Глава 8

Игорь проснулся от резкого света. Окна были не зашторены, и теперь в самовольно занятое им жилище ворвался солнечный свет.

Он нехотя поднялся. Сегодня у него запланирована прогулка на местное кладбище. Не оттого, что в нем жил интерес к подобным местам, а потому, что, находясь в городе вторые сутки, он так и не смог понять его.

То, что Риты здесь нет, — это да, он понял. Что она когда-то была здесь — об этом он догадался. Что с ней случилось?

Когда спрашивал об этом редких прохожих, они шарахались от него. То ли он напоминал им призрака, то ли о Рите нельзя было говорить, — да как разобраться в этом?

Но когда он вышел из дома, служившего ему теперь убежищем, погода резко испортилась. Словно бы город пытался прогнать его, закрыв солнце полчищами серых облаков.

* * *

Он пришел сюда в день похорон. Может, оттого, что первым человеческим сообществом, встретившимся ему, оказалась похоронная процессия, город теперь воспринимался им мрачно. А жители казались призраками, непонятно как передвигающимися по земной поверхности, тогда как им бы надо летать — не как ангелам, а как серым, бесформенным теням.

Ах да… Еще в тот день шел дождь. Фигуры двигались под капюшонами и зонтами, безупречно черными на сером фоне, и в каждой фигуре была некоторая ненормальная заученность — как у заведенных игрушек.

Впереди шла очень странная пара. Игорь сначала не обратил на них внимания, но их явная дисгармония — о, они совершенно не подходили друг другу! — бросилась ему в глаза, и он невольно застыл на месте, в тщетной попытке понять, что может связывать этого неприятного мужчину в маленьких, словно прилепленных к носу, очках, высокого и худого, и маленькую девочку-подростка, которую он, бережно и властно опекая, обнимал за плечи.

Игорь закусил губы, пытаясь найти определение для состояния души девочки.

Она, как бы поймав его мысли, обернулась и посмотрела на него.

Он вздрогнул.

Понимание ужаснуло его — девочка была ОПУСТЕВШЕЙ.

Первые комья земли упали, с сухим треском очерчивая границу между миром живых и мертвых.

Девочка не изменилась в лице, все так же глядя вдаль сухими глазами, и только ее кулачки непроизвольно сжались.

Мужчина рядом показался Игорю чрезвычайно довольным. Он посмотрел на маленькую спутницу с нескрываемой радостью, словно те, кого хоронили, мешали ему целиком завладеть этим рыжеволосым сокровищем безраздельно.

— Уходи, пока ты не привлек к себе внимание, — услышал он за спиной женский голос, показавшийся ему похожим на Ритин.

Он обернулся.

— Рита?

За спиной никого не было. Похоже, ему показалось. Показалось, как всегда, когда шелестит плакучая ива, что в ее голосе скрыты голоса живых существ, которых ты любил.

От этого тоскливого ощущения было ему плохо и горько, и тем более тягостным было, что Игорю показалось, будто здесь пахнет заплесневелой вечностью.

И он понял, что ему в самом деле не хочется быть замеченным этими людьми, встретиться с ними глазами…

Он боялся, что их глазницы окажутся пустыми, и хотя это было просто фантазией, тем не менее ему очень этого не хотелось. Поэтому он шагнул в тень дерева, все еще наблюдая за рыжеволосой девочкой, — она стояла уже очень далеко, опустив руки вдоль тела, и равнодушно смотрела, как в разверстую яму падают комья земли, а мужчина за ее спиной улыбается, положив ей руки на плечи, точно ее… хозяин.

Быстро и неслышно покинув кладбище, Игорь вернулся в дом.

В тот дом, где раньше жила его Рита.

Ступив за порог, он понял смысл фразы «родное пепелище».

Дом не был ему родным, но оглушал пустотой. И в то же время в нем еще сохранялись остатки дыхания прежних владельцев.

Он прошел по всем комнатам. Ни-ко-го… Как будто люди ушли ненадолго, надеясь вернуться, и — растаяли в темноте. В вечности.

На столе в кухне стояли чашки и кофейник. Он посмотрел на дно — прокисший кофе отвратительно пахнул. Невольно поморщившись, Игорь выплеснул его в раковину. Зачем? Он сам не знал.

— Да уж, — пробормотал он, оглядываясь вокруг.

Большая кухня. Судя по всему, теперь — никому не нужно это роскошество. Эти зеркальные плитки, перемежающиеся с черными, инкрустированными золотом, в шахматном порядке.

Кухня сияла благополучием и всем, о чем мечтала Ритка в своей «двушке». Как будто ее мысли подслушали… Или попросту мечтания эти, по сути, были стандартными и банальными?

Теперь это никому не нужно.

«Почему никому? Охотники найдутся. «Придите в Старую Пустошь — и вы получите все, о чем мечтаете, чего нет у вас в жизни!»

Сны здесь окажутся явью. Он усмехнулся и едва сдержался, чтобы не разбить этот гламурный кофейник о сверкающие плитки, в которых навечно заблудилась Риткина душа.

В глазах стало горячо, он мотнул головой и быстро, слишком быстро, точно спасаясь бегством, вышел из кухни.

Центральная комната была стандартной для таких особняков — бездарное нагромождение неудобной мебели, огромный телевизор на стене, мертвые цветы в громадных напольных вазах… Шторы были задвинуты, ему нестерпимо захотелось их открыть, чтобы впустить сюда хотя бы иллюзию солнечного света. Но он не стал своевольничать в чужом жилище. Его не покидало ощущение, что он не один — кто-то смотрит на него, прислушивается и присматривается. Он тут гость. И — непрошеный…

В спальне на кровати валялась женская ночная рубашка — поперек кровати, точно брошенная телом навсегда… «Когда мухи сжирают душу, они принимаются за тело». И эта красная кружевная, с атласными вставками ночная рубашка сейчас точно служила иллюстрацией к этой фразе.

Он поспешно закрыл дверь и прошел в следующую комнату.

Это была детская. Стол с компьютером, снова огромный телевизор на стене, две кровати. Аккуратно заправленные.

На одной из них лежала книга, раскрытая на середине, — он взглянул на обложку. «Хроники Нарнии». Грустно улыбнулся, закрыл книгу.

В углу валялся медвежонок. Игорь поднял его и посмотрел в добродушные глаза-пуговки:

— Интересно, где твой хозяин? Или хозяйка?

Последний вопрос кольнул его в самое сердце. Хозяйкой маленького мишки могла оказаться и его дочь.

От медвежонка веял запах беды и одиночества.

— Положи его на место, — услышал он за своей спиной.

«Опять призраки…» — подумал он и, вздохнув, обернулся.

На пороге комнаты стояла та самая девочка, которую он видел на кладбище. Она протянула руку и попросила:

— Отдай его мне.

— Он твой? — спросил Игорь.

Ему показалось, что она хотела отрицательно мотнуть головой, но вместо этого девочка кивнула, не сводя с медвежонка глаз.

— Мой, — прошептала она.

Игорь протянул ей мишку. Девочка схватила его и прижала к груди, зарывшись личиком в плюшевую мордашку.

— Бадхетт, — прошептала она, — о, Бадхетт!

Глаза девочки были сухими от отчаяния. Игорю захотелось дотронуться до ее пушистых волос рукой и сказать какую-то милую глупость, хотя бы вот это: «Все будет хорошо, малышка». Если бы не лицемерие, которое он чувствовал в этой фразе, он бы так и сделал.

Она по-прежнему прижимала к себе медведя так, будто это было существо, самое дорогое для нее.

— Кто ты?

Ее вопрос прозвучал неожиданно в наступившей тишине.

— Я?

«А в самом деле, кто я? — подумал он. — Спившийся бывший священник, который захотел снова найти смысл? Псих, который разгуливал по лесу с призраком, так и не поняв, чего тот хотел от меня? Кто я и почему я тут?»

— Наверное, я просто заблудившийся человек, — сказал он.

Как ни странно, девочка вполне приняла его ответ.

— А что ты делаешь в моем доме? — задала она новый вопрос.

— Это твой дом? Мне сказали, что тут жила женщина. И маленькая девочка… Именно их я и ищу.

— А, это, наверное, та, которая жила тут до нас, — сказала девочка. Она говорила усталым голосом, как старая дама. — Она все время мерещилась Павлику. Павлику…

Она резко закинула голову назад, и Игорю показалось, что она разглядывает потолок. Но он знал, что так делают, желая скрыть от непрошеных зевак слезы.

— Кто такой Павлик? — тихо спросил он. — Если не хочешь, можешь не отвечать.

— Мой брат. Он… погиб. Он был такой… маленький и очень одинокий.

Она села на пол, не выпуская из рук своего медвежонка. Игорь почувствовал, что девочка совершенно раздавлена.

— Очень маленький и очень одинокий, — повторила она шепотом. И закрыла глаза, пытаясь справиться с каким-то чувством, Игорь догадался — с чувством вины. Таким же, как и у него самого.

Он опустился на пол, сел рядом.

— Ты очень его любила?

— Мне казалось, да, — тихо сказала она, теребя лапу медвежонка. — Но наверное, это было не так. Потому что я фактически ПОЗВОЛИЛА ему погибнуть. Выбрала то, что в тот момент казалось мне удобным.

Он почему-то снова вспомнил о Рите.

Что ж, он ведь тоже тогда выбрал то, что было УДОБНЕЕ. Только вот той честности, с которой сейчас признавала свою вину эта девчушка, ему не хватало…

— А твои родители?

— О, они тоже погибли. Так что это теперь мой дом. Правда, я здесь пока не живу.

Странно, но про родителей было сказано спокойно. Он посмотрел ей в глаза, и его передернуло от холодной насмешки в их глубине.

— Понимаешь, я считаю, они это заслужили, — объяснила девочка. — Они думали, что заботятся о нас, на самом же деле тоже делали то, что казалось им удобным. Все делают удобнее для себя, а маленькие мальчики погибают… Это закон жизни?

Он не нашел ответа. И потому спросил сам:

— Почему ты не живешь в своем доме?

Она посмотрела на раскачивающиеся деревья за окном и ответила:

— Мне не нравится тут. Здесь холодно. К тому же слишком много дурных воспоминаний. Если хочешь, поживи тут.

— Спасибо. Но где живешь ты?

— Я? У Юлиана, — ответила она. — Он заботится обо мне.

— Это тот человек, который был с тобой на кладбище?

Она вздрогнула и сердито посмотрела на него:

— Ты там был?

— Да, — согласился он.

— Ты следил за нами?

Мысль показалась ему странной. Почему он должен был следить? У девчонки явно немного вывихнуты мозги…

— Нет, — покачал он головой. — Я оказался там случайно. Чтобы понять город, надо познакомиться с его прошлым. У этого места ведь есть прошлое?

— Не знаю. Я здесь недавно…

Она снова встала.

— Ты не возражаешь, если я оставлю тебя? Мне надо найти одну вещь…

— Конечно, — сказал он. — Я пока поставлю чайник.

— Ты чем-то похож на Юлиана. — Слабое подобие улыбки скользнуло по ее губам. — Он тоже все время пьет чай и ведет задушевные беседы.

Ему совсем не понравилось это сравнение. Этот человек, Юлиан, сам напоминал ему… кладбище. И еще — он чувствовал в нем врага. Сказать об этом? Почему-то он не решился — было страшно, что девочка обидится и уйдет. Ему не хотелось, чтобы нить взаимной симпатии и понимания между ними вдруг оборвалась.

— Я не хочу быть похожим на кого-то…

— Хорошо, если честно, ты нравишься мне больше Юлиана. Потому что с тобой чувствуешь себя спокойнее…

«Так оставайся со мной, потом вместе придумаем, что нам делать», — хотел сказать Игорь, но удержался.

Да, девочка нравилась ему. Но сможет ли он дать ей то, на что рассчитывает каждый ребенок?

Сможет ли он защищать ее?

Этого он не мог сказать с уверенностью. Может быть, этот скользкий, как змея, Юлиан более устойчиво стоит на земле, чем неудавшийся человек по имени Игорь…

Хотя это все равно не могло быть основанием для симпатии.

Игорю по-прежнему не нравился этот странный Юлиан.

За окном шел снег. Первый снег, подумал он. Еще не сбросили листву деревья, а снег уже торопился утвердиться в правах. Впрочем, Игорь не удивился бы, узнав, что тут это ВСЕГДА — деревья не сбрасывают вечную листву, а снег идет, когда ему захочется.

Как сейчас.

Смешанный с дождем, колючий, он почти скрывал под своею завесой крышу соседнего дома.

Игорь накрыл заварочный чайник салфеткой. Заглянув в холодильник, он удивился.

Еще вчера холодильник был пуст — не было ничего, кроме двух засохших кусков сыра.

Теперь, как по мановению волшебной палочки, там было все, что угодно.

— Чертовщина, — пробормотал Игорь, озадаченно почесав в затылке.

Девочка появилась на кухне, сжимая в ладонях что-то крошечное.

— Ну, вот и все, — проговорила она. — Теперь я могу освободиться от этого дома, да?

— Тебе хочется?

Ему не хотелось, чтобы она освобождалась. Потому что теперь здесь был он. И ему тут будет пусто и одиноко.

— Хочешь, я буду приходить? — поняла она его без слов. Будто умела читать мысли.

— Хочу, — кивнул он, глядя прямо в ее голубые глаза.

— Значит, буду. Где твой чай?

Она уселась за столик, наблюдая, как он разливает чай в стеклянные прозрачные чашки.

— Кстати, мы не познакомились. Меня зовут Игорь. — Он протянул ей ладонь.

Она улыбнулась и доверчиво вложила в его большую руку свою — маленькую, с хрупкими пальчиками.

— Даша. Но друзья и близкие зовут меня Душкой.

Он вздрогнул.

«Спасите душу…» «Спасите Душку…» «СТАРАЯ ПУСТОШЬ»!

Мальчик.

Его лицо всплыло в памяти.

Игорь чуть сильнее сжал ладонь Душки. Девочка подняла на него удивленные глаза.

— Что с вами?

— Ничего. Просто много необъяснимых совпадений. Понимаешь, по дороге сюда я встретил…

Он замолчал. Сейчас история снова показалась ему дикой, неправдоподобной, странной!

Он не стал продолжать, боясь показаться смешным.

— Ну? — спросила девочка, ожидая продолжения.

— Так, ничего… Если ты позволишь, я расскажу тебе эту историю как-нибудь потом. Согласна?

Она кивнула:

— Ладно. Бабушка говорила, что нехорошо приставать к людям с бестактными расспросами.

* * *

Они пили чай молча, лишь изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. Только смотрели друг на друга, как бы примеряясь, пытаясь понять, как следует себя вести.

Наконец девочка встала и, с видимым сожалением посмотрев на Игоря, сказала:

— Мне пора. Хотя мне очень понравилось с… тобой.

— Мне тоже. Надеюсь, это не в последний раз.

— Каждый раз может оказаться последним, — глухо произнесла девочка, глядя на него с грустью.

— Ну, смерть пока еще не входит в мои планы, — усмехнулся он.

Она промолчала, но по тому, как передернулись ее губы, он понял, что сказал лишнее.

— Прости, — проговорил он. — Иногда я шучу некстати…

— Ничего страшного.

Она улыбнулась.

Накинув куртку, постояла на пороге и произнесла:

— До встречи.

— А ты и вправду не против, чтоб я тут пожил?

— Нет.

— Подожди, — остановил он ее. — Ты же меня не знаешь. Вдруг я маньяк, террорист, да просто — я мог бы причинить тебе зло!

Она устало улыбнулась:

— Во-первых, ты не производишь впечатления злого человека, а во-вторых…

Она вздохнула, теребя шнурок рюкзачка.

— Видишь ли, хуже, чем сейчас, мне уже не может быть. Никто не может причинить мне больше зла, чем причинил мне его…

Она не договорила. Только еле уловимое движение губ, но Игорь понял.

А поняв, содрогнулся.

По губам он прочел слово «Бог».

— Если хочешь, ты расскажешь мне все, и мы поговорим об этом, — предложил он Душке.

Та послушно согласилась:

— Да, конечно… Но не сейчас. Юлиан ждет меня и, наверное, волнуется. Я приду.

Она почти вышла, но вернулась. Серьезно взглянула на него и протянула ему то, что держала в ладони.

— Возьми.

Он взял медальон и с недоумением посмотрел на лик архангела Михаила.

— Он же нужен тебе самой! — вырвалось у него.

— Я даю тебе его на сохранение. Если он у тебя, значит, я приду. За ним.

И, резко развернувшись, выбежала.

Ее хвостик смешно запрыгал в такт быстрым шагам. Он проводил взглядом ее легкую, исчезающую в снежных хлопьях фигурку — такую же призрачную, как ветер, и остался один — наедине с мыслями, странным образом связанными со странным мальчишкой и его собакой, и лесом, и Ритой.

«Одна цепочка. Но как нащупать связь…» — подумал он, тревожно вслушиваясь в начинающую оживать темноту.

Сумерки теперь начинались рано. «С наступлением осени наступает власть темноты, — думал он. — Хотя если хорошенько подумать, то «Люциферум» переводится как «утренняя денница». Звезда. Разве не так называют его в Писании?»

И все-таки здешней темноте явно несвойствен покой.

