Пролог
Солнце палило нещадно, раскаляя землю; под ногами сухо шелестела выжженная до соломенного цвета трава, на языке оседала полынная горечь. Пахло пылью и жарой. У жары ведь тоже есть собственный запах: горьковатый, чуть терпкий, от которого немеет язык и слезятся глаза. Ну а пыль… пыль тут повсюду. Пыль и редкие ломкие охвостья травы, украдкой забирающиеся в сандалии. Сухие нити обвивались вокруг пальцев, покалывали пятки…
Женщина шла так осторожно, будто под ногами у нее была не земля, а тонкий лед. Пыль завладела подолом ее черного платья, фантазийным узором осыпавшись на полотно. Вечером она наверняка порадуется этому платью с почти глухим воротом и длинными рукавами, ведь к ночи в пустыне холодает, но сейчас ей было невыносимо жарко. Пот лил ручьями по спине и впитывался в ткань, делая ее прикосновение еще более неприятным. Хоть бы ветер подул…
Она остановилась вытряхнуть из сандалий травинки и мелкий сор, но потеряла равновесие и больно шлепнулась наземь. Ну вот, теперь ее злосчастное платье окончательно превратится из черного в серое. Но так будет, наверное, лучше. Темная ткань поглощала тепло, как губка влагу. Почему она вообще одета в черное? Ах да, это ее единственное платье… И денег у нее нет, чтобы купить новое, у нее совсем ничего нет, даже фляги с водой. Как глупо было отправиться в пустыню без капли воды…
Зачем она вообще здесь?.. Женщина попыталась вспомнить, что ищет так далеко от дома, но не смогла. Голова кружилась от жары. Вставать не хотелось, однако она встала, отряхнулась и упрямо сделала несколько шагов. Подул долгожданный ветер, но такой горячий, что она, ойкнув, закрыла лицо руками и обиженно повернулась к нему спиной. Горизонт был совсем близко, его очерчивала горная гряда. Не очень высокая — на острых верхушках скал нигде не сверкали ледяные шапки, — хотя, возможно, расстояние просто искажало размеры. Горы прятались от солнца в дрожащем белесом мареве. Она позавидовала им. Ей спрятаться было негде. Нужно идти, но куда? Вперед или к горам? Без воды ей далеко не уйти, прикончит не жажда, так жара, не жара, так голод. Она что-то хотела найти в этом царстве пыли и солнца, что-то узнать… Нет, к горам она не пойдет, по крайней мере пока не вспомнит, что же ей нужно.
На труп женщина наткнулась примерно через двести шагов. Крупный мужчина, крепко сложенный, но с обвисшей кожей, словно он за короткое время потерял восемь-десять фунтов. Волосы коротко острижены; голову охватывает в несколько раз сложенный шарф, в кисточках шарфа запутались колючки. Одет в длинную кожаную безрукавку на голое тело и полотняные штаны, предплечья обмотаны кожаными ремнями. На теле несколько порезов, от глубоких до совсем царапин, однако серьезная рана одна — в левом боку, чуть ниже сердца. Женщина ясно видела, что умер он совсем недавно — может быть, как раз когда она сидела в пыли, сетуя на дурацкое платье. Загорелая рука, зажимавшая рану, сползла, и было заметно, что кровь, хоть и остановилась, не успела засохнуть и потемнеть, да и запаха разложения, которое по такой жаре неминуемо должно было начаться очень быстро, не чувствовалось. Зато одуряюще воняло кровью. Для одного человека ее было пролито явно многовато.
Женщина наклонилась и закрыла мертвому глаза. Подобрала валявшийся неподалеку длинный нож и подсунула под обмякшую руку — сама не зная, зачем. Наверное, при жизни этот человек был воином, а они предпочитают умирать с оружием в руках. Затем она отправилась на поиски убийцы. Вряд ли тот сумел уйти далеко, да и следы на земле были видны очень хорошо. Она не умела их читать, но и без этого было понятно, что оставивший их человек тяжело ранен, возможно, умирает. Или — не человек. Почему она так подумала? Следы казались вполне обычными. Женщина огляделась. Местность вокруг, вплоть до гор, была ровная, как стол, однако она ничего не заметила. То ли потому что солнце слепило глаза, то ли потому, что вообще не очень хорошо видела. Что ж, пойдем по следам.
