала она.

Она и в самом деле к нему привыкла. Почему же теперь вдруг стало так невмоготу и хотелось расплакаться — впервые, после долгих лет, сесть на пол, подобно обиженному ребенку, и громко плакать, задавая Богу один-единственный вопрос — почему?

Именно — не за что, как это спрашивают остальные. Почему… О, ей-то есть за что платить по счетам! Но — почему, Господи, это случилось с ним! И почему тот, кто это сделал, остался безымянным, безликим, как всего лишь — мелкая частица всеобщего зла?

Этот мальчик был на него похож, очень похож, и от этого Анне стало еще больнее, и в то же время — легче, словно там, в глубине его глаз, пряталась душа Кинга, и Кинг пытался помочь ей…

Она постаралась справиться с этой волной накатившего отчаяния.

— Все, — сказала она. — Эти глаза на мокром месте совсем не идут вашей душе… У Бога мертвых нет. Если я верю в это, значит, незачем предаваться глупым настроениям…

Она обычно быстро справлялась с собой. Но теперь не получалось… Глупый мальчик не выходил из головы. Глупый, балансирующий на грани пропасти, как когда-то — она… Пришедший сюда так же, как много лет назад она пришла на «площадь Дам». Такой же… Словно это был их с Кингом ребенок. Вобравший в себя половину одного и половину другого… А такое вообще-то бывает?

Она привычно нажала на кнопку приемника. Тут же выключила — музыка почему-то раздражала. Ей хотелось просто побыть в тишине, словно она надеялась услышать в этой тишине слабые отголоски прошлого…

Тишина окружала ее плотным концом, но была пустой. Анна впервые не могла уловить там ничего, кроме пустоты.

— Что со мной происходит?

Вопрос повис в воздухе, и не было ответа… «Кажется, прошлое отказывается проявиться, — подумала Анна. — Как будто мне что-то хотят сказать…»

Она подошла к полочке с книгами. Взяла толстый том и открыла наугад. Библия открылась на книге пророка Исайи.

«Ну вот, — усмехнулась она про себя. — Пламенный пророк сейчас объяснит мне, что все мои мысли о земном покое — от лукавого…»

Она поймала себя на том, что все-таки спряталась от самой себя, заменив слово «счастье» словом «покой».

«А так и есть, — тут же возразила она. — На свете счастья нет. А есть покой и воля… И не этого же мальчика я имею в виду?»

Чтобы окончательно решить для себя столь «важные вопросы», она уставилась в книгу, решив, что первая строчка и подскажет ей, что от нее хочет Бог.

И застыла, прочтя эту самую строчку, а потом, словно не поверив, подняла голову и долго смотрела в теплые глаза Спасителя.

— Ты… этого хочешь? — прошептала она. — Но это невозможно… Я просто ошиблась.

Она поставила Библию на место и села читать какую-то другую книгу, даже не взглянув на название, — просто хотела отвлечься от нестройного хора мыслей, встревоженных и дерзких.

Стоило ей только открыть первую страницу, как она вздрогнула.

«А то ты не помнишь, — сказала маменька, глядя в Машенькино расстроенное личико. — Как пророк Исайя сказал? Одна жена да спасет одного мужа…»

И Анна повторила это одними губами, все еще боясь понять до конца, принять и покориться: «Одна жена да спасет одного мужа…»

* * *

Даниил шел по улице, не замечая ничего вокруг. Иногда, когда все-таки его внимание привлекало что-то из внешнего, окружающего его мира, он останавливался и с трудом пытался понять, как же раньше он умудрялся быть частью этого мира, принимал его, соглашался с этой легковесностью, пошлостью.

Со всех сторон неслись реплики, как в убогом театре с плохими пьесами, и он невольно слышал их, удивляясь тому, что раньше всю эту лабуду воспринимал нормально, без тени раздражения. Просто жизнь… А теперь он невольно повторил — это не жизнь, это цирк Марабу…

— …представляешь, Нинка, так-кой юбон! И все в отпаде…

— …и чего она?

—…да ничего, пива хряпнула и нормалек…

— …а в «Аквариуме» все дорого, лучше в «Магните»… Дешевле.

Среди этой разноголосицы, от которой Даниилу хотелось спрятаться, он словно услышал ее голос — вдалеке, едва-едва слышный и… странный. «В тебе есть что-то, заставляющее этот курятник сиять…»

Он подумал снова чужими словами, потому что своих не находилось. Словно бы он мог рядом с ней только молчать, опасаясь того, что все его слова окажутся похожими на окружающее его заунывное кудахтанье…

— Дай сигарету, а… Да ладно, не жидрись. Е, глянь, парень какой… Чистый, блин, Бред Питт… Мама, я такого хочу.

Он почувствовал этот взгляд. Обернулся невольно. «О нет, — подумал он, — точно я добыча… Я раньше никогда не замечал, что эти девицы бывают так похожи на голодных акул…»

Он зашагал быстрее. Вслед ему донеслось:

— Молодой человек, угостите сигареткой!

Он не глядя протянул пачку, стараясь не оборачиваться. Словно взгляд в эти глаза мог разрушить тонкую нить связи с другой женщиной.

Просто — другой…

— Спасибо…

Он кивнул и быстро пошел прочь, спасаясь бегством. Еще никогда его так не манило одиночество. То есть теперь одиночества не было. Там, в уединении, он мог думать о ней. Прикасаться мысленно к ее душе. И — только так, только там, он мог остаться с ней вдвоем.

 

Глава 4

В ТЕМНОТЕ

За делами обычного дня Анна почти забыла все свои сомнения, да и — она усмехнулась невольно — сейчас, в свете дня, вчерашние переживания казались ей смешными. Глупенькими.

Иногда она возвращалась к ним мыслями и сама удивлялась тому, что в ней еще столько детского. И никакого здравого смысла…

Она уложила детей спать после обеда и заварила себе чай. Немного отдыха, сказала она себе. И еще надо постараться привести в порядок разбушевавшиеся чувства.

В конце-то концов, это была лишь случайная встреча… Не больше. Ты никогда с ним не увидишься…

И все-таки подкидыш пока не выходил у нее из головы. Сначала она пыталась отнести свой интерес к его персоне потому, что он и в самом деле был похож на Кинга. И… ему ведь была нужна помощь. Как ей когда-то… А теперь все.

— Все, — повторила она вслух. И отчего-то стало грустно. Как будто, приказав себе быть благоразумной, она саму себя усадила в темную комнату, сама же выключила свет и приказала погрузиться в тяжелый сон. С унылыми кошмарами…

К воротам подъехала машина.

Анна услышала долгий гудок и невольно посмотрела в окно — странно было то, что сюда подъехала машина. И чего так гудеть? Детей перебудят…

Никто не вышел.

Водителя явно не заботил покой ребятишек, он продолжал нажимать на гудок.

— Да что же, — пробормотала Анна, вставая. — Кроме меня, нет никого?

Она вышла, уже готовя гневную тираду. И застыла.

Навстречу ей из машины вылез странно знакомый тип. Она сначала не могла вспомнить, где ей уже приходилось видеть этот тяжелый взгляд, эти бесцветные глаза.

Водитель «форда» тоже остановился, явно удивленный, как и Анна. Точно так же он внимательно рассматривал ее, пытаясь вспомнить что-то далекое.

— Не гудите, — попросила Анна. — Тут дети. У них тихий час…

Он ничего не ответил, продолжая изучать Анну. Взгляд был неприятный. Анна невольно поежилась, удивляясь тому, что и это ощущение ей знакомо.

— А где Олег?

Она развела руками.

— Его нет, — сказала она. — Будь он здесь, вышел бы к вам… Он окинул взглядом сад, словно что-то прикидывал, кивнул и сказал:

— Ладно… Подождем.

Почему-то Анне ужасно не хотелось, чтобы этот человек тут находился. Как будто он мог испугать детей.

— Вы лучшее ним созвонитесь, — предложила она. — Вдруг он сегодня вообще не появится…

— Мы договаривались, — сухо сказал непрошеный гость. — Или ваш шеф не ценит чужое время?

— Он мне не шеф, — парировала Анна. — И я не знаю, как он относится к проблеме вашего времени…

Анна не понимала, почему этот тип вызывает в ней такое раздражение. Где-то она читала, что иногда так бывает, когда в человеке агрессия… Или — это в ней агрессия? Ей стало немного стыдно. Она ведь его не знает. Да, у него неприятное лицо… И кажется, она уже его видела… Просто никак не может вспомнить.

Все равно — разве человек виноват, что он некрасив?

Ей показалось, что в спальне кто-то вскрикнул. Она обернулась.

— Если хотите подождать, ждите, — сказала она и, повернувшись, пошла в сторону дома.

— Эй! — окликнул он ее. Она нехотя остановилась.

— У меня ребенок проснулся…

— Я тебя где-то видел… Тебя как зовут?

Ей не нравилось, как он с ней разговаривает. Во-первых, откуда взялось это пренебрежительное «ты»? А во-вторых, сам тон… Как будто он ей приказывает.

— Я занята, — бросила она, открывая дверь.

— Скоро будешь свободна, — донеслось до нее, и она остановилась.

Ей хотелось выйти и сообщить этому «хозяину жизни», что это уж не в его ведении, ее свобода… Слава Богу, от таких вот типов ее жизнь не зависит… Ей даже захотелось сказать ему что-нибудь резкое, даже хамское, в его духе… Не зря Бейз говорил, что бесовство заразительно, усмехнулась она про себя.

Проснулся Ромка, маленький мальчик, которому долго пришлось лечить следы от ожогов, — мамочка таким образом пыталась справиться с кричащим малышом. Просто прижимала к нему горячий чайник… Ребенок-то у нее родился не такой, как у всех. Больной. Вот она и срывала на нем раздражение…

Анна взяла его на руки, глядя в несчастные глаза, прижала к себе и долго шептала ласковые слова, пытаясь успокоить. Но малыш никак не мог успокоиться, точно чувствовал присутствие уже знакомого ему зла. Она невольно обернулась.

Дверь была приоткрыта.

— Что вам надо здесь? — прошипела она.

Он смотрел на нее с высокомерным удивлением и насмешкой.

— И чего ты с этими уродами возишься? — спросил он. — Чего, другой работы не нашлось?

— Закройте дверь, — холодно сказала Анна. — С другой стороны…

— Я тебе нашел бы…

Анна едва сдерживалась. Этот человек действовал ей на нервы… Она понимала: таких вот — тупых, злых, уверенных в том, что они правы, никогда не задумывающихся о том, как их присутствие в мире отражается на самом мире, — очень много. И если так раздражаться на каждого из них, можно…

Она запретила себе реагировать на него. Точно его не было. Ушла с Ромкой подальше, продолжая напевать песенку Гребенщикова, успокаивая малыша теплыми словами: «Кто светел, тот и свят…»

А «пришелец» все не уходил, наблюдая за Анной внимательно, неотступно, и в один момент Анне показалось, что он вспомнил. В отличие от самой Анны, вспомнил что-то далекое. И точно удивился.

— А я знаю, как тебя зовут, — пробормотал он. — Черт знает откуда, но знаю. Анной.

* * *

Она остановилась. Против воли, против собственного желания… Медленно обернувшись, посмотрела в эти глаза. «Где же я этот взгляд видела?»

Он стоял, продолжая смотреть на нее, немного удивленно и, как показалось Анне, со страхом. Как будто что-то с ней, Анной, было связано в его прошлом. Она вглядывалась в это отечное лицо, пытаясь разглядеть за складками прежнее лицо. Но ей были знакомы именно глаза. Именно — взгляд…

Она вспомнила. Сначала была цепочка. И начиналась она с Кузякиной. Потом, через несколько «карточных» фигур — дама, король, валет — Анна добралась и до этих глаз.

Она не помнила лица, не помнила имени. Только этот тяжелый взгляд… Там вообще, как ей казалось в ту пору, не было ничего, кроме…

— Я рада за вас, — коротко и сухо бросила она, заставляя себя двигаться дальше. Пока он не вспомнил…

Она и сама не могла понять, почему горячая волна залила щеки. Почему именно ей сейчас стало страшно и стыдно. Как будто этот чертов тип пробудил к жизни ту девочку, над которой издеваться было не просто разрешено. Положено…

Она закрыла за собой дверь в спальню так поспешно, точно боялась его вторжения сюда. И долго стояла, прислонившись к двери спиной, пытаясь унять возникшую дрожь.

«Все в порядке, — сказала она себе. — Все в порядке… Он так же быстро исчезнет, как появился… И тебе уже не четырнадцать лет. Ты не должна его бояться…»

Но почему-то все равно боялась. Может быть, потому, что тогда рядом с ней был Кинг. Ее было кому защитить… Теперь она была одна. Одна, а вернулся-то враг… То, что это враг, не вызывало у нее никаких сомнений.

Наконец она успокоилась. Дети стали просыпаться, и она занималась ими чисто машинально, ругая себя за это, и то и дело ловила себя на том, что украдкой поглядывает в окно.

Сначала она его не видела. Похоже, он уже ушел, подумала она и вздохнула с облегчением. Точно проснулась от страшного сна…

Но именно тогда, когда успокоилась окончательно, она снова его увидела.

Он стоял, разговаривая с Олегом, и не сводил взгляда с ее окна. Точно угадал за оконным стеклом ее присутствие. Она невольно отпрянула. Ей показалось, что он прекрасно ее видел, — во всяком случае, едва заметно усмехнулся.

Она не могла слышать, о чем они говорят. Но по лицу Олега догадалась, что разговор вряд ли относится к числу приятных.

Но ведь ее это не касается, напомнила она себе. И плевать ей на эту мрачную тень из прошлого…

Лучше думать о чем-то приятном.

И она ничего более приятного, чем Даниил, не нашла. Так и стала думать о нем, сама поражаясь тому, что воспоминания о нем приводят с собой улыбку и покой…

* * *

— Ну, Олег, — говорил тем временем Виталий. — Ты не просекаешь… На твоем месте я бы молчал в тряпку… Тебе пока предлагают хорошие условия. Заметь, я тебе не угрожаю…

— Угрожаете, — сказал в ответ Олег. Получилось сдавленно, почти не слышно. И вообще он охрип. Теперь он даже знал, как выглядит тот самый смертный ужас. И не мог понять, почему этот невысокий, даже щуплый мужчина вызывает в нем подобное чувство.

Да побойся Бога, — тихо рассмеялся его собеседник, щуря бесцветные глаза. — Я помочь тебе хочу… Ты с каких хренов-то выплатишь эту аренду? А долг у тебя — ой, мамочки! Скорее всего, тебя просто поставят на счетчик…

— Мне кажется, мы говорим о государственной структуре.

— Да брось… Ты и сам не хуже меня знаешь все об этой структуре. Или ты не косишь? На самом деле такой наивный? Платить-то надо, голубь…

Олег не нашелся с ответом. Он и сам знал, что очень скоро вместо красивых слов с него потребуют деньги. Просто все еще наделся…

— Значит, так… Я оплачиваю твои долги. Более того, я заплачу и тебе… Просто мне нужна эта территория. Место хорошее… Времени у меня вот только мало. Так что думай в темпе. Даю тебе два дня, не больше…

Он хлопнул Олега по плечу — почти дружески, но немного по-хозяйски, и Олег невольно поморщился. Ему ужасно хотелось сбросить эту руку. Покосившись на нее, он отметил, что мужик делает маникюр. И ему стало даже смешно, если не считать, что отвращение стало еще больше. Собеседник заметил это и едва заметно усмехнулся, нарочно задерживая свою руку на его плече.