«А он вообще тут есть?» — спросил он сам себя. Странное место…

Несколько раз сегодня Старая Пустошь показалась ему призрачной. Непонятно как и зачем выползшим из небытия подобием змеи, лежащей на этом месте в ожидании своего часа.

Странные ощущения от наступающей темноты — Игорь никогда не считал себя человеком, зависящим от капризов природы, но сейчас он испытывал на себе их влияние. Эти сумерки давили на глазные яблоки — он ощущал странную тяжесть, слегка кружилась голова… Ему отчаянно хотелось спать — да, скорее всего, он просто устал… Он пытался проанализировать все и понять.

Этот дом, в котором жила Рита, оказался просто «мечтой домохозяйки миддл-класса». Огромные, щедро залитые электрическим светом пространства комнат. Как когда-то говаривала Рита — «super», ну да… Супер-пупер-друппер… Во всяком случае, Игорь понял, почему ей нравилось тут сначала. И вытащить ее отсюда было бы трудно. Ему и самому начинало казаться, что это глупая идея — возвращаться в родную «двушку» с потрескавшимся потолком и крошечным санузлом, так и хочется сказать — «сан-узелком»…

Из огромной прихожей, где все блистало надменной, лощеной новизной, в гостиную, от великолепия которой даже у Игоря перехватило дыхание. Олигархи бьются в завистливой истерике, бывшие обитательницы Тверской — а ныне украшения великосветских тусовок — умирают в судорогах… Им такое снится только во снах, право, он теперь понимал Риту еще лучше. Это было предложено даром в распахнутые ладони двух вечных горемык с тощим кошельком, просто так… Поэтому, когда он отказался и сказал ей: «Езжай одна», она расценила это как предательство. Что ж, справедливо…

Огромный телевизор во всю стену.

«Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва»…

С обоев таращатся пухлые католические ангелочки, украшенные виньетками, и цветы кажутся живыми. А эти пухлые ангелы… Они словно наблюдают за ними с ожиданием и насмешливостью сатиров… Ангелы-сатиры, он, кажется, сейчас додумается…

Когда же созреет плод…

— Что было дальше?

Он задал этот вопрос в никуда — в пустоту, уже не рассчитывая на ответ, уже смирившись с тем, что Рита — там, в вечности, и он никогда не увидит и не услышит ее. И никогда не узнает, какие волосы были у его дочери… И какого цвета глаза.

Голос Риты долетел сквозь толщу сгущающегося в голове тумана:

— Светлые. Русые, как у тебя. И голубые глаза…

Он тряхнул головой и огляделся вокруг.

Никого не было — на экране телевизора прыгал толстый, самодовольный проповедник, вскрикивая иногда «аллилуйя». На другом канале какие-то дамы рассуждали о великой астральной душе, и у обеих был вид бесконечно далеких от этого астрала прагматичных базарных теток. На голове у одной смешная шляпа, и она плела какой-то вздор о том, что душа «воскрешенного» переселяется в другое тело, и на секунду это даже отвлекло Игоря от собственных мыслей, — так ему хотелось выяснить: куда же, собственно, девают душу из этого тела?

К Ритиному голосу он отнесся теперь как к слуховой галлюцинации.

— Здесь страшно…

Снова этот голос, и он мотнул головой, пытаясь прогнать его.

Ему тоже здесь страшно. Он и сам не мог понять, почему у него от этого праздника изобилия и благоденствия по коже бегают мурашки?

Его начали раздражать эти постоянно мелькающие на экране лица — он нашел пульт и убрал их, потому что даже они начинали казаться ему реальными, присутствующими здесь, следящими за каждым его движением.

В тишине он снова услышал голос Риты — откуда-то из кухни. На сей раз она пела тихонько:

Он даже не сразу узнал стихи Эмили Дикинсон, потом вспомнил. Да, Рита всегда ее любила. Припомнил, как однажды летом они гуляли вечером по набережной и Рита тогда первый раз прочитала ему стихи:

Все теперь было далеко. И возможно, никогда этого и не было. И есть только одно место — Старая Пустошь…

Он сидел, благословляя тот момент, когда ему в голову пришло засунуть в рюкзак плеер с одной-единственной кассетой.

Теперь он в сотый раз слушал «Серебро Господа моего», позволяя мягкому голосу Б.Г. немного разрушить выросшую стену одиночества.

Медальончик, чтобы не потерять, он повесил себе на шею, и, как ни странно, почти прошло пустое ощущение, что ты — совершенно один.

Странник-рыцарь, но вот только принцесса у нас странная. Совсем маленькая — девчонка одиннадцати лет. Никак не тянет на звание принцессы.

Он усмехнулся. Загадочная девочка…

Или он просто наделяет ее свойствами, которых у нее нет? Может, это обычный ребенок? Несчастный, одинокий, рано повзрослевший — но обычный!

«Это только твоя фантазия, — оборвал он себя и свои мысли, — опять — та самая фантазия, которая всегда мешала тебе быть обычным человеком».

Чайник вскипел, и он высыпал в чашку остатки кофе из своих запасов. На банку, наполненную до краев кофе, он только посмотрел и понял — ему не хочется ЭТОГО кофе. Ему вообще не хочется ничего, что отсюда.

Сделав глоток, посмотрел в окно.

Луна была такого белого цвета, что все вокруг казалось облитым серебром. Листья, которые сверкали. Река, ставшая призрачной…

И все-таки во всем этом была странная величавость. Будто в этот городок явился Господь, с помощью луны окрасивший все в любимый свой цвет.

— Серебро Господа моего, — проговорил Игорь и улыбнулся.

И ему стало спокойнее.

* * *

Она толкнула дверь и вошла.

Теперь эта комната стала ее. И шар, плавно раскачивающийся над круглым столом, тоже был теперь почти ее.

Однако она совсем не испытывала радости.

— Может быть, я не хочу этого? — спросила Душка, дотрагиваясь пальцем до шара.

Из ее головы не выходил тот странный парень, который жил теперь в ее доме.

Что-то в нем было такое, что напрочь отсутствовало в других, даже в Юлиане…

Ах, почему же ей казалось, что общение с Игорем надо скрыть? Только ли в том дело, что общение это, оставаясь тайной, и само приобретает сладкий и терпкий вкус тайны?

— Даша, ты пришла?

«Почему он никогда не называет меня Душкой, — подумала девочка, оборачиваясь к вошедшему Юлиану. — Как будто не нравится ему мое прозвище…»

— Да, пришла.

— В доме… все в порядке?

Паузу Душка поняла и без слов. «В доме НИКОГО НЕ БЫЛО?»

— Все в порядке.

Она отвела взгляд в сторону, чтобы он не смог прочитать правду по ее глазам.

«Игорь — моя тайна. Пришелец из прежнего мира, доброго и понятного».

Он вздохнул и провел рукой по ее волосам.

— Скоро мы поговорим обо всем. Когда твоя боль перейдет в мудрость.

«Я что-то не уверена, что хочу ЭТОГО. Может быть, боль иногда все-таки должна оставаться болью?»

Он спокойно стоял возле камина, грея руки.

— На улице становится холодно. Давай сегодня ляжем пораньше? Я расскажу тебе сказку.

— Опять про Змея? — спросила Душка. — Ты не знаешь других сказок?

— Я думал, это тебе интересно. К тому же это… легенда. А из сказок надо вырастать. Реальность — куда интереснее.

Душка усмехнулась про себя: реальность? О да! Она интереснее. Со страданиями и болью. С парадоксами вечности и небытия…

— Ладно, расскажешь про своего Змея, — согласилась она. — Может быть, он наконец-то заинтересует меня.

«А что любит рассказывать Игорь? — невольно подумала Душка, при мысли об Игоре почувствовав странное тепло. — Наверное, каждого человека можно определить по тому, что он любит. Надо будет спросить его об этом…»

* * *

Игорь и сам не заметил, как уснул.

Он снова был дома, в городе, и рядом была Рита, улыбающаяся и тянущая руки к девочке, смешно ковыляющей на маленьких ножках, словно от ее первых шагов зависела вся жизнь этого мира. Девочка была с такими же, как у него, светло-русыми волосами, а глаза у нее были Ритины.

Он был счастлив в этом сне, и только одно настораживало его — почему-то Рита успела переклеить обои в его комнате. Ему совсем не нравились эти новые обои — с пухлыми ангелочками. Он все пытался понять, где видел такие же, но никак не мог.

— Рита! — позвал он и проснулся.

Он сразу узнал эти обои. И ангелочков-сатиров.

Ста-а-а-арая Пустошь! Точно кто-то вдалеке прошелестел ему, напомнив, где он, и о том, что не выбраться ему никогда отсюда, ни-ког-да…

Слабое движение совсем рядом заставило его привстать.

В комнате кто-то находился. Свидетельством этого был робкий кашель, намекающий на присутствие.

Он открыл глаза.

В кресле сидела старуха с необыкновенными синими и молодыми глазами.

Она смотрела на него, немного склонив голову, держась за подлокотники морщинистыми руками так крепко, будто боялась улететь в воздух, словно на самом-то деле была воздушным шаром.

— Ну вот, молодой человек и проснулся, — сказала она, рассматривая его с откровенным любопытством. — А то уж я думала, что весь путь проделала зря. Вы горазды спать, любезнейший!

Игорь подскочил на кровати. Старуха достала из кармана «Беломор» и с наслаждением затянулась.

— Знаете, — сказала она, выпуская дым, — там, где я теперь, курить почему-то нельзя. Странно, не правда ли? При жизни нам запрещают курить, чтобы сохранить саму жизнь. А после нее?

Она коротко рассмеялась, закашлялась и, окончательно смешав смех и кашель, умолкла.

— Кто вы? — спросил Игорь.

— Вы задаете просто-таки философские вопросы. Насколько мне известно, на вопрос о нашей сущности еще никто не нашел ответа… Так что — кто я? Субстанция, состоящая из воздуха и воспоминаний? Или, скажем, невозвращенка, уставшая коптить небо? С вами, впрочем, тоже не все понятно. Вы что, без запинки можете поведать, кто вы?

— Человек, а что в этом сложного?

— Вот это и сложно. Что есть человек, Господи, — сколько раз вы вопрошали об этом? Так же как вам неведомо, кто вы, так затруднюсь ответить и я. Знаю только, что «человеком» была. Не очень долго, и время пролетело как-то совсем незаметно — я даже не успела толком привыкнуть к жизни, как мне сказали — все, шоу закончилось! Зато сейчас я могу спокойно существовать, не заботясь о таких бредовых вещах, как «хлеб насущный». Знаете, любопытно, но именно этот самый «хлеб» отравляет жизнь человеку. Потому как у каждого свои представления о количестве и качестве этого самого «кусочка насущного хлеба». Вы поняли, кто я?

— Да, — кивнул Игорь, тоже доставая сигарету.

— И что, не боитесь? — удивилась старуха.

— Нет, — улыбнулся Игорь.

— Ну и правильно. — Она откинулась в кресле. — Бояться надо некоторых живых. Да и на этих при желании тоже можно найти управу. Кстати, я все-таки рекомендую вам иногда крестить воздух. Поскольку и ЭТИ здесь тоже бывают. Дело в том, что это — ПРИЗРАЧНОЕ МЕСТО. Вас сюда привел Миша, да?

— Кто? — удивился Игорь. — Ах да… Привел какой-то мальчишка с собакой. Но я не знаю, как их звали. Они забыли представиться…

— Правильно, — кивнула старая женщина. — Собаку зовут Арантой. Сейчас они забыли про боль. Я рада за них. Ох, как тяжело это испытывать! Знаете, первое время Смерти просто ужасно!

— Что с ними случилось?

— А вы спросите у Душки. Пусть она ВСПОМНИТ.

— Может быть, ей не стоит вспоминать? Мне кажется, девочка и так находится в стрессе.

— Чтобы душа не умирала, милый мальчик, она должна любить. Она должна сострадать. И — страдать тоже… Она непременно должна сохранять в своей памяти черты ушедших людей, чтобы ушедшие могли прийти на помощь. Этот хмырь Юлиан пытается лишить мою девочку воспоминаний. Будьте уж так любезны напоминать ей о нас! Впрочем, кому я это рассказываю? Вы ведь священник?

— В прошлом, — кивнул Игорь. — У меня не получилось.

— Чего вам не хватало?

— Веры. Понимаете, мне не хватало веры в то, что Он всегда прав… Поэтому я священник в прошлом.

— Священников «в прошлом» не бывает, — покачала головой старуха. — Если уж вы дали Ему присягу верности, вы стали Его солдатом. Солдаты не имеют права покидать поле брани. А что касается Его правоты… Вот если бы мы с вами создали Его, тогда можно было бы с Ним поспорить. Но так как мы, видите ли, творения Его, то не нам обсуждать Его замыслы.

— Я был плохим священником, — признался Игорь. — Много грехов тащилось за мной…

— Когда за человеком они, как вы выразились, не тащатся, то бишь у него нет воспоминаний и осознания этих самых грехов, он становится таким самоуверенным типом, что легко попадает в лапки… Ну, не будем о них! Они же как комары и мухи — только вспомнишь, они уже и запищали над ухом! И ведь, что интересно, и в самом деле — пожирают душу, а потом принимаются за тело… Если бы эти самонадеянные глупцы знали, что с ними происходит, может, хотя бы из своего непомерного тщеславия вели бы себя иначе… — Она рассмеялась. — Я вас не утомила?

— Нет. Мне интересно говорить с вами.

— Кстати, хорошая песенка звучит в вашем магнитофоне. Кирилл и Анна совсем не слушали музыку, а дети все больше грохотали странными канонадами, которые им бог знает почему нравились… Как это там? «Серебро Господа моего»?

— Да, именно так…

Она улыбнулась:

— Жалко, что я не встретила вас, когда была живой.

— Мне тоже. Нам явно друг друга не хватало.

Они рассмеялись, но внезапно старуха прижала палец к губам и опасливо оглянулась:

— За окнами рассвет. Нас могут услышать, а мне надо еще много успеть рассказать вам. Постарайтесь не обращать внимания на некоторую сладость здешней жизни. Постарайтесь запомнить: все тут неправда. Это город, населенный призраками, — но призраками, лишенными души. Не реагируйте ни на что, а остальное…

Она поднялась — легко, как девочка.

— Постойте, — попросил Игорь. — У меня еще так много вопросов… Я не могу понять, что здесь происходит…

— Обычная война, — передернула она плечами. — Вы ведь, наверное, в курсе насчет постоянных сражений за душу?

— Конечно.

— Так что ничего нового… Война, мой милый. И наверное, вам выпала особая честь защитить эту самую душу. Или Душку. Как вам больше нравится…

— Почему — она?

— Потому что она, — улыбнулась старуха.

— Вот такой ответ.

— А кто такой этот тип?

— Юлиан?

— Ну да… Он что, посланец ада?

— Да нет, что вы! Ответы, мой милый, ищут сами.

— А если я не знаю, где его найти?

— Господи, как это — где? Начните откуда-нибудь… Скажем, с чердака. Иногда в пыли чердаков хранятся самые неожиданные и простые ответы! — Она улыбнулась. — Мне пора. Остальное расскажу вам завтра, если вы сумеете быть настолько умным, что сохранитесь до нашей следующей встречи. Впрочем, я в этом не сомневаюсь. Он бы не выбрал вас, если бы не был в вас уверен. Отвернитесь!

Игорь недоуменно посмотрел на нее:

— Зачем?

— Глупый мальчишка! Сейчас я буду таять, а я все-таки женщина! Таять, милый, это как раздеваться… Поэтому давайте-ка выполнять правила этикета!

Он рассмеялся, но отвернулся.

— До завтра! — пропел за его спиной голос, становясь все тише.

— До завтра, — ответил он, и, когда обернулся, в комнате никого не было, кроме серых предрассветных лучей.

Только оставленная на кресле пачка «Беломора». И она ему тоже — снится… Он еще не спал, но тяжелая волна Полузабытья все больше и больше накатывала, накрывала его, делая сокрушающий мир призрачным и зыбким. Он даже отчетливо услышал плеск воды, потом тихие приглушенные голоса. Где-то далеко, так далеко, что он не мог разобрать, о чем они разговаривают.

«Уснуть и видеть сны-ы-ы-ы…»

Был ли это плеск воды, или человеческий голос, или его собственное «внутреннее я» прошептало все это, — он не знал.

Ему было все равно. Он засыпал, все дальше уносясь в манящее пространство покоя.

Теперь он шел по дороге, вслушиваясь в собственные шаги. Это была темная, узкая улочка, освещенная тусклыми старинными фонарями. «Как я здесь оказался?» — подумал он, оглядываясь. Но, вспомнив, что это сон и он знает, что это сон, немного успокоился и пошел дальше. «Я сам не знаю, куда я иду и что ищу», — подумал он. Но — разве во сне это важно? Во сне человек свободен от рассуждений… Он просто движется вперед, туда, куда его ведут…

Тихий детский смех прозвучал рядом. Он вздрогнул, пытаясь увидеть дитя, нарушающее ночной покой, но снова напомнил себе: «Это сновидение». Ничему не следует удивляться.

продекламировал этот умненький ребенок и рассмеялся.

Он остановился.

Теперь ему стало не по себе — даже знание того, что это всего лишь его собственные сны, не спасало.

Последние строчки были прочитаны быстро, как считалка. «Так читают «Аты-баты шли солдаты», — усмехнулся он. — Так читают глупенькие детские — «кто не верит, выйди вон», а не стихи Эдгара По».

