…Машина стоит, а перед ней — огромная, восхитительная гладь озера. Алексей смотрит, как солнце играет на воде, и жмурится. Рядом шевельнулась Маша… Что происходит?

Прежде чем он успевает что-либо сказать, от берега встают какие-то люди, трое, в масках. Черные люди, черные автоматы, косой, красный свет солнца, сухие щелчки выстрелов. Эхо грома, звездчатые дырочки на лобовом стекле, тихий крик-вздох Маши, горячий удар в правый бок, что-то теплое бежит по спине, горячо. Совсем не больно. Люди подходят ближе. Мысли бьются, свиваются в клубки, ускользают…

— Контрольный выстрел в голову, — помертвевшие губы шепчут шаблонную фразу криминальных новостей.

Что-то урчит на грани слышимости, зеленый свет режет глаза, все вокруг зеленое…

Машина не заглохла, двигатель работает…

Тяжелая, почти чугунная нога переползает с педали тормоза на газ. Алексей отрывает руку от горящего бока и чувствует, как между пальцами стекает и пульсирует фонтанчик крови. Окровавленные пальцы ложатся на переключатель передач, тяжелая ручка еле движется — вот задняя!

«Не надо! Тебе лучше остаться здесь, тебе лучше этого не делать!» Тогда он еще не знал, что его жена уже мертва, что одна из трех пуль, доставшихся ей, попала прямо в сердце. У него еще есть надежда, он еще хочет жить, он борется за две жизни: за свою и Маши. «Нет, все кончено…»

«Ауди» взревывает мотором и почти взлетает по косогору обратно на дорогу, черные люди что-то кричат, разевая рты, еще щелчки выстрелов… Алексей теряет сознание за мгновение до того, как в водительскую дверцу его машины врезается старенький «жигуленок», сцепившиеся машины тащит по дороге несколько метров, они замирают…

Но ему казалось, что он видит все со стороны, немного сверху. Из «Жигулей» выбирается пожилой мужчина, ошеломленно смотрит на расстрелянную «ауди», на людей с оружием, выбирающихся из кювета… Видно, что к месту аварии одновременно с двух сторон подъезжают три машины: две со стороны Тимоново и одна — от шоссе. Люди в черном смотрят на перекрученную и расстрелянную «ауди», на две неподвижные фигуры в ней, вскакивают в затормозившую рядом «девятку», машина разворачивается и несется в сторону Ленинградки.

Две машины из Тимоново тормозят рядом с местом аварии, из них выскакивают люди, кто-то звонит в «скорую»…

«Поздно…»

Очнулся Алексей уже в больнице, в реанимации. Нет, совсем не больно — он вообще ничего не чувствовал, казалось, что тела просто нет. Зеленый отсвет мониторов, беспощадный призрачный свет… Каждый вздох — почти осознанное усилие. В голове устрашающе пусто, губы пересохли, в горле — моток колючей проволоки.

— Маша! — почти крик превратился в чуть слышный шепот-шелест.

Сознание уплывает, все гаснет, остаются только сны. Он не знает или не помнит, сколько раз приходил в себя в течение тех пяти дней, когда его состояние характеризовалось на медицинском диалекте как критическое, но этот льдисто-зеленый отсвет навсегда останется в его кошмарах.

Алексей окончательно очнулся, как он потом узнал, на шестой день после неудавшейся поездки в оперу. Вместе с сознанием вернулись и боль, и память.

В поле зрения маячила молоденькая медсестричка в розовом халатике, в окно заглядывал алый закат, в капельнице подрагивала подозрительная прозрачная жидкость, правая рука, куда была вставлена канюля, противно ныла. Сердце билось совсем не там, где положено: а именно в правом боку, низко, под нижними ребрами. Каждый удар растекался по телу тянущей болью. Боль накатывала волнами, щипалась, жгла и резала. Алексей попытался отвлечься от странного сердцебиения, но как только ему это удалось, он полностью прочувствовал остальные очаги неприятных ощущений: голова кружилась, саднило лоб, левая рука оказалась загипсована.