— Вот тебе номер мобилы, — сказал он. — Через двое суток можешь не трудиться звонить, поезд уйдет…

Он наконец-то убрал руку и помахал ей почти перед Олеговым лицом.

— Покеда… Кстати… Чего-то я вспомнил. Та телка, что у тебя тут работает… Анна, кажется. Не знаешь ее фамилию?

— Краснова, — чисто машинально ответил Олег.

— Ну, вот… Теперь точно я ее вспомнил…

Он неприятно хохотнул, еще раз посмотрел в сторону детской комнаты и пошел прочь к своему «форду».

— Кажется, на этот раз мне не выбраться, — прошептал ему вслед Олег. — Кажется, на сей раз за дело взялись серьезные ребята… Где я возьму эти чертовы деньги?

* * *

Оказавшись в машине, Виталик откинулся на спинку сиденья и некоторое время расслабленно улыбался, подпевая иногда неожиданно тонким голосом какой-то незамысловатой песенке, льющейся из магнитолы. В песенке и слов-то было мало, но они сейчас казались ему судьбоносными. Все ведь получалось, а? Этот червяк едва дышал от ужаса. Остальных он не боялся. Что ему может сделать этот священник или эта девка? Они по жизни — жертвы… А он — хозяин…

— Вот так, детки, — мурлыкнул он, растягивая тонкие губы в улыбке. — И где-то ваш Бог прогуливается, когда я передергиваю в картишки?

Тут, словно что-то вспомнив, он в одно мгновение стал серьезен. Достал мобильник, набрал номер.

— Константин, все в порядке, — сказал он. — У тебя-то что там с адвокатшей? Чего? Ну, это фигня… Это я устрою… Скажи ей, что надо на всякий случай исковое заявление в суд выбить… Ну, так пусть позвонит Толстолобику… Кстати, помнишь ту убогую, которую Кузя воспитывала в духе социалистического реализма?.. Ну так она тут детей пасет… Да брось ты, Костя, какие это дети… Таких в Спарте вообще с горки бросали. Уроды, Кость… Дауны. Слушай, я же тебя не прошу самому заниматься… Толстолобик все сделает, ты только отстегни ему бабок… Да брось, ему вечно мало… Не откажется. Спорим?.. На баттл «Хеннесси»… Разопьем вместе, на освобожденном месте… — Он засмеялся. — Е, глянь, я уже поэт… Прям в рифму… Ладно, Костик, я двигаю отсюда. Поговорим при встрече… — И уже в конце добавил: — А эта убогая-то ничего… Прямо прынцесса стала. И не замужем… Фамилия прежняя… Так что надо ею заняться, как считаешь?

Он наконец нажал на «отбой», поиграл немного в «тетрис» и поехал. Все еще храня на лице довольную ухмылку, как свою главную драгоценность.

* * *

Даниил проснулся так рано, что не сразу понял, что ночь уже на исходе. За окном было еще темно, и он снова закрыл глаза, думая о том, что хорошо бы снова заснуть. Удивленный тем, что никак не хочет подчиниться этому нормальному желанию, он посмотрел на светящийся циферблат часов. Шесть утра…

«Да не так уж и рано, — подумал Даниил. — И в конце концов, когда-нибудь я должен это сделать…»

Он встал, быстро оделся, уже хотел выпить чай, но вспомнил, что где-то читал — перед исповедью и причастием этого нельзя…

С некоторым сожалением вздохнул и тут же улыбнулся. Он ведь собирался в другую жизнь, разве не так? Кто же сказал, что это будет легко?

Выйдя из дому, он пошел к трамвайной остановке, пытаясь решить для себя, в какой храм ему стоит пойти. Потом вспомнил про Анну. Наверное, можно туда, в маленький храм… Но тут же одернул себя, ведь ему-то хотелось сделать ей сюрприз… Значит, он должен проделать этот путь в строжайшей тайне, открыв ей все только потом…

От этой таинственности ему стало даже интересно. Так что, пока ехал в трамвае, он уже начал относиться ко всему как к увлекательному приключению. Хотя, честно говоря, побаивался… Чем ближе он подходил к старому храму, тем больше боялся… Отчего-то теперь ему стало казаться, что он натворил столько глупостей, ужасное количество, и кто же станет слушать его, а уж тем более — кто простит?

Ему даже захотелось развернуться и убежать, но почему-то он был уверен — от его неверного шага зависит не только его судьба. Ему же надо выпросить у Бога разрешение на то, чтобы остаться рядом с Анной.

Он впервые подумал о ней так вот, серьезно, как о своей суженой, и снова замедлил шаг, пораженный этим открытием.

— Что же получается, — прошептал он одними губами, — я ее… люблю?

Открытие показалось ему таким же огромным и значительным, как открытие Америки, если не больше…

Ему даже показалось, что первые лучи солнца, коснувшись высокого золотого купола, отразились на его лице теплым отсветом, и откуда-то донеслось тихое пение… А еще ему показалось, что там, высоко в небе, что-то сверкнуло. Он задрал голову, пытаясь рассмотреть эту странную сеть, — именно так ему в начале показалось, что там, в небе, золотая сеть…

А потом он понял, что это не так, скорее уж это похоже на веревочную лестницу, только вместо веревок — золотые нити…

Но видение исчезло так же внезапно, как появилось…

Поняв, что это был лишь оптический обман, Даниил почувствовал разочарование.

Но уже зазвонили колокола, и некогда было стоять, ожидая еще одной возможности увидеть чудо.

Он вошел внутрь, испытывая страх и какое-то стеснение. Почему-то на миг ему показалось, что он так глупо выглядит среди всех этих тетушек и странных мужчин… Но он тут же вспомнил про Анну. Ему даже показалось, что она стоит в дальнем углу возле иконы, на которой так похожая на нее женщина со слегка склоненной головой… Он так ясно увидел Анну, что сделал шаг в ее сторону, и ему показалось, что она обернулась и улыбается ему… Но, присмотревшись, он понял, что это совсем другая девушка. Просто очень похожая на Анну. Выражением лица…

Он нашел место, где будет происходить исповедь. Там уже стояли люди. Подойдя ближе, Даниил совсем успокоился — среди собравшихся было очень много молодых лиц.

А потом появился священник. Высокий, довольно молодой. Длинные волосы на затылке перехвачены резинкой. Если бы Даниил встретил его на улице, он принял бы его за хиппи… И — вот странно — он тут же почувствовал к священнику симпатию. Больше всего Даниилу понравились глаза — спокойные, очень добрые и немного насмешливые… Даниил еще немного подумал и прибавил слово — «ласково»… Именно ласково-насмешливые… И Даниил понял — он сможет все ему рассказать. Он, этот человек, его поймет. Постарается понять… И скорее всего, поможет ему найти свой путь к Богу…

И если он найдет этот путь, значит, он и к Анне дойдет. Сможет убедить ее в том, что они встретились не случайно…

Когда подошла его очередь, он поднял глаза и увидел, что этот священник, похоже, сильно устал. Ему стало неудобно — ведь он сейчас тоже обрушит на него кучу собственных проблем, но священник только улыбнулся и сказал:

— Ну? Все еще боишься?

— Нет, — ответил Даниил. — Просто…

— У Бога просто не бывает, — сказал он. — А бояться нечего… Если ты сделал полшага, надо решиться на весь шаг… Тебе же мешают.

И Даниил сделал шаг, удивляясь тому, что чем ближе он подходил к этому человеку, тем ему становилось легче. Неужели — и в самом деле — мешали!

* * *

Весь день Анна не могла избавиться от тоскливого предчувствия беды. Ее сердце отказывалось принимать ясность неба, и все время Анна ловила себя на том, что ей кажется, что вот-вот появится огромная туча и закроет все небо…

Несколько раз мимо пробежал озабоченный Олег — ей хотелось спросить у него, что общего он имеет с тем странным человеком, явно — из тех…

Анна невольно поморщилась. Она уже столько раз просила прощения у Бога за то, что никак не может полюбить этих людей… Как-то раз она даже нашла для самой себя оправдание — ведь это же не люди, бесы, но и тут вышла глупость… Нельзя ведь людей бесами называть. И то, что происходит с их душами, — страшно, как рак… Только рак разъедает тело, а у них — душу… Иногда она даже видела, как душа поедается тучей черных насекомых, и тогда ей на самом деле становилось их жаль. Ведь это только пока они не знают, как потом станет больно…

Но бывали моменты — как сейчас, например, — когда ей казалось, что они и не заметят. Вроде им душа и не нужна особенно…

«А я их жалеть должна, — пробормотала Анна. — Разве они других жалеют? Им ничего и не надо, кроме „хлеба и зрелищ“… Сплошная плоть. Бренная и вожделеющая… Ради этой своей плоти они способны уничтожить все вокруг… Как свиньи, право. Жрут, жрут и не могут насытиться…»

И тут же ей вспомнилось из Евангелия. Бесы, вошедшие в стадо свиней…

Она даже засмеялась. Так и есть, подумала она, вспоминая лицо недавнего посетителя. Теперь ей казалось, что он был на самом деле похож на матерого хряка.

Хряк, заполненный бесами…

— Фу, — содрогнулась Анна. — Что у тебя за мысли? Никогда ты не станешь настоящей христианкой…

Она твердо решила постараться справиться с этим искушением, напастью, каковой она считала подобное отношение к людям.

В конце концов, они не виноваты, что пошли другой дорогой…

Пошли той, которая оказалась самой близкой. Самой понятной… Самой легкой…

— Опять, — вздохнула Анна. — Нет, надо научиться. Научиться их понимать и любить… А то и самой до беды недалеко…

Она снова занялась делами, благо их, как всегда, было много, и почти забыла и об Олеге, и о его странном собеседнике.

Да и какое ей до них дело?

У нее есть малыши. Беззащитные, любящие, странные…

Как-то раз она гуляла с ними и услышала: «Вон, убогие, видишь?»

Обычно дети не реагировали на это, не понимая смысла сказанных слов. Но на этот раз среагировали — первой Ниночка, а потом и Ромка. Они заплакали.

Анна знала, что многие вещи им трудно объяснить. Гораздо труднее, чём здоровому ребенку.

Метнув взгляд на тех, кто сказал эти насмешливые слова, и обнаружив двух упитанных дам, мирно отдыхающих на лавке и наблюдающих за Анной и ее питомцами с нескрываемым любопытством, Анна сказала нарочито громко:

— Убогие — это значит «у Бога»… И ничего обидного в этом нет. У Бога-то быть лучше, чем у…

Она и теперь усмехнулась, вспоминая, как дамы быстро потеряли свою спесь, округлили глаза и поспешили прочь.

И все-таки, снова отругала она себя, никогда ей не стать хорошей христианкой. Ни-ког-да…

В принципе, она никогда не вспыхивает, если обижают ее. Она просто сжимает зубы. И молчит…

Но — только не ее близких!

Она включила магнитофон и сразу улыбнулась.

«Государыня, если ты хотела врагов, кто же тебе смел отказать…»

— Да уж, — рассмеялась она. — Врагов я заводить точно умею… Или они как-то сами заводятся. Вроде тараканов…

Но настроение у нее стало лучше. Намного лучше, чем было…

* * *

Сначала слова давались с трудом. «Точно каждое слово — камень, — думал он. — Или это — мои грехи, облекаясь в слова, такими становятся… Как же я мог носить это в своей душе? Как Сизиф…»

И еще было удивительно, что с каждым упавшим словом он не просто освобождался. Он делал шаг к Анне…

«Все, что я хочу, это ты…»

Он дошел наконец до нее. Не называя ее имени, рассказал, что есть странная женщина, и он жаждет ее, и не может сказать ей об этом… Словно он для нее — ребенок. А у него одно-единственное желание — оберегать ее… Стать ее рыцарем. Или верным псом… В общем-то все равно… Да, именно все равно — кем. Только бы рядом с ней…

— Наверное, это грех…

— Почему? Разве желание уберечь кого-то от беды можно назвать грехом? Только что ты пытался убедить меня в том, что твои детские развлечения с вождением рук — не такой уж грех, просто ты хотел кого-то вылечить… А делать то, что должен любой нормальный мужчина… Оберегать, защищать, помогать, брать на себя чью-то ношу…

— Она старше меня. — Слова вырвались раньше, чем он успел подумать. — Она ничего не знает, — пробормотал он поспешно. — Она даже не подозревает, как я к ней отношусь… Я для нее подкидыш… Человек, которого надо взять за руку и отвести к Богу.

Когда-то много лет назад я уже слышал подобные слова… Только немного по-другому это выглядело, — задумчиво сказал священник. — Как бы наоборот… Один мой друг пытался убедить меня в том, что та, кого он любит, ребенок… А он такой взрослый… Потом для них обоих наступила ночь. И я ничего не смог исправить… Иногда мне кажется, что жизнь так быстро течет, и она непредсказуема… Нам только кажется, что у нас много времени на счастье… Если Господь сделал так, чтобы вы встретились, не кажется ли тебе, что твои размышления о возрасте глупы? Ну ладно… А то скажут, что я говорю лишнее…

— Но что мне делать?

Он спросил это почти с отчаянием.

— Ничего, — улыбнулся священник. — Доверять Богу. А что еще ты можешь предложить? Или что я могу тебе посоветовать? Если Бог что-то решил сделать, все твои потуги окажутся жалкими и ни к чему не приведут… Как ее зовут, твою возлюбленную?

— Анна, — сказал он, удивляясь тому, что ее имя так легко сорвалось с его губ.

— Надо же, — пробормотал священник. — Мышку тоже так зовут… Совпадение, наверное…

Даниил не понял ничего про эту странную Мышку, и — с чем совпадение? Ах да, вспомнил он. Наверное, так звали ту девушку, о которой ему рассказали…

— А что с ними случилось? — спросил он.

— С ним, — поправил его священник. — С ним случилось… Зла слишком много на земле… Его убили. Из-за трехсот рублей… Убийц так и не нашли. А Мышка осталась одна. Вот такая «вечная молодость»…

Священник помрачнел, вспоминая об этом, но тут же взял себя в руки, улыбнулся ему и сказал:

— Будут проблемы — не стесняйся, приходи… Постараюсь тебе помочь… А проблемы будут, в этом уж не сомневайся…

* * *

За сегодняшний день Анна очень устала и понять не могла почему… Или поверить в самом деле, что от общения с плохим человеком пропадают силы? Она читала об этом — это что-то вроде вампиров… Ты сам не замечаешь, как твои силы иссякают.

— Ох, до какого бреда я додумалась, — вздохнула она. — Нет, я просто сегодня…

Она остановилась, привычно набрав цифры кода, вошла в подъезд и закрыла за собой дверь.

— Нет, со мной правда что-то творится, — пробормотала она, оглядываясь.

Словно она спасалась бегством. Да и сейчас, в подъезде, ей не удавалось отвязаться от ощущения, что кто-то сверлит ее тяжелым взглядом. В спину… Интересно, усмехнулась она, что выстрел в спину, что взгляд… Люди боятся этого одинаково. Ладно, дорогая моя, возьми себя в руки! На свете столько людей с тяжелыми душами… Души отражаются в глазах. Если ты собираешься реагировать подобным образом, долго не протянешь…

Она поднялась по ступенькам, открыла дверь в квартиру.