Словно в ответ, ребенок снова залился смехом и передразнил его:

— Вынужден заметить, что твои способности к стихосложению заметно уступают Эдгару По…

Он ответил невидимому ребенку вслух и, когда понял это, невесело усмехнулся. «Ну, хоть это радует, — подумал он. — Я схожу с ума исключительно во сне…»

— Я бы так не сказала, — хихикнул тонкий голосок. — К тому же у меня могли быть другие способности. Куда более ценные, чем способности к стихосложению… Но я отказалась.

— Рад за тебя, — буркнул он.

Он пошел дальше. В конце концов, есть нечто более важное, чем разговоры с самонадеянным детским голоском в собственных снах.

В слабом свете тусклых фонарей дорога выглядела декорацией из фильма о Средневековье. «Не хватает только карнавала, — подумал он, — и сопровождающей карнавал чумной повозки». Он сделал еще несколько шагов и остановился перед входом в невысокий дом в некотором раздумье — что-то подсказывало, что в этот дом он непременно должен войти. Дом приглашал войти, но в то же время хранил высокомерное молчание, всем своим видом демонстрируя равнодушие. «Зачем мне туда? — пожал плечами Игорь, поднимаясь по мраморным ступенькам. — Там никого нет… Мне там нечего делать!»

Рука уже дотронулась до дверной ручки, как снова раздался детский голос, на сей раз звучащий печально:

Он остановился, вновь обернулся, пытаясь разглядеть в темноте детскую фигурку, — слова звучали так, будто неуемное дитя находилось рядом.

— Out of Spase — out of time, — вздохнул голосок. — И не говори потом, что мы с Эдгаром тебя не предупреждали…

— Скажи хотя бы, как тебя зовут!

— Мира, — тихим и печальным эхом отозвался голосок и замер, растворяясь, так и оставив его в недоумении — просила ли она мира, или говорила о мире, или — так звали ее?

Душка проснулась с неохотой. Ей снился канун дня рождения. Все ходили с загадочными лицами — мама, папа, бабушка, Мишка и даже Павлик. Аранта лежала у дверей, недоуменно слушая их таинственные шуршания красивыми обертками, и все было так сладко, так…

Открыв глаза, она спрятала улыбку подальше. День был серым. И никого не было. Только где-то далеко осталась бабушка.

Наверное, она должна все-таки уехать к ней.

Эта мысль принесла облегчение. Она снова улыбнулась, потому что вспомнила — скоро и вправду ее день рождения.

Поднявшись с постели, она оделась и спустилась в комнату, где ее уже ждал Юлиан, а на столе дымились чашечки с горячим шоколадом.

Поцеловав его в щеку, она села напротив.

— Знаешь, Юлиан, может быть, ты расстроишься, но я решила уехать.

— Куда? — удивился Юлиан.

— Домой, к бабушке…

Она не поняла, почему он нахмурился, и повторила:

— У меня есть бабушка. Наверное, мне надо быть с ней!

— Я не хотел тебе говорить, милая. Не хотел портить твой день рождения. Но бабушка умерла.

Она вскочила:

— Я не верю тебе! Откуда ты мог это узнать?

— Родители просто скрыли от тебя это, — спокойно продолжал Юлиан. — Вот…

Он протянул ей листок, она покорно взяла его в руки, сама удивляясь тому, что уже знает, что там написано.

Руки опустились.

«Теперь я совсем одна», — подумала Душка. И, подняв глаза к потолку, прошептала:

— За что Ты меня так не любишь? Что я сделала Тебе?

Но Он, как всегда, хранил молчание.

Рука Юлиана коснулась ее плеча.

— А у меня скоро день рождения, — тихо произнесла Душка. — Раньше я так любила свой день рождения! Но теперь…

Она не договорила. ТЕПЕРЬ ей не были нужны дни рождения. Без тех, кого она так любила? Зачем?

— У тебя БУДЕТ день рождения, милая, — ласково сказал он. — Я даже приготовил тебе подарок. Ты будешь настоящей принцессой в этот день, детка. Вот увидишь — этот день станет самым счастливым в твоей жизни!

* * *

Он спустился, немного постоял, дотронулся до ручки двери — голова женщины с распущенными волосами, напоминающими львиную гриву, прекрасная работа, отметил он. Даже кольцо, которое по воле мастера красавица держала губами, раздвинутыми в улыбке-оскале, не могло испортить ее красоты. Сейчас глаза ее были закрыты, но стоило ему слегка потянуть это кольцо, чтобы открыть дверь, сомкнутые веки распахнулись, и она посмотрела на него — «капельки изумрудной бирюзы» обожгли взгляд. Он отдернул руку, отшатнулся. Веки снова закрылись. «Механическая игрушка, — усмехнулся он. — Плод усилий неведомого гения… Но — каково? Я в жизни не видел ничего подобного!»

Он снова дотронулся до кольца, снова открылись глаза, снова — вспышка изумрудного блеска… Преодолев снова родившийся в глубине страх, Игорь открыл дверь. Дверь тихо скрипнула, точно кто-то вздохнул за его спиной или едва слышно простонал. Пройдя по длинному коридору, освещенному только подсвечниками, он оказался в самом обычном пустом баре. Стилизованном под старину — в углу даже торчали доспехи, как и положено стилизации под какой-нибудь древний Камелот, соответствующий представлениям некоего толстосума, которому иногда хочется вообразить себя королем Артуром… Доспехи радовали взор новизной и блеском. Но еще больше порадовало содержимое бара — Игорь даже рассмеялся. «Сюда бы моих приятелей, — подумал он. — Экое богатство и — без привычной охраны… Бери что хочешь. Бармена нет. И никого нет, только круглые столы, чтоб каждый мог повоображать себя Артуром. Только пустая сцена, на которой по-хорошему должна появиться Мэрилин Монро, по меньшей мере, или ее заменитель — крашеная блондиночка с идеальной фигуркой, из ближайшего райцентра…»

Он взобрался на сцену и шутливо пропел:

— Ай вона би лав фор ю… тьфу, жалость какая, слов не помню… Ну и фиг с ними, со словами… Есть тут занятия поинтереснее.

Подойдя к бару, он достал сверху слегка запыленную бутылку с изображением черного быка и рассмеялся. Подмигнув доспехам, пробормотал:

— Неплохое название, а? Черный бык Аранхуэзский… Сроду не пил винцо с таким названием. Будешь?

— …спроси еще у Баньши, может быть, сообразите на троих?

На сей раз детский голос звучал угрюмо.

— Ну, не с тобой же, — усмехнулся Игорь. — С детьми пить нельзя.

— Не то страшно, что ты предлагаешь теням выпить за твое здоровье, — проговорил невидимый ребенок. — Страшно, если они ответят на твое приглашение…

— Я и теней-то тут не вижу, — парировал Игорь. — Даже твоя тень от меня ускользает…

Он махнул рукой, откупорил бутылку, поискал глазами бокал или стакан, но в этом месте стаканов и бокалов почему-то не было.

— Странно, все есть, кроме этого, — покачал он головой. И отхлебнул красную жидкость, пахнущую травой и еще чем-то неуловимым, слегка напоминающим кровь…

Перед глазами все поплыло, ему показалось, что доспехи стали на минуту живыми, потому что слегка покачнулись вместе с окружающим пространством, а потом на сцене вспыхнул свет, и он услышал вдруг приглушенные голоса, а потом кто-то захлопал, и на сцене появилась какая-то девушка, похожая на Ритку, только одета она была в черное, глухо закрытое платье, свои непокорные завитки умудрилась уложить в странную прическу а-ля Средневековье, и что особенно его удивило, так это отсутствие косметики на ее лице. Девушка взяла микрофон и слегка поклонилась. «Кажется, она собирается петь, — подумал он и глупо хихикнул. — Наверняка она будет петь именно это. Ай вона би лав фор ю…» Он хотел крикнуть ей: «Браво, ты неподражаема», но язык отказывался, слушаться, голова кружилась, все плыло…

— Сепер те море, Белле долль мио, — запела она неожиданно высоким, чистым, глубоким контральто, и он даже попытался встать, но снова упал на высокий стул, удивляясь этой тяжести в теле.

А девушка продолжала петь про то, что, когда она умрет, милый друг, ее любовь останется с ним, она не отпустит его, пребудет с ним вечно, всегда, никогда его не оставит, никогда…

— Nevermore…

Она выглядела очень странно — точно ее внешняя оболочка не совпадала с тем, что было у нее внутри. Кукольная внешность. Игорь даже назвал бы ее Барби, и в то же время он не мог оторвать от нее глаз, пытаясь разгадать ее загадку, и она тоже смотрела на него, уже закончив петь, только губы все еще шептали — тихо, едва слышно, он пытался услышать что — и не мог.

Словно поняв это, она спустилась с эстрады, и теперь ее лицо было совсем близко.

— And my soul from out that shadow that lies floating on the floor. Shall be lifted — nevermore! — прошептала она. — И душой из этой тени не взлечу я с этих пор. Никогда, о, nevermore!

Он хотел протянуть к ней руки, сказать, что это не так, из любой тени можно взлететь, но — что-то произошло.

Девушка в испуге оглянулась, быстро отпрянула от него, и он увидел там, у входа в это чертово кафе, высокую темную фигуру.

Не надо было вглядываться — он и так узнал уже эту сутуловатую спину, эту надменную и одновременно заискивающую улыбку и холодный блеск глаз, прикрытых стеклами очков.

Он теперь знал, как его зовут.

Юлиан.

Он поднялся, сделал к нему шаг, но в это время точно кто-то толкнул его в грудь, он упал и…

Проснулся.

Утро только начиналось, и в неярком рассеянном свете, еще находясь на грани яви и сна, показалось ему, что эти жуткие пухлощекие ангелочки смотрят на него чересчур пристально и зло.

Ему даже показалось, что один из них слегка пошевелился, пухлые губы раздвинулись в улыбке, сверкнули зубы — он так явственно увидел два клыка, что ему захотелось закричать.

— Я схожу с ума?

Ангелочек рассмеялся — Игорь был готов поклясться, что он слышит этот смех, ему не мерещится!

Молитва…

Он напрягся, пытаясь вспомнить хотя бы несколько слов молитвы, но что-то произошло с ним, слова молитвы пропадали, тонули в сознании.

— Я знаю, — прошептал он. — Я… Я просто не помню, но…

Он стал вспоминать.

— Отче наш, — начал он робко и неуверенно и запнулся. Слова прятались от него на самое донышко сознания, уходили дальше, чтобы Игорь не мог поймать их, расслышать, почувствовать, а страх, наоборот, становился все сильнее и могущественнее, парализуя волю, — и тем это было тяжелее, чем больше Игорь не мог понять причины возникновения этого страха. Ведь все было нормально, он ощущал себя в этой пустой комнате, где уютно горел в углу ночник в виде сказочной бабочки, и… Только эти ангелы.

— Иже еси на небесех, — всплыла следующая фраза, а дальше слова поплыли друг за другом, складываясь в неслышную музыку там, внутри, освобождая его понемногу, по капельке, от тяжелых липких оков страха, позволяя ровнее дышать.

— Да святится имя твое, — шептал Игорь, все спокойнее, увереннее, и, когда он дошел до последних слов «но избави нас от лукавого», он окончательно проснулся, ангелочки обрели свой нормальный пошлый вид, а в комнату, разрушая все наваждения и страхи, ворвался солнечный луч.

Дышать еще было тяжело, и он даже не сразу осознал, что уже пересек границу между сном и явью, ибо первое, что он увидел, — это ночник-бабочка и брошенная рядом с кроватью книга, которую пытался прочесть вчера. На ней было тисненым золотом означено по-латыни, что «родственные вещи держатся друг друга» но он уже не спал, и душа его была свободна. Он стал собой. И теперь все выглядело иначе — даже чертовы ангелочки, хоть по-прежнему и были неприятны видом, стали обычными, дешевыми подделками под ренессанс.

— Слава богу, — выдохнул Игорь.

Он встал, оделся и, проходя мимо стены, едва удержался от искушения щелкнуть уродца, напугавшего его, по носу. Он даже уже поднял руку, но остановился.

Слишком сильным было еще то недавнее ощущение, что за ним следят…

— Теперь я должен идти сам. Отличие сна от яви в том, что во сне ведут тебя. И неизвестно куда. Возможно — на заклание…

Он мотнул головой, в которую не приходили раньше подобные мысли. Волосы рассыпались, упали на лицо. Он привычным жестом откинул их назад.

Почему-то ужасно хотелось пить. Жажда была такой невыносимой, во рту горько и сухо, словно накануне он выпил какой-то ужасной тягучей дряни, похожей на кровь.

На подоконнике стоял графин с водой. Он подошел, налил воды и посмотрел в окно.

Дома казались пустыми, на улицах никого не было. «Тут вечно спят», — подумал он. В городе сейчас уже появились бы прохожие, застучали каблучки по асфальту. А тут — даже ходят неслышно, как тени…

Чертово место — эта Старая Пустошь… Воплощение самых бредовых фантазий Эдгара Аллана По и компании…

«И душой из этой тени не взлечу я с этих пор. Никогда, о, nevermore!» — прошептал он и невесело усмехнулся.

Может быть, именно в этом разгадка?

В человеческих душах?

«Однако некогда рассиживаться», — подумал Игорь. Дом явно нуждается в заботе.

Паутина низко опускалась с потолка, как будто никто не жил здесь уже так давно, что успели вырасти новые поколения паучков…

Но это было не так, и Игорь подумал, что, наверное, все это связано со Смертью.

Где-то тихо пел женский голос. Игорь прислушался.

Голос был тихий, призрачный — похожий на Ритин. С тихим перезвоном колокольчиков.

«Вниз по теченью неба», — пела девушка где-то очень далеко.

«Может, вообще не в этом измерении», — усмехнулся он.

«Я жду героя, — пела девушка. — Чтоб миновать порог земных камней».

Мелодия была печальной и звала Игоря.

Он продолжал заниматься уборкой, стряхивая паутину и пыль.

Через некоторое время дом, освободившись от ненужного хлама, улыбнулся ему чистотой.

Только три фигурки выглядели нахмурившимися.

— Ну а вы что такие злые, ребята? — обратился к ним Игорь и взял в руки женскую фигурку, со змеей.

Что-то резко укололо палец.

Змея зашипела.

Игорь недоуменно посмотрел на нее.

Нет, это только показалось!

В глубине комнаты что-то стукнуло, будто из рук выпал тяжелый предмет.

Резкий мужской смех и женский голос: «Я ненавижу тебя!»

И — все затихло так же внезапно, как и началось. Игорь не успел даже понять, откуда вообще исходили странные звуки.

Остался только голос девушки.

— Да уж, ну и атмосфера тут, — пробормотал Игорь. — Однако хорошо, что я услышал это днем. Ночью почему-то приходят исключительно симпатичные старушки… Похоже, в этом доме безопаснее находиться ночью. Ну, если бы не эти ангелочки, конечно… И эти фигурки.

Он присмотрелся к женской фигурке, которую до сих пор держал в руках.

Змея у ее ног образовывала кольцо. Ее рот приоткрыт, и между зубов зажат кончик собственного хвоста.

Он знал, чей это символ.

Собственно, сам-то Игорь никогда не верил во всю эту чушь о поклонниках Уробороса. Но сейчас он видел это изображение Мириам, хранительницы Вечности, с символом Вечности у ног.

— Похоже, я попал в дурную компанию, — пробормотал Игорь, переворачивая фигурку, потом, вернув ее к себе лицом, щелкнул Мириам по носу. Ему показалось, что она нахмурилась. Он даже готов был поклясться, что в ее глазах полыхнула злость.

Уроборосу поклонялись вампиры. И язычники. И те и другие, если быть честным, Игоря совсем не устраивали в качестве «товарищей».

Ему даже захотелось собрать вещи и, в очередной раз не попытавшись вникать в сложность планов Господа насчет его скромной персоны, свалить отсюда подальше.

Но…

Он посмотрел на лестницу, ведущую на улицу. И снова представил девчушку с милым прозвищем, так смешно и доверчиво смотрящую ему в глаза. Ее кудрявые волосы, собранные на затылке в забавно подпрыгивающий при ходьбе хвостик.

Решительно поставив статуэтку на место, он посмотрел прямо в темные от ярости и обиды глаза и пообещал:

— Ладно, ребята, попробуем со всем этим вашим «джазом» разобраться.

И, накинув куртку, вышел из своего убежища в странный городок, сегодня ставший еще более непонятным, чем вчера.

Иногда с ней это случалось — когда снилось, что она дома. И все живы. Мать готовит завтрак, и Душке слышится запах яичницы, такой простой, реальной яичницы… Мишка собирает Аранту на прогулку, и мирно посапывает рядом Павлик, а папа и мама спорят на кухне о бабушке — сегодня воскресенье, они должны поехать к ней в гости. «Мы ничего никому не должны», — ворчит мама. Даже их ссора для Душки — сладка. «Аранта!» — кричит Мишка, и Душка просыпается.

Ее лицо мокро от слез. Глаза щиплет.

Она всегда просыпается в слезах, когда ей снится тот, прежний мир.

Маленький, счастливый мир уже стал этой запредельной Фулой, и Душке от этого так нестерпимо больно, так больно…

Вот и сейчас ей не хотелось вставать — хотелось снова закрыть глаза, уснуть и — видеть этот сон бесконечно, до самой смерти.