Медсестра отвлеклась от мониторов — видимо, услышала, как он завозился, пытаясь найти более удобное положение.

— Алексей Васильевич, вы проснулись. — Улыбка девушки была наилучезарнейшей из возможных.

— Где я? — Вопрос глупее не придумаешь, но вырвался непроизвольно.

— В больнице. — Очень информативный ответ.

— Понятно. — Сил задавать еще вопросы не осталось, но надо постараться. — Где Маша, где моя жена?

— Все в порядке, вам надо отдохнуть… — Медсестричка немного смутилась, но резво подскочила к кровати и в рекордные сроки наладила еще одну капельницу, подключила ее и пропела медовейшим голоском: — Сейчас вы уснете.

— Я не хочу спать. Скажите, где моя жена?

— Вам надо поспать.

Алексей попытался сесть, но этого делать не стоило: боль в боку резанула нестерпимо, и он отключился.

Алексей открыл глаза и… Все это уже стало смахивать на бесконечную историю. На этот раз было раннее утро, капельница отсутствовала, как и медсестра, зато в кресле рядом с кроватью дремал Вениамин.

— Вень! Эй! — Алексей попытался дотянуться до плеча посетителя, но рука бессильно упала. — Вень!!!

Старыгин вздрогнул и открыл глаза.

— Алекс, слава богу!

— Где я? — Включилась заезженная пластинка.

— В больнице. — Вениамин помолчал, будто собираясь с мыслями. — Ты помнишь, что случилось?

— В нас стреляли. — Червячок дурного предчувствия шевельнулся внутри. — Я жив.

Лед, холод, звук разбитого хрусталя, тысячи ледяных осколков, царство Снежной королевы. Черный костюм Старыгина, друг не может взглянуть ему в глаза, смущенная медсестра…

— Она умерла. — Прозвучало не вопросом, а утверждением. — Она умерла?

По потолку бежит чуть заметная трещинка, рассветное солнце превращает окно в фантастический витраж, тихо попискивает больничная аппаратура… Нереальный, остановившийся мир. Она умерла.

Чуть слышный напряженный выдох, Веня пытается держаться, пытается смягчить удар. Глупый. Зачем? Бессмысленно.

— Мы похоронили ее три дня назад. Она погибла сразу, пуля попала в сердце. — Сухая констатация, просто информация.

Алексей пытается вздохнуть и не может. «Я ее больше никогда не увижу».

— Понятно. — Он слышит свой голос и не понимает ни слова.

— Что? — Веня смотрит на него почти испуганно, даже со страхом.

— Кто это был?

— Что?

— Кто стрелял?

— Я не знаю.

— Предположи.

— Мы наступили на мозоль только «МедиаПро». И они беспринципны.

— Понятно.

Веня встал из кресла и подошел к кровати.

— Алекс, ты понял, что я тебе сказал?

— Про что?

— Маша умерла.

— Да, я понял.

Опять не вздохнуть. «Я понял». Алексей закрывает глаза и отворачивается. «Я понял. Жаль, что и я не умер».

Старыгин выходит из палаты, лихорадочно размышляя, что сказать Маргарите Викторовне. Она уже который день плачет и не отходит от Илюшки. Мальчик постоянно спрашивает, когда же мама и папа вернутся из оперы.

Алексей возвращается домой. Возвращается спустя три недели. «Фольксваген» Старыгина резво бежит по дороге, вот и Сенеж, лес и коттеджи. Веня уже не в трауре, но Алексей попросил привезти ему в больницу черный костюм. Он просто должен быть в черном. Ритуалы отвлекают, не дают сойти с ума.

…Тогда, в больнице, когда Веня вышел, Алексей пытался вздохнуть, пытался как-то вырваться из удушающей тишины… Слезы побежали из-под сомкнутых век, прорвали плотину. Захотелось кричать, биться головой об стену, сделать хоть что-то. Ничего не вышло: накатила одуряющая слабость и оставалось только тихо плакать. Слезы не приносили облегчения — только забвение.

