Как и следовало ожидать, в полку только и разговоров было о находке заместителя командира по технической части. Было это необычно и совсем не ко времени, но ни у кого даже мысли не мелькнуло, что Гасилов поступил неправильно, хотя полк в те дни стоял на ближайших западных подступах к Сталинграду.

Обсуждая новость, солдаты добродушно посмеивались:

— Слыхали? Инженер-капитан вместе с запчастями привез нам пополнение — «запасного гвардейца».

— Порядок, нашего полку прибыло.

— Придется для такого «гвардейца» полковые детские ясли открыть. Васькова — заведующим.

Шутила больше молодежь. Люди постарше вздыхали, сетовали:

— Что война-то делает… Какие беды принесла крохе, а ведь, считай, счастливчик: выжил!..

— Правильно сделал инженер-капитан, живая жизнь — дело святое. Неужто всем полком не выходим «гвардейца»?

Между тем, крохотный гражданин был с почетом водворен в землянку, где обитал Гасилов вместе с ординарцем — пожилым солдатом Филиппычем — и шофером Васьковым. Маленький человек, начавший жизнь свою столь необычно, возлежал теперь на койке зампотеха, неизменно находясь в центре внимания солдат и офицеров.

Появился в землянке и полковой врач — «произвести медицинское освидетельствование нового пополнения», как он выразился.

Усилили освещение: принесли несколько медных снарядных стаканов со вставленными в них фитилями. Но едва полковой врач увидел развернутого младенца, он тут же признался, что никогда не имел дела с такими «мелкокалиберными» пациентами. Правда, это не помешало врачу тут же внимательно осмотреть, выслушать и простукать неожиданного пациента.

Похоже, результаты осмотра не слишком порадовали врача. Обратившись к Гасилову, будто он и в самом деле был отцом ребенка, полковой врач сказал, пожимая плечами:

— Признаться, ребенок ваш плох. Очень простужен, хрипы в легких. Сказывается, конечно, что долго пролежал на промерзшей земле. Да и с кишечником у него не все в порядке. Хоть он у вас и «гвардеец», армейское питание для него не годится. Нужен режим, уход, еда соответствующая. В общем, прямо скажу, долго он здесь не протянет. Надо бы поскорее отправить его отсюда…

Гасилов болезненно поморщился. Неожиданно для себя он почувствовал, что расстаться с ребенком, уже третьи сутки живущим подле него, будет ему нелегко. Он уже успел и привыкнуть, и привязаться к малышу, радовался его улыбке, его комичным гримасам и приходил в восторг, когда тот с живым интересом таращил глаза на окружающих. Гасилов ловил себя на том, что прислушивается к дыханию ребенка, просыпается ночью при первом его крике.

О своей семье Гасилов никому никогда не говорил. Однако фронтовики чуткий народ: по тому, как мрачнел зампотех, как спешил он уйти, когда в полк приходила очередная почта, окружающие понимали — сам он писем не ждет. Но если молоденькие солдаты охотно слушали рассказы людей семейных об оставшихся где-то близких, старались ободрить их и утешить в минуты тревоги о семье, то Гасилов слишком явно подобных разговоров избегал. И его не трогали, чувствовали: прикасаться нельзя, причинишь боль! Кое о чем можно было лишь догадываться — ведь жил Гасилов в Белоруссии, которую оккупировал враг. Где-то у самой границы…

Командир полка гвардейских минометов знал своего зампотеха еще с той поры, когда оба они носили штатское платье и не помышляли о войне. Вместе с другими комсомольцами, молодые, веселые, полные энергии, приехали они на одну из строек Первой пятилетки. Подружились. Перед самой войной работали вместе в Средней Азии, куда Гасилов временно приехал…

Полковнику доложили о прибывшем вместе с Гасиловым «запасном гвардейце», и он тоже пришел в землянку взглянуть на неожиданное приобретение. Присев на одну из коек, командир полка несколько минут не спускал глаз с малыша.

Ординарец Филиппыч постарался вовсю. В землянке было так натоплено, что ребенок мог лежать в одной рубашонке, доставшейся ему от доброй Анны Евграфовны. Малыш ничуть не смущался присутствием такого высокого начальства: то размахивал ручонками, то вдруг запихивал в рот собственную ногу, то испускал воинственный клич. А стоило полковнику наклониться над ним, как он ухватил его за нос под общий, хотя и несколько смущенный смех собравшихся.

— Кормили сегодня? — спросил полковник у Филиппыча.

— Так точно, товарищ гвардии полковник! — отвечал солдат. — Манной кашей на сгущенном молоке.