Но она встала, потянулась, играя нормальную, спокойную, рассудительную девочку, — Юлиан как-то сказал, что человеку свойственно верить в то, во что он играет. Вот Душка и старалась поверить в свою игру.

Пусть даже игра иногда была невыносимой.

Пока у нее это не получалось, но Душка думала, что все оттого, что она плохая актриса и неумелый игрок. Когда научится, станет легче.

— И жить тоже будет легче, — пробормотала она.

Но почему-то сейчас желание попасть туда, домой, в прежний, уютный и теплый мир, в эту самую «запредельную Фулу», было таким нестерпимым, таким острым, что горячие слезы подобрались к самым уголкам глаз, Душка мотнула головой и, стараясь не смотреть вокруг, открыла дверь ванной комнаты.

«В конце концов, я взрослая».

Она включила воду.

И, подняв глаза, увидела в зеркале не себя.

Женщина, держащая в руках ребенка, смотрела на нее, смотрела несмотря на то, что на месте глаз у нее были только раны, но Душка могла поклясться, что женщина эта ее видит и стоит она на краешке радуги, по которой сюда и пришла…

Из той, разрушенной, церкви. Душка видела ее остов, когда они гуляли с Юлианом по лесу и доходили до того самого пригорка, но тогда лицо Юлиана изменялось, он хмурился, в глазах появлялась ядовитая насмешка, и он спешил вернуться назад. Как-то Душка попросила его дойти до этой церкви, но он отказался, проворчав, что у него совсем нет времени, а все эти старые, замшелые религии разрушают Силу Воли и Разума, и он не понимает, почему у столь умной девочки возникают такие нелепые желания. Но Душка настаивала, и они дошли туда — правда, внутрь он заходить отказался. Душка же вошла — и почему-то там ей стало страшно. Наверное, потому, что у всех икон были уничтожены глаза, и все же — они смотрели. Все иконы были в полумраке, только женщину освещал луч, вот и получилось, что только эту женщину она и запомнила.

И теперь она видит ее. Женщина мягко улыбнулась ей, и из ее пустых глазниц исходили лучи странного радужного света.

«Это видение, — сказала себе Душка, не в силах отвести взгляд. — Это только видение… Мне кажется!»

Женщина протянула руку и мягко провела по Душкиной щеке. Так ласково и так тихо, что Душке больше всего захотелось схватить эту руку и прижаться к ней, прижаться, не отпуская, — даже в материнской руке никогда не было столько сочувствия и любви…

— Помоги тебе Бог, — едва слышно прошептала женщина.

И Душка почувствовала, как уходит ее страх, и теперь ей хотелось, чтобы эта женщина не исчезала никуда, потому что, как и Игорь, сохраняла тепло ее навеки утраченного прежнего мира или знала туда дорогу…

Но все исчезло.

Зеркало стало обычным. И отражалось там Душкино озадаченное и немного испуганное лицо.

Она пробормотала:

— Да уж… Все-таки мне нужен кофе. Мне очень нужен кофе.

Она закрыла воду, еще раз посмотрелась в зеркало, усмехнулась.

И уже собиралась выйти из ванной, как услышала тихий смех, и голос, странный, бесполый, призрачный, прошептал: «Passant, n’est-ce pas chose etrange qu’un demon soit pres d’un ange?»

* * *

«В принципе, он самый обычный, — думал Игорь, пока двигался по улице. — Несколько малолюдный, но все в порядке. Если учесть, что я — хронический бездельник, а вокруг меня в основном люди, привыкшие целый день торчать на работе, все вполне объяснимо».

Наконец он увидел маленький подвал, на котором переливалась огоньками вывеска «BAR».

«Ну, вот как чудно, — сказал он себе. — Даже бар у них обозначен иностранными литерами… Все как в цивилизованном мире. Такая ма-а-аленькая ласточка из простого, подлунного мира».

«Или, наоборот, в вашем простом мире — ма-а-а-аленькие приветы из Старой Пустоши», — тут же пришел ответ от невидимого собеседника. Но Игорь уже не обратил внимания, сочтя это за вечно присутствующий внутренний голос, с которым каждый ведет беседы и споры, как будто и в самом деле он есть, этот самый «альтер эго».

Он окончательно решил, что все его галлюцинации в странном доме просто результат нездорового образа жизни и усталости.

«Когда вернусь, начну пить витамины и бегать по утрам. И — снова буду стараться читать утреннее молитвенное правило. И вечернее».

Он и сам не верил в свои обещания, но сейчас ему все-таки казалось, что именно так он и будет поступать, чтобы самосохраниться, когда вернется в нормальную жизнь.

«Если вернешься», — тихо прошипел внутренний голос.

— Ну, постараюсь уж, и непременно вернусь. Если смогу. Во всяком случае, я очень постараюсь вернуться…

Толкнув тяжелую дверь, он вошел внутрь.

В баре царил полумрак, и почти никого не было. Несколько подростков, расположившихся с пивными кружками вполне уверенно, два субъекта с небритыми физиономиями, посмотревшие в его сторону с некоторым испугом, да официанточка.

То, что на него старательно не обращают внимания, Игоря не особенно задело. Может быть, они просто не любят чужаков. Во многих маленьких городах такая реакция у местных, а уж в Старой-то Пустоши…

Впрочем, девушка в белом передничке мгновенно оказалась перед его столиком и терпеливо ожидала распоряжений.

— Кружку портера, — сказал он.

Она, кивнув, исчезла ненадолго, чтобы через мгновение вновь явиться с большой кружкой темного пенящегося пива.

Игорь поблагодарил: пиво оказалось великолепным. Именно настоящим портером, с немного горьковатым терпким привкусом, от которого становилось яснее в голове и успокаивались нервы.

— Добрый день, — услышал он мягкий женский голос за своей спиной и обернулся.

От восхищения он застыл. Волосы, распущенные по плечам, отливали золотом. Огромные глаза казались изумрудными. Совершенные черты были нереальны своей пропорциональной правильностью.

Он никогда еще не видел женщины красивее. Разве что во снах. Во сне… Ему показалось, что эту девушку он и в самом деле видел уже — во сне, именно, и почему-то даже вспомнилось: «Я жду героя…»

— Здравствуйте, — пробормотал он.

Она непринужденно села напротив и, протянув узкую ладонь, представилась:

— Меня зовут Ариадна. Я рада видеть вас в Старой Пустоши.

Он улыбнулся в ответ, взяв эту ладонь в свои руки, и сказал:

— Ну, хоть кто-то рад меня здесь видеть…

* * *

Юлиан вдруг вздрогнул.

В Старой Пустоши что-то произошло.

Он втянул носом воздух и прикрыл глаза.

Шар медленно покачивался, и из него доносилось странное пение — тягучее и зыбкое, погружающее Юлиана в себя.

Сначала ему показалось, что в его Старой Пустоши появился Распятый.

«Нет, — пробормотал он. — Нет!»

Он не мог сюда прийти! Он не мог…

Юлиан сжал пальцы.

Слабый запах цветов коснулся его, как слабый ветерок. И где-то очень далеко запела птица.

Кто-то хотел разрушить его мир?

Да нет, кто-то разрушал его мир!

Может быть, сам Назарей не пришел, но кто-то принес сюда Его дыхание.

Юлиан вскочил и выглянул в окно. Пока еще Старая Пустошь была полна Служителями и теми, кто готов был стать ими. Пустые глаза или пустеющие уже понемногу, заученные фразы и жесты, иллюзия полной свободы и самостоятельности…

Но там, в самой ее глубине, уже находился человек, несущий с собой аромат цветов и пение птиц. Было глупо обманывать себя. Он чувствовал это — он всегда умел это почувствовать.

Покой Юлиана был нарушен.

Они молчали, и Ариадна не могла понять, что с ней происходит.

Внутри, там, глубоко, как будто рождалось новое дитя — не то, которое было ей навязано, а то, которого она ХОТЕЛА.

О, как ей хотелось вернуться сейчас назад!

Ничего не надо, ни этого чувства превосходства, ни пресловутой Вечности, потому что Вечность без этого человека, сидящего напротив нее, потеряла смысл.

Согласится ли он ступить за эту черту?

По его насмешливым глазам она понимала — нет. А по биению сердца понимала и другое — если бы он согласился, она бы не смогла так его полюбить…

Слово пришло само, родившись непонятно откуда, — «полюбить».

Она тихо рассмеялась, поднимая на него глаза, и, поймав нежность, с которой он сейчас смотрел на нее, немного согрелась.

— Ариадна! — услышала она за спиной, обернулась и встретила взгляд бармена.

«Он же мертвый, — подумала она, — он мертвый, его глаза ничего не выражают, и…»

Она снова посмотрела на Игоря — в глазах его была жизнь, и впервые эта жизнь так звала ее вернуться, казалась пьянящей, сладкой, желанной…

— Сейчас, — проговорила она, не в силах уйти. — Мне надо петь. Ты дождешься меня?

Он кивнул.

Да, он ее дождется. Она знала, что он обязательно дождется. Ей даже на минуту показалось, что он и пришел сюда ради нее…

Она поднялась, неловко задев пепельницу — хрустальную змейку. Змея упала, разбившись на мелкие осколки.

— Ох, прости, — почему-то огорчился он, как будто именно он разбил ее.

Впрочем, может, и разбил? Или, вернее, разбил нечто куда большее, чем пепельница?

Она рассмеялась, впервые за долгое время.

— Это не страшно, — махнула она рукой. — Это даже ХОРОШО.

Она повернулась и пошла к сцене, наступив на один из осколков — маленькую хрустальную головку змеи.

Ей показалось, что из-под изящного каблучка раздалось шипение. И она раздавила ее сильнее, с наслаждением, которое удивило ее саму.

Поднявшись на сцену, она нашла глазами его фигуру. Улыбнулась и вдруг, вместо своей обычной глупой песни про «страстную любовь», запела неожиданно сильным и нежным голосом:

— «Вниз по теченью неба…»

Юлиан поднялся.

Теперь у него не было сомнений. В этом сонном покое рождался ветер. Расправляя крылья. И — это был человек.

Человек, который откажется ему подчиниться — Юлиан почувствовал это, — а каждый, кто отказывался подчиниться ему, был… сильнее. И значит, имел шанс победить.

Его кулаки непроизвольно сжались.

— Нет, — пробормотал он. — ЭТОГО не должно случиться.

— Что с тобой? — спросила Душка, появившаяся на пороге.

Сейчас он пугал ее. Лицо перекосилось, вокруг губ залегла жесткая складка.

«Повелитель змей», — вспомнила почему-то Душка очень старую сказку. Юлиан сейчас был именно таким — холодным и ПУСТЫМ.

Он не слышал ее, погруженный в собственные мысли, и эти мысли не были доступны Душке, но они ей НЕ НРАВИЛИСЬ.

— Юлиан! — позвала она уже громче.

Он вздрогнул и повернулся к ней. Теперь он стал прежним. С той же неизменной ласковой улыбкой.

— Что, маленькая? Что произошло?

— Что это с тобой случилось? — спросила Душка.

— Все в порядке, — произнес он. — Ты зря перепугалась…

Он помолчал, а потом странно зло пробормотал:

— Все будет хорошо. Спектакль еще не окончен, не так ли?

* * *

Душка с трудом дождалась вечера.

Юлиан почему-то передумал и никуда не пошел, а найти предлог, чтобы уйти, Душка никак не могла. Сначала он уже шагнул к двери, но, сжав губы, вернулся, долго смотрел на стеклянный шар, что-то бормоча, и Душка удивилась — она первый раз видела его таким напряженным и нервным. «Он боится кого-то», — догадалась она. Она попыталась заговорить с ним, но он ответил резко и невразумительно, Душка поняла, что сейчас лучше его не трогать. Поэтому она сидела у окна, глядя на парящие над землей первые снежинки. Она так увлеклась этим занятием, что ей даже показалось, будто где-то поют птицы. Но этого не могло быть — даже когда тепло, птицы здесь не пели, что уж теперь, когда начинались холода?

Юлиан все ходил по своей комнате — она слышала его шаги и едва уловимое бормотание.

Она даже разобрала некоторые слова — он говорил по-французски: «Passant, n’est-ce pas chose etrange qu’un demon soit pres d’un ange?»

Он повторил эту странную фразу несколько раз. Потом вышел в комнату, где была Душка, глядя мимо нее, кивнул, налил в стакан воды, выпил одним глотком и снова вернулся к себе.

«Как будто его охватило безумие», — пожала плечами Душка, ощущая странное равнодушие. Ну и пусть.

Наконец Юлиан оделся и ушел.

Теперь Душка была свободна. Повременив немного, она надела куртку и без шапки, в легких ботинках скользнула за дверь почти невидимой тенью.

Радостное предвкушение встречи с Игорем делало мир вокруг нее совершенно иным, чем был он до этого. Казалось, теперь вокруг нее неведомый художник добавил в холодную палитру несколько теплых тонов, и они стали доминантными, несущими на своих крыльях весь окружающий мир.

Она подошла к дому и уже открыла дверь, как два голоса донеслись до нее, заставив резко остановиться.

Она тихо подошла к окну.

Игорь был не один. Его рука играла с роскошными белокурыми волосами. Он то наматывал белокурый локон на палец, то отпускал его…

Тихо рассмеявшись, его собеседница склонилась к его ладони и поцеловала ее. Теперь Душка прекрасно видела ее профиль.

Горячая волна гнева и обиды заставила Душкин рассудок замолчать.

Ариадна. Снова она.

Душка сжала кулачки, закрыла глаза и бросилась прочь.

От стены отделилась тень.

Юлиан посмотрел вслед тающей в темноте Душкиной фигурке и ухмыльнулся:

— Я же сказал, игра еще не окончена. Приобретая одно, теряешь другое. Все еще будет хорошо — так, как я задумал. — Он посмотрел в темное небо и пробормотал: — Я, а не Ты. Именно так!

Ариадна проснулась и даже не сразу смогла вспомнить, что с ней произошло накануне. Что-то очень хорошее.

Что-то похожее на перезвон рождественских колокольчиков из далекого детства…

Она улыбнулась и открыла глаза.

Ах да.

Его светлые волосы смешивались с ее. Она нежно дотронулась пальчиками до его губ, едва-едва, словно боясь стереть с них улыбку.

Сейчас все, что было с ней раньше, уже не имело значения. Вчерашний день померк, а завтрашний…

Она не хотела думать про завтра. У нее есть СЕГОДНЯ, и это главное.

Легко вскочив с кровати, она надела его рубашку — слишком большую для нее.

Бросив взгляд в зеркало, она увидела там совсем юную и новую, неожиданную Ариадну — без косметики, не с причесанными волосок к волоску, а лохматыми волосами, — эта Ариадна показалась ей очень симпатичной, совсем девочкой.

Она вошла в кухню и включила магнитофон, стоящий в уголке.

«Серебро Господа моего», — тихо пел мужской голос. Ариадна закрыла глаза, отдаваясь ритму странных слов. Они волновали ее больше музыки.

Серебро…

«Я ранен светлой стрелой — меня не излечат. Я ранен в сердце — чего мне желать еще? Как будто бы ночь нежна, как будто бы есть еще путь — старый прямой путь нашей любви».

Она слушала, прижав к щекам ладошки, и плакала, потому что это было про них, это была их любовь, и ей подсказали, как все это называется…

«А мы все молчим, а мы все считаем и ждем, — продолжал петь голос. — А мы все поем о себе — о чем же нам петь еще? Но словно бы что-то не так, словно бы блеклы цвета, словно бы нам опять не хватает Тебя…»

Когда песня закончилась, Ариадна перемотала ее снова, в начало, и так несколько раз, запоминая слова, тихонечко подпевая и купаясь в волнах нежности, заполняющей вокруг весь мир, веря каждому слову, пропетому этим голосом, зная, что это — про них с Игорем:

«И как деревенский кузнец, я выйду засветло. Туда, куда я — за мной не уйдет никто. И может быть, я был слеп, и может быть, это не так, но я знаю, что ждет перед самым концом пути. Серебро Господа моего… Серебро Господа… Ну разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе? Серебро Господа моего… Серебро Господа… Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской…»

О, она действительно ощущала себя сейчас в серебряном потоке, находясь внутри этого чуда.

Она плавно двигалась в такт музыке, к середине песни уже начав подпевать громче, с удивлением пробуя на вкус слово «Господь» и не понимая, что с ней происходит — словно каждый раз, когда она произносит Его имя, Он разрушает преграды враждебности, нагроможденные между ними.

Мысли о Юлиане она прогоняла — сейчас ей не хотелось думать о ПЛОХОМ. Правда, ее немного удивило то, что Юлиан, так долго бывший ее другом, теперь стал плохим.

Ведь долгое время именно он заменял ей погибших родителей, пока она не выросла.

Внезапно она остановилась, почувствовав на себе холодный и пристальный взгляд.

Медленно обернувшись, сразу определила, чей он. Она не ожидала увидеть здесь эти фигурки.

Впрочем, Юлиан постарался поставить их везде — как свои глаза. Свои уши.

— Привет, глаза и уши, — насмешливо произнесла Ариадна. — А между прочим, подсматривать — нехорошо.

Она решительно потянулась к фигуркам рукой, но на одно мгновение все погрузилось в темноту.