…Да, он действительно не успел далеко уйти. И он действительно не был человеком. Его одежда, гораздо менее скудная, чем у его жертвы, была серовато-бежевого цвета, почти сливавшегося с цветом иссушенной солнцем земли. Наверное, именно поэтому она не заметила тело сразу. Впрочем, это тело, кажется, еще дышало. И даже пошевелилось, когда она наклонилась, чтобы рассмотреть его получше, и ее тень упала ему на лицо. Довольно высокий, хотя когда он лежал вот так, скрючившись, трудно было разобрать. Худощавый и тонкокостный — запястья что веточки, согни — переломится. Рыжеватые, побуревшие от крови волосы стянуты в пучок, открывая уши, маленькие, с заостренными кончиками, почти без мочки. Эльф, да притом северный. Раньше они почти никогда не покидали свои Леса за Дейной, но теперь все изменилось. Война имеет отвратительное свойство менять все, даже то, что оставалось неизменным на протяжении столетий.
Эльф с трудом приоткрыл глаза. У него была глубокая рана на голове, все еще сочившаяся кровью. И еще одна — на руке, неопасная, но, должно быть, болезненная. Женщине не было его жаль. Пусть бы сидел в своих Лесах, даром что эльфы сами ото всех давно отгородились, и не лез на чужую территорию. Пусть бы они все там сидели… И не смели убивать людей. Люди и сами неплохо могут с этим справиться, но в графствах уже долгие годы царит мир. Верно, так было, пока не пришли лешаки. Нелюди… Она зло сплюнула, едва не попав на рубашку раненого. Жаль, что промахнулась.
— Ты… — внезапно прохрипел эльф. Не голос — точильный камень. — Подойди… — Он закашлялся; изо рта потекла тоненькая струйка кровавой слюны. — Передай…
Она удивилась, но все же опустилась на колени рядом, приблизила лицо к его губам.
— Передай… там… скажи Ирвиллу… отряд Аньеля не… прорвался… Нас пере… перебили, как котят… скажи…
«Сдохни, лешак», — шевельнулись ее губы, но тут глаза раненого закатились, а голова запрокинулась. То ли потерял сознание, то ли и вправду подох. «Как хочется пить…» — подумала женщина и в ту же секунду заметила прицепленную к поясу эльфа флягу. Не колеблясь ни мгновения, сорвала ее с ремешка и открутила тугую крышечку. Лешаку вода не поможет, цинично рассудила она, если он и не помер сейчас, то жара убьет его в самом скором времени. Ей вода нужнее, поскольку она твердо намеревалась выжить и сделать что-нибудь, чтобы прекратить эту войну. Прекратить или предотвратить… предотвратить… о, боги… В горло полилась холодная, с железистым привкусом струя. Ох, как же это чудесно…
— Госпожа, госпожа! Не пейте так быстро, вы захлебнетесь! — прозвенел над ухом встревоженный тонкий голосок. — Вы слышите меня? Пожалуйста, очнитесь… пожалуйста…
Жестко. Болит все тело, особенно там, где… пониже спины; болит голова, словно ее сдавили стальным ошейником с шипами по внутренней стороне; в горле поселилось целое семейство ежей, регулярно совершающих моцион. В ногах резвится шаловливый сквозняк. Боги, давно ей не было так плохо после видения… Ах да, видение тут ни при чем… почти… это ее угораздило подхватить жуткую простуду. Вдобавок она умудрилась свалиться с кровати. Слишком сильно металась, отмеряя сотни шагов в той клятой пустыне с трупами. По крайней мере, им уже не жарко, да и ей, по правде говоря, тоже. В реальном мире, в отличие от иллюзорного мира ее видений, была поздняя осень, холодная и промозглая. В реальном мире не было войны — во всяком случае пока — и эльфы не убивали людей. Лишь немногие из них осмеливались покинуть Леса. Так и должно быть, но ее видения свидетельствуют о том, что привычный порядок вещей должен вскоре нарушиться. Но когда будет это «вскоре» и что тогда произойдет?
