Познеры и Лопатниковы
Нелли Евгеньевна Познер. По отцу и по фамилии – еврейка, по матери и по паспорту – русская.
Половинка, мишлинг – это и то, и другое? Или это ни то, ни другое? Когда как.
С отцом связана одна невероятная история, описанная в книге Владимира Липовецкого «Ковчег детей». В 1918 году в Петрограде был страшный голод. Около 800 детей, и среди них отец с сестренкой, собрали и отправили подкормиться на Урал. И действительно: поправились, загорели, отдохнули. В конце августа собрались возвращаться в Петроград, но не тут-то было: Юденич окружил город, проехать было нельзя. Приближалась уральская зима, а дети все в летней одежде и в босоножках. И тогда американский Красный Крест предпринял целую экспедицию, чтобы спасти этих детей: через Владивосток вывезли их в Штаты, и три года, пока в России шла гражданская война, их кормили, поили и обучали. Когда же война кончилась, предлагали тем, кто захочет, остаться. Тех же, кто захотел вернуться, привезли через Финляндию в Петроград. Вместо месяца летних каникул – трехлетняя кругосветка!
В Америке отец кончил школу, а по возвращении поступил в Технологический институт на радиотехническое отделение. Но его не кончил: не почувствовал призвания.
Тянуло же его на сцену, и вот, приняв участие в конкурсе артистов эстрады, он занял первое место, после чего ему предложили работать в Ленгосэстраде конферансье. Только вот после этой рокировки его родной отец … выгнал его из дома!
Когда отец женился, его семья не приняла и невестку, эстрадную певичку. И только когда в июне 1933 года на свет появилась Нелли, бабушка приехала, посмотрела на внучкин курносый нос и сказала: «Наша!». После чего Познеры-Лопатниковы были прощены.
Нелли Познер / Nelli Pozner (1993)
Несколько слов о жестоковыйном Познере-деде. Таким «железным» был он далеко не всегда. Талантливый изобретатель, он однажды оказался в Кракове – городе, где жила бабушка, писанная красавица. Там-то он в нее и влюбился, влюбился без памяти и сделал предложение. Но родители ее ему отказали: мол, такой красавице подберем и более состоятельного мужа. Но не отказали в том, что дочь проводила его, расстроенного, на поезд в Санкт-Петербург. Однако и дед зацепил её сердце, отчего и она расплакалась на вокзале. И тогда он сказал: «Знаете, вообще-то у меня два билета». И бабушка села с ним в поезд и никогда об этом не пожалела. Вот такая история!..
А с Лопатниковыми, родней с маминой стороны, было не менее интересно. Прадед был еще крепостным, но очень талантливым художником. Его барин, некто Демидов из Псковской губернии, обратил на это внимание и послал в Париж и в Италию учиться живописи и резьбе по дереву. Спустя два года, вернувшись, он вырезал барину целую роскошную библиотеку из дуба, после чего тот дал деду вольную. И тогда он с прабабкой приехал в Петербург и основал артель. В роскошной столовой Дома журналистов на Большой Морской (бывший особняк Великого князя Владимира) и сегодня можно видеть сработанные им дубовые панно с гирляндами цветов, фруктами и т. д. Есть там и прадедово клеймо: «Деревянная резьба артели Никифорова и Лопатникова».
Его сын, он же дед Нелли Евгеньевны, окончил университет, экономический факультет, и стал главным экономистом у барона Нобеля. Чуть ли не все Нобелевские миллионы проходили через его руки! Ещё он делал ревизии в коммерческих банках, а на благотворительных вечерах оценивал и подсчитывал пожертвования. Можно догадаться, что отношение у Лопатниковых к революции и большевикам было не самым нежным. И когда их дочь вышла за какого-то Познера, то бабушка горько плакала: как пить дать большевик!
Но членом партии Евгений Платонович не был.
Кем же он был?