Она увидела страшную картину — Игорь был привязан к дереву, и к нему приближался огромный Уроборос, довольный новым жертвоприношением. А сама Ариадна что-то кричала, кричала окровавленным ртом, но вместо слов у нее получалось только мычание. А недалеко маячил силуэт Юлиана, держащего свою руку на плече той девочки, которая так была ему нужна, что…

Нет, она не будет больше бояться!

Однако она-то знает, в какие игры любит играть ее Учитель!

— Серебро моего Господа, — прошептала она, ощущая, как возвращаются к ней силы.

Она открыла глаза. Страх прошел, уступив место ярости. Размахнувшись, она швырнула фигурки в камин, наблюдая, как шипит и трескается их эбонитовая поверхность.

— Что, теперь мне не будет пощады? — прошептала она.

И усмехнулась неожиданно упрямо и дерзко, прекрасно понимая, что он сейчас видит ее улыбку.

Кто-то дотронулся до ее плеча, и она вздрогнула, обернувшись.

Но это был Игорь. Нормальный, немного сонный и улыбающийся Игорь.

Она улыбнулась в ответ и прижалась к его плечу.

«Не важно, сколько у нас времени, — подумала Ариадна, наблюдая за яркими вспышками огня в камине, причудливо преобразующимися то в силуэт змеи, то в странный крест, — главное в другом. В том, что пока еще оно у нас есть!»

 

Глава 9

«Ну вот… Сейчас я починю эту ужасную пакость, — подумал Игорь, — и у нас станет все в порядке со светом».

В доме горели только несколько ламп — остальные почему-то не желали этого делать. Он быстро разобрался, впрочем, в чем дело, — просто кто-то явно недавно перерезал провода, а потом наспех соединил их.

То ли ограбить хотели, то ли существовали другие причины. Ликвидировать поломку было делом вообще-то довольно плевым — были бы руки да голова, остальное дело техники.

Он почти закончил справляться с житейскими мелочами, как вдруг почувствовал на затылке чей-то не очень-то добрый взгляд.

«Та-а-ак, — подумал он, поднимая голову, но еще не обернувшись. — Кажется, меня посетил Некто, Не Питающий Симпатий!»

«Хорошо, что уже не время привидений, — усмехнулся он про себя. — А то я подумал бы, что меня решил навестить Сатана».

— Думаю, ему в данный момент не до вас, — холодно произнес голос за его спиной. — Впрочем, как и вашему… Хозяину. Ведь вы из породы рабов, так?

Игорь напрягся. Ему не нравились эти слова. Совсем не нравились.

Резко обернувшись, он окинул пристальным взглядом говорящего.

Он узнал его сразу. Та высокая фигура, немного нелепая в странной женственности, по-прежнему не оставляла его воображения.

— Я как-то не задумывался раньше над степенью человеческого идиотизма, — ответил Игорь. — Вы, надо думать, из тех самых свободных личностей, которые расплачиваются душой за дешевые подделки из мелких китайских лавчонок?

На губах пришельца мелькнула усмешка. Он, не спрашивая у Игоря разрешения, прошел в комнату и уселся в кресло, не снимая своего мешковатого плаща.

Нет, он не испугался того, который сидел в кресле, у окна. С высоким бокалом, до краев наполненным красной тяжелой жидкостью, — Игорь не сомневался, что это вино, которое незнакомец отпивает маленькими глоточками, называется «Черный бык Аранхуэзский». Он знал это. Не кагор же ему пить, в самом деле…

Незнакомец слегка улыбнулся — одними губами и, не оборачиваясь, проговорил своим мягким голосом:

— Почему вы думаете, что я не могу пить кагор? Потому что это вино, благословленное Им? А я как бы не выдержу, опалившись, так? — Он негромко рассмеялся.

Игорь не ответил. Какой смысл говорить с тем, кто понимает твои мысли, читает их раньше, чем ты успел поставить точку в предложении…

Он снял очки, этот незнакомец, и теперь выглядел совсем не так, как вначале. Как будто очки на самом-то деле были маской.

Незнакомец, как оказалось, был красив — Игорь отметил это про себя с некоторым удивлением и равнодушием. Его черты лица были правильны, высокий лоб — идеальный по форме — свидетельствовал о недюжинном уме, светлые волнистые волосы, стянутые на затылке небольшой лентой, были густы и отсвечивали золотом. Ему не хватало нимба… «Еще бы нимб, — подумал Игорь, — и он будет вылитый ангел». С таких лиц пишут иконы… Нет, он не вызывал в нем страха, этот незнакомец. Он был слишком обаятельным, чтобы вызывать какие-то темные чувства… И именно это «слишком» заставляло его настороженно ожидать подвоха. «Люди не бывают так совершенны, — подумал он. — У людей наверняка найдется что-то лишнее, а у этого ничего лишнего не было. Он был…»

— Само совершенство, — услужливо и насмешливо подсказал детский голосок.

Само совершенство…

И в то же время в этом его совершенстве было что-то отталкивающее, хотелось отвернуться.

Страшная догадка начала проникать в сознание — слишком невероятная, слишком страшная, слишком невозможная, нарушающая привычность мира: мир этот ты сам таким видишь, и все видят, и никто не хочет увидеть правду, поэтому вы и приходите сюда, глупые му-у-у-ухи, вы становитесь мухами, потому что Другой приходит к вам нагим, убогим, больным, а вы — эсте-е-е-еты, вам подай что-нибудь красивое, совершенное по форме… Так почему ты его сейчас не принимаешь всей душой, а? Ты — выбирающий оболочку, посмотри, посмотри, какие идеальные черты, какая совершенная оболочка у… Nevermore!

Он и в самом деле смотрел, не в силах оторваться от совершенной красоты, а незнакомец улыбался равнодушно и надменно, что ему Гекуба, в самом-то деле, мы просто воскликнем — аллилуйя, ему, надменному совершенству…

Он с огромным трудом оторвал свой взгляд от этого лица и посмотрел вокруг — теней не было, комната была обычной, слишком обычной, в ее обыденности присутствовала угроза, опасность…

Вот тут он ее и увидел.

Она сидела в углу, на стуле, одетая в черное глухое платье. Высокий воротник закрывал шею, длинные рукава скрывали руки, и только пальцы, длинные, тонкие пальцы, беспрестанно шевелились, как будто что-то плели… Сначала ему показалось, что она смотрит на него, — ее бледное, красивое лицо было направлено к нему, — но эти огромные, темные глаза ничего не видели! Странная женщина была слепой… Он понял это сразу, стоило только попытаться увидеть ее зрачки — и споткнуться, обжечься об их неподвижность…

Ее тонкие пальцы продолжали свою работу. Бесконечность движений, казалось, ее не утомляет — она продолжала равнодушно смотреть на него, не видя, лицо ее было бесстрастным. Но — ее руки… Они видели. Они видели его мысли, его желания, его самые тайные, самые тщательно спрятанные, постыдные надежды, и они вплетали их в затейливый узор.

— Так, в полночной тишине, саван здесь плетется мне…

Он все больше и больше погружался в движения легких пальцев, ощущая себя то пушинкой, легкой и невесомой, летящей по ветру, то камнем, брошенным в воду, то кругами, расходящимися по этой воде… Ему было то больно, то сладко и очень хотелось, чтобы она скорее завершила работу, он хотел примерить это на себя, в надежде, что все чувства станут бесконечными и он…

— О, эта работа никогда не закончится, — услышал он голос незнакомца. — Приходится постоянно менять фасон, видите ли… Люди так непостоянны, сегодня им нравится одно, завтра они готовы сломя голову нестись за новым идеалом…

Он почти не обращал внимания на его слова. Все глубже он погружался в ослепительную красоту этого тонкого, причудливого одеяния, которое плели тонкие, быстрые пальчики слепой. Уже почти ничто не занимало его — только возможность хотя бы на несколько мгновений ощутить на себе сказочную эту невесомость, о, он знал уже — в эти мгновения он почувствует себя счастливым, и все его желания — самые тайные, самые невыполнимые — исполнятся!

— Так, в полночной тишине, — услышал он детский голосок, грустный и безнадежный, — саван здесь плетется мне… Теперь, когда ты увидел Паучиху, можно надеяться только на чудо. На истинное чудо, на внезапно вспыхнувшую в ночном небе радугу, на звезду, упавшую в ладони, на луч солнца, ворвавшийся в темноту… На ангела Господня…

«По тропинке одинокой я вернулся из страны, где царит во тьме глубокой призрак Ночи-сатаны, — тихо проговорил этот голосок. — На окраине далекой, средь отверженных духов, — вне пространства и веков…» Если бы люди вслушивались в предупреждения, а не называли их спешно безумными мыслями, они узнали бы про Старую Пустошь… Но — легче признать все предупреждения вымыслом и бредом воспаленного рассудка. Потом же, когда тебя опутают сети Паучихи, легче внушить себе, что Паучиху на самом деле зовут Фортуной и — это такая удача! Вот, ты поймал ее улыбку, она увидела тебя слепыми глазами…

Людям даже кажется, что это они поймали ее — ан нет, это она поймала рыбок в свои прочные сети, из которых не вырваться! И власть, успех, богатство — все эти миражи человеческого воображения — появляются, человек счастлив и уже не замечает, что оказался в пустыне, где только и есть что миражи, он уже перешел через мостик, с одного берега.

— Мира! Не балуйся! — погрозил куда-то в пустоту его гость, теперь Игорь снова видел его прежним — он надел очки и снова стал обычным, похожим на учителя химии или на… библиотекаря. — Думаю, вам еще можно отсюда уехать, — сказал он, разглядывая Игоря сквозь холодные стекла круглых очков. — Я бы не хотел давить Божьих червячков.

— Да? — удивился Игорь, с интересом рассматривая нахала. — Кажется, вы из той породы, что в детстве перечитали Булгакова и теперь решили изобразить мне Воланда. В каком месте по вашему плану мне должны отрезать голову?

— А вы, надо думать, ничего, кроме Писания, не читаете, — рассмеялся гость. — Причем настолько точно следуете ему, что ушли из церкви. Так?

— Вот уж это не ваше дело, — бросил Игорь, закуривая сигарету. — У меня почему-то нет никакого желания обсуждать свои сложности с вами.

— У меня тоже, но… Дело в том, что я хочу от вас одного одолжения. Вы позволите просить вас о нем?

— Попросите, я подумаю, как мне отреагировать.

— Уезжайте отсюда, — сказал его гость. — Не нарушайте счастья здешних жителей. Я дал им его, и не в ваших силах повлиять на ход событий…

— Каких? — заинтересовался Игорь. — Вы тут, случайно, не Страшный суд готовите? А Господь в курсе? Или вы, как всегда, предпочитаете действовать без его ведома и согласия?

Он рассмеялся в лицо гостю. Тот выглядел смешно — приподнятые брови и вытаращенные глаза.

— Я вас предупредил, — наконец пришел в себя пришелец. — Ваше дело самому решить, будете ли вы живы или…

— Можно вас тоже попросить об одной услуге? — насмешливо произнес Игорь.

Его собеседник оживился:

— Конечно…

— Насколько я понимаю, вы избираете для меня мучительную смерть? И думаю, что вы в конце концов очень захотите позлить Бога. Так вот, я хотел бы, чтобы вы, уважая мои чувства, распяли меня вниз головой. Как апостола Петра. Я, видите ли, недостоин умереть так же, как мой Господь. — Он издевался над Юлианом.

Юлиан мстительно поджал губы.

— Вас никто не собирался убивать. Мы нормальные люди…

— Вот как? — рассмеялся Игорь.

— Мы нормальные люди, мы цивилизованные люди.

Эту фразу Юлиан процедил сквозь зубы.

— А вы вообще-то — ЛЮДИ? — насмешливо поинтересовался Игорь. — Или всего лишь кучка теней, вяло плывущих туда, куда дует ветер?

Юлиан стиснул зубы. Проклятия готовы были сорваться с его губ, но это говорило бы о начале Поражения.

Великий Магистр должен оставаться спокойным.

Великий Магистр должен оставаться холодным и рассудительным.

— Я надеюсь, что вы внемлете моей просьбе и покинете Старую Пустошь.

— А почему? — Игорь явно забавлялся.

— Что — почему?

— Почему я вам так мешаю?

— Я объясню вам это потом. Не сейчас.

Он поднялся.

— Уезжайте, — обернулся на пороге. — Вам здесь не место.

— Надо же, — пробормотал Игорь. — А я раньше думал, что только я сам вправе решить, где мое место…

Юлиан дернулся, но ничего не сказал.

— Прощайте, жаль, что у вас отсутствует здравый смысл, — проговорил он.

Растаяла женщина, и Игорь не удержался от насмешки:

— Прощайте, дешевый трюкач-гипнотизер!

Юлиан ничего не ответил, только усмехнулся.

Он вышел на улицу, и приступ злобы, сотрясающий его органы еще минуту назад, прошел.

«А ведь он сам подсказал мне, что я должен сделать, — пробормотал Юлиан, мстительно улыбаясь. — Сам подсказал…»

Душка уже довольно долго сидела, глядя на шар. Иногда она качала его ладошкой — туда-сюда.

— Почему ты такая грустная? — спросил Юлиан, появившись в комнате.

«Как неслышно он ходит, — недовольно поморщилась девочка. — Все-таки он и правда похож на змею…»

Она ничего не ответила, продолжая раскачивать шар.

— Даша, а ведь ты забыла про свой день рождения!

— Я не хочу его, — проговорила девочка. — Знаешь, в чем беда, Юлиан? Я вообще ничего не хочу!

«Кроме — хотя бы еще одного! — разговора с ним, — подумала Душка. — Еще я, конечно, хочу, чтобы все вернулись. Тогда мы бы уехали отсюда».

Но это невозможно. От осознания невозможности на глазах у нее навернулись слезы.

— В этом мире нет ничего невозможного, деточка, — мягко сказал Юлиан. — Думаю, тебе понравится день рождения…

— Да, конечно, — рассеянно-вежливо пробормотала Душка. — Он обязательно мне понравится.

* * *

Несмотря на холодный ветер, Ариадне было тепло. Тепло растекалось по ее душе, заставляя ее улыбаться — не так, как она улыбалась обычно, а по-другому.

«Он смог разбудить в тебе девочку, Ариадна. Просто он сумел увидеть ее — тщательно спрятавшуюся от человеческих глаз».

«А ведь я тебя и сама забыла, — с горечью подумала Ариадна. — Забыла, какой была я раньше».

— Ариадна!

Она обернулась, немного резко. Словно подул сильный ветер или сердца коснулось холодное предчувствие грядущей беды.

Его серые глаза смотрели на нее. В нее. Пытаясь проникнуть в ее сокровенные, скрытые мысли.

Она усмехнулась. «Нет, — ответила она этому пронзительному серому взгляду. — Я выросла. Я не боюсь тебя…»

— Ариадна, детка…

Его голос звучал мягко, но Ариадна подумала, что, если бы Господь наделил голосом змей, они разговаривали бы именно так.

— Что это за человек пришел в Старую Пустошь?

Он явно хотел казаться равнодушнее, чем был на самом деле. Ариадна уловила в его голосе нотки злости и страха, и ее душа ответила радостью.

Великий Магистр боялся!

Кого? Простого парня, неизвестно зачем здесь появившегося?

— Раньше ты радовался новым игрушкам, — задумчиво улыбнулась Ариадна. — А теперь… Что так испугало тебя?

Она забавлялась его раздражением.

— Ис-пу-га-ло? — Он нервно рассмеялся. — Кто говорит о страхе? Его нет и в помине, дитя… Просто…

Он задумался и посмотрел на серое, мглистое небо. В его маленьких очках отразилась вся бессмысленность Вечности, в которую он служил проводником. Вечности — и чего-то еще, скользкого, как Уроборос. Лживого, как Уроборос. Злого, как…

— Просто он начал мне мешать, а это вряд ли устроит кого-то. Думаю, ему следует умереть.

Он произнес эти слова мягко, лаская каждую букву, каждый слог. Он явно упивался словом, от которого саму Ариадну передернуло.

— Почему ты говоришь это мне? — Она постаралась казаться равнодушной. — Я что, устроилась к тебе на работу киллером? В конце концов, ты становишься банальным, друг мой! А насколько я помню, именно банальность тебя раздражала всегда. Ты хотел КРАСИВОЙ игры… А может быть, ты просто заигрался, мой бедный мальчик? Или, сам того не ведая, забрался в такое место, где, помимо тебя, в игру вступила еще некая сила, неведомая и неподвластная тебе? Подумай, Юлиан, ты кого боишься-то? Раньше ты говорил, что тебя страшит только человек, в котором нет греха, за который можно уцепиться, превратив его в веревочку, в бикфордов шнур, который ты поджигаешь, и — бац! Человек летит на воздух. Следующим постулатом было — таких людей нет, поэтому ты будешь играть вечно, пока, как старый Мерлин, не найдешь ту самую лазейку в другое измерение.

Она перевела дух и посмотрела на него. Он стоял, немного наклонив голову. На его губах играла насмешливая улыбка, но Ариадну уже нельзя было обмануть — этой усмешкой он ЗАЩИЩАЛСЯ.

— Так в чем же дело? Сейчас ты, как в детской сказке, протянешь мне кинжал и попросишь его убить? Он же нормальный парень, и грех в нем есть… Он не ангел с крылышками, который мог бы напугать тебя! Хочешь, Юлиан, я скажу тебе, почему ты боишься его? Ну?

