Телефонный звонок разбудил меня в шесть часов тридцать четыре минуты.

Едва продрав глаза, я машинально уставился на будильник, стоявший на тумбочке.

Октябрь в Вене — моя любимая пора.

Знойное лето и сырая дождливая зима мне не по душе.

Я поднял трубку.

— Доброе утро! Простите, что так рано вас беспокою, — раздался в трубке приятный баритон. — Попросите, пожалуйста, фрау доктор Вайсс.

«Это Фред, у него стряслось что-то серьезное», — промелькнуло у меня в голове.

Звонить ко мне домой он мог лишь в экстренных случаях.

Значит, это был вызов на срочную явку.

— Вы ошиблись номером, здесь нет никакой фрау Вайсс, — ответил я сонным и раздраженным голосом.

Еще бы, любой человек будет раздосадован, если прервать его сладкий утренний сон таким нелепым звонком.

Мой ответ означал: вызов принят, буду на встрече, как условлено, сегодня, в десять утра на площади Святого Штефана, у правой витрины, если стоять лицом к фасаду магазина, где продаются сотни всевозможных изделий из знаменитой золлингенской стали.

Чего только не было на этой витрине: ножи и ножички всех размеров и фасонов; столовые приборы, которые никогда не ржавеют и передаются из поколения в поколение; дорожные складные наборы —ложка-вилка-нож; и еще масса всякой полезной всячины и красивых безделушек.

У такой витрины всегда можно спокойно задержаться. Это богатство можно разглядывать часами.

Мало ли, кто-нибудь из тех, кого ждешь, может немного задержаться.

А сам магазин располагался в тихом углу площади, за собором Святого Штефана. Готический гигант отгораживает собою этот закоулок от Кертнерштрассе и Ротентурмштрассе — шумных улиц центральной части города.

Подозрительного прохожего здесь всегда можно вычислить.

Личный контакт — ахиллесова пята разведчика.

Встречаются двое, и каждый может притащить за собой хвост и таким образом невольно подставить другого, не «засвеченного».

Вот почему сотрудник секретной службы, отправляясь на встречу, обязан тщательно провериться и все предусмотреть. Надо постоянно менять маршруты, виды городского транспорта, заходить в кафе, кинотеатры или универмаги с несколькими выходами, нырять в проходной двор.

Пока не будет стопроцентной уверенности: хвоста нет.

Личный контакт — это и минуты страха, которые кажутся вечностью. Честно признаюсь в этом. Да-да, самого обыкновенного страха, который испытывают дети, оставшиеся одни в темной комнате. Страх этот отгоняешь, а он, скользкий, липкий, расползается и не отпускает. Его нужно преодолеть, поглубже загнать внутрь, чтобы голова стала ясной. Если страх затуманит сознание — пропал разведчик!

Телефонный звонок «Фреда» не вызвал у меня серьезных опасений.

«Что у него случилось? — задавал я себе один и тот же вопрос. — Зачем я мог ему срочно понадобиться?»

.. .Летом сорок девятого коммерсант инженер Ханс Фогель из Лейпцига — под таким именем по легенде выступал «Фред» — ликвидировал собственный магазин технических товаров и вместе с женой и четырехлетним сыном очутился в Вене. Он решил попытать счастья в другой стране. Развитие событий в советской зоне оккупации Германии, где он жил, стремительно шло к созданию «народного государства», с которым ему никак не хотелось иметь дела.

Фред решил —. пора! Тем более что он получил разрешение на въезд в Соединенные Штаты. Там, в Чикаго, находился его дядя, перебравшийся за океан после первой мировой войны.

Дядя со временем стал вполне преуспевающим бизнесменом. И обещал помочь племяннику на первых порах.

В Вене Фогель — «Фред» начал оформлять визу в США. Правда, как часто бывает в таких случаях, на это понадобилось немало времени. И лишь недавно ему удалось получить в паспорте необходимый штамп.

Теперь «Фред» имел требуемый набор подлинных документов. Мы называем их «железными», так как они могут выдержать самую строгую проверку. Это — мечта любого нелегала.

Но почему «Фред» решил выезжать именно из Вены? Разве нельзя было отправиться в Чикаго прямо из Лейпцига?

Во-первых, мы опасались, что восточногерманские власти не разрешат ему уехать за океан. Такое нередко бывало.

А во-вторых, лучше, чтобы в документах «Фреда» фигурировала фраза: прибыл в Чикаго из Вены. В таких случаях американские иммиграционные власти вели себя вполне лояльно. Тех же, кто прибыл из Восточной Германии, они не особенно жаловали.

С делом «Фреда» я познакомился полтора года назад.

Из письма Центра Оскару 12 апреля 1949 года

«…В июле-августе к вам будет выведен „Фред“ с женой „Хельгой“ и трехлетним сыном. Они заканчивают подготовку в Лейпциге. „Фред“ должен создать временное прикрытие в Вене и получить визу на въезд в США.

Установите с «Фредом» (вы его хорошо знаете) связь, окажите содействие в организации прикрытия. В случае необходимости привлеките для этой цели «А-восьмого».

Связь с «Фредом» планируем поддерживать через специальных курьеров, минуя вас. К вам он будет обращаться в чрезвычайных случаях. Для этого разработайте условия двусторонних вызовов на личные встречи, а также безличных контактов с использованием тайников и магнитных контейнеров.

Полученные от «Фреда» письменные сообщения, не вскрывая, в запечатанных конвертах пересылайте в Центр. Таким же образом вам надлежит поступать с пакетами на имя «Фреда», которые будут получены от нас по вашей линии связи. Срочные сообщения, которые «Фред» вручит вам, написаны его личным шифром. Немедленно передайте их нам по вашей рации.

Урбан».

«Урбан» — оперативный псевдоним начальника нелегального управления. И это означает, что он взял дело «Фреда» под свой контроль.

Скажу откровенно: письмо из Центра не доставило мне удовольствия. Более того, оно неприятно задело меня. Даже обидело, больно царапнув по самолюбию.

Дело не только в командной тональности.

К такому стилю нашего шефа, генерала Александра Петровича Тихонова, мы привыкли. Этот милостью божьей шпион принадлежал к блестящей плеяде «великих нелегалов» тридцатых годов, обеспечивших взлет советской внешней разведки не только во время войны, но и после ее окончания.

Ряд операций, проведенных Александром Тихоновым в Германии, Австрии, Франции, вошли в золотой фонд секретной службы Кремля. Но к подчиненным он относился, как бы это помягче выразиться, чересчур неровно. Он их делил на две части — любимчиков и постылых.

Первых Тихонов привечал, поддерживал, продвигал по службе, хотя требовал с них больше, чем с других. Да и по правде сказать, почти все любимчики были толковыми оперативниками, способными и хваткими ребятами, которые работали, не щадя себя, не считаясь ни с личными интересами, ни со временем.

Вторых шеф едва терпел, терзал насмешками, саркастическими замечаниями, убийственной иронией, можно сказать, убийственной в прямом, а не в переносном смысле.

Когда Тихонов командовал европейским отделом, один помощник оперуполномоченного, молоденький лейтенант, скромный тихоня, невесть как попавший к шпионам, не выдержал его обидных слов и пустил себе пулю в лоб прямо в приемной начальника на глазах у онемевшей секретарши. Разразился скандал, который, конечно, постарались замять. Тихонов, как говорится, отделался легким испугом.

С тех пор он, правда, стал поосторожнее.

«Фред» числился у генерала в любимчиках. Не знаю как, но мой сослуживец дал согласие на длительную нелегальную командировку, или, как пишут в официальных бумагах, на «командировку в особых условиях».

До нас дошли слухи, что наш коллега подался на «нелегалку».

Случилось это в конце сорок шестого. Мы сидели втроем в одной комнате. Начальство нас конторской площадью не баловало: численность персонала службы после войны быстро росла, а помещений не прибавлялось.

Само собой разумеется, «Фред» ничего никому не сказал о резком повороте своей судьбы. Он просто исчез, а нам сообщили, что его перевели в другое место.

Но шила в мешке долго не утаишь.