Только в тот момент, когда дверь, захлопнувшись, отрезала ее окончательно от внешнего мира, она успокоилась совершенно. Мой дом, как говорится, моя крепость…

И отчего-то ей вспомнились дети, спящие сейчас в кроватках, там, в небольшом особняке, и она подумала: «А их дом — надежная ли крепость?»

Потом она вспомнила про маленький храм рядом и улыбнулась.

Она и сама не понимала иногда, почему там всегда светло и радостно. Для себя она обозначила маленькую церковь «детской». Там и в самом деле почему-то всегда было много малышей. И подростков… Они приходили сюда с улицы, сначала из любопытства, а потом, поняв, что к ним здесь относятся серьезно, доброжелательно и всегда готовы прийти на помощь, оставались тут. Такие же маленькие скитальцы, какой была в свое время она. Ничего не изменилось… Просто из одной кучи навоза мы оказались во второй… Ей вспомнилась «фрашка» Станислава Ежи Леца — не бейся головой в стенку камеры, рискуешь оказаться в соседней. В принципе, так и оказалось.

Оказалось, что она и тогда была свободной. Ибо свобода должна быть внутри тебя. И без Бога она вообще невозможна… Потому что, подчиняясь навязанным тебе другим человеком законам бытия, ты оказываешься в духовной тюрьме…

Кажется, она увлеклась.

Анна включила музыку, приготовила ужин, позвонила в Москву матери. Обычные дела вернули ее на землю, но есть ей не хотелось. Она предпочла чашку крепкого кофе, сигарету и блаженный отдых.

Она так и сделала. С наслаждением вытянув ноги, откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и погрузилась в музыку.

Звонок телефона вырвал ее из дремоты, и она протянула руку, чтобы взять трубку.

— Анька, ты куда пропала?

Голос Марины показался ей встревоженным, и она невольно усмехнулась — все-таки до чего сильны собственные настроения, уже мерещится во всем тревога, и твоя душа отражается в другой душе, как в зеркале.

— Никуда я не пропала… Сижу дома, завтра выходной, так что…

— Почему ты мне не звонила?

— Я устаю… И проблем выше крыши… Как у тебя дела?

— Так себе… Темка собирается жениться…

— С ума сошел?

— Не сейчас, слава богу! Но невесту представил Ужасная девка. Такая белесая, бесцветная… На акулу похожа.

— Тебе все его избранницы такими покажутся, — засмеялась Анна. — Синдром материнской ревности.

— Ну конечно, — иронично протянула Марина. — Тебе хорошо… Не знаю, Анька, чего ты плачешь, что у тебя нет детей? Тебя Бог просто любит и жалеет… А тут — один сплошной геморрой… Я вообще боюсь собственных чад. Кто знает, что им в голову придет? Или их женам?

— Маринка, не сходи с ума! Темка не может пока еще жениться! Он мелкий.

Ну да. Я же не знаю, на что способны наши барышни… Завтра эта акула притащится со справкой о беременности, и все. Анька, ты не представляешь, я просто на грани срыва! Ну скажи ты мне что-нибудь валериановое! Скажи, например, что эта акула встретила америкоса при бабках и отчаливает отсюда!

— Маринка, милая, все будет хорошо… И ты зря так прыгаешь. У него все только начинается. Это только первая акула…

— Ну, спасибо тебе… Прямо бальзам на душу. То есть надо затариваться автоматом Калашникова. Или пулеметом.

— Слушай, Марин, я сегодня правда устала… У меня устало все. Тело, душа, ноги, глаза, уши… Такой тип неприятный встретился. И главное, я его вроде бы знаю, а вот откуда… И он меня назвал по имени.

— Чего? Слушай, я ничего не поняла. Расскажи подробнее, — заинтересовалась Марина.

Анна вкратце рассказала ей про дневное происшествие. Она даже описала этого неприятного человека, и, когда для этого ей пришлось его вспомнить, «поставить перед глазами», она невольно поежилась.

— Анька, это гад, — выдала ей Марина. — Анька, беги оттуда. Если твоему описанию можно верить, то я этого урода знаю. Он точно назвал тебя по имени?

— Да…

— Это из Кузиной компании. Помнишь Кузю? Там были Костя и Виталик. Я этих недоносков видела тут недавно. В общем, я не знаю, зачем этот бандит возле вашего детсада крутится. Анька, я теперь спать не смогу! Нет, правда, это он?

— Маринка, ты сама это утверждаешь… И почему он бандит? Конечно, он неприятный тип. Но так сразу лепить человеку ярлык…

— Потому что бандит! — закричала Марина. — Я это знаю. И не просто бандит. Он доверенное лицо Толстолобика…

— Слушай, Маринка, я жутко устала… Кто такой этот Толстолобик?

— Анька, ты точно живешь в другом измерении!

Она уже приготовилась просветить Анну, и даже начала говорить, но в дверь позвонили.

— Марин, прости… Я сейчас.

Она открыла дверь.

Это был Даниил.

Она попыталась улыбнуться, чтобы скрыть смущение. Он, в отличие от нее, даже не делал таких попыток. Просто стоял, сцепив пальцы, и рассматривал их, не поднимая глаз.

— Это ничего, что я снова пришел? — наконец заговорил он.

— Здравствуй, — проговорила она, ругая себя за то, что начала вести себя как девчонка.

— Я…

— Проходи же, — сказала она, наконец овладев собой. — Чайник горячий. Кофе есть… Проходи…

Он вошел, и она почувствовала, что сейчас что-то произойдет. «Странное, непонятное, и, Господи, — подумала она удивленно, — я этого хочу. Скрываю от себя, но хочу…»

Он стоял, все еще пряча глаза от нее, точно то, что она там могла увидеть… Или этого было так много там, в его глазах, что не прочесть было невозможно?

— Я…

— Не надо, — взмолилась она, уже почувствовав, что последует за этим. — Кофе… готов.

Ей казалось, что, когда он это скажет, все закончится. Она никогда больше его не увидит. И, осознав это, удивилась тому, что ей уже необходимо разговаривать с этим мальчиком, ощущать его присутствие в своей жизни.

— Анна, — снова заговорил он. — Я не могу без тебя жить.

Сказав это, он растерялся и замолчал. Она тоже молчала, глядя, как кипяток становится коричневым от растворимого кофе, и думала, что почему-то ей не хватает сил сказать ему — уходи…

— Господи, — прошептал он, — на тебя это не произвело никакого впечатления…

— Кофе, — в сотый раз повторила она совершенно равнодушным голосом.

— Анна, ты слышишь меня? Я тебя люблю…

— Зачем? — повернулась она к нему, и он увидел в ее глазах страх и отчаяние. — Зачем ты это мне говоришь? Неужели не понимаешь, что мы никогда не сможем…

— Почему?

— Потому, — отрезала Анна. — Сколько тебе лет?

— Мне? — переспросил он. — Какая разница?

— Большая, — усмехнулась Анна. — Потому что…

— Какая глупость, — засмеялся он. — Бог ты мой, какая это глупость…

— Это не глупость совсем, — устало проговорила Анна. — Я ведь тебя старше… Намного старше.

— Мне кажется, ты заблуждаешься, — сказал он. — Ты меня младше.

Он прошел в кухню.

— Где кофе?

— Послушай, — сказала она. — Я, кажется, ясно тебе сказала…

— Ничего ясного я не слышал, — покачал он головой, размешивая кофе. — Какая-то сплошная загадочная муть про возраст… Ты так зациклилась на своем возрасте?

— Нет, — ответила она. — Просто…

Анна хотела сказать, что она его не любит. Но слова отказывались ей подчиняться. Она вспомнила: «Одна жена да спасет одного мужа…» Но — не этот мальчик, похожий на Кинга… Она вообще никого не может спасти. Это ее всегда кто-то спасает. Как и сейчас… Нет, не за его счет.

— Я…

Она снова начала и — не смогла.

— Слушай, — попросил он. — Я очень хочу кофе. Давай оставим разборки на потом… Кстати, я сегодня был на исповеди. Как ты хотела… Видишь, я все делаю, чтобы… — Он помолчал и тихо сказал: — Чтобы быть к тебе ближе…

Он теперь пил кофе, продолжая смотреть на нее. Точно высказанная правда больше не тяготила его. Освободила…

— Не ко мне, — покачала она головой. — К Нему…

— А Он так решил, — улыбнулся Даниил. — Чтобы я приблизился через тебя… И вообще — неужели ты веришь в случайности?

— Ты не можешь меня понять? — спросила она с отчаянием в голосе.

— Могу, — сказал он. — Я могу все в тебе понять и принять… Я даже не знал, что это возможно… Что однажды появится женщина, от которой мне ничего не будет нужно, кроме одного — чтобы она была рядом… Просто дышала рядом. Ждала меня. И остальное — все кажется мне от лукавого… И другие женщины мне представляются унылыми. Однообразными… Когда мы познакомились, я даже удивился, потому что никак не ожидал встретить именно такую женщину, которой мне так не хватало… И какая мне разница, сколько тебе лет? Ты хочешь, чтобы я ради общественного мнения застыл навеки в компании обычной девицы с опилками в голове и мыльной оперой в душе?

— Ты не хочешь понять…

— Ага, не хочу… Я уйду, если ты сейчас скажешь: «Ты мне безразличен. Я не хочу тебя видеть».

— Ты… — начала она и впервые подняла глаза. Встретившись с его глазами, она увидела там такое ожидание и… страх, что она все-таки сейчас солжет… Она зажмурилась, по-детски, и вспомнила себя. Много лет назад. «Я люблю тебя…» — «Что прикажешь делать по этому поводу?» — «Мне будет восемнадцать…» — «Я рад за тебя. Мне уже никогда не будет восемнадцати…»

«Да, Кинг, — прошептала она мысленно. — Я тебя слышу… Я слышу тебя…»

Не открывая глаз, она мягко дотронулась до его руки и вздрогнула. Ей снова показалось, что она касается Кинга, и этого мальчика прислал именно Кинг.

— Ты живешь с призраком, — тихо проговорил Даниил.

Или Кинг? Она почти перестала их различать.

— Ты живешь с призраком, а должна жить с живым человеком…

— Я не имею права, — прошептала она, открывая глаза.

— А кто тогда имеет право на любовь? — нежно убирая прядь волос с ее лица, прошептал он. — Кто?

Она почувствовала, что поддается. Ей больше всего хотелось сейчас, чтобы его рука как можно дольше оставалась там, рядом с ее волосами. Ей хотелось ощущать его тепло, и ее рука потянулась к нему помимо ее воли. Она остановила себя.

«Ты не имеешь права, — холодно напомнила она себе. — Ты не должна портить этому ребенку жизнь. Пользоваться его чистотой, его романтизмом… Ты не имеешь на него права!»

— Нет, — прошептала она. — Нет. Ты все придумал… Ты даже за меня придумал…

Его рука остановилась, замерла. Он стоял, выпрямив спину, как будто она его только что ударила.

— Я… Я хочу, чтобы ты ушел, — прошептала она, все еще стараясь смотреть в сторону.

Он продолжал стоять не двигаясь. И тогда она крикнула:

— Ты слышишь? Я хочу, чтобы ты ушел!

Она заставила себя открыть глаза, только когда хлопнула дверь.

Она снова была одна. Он ушел молча, ничего не сказав.

— Господи, как же он должен меня теперь ненавидеть, — с горечью прошептала она. — И как я сама себя теперь ненавижу…

* * *

Она металась по квартире, как тигр в клетке, и от беспорядочных движений становилось немного легче. Правда, стоило ей остановиться на минуту, и она снова вспоминала лицо Даниила, а потом — Кинга, и наоборот. В конце концов их лица совместились, объединенные болью.

Потом она приказала себе лечь и попытаться заснуть. Чтобы немного отвлечься, включила Гребенщикова, на самой маленькой громкости. Так и засыпала — под его шепот, почти не различая слов.

Сон ей приснился какой-то дурацкий и почему-то страшный. Вроде бы там ничего ужасного не происходило. Никто не гнался за ней. Разве что почему-то на месте их маленькой церкви был бассейн. В бассейне плескались голые девицы, они плавали с ненатуральным хохотом, как в фильме «Калигула». Она почему-то подумала, что тела у них омерзительные. Хотя вроде бы все было нормально с фигурами, да в то же время Анне почему-то они казались свиными окороками. Она стояла, все еще не в силах понять, куда делась церковь. Наконец она решилась спросить у одной из девиц — где церковь? Тут же была церковь…

Девица вытаращилась на нее и расхохоталась:

— Да кому сдалась тут церковь? Тебе, что ли? Так тащись в монастырь, дура недоделанная…

Анна вздрогнула, удивляясь ненависти, переполняющей эту девицу, — вроде они незнакомы, тогда почему?

Она вдруг поняла, что церкви и в самом деле больше нет. Ей стало больно. Так больно, что она закричала. Ей хотелось прогнать криком этих голых дур — не только из бассейна, из жизни вообще! Она даже ощутила собственную правоту — ведь они тоже выгоняли ее из жизни, значит, она тоже имеет право! Ее всю жизнь пытаются уничтожить. Ей всю жизнь указывают место.

— Может быть, я одна не буду смеяться…

Она услышала хрупкий детский голосок откуда-то издалека. Увидела девочку с хмурым взглядом. Словно предчувствующую, что эта толпа непременно попытается раздавить ее.

— У вас ничего не выйдет! — закричала она. — Ничего! Это вы не имеете права на счастье! Вы — подлые, грязные, напичканные бесами, как фаршированные баклажаны чесноком! От вас смердит, как от разлагающихся трупов!

Они смеялись. Повизгивая, смеялись… Как свиньи. И она увидела, что они и есть свиньи. И вместо носов у них — пятачки… Это было так страшно, что она побежала прочь. Ветки хлестали ее по щекам, но она знала — ей надо на открытое место. Туда, где видно небо. Чтобы удрать отсюда. Потому что там, на открытом месте, ее ждет лестница на небеса…

* * *

Она проснулась. То ли от собственного крика, то ли от песни, которая доносилась в открытую форточку.

— Господи, — прошептала она. — Как хорошо, что это был только сон…

Почему-то не уходило омерзение, она все не могла забыть этих жутких баб в бассейне…

— И с чего такое приснилось? Наверное, я переслушала вчера Гребенщикова… Он там тоже возмущался какими-то бабами У пруда…

Она заставила себя рассмеяться. Но на душе сохранялся осадок боли и тоски.

— Хорошо, что мне некогда об этом думать, — вздохнула она. — А к вечеру все забудется… Завалится заботами, суетой, мыслями…

Она оделась, быстро выпила холодный кофе — только сделав последний глоток, она поняла, что пьет его кофе. Невесело усмехнулась — говорят, так можно узнать чужие мысли… И тут же ощутила страшное одиночество, резкую боль в душе, почти ощутимую физически. Ей даже показалось, что в этот миг ее жизнь на самом деле — кончилась… Раз уж она отказалась принять от Бога подарок…

Она поставила чашку на место, не допив до конца, и быстро выбежала из квартиры, точно пыталась спастись от его дыхания, которое еще хранил ее дом…

 

Глава 5

БЕДА

— Ты меня слышишь?