Он молчал.

— Ты боишься не его, Юлиан, — улыбнулась она. — Нет, не его… Того, Кто в нем живет. Того, Кто делает его, парня, не знакомого с твоими экстрасенсорно-медиумическими штучками, куда сильнее тебя. Да и не только тебя… Вот ведь как обидно, Юлиан, — какой-то мальчишка, бывший дьякон, куда сильнее Великого Магистра! Великого Чернокнижника Юлиана, — ну как с этим смириться?

Она рассмеялась.

— Ты глупа, — холодно сказал Юлиан, сверля ее злым взглядом.

— Может, и так, — согласилась Ариадна. — Но меня уже научили любить, Юлиан. И знаешь, что самое неудобное? Научившись любить, я разучилась убивать. Поэтому не протягивай мне свой кинжал — я не возьму его. Даже на обещание убить не согласна. Потому что даже одно такое обещание оскверняет мою душу. А она у меня, оказывается, есть, Юлиан! И… — Она помолчала, вслушиваясь в то, что обрела, и добавила: — И в тот момент, когда я ее обнаружила, я вдруг поняла, что ничего драгоценнее у человека вообще нет… Только эта птичка внутри, от которой становится тепло или страшно или хочется заплакать, потому что она нуждается в любви. Она нуждается в Боге. Ей только с Ним хорошо. Как и мне хорошо с ней. Понимаешь? Хотя ты не можешь это понять. Ты ее убил, Юлиан, и сам стал самоубийцей. Мне тебя жалко, но я не стану помогать тебе! Потому что магия души, Юлиан, сильнее твоей магии!

— Нередко она приводит к смерти… — загадочно улыбнулся собеседник.

Так… Он угрожает ей.

— Знаешь, что я думаю, Юлиан? — улыбнулась она. — Смерть не самое страшное. Куда страшнее стать такой, каким стал ты. Видишь ли, в чем дело… Любовь нередко зовет на костер, на крест, и потому в такой момент ты побеждаешь Смерть. Именно Любовью, Юлиан, а не этой твоей дешевой игрой в заклинания! Прости, но мне пора!

— Куда ты спешишь? На этот свой крест?

— Может быть, — спокойно ответила Ариадна. — Если это единственный путь к Богу, я согласна на крест. Но — эта высокая честь для меня недосягаема…

Она встала и пошла к бару.

Он смотрел ей вслед, уже не замечая начинающегося ветра. То, что сейчас произошло, было страшнее. Ариадна, его девочка! Его старшая девочка, всегда послушная и податливая, доверяющая каждому его слову.

А-риа-дна…

Она…

В первый раз она отказалась подчиниться ему!

«Конечно, можно и уйти. Прихватив с собой Ариадну и Душку, — подумал Игорь. — Но как я понимаю, место в дилижансе только одно. Однако в чем секрет того, что он так неодобрительно относится к моему присутствию? И почему он вцепился в этих израненных душой девочек? Что он, питается…»

Он осекся. Мысль, пришедшая ему в голову, была отвратительна и страшна.

Питается их болью. Их страхом. Одновременно выращивает служительниц Уробороса.

— Ах ты, старый козел! — пробормотал он. — А может, вся твоя дьявольская игра и рассчитана на беззащитных зрителей, которых ты обманываешь?

Он услышал вдруг тихий шепот — как шелест сухих листьев: «Толпа хочет быть обманутой — так обманывай!»

Один из «небесных созданий» на стене ухмыльнулся ему в лицо, и сначала он решил, что ему это кажется, но второй пухлый ребенок затянулся неизвестно откуда взявшейся сигаретой.

«Сон продолжается, — подумал он, — это просто продолжение сна…» Он подошел ближе к стене, пытаясь заставить себя увидеть реальность. Но ангелочек нагло продолжал ухмыляться, второй выпустил ему в лицо струю дыма — он невольно поморщился и чихнул — и гадко засмеялся.

— Бред какой-то, — пробормотал Игорь. — Этого не может быть…

— Да пошел ты, — процедил сквозь зубы маленький курильщик, и голос у него оказался хриплым и неприятным.

«Странные ангелы», — подумал он. Впрочем, ангелы эти скорее были похожи на воробьев. И крылья у них маленькие, остроконечные и серые.

Точно в ответ раздался шелест крыльев. Ангелы отделялись от стен, и теперь они рассаживались на книжных полках, продолжая смотреть на Игоря с хищной и злой насмешливостью, болтая в воздухе крошечными пухлыми ножками, — они и в самом деле были похожи на стаю воробьев.

Они ждали чего-то, и это ожидание пугало больше всего.

Резко обернувшись, Игорь невольно отпрянул.

Прямо перед ним, немного наклонившись вперед, стояла мрачная и высокая фигура.

Тень.

Нет, это не было тенью той симпатичной старухи. Это не был и беззащитный призрак жертвы — от нового Гостя веяло холодом.

«Тебе не справиться. Я не смог. Тебе тоже не справиться с ним…»

Он закрыл глаза. Но голос все-таки продолжал звучать — так, словно Тень торопилась сказать ЭТО:

— Уходи. Уходи отсюда!

— Нет, — помотал головой Игорь. — Теперь уж я точно не уйду!

И когда он открыл глаза и убедился, что наваждение исчезло, снова уверенно произнес:

— Не люблю, когда, чтобы напугать меня, используются дешевые эффекты. Поэтому я не уйду… Тем более что мне даже стало интересно — чем это я так вас перепугал?

* * *

Ариадна еще долго чувствовала Юлианову злость. Он исходил злостью и был сейчас слаб.

Судя по его настроению, ему осталось сделать совсем немного шагов до собственного края пропасти.

Она улыбнулась.

Сейчас она знала, как себя вести. О, она тоже мастерица играть — еще какая!

«И ты уверена в том, что делаешь это лучше?»

Голос внутри сейчас напоминал ей шипение змеи. Она остановилась и посмотрела в темный зал.

Там было все как всегда. Ничего не меняется в убогом мирке, придуманном изощренным умом. ОНИ сидят и пьют пиво. Или дешевый портвейн. В принципе, ИМ наплевать, о чем сейчас думает певица на сцене. Одетая в блестящее платье, которое так любила раньше и так ненавидит теперь.

Платье, напоминающее шкуру змеи.

Делающее и ее похожей на змею.

«А в чреве своем ты носишь Змея…»

Она отпрянула. Сейчас ей казалось, — о, она была готова поклясться в этом! — что из темноты зала на нее смотрит множество Змей с крошечными злыми глазками.

Если присмотреться повнимательнее, она наверняка увидит наклеенные улыбки. Сейчас они будут многообещающими. Злыми.

«А вот и не боюсь, — по-детски тряхнула головой Ариадна. — Знаете, в чем ваша ошибка? Я вот взяла да и исчерпала весь запас зла. Наверное, он тоже не неисчерпаем, а? Впрочем, у вас ведь нет души… Вы заплатили ею. За этот блеф, за дешевенькую игру Юлиана».

Она зло рассмеялась.

По залу прошло легкое движение — почти неуловимое, как шелест осеннего ветра.

Они двигались к сцене.

О, черт, подумала Ариадна, невольно ища выход. Она сделала движение к внутренней двери, но внезапно споткнулась о твердое и ЖИВОЕ тело. Выставив вперед руки, ничего не видя, поднялась. «Кажется, я расшибла лоб», — подумала она.

Кто-то щелкнул выключателем. Теперь стало окончательно темно.

Ариадна почувствовала, как вокруг ног обвивается мощное тело.

«Уроборос», — устало подумала она.

Она стояла, боясь пошевелиться. У ее ног, кусая собственный хвост, свернулась кольцом Змея.

И все ближе и ближе подходили ОНИ. Ариадна подняла глаза к потолку, зная, что уже никогда не увидит неба.

— Мириам, — пронесся по залу шепот. — Принеси жертву Уроборосу. Уроборос нуждается в жертве, Мириам!

«Я смотрю на голубой экран, самой лучшей из любых программ, как туман — облака. Алый плот уносит река. Я жду заката, плеска весла…»

Она не знала, откуда слышится этот голос. Женский, хрупкий, так похожий на ее. Словно это она пела сама.

«Я жду отъезда навсегда, я жду прощанья, я жду гудка, где та рука, что даст мой трап мне?»

«Вниз по теченью неба», — вспомнила Ариадна и улыбнулась. Сейчас она видела перед собой разливающееся по этому небу серебро. Серебряные потоки воздуха окружали ее со всех сторон и, подхватывая, уносили вдаль, вдаль от этих злых глаз, тянущихся к ней рук, от свернувшейся кольцом Змеи — вниз, по течению…

Неба.

Когда все было кончено и тело Ариадны сползло вниз, Юлиан, стоявший до этого в дверях бара, едва заметно улыбнулся и вышел.

Так же незаметно, как и появился.

Что ж, теперь она умирает. Она испытывает самую мучительную агонию…

Она платит по счету! Никто не вправе пытаться обмануть его, Юлиана.

Он был почти доволен.

Почти — если бы не одна постоянно беспокоящая его мысль.

Он пытался изгнать ее из головы, но она продолжала отравлять его настроение, портя игру.

Потому что сейчас, в этом красивом представлении, появилась странная нотка.

Раньше такого ощущения не возникало. В ИГРУ играл только Юлиан.

Но теперь — о, он был готов поклясться в этом! — теперь тут незримо присутствовал кто-то еще, невидимый, странный. И сейчас — победил ли Юлиан Ариадну?

«Все покажет завтрашний день, — успокоил себя Юлиан. — Если победил я, значит, завтра Ариадна вернется в облике Мириам. Хранительницы Уробороса».

Но что бы он ни думал, беда-то была в том, что он вдруг очень остро осознал, что начал проигрывать.

Потому что Ариадна не вернется.

— Никогда не вернется. Она ушла, твоя Ариадна… И знаешь к кому?

Он закрыл уши. Слушать этот насмешливый голос он не мог. Но голос продолжал, пытаясь прорваться:

— А она ушла к Богу… Как дети!

— Ложь, — пробормотал Юлиан. — Ложь!

Но тот голосок все еще смеялся, тонко, издевательски. Тот голосок, который разговаривал с ним всю жизнь, теперь предавал его, издевался над ним!

Оставлял Юлиана совсем одного?

— А Распятый оста-авил тебя с носом, Юлиан!

Впрочем, нет. Черт с ней, с Ариадной… Душка — вот истинная драгоценность.

Душка, Душка, маленькая девочка, ставка в Игре.

— Что ж, неплохой обмен? Душка — на Ариадну?

Улыбка снова раздвинула его губы. Он сделает Душку своей ученицей. В девочке очень много внутренней силы — кто сможет противостоять ей?

— А если она поступит с тобой так же, как ты со своим Учителем? Если она убьет тебя, когда поймет, что хочет управлять Шаром и Служителями сама?

Голос теперь стал злым, как будто это Учитель говорил с ним.

— Что тогда, Юлиан?

Он не хотел об этом думать, но ответил темноте неба с лицемерной улыбкой, уверенный, что сумеет справиться с маленькой девчонкой:

— Такова участь Учителей… Я должен буду принять смерть из ее рук!

* * *

Желание увидеть Игоря было огромным. И хотя Душка пыталась убедить себя в том, что это не так, она понимала — очень даже ТАК.

«Он предатель, — говорила она сама себе. — Вспомни».

И опять в голове рождались воспоминания — Игорь обнимает Ариадну. Его голова склоняется все ниже, зарываясь в белокурой магии распущенных волос.

«Ты что, ревнуешь? ТЫ влюблена в него?»

Душка попыталась резко возразить, что не в этом дело, просто…

Влюблена. Наверное, в конце концов, может быть.

Первая маленькая любовь маленькой девочки.

Не такой уж и маленькой — маленькие девочки не переносят такие БОЛЬШИЕ страдания.

К тому же дело не только в этом. Дело в Ариадне…

Для Душки Ариадна навсегда останется воплощением зла. Несущийся джип, который сумел раздавить всю Душкину жизнь!

Она сжала кулачки и прислушалась к самой себе. «Он не предатель, — печально сказала та Душка, которая пока еще была внутри. — Он совсем не предатель, а ты глупая девчонка. Скажи себе честно — что он заставляет тебя возвращаться. Ты хочешь стать ледяной — а он отогревает тебя, как замерзшую птицу. На твоем месте я бы пошла к нему — в конце концов, хотя бы затем, чтобы сказать ему…»

— Чтобы он убирался из моего дома! — выкрикнула девочка.

— Нет, — спокойно произнес голосок второй Душки. — Для того чтобы пригласить его на свой день рождения.

Девочка встала и подошла к окну. Теперь стало еще труднее решить — идти туда или нет.

— Как ты думаешь, Бадхетт? — обратилась она к медвежонку за советом.

«Наверное, нам стоит туда сходить», — ответил ей добродушный взгляд пуговок-глаз.

— Ну, пошли, — вздохнула Душка, взяв медвежонка. — Только если там опять будет этот, проклятый джип, я вернусь и больше уже никогда не пойду к нему.

* * *

Поднявшись на чердак, Игорь почувствовал, как начинает першить в горле, — казалось, что вся пыль, долго оседавшая на вещах, спрятанных тут, теперь пыталась проникнуть в него, отравить, заразить своей бессмысленностью.

Он даже не мог бы ответить, что тут ищет. Почему-то вспомнились рассказы о таинственных чердаках, на которых в детских страшилках всегда находили важные вещи.

Этот город напоминал ему те страшилки. Совершенно закономерно, что и ответ находится на чердаке, решил он.

Теперь он явно собирался заблудиться среди брошенных детских игрушек и стопок книг, пропитавшихся грязью и влагой.

Он совершал обход со всей тщательностью следопыта, старателя, пытающегося найти песчинку золота в комке грязи.

— И какого черта ты сюда забрался? — спрашивал он себя, перебирая книги и тетради. — Чтобы посмотреть, какие задачи решали третьеклассники в семьдесят первом году?

Он отшвырнул тетрадь в угол и уселся на соседнюю стопку — еще более озадаченный, чем раньше.

Ничего не было.

Снова подняв тетрадь, он вздрогнул.

«Магия Уробороса», — было написано с обратной стороны.

«Интересные задачки, — усмехнулся он. — Чья это тетрадь?»

На обложке было написано, что тетрадь принадлежит некоему Юрию. «Или — в последующем развитии Юлиану?»

Он открыл ее. Детский округлый почерк. Сначала все написанное — тщательно собранные выдержки — показалось Игорю сущей бессмыслицей, словно парень просто развлекался, готовясь вырасти со временем в какого-нибудь Дина Кунца.

«Рационалистическая аргументация действует до тех пор, пока люди хотя бы до известной степени свободны от эмоций. Стоит «температуре аффектов» подняться выше критического уровня, возможность эффективного применения разума уменьшается, и на его место выходят лозунги и химерические фантазии».

«Умный был мальчик, — усмехнулся Игорь. — Запросто цитировал Юнга. Остается только поразмышлять, почему из всего Юнга Юлиан выдернул именно ЭТО место?»

Он перевернул страничку.

Изображение Змея. И надпись: «Цепь Мириам».

Игорь почувствовал отвращение. Он знал, что это такое. Так называлось общество, члены которого именовали себя «связью существ, являющихся одним и тем же». По сути, они использовали для этого кровь. «Двое или несколько человек смешивают свою кровь в одном сосуде, а потом пьют из него».

Он почувствовал, как холодок пополз по спине. Мальчик, писавший все это, не нравился ему. Не то чтобы совсем уж был он мерзок, но вот интересы у него странные. Плюс ко всему по почерку это был очень старательный ребенок, отличник по сути своей. И успехов он должен был достичь необыкновенных.

Рукой мальчика ниже были нарисованы три зуба Люцифера и Уроборос — Змея Вечности.

И тем же полукруглым детским почерком было подписано: «Пить кровь неинтересно. Интереснее высасывать психические силы. Это дает куда больше власти над человеческим существом и куда больше сил. Надо только выбрать двуногое животное, готовое к употреблению. После того как он отдаст тебе духовную энергию, он станет твоим рабом — так что получается двойная и практическая польза».

С ужасом захлопнув тетрадь, Игорь вскочил. Честно говоря, от этого вундеркинда у него к горлу подступила тошнота. Тем более что ему посчастливилось убедиться, во что превратился сей умненький мальчуган.

— Господи, — пробормотал он, — в чьих руках находятся Ариадна и Душка? В чьих руках?!

* * *

Медленно раскачивался шар, но с каждым движением Юлиана амплитуда его колебаний все возрастала и возрастала.

Юлиан стоял, закрыв глаза, его губы шептали странные слова, и несведущему показалось бы, что он поет. Но он не пел…

Его руки раскачивались в такт странным гортанным звукам, а на губах была все та же улыбка — странная, бессмысленная, она пыталась управлять миром. Делая этот мир таким же бессмысленным.

— Никто никогда не сможет победить меня, — говорила улыбка за Юлиана. — Никто и никогда…

* * *

Теперь он понял, кто Юлиан.

Он вспомнил чудо-мальчика Юрия Теймирова. Ученика известного философа Андрея Ярцева. Потом, говорят, Ярцев зациклился на тантрических и каббалистических символах и начал называть себя «Великим Магистром». Кажется, он еще долго мотался по миру, изучая все языческие религии, включая вуду, и таскал за собой приемыша, после чего внезапно оба исчезли с горизонта.