Его будут готовить в советской зоне оккупации Германии, а куда потом пошлют — держалось в строгом секрете.

С «Фредом» у меня были нормальные служебные отношения. Этим все и ограничивалось. Приятелями мы не стали.

Какое-то время он был у меня в подчинении. После удачной операции, которую мне пришлось проводить за кордоном, начальство высоко оценило мои старания: я стал заместителем начальника отдела сразу через две должности, что было в нашей службе довольно редким явлением.

Я заметил, что «Фреда» неприятно поразил крутой взлет моей карьеры. Правда, внешне он держался по отношению ко мне вполне нормально и если завидовал, то умело скрывал.

Но я понял, что ему никак не нравилось ходить под «выскочкой», который, как он считал, был на голову ниже него в оперативных вопросах.

И скорее всего, неприязнь ко мне и чувство обиды, что его незаслуженно обошли, толкнули моего сослуживца на многотрудную и опасную нелегальную тропу. Он решил: именно здесь сумеет быстро доказать начальству, что способен на большее.

Зная, что меня направили в Вену и что в конечный пункт назначения — в Соединенные Штаты, — он попадет только через меня, «Фред» оговорил у Тихонова для себя дополнительные условия.

Они заключались в том, что он действовал в Австрии автономно, имея собственный канал связи с Центром, а ко мне обращался в случае крайней необходимости. И я должен был оказывать ему помощь и содействие, не входя в детали.

К моменту приезда «сепаратиста», как я мысленно окрестил своего бывшего сослуживца по седьмому этажу здания номер два по Большой Лубянке, где располагалась штаб-квартира нелегального управления, на мне замыкались десятка полтора нелегалов — кадровых сотрудников разведки и агентов из числа советских граждан и иностранцев.

Примерно половина из них, создав надежные прикрытия, действовала в Австрии. Они выступали в качестве владельцев небольших импортно-экспортных фирм и магазинов, торговавших продуктами, текстилем, парфюмерией и прочим товаром.

Например, один из агентов — «Эрих» — советский гражданин, бывший инженер, после войны перевоплотился в чистейшей воды австрийца, прочно закрепился здесь, женившись на местной очаровательной вдовушке.

Он держал на Кертнерштрассе, в самом центре дунайской метрополии, шикарный магазин для толстосумов, в котором продавались дорогие изделия из панциря черепахи, крокодиловой и змеиной кожи, славившиеся далеко за пределами Австрии.

Так торговля черепаховыми гребнями, украшенными жемчугами и самоцветными камнями, художественно оформленными дамскими сумочками и бумажниками с золотыми монограммами мирно уживалась со шпионажем, а точнее, с кражей политических, военных, экономических и научно-технических секретов других государств, какими бы красивыми словами это не прикрывалось.

Остальные нелегалы использовали Австрию как трамплин для проникновения в другие западные страны — в Англию, Францию, Аргентину, Мексику, Бразилию, Венесуэлу, Канаду и прежде всего в Соединенные Штаты.

«Фред» с «Хельгой» принадлежали к их числу.

«Фред» явился на встречу секунда в секунду.

Пожалуй, в нем уже не осталось ничего русского: годы интенсивной подготовки, полное погружение в немецкую среду превратили коренного москвича в саксонского бюргера.

В ярком свете ясного октябрьского утра его высокая, статная фигура четко просматривалась в тихом переулке, ведущем от улицы Волльцайле к площади Святого Штефана: именно туда он завернул на всякий случай перед встречей со мной. Все правильно — «хвоста» нет!

Я отхожу от витрины магазина и не спеша направляюсь к Рингу, кольцевой магистрали, опоясавшей центральный район столицы.

«Фред» догоняет меня.

Мы приветствуем друг друга и несколько минут идем молча.

Чувствуется, что он чем-то расстроен.

Мы добрались до тихих аллей Штадтпарка — чудесного зеленого острова в самом сердце Вены, где высится великолепный памятник королю вальсов Иоганну Штраусу.

— Что случилось? — спросил я. — Какие-то осложнения с отъездом?

— Значительно хуже, — ответил «Фред». — Похоже, что я засветился. За мной следят американцы.

Ничего себе! От такой новости у меня сердце ёкнуло.

— Ты уверен? Ведь сейчас за тобой все было чисто.

Лицо «Фреда» передернула судорога:

— Мне удалось уйти от «наружки». Но в том, что за мной «топают» уже несколько дней, я абсолютно уверен. А вчера…

Накануне вечером, собираясь лечь спать, он выключил свет, но вдруг услышал разговор на улице, в котором упомянули его имя.

Подкравшись к окну, «Фред» увидел, что местный полицейский беседует с каким-то человеком в штатском. Навострив уши, он разобрал, что речь действительно идет о нем.

«Фреду» стало ясно, что к нему приставили наружное наблюдение.

Дело серьезное. Похоже, что его собираются взять.

Потому он и решил немедленно связаться со мной, обсудить создавшееся положение и принять необходимые меры.

Какие — решать мне, но в первую очередь надо поставить в известность Центр.

Да и как тут оставаться спокойным.

Ведь над «Фредом», судя по его словам, нависла реальная угроза захвата. Почему им занимаются американцы — понятно. Он живет в районе, которым управляют оккупационные власти США. Это — раз.

Кроме того, его соседям и хозяину дома известно, что он собирается переехать в Соединенные Штаты. Это — два. Обратившись ко мне, «Фред» тем самым возложил ответственность за свою безопасность на меня.

Впрочем, и без того случись что с ним — отвечать мне.

Если он попадет к противнику, мне несдобровать.

Страх сжал мне сердце…

В считанные секунды мне удалось овладеть собой.

В конце концов, все не так страшно, стал я успокаивать себя.

Главное, «Фред» здесь, рядом со мной. Сейчас вытащим его жену и сына и быстренько переправим их в Москву. Черт с ним, с прикрытием, имуществом и всяким барахлом! Все это — дело наживное. Главное — уберечь наших людей. А там уж разберемся, почему он расшифровался, где произошел прокол.

Решение пришло само собой.

— Слушай, здесь все предельно ясно, — сказал я. — Тебе нельзя возвращаться домой. Позвони жене. Пусть заберет сына, складывает в сумку деньги, ценности, подчеркиваю — в одну сумку, и едет к нам. Помещу вас на конспиративную квартиру. Там вы будете в безопасности. Доложим в Центр, и через два-три дня отправим нашим военным самолетом в Москву.

Честно говоря, я ожидал, что «Фред» с пониманием отнесется к моему предложению. Поэтому его реакция привела меня в изумление.

— Знаешь, — ответил он, — ты слишком торопишься. Зачем же мне бросать имущество? Все еще не так страшно. А ты ведешь себя как банальный перестраховщик.

И «Фред» стал с жаром убеждать меня, что без риска может вернуться домой, спокойно собрать необходимые вещи и предупредить своего адвоката, чтобы тот присмотрел за прикрытием. Он объяснит ему, что получил большое наследство в Финляндии и должен срочно выехать туда. Все будет выглядеть правдоподобно, что позволит впоследствие без суеты ликвидировать прикрытие и выручить если не полностью вложенные в дело средства, то существенную из часть.

«А не придумал ли все это наш подпольщик? — мелькнуло у меня в голове. — Ведь дело подошло к концу, визы получены, а ехать расхотелось. Может, сам струсил, а то и гляди, жена отсоветовала. И историю рассказал какую-то странную. „Наружка“ ходит за ним несколько дней, а он мне не просигналил. Потом этот случайно услышанный разговор у него под окном… Зачем, спрашивается, полицейские стали бы толковать на улице о задержании подозреваемого? Да и с чего американцы решили привлечь к такому делу местных полицейских? Сами в состоянии сделать все лучшим образом».

Видимо, «Фред» решил увильнуть от «нелегалки» и все придумал, чтобы сделать это моими руками. Но мне нельзя подавать виду, что я раскусил его.

Еще выкинет со страху какое-либо коленце, пойдет к американцам, чтобы не отвечать за свой поступок. Ведь совсем недавно здесь, в Вене, сотрудник нашей легальной резидентуры, который присматривал за советской колонией, перебежал к противнику. Случилось это после того, как инженер из нашего торгового представительства «выбрал свободу» — рванул на Запад. Страх перед наказанием, которое должно было последовать за этим, погнал незадачливого офицера безопасности за беглецом.