Он приподнял голову. Она смотрела на него карими глазами, и отчего-то он подумал: «Чего это я раньше считал ее красивой?» Он ведь даже гордился ее присутствием…

Сейчас ему показалось, что она банальная. То ли оттого, что слишком много косметики… Пускай даже эта косметика очень умело нанесена. Интересно, сколько времени она тратит на то, чтобы нарисовать себе лицо? Дура… А если душу нарисовать?

Она сидела на его мотоцикле, покачивая длинной ногой, и он прекрасно видел, как все выше и выше задирается край мини-юбки, точно она всерьез полагает, будто нет на свете ничего соблазнительней голого тела…

— Я слышу тебя, — сказал он, пряча усмешку. — Ты спрашивала у меня, почему я такой вредный… Я не вредный. Я просто занят.

— Слушай, Дэн, это нечестно… — Она надула губки и вытаращила глаза. — Можно подумать, я тащилась сюда специально за тем, чтобы насладиться твоим молчанием…

— Можно подумать, — рассмеялся он.

— Говорят, ты просто увлекся. Старухой…

Он с интересом поднял на нее глаза.

— Да, старухой, — повторила она. — Еще и треснутой… У нее с башкой не в порядке… Ее тут все знают. Ходит вечно как бомжиха. И улыбка на губах, как будто она по облакам разгуливает…

Он ничего не отвечал. Продолжал копаться в моторе.

— Дэн! — воскликнула она. — Это правда, что ли?

— Нет, — сказал он, не поворачиваясь.

— Слава богу…

— Неправда, что я увлекся, — задумчиво проговорил он. — Неправда, что она, как ты выражаешься, треснутая… И уж никак не старуха… Это ты вот старуха… Мысли у тебя убогие. И жизненные планчики так себе… Средней паршивости… А еще я забыл тебе сказать, что ты меня совершенно не интересуешь… Пожалел тебя, а зря…

Она вскочила и теперь стояла, уперев руки в бока.

— Ты совсем охренел…

— Я треснутый, — спокойно кивнул он. — Так что вали отсюда…

Он больше не обращал на нее внимания. Его только удивляло, почему он раньше не замечал, какой у нее неприятный голос. Каркающий… И сама она похожа на ворону…

Она все верещала что-то, пытаясь его оскорбить и оскорбить Анну, но он молчал. Разве это может оскорбить? Так, мелкое тявканье…

— Слушай, я же просил тебя уйти, — пробормотал он. — Почему, когда кто-то отказывается вам подчиняться, вы покрываетесь такими пятнами и вопите?

— Потому что это… — Она задумалась и брякнула: — Не по-людски…

— А я и не обещал тебе жить по-людски. Так что катись отсюда…

Она замолчала, потом судорожно всхлипнула и схватила свою сумку.

— Знаешь что, Дэн? Я желаю тебе и твоей старой корове поскорее сдохнуть! — прокричала она. — И чтобы у вас родился урод! Такой же, как вы!

— Хорошо, что не такой, как ты.

Он не испытывал угрызений совести. Наоборот — когда она наконец-то ушла, вздохнул с облегчением.

— Единственный человек, чьей добычей я хотел бы стать, этого не хочет… А эти акулы… Боже, как мне надоело быть добычей!

Он прекрасно знал, что в данный момент Наташка уже бежит со всех ног к Юрасику. У них же всегда есть запасной вариант, усмехнулся он. Всегда…

А вот когда любишь, нет никаких вариантов. Только она…

Он вспомнил ее растерянное лицо и в очередной раз обругал себя за ту — ненужную! — откровенность. Сейчас он мог бы к ней пойти. Мог бы. Если бы не сказал ей…

— Все-таки я придурок, — прошептал он. — Хотя бы позвонить ей… Хотя бы услышать ее голос.

* * *

В последнее время у Майка все валилось из рук. И вообще ему иногда казалось, что за горизонтом собирается воронье…

Вообще-то он уже давно не верил в эти заморочки… За свою жизнь он имел возможность убедиться, что удар всегда приходит резко и неожиданно. В спину. И никаких лестниц на небеса он не видел. Или видел, но забыл?

Он снова набрал ее номер, хотя знал стопроцентно — она его пошлет…

В кои-то веки он умудрился встретить в этом серпентарии нормальную деву… И вот, пожалуйста…

— Лиза, — прошептал он в трубку, услышав ее голос. — Лиза, я…

— Миша, — проговорила она. — Я же тебя просила… Зачем ты мотаешь нервы себе и мне? Давай закончим все это. Я прошу тебя…

— Лиза, я тебя люблю…

Она молчала. Потом коротко вздохнула и повесила трубку. Он почувствовал, как сердце сдавило железным обручем тоски. Все кончено. Не будем мотать друг другу нервы… Ах, Лиза…

— Дядя Миша, вас к телефону…

Он поднял трубку. Голос он узнал сразу. И только удивился сухости тона. Значит, что-то случилось…

— Сейчас буду, — сказал он, быстро собрался и спустя пять минут уже отъехал.

* * *

Лиза положила трубку и посмотрела на свое отражение. Это всегда получалось — телефон стоял рядом с зеркалом. Получалось так, что после каждого разговора с ним она не могла спрятаться от самой себя. Сразу, подняв глаза, она упиралась в собственное отражение. А там, еще не успев спрятаться, в глазах жила горечь. Тоска. Боль. Смертельное желание вернуться в тот день, когда все разрушилось… Чтобы постараться куда-нибудь уехать вдвоем. Изменить это чертово «направление пути». Откуда это? Ах да… Снова Миша. «Не изменить направленья пути в ее пределах»… Что-то из даосизма. Интересно, он на самом деле в юности был другим?

Она часто представляла его юным. Таким юным, хайрастым очкариком, каким он себя описывал… С книгой в руках. И в сердце появлялась щемящая нежность, словно через броню его нынешнего увесистого тела все еще проглядывает тот мальчик…

Сейчас она запретила себе думать об этом. Чтобы не родилась снова любовь.

«Впрочем, — горько усмехнулась она, — а она умирала? Это я умерла. От меня-то остались только воспоминания… И то — слабые, как дыхание больного ребенка…»

Кто мог подумать, что все так кончится?

Она уронила голову на руки, пытаясь удержать эти дурацкие слезы, всегда готовые пролиться, стоило только окунуться в прошлое…

«Ведь когда-то мне казалось, что это любовь… Он рассказывал мне про свою юность, и я жадно ловила каждое его слово…»

Ей, девочке нового поколения, те фигуры казались сказочными. Как будто он, Майк, на самом деле все придумывал. Разве мог быть такой вот — Кинг? И рядом с ним — маленькая девочка, хрупкая, отчаянная… Лицо Майка всегда становилось особенным, нежным и грустным, когда он говорил о ней. Сначала Лиза даже ревновала, пока не поняла — это глупо. Девочка-то была из той сказки. Грустной, немного печальной, как мелодия скрипки или гобоя…

За что она его любила? Не за них ли двоих? Словно на нем оставался отсвет их лиц, обращенных друг к другу. Навеки…

Теперь они ушли вместе с Майком. Он увел их. И может быть, она в конце концов простила бы самого Майка, если бы… Он не подарил их еще и ее подруге. Она простила бы физическую измену — она не маленькая… Она все всегда понимала про этот чертов секс, о нем ведь сейчас так много говорят… Только ленивый не обучится. Только наивный не поймет, что это есть самое главное на свете…

Но, когда она начала рассказывать ей про Кинга и Мышку, да еще и сообщила, что пьяный Майк заметил, что она чем-то на Мышку похожа…

Могла ли Лиза объяснить, что это вот больнее всего ударило? Точно Майк сначала подарил ей целое небо, а потом взял да и отнял…

Боль и сейчас была сильной. Она встала, тряхнула головой — светлые кудри рассыпались по плечам, закрывая их.

— Я ведь красивее ее, — сказала она. — Почему?

В дверь позвонили. Она знала, что это Даша. Каждый раз ей хотелось послать ее подальше или хотя бы не открывать ей.

Но она и сама не могла понять, почему после такого предательства не могла этого сделать. Словно теперь их что-то связывало. Или — она однажды поймала себя на том, что жалеет Дашу. «У меня все-таки в жизни что-то было, — думала она, открывая дверь. — А у нее?»

И хотя внутренний голос ехидно напомнил, что, конечно, ничего, кроме ее, Лизиного, мужа, она только улыбнулась.

Ей ведь тоже хотелось частичку чужой любви. Чего же говорить про Дашу?

* * *

Сомов был сибаритом. Превыше всего он ценил уют. И старался сделать свою жизнь как можно более удобной. Еще он любил окружать себя красивыми вещами.

Собственно, все это он имел. Сейчас ему и самому казалось странным, что еще десять лет назад он жил довольно скромно, на небольшую зарплату бухгалтера… Если бы не Танечка! У Танечки был папа. Может, сама Танечка не была красавицей. Может, она вообще потом оказалась порядочной стервой, с капризами, но ее папа был нужным человеком. Именно он устроил Сомова в Хаббард-колледж, и очень скоро карьера Сомова полетела ввысь… Теперь он был самым важным человеком. К его мнению тут прислушивались все.

И не важно, что даже в качестве бухгалтера он умудрялся запутывать дела. Не важно, что в общем-то он был почти неграмотен… Он даже в компьютере плохо разобрался до сих пор. Все не важно…

Он потянулся.

На толстых губах повисла загадочная и довольная улыбка. Сегодня был хороший день. Очень хороший…

За окном ласково светило солнце. Его загородная резиденция располагалась на живописном волжском острове. Теперь и сам остров стал его собственностью. Поняв, что надо каким-то образом укрепить свой имущественный статус, он, собственно, сам подкинул эту идею местному губернатору. Отдавать леса и острова в частное владения… Так будет безопаснее. И порядок появится… Свой остров он купил первым, за смешные деньги. Но тридцать тысяч деревянных отдал сразу.

Никаких угрызений совести он не чувствовал. Только иногда одолевал страх — а вдруг все кончится? Вдруг и он станет одним из тех, за забором? Выкинутый туда, он наверняка пропадет… Поэтому он старался действовать по правилам, усвоенным им во время обучения. Нет ничего важнее собственного благополучия. Если ты расслабишься морально, станешь одним из… Он ведь соль земли. Он принадлежит к элите…

Однажды откуда-то из подсознания в сон пробралась мысль — познайте истину, и истина сделает вас свободными… Он знал, кому принадлежат эти слова. И утром все думал — ведь так, как он живет, это не по его закону. И на некоторое время он испугался. Получается, что он — не свободен?

— Опять понеслась душа в рай, — недовольно проворчал он.

Погрузив свое тело — надо бы худеть! — в ванну с гидромассажем, он расслабился, довольно прикрыв глаза. Телефон оторвал его, самым жестоким образом выдернул из состояния нирваны. Недовольно поморщившись, Сомов взял трубку.

— Слушаю, — проговорил он, проклиная свой голос с этими мальчишескими интонациями.

— Лев Аркадьич? Это Виталий… Костя с вами поговорить хочет.

Трубка перекочевала к его другу, вернее, просто приятелю, еще из детства, когда папенька впервые пригласил к себе «товарища по партии» вместе с семьей. Тогда Костик показался ему угрюмым и нагловатым. Но теперь все переменилось. Костик источал патоку при встрече. И не называл его, как в детстве, «жиртрестом». Может быть, поэтому он и держал Костика при себе. Приятно видеть унижение того, кто раньше унижал тебя.

— Левка, я нашел место…

— Подожди…

Мыльная пена растворялась в воде. Из айсберга она уже превратилась в кучу маленьких ледяных островков.

И почему-то Сомову пришла в голову идиотская мысль — вот тебе айсберги, а я, стало быть, «Титаник»…

Он хихикнул.

— Ну, — сказал он деловито. — Какое там место? И при чем тут я?

— Постой, ты сам мне сказал, теперь можно купить землю… Я нашел прекрасный дом, с садом, и расположение что надо… Ты чего, не помнишь, Левушка? Ты же обещал…

Сомов силился вспомнить, что он обещал приятелю. Потом наконец после долгих и мучительных усилий вспомнил. Ночной клуб.

— Ну так бери… В чем проблема? Я позвоню…

— Проблемка есть… Там типа приют. И маленький храм…

— Охренел, да? — взвился Сомов. — Мозги-то в порядке? Ищи другой участок. Я с этими верующими не связываюсь… Знаешь, какой вонизм пойдет?

— Слушай, Лева, не будет вонизма… Там главным такой уродец… Вроде бы за него и заступаться никто не станет — везде нарисовался… И аренду не выплачивал. С тем мужиком, которому он задолжал, я уже договорился. Он подает на него в суд. За определенную мзду, конечно… Я заплачу его долг, и вроде как он мне сразу продает это место…

— И чего ты мне тогда звонишь? Все сам устроил…

— Он не верит, что инициатива исходит от тебя… Подтверди это.

— Оба-на, — протянул озадаченный Сомов. — А я тут при чем? Я уже сказал тебе, что мое имя там не должно светиться… Ты хочешь, чтобы меня послали пастись в отдаленные луга?

— Никто и не узнает… Лева, просто так надо. Иначе он ни в какую… Ты чего, Лев? Тебе деньги лишние?

— Деньги только для лохов лишние, — пробормотал он. — Ладно, позвоню… Все?

— Не все… Есть еще проблема. Покрупнее.

— Ну, у тебя и так не все просто… Чего еще?

— Место расположено в районе, где Гоги…

Все. Больше и говорить нечего. С Гоги только пьяный свяжется. Или идиот… Гоги, черт бы побрал этого урода, еще никому не спускал такого откровенного хамства.

— Какого черта, — простонал Сомов. — Что у тебя там с головой? Ты бы еще в Кремль забрался… Прикупи там Успенский собор… Я бы лучше с президентом поругался, чем с Гоги…

— Я всегда думал, что ты у нас не главный, — ловко наступил Костик на больную мозоль. — Я так и думал, что Гоги у нас тут главный… И долго ты собираешься прогибаться под Гоги?

— Ты полный придурок, — устало сказал Сомов, и в то же время в груди уже росло раздражение против Гоги. Именно сейчас появился шанс указать зарвавшемуся грузину на место… Может, и в самом деле пора щелкнуть его по носу? Кому понравится, когда в районе появится ночной клуб с борделем и сауной и начнет мотаться братва из чужих районов… Эх, как Гоги перекосится. Он вспомнил, как этот тип смотрел на него, прищурившись, презрительно, и те медленные слова, которые однажды слетели с его тонких губ: «Да если бы не я, от этого города остались бы только флаги… Может, я вор в законе, а вы — без закона…»

«Это у тебя скоро останутся только „флаги“, Гоги», — усмехнулся Сомов.

— Чтобы все было по букве закона, — сказал он. — Сделай все так, чтобы и комар носа не подточил… Понял?

— А Гоги?

— Гоги… Я возьму его на себя. Все, не мешай мне работать…

И, положив трубку, он снова погрузился в ванну. Вода стала холодной, и он пустил горячую, чтобы немного согреться.

Настроение у Сомова улучшилось.

* * *

Сколько же иногда неприятностей приходится пережить за один день! Аннины начались сразу, едва она подошла к саду. Около ворот она увидела машину и рядом с ней — фигуру Виталия. Он говорил с кем-то по мобильнику, потом передал мобильник кому-то невидимому — за тонированными стеклами Анна не могла бы разглядеть лица, даже если б захотела. Только рука, на минуту мелькнувшая из окна и тут же пропавшая… А Виталик курил, глядя на Анну с прищуром, дожидаясь, когда она с ним поравняется.