Все решили, что они погибли в одной из экспедиций. И общество даже воздвигло памятник маленькому ребенку с задатками гения. Игорь помнил, сколько слез было пролито тогда, он даже помнил фотографии в тогдашней «Пионерской правде».

Открытое лицо с такой славной улыбкой.

Сейчас он пытался найти сходство между любознательным гениальным мальчиком и тем чудовищем, которое выросло из него.

Потому что уж один-то из них остался жив.

Тот самый чудо-мальчик, который написал округлым почерком: «Самыми опасными существами являются хрупкие дети. И именно они же являются и самыми сильными стимуляторами энергетики. Так говорит учитель. Сегодня он привел девочку, которая мне понравилась. Кажется, сначала он уничтожил ее родителей. Девочку зовут Ариадна. Учитель сказал, что мы оставим ее живой и не будем превращать в «куклу». Он сказал, что это — моя младшая сестра. Ее зовут Ариадна, и она совсем еще несмышленыш. Меня раздражает ее плач».

Ариадна…

Глухо кольнуло в сердце.

Ариадна.

— Моя бедная девочка, — прошептал Игорь. — Я увезу вас отсюда. Я обязательно увезу вас.

«Работа с ней тем интересней, что в ней очень много Распятого. Учитель говорит, что такие сущности особенно драгоценны — они наделены особой энергией, которую он не хочет называть. Получая власть над таким существом, мы становимся такими же могущественными, как дьявол».

Игорь больше не мог читать. Он отшвырнул тетрадь.

— Господи, — прошептал он. — Открой мне, что я должен сделать. Открой мне Свой Замысел. Я понял, чаша терпения Твоего переполнена. Но открой мне, что я должен сделать, чтобы помочь Тебе остановить ЭТО?

Ответ был неслышен, но Игорь понял.

Единственный выход…

Сначала Игорь вздрогнул и закрыл глаза. По лицу пробежала едва уловимая тень печали, но он справился с ней. С любой тенью можно справиться — уж это Игорь знал наверняка…

— Спасибо, — наклонил он голову. — Спасибо за оказанную мне честь.

Ничего не видя перед собой, кроме ухмылки Юлиана, ослепленный ненавистью и вырвавшимся из всех углов человеческим страданием, Игорь спустился в кухню.

Там он сел, сжав голову руками, пытаясь освободиться от злости, чтобы начать мыслить просто и ясно.

Наконец чувства удалось привести в порядок. Он поднял глаза.

Надпись на стене…

Он видел ее сотню раз, но каждый раз не обращал на нее внимания, принимая за детскую шалость.

Теперь он знал — здесь только один «шалун». Присмотревшись, он понял, что этот бурый цвет — вовсе не цвет фломастера. Кто-то пытался передать сообщение с помощью крови.

Собственной крови.

Насмешка над Юлианом. Насмешка над Мириам и Уроборосом. По мнению медиков, именно в крови содержится душа. Именно кровь несет в себе генетический код, позволяющий нам быть людьми.

Он подошел, присел на корточки.

«Никогда не разговаривай сам с собой…»

— Разговаривая с собой, ты говоришь со Служителями.

Женский голос произнес это мягко, и ему показалось, что рука коснулась его плеча.

— Рита?

Он узнал этот голос. Обернувшись, он никого не увидел. Только легкий шелест ветерка да запах любимых Ритиных духов.

— Рита, — прошептал он. — Я все-таки нашел тебя… Что они сделали с тобой и что они сделали с девочкой?

Он понял это раньше, чем успел догадаться. Понял душой. Ему захотелось завыть по-волчьи.

«Их уже не спасти», — сказал он себе, поднимаясь с колен. Ветерок коснулся его щеки, так похожий на легкий Ритин поцелуй.

— Здравствуй, — услышал он голос Душки.

Подняв глаза, он увидел, что девочка стоит в дверях, прижимая к груди Бадхетта.

— У меня умерла бабушка, — сказала девочка. — Теперь я совершенно одна.

Он прижал ее к себе, гладя по голове, пытаясь заставить ее заплакать, чтобы она выплеснула свое горе, но девочка смотрела вдаль такими глазами, что он понял — пока он не сможет справиться с этим.

— Душка, — сказал он. — Я кое-что придумал. Нам надо уезжать. Здесь нехорошо, малышка, понимаешь? Ты согласна убежать отсюда?

— С тобой?

— Конечно, со мной.

— А… Юлиан? Он останется?

Игорь вздохнул:

— Понимаешь, детка, в чем дело. Юлиану тут нравится.

— Но я не могу бросить его одного!

— Он не захочет ехать с нами…

— Не говори со мной как с ребенком! — Душка топнула ногой.

— Хорошо, не буду.

— Ты не любишь его?

— Кого?

— Юлиана…

— Не знаю, — пожал он плечами. — Скорее всего, нет, не люблю…

— Почему? Он злой?

Игорь задумался. Как бы это объяснить, чтобы не напугать ее…

— Да нет, не злой. Просто он заблудился в шаре. Помнишь, ты мне рассказывала, что у него в кухне висит игрушечный шар?

— Да.

— Так вот, в этом шаре он и заблудился. И никак не может оттуда выбраться.

— Так давай вытащим его оттуда!

— Душка, а если он не хочет? Мы же не имеем с тобой такого права — насильно вытаскивать человека из шара?

— Тогда давай останемся! Я же не могу без него уехать!

— Но вот в чем штука… Ему так нравится сидеть в своем шаре, что он мечтает и нас туда затащить. Ты хочешь провести там остаток дней?

Душка подумала и ответила:

— Нет, не хочу…

— Тогда надо уезжать, — сказал Игорь. — Я тоже не хочу. У нас просто нет другого выхода.

— Но Юлиан расстроится!

— Мы попробуем убедить его выбраться из шара. А если он не захочет, тогда мы уедем. Ты сейчас сделаешь то, о чем я тебя попрошу, а я попробую с ним поговорить, пока тебя не будет. Ладно?

Она посмотрела на него своими серьезными глазами и кивнула:

— Хорошо. Когда?

— Немедленно, — сказал он. — Сейчас ты пойдешь в бар. Найдешь там Ариадну. Не спорь со мной, без нее мы не сможем отсюда быстро выбраться. Вы подъедете сюда, и мы уедем. Ты все поняла?

— Ни-че-го я не поняла, — призналась Душка. — Совершенно ничегошеньки!

— Я потом объясню тебе все, — сказал он. — Когда мы будем далеко. Теперь иди. Я жду тебя.

Она поняла его и пошла к выходу.

— Подожди, — остановил он ее. — Если вдруг получится так, что я не смогу отсюда уехать с вами, обещай мне, что вы уедете сами. Без меня. Поклянись мне, Душка!

Она произнесла одними губами:

— Клянусь. Но я не хочу без тебя!

— И еще. — Он посмотрел на нее. — Знаешь, в чем разница между вечностью и бессмертием?

— Нет, — покачала она головой.

— Вечность — застывшая и бездушная. Она происходит от слова «ветхость». А бессмертие, Душка, дает только Господь. И оно всегда будет юным. Всегда — живым. Потому что самое важное, что у тебя есть, — это твоя душа. А она бессмертна. Никому не отдавай ее, ты поняла? Никогда!

Он коснулся губами ее пушистых волос. И перекрестил. Потом, словно вспомнив что-то важное, снял со своей шеи медальон. Надел на нее.

— Теперь я спокоен за тебя, — пробормотал он. — Вот теперь я спокоен. Иди.

— Главное, Господи, чтобы теперь Ты о ней позаботился сам. Больше ведь некому, Господи, — сказал Игорь, глядя в окно, за которым уже виднелись черные тучи, как ангел Смерти, несущие на своих крыльях Большую Разлуку.

* * *

Душка шла по улице. Ветер, ставший серым, бил ее по лицу, как будто старался остановить этими своими пощечинами. Чтобы сопротивляться ему, сбивающему ее с ног, она немного наклонила голову и продолжала идти, напоминая упрямого бычка.

Скоро показался в конце улицы бар, откуда вышла горстка людей. Они шли, явно отягощенные какой-то идеей фикс, и Душке на одно мгновение стало жутко — движущаяся навстречу процессия почему-то напомнила ей похоронную.

«Боже мой, — подумала Душка, когда толпа поравнялась с ней. — Они же похожи на зомби!»

На мгновение она уловила их мысли, вернее, только одну мысль, потому что все они думали одно и то же, даже не обращая на девочку внимания. Как будто ее вообще не было на свете.

На их свете.

«Уроборос требует новой жертвы».

Ей стало страшно. Захотелось вернуться в дом и, схватив Игоря за руку, сказать ему, что надо уходить отсюда быстрее. Но она обещала ему, что они не уйдут без Ариадны.

В этой толпе Ариадны не было, значит, она осталась в баре.

Душка толкнула тяжелую дверь.

Бар был пуст.

Пробираясь сквозь темноту взглядом, Душка сначала не могла ничего увидеть. Только запах смерти, сводящий ее с ума.

Наконец глаза привыкли к темноте, и Душка увидела распростертую на сцене фигурку.

Белокурые волосы в беспорядке лежали, рассыпавшись на полу. «Как у брошенной на пол куклы», — подумала Душка, осторожно подходя ближе.

Ариадна лежала, раскинув руки, будто летела куда-то. Глаза ее были широко распахнуты.

— Ариадна, — дотронулась до ее руки Душка. Рука была еще теплой, но жизнь уже уходила.

— Душка, — пробормотала Ариадна. — Беги отсюда. Ты должна найти отсюда выход. Но сначала… — Она сделала усилие, говорить было трудно. — Сначала разбей этот дурацкий шар, детка.

Резко прозвучал голос бабушки: «Разбей этот мир, Душка!»

— И пожалуйста, скажи ему, что я его люблю, — прошептала Ариадна, и Душка почувствовала, как ей больно.

Она склонилась и поцеловала ее в лоб. Потом закрыла ставшие мертвыми глаза и почему-то сказала:

— Покойся с миром, Ариадна… И… да примет Господь в свои руки твою измученную душу, прощая все твои прегрешения!

Она помнила эту фразу откуда-то из глубокого детства, или из книги, или еще откуда-то.

Там, помнится, еще читали молитву, но Душка помнила лишь начало. Она решила, что можно сказать и начало, и, подняв к небу глаза, сказала:

— Отче наш…

Дальше она не знала. И начала говорить от себя:

— Если ты думаешь, что Ариадна недостойна бессмертия, то хотя бы пожалей ее и не отпускай в Вечность. Потому что Игорь ее любит и ему будет больно, если Ты обречешь ее на вечные скитания или позволишь превратить в бессмысленную тварь.

Она сама удивилась, почему на ум пришли именно эти слова:

— И еще, Отче наш, помоги нам выбраться отсюда. И никогда больше сюда не попадать. Я, наверное, смогу полюбить Тебя со временем. Если Ты похож на Игоря…

И, сама испугавшись собственной дерзости, выбежала из бара.

* * *

Еще не обернувшись, Игорь знал, что ОНИ пришли.

Он почувствовал их.

— Уроборос требует жертвы, — прошелестели за спиной голоса.

Он обернулся и спокойно встретил бессмысленные и злые взгляды давно опустевших глаз.

— Ну? — протянул он насмешливо. — А я-то думал, что сам Юлиан пришел. Ах да… Как же я мог забыть. Ваш Юлиан всего лишь трус. Трус, прячущийся за вашими спинами. Трус, как гиена, удовлетворяющийся легкой добычей. Вами, жалкие недоумки. Надеюсь, перед собственной кончиной вы успели хорошо откушать?

Он смеялся.

Даже тогда, когда они пошли на него, продолжая бормотать про своего Уробороса.

Даже тогда, когда, сделав попытку прорваться через их ряды, он понял, насколько эта попытка бессмысленна.

Даже тогда, когда первый удар лишил его способности видеть их.

Он думал про то, что Ариадна сейчас уже уводит отсюда Душку. Ариадна поймет все — она совсем не глупа. Лишь бы только они немного задержались!

Он думал про то, что Юлиан все-таки проигрывает и, наверное, злится. Поэтому и начал делать ошибки.

Про то, что каждый приступ боли, каждый удар молотка приближает его к бессмертию.

Про то, что Бог сильнее.

И когда он оказался в серебристых потоках, похожих на водопад, он улыбнулся последний раз и пробормотал:

— Спасибо за оказанную честь, Господи…

Душка шла, ничего не видя перед собой. В глубине ее души росла боль и что-то иное, злое, ищущее выхода.

Как протест.

Она резко остановилась.

Дверь в дом была распахнута и сейчас болталась под действием ветра, жалобно скрипя.

— О нет…

Она боялась поверить в страшное. Боялась войти внутрь. «Господи, он ведь там? — прошептала она. — С ним ничего не случилось?»

Сделав шаг, она невольно зажмурилась. И все-таки страх надо было преодолеть. Страх надо было загнать в угол, заставить его заткнуться. «Они питаются страхом».

Войдя, она открыла глаза.

Игорь действительно был там.

На стене.

Раскинувший руки, прибитые ржавыми гвоздями, он был мертв. Его распахнутые глаза смотрели мимо Душки, уже не видя ее. Он улыбался — он видел перед собой уже что-то совсем другое, светлое…

Ей послышалось, что где-то очень далеко звонят колокола. Ощущение было таким явным, что она невольно оглянулась. И поняла, что колокола эти действительно звонят.

В той церкви, которую обезглавили. И еще — она откуда-то знала, что сейчас там — над этой церковью — переливается самыми разными цветами огромная, сияющая радуга.

— Но его уже нет…

Душка подошла поближе и вдруг сползла на пол, обняв его ноги, и отчаянный крик вырвался у нее. Слезы вырвались наружу, заставляя сотрясаться все худенькое тело девочки, выпуская наружу всю накопившуюся боль.

Кто-то тронул ее за плечо.

Ослепшими от горя глазами она увидела гадкую улыбку. Она видела его изнутри, и теперь Юлиан был похож на Змею.

— Все будет хорошо, — раздвинул он в улыбке бледные губы. — Все бу-удет хорошо!

Она резко оттолкнула его и бросилась прочь.

Не разбирая дороги, не помня, как и куда бежит, ведомая некоей силой, она влетела в гостиную Юлиана и остановилась.

Шар переливался. Шар увеличился в размерах. Теперь Душка видела, что падающие в нем хлопья — это не снег.

Это капельки крови.

«Разбей этот мир, детка, ну же!»

Она вдруг увидела рядом с собой всех — бабушку, отца, мать, Игоря, Ариадну. А там, внутри шара, был Павлик. Павлик, прижимающий к груди Бадхетта. Смотрящий на нее грустными глазами.

Она должна была разбить этот шар.

Она должна освободить Павлика.

Размахнувшись, она ударила по шару. Он качнулся.

— Не трогай! Что ты делаешь, гадкая девчонка!

Она поняла, что сначала надо найти что-то тяжелое. Ее рука слишком слаба.

«У меня мало времени, — сказала она себе. — Соображай быстрее…»

Юлиан оказался рядом с ней, попытался схватить за плечо.

Она вырвалась, зло ударив его.

На полу валялся огромный крест. Такой же, как у бабушки. Такой же…

Она не знала, что с помощью этого креста Юлиан выбрал участь для Игоря. Она вообще не знала, как он управляет своими зомби. Ее это не интересовало.

Она просто взяла его, потому что он был достаточно тяжелым, и со всей силой, на которую была способна, обрушила его на этот ужасный шар.

«Разбей этот мир, детка…»

Мелкие осколки летели в стороны, взрывая город на части.

Где-то за ее спиной кричал, корчась от боли, Юлиан. Рушилась Старая Пустошь. Как карточные домики, оседали дома, превращаясь из суперкоттеджей в горстки старой пыли.

— Как ты смела разрушить все, что я строил, девчонка! — шипел ей вслед Юлиан.

Но девочка уже не слышала этого. Прижав к груди Бадхетта, она шла, не разбирая дороги, прочь из этого придуманного мира, углубляясь все дальше и дальше в лес.

 

Глава 10

«Душа растет в страданиях… Так и ты, Душка, просто растешь».

Она оглянулась. Бабушкин голос послышался ей совсем рядом. Но самой бабушки не было.

Только лес, который по мере ее движения вглубь становился живее, хотя и гуще.

Она и не помнила уже, сколько сделала шагов туда — вглубь. Да разве это важно?

Воспоминания Душка прогоняла, потому что они вызывали слезы, а слезы мешали идти, застилая глаза, делая мир неясным и туманным.

— Ну и что мне делать? — спрашивала она. Но так как никто не мог дать ей ответа, она тут же забывала свой вопрос, понимая и сама, что выход у нее только один.

Если и есть выход из лабиринта, то он один.

Надо идти вперед.

Сидеть на месте и ждать какой-то помощи было нельзя — наверняка за ее спиной уже сгрудились тени, и, хотя эти тени всего лишь жалкие останки Юлианова мира, сам Юлиан пока еще не тень. А значит…

— Значит, если тебе в голову придет идея рассесться на месте, предавшись горьким воспоминаниям, чего от тебя и добиваются, ты погибнешь. Растворишься в холодных объятиях Вечности. А на фига она тебе сдалась, эта дурацкая Вечность?