Такое могло случиться и с «Фредом».

Поэтому лучше промолчать и сделать вид, что я ему поверил и согласился с его доводами.

Я оглянулся. За разговором мы пересекли парк и очутились на просторной площадке. Плотно утрамбованный желтый песок расцвечивали несколько больших цветочных клумб.

На противоположной стороне возвышалось окаймленное открытой террасой воздушно-легкое здание Курзалона, где по вечерам давались концерты.

— Сядем, — прервал я затянувшийся монолог «Фреда» и показал на ближайшую скамью.

В этот утренний час кругом не было ни души. Никто не мешал нам закончить разговор.

— Думаю, ты прав. Не стоит пороть горячку. Но и не будем забывать, что ты ходишь по лезвию бритвы. В любую минуту тебя могут схватить.

Я выдержал паузу, чтобы мой собеседник почувствовал важность момента, и предложил:

— Согласен отпустить тебя максимум до завтрашнего утра. Будь только предельно осторожен. Если почувствуешь опасность, немедленно бросай все и уходи. Завтра встретимся в девять на Восточном вокзале в зале ожидания. Ты с женой и сыном приедешь в восемь пятьдесят, а я — на десять минут позже. Только предупреждаю: багажа должно быть немного — один-два чемодана и дорожная сумка.

Лицо «Фреда» прояснилось.

Он с готовностью принял мое предложение. Обговорив все детали завтрашней встречи, мы разошлись.

«Фред» пошел к Шубертринг, к оживленному центральному кольцу, и смешался с толпой.

Я поспешил на Хоймаркт — тихую улицу Сенного рынка, где оставил свой новенький «опель-капитан» последней модели.

Надо было срочно сочинить депешу в Центр, чтобы доложить о чрезвычайном происшествии с незадачливым кандидатом в нелегалы.

Не скажу, что мне хорошо спалось в эту ночь.

Устал я за день, конечно, до чертиков, но и заснуть долго не мог — ворочался и не находил себе места.

Все-таки мозг сверлила мысль: а вдруг он не соврал и его могут замести американцы?

И тогда сердце холодело, а виски начинали гореть жарким пламенем. Страх терзал душу. Я вновь и вновь уговаривал себя, что нет серьезного повода для беспокойства.

Все обойдется.

В конце концов мне удалось капля за каплей выдавить из себя страх, и я забылся беспокойным сном.

Меня преследовали кошмарные видения, связанные с «Фредом».

То вроде я назначил ему явку в кафе «Моцарт», недалеко от одетого в строительные леса здания оперы.

Он запаздывает, я волнуюсь.

Вдруг «Фред» появляется, спешит ко мне, но его задерживают какие-то люди. Я хочу бежать, но не могу оторвать ноги от пола, пытаюсь крикнуть — и не слышу своего голоса. Ужас охватывает меня, я просыпаюсь, весь мокрый. Снова забываюсь, и опять меня кто-то преследует.

Я стараюсь уйти от погони, но меня настигают, вот-вот схватят…

На рассвете я поднялся с тяжелой головой, во рту все пересохло.

К утру я немного успокоился, убедив себя в том, что опасность «Фреду» не угрожает.

Быстро привел себя в порядок.

Большая чашка крепкого кофе взбодрила меня, и я направился к своему «опель-капитану», быстро протер ветровое стекло, смахнул пыль с кузова.

Нужно было выехать пораньше, чтобы не спеша провериться перед встречей с «Фредом».

Лучшего места для этого, чем Венский лес, не найти.

Дороги в огромном зеленом массиве на отрогах Восточных Альп, примыкающем с севера к австрийской столице, сейчас пустынны и хорошо просматриваются.

В гастхаузах и трактирах тоже мало посетителей.

Можно спокойно позавтракать: теплые венские булочки, масло, джем, пара тонких сосисок, неизменный высокий стакан апельсинового сока и чашка «браункаффэ» — натурального кофе, разбавленного сливками до коричневого цвета,

Постепенно я пришел в себя после беспокойной ночи.

Настроение стало лучше, хотя в душе остался какой-то горький осадок.

Надо сказать, что многие разведчики суеверны. И склонны к толкованию снов.

Если оперативнику, например, снится, что он ворует секреты для своего отечества, то жди из Центра трудное и малоприятное задание.

А приснится ему, что за ним ведется наружное наблюдение, значит, следует воспринимать это как предостережение: будь поосторожней!

Астрологи утверждают: для разведчиков Меркурий — самая благоприятная из планет, а наилучший знак Зодиака — Близнецы.

Близнецы, родившиеся с 21 мая по 21 июня, могут рассчитывать на крупные успехи в шпионской карьере.

Но из любого правила есть исключения.

«Фред», например, появился на свет в начале июня, — я это точно знаю, потому что, работая с ним в Центре, мы не раз отмечали с коллегами этот день.

И вот он достиг заметных высот в нашей второй древнейшей профессии.

Многие, правда, считают, что вторая древнейшая профессия — журналистика, а не шпионаж.

А по мне, и разведчик, и журналист занимаются одним и тем же — воруют чужие секреты.

Только разведчик делится своей информацией с узким кругом избранных лиц, а журналист доводит свою информацию до широких читательских масс.

Я медленно съезжал с холмов Венского леса в Деблинг — северо-западный район столицы.

Объехав Тюркеншанценпарк — здесь располагались земляные укрепления турецких войск, осадивших в XVII веке Вену, — свернул на Деблингергюртель — часть второго кольца, опоясавшего город по его окраинам, где когда-то высилась внешняя городская стена, и понесся по широкой магистрали.

В восемь пятьдесят я оставил машину на площади Гегаплац у бокового выхода из Восточного вокзала и направился в зал ожидания.

А вот и «Фред».

В просторном помещении я сразу заметил его высокую фигуру.

Рядом с ним расположились жена с маленьким мальчиком, который беспокойно крутил головой — слишком уж непривычная обстановка вокруг.

Но что это? Вокруг них возвышалась гора багажа — масса чемоданов и дорожных сумок, их была добрая дюжина. Проклятье!

Мы же договорились с «Фредом», что он захватит минимум вещей. Только самое необходимое и ценное. Ведь все это барахло наверняка не влезет в мой «опель-капитан». И наша возня с этим скарбом неизбежно привлечет внимание окружающих. А нам никак нельзя, чтобы на нас глазели и запоминали.

Ясное дело, я взбесился.

Но виду не подал.

И, ругая барахольщика на все лады, уже, конечно, изобразил на своей физиономии приятнейшую мину и с радостным восклицанием поспешил к путешествующему семейству. Чмокнул, по венскому обычаю, ручку у милостивой госпожи, полуобнял ее супруга, потрепал по голове малолетнего наследника.

Ни дать, ни взять родственник или добрый приятель, встречающий только что прибывших в столицу.

Я все же не утерпел, чтобы выразить «Фреду» свое неудовольствие и между двумя чарующими улыбками прошипел:

— Что же ты наделал? Теперь придется брать носильщика.

Как ни хотелось не привлекать к переезду «Фреда» лишних соглядатаев, волей-неволей пришлось смириться.

Не тащить же самим эту кучу чемоданов и сумок, сгибаясь под тяжестью, на глазах у публики. Да нам пришлось бы минимум дважды проделать такую неприятную процедуру.

Двое носильщиков быстро подогнали вместительную трехколесную тележку и через несколько минут до отказа набили вещами «опель-капитан».

«Хельга» с мальчиком сели рядом со мной на переднее сиденье, а ее супруг расположился на заднем, заваленный багажом.

Я нажал на стартер, двигатель натужно заурчал, и перегруженная машина медленно тронулась с места.

Мы медленно поехали по улице Принца Евгения в сторону центра.

Дорога шла под уклон, и мне приходилось притормаживать своего нетерпеливого «опель-капитана». На площади я повернул и стал подниматься по Реннвегштрассе, в обратном от центра направлении.