— Привет, красавица, — проговорил он, улыбаясь. — Как ночь провела? Спалось хорошо?

Она едва сдержала себя. Так хотелось сказать что-то грубое, но она-то догадывалась, что именно этого от нее добиваются. Эту манеру она разгадала еще в детстве. Обычно, когда тебя достают, ждут двух вещей — или ты расплачешься, или нагрубишь… И то и другое доставит радость.

Анна сдержалась, потому что никогда не любила доставлять своим врагам радость. Улыбнулась и прошла мимо — молча. Не глядя в его сторону. Все равно ведь ничего путного не увидишь…

— А чего ты такая невежливая? — крикнул ей вслед Виталик, и Анна прекрасно расслышала в его голосе обиду и недоумение. Она рассмеялась.

У дверей храма она увидела отца Алексея. Тот стоял, озабоченно глядя на машину.

— Здравствуйте, батюшка, — сказала Анна, подойдя к нему.

— Здравствуй… Ты не знаешь, почему эти господа сюда зачастили?

— У них дела какие-то с Олегом, — предположила Анна. — Во всяком случае, вчера они с ним разговаривали…

— Мне это все не нравится, — пробормотал отец Алексей.

— Мне они тоже не нравятся, — осмелилась высказаться Анна и тут же приготовилась выслушать очередную отповедь. Она и сама знала, что надо научиться понимать и любить всех людей. И особенно врагов…

Но на этот раз отец Алексей ничего не сказал. Видимо, и в самом деле эти люди были очень неприятными…

К счастью, за делами она почти забыла об утренней встрече. Остался только осадок в душе — неприятный, тягучий… Точно они отравляют все вокруг своим дыханием, подумала она. И снова забыла. Надо было еще сходить за свечами, и она охотно согласилась выполнить это поручение. Хотя бы потому, что общаться с такими светлыми людьми, как девочки из скита, ей было в радость. А теперь, после этих невольных встреч с мрачными «пришельцами», или, как называл их Майк, «засланцами», это было необходимо.

Анна переоделась, вышла на улицу. Несколько капель дождя упало ей на лоб. «Надо вернуться, взять зонт», — подумала она. Но тут же решила, что и так обойдется… Машина все еще стояла, только теперь там появился Олег. Он о чем-то говорил с Виталиком, и, хотя оба улыбались, Анна угадала, что разговор идет неприятный для Олега.

В конце концов, это его проблемы, подумала она. Сам виноват… Вел бы себя по-человечески… Она иногда удивлялась, почему многим людям важнее казаться, чем быть. Как будто они живут не для самих себя… Даже если бы Анна не верила в Бога, она все равно не могла бы понять, зачем надо тратить столько усилий, чтобы заменить собственное лицо ничего не выражающей маской? Зачем тратить столько усилий, чтобы кому-то доказать свое превосходство?

Проходя мимо, она кивнула Олегу, но он словно не заметил ее.

Зато Виталик заметил. Растянув губы в улыбке, он поинтересовался:

— Анечка, куда путь держим? Дождь… Давай-ка мы тебя подвезем…

Анна ничего не ответила. Поймала только удивленный взгляд Олега. Нахмурившись, она пошла быстрее.

Она вздохнула с облегчением, только когда отошла на приличное расстояние. Все-таки этому типу хватило ума не ехать за ней…

Дождь усиливался, Анна шла все быстрее.

Похоже, придется переждать в магазине, грустно подумала она. Подняв глаза, она убедилась, что небо все затянуто тучами. Откуда их столько появилось на небе, до этого голубом и чистом, она не могла понять. Какие-то капризы природы…

К тому моменту, когда добралась наконец до монастырского ларька, она совсем вымокла. Испуганная Ирина даже вскрикнула:

— Аня! Ты что? Ты же насквозь промокла…

— Ничего, — рассмеялась Анна. — Высохну… Сама говорила, что дождь — это благодать Божья…

— Кстати, тебя искали, — загадочным шепотом сообщила Ирина, отсчитывая свечи.

— Кто? — поинтересовалась Анна.

— Парнишка какой-то… Сначала он стоял, рассматривая иконы. Потом спросил, нет ли Анны… Я догадалась потом, что он про тебя. Рассмеялась и говорю: «Да вроде пока не причислили…»

Анна тоже не удержалась от смеха.

— Он оставил тебе записку… Вот. — Она достала листок.

— Вообще-то у него есть мой номер телефона.

— Он сказал, что не может тебе позвонить… Что он сделал какую-то глупость.

— Вот так всегда, — пожаловалась Анна. — Сначала скажут даме приятное, а йотом оказывается, что сморозили глупость…

Она развернула листок.

«Сейчас ты рядом… Я чувствую твое дыхание и вижу — ты улыбаешься… Почему тебе так важно, что про нас станут думать? Я не могу без тебя… Сегодня я услышал песню, и там была строчка про тебя. В тебе есть что-то такое, что заставляет этот курятник сиять… Жалко, что это не я придумал. Я тебя люблю. Даже если ты скажешь мне, что ты меня не любишь, я тебе не поверю. Я ни с кем не смогу быть рядом. Только с тобой…»

Анна счастливо вздохнула и тут же испугалась.

Стала серьезной, даже нахмурилась.

— Как у него плохо с орфографией, — вздохнула она. — Кошмар…

— В таких делах орфография не самое важное…

— Ирина, — удивленно посмотрела Анна в лукавое лицо послушницы. — Ты у нас вроде без пяти минут монахиня!

— Я же, а не ты… Хороший мальчуган. Симпатичный…

— Мальчуган, — напомнила Анна. — А я старая тетка с прошлым…

Если бы ты была теткой без прошлого, — загадочно улыбнулась Ирина, — вряд ли ты была бы интересна кому-то, кроме самой себя… — Она смотрела на Анну и молчала, улыбаясь. Потом сказала: — Знаешь, это денег у Бога нет… А любви — сколько угодно. Я так думаю, что, если Он тебе этого мальчика подкинул, значит, считает, что вы нужны друг другу. Если, конечно, для тебя важнее мнение Марьи Иванны, продолжай кривиться и отказываться от дара. Но на твоем месте я бы подумала сначала. Ты же не с Марь Иваннами жить собираешься.

— О нет, — прошептала Анна. — Я с ними и дня не выдержу…

— Ну, в чем же дело?

— Я не уверена, что это — подарок Бога, — прошептала Анна. — А если искушение дьявола?

— И почему люди не умеют просто радоваться? — вздохнула Ирина. — Если почувствуют присутствие Бога, непременно озираются, не притаился ли где апологет… Слушай, ты просто попробуй… Поговори с ним. В конце концов, ты не имеешь права его бросить! Ты сама обещала привести его к Богу…

— Я бы и вела, — сказала Анна, собирая свечи в пакет. — Только он что-то свернул по дороге… Ко мне.

— Значит, так было надо…

Анна не совсем была с ней согласна. Только вот шла она по-другому. Словно крылья выросли… И на душе было теперь тепло, и почему-то небо стало казаться ей голубым, несмотря на еще бродящие по нему тучи, а зелень на деревьях, уже отливающая золотом, показалась ей самой главной радостью этого дня.

«Я ни с кем не смогу быть рядом. Только с тобой…» Она улыбнулась, подняв глаза к небу. Ей вдруг захотелось, чтобы Он ее сейчас услышал.

— Спасибо, — прошептала она одними губами. — Спасибо Тебе… Я поняла. Я… люблю Тебя… Прости, что не умею любить так же, как Ты.

* * *

Он весь день не находил себе места. Мысли не подчинялись ему. Они крутились вокруг Анны, даже когда он, чтобы отвлечься, уткнулся в книгу, и тогда… В каждой строчке мерещился ему намек на Анну или указание, как ему быть. Как будто вся его жизнь превратилась в сплошное гадание.

Из кухни доносились голоса родителей. Даниил невольно прислушался и уловил, что они говорят о таких банальностях… Сначала он рассердился. Но потом оправдал их — ведь они никогда не видели ее. Поэтому их разговоры так скучны…

Книгу он тоже отбросил и опустил голову на руки, сложенные на коленях.

«Наверное, она не получила мое письмо, — подумал он. — Ведь она не каждый день туда ходит… Ей надо позвонить…»

Он вскочил. И в самом деле, как он не догадался?

Позвонить можно было от соседей. Он вышел из квартиры, поднялся на пятый этаж.

Ему открыла полная женщина в халате. Она еще что-то говорила и смеялась. Потом, удивленно вскинув брови, спросила:

— Данька? Ты что пришел?

— Мне надо позвонить, — сказал он. — Можно?

— Можно, — передернула она плечами.

Он прошел к телефону. Женщина не уходила, наблюдая за ним. Он замер с трубкой в руках. Обернулся к ней и тихо попросил:

— Это… Очень личный разговор. Понимаете?

Она презрительно фыркнула и, проходя мимо него в комнату, хлопнула по плечу.

«Теперь она наверняка будет подслушивать, — обреченно подумал он. — А завтра весь двор будет обсуждать… Почему им так интересна чужая жизнь? Неужели им не хватает собственных проблем?»

Он все-таки набрал ее номер. Долго слушал гудки и, когда она взяла трубку, чуть не повесил свою, услышав ее голос. В горле пересохло, и сердце так колотилось, что ему казалось, будто соседка там, в соседней комнате, почти оглохла от стука его сердца. Потому что он сам почти оглох…

— Я люблю тебя, — сказал он.

Она молчала. Он подумал, что она не слышит.

— В общем-то это все, — проговорил он упавшим голосом. — Это все, что я хотел тебе сказать…

— Почему ты так долго не звонил? — услышал он ее спокойный, ясный голос.

— Я думал, что ты этого не хочешь…

Анна рассмеялась.

— Ну, женщина никогда не скажет тебе сама, чего она хочет, — проговорила она.

— Ты хотела, чтобы я тебе позвонил, да?

— Мне скучно без тебя, — сказала она, и ему показалось, что он поймал ее улыбку. Как будто она умела посылать свои улыбки даже через черную мембрану чужого телефона.

— Я сейчас приеду.

— Уже поздно, — попыталась остановить его она. — Я же буду за тебя волноваться!

— Со мной ничего не случится, — ответил он, и она ему поверила.

Повесив трубку, он прокричал:

— Спасибо…

Он не сомневался, что соседка внимательно выслушала весь их разговор. Но какое ему до этого дело?

Сейчас любви в нем было так много, что ее хватало даже на эту возникшую в проеме двери унылую фигуру в дорогом халате с отворотами.

— Да пожалуйста…

Он выбежал в подъезд — или вылетел?

Ему казалось, что он именно летит. Быстро переодевшись, он отмахнулся от материнского «куда?», сказал, что вернется, скорее всего, очень поздно, и ждать его не имеет смысла. Потом он несся сломя голову к гаражу, и уже через пять минут мотоцикл нес его по вечерним улицам к ней, к ней, к ней…

* * *

— Нет? — Сомов тихо рассмеялся в трубку.

— Мне кажется, он и в самом деле считает себя хозяином…

Он потянулся в кресле. По телевизору шел очередной бесконечный криминальный сериал. Удивительно нудный. Слов там было мало, и все слова были мертвыми. Да и сам герой — какой-то детектив-частник — боролся с мафией довольно уныло, без огонька и задора. Сомов поморщился и переключил на канал «Дискавери». По крайней мере, там интересно… И близко. Он смотрел, как гиены раздирают труп лани. Одни убивают, другие жрут, подумал он. Все как в жизни…

Костик продолжал что-то говорить в трубку. Сомов слушал невнимательно, более увлеченный своим новым образом. Хищника… А Костик и его приятель — вроде этих гиен… Убить-то должен он. И впервые ему показалось, что как-то все неправильно. Дело не в Гоги, этого давно надо… Дело в маленьком храме. А если Он есть? Если Он просто спрятался от него, Сомова? Не хочет ему показаться? А на самом деле Он просто ждет, до какой глубины выгребной ямы он, Сомов, способен опуститься…

Он дернулся, как от удара током. Теперь он не мог смотреть и на эту картину, потому что у гиен вдруг появилось странное сходство с ним. Голос в трубке продолжал бубнить, но он уже почти не слышал. У него последнее время постоянно появлялось это страшное чувство. Казалось, что кто-то за ним следит. Кто-то невидимый дожидается, когда его можно будет уничтожить. «Не проявляйте слабости… Помните — вы избранные. Вы можете уничтожать…»

«Но если мы и в самом деле гиены», — мелькнула и погасла в мозгу Сомова крамольная мысль. Нет, он просто сходит с ума… От перенапряжения… Придется пройти курс. Психоаналитик Мариша Таркан с ним поработает, и все будет хорошо…

Он ей прямо сейчас и позвонит.

Щелкнув пультиком, он облегченно вздохнул. На этом канале пела какая-то девица, очень тихо, спокойно. Он откинулся в кресле и вытер платком взмокший лоб.

— Ну, что там еще?

— Гоги сказал, что будет разговаривать только с тобой…

— А больше он ничего не хочет? Например, пообщаться с самим президентом?

На другом конце провода молчали. Наверное, Сомов погорячился. Нельзя так явно указывать своим подчиненным на разницу в статусе…

— Хорошо, я ему перезвоню.

Он положил трубку. Сделал звук телевизора громче.

— Я хочу тянуться в небо, — пела девица. — Я хочу тянуться в небо, не потому, что я лучше других деревьев… Просто я другое дерево…

Он помнил эту песенку. Еще с детства… Только сейчас ему снова увиделась маленькая церковь, и гиены, гиены, гиены, одной из которых как будто был он.

Сомов вскочил.

Теперь кровь прилила к голове, он чувствовал, что сейчас голова превратится в огромный раскаленный шар.

Бросился за таблетками — как нарочно, он оставил их на кухне.

— Я точно получу ранний инсульт на этой работе, — проворчал он.

Хотя при чем тут работа?

Он немного пришел в себя. При чем тут работа, это просто в мозгах легкий кавардак случился… Надо пройти курс лечения.

Он прикрыл глаза и начал собственный аутотренинг.

— Я все делаю правильно, — мерно и немного сонно внушал он себе. — Я прав. Я тружусь во имя блага мира и цивилизации… Я должен быть таким. Все оправдано. Моя цель высока. Я все делаю правильно…

Ему стало легче, но он почувствовал себя бесконечно уставшим. Страшно хотелось спать. Он вспомнил было про Гоги, и рука потянулась к телефонной трубке, но он понял, что сейчас не сможет с ним разговаривать.

Сейчас он просто не в силах. Он слишком хочет спать…

Сомов лег в кровать и сразу стал похож на ребенка — подогнув колени, уперся в них подбородком, на губах застыла блаженная улыбка.

— Я все делаю правильно…

Но всю ночь ему снились гиены, терзающие мертвую лань, и где-то очень высоко в небе, под самыми облаками, сидела девица, наблюдая за этими гиенами, у которых было одно лицо — его, и пела тихо что-то про другое дерево…

«Господи, зачем?!»