Она тряхнула головой. Волосы спутались, и сама Душка больше сейчас походила на беспризорницу — чумазое лицо, всклокоченные волосы, ничего себе красотка!

Собственно, она не заботилась сейчас об этом. Как и о том, куда идти. Даже если двигаться по кругу, все равно рано или поздно можно найти выход. Даже если это не самое приятное место на свете — тут нечего есть и довольно страшно.

Да и небо с нависшими тучами предвещает холодную ночь, и дай-то Бог, чтобы не пошел снег!

Душка посмотрела на серое небо и попросила:

— Ну, хотя бы Ты не будь моим врагом!

Поежившись от холода — на ней была только джинсовая куртка, — она подумала о шалаше. Начинало темнеть.

— Ну, построю я шалаш, а дальше? Ведь Юлиан вполне может догнать меня… Что тогда?

Ей было страшно. Она была сейчас только одиннадцатилетней девочкой.

Одна — против хитрого Юлиана. Большого Юлиана. А если к Юлиану еще прибавить и его Змею — тогда совсем уж невмоготу справиться с этим детским ужасом.

Душка остановилась, задумалась и принялась собирать ветки.

— Вот ТОГДА и посмотрим, — хмуро сказала Душка. — А сейчас смотреть не на что. Все равно ночью думать бестолково. Не зря ж говорят: утро вечера мудренее…

* * *

Волк жил в этом лесу уже давно. Собственно, так ему казалось, хотя на самом деле он был совсем молодой.

Просто одиночество, в котором он находился, заставляло время течь медленно.

Он бродил по лесу, иногда находя себе пищу. Но никогда не подходил к той Змеиной Поляне, потому что еще из собственного детства вынес убежденность, внушенную матерью, что это плохое место. Куда хуже, чем встретившийся охотник.

Впрочем, охотники в эту чащу не забредали. Поэтому, если держаться подальше от Плохого Места, можно прожить достаточно долго.

Лес был глухим и дремучим. Волк как раз вернулся в свое логово и намеревался заснуть, набив брюхо мелкими животными, как вдруг он увидел это странное Существо, идущее не разбирая дороги, натыкаясь на ветки. К груди Существо прижимало слабое подобие зверюшки, и Волк невольно заинтересовался им.

От Существа веяло тем же запахом, что и от «пищи», но Волк почему-то не мог причислить это Существо к еде.

Напротив, он почему-то почувствовал странную симпатию к Существу. Наверное, потому, что оно показалось ему таким же несчастным и одиноким, как и он сам.

Его чутье помешало ему приблизиться — он опасался, что, увидев его, Существо, скорее всего, перепугается и потом убежит, опять оставив Волка совершенно одного. Поэтому он неслышно шел за Существом, стараясь оставаться незаметным. Рядом с Существом было хорошо и не так одиноко, как раньше.

Кроме того, он подозревал, что Существо совершенно беззащитно и уж наверняка за ним неслышно крадется опасность. Тут было такое место — вроде никакой опасности не могло быть, но то, что Змеиная Поляна все-таки еще рядом, как-то сильно беспокоило Волка. А Существо было очень хрупким. И почему-то Волк ощутил себя ответственным за сохранение этого Существа.

Волк был достаточно смелым и сильным, чтобы попробовать защитить Существо. Иногда его собственные желания совсем не совпадали с желаниями Создателя, но сейчас, похоже, Он хотел от Волка именно этого.

Поэтому Волк неотступно следовал за Существом, стараясь оставаться в тени.

Иногда он оборачивался, потому что ему слышались чьи-то крадущиеся шаги, похожие на шорох змеи или на Враждебные Намерения, но никого пока еще не было видно.

Однако то, что Нечто пытается догнать Существо, воспринимая Существо Своей Пищей, не давало Волку покоя.

Существо Волку очень нравилось. Хрупкое, со свалявшейся на голове шерстью и большими голубыми глазами, оно казалось Волку чрезвычайно славным и добрым, вот только боли в нем было через край. В Волке раньше тоже было много боли, но потом он привык понемногу. А сейчас он снова ее ощутил, но — как-то очень сладко. Как будто он снова был волчонком и прятался в материнском тепле от грядущих напастей мира.

Они шли уже целые сутки, и теперь на лес опускалась ночь. Существо вздохнуло и начало устраиваться на ночь, зачем-то собирая сухие ветки и складывая их в подобие норы. Наконец закончив это заведомо глупое дело, Существо забралось внутрь и, кажется, заснуло.

Волк осторожно выполз из укрытия и улегся у входа — глупенькое Существо явно надеялось, что ветхая норка защитит его от всякой нечисти, таящейся в лесу, но Волк-то знал, что это совсем не так.

Положив свою большую и умную голову на лапы, он с тоской посмотрел на луну, сиявшую на небе.

Сегодня он не мог повыть от души на луну. Его вой мог разбудить Существо, а оно устало. Ему надо поспать.

Поэтому Волк сдержал свой порыв и стал прислушиваться к звукам, пытаясь учуять опасные.

Но пока в лесу было спокойно. Волк вздохнул и позволил себе забыться чутким сном сторожа Сокровища.

Скоро он услышал шаги.

Крадущиеся и скользкие.

Волк сделал вид, что он ничего не слышит, но сам незаметно всматривался в темноту.

К шалашу приближалось другое Существо. И Волку эта тень совершенно не понравилась. Она напоминала охотника.

Он подпустил его поближе и решил все-таки предупредить, тихо зарычав.

Тень отшатнулась.

— Собачка? — вкрадчиво произнес человек с повадками охотника. — Хорошая собачка…

Волк опять зарычал, на этот раз громче.

Тень отпрыгнула в сторону.

Волк встал на все четыре лапы и угрожающе тряхнул своей огромной головой. Теперь он угрожал.

Человек попытался все-таки подойти ближе. Волк понял, что человек переполнен опасными мыслями. Человек хочет убить Существо. Человек безумен.

Он клацнул зубами.

— Хорошая собачка, — опять прошелестел человек, протягивая руку.

Волк уже больше не мог сдерживаться. Он бросился на эту руку, заставив ее владельца взвизгнуть от боли.

Человек вырвался и побежал прочь.

Волк снова лег на землю, подумав, почему у этого человека такие холодные, серые глаза.

Как у змеи…

После того как девчонка разбила его мир, Юлиан сначала растерялся, потому что не знал, как теперь склеить эти осколки в новый шар. На это уйдет много времени…

Но даже не это так бесило его!

Девчонка умудрилась бросить ему вызов.

Он должен был отомстить ей.

Он не мог смириться с тем, чтобы его все-таки победила глупая маленькая девчонка!

Причем сделала это без магии. Без помощи Уробороса. Самое же отвратительное, что в ее глазах совершенно не было страха!

Он должен ее уничтожить. А потом он создаст новый шар. Он снова начнет создавать миры — пытаясь доказать Распятому, что он сильнее…

О, если бы не эта девчонка!

Ослепленный ненавистью, он двинулся по ее следам, принюхиваясь, как змея, ищущая след.

Ночью он обнаружил ее шалаш. От радости заколотилось сердце.

Но какая же его ждала незадача!

Молодой Волк с умными глазами.

Он пытался повлиять на его мозг, но мозг Волка отказался подчиняться. Более того, это животное крайне неразумно цапнуло его за руку, прокусив ее почти до кости!

Теперь Юлиан качал больную руку и стонал, сам еще толком не понимая, вызвано ли это урчание болью или обидой и яростью.

«Ничего, — успокоил он себя. — Лес еще не кончился… И будет новая ночь».

* * *

Душка проснулась от пения птиц и солнца. Поежившись от утреннего холода, она размяла затекшие конечности и вышла из шалаша, все так же прижимая к груди Бадхетта.

Сейчас лес уже не казался ей таким враждебным, как вначале.

Более того, Душка с удивлением обнаружила, что в глубине ее души поселилась маленькая надежда.

Солнце приласкало ее, теплом дотронувшись до щек.

Она посмотрела вдаль. Надо было идти дальше.

— Пойдем, Бадхетт!

Прижав к груди медвежонка, девочка двинулась дальше. Теперь ощущение, что Юлиан наблюдает за ней, почти исчезло. Как будто здесь, вот за этой березой, кончалась сфера его влияния.

Да и лес, правда, изменился — теперь он был разреженным, наполненным светлыми тонами, как на левитановских картинах, и Душка с удивлением обнаружила, что на некоторых деревьях сохранились золотые листья.

— Вот так, бабушка, мы и выберемся отсюда, — сказала она. — Только ты уж постарайся вывести меня побыстрее.

* * *

Волк отряхнулся от сна и покоя. Существо уходило по лесной тропинке, и Волку надо было идти незаметно, чтобы Оно не напугалось.

Он пошел, неслышно ступая лапами по холодной земле.

Запах Опасности, который все еще преследовал их, несколько раз заставлял его тревожно оглядываться.

Существо шло, постоянно разговаривая на ласковом и непонятном языке, гладя по голове плюшевого зверька, и Волку было немного обидно — ведь это не зверек защищал Существо!

Волк с удивлением обнаружил, что в его одинокой душе появилась нежность и желание, странное для такого Взрослого Волка.

Ему очень хотелось, чтобы Существо дотронулось до его морды и сказало ему что-нибудь на своем странном и милом языке, который уже начинал понимать Волк.

* * *

Юлиан шел, обламывая ветви, с резкой злобой. Ему казалось, что, ломая ветку, он ломает девочку. Треск ласкал его слух. Он улыбался. Он уже видел, как сейчас он дотронется до этой хрупкой шейки и, превратившись в Великого Змея, сожмет ее.

О, она хрустнет точно так же!

Он улыбнулся, прикрыв глаза. Великое наслаждение… О, какое наслаждение он получит в тот момент, когда ее шейка окажется в его руках!

Она ДОЛЖНА быть в его власти. Она ДОЛЖНА посмотреть в его глаза и понять, что именно он ее Властелин!

Он видел спину девочки, удаляющейся все дальше и дальше.

Один шаг, один рывок — и он задушит ее.

Но…

Он прекрасно видел движение ветвей.

Ее странный защитник продолжал идти между ними. И он намеревался вцепиться в Юлианово горло, стоило лишь тому сделать хотя бы одно агрессивное движение.

До выхода из леса оставалось совсем немного. А значит, у Юлиана почти не было времени.

И он бросился на девочку.

С гортанным заклинанием, пришедшим ему в голову, он попытался прыгнуть прямо на ее шею, чтобы, сломав это тоненькое хранилище жизненной энергии, лишить ее способности сопротивляться.

Девочка обернулась, застыв в испуге.

Юлиан видел ее расширившиеся глаза и питался этим испугом, чувствуя, как в нем снова появляются силы.

Но именно в этот миг, показавшийся ему прекрасным, потому что девчонка побледнела и стала терять сознание, именно в этот момент откуда-то выметнулась серая тень и с рыком бросилась на Юлиана.

Он еще пытался сопротивляться, но Волк уже опрокинул его, готовясь перекусить горло.

— Не надо! — прозвучал голос девочки. — Не делай этого! Не убивай!

Глаза Волка были совсем близко — в глубине их таилось обещание Смерти. Но, получив приказ, Волк просто откатил обмякшее тело лапами и подошел к девочке, не обращая больше никакого внимания на уползающую в глубь леса фигуру.

Юлиан полз, бормоча проклятия.

А девочка, которая и не знала, что победила своего врага, вдруг почувствовала, что у нее темно в глазах, и упала в траву, изрядно напугав своего серого телохранителя.

До выхода из леса оставалось всего несколько шагов.

Почувствовав, как кто-то лизнул ее шершавым языком, Душка очнулась и открыла глаза. Она не помнила, как приказала невесть откуда взявшейся Аранте не трогать Юлиана. Не потому, что ей стало жаль его. А потому…

— Что мне стало жаль собаку, на которой останется грех, — вздохнула она.

Собака…

— Аранта? — позвала она.

Но, присмотревшись, поняла — нет, это не Аранта. Большая серая собака, похожая на восточноевропейскую овчарку. Аранта была сенбернаром.

— Кто ты? — спросила она, думая, надо ли ей бояться.

Собака склонила голову набок и снова дотронулась шершавым языком до ее щеки.

«Наверное, тебя совсем не надо бояться», — подумала Душка и, улыбнувшись, погладила странного пса по голове, с нежностью сказала:

— Это ты прогнала Юлиана? Какая же ты умница, малышка!

И в этот момент Волк почувствовал себя самым счастливым на свете существом.

* * *

Они еще долго шли — теперь вместе, — и Душка рассказывала ему все, что с ней произошло, и Волк слушал ее болтовню, понимая далеко еще не все, но уже радуясь, что больше не нужно прятаться.

Наконец вдали замаячил поселок и показался купол церкви. Душка остановилась перед церковью и, посмотрев наверх, увидела крест, похожий на тот, с помощью которого она разбила шар.

— Подождешь меня? — спросила она Волка.

Он был согласен ждать хоть всю жизнь.

Она вошла внутрь.

Первое, что она увидела, было распятие. На одно мгновение, всего одно, совсем маленькое, ей показалось, что это — Игорь.

Она закрыла глаза и сжала кулачки.

Он был похож на Игоря… Она должна была выполнить свое обещание.

Поэтому девочка подошла к кресту и медленно опустилась на колени.

— Я пришла, — просто сказала она, глядя в лицо Бога. — Я очень долго шла. Там был глухой лес. И плохой человек. Но еще, Господи, там был очень хороший человек. Может быть, он был грешным, но он смог меня спасти. Поэтому, Господи, прости ему грехи. И Ариадне — тоже…

После этого девочка поднялась с колен и пошла к выходу. Мягкое прикосновение к плечу заставило ее остановиться. Она вздрогнула, потому что души ее коснулся липкий страх.

«Юлиан, — подумала девочка, съеживаясь, как от удара. — Он настиг нас…»

Она обернулась и не смогла сдержать вздоха облегчения. Обычный старенький священник смотрел на нее ясными и добрыми глазами.

Дело было даже не в том, что от старика исходил такой же дух, как от Игоря. Тепла и доброты.

Дело в том, что он был ПРОСТЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. А значит, обладал самой сильной магией, способной повергнуть в прах даже самую Черную из Черных магий.

Он обладал ДУШОЙ.

— Чем я могу помочь тебе, детка?

Душка уткнулась ему в живот и разревелась.

Отчаянно, по-детски, как плачут перепуганные и обиженные дети одиннадцати лет.

— Ну, маленькая, успокойся…

Он гладил ее по волосам и не знал, что ему делать с этими слезами.

Что ему делать с этой странной девочкой, такой маленькой и такой взрослой, с хорошеньким, перемазанным пылью личиком. Со спутавшимися волосами… И с таким взрослым взглядом, в котором было слишком много боли и мудрости, чтобы это мог выдержать ребенок…

И тогда она начала рассказывать ему о Старой Пустоши. Она говорила долго, иногда останавливаясь.

Старик слушал ее, и иногда ему начинало казаться, что этого не может быть — слишком страшно все это.

Но девочка смотрела на него такими глазами, что он понял — все это правда. Может быть, где-то она наделяла Юлиана слишком большой силой, но…

Дело ведь было не в Юлиане?

Он все смотрел на эти пухлые детские щеки в грязных разводах слез, на плюшевого мишку, прижатого к груди так, будто это самая большая драгоценность в мире. На ее уставшие глаза…

Он вдруг понял, что в ее глазах на одну секунду мелькнуло нечто великое, загадочное — и непостижимое.

Как человеческая душа, обретшая себя в страданиях.

И в этот момент он окончательно поверил, что девочка рассказывала ему правду.

* * *

— Я вернулась, — сказала девочка дому. — У меня сегодня день рождения…

Усадив Бадхетта на полку и накормив Волка консервами, оставшимися после Аранты, девочка притащила из отцовской комнаты пишущую машинку и поставила ее на стол.

Волк, подумав, что, видимо, к этой гадости придется привыкнуть — он имел в виду совершенно невкусные мясные консервы, — устроился у ее ног.

Девочка посмотрела в окно, за которым начиналась темнота, и вспомнила все, что с ней приключилось.

— Вот так, Волк, — сказала она, неожиданно угадав его имя. — Придется нам бороться со страхом. Раз уж эта падаль им питается, надо научить людей смотреть им в глаза и не бояться. Как ты думаешь, Волк, мы с этим справимся?

Волк не ответил ей. Он был занят более важным делом — он отдыхал.

Девочка легкими движениями пальцев коснулась клавиш.

И, повинуясь ее мыслям, на бумаге появилась первая строчка.

«Уже пятый день в городе шел дождь».

Девочка хотела написать еще и еще — мысли переполняли ее, но усталость была сильнее.

И когда в комнату заглянула луна, она увидела только спящую девочку, собаку у ее ног, так похожую на лесного хищника, смешного плюшевого медвежонка и удивилась тому, что наконец-то в доме стало спокойно.

Она отправилась дальше, вниз по течению неба, и увидела пустую поляну с останками языческого капища и полурассыпавшийся ветхий домишко, возле которого сидел человек, похожий на змею.

Человек поднял к луне свои безумные серые глаза и погрозил ей кулаком.

Судя по всему, он был либо глупцом, либо безумцем…

Впрочем, для луны не было различия в этих понятиях. Кроме того, он мало занимал ее. И она спокойно поплыла дальше, оставляя Юлиана наедине с собственным безумием.