Это был давно отработанный мной маршрут, который как нельзя лучше подходил для проверки.

Резко свернув налево, я проехал переулок Штайнгассе и еще раз повернул налево.

Так я оказался на проспекте Ландштрассерхаупт-штрассе, потом спустился в центр города и, взяв правее, по Штубенрингу добрался до моста Аспернбрюкке через Дунайский канал. Отсюда до нашей виллы, где я решил разместить «Фреда» с семьей, оставалось минут пять езды.

Наше путешествие подходило к концу.

И это оказалось весьма кстати.

Мальчик, которого «Хельга» держала на коленях, все это время вел себя тихо, как будто проникся серьезностью момента. А тут беспокойно завозился и стал что-то шептать матери на ухо. Я уловил только «пи-пи» и понял, что маленькому нелегалу захотелось на горшок.

— Погоди, мое сокровище, потерпи чуть-чуть, — успокаивала сына «Хельга». — Сейчас приедем к дяде Францу (это, значит, ко мне), совсем немного осталось.

— Да-да, Карлхен, — подтвердил я, прибавляя газу, — мы уже почти дома. Смотри, видишь то дерево? Там повернем — и все.

Мальчик отвлекся от своих переживаний. А мне стало жаль бедного малыша, раннее детство которого было искалечено метаморфозами нелегального бытия.

Он начал говорить на чужом языке и не знал по-русски ни слова: родители со времени подготовки в советской зоне оккупации Германии выдавали себя за немцев и, естественно, должным образом вели себя при малыше.

Бесхитростный ребенок мог бы невзначай выдать их, если бы заметил что-нибудь иное в образе жизни, обиходе, привычках.

Это ли не трагедия: всю жизнь ежечасно, ежеминутно, да что там — ежесекундно лицедействовать перед собственным чадом. Воспитывать его в совсем ином духе, прививать ему другие идеалы и веру, заставлять почитать выдуманных по легенде-биографии предков. И все для того, чтобы вылепить из него законопослушного и богобоязненного гражданина чуждого ему государства. А что он будет переживать, когда окончится срок длительной нелегальной командировки родителей и все семейство вернется домой? Или если, не дай Бог, возникнет, угроза провала и они сбегут, сломя голову? Как он будет приспосабливаться к совсем иной жизни на родине, которая стала ему чужим и непонятным краем?

А ведь с сыном «Фреда» и «Хельги» случай далеко не единственный.

Начальство не препятствовало. Считалось, что нелегалы будут выглядеть в глазах окружающих более уважаемыми и солидными людьми, если у них есть дети. Значит, меньше возможностей для возникновения каких-либо сомнений, подозрений, зацепок, с чего обычно начинает контрразведка.

Что ж, может быть, это все правильно и целесообразно.

Но стоит ли калечить души детей ради того, чтобы их родители успешно выполняли секретную миссию, какими бы высокими целями она не оправдывалась?

Занятый этими мыслями, я повернул на тихую Беклинштрассе.

Двухэтажная вилла пряталась среди больших деревьев.

Начало октября выдалось по-летнему теплым. Листва чуть-чуть поредела и оставалась по-прежнему зеленой.

Мы подъехали к невысокому металлическому забору.

Я обогнул зеленую лужайку. У крыльца стояла «Магда», моя жена и верная помощница, десять лет делившая со мной частые горести и редкие радости шпионской службы. Передав ее заботам истомившегося мальчика и «Хельгу», мы с «Фредом» принялись в темпе разгружать «опель-капитан», чтобы его поклажа не мозолила любопытные глаза. Они могли быть везде, даже на этой тихой улочке.

Нелегальное семейство разместилось в двух спальных комнатах на втором этаже. Там была еще одна спальня, кабинет и ванная с туалетом. А на первом этаже, чтобы закончить беглое описание виллы, — холл, гостиная, столовая, кухня, кладовые, вторая ванная комната и туалет. В подвале — установка для водяного отопления и гараж на два автомобиля.

Едва я закончил хлопоты по устройству гостей, как подошел хозяин виллы «Чико», наш сотрудник, который с женой занимал трехкомнатный флигель.

Там в хитро замаскированном тайнике находилась быстродействующая рация, гордость отдела агентурно-оперативной связи Центра.

«Чико» обслуживал ее и выполнял обязанности шифровальщика.

— Срочная депеша, — сказал он и протянул он мне листок бумаги.

На этот раз радиограмма была заделана моим личным шифром.

К нему начальство прибегало редко, только когда речь шла о сверхсекретных делах.

Конечно же, это был ответ Центра на мое вчерашнее сообщение о «Фреде».

Оставив незадачливого нелегала, я удалился в кабинет и привычно расшифровал столбцы цифр.

«05 октября 1950 г. 09 час. 34 мин.

Сов. секретно Только лично

Согласны с вашими предложениями по переводу «Фреда» с семьей на конспиративную квартиру. Примите все меры по его безопасности. Подготовьте к отправке в Москву. Завтра за ними пришлем самолет на военный аэродром в Бадене. Вылет назначен на 14 часов по московскому времени. Командованию группы войск даны необходимые указания. Постарайтесь выяснить у «Фреда» возможную причину его провала. Пусть он основательно подготовится к подробному докладу по этому вопросу сразу по прибытии в Центр.

Урбан»

Я облегченно вздохнул.

Телеграмма поставила все на свои места.

Она, собственно, санкционировала то, что я уже сделал, еще не получив «добро» от начальства. Но в данной ситуации мне пришлось взять ответственность на себя. Я залез, как говорят у нас, «поперек батьки в пекло». И это могло кончиться для меня весьма плачевно.

Теперь же все в порядке.

Моя рука потянулась к зажигалке, чтобы сжечь шифровку. Но, подумав, я решил ознакомить «Фреда» с указаниями Центра. Это избавит меня от уговоров временно расстаться с частью вещей.

Ведь до Бадена отсюда по меньшей мере десятка три километров. Да еще город нужно пересечь из конца в конец. Это не короткий маршрут от Восточного вокзала до Пратера, когда можно было потерпеть неудобства в битком набитом вещами салоне автомобиля. Значит, нужно сбросить балласт: оставить половину чемоданов и сумок здесь, у меня.

А уж я найду возможность потом перебросить их в Москву.

Если я скажу об этом «Фреду», он заупрямится, будет артачиться. Ведь он, как я смог убедиться, одержимый барахольщик. Начнется торг, уговоры. А в итоге потратим драгоценное время на никчемную нервотрепку. А тут указание Центра, против него не попрешь.

Я все правильно рассчитал. «Фред» пробежал радиограмму, покраснел, разнервничался, но сдержался и промолчал. Надо было ковать железо, пока горячо.

— Давай спланируем так, — предложил я. — Сперва попробуем выявить возможную причину твоего прокола, чтобы не задерживать ответ Центру. Не исключено, ты наследил где-то, привлек к себе внимание. Не тянется ли что-нибудь из Лейпцига…

— Нет, со мной все в порядке, — перебил «Фред». — Гарантирую!

— Верю тебе, — продолжил я, не реагируя на его неуместный в этой ситуации апломб, — но давай еще раз все обдумаем. Потом сочиним ответ в Москву. К тому времени «Магда» успеет приготовить обед. А после принятия пищи, как говаривал мой старшина, я поеду к военным, чтобы обговорить вашу отправку. Тем временем ты и «Хельга» разберете свои вещи, чтобы часть взять с собой, а другую я отправлю потом багажом. Затем после ужина вы ляжете отдыхать, чтобы завтра встать пораньше и без спешки собраться на аэродром.

«Фред» согласился со мной: деваться ему было некуда.

«Магда» постаралась на славу и накормила гостей вкусным русским обедом, от которого они порядком отвыкли. Она не поскупилась на закуски, подав всего понемногу, но в широком ассортименте.

Затем последовали щи деревенские и котлеты пожарские, на которые моя супруга была великая мастерица.

Мы с «Фредом» пропустили пару рюмок хорошо охлажденной «Столичной»: на ее черно-золотой этикетке красовались оттиски четырех медалей, которые свидетельствовали о первых местах, завоеванных на международных выставках.