Остроумным, обаятельным и порядочным человеком. И еще артистом! Он учился у Козинцева и Трауберга, был знаком с Зощенко. Тексты для себя чаще всего писал сам, его коронный номер назывался «Буриме». Дома же Нелли, девочка с бантом пяти или шести лет, забиралась на стул и, под папин аккомпанемент, пела, танцевала или читала стихи. Аркадий Райкин, бывая у них в доме, называл ее так: «гвоздь программы»!..
Совершенно другой Ленинград
22 июня застало отца с дочерью на гастролях в Кисловодске. Накануне отец обещал повести ее в кино на «Василису Прекрасную». И когда он произнес: «Доченька, война», Нелли всплеснула руками и сказала сквозь накатившие слезы: «Я так и знала! Значит мы не пойдём в кино!».
После этого они бросились обратно в Ленинград. А это было очень трудно, потому что эшелоны шли с востока на запад, а проехать надо было с юга на север, поперёк. Дорога заняла не два дня, а все 20! А когда уже под Ленинградом появились немецкие самолёты, отец подхватывал ее с подножки, клал на землю около шпал и ложился сверху, закрывал своим телом от пуль.
Они вернулись в совершенно другой Ленинград. Везде надолбы, все окна крест-накрест обклеены белой бумагой, в небе аэростаты. Отец ушёл в военкомат, а когда вернулся, то дочка заплакала, уловив перемену отцовских запахов: место хорошего одеколона заняли махорка и пот.
Как у артиста эстрады, у отца была бронь. Но отец отказался от нее и пошел добровольцем на фронт. Он знал два языка, английский и немецкий, кроме того, был хорошим организатором.
Отец уехал на Карело-Финский фронт, в лётную школу, а Нелли с мамой и тетей, пианисткой и ученицей Глазунова, остались в городе. В канун 7 ноября 1941 года прямо в их дом попала бомба, но квартира осталась цела, только вылетели окна и двери. Назавтра прислали солдат, они нашли дверь и поставили её на петли, забили окно фанерой, и с тех пор, в квартире уже не было дневного света, она освещались только маленькой лампадкой…
Вот два случая, зацепившихся за память. Однажды Нелли с мамой пошли вместе за хлебом. Сам по себе хлеб был ужасный – непропеченный, мокрый, тяжелый: в нем и туранда (шелуха от семечек), и глина. На четыре карточки им дали по 125 грамм, итого 500 грамм: полбуханки и довесок. Мама держала хлеб, прижав его к себе, но внезапно к ней подскочил мальчишка-ремесленник, выхватил хлеб и ну бежать. На мамин крик с соседней улицы прибежал патруль, два солдата и офицер: они быстро догнали вора и привели его. Был он совершенно отекший, глаза как щелочки, судорожно и совершенно невменяемо жевал их хлеб: ему было уже неважно, что с ним будет – убьют, не убьют, посадят, не посадят: только бы дожевать этот хлеб! «Этот?», – спросил офицер. – «Нет, не этот. Тот был значительно выше». И 9-летняя девочка на всю жизнь запомнила этого мальчишку и то, что бывает воровство, которое нельзя не простить.
Второй случай. Уже во время войны в прачечную отнесли два большущих узла грязного белья. Потом начались обстрелы, бомбёжки, разбомбило дом: какая там прачечная?.. И вдруг, в 1945 году по почте приходит извещение: Познерам надлежит в прачечной получить их бельё! А у Познеров всего-то имущества один-единственный чемодан – и вдруг: два огромных тюка белья! Всё накрахмаленное, белоснежное – бабушкины скатерти, пикейные одеяла, и даже три концертные рубашки. Такое богатство! И еще – такие нравы! В блокадном городе, несмотря ни на что, была дисциплина, народ был мужественный и ответственный – потому город выстоял.