Вернулся Гасилов, с трудом протолкался к малышу и остановился растерянно, увидев сидевшего на койке командира полка.

— Такие-то дела, Юрий Петрович, уважаемый мой зампотех, — встретил его командир. — Интересно у вас получается: всех ребятишек из этих мест давно вывезли, а вы, значит, решили обратно ввозить? Из огня, выходит, да в полымя? Обстановка у нас сами знаете какая: с часу на час ждем приказа о наступлении. Что же, и его в поход придется брать?

— Ну куда я мог девать его, товарищ полковник? Если бы не ранило ту добрую женщину из Котлубани, все получилось бы по-другому.

— Ясно, Юрий Петрович, не оправдывайтесь, — прервал Гасилова полковник, знавший уже все подробности. — Поступили вы правильно, только теперь нужно подумать, как бы побыстрее да поудачнее эвакуировать в тыл этого гражданина.

— А ну, ребята, посторонитесь. Слышишь? Обожгу! — в землянку с кастрюлькой в руках вошла девушка — санинструктор Клюева. Увидев командира полка, она выпрямилась и, держа кастрюльку, нерешительно произнесла: Разрешите, товарищ гвардии полковник…

— Прошу, прошу, — ответил тот и добавил шутливо: — Санинструктор Клюева прибыла для выполнения оперативного задания: сварить манную кашу и накормить «запасного гвардейца», так?

— Так точно, товарищ гвардии полковник.

— Выполняйте. Кстати, для вас есть и еще одно поручение, Варвара Алексеевна. Придется вам взять на себя заботу об эвакуации нашего милого гостя. Будьте готовы завтра с утра выехать в Саратов. Вам ведь этот город знаком, вы, кажется, сами оттуда родом?

— Да, товарищ гвардии полковник. До войны я там жила, работала на заводе.

— Тем лучше. Следовательно, и людей знаете. Завтра утром в закрытом «газике» переправьте мальчика в Саратов и устройте его там получше: в ясли, детский дом или к добрым людям. Поступите по своему усмотрению, но, конечно, чтобы получше…

В тот вечер у Гасилова все буквально из рук валилось. Он постарался вернуться в землянку пораньше, чтобы напоследок хоть немного побыть с ребенком. Такую острую грусть он испытывал, такую нежность к этому малышу, точно и в самом деле это был родной его ребенок.

Заглянула и санинструктор Клюева, немного смущенная возложенным на нее поручением. Глаза у нее были виноватые, как будто она извинялась, что вмешивается в чужие дела, отнимает у Гасилова мальчонку.

Она стояла, прислонившись затылком к двери землянки, и молча наблюдала, как зампотех играет с повеселевшим малышом.

— Привык он к вам, — сказала она негромко.

Гасилов обернулся к ней, встал. Выпрямиться во весь рост он не мог, и оттого даже в позе его было что-то просительное.

— Варвара Алексеевна, — сказал он и откашлялся. — А если я вас попрошу… Имени-то ведь нет у мальца. Ни отчества нет, ни фамилии, но ведь человеку-то тяжело оставаться без роду, без племени, без близких… Так вот я и хочу попросить: запишите его там на меня.

Глядя на него во все глаза, Клюева переспросила:

— На вашу фамилию записать?

— Да, пожалуйста. Жив буду — разыщу его непременно, возьму после войны к себе.

Гасилов произнес эти слова так решительно, что было совершенно ясно: решение возникло не случайно, оно созрело и утвердилось за минувшие дни.

— Юрьевич, значит, — сказала Клюева. — Хорошо, Юрий Петрович, я все сделаю, найдете вы своего малыша, только вот имени-то у него нет.

— В самом деле! — воскликнул Гасилов. — Как же мы об этом не подумали? Ничего, до вашего отъезда выберем ему подходящее имя. Не так сразу, но выберем.

Клюева ушла, бесшумно притворив за собой тяжелую дверь.

В уголке землянки дремал разморенный теплом Васьков, Филиппыч ушел опять собирать ветки да щепки, хотя печурка была жарко натоплена, слегка дребезжала раскаленная заслонка. На земляной пол, застеленный рогожей, падали желто-красные отблески огня. Над печкой на веревке сушились портянки, белели пеленки, выстиранные старательным Филиппычем. Ребенок спал.

Гасилов стоял над ним, не в силах отойти, улечься и отдохнуть. Та же пронзительная нежность, острая, рвущая сердце боль овладели им в эти минуты при мысли, что он не смеет пока что позаботиться о малыше, которого так неожиданно подарила ему судьба.