«Хельга» и «Магда» тоже выпили с нами по рюмке. А маленький Карл засыпал всех вопросами по поводу странных, на его взгляд, кушаний, которые с большим аппетитом уплетали взрослые. Ведь эта еда сильно отличалась от скучной немецкой кухни, которую он знал и над которой посмеивались не только мы, но и жители прекрасной Вены. Венский стол — вековой сплав лучших южнонемецких, венгерских, чешских, польских и итальянских блюд, — конечно, не мог идти ни в какое сравнение с лишенной фантазии едой пруссаков или саксонцев. Здесь, на берегах голубого Дуная, люди издавна иронически относились к жителям Пруссии, Бранденбурга и Мекленбурга. Их окрестили обидным прозвищем «пиффке». В этом трудно переводимом на правильный немецкий язык слове отразилось увлечение северян милитаристской шагистикой и преклонение перед военными атрибутами, их архиуважительное отношение к бюрократическим порядкам и даже непомерная любовь к пиву, которое они поглощали в непомерном количестве.

Правда, и северяне не остались в долгу перед своими южными братьями, называя их «чем-то средним между обезьянами и людьми».

Конечно, великогерманцев задевало за живое, что Гитлер по происхождению австриец. Но они утешались тем, что, по сути дела, фюрер стал настоящим немцем, ибо на него снизошел германский дух.

Во время обеда мы непринужденно беседовали о достоинствах и недостатках русской, немецкой и австрийской кухни. При этом мы не забывали отдать должное великолепным блюдам, которыми нас потчевали «Магда» и помогавшая ей «Мария», жена «Чико». Не было ничего удивительного в том, что в конце несколько затянувшейся трапезы предпочтение единогласно было отдано российским яствам. Даже бедный несмышленыш Карл, похоже, присоединился к нам, расправившись с солидным куском торта, изготовленного по рецепту кондитера знаменитого московского ресторана «Славянский базар».

После приятного обеда, за которым мы на пару часов отвлеклись от суровой действительности, мы с «Фредом», преодолев подступившую предательскую дремоту, принялись за составление ответной шифровки Центру.

И все-таки мне не до конца было ясно: почему «Фред» попал под подозрение американцев? Когда мы дошли до этого, он после некоторого раздумья сказал:

— Я проанализировал всю свою жизнь в Германии и здесь, в Вене, самым тщательным образом. Перебрал наши с «Хельгой» поступки, все связи и контакты. И ничего подозрительного не нашел. Понимаешь, за нами все чисто. Неприятных случайностей не было. Значит, остается одно — предательство.

Я вздрогнул, хотя и был уверен, что в конце концов это страшное слово обязательно прозвучит.

— Но кто мог предать? — прервал я «Фреда». — Здесь о тебе знают всего лишь двое. Ты что, подозреваешь меня или «А-восьмого»?

— При чем тут ты? Зря заводишься! А вот об «А-восьмом» я бы подумал.

— Напрасно валишь на старика, — возразил я несостоявшемуся нелегалу. — Он начал работать с нашей разведкой, когда мы с тобой еще под стол пешком ходили. Он проверен и перепроверен. Сомневаться в нем грех. Тут что-то другое.

Физиономия моего собеседника покраснела. Глаза недобро сверкнули.

— Я понимаю, что тебе это неприятно, — бросил он. — Ведь ты отвечаешь за «А-восьмого» и поэтому боишься за свою шкуру, если обнаружится, что он встал на путь предательства. Страх туманит твои мозги, и ты по справедливости не сможешь разобраться в этом деле.

«Вот ведь куда клонит мой собрат по оружию, — подумал я. — Нет, он вовсе не глуп, этот красавчик. Смотри, как старается нажать на меня, чтобы я не оспаривал его версию, не защищал „А-восьмого“. Предупреждает: плохо, мол, тебе будет — он найдет, что сказать начальству обо мне. Доказывай тогда, что ты не верблюд…»

Я решил сделать вид, что уступаю «Фреду», и сказал:

— Ладно, докладывай в Москве, как сочтешь нужным. В конце концов это твое дело, и ты за него в ответе. Я оказывал тебе помощь в рамках, установленных Центром. Ведь это они решили привлечь «А-восьмого» к решению твоих проблем. И у них гораздо больше возможностей глубоко проверить агента, чем у меня.

«Фред» успокоился.

Мы быстро составили шифровку, в которой сообщали, что его выход из нелегального положения прошел нормально, ничего нештатного не отмечено и что вся семья завтра в установленный срок будет отправлена домой самолетом.

После этого «Фред» отправился отдыхать.

Оставшись один, я в конце депеши приписал, что «Фред» напрасно обвиняет в своем провале «А-восьмого». На мой взгляд, дело тут в другом. Свои соображения я подробно изложу в докладной, которую отправлю через три дня по курьерской связи.

Заделав радиограмму своим личным шифром, я передал ее «Чико».

Через два часа она ушла в Центр.

Утром я доставил «Фреда» с женой и сыном на военный аэродром.

На следующий день, переночевав на промежуточной базе в польском городе Легнице, они благополучно прибыли в Москву.

Моя докладная была отправлена «Урбану» с курьером, как и планировалось, через три дня.

В ней я подробно изложил все, что произошло с «Фредом». И все, что мной было предпринято по этому делу. Я категорически возражал против версии «Фреда», который обвинял в своем провале «А-восьмого».

Наш старый помощник был вне подозрений.

Я не сомневался, что «Фред» струсил, испугался трудностей и опасностей нелегальной работы и решил оговорить «А-восьмого», чтобы выйти сухим из воды. И тут, видимо, немалую роль сыграла «Хельга».

Почему-то тогда я решил, что эта маленькая, хрупкая блондинка с невыразительными чертами и круглым лицом крепко держит в руках своего красавца-мужа.

Две недели Центр молчал по поводу «Фреда».

Первые дни я напряженно ждал реакции начальства, волновался, переживал.

Но потом конвейер текущих дел, будни разведки целиком захватили меня.

Срочных проблем было более, чем достаточно. Приходилось крутиться и мне, и моим сотрудникам буквально с утра до вечера, чтобы успеть сделать все, что требовалось.

Как раз в это время мы открывали пункт связи, на котором замыкались несколько нелегалов, осевших в Западной Европе и США.

Возглавлял его «Михель» — чистейшей воды русак из Подмосковья, превратившийся в 1947 году в типичного австрийца, в жилах которого текла толика чешской крови. Таких в Вене было пруд пруди.

Четвертый район, примыкавший с юга к Рингу, наводнили потомки выходцев из Чехословакии. На вывесках то там, то здесь мелькали чешские и словацкие фамилии.

Выходили газеты и журналы на чешском и словацком языках.

А список местного футбольного клуба «Фаворитен» мало чем отличался от перечня имен игроков в командах Праги, Братиславы или Брно.

Пока я возился с «Фредом», «Михель» оформлял вид на жительство в Вене своей радистке «Рите», прибывшей сюда из Западного Берлина. Более двух лет она проходила подготовку в советской зоне оккупации Германии — Саксонии и Тюрингии, а затем поселилась в западной части немецкой столицы. Мы легендировали ее, как невесту «Михеля». Он долго хлопотал, чтобы австрийские власти разрешили ей приехать в Вену. Там должна была состояться свадьба, которую влюбленные — их разметал в разные стороны, по легенде, конечно, послевоенный хаос — терпеливо добивались длительное время.

Надо отдать должное «Михелю».

Энергичный, очень контактный, в меру услужливый, всегда вежливый и приветливый, он успешно преодолел бюрократические препятствия, все уладил и утряс.

Свадьба молодого коммерсанта, удачно начавшего собственное дело три года назад и ныне владевшего небольшой, но прибыльной импортно-экспортной фирмой «Алтекс», доброго католика и законопослушного гражданина, имевшего влиятельные связи в районном бургомистрате, стала заметным событием в округе.

К сожалению, я по понятным причинам не мог присутствовать на свадебном обеде в ресторане «У тигра», прекрасном гастрономическом заведении на широкой Пратерштрассе, упиравшейся прямо в гигантское «Чертово колесо» — самый приметный аттракцион на «Площадке чудес» в лесопарке «Пратер». Конспирация есть конспирация!