Женщина застонала — не столько от боли, сколько от бессилия. Что толку в ее редком даре, если она столько лет не может ничего понять? И кто это чуть ли не плачет рядом с ней? Не надо ее оплакивать, она, хвала богам, еще жива, в отличие от того воина с раной в груди, и умирать не собирается… Проклятье, да замолчишь ты наконец или нет?! Кажется, она произнесла эти слова вслух, потому что тонкий голосок испуганно отозвался:
— Простите… простите, я не хотела… вы так ужасно стонали, просили воды, вот я и принесла… Я сделала что-то не то?
Женщина постаралась взять себя в руки. Это всего лишь дочка хозяйки гостиницы, где ее так неудачно угораздило заболеть, и бедная девочка ни в чем не виновата. Ни в ее дурном самочувствии, ни в видениях, ярких и отчетливых, но совершенно невнятных по смыслу. Девочка всего лишь хотела помочь… воды принесла… Она пила воду в пустыне, из фляги эльфа… нет-нет, это ее поили здесь, из обычной кружки, просто бред глубоко переплелся с реальностью. Она заставила себя открыть глаза и с некоторым трудом повернула голову, встретившись с испуганным карим взглядом. На вид не больше четырнадцати, мордашка чумазая, с написанным на ней боязливым сочувствием, челка похожа на мочалку… Хорошая девочка.
— Моя госпожа, — пробормотала хорошая девочка. — Я… я сейчас уйду, я больше не буду вас беспокоить…
— Успокойся, — насколько могла ласково ответила женщина и поневоле шмыгнула носом. — Ты все сделала правильно, спасибо тебе. Я просто умираю от жажды. Не принесешь ли ты мне кувшин с водой? Чтобы не бегать с кружками. — Она закашлялась, потом протянула руку и мягко убрала с лица девчушки растрепанные, не очень чистые волосы. — Смешная ты… Ну-ну, не сжимайся, я вовсе не хочу тебя обидеть, ты ведь мне помогла. Так принесешь еще воды?
Девочка подорвалась, будто ужаленная, едва не уронив кружку, из которой поила больную.
— Я мигом, моя госпожа! Вот самую чуточку подождите…
— Я не твоя госпожа, дитя, — вздохнула женщина и снова шмыгнула носом. Где ее платок? Не рукавом же вытираться, будто какая-нибудь крестьянка. — Меня зовут Нинна.
— А я Ирси. Приятно познакомиться, леди Нинна. — Девчушка изобразила на удивление приличный книксен и робко улыбнулась.
— Мне тоже, Ирси. Но я и не леди, поэтому не зови меня так. Я просто Нинна.
— Хорошо, — удивилась Ирси. Обычно постояльцам льстило, когда их называли фальшивыми титулами, вот она и привыкла. — Как пожелаете.
И убежала. Нинна приложилась пылающим лбом к холодному дереву туалетного столика и неуклюже встала. Конечно, на ней было не платье, как в пустыне, а ночная рубашка, и сквозняк упрямо мел ледяной метелкой по босым ступням и щиколоткам. Нинна передернулась, поджала пальцы и забралась под одеяло. Постель успела напрочь выстыть, пока она валялась на полу, и теперь женщину бил легкий озноб. Она плотнее закуталась в колючую шерсть.
Она не солгала девчонке… ну, почти. Она действительно не была леди. Больше не была. С тех самых пор, как сбежала из дома, поругавшись с отцом. Полузабытое обращение — «леди Нинна» — всколыхнуло воспоминания… Вообще-то ее полное имя было Нинель, но об этом редко вспоминали. Родители звали ее Нинной, прислуга прибавляла к имени «леди», хотя, строго говоря, это было не совсем правильно. К молодой незамужней девушке благородного происхождения, если только она не дочь графа или чародейка, положено обращаться «мистрис». А один… весьма нахальный молодой аристократ звал ее Нинон. Она ужасно сердилась и однажды чуть не стукнула его веером. Чопорную девушку приводила в ужас мысль в том, что ее называют именем прославленной куртизанки. Он смеялся…
Как давно это было… кажется, две жизни назад. Хотя на самом деле — меньше половины. Теперь от прежней жизни остались только некоторые привычки, манеры да скудное приданое матери, которое отец выделил из семейного состояния и перевел на имя Нинны уже после того, как она сбежала. Наверняка ворчал при этом, как закипающий чайник, но не от жадности, конечно. Он был готов дать и больше, он все же любил ее, свою единственную дочь, пусть и не оправдавшую ожиданий, но она снова проявила упрямство и отказалась. Как они ругались в тот день, когда она пришла к отцу со своими соображениями… Кажется, впервые в жизни позабыв о своем воспитании, она кричала, что он слеп и глуп, раз не желает видеть очевидное, и чуть не плакала от отчаяния, поскольку он был глух к ее доводам. Отец тоже в долгу не оставался, честя ее мнительной истеричкой с куриными мозгами. Поскольку он был магом, и не из последних, исход этой ссоры вполне мог оказаться для нее, скажем так, позорным. Отец запросто мог обездвижить непослушную дочь и запереть в комнате, пока не одумается, но не стал. «Делай что хочешь, только меня в свои глупости не впутывай», — сказал он и ушел, хлопнув дверью.