Малютка пошевелился, поморщился и громко чихнул. Открыл глаза, уставился на Гасилова, и крохотное личико засветилось вдруг таким восторгом, что Гасилов лишь крякнул.

— Эх ты, — пробормотал он, как бы припоминая и не находя слова, какие искал. — Эх ты… сынок!

Повторил громче:

— Сынок… Что же это мы про имя не подумали? Конечно, был бы ты девчонкой, назвали бы тебя гвардейцы Катюшей. Это уж точно. И стала бы девочка Катя дочерью нашего полка гвардейских минометов, они ведь тоже, минометы, зовутся «катюшами»… Но ты — мальчуган. Однако было же у тебя имя? Какое?.. Может, ты — Петя, а? Морщишься. Значит, не Петя. Может, Коля, Павлик?

Малыш издал тихий возглас и беззвучно захохотал, пуская пузыри.

— Ого! — удивился Гасилов. — Понравилось? Павка… Павел… Павлик. Неужели это и правда твое имя? Значит, будешь Павлом Юрьевичем Гасиловым, согласен? Ага, улыбнулся! В таком случае позволь пожать твою мощную лапу. — И Юрий Петрович нежно поцеловал теплую сморщенную ладошку. — Пошли дальше. Год рождения… По всему видно — родился ты в нынешнем, сорок втором тяжелом году, а вот в какой день — этого никогда не узнаем ни ты, ни я. Хотя, по-моему, родился ты вторично в тот самый день, когда писком своим дал мне понять, что уцелел после взрыва. Но лучше давай-ка я запишу тебе, Павлуша, свой день рождения. Отвоюемся, прогоним врага, и потом всю жизнь будет у нас этот праздник общим! Да, еще вопрос: кто же ты, Павлик, по национальности? Скуластенький. Может быть, башкир или татарчонок, а может, и русский… Впрочем, не все ли равно? Теперь ты — мой сынок!..

В девятом часу вечера опять пришла в землянку санинструктор Клюева вместе с Филиппычем. Они принесли вещи и продукты, выданные по распоряжению командира полка для эвакуации в тыл «запасного гвардейца», Павла Юрьевича Гасилова. Это имя уже полностью стояло на записке, по которой были выданы и вещи, и продукты. Пожалуй, безымянный малыш получил еще один день рождения!

Отъезд был назначен на восемь утра. Клюева, будто невзначай, раза два-три сказала: «ваш малыш», «ваш сынок» — и видела, как теплеют при этих словах мрачноватые глаза Гасилова. Только что она услышала от командира полка: Гасилов считает семью свою погибшей. Мать, жену и новорожденного малыша. Из Средней Азии, где ему довелось работать накануне войны, Гасилов отправил молодую жену в Белоруссию, к своей матери. Сын родился без него, в небольшом пограничном городке. И сразу же по этим местам прокатилась огненная волна взрывов, пожаров, полились кровавые реки. Где ж тут было уцелеть двум женщинам с крохотным ребенком на руках?

О своем горе Гасилов не говорил ни с кем — не мог. Скупо и кратко поведал лишь командиру полка, давнему своему товарищу, которого не без труда отыскал на фронтовых дорогах.

— Будьте осторожны, сберегите ему второго сына, — напутствовал командир полка санинструктора Клюеву. — Если, на счастье, отыщет он после войны свою семью, пусть растут рядом двое мальчишек.

— Есть сберечь ребенка, — уверенно ответила Клюева.

Гасилову она сказала проще:

— Вы, Юрий Петрович, за сынка не тревожьтесь: отдам его только в добрые руки, и станет он ждать вас до конца войны.

— Спасибо, Варвара… Варя, дорогая, — взволнованно произнес Гасилов.

Мог ли предположить он после этого разговора, когда на несколько часов попрощался с Клюевой и растянулся на койке рядом со своим Павликом, мог ли он предположить, что надвигающаяся фронтовая ночь круто изменит ход событий?

В эту последнюю ночь, всего за несколько часов до намеченной эвакуации ребенка, произошло то, чего с таким нетерпением ожидали все в полку, в том числе и Гасилов: из штаба фронта прибыл боевой приказ о немедленном выступлении.

Еще не рассвело, а гвардейское хозяйство уже полностью было на колесах.

Так вот само собой получилось, что Павлик Гасилов, известный всему полку под кличкой «запасной гвардеец», не был в то утро эвакуирован и вместо Саратова оказался еще ближе к войне, почти у самых огневых позиций, занятых полком гвардейских минометов.