Но я был не в силах утерпеть и решил все же взглянуть хотя бы одним глазом на свадьбу нелегалов. Не доходя с десяток шагов до входа в ресторан, я смешался с кучкой зевак, которые встречали любопытными взглядами участников свадебного застолья, выбиравшихся из подъезжавших автомобилей.

Наконец прибыл фиакр с молодоженами, только что скрепившими брачными узами свою жизнь перед святым алтарем.

«Михель» в смокинге был просто неотразим. Он галантно подал руку «Рите», и она в длинном белом воздушном платье выпорхнула из коляски на тротуар. Собрались зеваки, задние приподнимались на цыпочки, чтобы увидеть счастливую пару.

Мне показалось, что «Михель», покидая экипаж, успел заметить меня и даже подмигнуть, вот, мол, мы какие!

Тут публика оживилась еще больше: появился, как и полагалось в конце съезда гостей, бургомистр второго района Вены. После прибытия «свадебного генерала» участники пиршества приступили к своим прямым обязанностям, а любопытствующий народ стал расходиться.

Ушел и я, испытывая законное чувство удовлетворения.

На моих глазах завершилась длившаяся несколько лет операция по созданию полноценной резидентуры связи. Скоро «Рита» сядет за свой быстродействующий передатчик, и самая важная информация от наших нелегалов из Западной Европы будет без задержки передаваться в Центр.

«Молодцы „Михель“ и „Рита“, — думал я, — как мастерски сыграли они этот трудный спектакль, сколько сил им это стоило».

Ведь брак был фиктивным.

К счастью, нашей паре нелегалов недолго пришлось лицедействовать. Они полюбили друг друга и стали настоящими супругами. У них родился сын, и большое счастье пришло в их дом.

На следующий день после свадьбы «Михея» и «Риты» пришла шифровка из Центра. На буду ее пересказывать. Вот она:

«22 октября 1950 г. 05 час. 02 мин. Вена.

Совершенно секретно

Только лично

Оскару

Мы обстоятельно разобрались с делом «Фреда». В отношении «А-восьмого» возникли серьезные подозрения. Продумайте и доложите предложения о негласном задержании агента и скрытой доставке его в Центр для проведения следствия. Операцию надлежит провести максимально осмотрительно. Ваши предложения ждем не позднее второго октября с курьером, а не по воздуху. Об отправке курьера известите шифротелеграммой.

Урбан».

Раз, другой, третий пробежал я глазами эти сухие начальственные строки.

Значит, «Фреду» удалось изложить дело таким образом, что Центр встал на его сторону. Но ведь «А-восьмой» не виноват, я в этом совершенно уверен. И к чему такая спешка?

«Нет, не дам оговорить старика», — решил я.

Времени было достаточно, чтобы успеть провести комбинацию по проверке нашего старого помощника. Мне было противно это делать, но только таким путем можно было получить объективные доказательства того, что «А-восьмой» — не предатель.

«А-восьмой» был адвокатом, причем вполне преуспевающим.

Я уже упоминал, что он — адвокат. И не из последних. За его плечами почти четыре десятка лет практики.

Контора «А-Восьмого» помещалась в старинном пятиэтажном здании на площади князя Щварценберга. Там возвышалась конная статуя этого австрийского фельдмаршала, хмуро наблюдавшего, что делается на одном из самых оживленных мест столицы.

Окно кабинета нашего друга находилось на уровне головы медного всадника, и я подшучивал, что князь денно и нощно присматривает за тем, чем занимается наш помощник.

Контора использовалась нами, правда, очень редко, в крайне необходимых случаях, как почтовый ящик. Нелегалы, только кадровые сотрудники нашей службы, действовавшие на Западе, посещали под благовидным предлогом «А-восьмого» и оставляли у него сообщения, естественно, зашифрованные, и непроявленные минифотопленки с заснятыми документами.

А тот незамедлительно извещал меня, что получил почту.

Условный сигнал для этого был предельно прост. На двух подоконниках его кабинета стояло в горшках по четыре больших кактуса, которые хорошо просматривались с площади.

После получения пакета «А-восьмой» переставлял один кактус с левого подоконника на правый. А когда забирали почту, кактус возвращался на прежнее место.

Я не буду касаться деталей устройства контрольного пакета. Суть заключалась в том, что в него был вмонтирован крошечный индикатор, который обязательно прореагирует, если кто-то вскрывал пакет, пусть даже чрезвычайно аккуратно, а затем точно восстановил его прежнюю упаковку.

Этот трюк, конечно, может показаться примитивным, но он давал стопроцентную гарантию.

Недаром древние считали, что все гениальное — просто.

Если «А-восьмой» ведет двойную игру, то обязательно сообщит своим новым хозяевам, предположительно, американцам, что он получил почту. Те возьмут у него пакет на максимально короткий срок, вскроют и обработают содержимое. Затем восстановят упаковку в первозданном виде и вернут содержателю почтового ящика.

«А-восьмой» просигналит нам, мы заберем пакет и определим, что наш помощник ведет двойную игру. Значит, это действительно он выдал «Фреда», и мы примем по отношению к изменнику надлежащие меры.

Если же пакет не вскрывался, то подозрения в отношении нашего агента не имеют под собой никаких оснований.

Значит, «А-восьмой» верен нам, а «Фред» — опасный враль, которому не место в разведке.

Не теряя времени, я отправил ответную шифровку в Центр.

В ней я вновь выразил сомнения в версии «Фреда» и попытался убедить начальство в том, что подозрения против «А-восьмого» беспочвенны. А затем предложил передать через нашего старого помощника контрольный пакет и по результатам этой операции окончательно решить вопрос, как быть дальше.

На следующий день я получил ответ с согласием.

Откровенно говоря, я очень удивился: я не ожидал такой быстрой реакции.

Видно, в Москве не пришли к единому мнению по поводу судьбы «А-восьмого». Кто-то из начальства поддержал меня. Ведь мое предложение давало и той, и другой стороне шанс получить дополнительные аргументы в пользу своих доводов.

Ясно, что я должен был ковать железо, пока горячо.

Мы быстро подготовили все необходимое.

Мой помощник «Сигемицу», который недавно появился в Вене и еще не примелькался, взял на себя роль приезжего нелегала. Он связался с «А-восьмым» и передал ему пакет.

Естественно, что было установлено наблюдение за окнами кабинета адвоката и за ним самим.

На следующее утро после встречи с «Сигемицу» кактус перекочевал с левого подоконника на правый. Это был добрый знак: «А-восьмой», получив пакет, сразу подал условный сигнал: «Забери почту».

Уже сейчас можно было сделать вывод, что он не отдавал «ловушку» в чужие руки. За несколько часов было трудно, даже просто невозможно взять пакет, вскрыть его, обработать и вернуть обратно.

Условным телефонным звонком из автомата я подтвердил: сигнал принят и передача почты состоится сегодня, в восемь вечера. Место встречи было оговорено заранее — ресторан «Старая таверна».

За час до встречи мой «опель-капитан» покрутился в лабиринте улочек Старой Вены, объехав темную громаду Хофбурга, императорского дворца, пересек Ринг и остановился в тихом месте на большой площади у ратуши. Здесь я осмотрелся — «хвоста» не было.

Можно было ехать дальше.

Я взял правее, выехал на Опернринг и не спеша стал огибать центральный район по широкому кольцу. Здесь начиналась главная артерия центра города, нарядная Кертнерштрассе, зажатая двумя рядами фешенебельных магазинов, куда заходили только богатые посетители.

Отсюда она вела к старинному собору Святого Штефана, к южной его башне, взметнувшейся ввысь на сто тридцать с лишним метров.

На противоположной стороне Ринга высилось помпезное здание самой фешенебельной гостиницы «Империал».

В ней размещалась штаб-квартира советской части Союзнической комиссии по Австрии. Под ее «крышей» скрывалась наша легальная резидентура, работники которой числились в основном в двух подразделениях — в группе политического советника и в отделе внутренних дел.