…Веня непривычно молчалив. Он приходил в больницу каждый день после работы: просто сидел рядом, иногда молчал, иногда рассказывал про работу, про то, как двигается следствие. Следствие не двигалось вообще: номера «девятки», увезшей убийц, никто не запомнил, пенять на конкурентов из «МедиаПро», не имея доказательств, бессмысленно. Классический висяк. Алексей смирился, ведь Машу все равно не вернешь. Надо жить дальше.

Глупая, утешительная фраза. Наложить дальше. Жить дальше. Сил нет никаких. Ни сил, ни желания.

…В больнице они с Вениамином много говорили на тему дальнейшей жизни. То есть говорил в основном Старыгин, у Алексея даже не всегда хватало сил и желания кивать или спорить. У него есть сын. У него есть работа. Он еще молод. Прописные истины — и совсем не утешает, не помогает. Сын. Илья. Маленький мальчик, частичка Маши. Что ж, если он должен жить ради сына — он будет жить. Но как же это больно и… бесцельно.

…А в доме — везде она. В шкафу ее одежда, на туалетном столике — ее косметика, запах ее духов, ее тапочки у кровати. Веня входит в комнату следом за ним.

— Мы с Маргаритой Викторовной не стали ничего трогать. Кажется… ты сам должен решить, как жить дальше.

И как же? Убрать все ее вещи или жить в часовне ее памяти, в окружении ее вещей, но без нее? Ее здесь нет, но она повсюду. Нет, лишь ее призрак.

— Я здесь жить не буду. Закрою эту комнату, пусть здесь все так и будет. Я не могу об этом думать. Буду жить в гостевой. Это наша комната, а ее здесь нет.

— Хорошо. — Вениамин кивнул и вышел.

…Алексей и Илья стоят у могилы. Страшное слово — могила. Ворох цветов, траурные венки, свечи, прячущиеся в банках от ледяного ветра. Веня остался у машины — это только их с сыном дело. Они оба первый раз здесь, у этого холмика, у этой могильной плиты. «Тагирова Мария (1970–2002)». Простой черный камень, без эпитафии.

Илья молча прижимается к отцу, тихо плачет.

— О, если бы небу угодно было, чтобы рок, унесший тебя, постиг нас обоих! — шепчет Алексей одну из «Эпитафий на Лионских гробницах» Гиро.

— Папа? — Сын испуганно смотрит на него. — Мама… там?

Дрожащая ручка в красной перчаточке показывает на могильную плиту.

— Нет, сынок, мама на небе, смотрит на нас.

— А что тут?

— Здесь просто место, где мы вспоминаем ее, просто память.

— А мама не вернется больше?

— Нет. Но она все равно тебя любит, она с тобой. «Но не со мной». Вера в Бога так хрупка. Почему Он забрал ее?

Память ребенка коротка, плохое прошлое забывается, остается только будущее. Илья вспоминает маму с грустью, но уже не тоскует так отчаянно. Жизнь пятилетнего мальчика полна событиями, полна любовью отца, и бабушки, и дяди Вени. А жизнь отца Ильи замкнулась на сыне и работе. Так холодно кругом — и снежная зима, и новый серебристый «мерседес», и гостевая спальня, и одинокая постель. Осталась лишь работа. Работа дотемна, до изнеможения, до чугунной усталости. Перехватить очередной проект у «МедиаПро», лишить их денег, отомстить. Иррациональная ненависть — ведь, может, и не они всему виной. Но так легко — иметь врага перед глазами. Череда удачных проектов, победы, достижения… Снег тает за окном, но не в душе. Прозрачная, немая отстраненность.

Алексей закрыл Живой Журнал Тагира от постороннего взгляда сразу, как вышел из больницы. Закрыл дневник и душу. Хоть Веня и пытался вызвать его на откровенность, Алексей предпочитал молчать. Тоска и страх выливались в строки, лишь только в призрачные строки электронного дневника.

Снег таял, весна вступала в силу, теплом уже дышали и лес, и небо, когда у Алексея вдруг кончился завод. Силы утекали, дышать, думать и работать становилось все тяжелей.

— Алекс, ты плохо выглядишь. Может, тебе стоит съездить в теплые края? Да и Илью вывезти тоже не помешало бы. — Веня почти бегал по кабинету Тагирова в «Тайлере». — Ты же не железный.