Она тоже ушла — на следующий день, почти без вещей и без денег, но с твердым намерением сделать хоть что-нибудь. Раз боги наградили ее столь редким даром — а судя по летописям, ясновидящих в истории графств можно было по пальцам пересчитать, — она не должна растрачивать его по пустякам. Способности к предвидению обнаружились у нее не так уж рано, в двенадцать лет, и сперва родителей это страшно обрадовало, так как отец тут же отыскал множество способов применения ее таланта с пользой для себя и для всей семьи. В основном для себя, конечно, он всегда был честолюбив, хотя и не настолько эгоистичен, чтобы использовать ее просто как инструмент. Да у него бы и не получилось — она не могла «видеть» по заказу и как-либо управлять своим даром, во всяком случае поначалу. Потом кое-чему обучилась, но это было уже гораздо позже. И все же какие-то полезные сведения он от нее получал и гордился ею.
А потом начались видения о войне — обрывочные, расплывчатые, это позднее они обрели нынешнюю четкость. Она видела, как люди сражаются друг с другом и как эльфы убивают людей, видела изломанные тела под палящим солнцем и целые поля мертвых, где хозяйничали стервятники.
Сперва подобные картины вызывали у нее ужас и ночные кошмары, после она привыкла и даже пыталась рассмотреть детали, которые позволили бы сделать хоть какие-нибудь выводы. Ибо одного нельзя было никак понять из этих не столь уж частых видений — когда это случится и почему, проклятье, почему?! Это доводило ее едва ли не до исступления. Нинна бродила по унылой, почти лишенной растительности, растрескавшейся от недостатка влаги земле, и ей казалось, что она бьется головой о каменную стену. Она понимала только одно — что не хочет, чтобы эта война произошла, и существовал единственный, как она думала, способ ее предотвратить. Его она и изложила отцу одним далеко не прекрасным летним вечером.
Отец выслушал ее молча, не перебивая и не переспрашивая, после чего ровным спокойным тоном произнес два слова:
— Ты рехнулась.
— Вы можете предложить что-то другое, отец? — так же ровно ответила она.
— Нет, не могу, но то, что городишь ты, просто вздор. Не ожидал от тебя, Нинна, ты всегда была благоразумной девушкой. Нападать на северных эльфов в их Лесах, да еще не имея для этого достаточного повода, — чистой воды самоубийство.
— Понадобится немало магов, это верно, но ведь вы обладаете соответствующим влиянием и сможете…
— Никто на это не пойдет, — оборвал он. — И я в том числе. Больше половины поляжет еще прежде, чем мы доберемся до их столицы. Совет земель никогда не даст согласия на подобную авантюру, а Совет магов и подавно, даже если мне позволят поставить там этот вопрос. Кроме того, что делать с южными эльфами? Ведь их ты тоже видела, как я понимаю.
— Да, но, возможно, удастся просто выставить их с нашей территории, обезопасить себя от нападения с моря с помощью сильного флота, разместить гарнизоны в горах и у переправ через Дейну.