У меня был выход на легального резидента. В случае необходимости я встречался с ним или его заместителем, чтобы обсудить возникшие проблемы или получить содействие от советской военной администрации в решении некоторых оперативных вопросов. Но в принципе моя группа нелегальной службы действовала автономно, имея свои шифры, радио— и курьерскую связь с Центром.

Прибавив скорость, я миновал тянувшийся справа городской парк, где сквозь слегка поредевшую листву проглядывал подсвеченный прожекторами памятник Иоганну Штраусу, и вскоре въехал на мост через Дунайский канал.

Центр города остался позади.

Я еще раз проверил — «хвоста» не было.

Повернув на широкую Пратерштрассе, я быстро доехал до моста Райхсбрюкке через Дунай, затем покружился в маленьких темных переулках и перебрался на остров Гензехайфель, омываемый водами Старого Дуная.

Тут когда-то пролегало русло мощной реки, потом она изменила свой ход и на этом месте образовалась Старица — удлиненное озеро, богатое рыбой.

На острове расположились великолепный пляж и зимний бассейн.

Имелось, конечно, и питейное заведение «Старая таверна», славившееся чудесными рыбными блюдами. Их готовили прямо из выловленных тут же даров Дуная. Здесь было не так людно, как в ресторанах и кафе в центре города.

А в мертвый сезон и вовсе пустынно.

Поэтому я иногда использовал кабачок для встреч с «А-восьмым». Вот и сегодня в зале, рассчитанном на полсотни гостей, ужинали не больше десятка посетителей.

Я выбрал столик на двоих, подальше от стойки бара — самого оживленного места в этом заведении, и уселся так, чтобы можно было наблюдать, кто входит в помещение с улицы и что делается возле бармена.

На потолке светильников не было. Столы освещались лампами с абажурами.

Поэтому в зале царил уютный полумрак и голоса тонули в музыке.

Тихо звучала мелодия из модного тогда англофранцузского кинофильма «Третий за кулисами» о ликвидации банды гангстеров, орудовавшей в Вене после войны.

Этот в общем-то расхожий боевик украшала великолепная музыка австрийского композитора Антона Карраса, исполненная им же на цитре — местном национальном инструменте, похожем на французскую лютню или русские гусли.

Вальсом «Кафе „Моцарт“ и песней Гарри Лайма — одного из героев фильма, конечно, положительного, заслушивался если не весь мир, то вся Западная Европа.

Каррас купался в лучах славы. Его приглашали даже в Букингемский дворец услаждать слух английского короля Георга VI и гостей монарха. Орфей с берегов Дуная разбогател, открыл ресторан в Вене, но вскоре разорился и вернулся к тому, с чего начинал — к роялю, цитре и нотной бумаге.

Я заказал официанту «а фиртель» — четверть литра моего любимого «гумпольдскирхнер», легкого белого вина, и сказал, что стану ужинать, когда придет мой сотрапезник.

«А-восьмой» был пунктуален.

Ровно в восемь он появился у входа и, не разглядев меня из-за скудного освещения, медленно двинулся по проходу, оглядываясь по сторонам.

Я встал и шагнул ему навстречу.

Он заметил меня и поспешил ко мне с приветливой улыбкой.

Мы сердечно поздоровались как добрые друзья.

Собственно, мы и были настоящими друзьями.

Я имел дело с «А-восьмым» уже более трех лет. Срок достаточный, чтобы хорошо узнать друг друга и подружиться.

«А-восьмой» был в высшей степени порядочным и надежным партнером.

Более того, мы были единомышленниками, стремившимися к достижению общей цели, спаянными строгой дисциплиной.

Таковы основные принципы разведки — строжайшая дисциплина и субординация.

Я беспрекословно выполнял команды Центра, «А-восьмой» — мои указания, так как видел во мне представителя Центра.

Впрочем, я не отношу себя к числу авторитарных начальников.

И всегда ценю инициативу и умение самостоятельно мыслить.

Если, к примеру, у агента, работавшего со мной, возникали какие-то вопросы или уточнения, я старался прислушиваться. И мы часто вместе корректировали те или иные задачи.

Дисциплина прежде всего, но не бездушная, а творческая, думающая. Вот что нужно разведке.

В своих отношениях с Центром я действовал по такой схеме.

Мне разрешалось оспорить решение начальства и предложить иной вариант.

Часто со мной соглашались.

Но если мои предложения отвергались, я был обязан, не затягивая, выполнять план, который утвердили на Лубянке.

«А-восьмой», с его богатым оперативным опытом и блестящим знанием местной обстановки, нередко предлагал свои оригинальные решения тех или иных задач. Я с благодарностью следовал его советам. Но, бывало, и отклонял их. Он никогда не обижался и не впадал в амбицию.

Я очень ценил его за это качество, которое встречается не у многих.

Работать с «А-восьмым» было одно удовольствие. Он был честен, точен, объективен в своих оценках, инициативен, действовал азартно и творчески, никогда не брюзжал и не жаловался.

Тут уместно сказать о следующем. Профессионалы знают: оперативный работник со временем иногда начинает «привыкать» к своему агенту и теряет чувство объективности — не замечает его отрицательных качеств, преувеличивает его достоинства, закрывает глаза на ошибки или даже оправдывает их.

Я имел дело с «А-восьмым» давно. Так что можно было заболеть таким недугом. Но в характеристике, которую я дал агенту, честное слово, нет гипербол. Мне действительно не в чем было его упрекнуть.

Подошел официант, мы заказали ужин, конечно же, из фирменных блюд, составлявших гордость заведения. Скоро передо мной оказалась пышущая жаром сковородка, на которой лежал карп с аппетитной румяной корочкой. Весьма возможно, его выловили из тихих вод Старого Дуная. Наш гастрономический маг окрудил сковороду тарелочками с жареным картофелем, солеными огурчиками, изумрудно-зеленым салатом и пикантным соусом.

«А-восьмому» пришлось довольствоваться более скромным кушаньем. Он давно страдал язвой желудка и поэтому осторожничал. Но то, что ему подали, тоже выглядело совсем неплохо — паровой судак в белом вине, отличавшийся замечательным вкусом. Вокруг судака в художественном беспорядке лежала горка гарнира — вареная спаржа, стручки фасоли и зеленый горошек.

Некоторое время мы молчали, занятые вкусной едой.

В конце ужина я заказал себе кофе по-ирландски.

Этот чудесный напиток бодрит и освежает в любое время года после сытного обеда или ужина, когда тянет поклевать носом. Готовят его просто. В бокал наливают одну треть ирландского виски и затем добавляют крепкий кофе. Потом кладут по вкусу сахар, размешивают и, доливают слегка взбитые свежие сливки, чтобы они плавали на поверхности.

«А восьмой», к сожалению, не мог отдать должное такой экзотической пище. Он не забывал о диете и поэтому довольствовался чашкой кофе, обильно сдобренного молоком. Мой друг и помощник уже не отличался крепким здоровьем. Годы, военное лихолетье сильно потрепали его. Но внешне он выглядел моложе своих шестидесяти двух лет. Густую темную шевелюру едва тронула благородная седина.

Карие глаза с умным прищуром, прямой нос, резко очерченный подбородок придавали лицу энергичное, волевое выражение.

В его жилах текла какая-то капля мадьярской крови. «А-восьмой» как-то упомянул, что его дед по материнской линии был венгром.

Итак, заморив червячка, мы начали не спеша обсуждать наши дела.

Я сгорал от нетерпения побыстрее получить от агента контрольный пакет и убедиться, все ли там в порядке. А он обстоятельно докладывал, что с трансфером — переводом солидной суммы американских долларов нашему нелегалу, недавно обосновавшемуся в Аргентине, все в порядке.

Теперь тот мог без опаски, используя, так сказать, «отмытые» шпионские деньги, открыть собственное дело.

Я от души поблагодарил нашего верного помощника.

Естественно, я не мог ни единым словом или жестом дать понять «А-восьмому», какие грозовые тучи нависли над его головой, какая опасность подстерегает его из-за наговора «Фреда». Пусть хоть мои добрые слова смягчат несправедливость и холодное равнодушие аппаратчиков, которые сейчас решают в Центре судьбу старого агента.