Она ощутила, что сделала что-то неправильное, в тот момент, когда повесила трубку. Ей хотелось закричать: «Нет, это невозможно… Ты никогда не должен сюда приходить… Ради тебя самого. Ради меня… Ради…»

Впрочем, ни Кинга, ни Бога она вмешивать не хотела. Просто окружающий мир явно не самое подходящее место для любви…

Она только сейчас призналась себе, что боится совсем не того, что Даниил ее намного моложе. Совсем не того, что она станет причиной его «общепринятой нормы несчастья». Она уже убедилась в том, что «общепринятое счастье» напоминает собой утлую лодчонку, медленно и уныло плывущую по болоту, и вряд ли ее это могло устроить.

Иногда она, правда, думала, что если бы Кинг был рядом… Может быть, она бы и согласилась. Но Кинг-то не хотел плыть по болоту… И она не хочет. Может, поэтому его теперь нет? Бог просто увел его по лестнице, забрал отсюда, предчувствуя, что жизнь тут никак не изменится. Все ведь так привыкли к болоту… Значит, изо всех сил будут пытаться оставить трясину трясиной, а то и укрепить болотистую местность…

Кингу в этой жизни делать было нечего. Как и ей, впрочем… Разве что пытаться сохранить, сберечь что-то очень важное. Кто-то же должен разговаривать с Богом, верить, что его слышат, просить и умолять…

За всех. Одна — за всех — из всех — противу всех…

Она столько раз ощущала это свое одиночество, находя радость только в молитве и общении с детьми. Потому что эти дети, как и она, были никому не нужны, кроме Бога. Может быть, это и роднило ее с ними?

И вдруг появился этот мальчик с удивительными, ясными и упрямыми глазами. Он пришел и сказал, что ему нужна именно она. И она — это все, что ему нужно…

— Что же мне делать?

«Одна жена да спасет одного мужа…»

Но это он пытается спасти ее.

Она обрадовалась, услышав, как звонит телефон. Решила, что это он, и, может быть, передумал. Может быть, к нему вернулся рассудок. И правильно… Правда, ей стало грустно. Как всегда, правильное иногда казалось ей невыносимо тусклым. Она подняла трубку, ожидая услышать его голос, и была удивлена, услышав Майка.

— Анна, — сказал он, и ей показалось, что в его голосе звучит тревога. — Анна, это Майк…

— Я поняла, — сказала она. — Что-то случилось с Лизой?

— С Лизой? — переспросил он. — Да нет… Почему ты так решила?

— У тебя голос такой… Точно тебе на голову дом обрушился…

— Примерно так оно и есть, — грустно усмехнулся он. — Слушай, ваш Олег… Короче, предупреди его завтра. Толстолобик затевает суд. Ему лучше выплатить аренду, понимаешь? Пусть перезвонит мне прямо с утра. Я свяжу его с Гоги. Тот ему поможет с деньгами…

Она сказала «хорошо» и, только повесив трубку, постаралась понять, что все это значило. Они же постоянно платили деньги… Ведь прихожане эти самые деньги давали, и отец Алексей исправно передавал Олегу, чтобы тот платил за аренду…

Почему же получилась такая глупость?

Нет, просто Майк что-то не понял… И что там за Толстолобик?

— Живем как в уголовном розыске, — поморщилась она. — Такое ощущение, что у нас не страна, а зона… Раньше был ГУЛАГ, а теперь — общак…

В дверь позвонили, она вспомнила, что это Даниил, и пошла открывать. «Все-таки сегодня день проблем, — подумала она. — И я так и не придумала, что мне надо делать…»

* * *

Он и сам не знал, что с ним произошло. Все время, пока ехал, он видел, как обнимает ее, прижимает к себе, и весь мир становится ярким, сверкающим, радостным… Она замирает в его руках, как птица… Она ведь и есть птица.

Он видел это, подсознательно готовил себя именно к этому. Но стоило ему нажать на черную кнопку звонка, и он почувствовал, как цепенеет, и словно кто-то говорит ему там, внутри него самого: «Ты бы спустился с небес на землю, парень… Эта женщина не про твою честь. Ты бы подумал, как она все это воспринимает…»

Когда дверь открылась, он уже чувствовал, что не осмелится обнять ее. Он стоял и смотрел на нее. На минуту ему показалось, что она совсем юная, просто девчонка с угрюмым взглядом из-под длинной челки, придающей ей еще большее сходство с девочкой-подростком.

Она была в легких шортах и майке.

— Проходи, — кивнула она ему.

Он прошел, проклиная собственную нерешительность. Откуда-то из глубины комнаты доносился голос Гилмора.

— Да проходи же, — повторила она. — Я сейчас сварю кофе…

Он совсем не хотел кофе. Просто надо было чем-то занять руки, раз уж они никого не обнимают.

Он прошел и сел. «Хэй ю», повторил вслед за «Пинк Флойд». Стена-то на самом деле высока… «И как мне до тебя дотронуться? Как мне тебя почувствовать?»

Анна вернулась с кофе. Поставила поднос и села напротив, задумчиво глядя на него.

Они молчали. Он пытался найти слова, но все они были не теми…

— Сегодня такой странный день, — первой заговорила она. — Я никак не могу понять, какой он. У тебя так бывает?

— Да, — кивнул он. — Сначала кажется, что день наполнен плохими событиями, одолевает предчувствие беды… Как будто уходишь на дно. А потом что-то происходит, и все становится по-другому… Просто не так плохо, как казалось…

— Или не так хорошо, как казалось, — задумчиво проговорила она.

— Ты про… то, что я тебе сказал? — Он смотрел на нее, боясь ответа.

— Нет, — покачала она головой. — Хотя, может быть… Понимаешь, я просто стала ощущать беспокойство. Словно что-то случится… Или уже случилось. И если бы я знала, с кем это произойдет… Еще Майк с его звонком!

Он подошел к ней и дотронулся до ее плеча. Анна сжалась, обернувшись к нему. Он отдернул руку.

— Я…

— Нет, — покачала она головой. — Мне все-таки кажется, что тебе просто хочется кого-то любить. И ты придумал меня. Пожалуйста, посмотри на меня внимательно.

Он улыбнулся. Присев на корточки, взял ее руки в свои и долго смотрел в ее глаза.

— Вот, — прошептал он. — Сижу и смотрю… Тебя невозможно придумать. Потому что ты есть. И тебя много… Еще ты ни на кого не похожа, а чтобы придумать кого-то, надо иметь шаблон… Как бы я мог это сделать? Я тебя просто люблю.

Она ничего не ответила, только покраснела. Как девочка. Она и в самом деле девочка. Маленькая и испуганная…

— Есть женщины, которые не умеют стареть, — сказал он. — Есть такие, что становятся старыми сразу. Как только рождаются… Ты хочешь, чтобы я женился на старой женщине? От рождения — старой? Знающей все наперед? Чего она хочет, как должна быть обставлена квартира, во что будут одеты пятеро детей и где они станут учиться?

— Мне кажется, у меня никогда не будет детей, — сказала она, и ему показалось, что она жалуется.

Он вздохнул, обнял ее — наконец-то, прижал голову ее к своему плечу и прошептал:

— Малышка… Все будет хорошо. Я знаю, это идиотская фраза. Но именно так и будет… Потому что… — Он поднял глаза к небу и закончил: — Потому что если будет плохо, только из-за нас… Если мы не сможем понять Его…

И он гладил ее волосы, удивляясь тому, что они такие легкие и пушистые, и чувствовал себя таким счастливым, точно обнимал целый мир. И весь этот мир любил больше всего на свете…

* * *

— Что я наделала?

Она прошептала эти слова едва слышно, хотя ей показалось, что она кричит.

Приподнявшись на локте, она рассматривала его лицо, такое юное, улыбающееся. Он просто не знает, на что идет, подумала она с грустью. Он еще слишком молод…

Осторожно, чтобы не разбудить его, она встала и прошла в кухню. За окном шел дождь.

— Это все равно — не навечно, — пробормотала она, глядя, как небо плачет. И непонятно было даже, к чему это относится. К дождю? Или к тому нежному, щемящему чувству, что сейчас рождалось у нее в груди?

Она вспомнила их вчерашний разговор. И невольно улыбнулась, покачав головой.

«Мне тридцать пять…» — «И что теперь?..» — «Ничего, просто тебе двадцать четыре…» — «Я не уверен, что тебе тридцать пять. И я не уверен, что мне только двадцать четыре… Рядом с тобой я чувствую себя взрослым. Правда, парадокс? Как будто у меня душа вырастает…» — «Но так ведь не должно…» — «Тсс… Ты сама-то понимаешь, кому ты указываешь, как должно быть?» — «Л почему ты так уверен, что это — Его воля?» — «А почему ты думаешь иначе?.. Послушай… Анна! Давай не будем спорить с Богом!» — «Давай не будем, — шепотом согласилась она. — В конце концов, все в Его руках… Вряд ли Он позволит совершиться тому, что принесет вред… Он же нас любит».

Она налила кипяток в чашку, бросила ложечку растворимого кофе. Потом посмотрела на часы и улыбнулась. Она думала, что встала вовремя. А на самом деле — еще и шести утра не было…

— Ты-то что скажешь, Кинг? — проговорила она, смотря на дождевые струи. — Может, я не права? И ты тогда… Кинг, мы столько времени потеряли, помнишь? Из-за того, что ты считал меня маленькой! Кто знает, Кинг, сколько лет было бы сейчас нашему сыну? И мы… Мы ведь были бы счастливы… Или — нет?! Может быть, оно вообще невозможно, это самое счастье? Для нас? Для таких, как мы? Может быть, эта земля уже давно…

Она замолчала. Мысли были неправильные. Она не должна была так говорить… Даже в мыслях она не имела права сдаваться. А уж тем более отдавать этот мир…

— Кинг, — прошептала она, поднимая глаза снова. — А… он сможет мне заменить тебя? И я… я смогу стать для него той, которой он достоин?

— Сможешь, — услышала она за спиной и испуганно обернулась. Словно боялась увидеть там Кинга. Но это был Даниил.

— Не знаю, смогу ли я это сделать… Но ты сможешь, — повторил он.

— Ты уже проснулся?

— Конечно, — улыбнулся он. — Как ты считаешь, если спишь на облаке, и вдруг оказывается, что ты один, и неба нет, и вообще — все обрушилось? Кажется, я теперь не смогу без тебя засыпать…

Она молчала. Слова, которые вертелись на языке, были неправильными. Они причинили бы ему боль.

— Кстати, что ты делаешь сегодня вечером? — спросил он.

— Не знаю, — честно призналась она.

— Я хотел предложить тебе съездить ко мне…

— Зачем? — испугалась она.

— Познакомиться с моими родителями… А то они меня никогда не простят, если я их не познакомлю со своей… женой.

Она тихо улыбнулась и покачала головой.

— Что? — удивленно вскинул он брови. — Опять? Слушай, неужели тебе так важно, что думают про тебя окружающие? Важнее любви? Важнее Бога?

— Совсем не важно, — рассмеялась она. — Просто я не уверена в том, что это все-таки не ошибка… И еще — я ненавижу эти ЗАГСы. Я никогда туда не пойду… Понимаешь, Даниил, там выйдет какая-нибудь тетка и начнет изображать вершительницу судеб… И мне наверняка станет смешно. Если эта регистрация будет торжественной, я вообще все испорчу… А потом еще свадьба. Все пьяные, и бедные родители потратят кучу денег лишь на то, чтобы кто-то с кем-то подрался… Нет, все эти дешевые спектакли не для меня.

— Я и не говорил про это, — рассмеялся он. — Я вообще-то думал, что нас с тобой должен благословить Тот, благодаря кому мы встретились… Именно Он.

Она смотрела на него, широко распахнув глаза.

— Подожди, — сказала она. — Ты говоришь о… венчании?

— Конечно…

— Послушай, это на всю жизнь!

— А я что, собираюсь жениться на тебе на один год? — нахмурился он. — Это же нечестно! Во-первых, раз уж ты соблазнила меня…

— Я тебя не соблазняла!

— Хорошо, я тебя, — быстренько согласился он, уже не скрывая лукавую улыбку. — Все равно… Ты перед этим меня в себя влюбила. А я уже соблазнял… Потом. Но все равно нечестно, потому что я рассчитывал на всю жизнь. А ты ограничиваешь меня. Устанавливаешь сроки… Гадко это, ты не находишь?

Она все еще молчала. «Я не знаю, что мне делать, — думала она в растерянности. — Может быть, кто-то мне подскажет? А если я ошибаюсь? И я ведь могу ошибиться… Дай же мне знак, Господи!»

Она стояла спиной к окну и, когда увидела, что он пристально смотрит туда, спросила:

— Что?

Он не ответил, и тогда она обернулась.

— Нет, — прошептала она одними губами, уже уверенная в том, что, если она снова видит этот знак беды, все решено.

Лестница была почти невесома и призрачна, но она прекрасно видела тонкие перекладинки, словно сплетенные из золотых нитей. Она видела даже легкие тени ангелов, которые стояли по краям, и эти ангелы улыбались. О, они изо всех сил старались быть серьезными, но улыбка все равно проникала на их лица.

— Вот, радость моя, — сказал Даниил, обнимая ее сзади и прижимая к себе. — Это послание тебе… Незачем бродить одной в «обмороченной тьме».

— Это не… Она появляется перед бедой…

— Анна! — сказал он. — Почему ты всегда ждешь беды?

— Потому что так получается…

— Послушай, но это совсем не знак беды! Это же знак Его любви! Это Его согласие, Анна! Что еще Он должен тебе показать, чтобы ты это поняла?

Она смотрела и видела, как лестница становится радугой. Обычной с виду радугой после дождя… И вообще — может быть, им это привиделось… Но тут же она вспомнила, как читала в одной книге: радуга — это знак Господа.

Получалось, Он этого хотел?

Чтобы они были рядом?

— Я все-таки подумаю…

— Нет, — покачал он головой. — Твои мысли будут стопроцентно мрачными и неправильными. Ты найдешь кучу глупых доводов, как бы тебе не расстроить бедняжку «княгиню Марь Иванну». И поломаешь сразу две жизни… Свою и мою. Я не согласен. Если я решу, что моя жизнь так никчемна, что я могу посвятить ее всяким общественным глупым мнениям, тогда пожалуйста. Я уйду и предоставлю тебе полную свободу мыслей… Но не сейчас. Сначала ты должна подойти вон к той иконе. Взять меня за руку. И сказать: «Да, Господи… Я доверяю Тебе. Я буду женой этому человеку».

Она хотела ему возразить, но внезапно представила, как он уходит. Она говорит ему «нет», и он идет, с навеки опущенными плечами. Потом он исчезает в сумраке обнищавшего мира. Растворяется в боли…

«Он ведь прав, — подумала она. — В конце концов, почему я должна теперь подчиняться установленным правилам? Почему именно теперь я должна сделать то, чего от меня всегда требовали? Где та девочка, которая когда-то так отчаянно говорила: „Все больны, а ты один здрав?“ Разве то, что происходит теперь с миром, доказательство их правоты? Разве это не они циничны, грубы, жестоки и глупы?»

— Да, — сказала она, внезапно выпрямившись. — Да… Я согласна.

 

Глава 6

«ГОСУДАРЫНЯ, ЕСЛИ ТЫ ХОТЕЛА ВРАГОВ…»

Сомову понадобилась всего одна неделя. Да, всего одна, чтобы уладить все дела. Власть — великая штука… Сомову доставляло удовольствие видеть, как предпочитают с ним соглашаться даже те, кто в общем-то не одобрял его планы. В принципе, это тоже была демократия. Так, как он ее видел. Он отчего-то вспомнил старого монархиста, встреченного им во Франции. Старик был сухой и желчный. Когда они разговаривали на том рауте, этот потомок старинного рода и не скрывал своего презрения. «Демократия… Власть демоса… А чем вы отличаетесь от своих предшественников? Такие же…» Помнится, Сомов тогда округлил глаза возмущенно — как, этому старику противно грядущее счастье страны? И что он имеет против демократии?