В семье Нелли Евгеньевны в блокаду погибло 11 человек. Погибли бы и они с мамой, но отец не дал. Он добился у маршала Мерецкова (ни больше и ни меньше!) командировки с Карело-Финского на Ленинградский фронт и вывез свою семью и семью одного полковника в расположение штаба. Когда Нелли вынесли на улицу из квартиры без солнечного света, она, глядя на снег, закричала от рези в глазах: «Глаза! Глаза!». Мама замотала ей голову шарфом, и девочка снова ничего не видела.
Ну а потом случилась беда… Отца оговорили, арестовали, обвинили в предательстве и даже приговорили к расстрелу. Но потом разобрались и выпустили. Cовершенно седые виски, без погон, без орденов, без ремня, гимнастёрка висит… Он вошёл в комнату и заплакал, сел и заплакал. Но после войны он уже был не тот. И в 1970 году он умер, не дожив до 67 лет… Блокадница-мать прожила 80 лет и умерла в 1982 году.
Артист, педагог, экскурсовод
После войны Неллина жизнь разщепилась как бы на две части. Часть первая и любимая, но очень крошечная – сцена, театр. В 12 лет она уже танцевала сольную партию в Мариинском театре – Куклу в «Щелкунчике». Казалось бы, как же повезло! Но было это всего один раз.
Буквально через два месяца – воспаление лёгких: одно, второе, третье. Потом начался туберкулёз, – какой уж тут балет? Девочку из сырого Ленинграда увезли к тете в костромской Галич – старинный город, старше Москвы. В Галиче тетя отвечала за хор, а по сути и за все, связанное с музыкой. Она и научила взрослеющую Нелли ставить танцы, затем – сцены из спектаклей, а потом – и сами спектакли. В 16 лет она поставила «Половецкие пляски», например.
В 1950 году был Всесоюзный конкурс детской самодеятельности. На заключительный концерт в Доме Советов в Москве, программу которого открывала Нелли («Гвоздь программы»!), вдруг возьми да приедь сам Сталин! И Нелли пришлось читать ещё и «Слово товарищу Сталину» Исаковского: «Мы так Вам верили, товарищ Сталин, / Как, может быть, не верили себе».
Но артисткой, повторим, Нелли не стала, внутренне переключилась на режиссуру. Но, поступив в 30 лет в Ленинградский институт культуры имени Крупской на режиссёрский факультет, отчетливо поняла, что и этот поезд ушёл.
И она перешла на преподавание – благо, первый институт, который она закончила, был Педагогический (исторический факультет), а второй – Институт усовершенствования учителей. Но платили так мало, что приходилось осваивать новые профессии и искать подработки: водить или возить экскурсии, читать лекции по линии общества «Знание». За всю свою экскурсоводческую жизнь она не провела двух одинаковых экскурсий. А в 1989 году начала работать в Госстрахе.
«Жидовская морда!»
Однажды вечером на улице Маяковского к Нелли Евгеньевне, русской по паспорту, подошёл здоровенный мужик лет тридцати, стриженый ёжиком, вжал ее к стенке и, дыша перегаром и ненавистью, прошипел: «Убирайся вон, жидовская морда! Всё равно мы вас всех из центра выдавим». Половинка, мишлинг, жидовская морда! Получите по полной! Нелли Евгеньевна Познер пришла домой, отдышалась, отыскала отцовскую метрику, выданную синагогой, – и назавтра же пошла немецкое в консульство.
При подаче заявления (на дворе стоял 1995 год) она указала землю Баден-Вюртемберг – просто потому, что туда собирался один ее хороший знакомый. Знакомому разрешения не дали, а она его получила, хотя и не скоро – только в 2000 году. Так она попала во Фрайбург.
Нелли Познер / Nelli Pozner (1993)
Приехала она сюда не одна, а с мужем – Хейно, эстонцем по национальности. Тогда ведь многие фиктивно выходили замуж за евреев или женились на еврейках, только бы уехать заграницу. Но посмотрев на их эстонский фотоальбом, а главное – на них самих, консул только порадовался: люди на старости лет нашли друг друга.
В члены еврейской общины Нелли Познер – негалахическую «половинку» и полную «жидовскую морду» – не приняли.