— Все в порядке, правда. — Алексей вяло отнекивался, борясь с тошнотой. — Кажется, что-то не то съел за обедом.

— В таком случае, ты уже давно ешь что-то не то. Краше в гроб кладут, чем ты сейчас смотришься.

— В гроб… — Алексей постучал ручкой по столу. — Не преувеличивай.

Голова опять отчаянно разболелась, он пошарил в ящике стола, нашел седалгин и запил таблетку кофе.

— Запивать «колеса» кофе — гениальная идея.

— Спасибо. — Головная боль отступила, подернулась дымкой. — Зато помогает. Не волнуйся, я просто не выспался.

— Ладно, поехали домой. Илья велел нам сегодня приехать вдвоем, и пораньше. У него какие-то планы грандиозные.

— А… — После кофе во рту пересохло, да и затошнило сильней. — Поехали тогда на твоем «фольксе», «мерс» оставлю здесь, нечего бензин жечь.

Алексей встал с кресла и покачнулся — голова болеть перестала, но кружилась все сильней.

— Не уверен, что ты сейчас способен рулить, — встревоженно констатировал Веня, придержав друга под локоток. — Может, тебе доку показаться?

— Глупости, — отрезал Алексей и решительно направился на выход.

Они уже подъезжали к Тимоново, когда в машине вдруг стало нестерпимо душно.

— Вень, покрути там климат-контроль, что-то жарко очень.

— Все нормально, на двадцать стоит, — Старыгин обеспокоенно взглянул на друга. — Что-то не так?

— Все в порядке, просто… — он не успел договорить. Вдруг стало очень темно, будто бы солнце погасло, голос Вениамина доносился издалека, воздух куда-то исчез. Все будто оказалось под водой: тягучие звуки, медленные движения, все колышется и плывет. На секунду удается вынырнуть, вдохнуть, но воздух колет изнутри тысячами раскаленных игл. Шум крови в ушах, как при погружении в глубину.

— Алекс… Алекс… Алекс… — Голос Старыгина уплывает.

И тут сердце замерло… и разорвалось. «Маша…»

Опять больница, опять Веня дремлет в кресле. Старыгин замечает, что он очнулся, и зовет врача.

— Доктор, это был инфаркт? — Горло пересохло, а в остальном все нормально, ничего не болит.

— Понимаете… Сердечный приступ был, но это не самое плохое.

— Да? — Алексей не может представить, что может быть хуже этого.

— Плохо то, что вызвало этот приступ.

Алексей сразу же внутренне расслабился — сейчас начнется моралитэ: надо беречь себя, надо больше отдыхать…

— Спасибо, доктор, все ясно.

— Алекс, выслушай его, пожалуйста. — Веня выглядел так, будто кто-то умер. Опять.

— Понимаете, Алексей Васильевич, вы осенью потеряли почку.

«Как будто об этом можно забыть. Тоже мне новость».

— Я продолжу, — доктор вздохнул и продолжил: — Сердечный приступ вызвала хроническая почечная недостаточность. Ваша единственная почка может отказать.

Алексей ошеломленно уставился в потолок.

— Алекс, ты слышишь? — Веня тронул его за руку.

— Да, слышу. Все хорошо.

— Да что же тут хорошего? — Доктор взглянул на пациента, как на сумасшедшего. — Если вы продолжите работать на износ — вы умрете. Очень скоро. Без почек не живут, понимаете?

Алексей промолчал.

— Доктор, но что-то же можно сделать? — Веня беспокоился о друге больше, чем он сам.

— Все зашло уже очень далеко, болезнь запущенна. Мы можем попробовать сделать гемодиализ и перевести господина Тагирова на щадящий режим и диету, это может помочь. Но велика вероятность того, что болезнь будет прогрессировать и диализ будет требоваться все чаще и чаще, в итоге почка все равно откажет, тем более что ей приходится справляться с двойной нагрузкой. Организм больного вообще очень ослаблен. Прогноз неутешительный. В перспективе может потребоваться пересадка почки.

«Все».