— Иногда мне кажется, что лучше бы уж ты поменьше читала, — проворчал отец. — Глупость — не самый страшный недостаток для женщины, а вот глупость, подкрепленная образованием… Ну хорошо, допустим, ты добилась своего. Северных в графствах и так очень мало, их исчезновения мы почти и не заметим, а южные? Наши торговые связи с ними столь обширны и так глубоко укоренились, что их разрыв сильно подорвет экономику прибрежных областей, и тебя это тоже коснется, между прочим. Кроме того, не забывай, сколько людей давно обитает по ту сторону Эвельенского хребта. Их ты что, предлагаешь насильно депортировать в графства? Или сделать жертвами этой вынужденной изоляции, так как я почти уверен, что даже миролюбивые, в общем-то, южные эльфы рано или поздно озлобятся, и тогда начнутся погромы. Мне до этого, скажу прямо, особого дела нет, но раз уж ты, дочь, так заботишься о будущем своей расы, изволь принимать это в расчет. А лучше вообще оставь подобный вздор.
То, что он говорил, было удручающе логичным и правильным, но…
— Но как же война, отец? — тихо спросила она. — Разве вы хотите, чтобы она случилась?
Он раздраженно стукнул кулаком по стене:
— Да с чего ты вообще взяла, что эту проклятую войну развяжут именно эльфы?! Ты же сама говорила, что не можешь понять, из-за чего начался конфликт. Может, случится как раз наоборот, хотя я сомневаюсь, что Совету земель достанет на такое безрассудства. Нужного количества упертых и твердолобых вояк там нет и не предвидится, мы же не в Торванугриме, Нинна.
— Вы упускаете из виду одно, отец, — по-прежнему тихо, но твердо сказала Нинна. — Если бы инициатива исходила от графств, сражения шли бы в Озерном крае, за Дейной или на море. С чего бы военные действия должны были сместиться так далеко на запад? На этих каменистых пустошах ничего не растет, там почти нет воды, царит нищета и очень тяжело обороняться…
— Вот именно, — в упор глянул на нее отец. — Ты все правильно понимаешь, дочь. Ни один военачальник, если только у него ума больше, чем у таракана, не позволит оттеснить себя к западным пустошам. Это означает неминуемое поражение.
— Но тогда это может означать только то, что вторжение все-таки случилось и объединенное вражеское войско огнем и мечом прошло через все графства, вынудив отступить к самому Дикому полю.
— Чушь! — взорвался он. — Это может означать, что твои видения ошибочны или что мы их неверно истолковываем. По отдельности ни северные, ни южные эльфы не смогут справиться с нашим ополчением, они слишком малочисленны, а южным вдобавок вообще неведомо, что такое воинская дисциплина. Кроме того, Совет земель наверняка поднимет старые союзнические договоренности с Торванугримом, и на помощь нам придут поднаторевшие в междоусобных стычках кланы. Даже если эльфы вновь объединятся… но такое просто невозможно, запомни это, глупая девчонка! Запомни, если не желаешь понять.
— Я понимаю одно: то, что я видела, — истина, отец, — упрямо вскинула голову девушка. — Это должно случиться так или иначе, и это случится, если мы ничего не предпримем.
На этом спокойный разговор отца с дочерью закончился, поскольку они оба вышли из себя и принялись обмениваться взаимными упреками на повышенных тонах. В конце концов отец произнес ту самую фразу и ушел, взбешенный ее упорством. Нинна постояла немного, прижавшись щекой к каминным изразцам. «Ну и пусть, — глотая слезы, подумала она. — Я все равно сделаю то, что считаю нужным. Что смогу сделать. Я расскажу людям, что их ждет, и может быть, меня послушают. Не сразу, но послушают. И тогда, может быть, этого все-таки не случится».