Старик первый раз тогда рассмеялся. Невесело. «Да все, — сказал он. — Например, то, что чаще всего ей прикрывают темные дела… Например, убийства. Сократа убил демос. Воровство… Собственные интересы. А людям начинают кричать — вы же хотели этого. Вот вам рай на земле. А его нет, и быть-то не может… Если не согласиться, что десять заповедей не просто так Господу в голову взбрели. И Мамона, которой вы всех вынуждаете молиться, по сути своей двуликий Янус… С одной стороны Мамона, а с другой — Люцифер…»

С чего вдруг ему вспомнился этот эмигрант?

Не его это страна. И мнение его — последнее…

Или — дурное предзнаменование?

Сомов знал, что суд уже был. Иск был предъявлен в считаные секунды. Адвокат все состряпал быстро… Да и Олег не сопротивлялся. И он, Сомов, не подлец, как крикнула эта девица… Он же предоставил детскому приюту помещение. А храм… Что за храм-то без золотого купола?

Оставалось немного. Сделать так, чтобы новый владелец вступил в свои права. И как можно быстрее…

И хотя на самом деле именно он и был новым владельцем ночного клуба, документы были оформлены на Костика. Чтобы никто не припомнил его личной заинтересованности в этом вопросе. Пока он выглядел чистым и беспристрастным.

«С одной стороны — Мамона. С другой — Люцифер…»

Он недовольно поморщился. Почему он никак не может избавиться от этого воспоминания? И ведь разговор был два года назад… Старик-то уже помер, скорее всего…

Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Он удивился — откуда взялась эта тревога? Почему вдруг он начал бояться? Все-таки не в порядке нервы…

Он поднял трубку.

— Толстолобик, тебе не кажется, что ты выбрал не самых лучших советников? — услышал он голос Гоги.

Грузинский акцент придавал его голосу мягкие интонации, но Сомов не обманывался.

— Вы это о чем, Георгий Вахтангович? И вообще-то у меня есть имя, отчество и фамилия…

— Нет у тебя ничего, — засмеялся Гоги. — Ты Толстолобик… И ты влез на чужую территорию…

— Позвольте вам напомнить, Георгий Вахтангович, что это вы распоряжаетесь на чужой территории, — возразил Сомов, снова недовольный мальчишескими визгливыми обертонами, появившимися в голосе. — Я вообще-то государственное лицо. А вы…

— Знаешь, что меня иной раз удивляет, Толстолобик? Вроде меня вы считаете бандитом, а сами ведете себя как беспредельщики…

— А вы в данный момент оскорбляете государственное лицо…

— Ты же не флаг. Не гимн. И ведешь себя как обычная шестерка при недоразвитом пахане… Слушай, если твои ребята будут качать тут права, я ведь могу и прибегнуть к крайним мерам, а?

— Чего ты хочешь?

— Ничего. Оставьте храм в покое…

— Тебе показать постановление? — ухмыльнулся Сомов. — Или ты собираешься воевать с государством?

Гоги молчал. Потом, когда Сомов почувствовал себя удовлетворенным, успокоившимся, победившим, он снова заговорил.

— А государство у нас — ты? — спросил Гоги и коротко рассмеялся. Потом повесил трубку.

Если бы он так резко не повесил ее, Сомову было бы спокойнее. Но сейчас он почувствовал себя неуютно. Он походил по комнате, закурил, но тут же выбросил сигарету. Выматерился…

— Надо было их всех…

Что надо было со всеми сделать, он не договорил.

Пора было ехать на встречу с губернатором.

Накануне им пришла в голову мысль выстроить храм Бахай. Всех религий. Как бы вместо этого, маленького…

И теперь надо было обговорить это посерьезнее. Собственно, эта идея Сомову понравилась сегодня еще больше. По крайней мере, никто не сможет упрекнуть его в том, что он нарушает свободу вероисповедания… Именно он постарается выйти инициатором этого храма Бахай.

И идея такая передовая, нестандартная…

Настроение немного улучшилось. Он почти забыл о Гоги. Вот только почему-то не уходило лицо той женщины, которая просто и спокойно сказала ему: «Вы подлец…»

* * *

Сначала она просто отказывалась в это поверить. Она словно плавала в тумане, и туман был спасительный. Потому что он скрывал правду. И правда эта ей, Анне, казалась такой ложью, что не хватало сил дышать.

— Неужели никто за нас не заступится? — спросила она отца Алексея, когда до нее все-таки дошел ужас происходящего.

— Видишь ли, — ответил он. — Может, и вступились бы, если бы не Олег… Куда он дел деньги, никто не знает… Да и поссориться успел со всеми. Так что мы оказались в плохой компании…

— Но ведь дело не в Олеге! — почти крикнула она и тут же отругала себя за несдержанность. — Дело не в нем… Дело ведь в Боге. И в тех людях, которые сюда приходили… Они ведь не виноваты…

Он ничего ей не ответил. Только продолжал собирать иконы и утварь. Молча. И Анне было страшно. Потому что ей казалось, что на ее глазах снова происходит убийство, просто на этот раз убивают храм. И пытаются тем самым убить их всех.

Она закрыла глаза. А если это — тоже часть Армагеддона? Ведь она-то, Анна, воин Христов. Все они воины… Разве она имеет право бежать с поля сражения? Они их победят, да?

Она открыла глаза.

— Я не уйду отсюда, — проговорила она. — Я буду здесь… Пусть они лучше убьют меня, чем…

Она не договорила.

Отец Алексей подошел к ней и коснулся ее плеча.

— Бог воздвигает храм не в здании, — сказал он. — Он строит храм в человеческой душе… И может быть, это гораздо важнее… Как же ты позволишь разрушить свой храм?

— Я и не хочу им это так запросто позволить, — упрямо возразила она, и получилось у нее это по-детски. — Я просто останусь здесь… И пусть они попробуют меня отсюда выгнать…

— Я не дам тебе на это благословения, — проговорил он.

Она ничего не ответила. Просто улыбнулась. И села.

Посередине комнаты.

Прогудел автобус.

— За детьми приехали, — сказал он.

— Их Люда отвезет, — ответила она.

— Анна!

Она мотнула головой.

— Я не уйду отсюда, — сказала она. — Мы и так идем у них на поводу… А они ведут нас, как овец, на заклание… Пусть они попробуют сдвинуть меня с этого места. Во всяком случае, они наконец заметят, что кто-то с ними не согласен.

— Они убьют тебя… Как ты не понимаешь, что это — волки?

— Нет, это не волки… Волки благородны и красивы… А это шакалы. Гиены… Взбесившиеся вепри.

— Анна, я…

Он просто не знал, что с ней делать. И в конце концов, может быть, она права. Может быть, иногда нельзя сдаваться? Но как же тогда — смирение? И почему ему сейчас кажется, что это — не смирение?

— А если это воля Бога?

— Бог никогда не станет проявлять свою волю через бесов, — тихо сказала она. — И вряд ли Ему хочется, чтобы здесь был бордель…

Он только развел руками.

К тому же дверь открылась, и на пороге появились дети. Они стояли, удивленно глядя на Анну. Те, кто был в колясках, уже сидели в автобусе. А эти…

Он и сам не знал, что произошло. Первой к Анне подошла немая Галя. Подошла и села рядом. Потом толстенький Димочка, ребенок с непомерно большой головой и небольшими глазами. Он сел прямо на пол, тут же посмотрел на Анну, как бы спрашивая ее разрешения. И взял ее за палец. Они просто подходили и садились. Ему показалось, что они прекрасно все сейчас понимают. Все их действия осмысленны. Он даже растерялся, поняв, что их так же трудно будет увести отсюда, как Анну.

— Так мы едем?

Люда остановилась, немного растерянная.

— Что тут происходит?

— Мы сопротивляемся, — объяснила Анна.

— На пол я не сяду, — предупредила Люда. — Дайте мне стул…

Он видел, что спорить с ними бесполезно. Махнул рукой, тоже взял стул. Бог ведь знает, сколько им тут придется просидеть?

* * *

Вчерашний разговор с родителями напоминал Даниилу кошмар. Известие о том, что он собирается обвенчаться с женщиной, которая старше его, повергло их в шок. Впрочем, наверное, это была нормальная реакция…

Однако, когда сегодня он вышел и стал одеваться, это повторилось. Он старался не вслушиваться в крики, которые неслись ему вдогонку. Чтобы потом относиться к ним хорошо… Чтобы не вспомнить однажды, как они называли Анну стареющей шлюхой… Он прекрасно понимал, что все, сейчас сказанное, завтра им самим покажется неправильным.

Он вышел, глотнул свежего воздуха. Было холодно. Он поглубже запахнулся в куртку. И пошел к гаражу.

Сейчас он ее увидит. И это главное… Правда, он теперь совершенно не представлял себе, как привести ее к родителям. Если они так несдержанны…

«Между прочим, на свете есть любовь… А не только спаривание на случай войны… И я не собираюсь делать так, как кем-то там положено… Сначала докажите мне, что эти люди развиты в интеллектуальном отношении», — думал он, все еще чувствуя, что родители в данный момент вызывают в нем раздражение.

— Рая! — кричала какая-то женщина в кожаном плаще. — Рай, выгляни, чего скажу!

Он невольно усмехнулся. Из окна высунулась круглая физиономия, и они обе оживленно загалдели, словно доказывали Даниилу, что дурацкие законы, управляющие любовью, придуманы такими же тетками. У которых на уме только магазины, цены, сериалы и прочая дребедень.

Через полчаса он уже про них забыл. «Железный конь» нес его к той, которая была нужнее всего. Он и она не виноваты, что так получилось с возрастом… Они не виноваты, что так получилось с любовью. И совсем не виноваты, что не хотят следовать чужим предписаниям…

Просто они другие. Другие деревья…

Так получилось.

* * *

— В чем дело?

Виталик сразу увидел, как его крутолобые парни стоят, переминаясь с ноги на ногу.

— Там эти сидят, — сказал один из них, неуверенно кивая в сторону бывшего храма. — Выходить отказываются…

— Та-а-ак…

Что-то подобное он и ожидал. Даже предполагал, что вряд ли все будет легко.

— Ладно, — кивнул он. — Как говорится, хочешь мира — готовься к войне… Кто там? Гоги с парнями?

— Нет, — покачал головой Рамзес. — Там дети…

— И тогда в чем дело? Ты не можешь их оттуда вытащить?

— Сам вытаскивай, — неожиданно зло огрызнулся этот всегда решительный азербайджанец. — Как я, по-твоему, это сделаю? Одно дело — с мужиками воевать. А там — бабы да дети…

Он сплюнул себе под ноги.

Ситуация выходила из-под контроля.

Виталик набрал номер Костика. Тот явно не торопился. А без него он не справится… Он же не был детским другом Сомова.

Номер не отвечал. Виталик почувствовал, как руки начинают дрожать от бессильной ярости.

— Все равно ведь проиграют, — процедил он сквозь зубы. — Какого черта затеяли эту бучу, убрались бы мирно и тихо… Так нет же.

Он достал сигарету из смятой пачки «Мальборо». Что ж, он подождет… Он подождет. И никуда они не денутся. Придется убраться отсюда. Теперь уж стопроцентно…

— Если бы они меня попросили, — пробормотал он. — Может, я бы им и помог… А они решили доказать мне, что они крутые, да? Суки…

Он выбросил сигарету и растоптал ее ногой. Как будто он растаптывал эту бабу, которая — он в этом нисколько не сомневался! — сидела там в первых рядах.

— Сами напросились…

* * *

Даниил сначала зашел к ней домой. Постоял у закрытой двери, посмотрел на часы. Скорее всего, она уже там. Ему стало больно — он представил себе, как сейчас больно ей.

Он должен быть с ней рядом.

Он пошел к храму. Машины он увидел сразу. И эти квадратные физиономии тоже… Стояли они угрюмо, переминаясь с ноги на ногу. Он не хотел идти мимо них, поэтому воспользовался детской лазейкой.

Пройдя по двору, он открыл дверь и сразу увидел Анну. Она сидела вместе с детьми. На минуту его сердце сжалось. Как будто его коснулось недоброе предчувствие… Увидев его, она радостно улыбнулась. Но тут же нахмурилась и спросила:

— Зачем ты здесь?

— Чтобы быть с тобой рядом, — ответил он.

— Здесь опасно…

— И что теперь? — поинтересовался он, стараясь придать своей улыбке как можно больше беззаботности. — Именно в такие моменты я и должен находиться рядом с тобой…

Он потрепал по голове малыша, сидящего рядом. И Анне показалось, что ребенок улыбнулся ему. А Даниил сел рядом с ней, на пол, возле ее ног. Она посмотрела на него — он задрал голову и тоже глядел прямо в ее глаза.

— Мы уже выиграли, — прошептал он. — Как бы дело не повернулось, мы все равно выиграли. Ты можешь это понять сейчас?

Она покачала головой.

— Я объясню тебе потом, — пообещал он.

* * *

На одну секунду Виталик их увидел. Солнечный луч, неизвестно откуда взявшийся, осветил стекло, и он увидел ее лицо. Она улыбалась. Тот, кому она улыбалась, был виден плохо. Но на секунду ему показалось, что он где-то его видел. Он даже отшатнулся невольно, ему захотелось закрыться, спрятаться. Потому что этот парень был очень похож на кого-то, Виталик пытался вспомнить и не мог… Но что-то мрачное было связано с этим пришельцем из прошлого… Что-то… Страх? Животный страх? Кровь на ладонях… Ему тогда казалось, что эти капли не смоются никогда… Он так долго тер их мочалкой, а еще ночи напролет вздрагивал от звука шагов за дверью… Ему мерещилось, что их с Костиком нашли. И теперь придет конец…

Но сейчас ему показалось, что тот парень вернулся. Такой же, каким был. И улыбается Анне. Как будто они связаны одной нитью. Навечно связаны.

Он не понимал, почему его рука сама потянулась к карману. Он должен был и теперь убрать его? Или — теперь это было куда важнее, чем тогда?

Майк шел к машине, чувствуя, что злость не унимается. «Они действуют по закону…» Слова Гоги и та покорность, с которой он это произнес, казались Майку совершенно глупыми. Чей закон? Какой закон?

Пусть ему покажут человека, которому кажется, что строить бордели куда законнее, чем беречь храмы…

— По ходу дела мир сбрендил, — проворчал он. — Может, впрочем, у них и мозгов никогда не было? Сплошной, блин, желудок…

Он завел машину и рванул с места на полной скорости.

Телефон надрывался в кармане, он сбросил звонок. Наверняка Гоги. Пошли они все…

Переставил на голосовую почту, чтобы не доставали…

И поехал быстрее, потому что кто-то же должен помочь Анне.

* * *

Всю ночь Лиза не могла заснуть. Несколько раз она вставала, чтобы выпить воды из-под крана, словно с помощью этой обжигающей, холодной жидкости надеялась избавиться от смутных, тяжелых мыслей.