С тех пор прошло уже много лет, и она давно поняла, какой наивной была, понадеявшись на свое красноречие. За ней облезлым индюшачьим хвостом тащилась слава сумасшедшей фанатички, ненавидящей всех, кто не принадлежал к человеческой расе; ее слушали, как слушают выступление комической труппы, но ей не верили. Вслед ей летели насмешки и оскорбления, хорошо хоть не камни и огрызки. Ее не трогали — жалели, как блаженную. Эпоха благополучия, длившаяся уже три столетия, настраивала народ на миролюбивый лад. Но Нинна не теряла надежды, не оставляла попыток достучаться хоть до кого-нибудь. С отцом они не виделись, и она отказывалась вернуться, хотя этому ничто не препятствовало. Она училась управляться со своим даром — в одиночку, однако небезуспешно, и теперь могла провоцировать у себя видения, не дожидаясь, когда они придут сами. Но все это тем не менее ни на шаг не приблизило ее к цели. А что вообще могло приблизить? Если бы знать…
Нинна заворочалась, устраиваясь поудобнее, и принялась обдумывать недавнее видение. Что-то в нем было не совсем обычное… Она всегда странным образом теряла память, оказываясь в пустыне, помнила только, что ей нужно что-то узнать. И всегда натыкалась на мертвых. Но сегодня один «мертвец» оказался жив и даже заговорил с ней… Вот оно! Впервые кто-то из живущих в этом будущем обратился к ней, словно она и впрямь там присутствовала. А может, так и было? Или, вернее, будет? Нинна передернулась. Пережить это еще раз, наяву, не хотелось… Но нечего отвлекаться. Итак, эльф заговорил с ней, очевидно, приняв за свою. Но она же совершенно не похожа на эльфийку, разве что южную, те тоже черноглазые и темноволосые. Хорошо, пусть, он все-таки был на пороге смерти, в таком состоянии и торванугримка сойдет за эльфа, но как тогда объяснить то, что она поняла его слова? Она знала несколько фраз на южноэльфийском диалекте, и этого явно не было довольно. Нинна беспокойно сжала пальцами виски. Какая же она глупая и беспамятная, он говорил с ней вовсе не по-эльфийски, а на языке графств! И что это значит в таком случае? Что у них будут союзники среди людей? Но откуда ему знать, что она — не враг? Почему он так уверенно послал ее к неведомому Ирвиллу, как будто для первой попавшейся в западных пустошах женщины это имя непременно должно что-то означать?
Вернулась Ирси с кувшином, принесла какое-то лекарство, носовой платок и чистое белье, да благословят ее боги. То, на котором лежала ясновидящая, годилось только в стирку. Пока Нинна, морщась, пила горький отвар от простуды, Ирси проворно перестелила простыни, свернув грязные в небрежный комок, зажгла новую свечу, шуганула нахальную мышь и приладила отошедший от рамы ставень, из-за которого в комнате так дуло. «Вы его просто посильнее захлопывайте», — пояснила она. Нинна поблагодарила девочку, потрепала ее по макушке и заверила, что больше никакая помощь ей не требуется, только отдых. Ирси снова сделала книксен, как заправская горничная, и убежала, зевая во весь рот. Женщина с наслаждением забралась в свежую постель. Жаль, что у нее нет запасной рубашки, эту — только выжимать… Попробовать снова ввести себя в транс или уж плюнуть и заснуть? Пожалуй, хватит с нее на сегодня пустынного мира. Однако сон тоже не спешил…
За пятнадцать лет бесплодных странствий она пришла к одной весьма неутешительной мысли — что, возможно, ей попросту не хватает таланта, чтобы «проломить» невидимый барьер и узнать наконец, что за ним. И искала она не только того, кто ее послушает, но и человека с аналогичным даром, в надежде, что другой увидит больше. И вот недавно, кажется, нашла. Все получилось очень странным образом, как будто ее занесло в чужое видение, в чужой мир, где с неба лился ослепительный свет и колыхались от невидимого ветра высокие серебристо-голубые стебли. И в этом мире, на который Нинна смотрела с высоты полета птицы, она была не одна. По дымчатому разнотравью размеренно и неторопливо шла женщина. У нее были светлые волосы и голубое платье, а больше Нинне разобрать не удалось. Не то почувствовав, что светловолосой под силу то, что не удается ей, не то просто в безумной надежде она воззвала сквозь пространство, а возможно, и время. Воззвала — и была услышана. И с тех пор каждый раз, когда в трансе Нинну переносило в странный мир серебристого света, она, со всем доступным ей умением, пыталась направить светловолосую провидицу на путь, который для нее самой был закрыт. А наяву — искала ее, хотя это было похуже пресловутой иголки в стоге сена, ведь она не могла быть уверена, что та, кого она видит, человек и даже — что она уже родилась. Но рано или поздно Нинна найдет светловолосую, и вместе у них, может быть, получится то, что не под силу ей одной.
Нинна зевнула и принялась разбирать пальцами слипшиеся черные пряди.
Завтра она почувствует себя лучше.
Завтра она попробует снова.