Она и сама не знала, почему именно этой ночью ей не давало покоя ощущение, что она совершила непоправимую ошибку. Именно теперь ей вспоминалось только хорошее, и это было связано с Мишкой. Как будто без него вся ее жизнь напоминала кошмарный сон. Вот она, Лиза, идет в темноте. Вокруг только пустые лица, иногда кажется, что даже глаз нет… Маски из комедии дель арте. Или — сплошной театр кабуки… Какая разница? Если сплошной театр, а жизни нет…

И она, Лиза, стала частью этого пустенького спектакля. Пока она была с Мишкой, все было иначе. Даже несмотря на то, что он явно добывал деньги не самым честным способом, впрочем, а как их еще добыть в этой стране?

Даже несмотря на то, что он уже никак не походил на того парня с давней фотографии. Просто без него у нее ничего не осталось. Только Даша, которая делала вид, что происшедшее было закономерностью, потому что «все мужики сволочи». И Лизе всегда хотелось спросить ее — а ты? А бабы, они как? Но она сдерживалась. Молчала, ненавидя себя за эту врожденную неспособность кого-то обидеть.

Она включила приемник, поняв, что заснуть уже не удастся. Да и утро начиналось серое, с проливным дождем, который не желал кончаться, продлевая темное время суток. Тонкий голосок пел грустную песенку. «Страшный суд приидет, ответ всем будет…»

Она никогда ее не слышала. Она вообще не любила народные песни. Поскольку каждый раз отчего-то ей вспоминалась низкорослая певица с квадратным лицом, распевающая «напилась я пьяна…». А дальше и вовсе строки, наполненные пошлостью, что-то про «любушку и постелюшку…». Лизу все эти слова то смешили, то вызывали в ней тошноту. Поэтому она предпочитала не слушать народные песни, опасаясь снова услышать там эти словечки. И вдруг — эта странная песня, хрупкий, девичий голосок и… слова. Слова показались ей такими красивыми и — связанными с Мишкой. «Отжил я свой век да не как человек…»

Лиза и сама не заметила, когда начала плакать. Как будто слезы сами вырвались на волю. Вместе со словами, раня и тут же исцеляя душу. Она вдруг ощутила, что нет ничего на свете важнее души. И — какая разница, что изменил ей Мишка телом? Вряд ли он — изменил душой… А тело-то — такая бренная вещь, это ведь душа вечная… И еще ей подумалось, что этого от нее и добивались. Она не знала кто. Но этот неведомый «кто-то там», анонимный и безликий, как трус, спрятался за Дашину спину. Он управлял ей, потому что это «серое ничтожество» больше всего на свете ненавидит тот дар, который Бог посылает людям, если у них ничего больше не осталось. Любовь.

Она вспомнила их первую встречу. «Позвольте мне спросить, вы — ангел?» Она невольно улыбнулась — в то время она и в самом деле была похожа на ангела. Девочка с чистыми глазами… И хотя то, что он сказал, было цитатой, она почувствовала, что это его слова. Слова его сердца…

Невольно улыбнувшись, она прошептала: «Да, я вряд ли теперь похожа на ангела… Фурия. Горгона Медуза…»

И ведь к Гоги-то он пошел из-за нее. Чтобы ей жилось спокойно. Он ведь все делал ради нее… Какое же она имела право не простить ему такой мелочи?

Да и Дашку жаль. Она ведь только слепое орудие. А тоже — дитя Божье…

Они все дети Бога.

Теперь она знала, что делать.

Лиза бросилась к телефону. Сначала никто долго не отвечал, а потом звонок сбросили… Она снова набрала номер. На этот раз она услышала его голос: «Добрый день, вечер, утро, ночь… Я никак не могу с вами в данный момент поговорить. Оставьте ваше сообщение и координаты, я свяжусь с вами сразу, как только освобожусь…»

Она дождалась звукового сигнала и сказала:

— Мишка, ты меня сможешь простить? Я тебя простила… Я тебя люблю. Возвращайся, Мишка. Пожалуйста, возвращайся…

* * *

Сомов приехал вместе с милицией.

— И в чем дело? — спросил он Костика.

— Уже час они не выходят, — ответил тот.

Сомов презрительно улыбнулся:

— Так выведи их оттуда… Это теперь частное владение. С сегодняшнего дня… Так что действуют они незаконно…

— Слушай, — не выдержал этого снисходительного тона Костик. — Иди, попробуй с ними поговорить сам… Они же молчат. И не двигаются… Ты чего думаешь, мы не пытались? И угрожали им, и уговаривали… Молчат. Как танки.

Сомов нарочито вздохнул. Похоже, прав был Гоги. Он связался с полными идиотами.

Резко рванул дверь. На всякий случай кивнул коренастому майору. Кто их знает, что там у них на уме?

Когда он оказался внутри, чуть не рассмеялся. Компания подобралась еще та… И чего эти придурки растерялись? Старый священник, несколько баб, куча детей-дебилов да довольно щуплый парень… Их всех на руках можно было отсюда вынести. За ворота — и, что называется, гоу хоум…

— Та-а-ак, — сказал он, оглядывая собравшихся бунтарей долгим, специальным взглядом. — В чем дело?

— В том, что мы считаем притязания на это место противозаконными, — вздернув подбородок, сказала женщина, которая сидела посередине. Ему эта баба сразу не понравилась. Во-первых, ее взгляд. Этакий нагловатый. Прямо в глаза… И никакого пиетета. Может, она еще не поняла, кого она осмелилась побеспокоить?

— Вам документ показать? — спросил он, сдерживая раздражение. — Сейчас…

— Дело не в вашем дурацком документе, — продолжила она, все так же рассматривая его. — И так понятно, что раньше надо было «соответствовать идеологии», а теперь — соответствовать денежному статусу… Я даже могу предположить, зачем вам это нужно… Скажем, если человек — только тень… Вы вообще читали эту сказку про Тень?

Она явно издевалась над ним. Кончики ее губ поползли вверх, сложились в насмешливую улыбку.

— Читал, — хмуро кивнул он. — Что вы себе позволяете? Оскорбляете должностное лицо…

— А что, просто лица оскорблять можно? — не унималась она. — Вы оскорбляете меня. Этих детей… Других людей, которые приходят сюда. Наконец, вы оскорбляете батюшку… То есть вам можно, а мне — нельзя? Я же не являюсь к вам устроить в вашей спальне казино…

Остальные молчали, и он стал адресоваться к ним. Что толку разговаривать с бабой, которая на каждый его довод находит ответ? Он чувствовал, что она относится к нему с презрением, и ей глубоко наплевать на статус. Ей вообще на все это наплевать. Есть вот такие люди — они считают тебя шелухой от семечек… Он, правда, до этого момента с такими не встречался. И ведь подумать только — кто она такая? Кто она, чтобы так вот смотреть и так разговаривать с ним? Никто… Как раз она и есть шелуха…

— Вы бы пожалели детей, — миролюбиво сказал он священнику. — Ведь милиция здесь. Надо будет — ОМОН вызовем. Если не уйдете…

— А еще там братва, — почти весело встряла снова невыносимая баба. — Вот так борется государство с женщинами и детьми… Всеми подручными способами… Или государство все-таки — не вы?

Он бы охотно дал ей по морде. Но завтра желтая пресса раззвонит по всему миру, что он, господин Сомов, доверенное лицо самого, черт возьми… Так вот, что он ударил эту дрянь. Конечно, все равно обольют грязью… Они же как мальчики для битья.

— Если через пять минут вы отсюда не выйдете, — холодно проговорил он. — Так вот, если через пять минут помещение не будет освобождено, нам придется применить санкции… И тогда я умываю руки. Эти дети пострадают по вашей вине…

Он вышел, стараясь всей своей спиной показать им — и в первую очередь этой стерве — разницу между ним и ими.

— А вам не страшно? — весело поинтересовалась она. Он остановился.

— Чего? — переспросил, полуобернувшись.

— Вы же у Бога отбираете, — сказала она. — Конечно, можно в Него не верить… Но Ему наплевать, верите вы в него или нет. Он так и так есть. И ответ-то держать придется именно вам. Вряд ли вашим делишкам послужит оправданием ваш дебильный атеизм…

Он сжал челюсти. Ему так отчаянно захотелось ее уничтожить, прямо теперь… Даже странно, что именно она вызывает в нем больше всего ненависти.

— Да пошла ты… — пробормотал он сквозь зубы. — Ждем пять минут. Потом входите…

* * *

«Что мне делать? Что мне делать. Господи?»

Она почувствовала, как его ладонь мягко легла на ее руку.

— Анна, — сказал он. — Я знаю, что тебя сейчас трудно успокоить…

— Да, Даниил, — прошептала она, благодарно сжимая его руку. — Как ты думаешь, что для Бога важнее? Дети или храм?

— Анна, они не пойдут на крайние меры!

— Они пойдут, Даниил, — вздохнула она. — Вот для них важнее дом… То есть не дом. Помещение… Ради этого они ни перед чем не остановятся… Знаешь, когда-то давно одного человека убили за триста рублей… Они очень любят мелочь, Даниил! Се-реб-реники…

В ее глазах появилась отчаянная решимость.

— А если нам вывести детей, а самим остаться?

— Нас уже не пустят назад, — вздохнула она. — И я не хочу рисковать чьей-то жизнью… Богу ведь нужны мы. Он-то не любит… деньги.

Она встала.

— Как вы думаете, батюшка?

— Я думаю, что храм можно построить…

— Получается, что мы снова проиграли? — выкрикнула она с болью. — Получается, что они всегда выигрывают? Но почему?

— Мы выиграли, Анна… Они получат свое. Дай лишь время… Когда каждый показывает свое истинное лицо, уже не остается сомнений…

— В чем? В том, что их маски фальшивы?

— Ты же сорвала эту маску.

Она молчала. Сжав руки в кулаки, запрокинув лицо, точно ждала ответа. Или — лестницы, по которой наконец-то сможет уйти отсюда?

«Если этот мир нас не заслуживает…»

А мы сами? Разве мы его заслуживаем? Разве это мы сделали его таким — захлебывающимся от собственной тошноты?

Она больше не хочет здесь жить. Это место вообще становится все меньше пригодно для жизни… Принять их правила игры? Или дать себя убить, а потом сверху, с самой высокой ступеньки лестницы, смотреть туда, на сброшенное тело на железнодорожных рельсах?

Оглянувшись, она увидела направленные на нее глаза — все смотрели именно на нее, как будто от нее что-то зависело. Точно именно она должна была дать ответ…

Она постаралась ободряюще улыбнуться. Что ж, отец Алексей прав… Храм можно построить. Настоящий, с белыми стенами и высоким золотым куполом. С лестницей, ведущей туда, и когда поднимаешься, кажется, что ты поднимаешься в небо…

Главное — чтобы дети остались. И еще — главное, чтобы было кому в этот храм приходить.

Она встала и сказала:

— Что ж, пошли… В конце концов, мы-то пока живы. И еще неизвестно, на чьей стороне сила…

Она хотела выйти первой, но Даниил встал рядом. Молча. Где-то вдалеке загудел поезд — откуда он вообще тут взялся, подумала она, удивляясь. Как странно…

Снова скрылось солнце, начался дождь. Ей казалось, что это плачет небо. А вдруг она что-то делает неправильно? И на самом деле ей надо тут остаться?

Она обернулась. Ей стало больно — она еще никогда не видела, как умирает храм. Теперь — видела, ощущала это внутри себя и понимала, что это неизбежно.

Мир убивал его так же, как когда-то убил Кинга. Все, что было ей дорого, подлежало уничтожению. Она посмотрела на Даниила — а вдруг и он тоже? «А ты нечестно воюешь, подлый мир, — подумала она. — Если тебе нужна война со мной — пожалуйста… Вот она я. Какого же ты бьешь в спину?»

Он понял ее волнение, улыбнулся и крепко сжал ее руку. Так и вел, как маленькую девочку… Заблудившуюся в чужом, проклятом лесу.

* * *

Майк снова набрал номер Гоги. Все, что здесь происходило, ему не нравилось совершенно. Особенно когда появились менты. Менты, конечно, сопровождали Толстолобика…

То есть как бы мы проиграли…

Он сжал кулак, грохнул им по стеклу. Вот он, Толстолобик. Улыбочка тронула пухлые пионерские губы. Надо же, наделать столько подлостей и все еще сохранять на личике эту умильную, сладеньки-детскую мордашку вечного отличника и активиста…

Дверь открылась. Он увидел первой Анну. Рядом с ней — того парня, похожего на юного Кинга. Словно прошлое возродилось, подумал Майк. Дети мои, хоть вы будьте счастливы…

Они и в самом деле были пришельцами. Ему даже показалось, что они светятся изнутри, и любви в них так много, что весь мир вокруг, этот гребаный мир, становится похож на нормальный.

Он видел, как Анна держит его за руку и смотрит на него так же, как когда-то смотрела на Кинга. И она ведь умудрилась остаться той чистой, не признающей никаких законов, если они лживые и подлые, Мышкой. Умудрилась сохраниться…

Он вздохнул. Сам-то он что-то предал в себе. Чем он отличается от этого…

Невольно бросив взгляд в сторону Виталика, он замер.

Тот держал пистолет, направляя его на Даниила. На губах змеилась ухмылка, и — черт — сколько же ненависти было в глазах этого жалкого сморчка! Майк отреагировал сразу. Только успел подумать, что Мышка второй раз не переживет. Только пробормотал:

— Ну что, сука… Я тут вздумал прокатиться с ветерком…

* * *

Виталик сначала почувствовал неладное, потом услышал, а потом увидел, что на него несется машина. На полной скорости.

Он закричал ментам:

— Стреляйте! Вы что, не видите? Это же бандиты им на помощь пришли!

Он бросился бежать, разом забыв и про эту девку, уже многие годы не дающую ему покоя, и про призрак, явившийся ему сейчас рядом с ней…

Машина набирала скорость. Он не сомневался, что его раздавят. Как таракана… Он слышал выстрелы за спиной, но машина неслась на полной скорости — на него…

Как будто ей ужасно хотелось сделать его тараканом…

Майк поморщился. Надо было поставить бронированные стекла. Сейчас сто очень отвлекали выстрелы. Он включил радио, чтобы их не слышать.

— А не уйдешь, сучонок…

Он знал, если этого гада не остановить, он выстрелит. Он снова убьет Мышкину жизнь. Мышкину надежду. Значит, он должен его остановить.

— Хватит с них тебя, Кинг, — прошептал он. — Хватит и тебя…

* * *

Сначала он не понял, откуда такая боль. Потом машина остановилась. Он почувствовал, как темнеет в глазах. Черт, он вообще так никогда себя не чувствовал хреново, даже с перепоя…

Ему теперь больше всего хотелось уснуть. Лечь и раствориться во сне. Или уйти отсюда… совсем. По лестнице, ведущей на небо. Девичий голос по радио пел какую-то старинную песню. «Страшный суд приидет, всем ответ будет…» Жалобно так пел, и словно про него…

Сил больше не осталось жить, подумал он. Падая головой на руль, он нечаянно задел карман, в котором лежал телефон.

— Возвращайся, Мишка. Я тебя люблю. Пожалуйста, возвращайся…

Но он уже этих слов не слышал. И поэтому ушел. Он поднимался все выше и выше, удивленно оглядываясь назад. Как будто не мог понять, почему он так долго не уходил отсюда.

По этой сверкающей лестнице, туда, в небо.

К Богу…