Что до меня, то я уверен в его честности и преданности.

Вообще-то разведчик должен всегда и при всех обстоятельствах сомневаться во всем, что происходит вокруг него, и с недоверием относиться к людям, с которыми он сталкивается, кем бы они ни были.

Это именно тот самый случай, когда лучше перестраховаться.

Иначе невзначай и сам можешь засветиться, и других подставить.

Но «А-восьмой» — особый случай. Я был уверен, что старик не подведет.

И все же я волновался и не мог дождаться, когда в мои руки попадет этот проклятый контрольный пакет.

Наш ужин подошел к концу.

«А-восьмой», как всегда, уходил первым. Я ненадолго остался, рассчитался с официантом и покинул ресторан. Перед уходом мой друг незаметно передал пакет.

Он считал, что в нем содержится важная информация для Центра.

Знал бы он, какие тяжкие испытания уготовила ему судьба…

Мой «опель-капитан» стремительно мчался по опустевшим улицам.

В Вене рано ложатся спать. Одним махом я перелетел мост через Дунай, развернулся на площади Пратерштерн и нырнул в узкие переулки, расположенные параллельно лесопарку.

Наконец, я добрался до нашей виллы.

Мне не терпелось заглянуть во внутренности контрольного пакета.

«Опель-капитан» уперся своим разгоряченным радиатором в знакомые ворота. Они мгновенно открылись. «Чико», заранее предупрежденный о том, что предстоит срочный сеанс радиосвязи с Центром, уже ждал меня.

Подъехав к дому, я выскочил из автомобиля и стремглав помчался на второй этаж.

Там находилась фотолаборатория.

Включив красный свет, быстро, но аккуратно, чтобы, не дай Бог, не повредить оболочку контрольной капсулы, вскрыл пакет. И убедился: никто в него не лазил.

Вряд ли можно описать то чувство безмерного облегчения, которое охватило меня.

Мысль о предательстве «А-восьмого» все эти дни терзала меня, не отпускала, где бы я ни находился.

Да, я боялся — а вдруг он все же выдал «Фреда»…

И хотя я отгонял эту черную мысль, уговаривал себя: «Чепуха, старик не предатель, он просто не мог изменить нам», страх грыз мои внутренности и холодил сердце. Ведь случись такое, мне было бы несдобровать.

Расслабившись, я несколько минут просидел с закрытыми глазами в залитой густым красным светом комнате без окон, отгороженной от беспокойного шпионского мира толстыми стенами старого здания. Но умиротворение, охватившее меня, длилось недолго.

Червь сомнения вновь зашевелился.

«Да, ловушка не сработала, — крутилось у меня в голове, — но это не стопроцентная гарантия. Ведь противник мог поосторожничать и не стал вскрывать контрольный пакет. Правда, мы тоже не лыком шиты: наряду с этой проверочной операцией нам удалось провести еще несколько других контрольных мероприятий. И все они закончились благополучно для „А-восьмого“. Это тоже что-то значило. Но все-таки, все-таки…

Наконец, я принял решение.

Наш старый друг чист.

Подозрения в отношении него беспочвенны и совершенно безосновательны. Мне отсюда видно не хуже, чем из московских кабинетов, а возможно, в чем-то даже и лучше. Так и надо твердо заявить моему начальству.

Я поднялся, выключил надоевший тускло-красный свет, закрыл за собой дверь фотолаборатории, прошел в кабинет и сел писать шифровку.

«05 ноября 1950 г. 00 час. 05 мин. Москва

Совершенно секретно Срочно Урбану

Только что получил контрольный пакет от «А-восьмого».

Пакет цел, содержимое не обрабатывалось. Другие проверочные мероприятия тоже не подтвердили ваших подозрений. Считаю, что с «А-восьмым» все в порядке. Предлагаю снять вопрос о его негласном задержании и скрытой доставке в Центр.

Полагаю, что причины провала «Фреда» надо искать в другом месте.

Оскар».

Через полчаса быстродействующий радиопередатчик мгновенно выплюнул мое послание в эфир.

Я не ожидал скорого ответа. Ведь начальству придется как следует пошевелить мозгами. А для этого, понятно, понадобится время. Да и дел у Центра всегда невпроворот.

Впрочем, и у меня их хватало.

Два дня назад на нас свалился агент «Гарри» из Соединенных Штатов. Своеобразная личность, довольно известный менеджер в мире шоу-бизнеса. Шумный, веселый, броско одетый.

Сейчас мне предстояло перебросить шоумена в Москву, где начальство собиралось обсудить с ним какой-то новый проект. Какой именно — мне не было сказано.

А я и не обижался. Во-первых, у меня своих планов по горло. А во-вторых, чем меньше знаешь, тем дольше проживешь.

Я никогда не забывал об этой шпионской мудрости.

А через неделю нужно было принимать «Гарри» обратно из первопрестольной и устраивать его отъезд домой, за океан. Да так, чтобы остались достаточно заметные следы его пребывания в Вене на тот случай, если фэбээровцам вдруг стукнет в голову проверить, что зачем занесло на берега Дуная.

Надо сказать, что на хлопотную работу с нелегалами-офицерами нашей службы и агентами, прибывавшими в Австрию со всех концов света, уходило не менее трех четвертей нашего времени.

Послевоенная Вена превратилась в главный опорный пункт нелегального управления. Въезд в альпийскую республику с Востока или Запада не составлял затруднений.

Либеральный режим австрийского правительства не ставил жестких преград на пути путешественников, откуда бы они не следовали.

Оккупационные власти и войска во внутренние дела страны не вмешивались, не пытались они решать и погранично-таможенные проблемы.

Передвижение жителей между городскими районами, попавшими под юрисдикцию разных оккупационных властей, не затруднялось.

Центральный район контролировала союзническая комендатура, которую по очереди каждый месяц возглавляли представители одной из четырех оккупационных армий — советской, американской, английской, французской. В центре города разъезжали на джипах международные патрули из четырех человек — по одному человеку от каждого союзнического воинского контингента.

Упрощенный порядок получения вида на жительство для иностранцев и лиц без гражданства, минимум бюрократических барьеров для обретения местного гражданства и лицензий на ведение собственного дела, включая импортно-экспортные операции, привлекали в Вену массу людей, согнанных с родных мест во время войны из многих стран Старого Света и просто искателей лучшей доли.

Любезные венцы и приветливые венки, веселая и дружелюбная атмосфера столицы — все это помогало иностранцам быстро освоиться на берегах Дуная.

Короче говоря, Вена в первые послевоенные годы была очень удобным местом для деятельности разведчиков всех государств. Без преувеличения можно сказать, что дунайский мегаполис стал в те времена настоящим раем для шпионов…

Я ошибся, предположив, что Центр будет долго раздумывать над ответом.

Нет, там неожиданно быстро отреагировали на мою депешу. Через два дня перед обедом «Чико» принес радиограмму, помеченную моим личным шифром.

«08 ноября 1950 г. 11 час. 06 мин. Вена

Сов. секретно

Только лично

Оскару

Подтверждаем получение срочного сообщения от 5 ноября. Ваши предложения внимательно изучены. Принято следующее решение.

Не откладывая, вызовите «А-восьмого» на внеочередную явку. Под благовидным предлогом вывезите его в Баден. Сделайте так, чтобы он ни в коем случае не сообщил по телефону родным или знакомым о том, что едет туда с вами. Когда будете сажать его в автомашину, убедитесь, что при этом нет случайных свидетелей. Сдайте «А-восьмого» в управление особых отделов группы войск. Туда уже даны необходимые указания об этапировании его в Москву. Известите начальника управления о дне и часе вашего прибытия с «А-восьмым» в Баден. Сообщите также об этом нам.

Предупреждаем еще раз: к отправке «А-восьмого» приступайте немедленно. Дополнительных предложений от вас не ждем. Наши указания подлежат неукоснительному и точному выполнению.

Получение данной телеграммы подтвердите.

Урбан».

Волна гнева ударила мне в голову.

Значит, они мне не поверили!

Хотелось разорвать этот листок бумаги на мелкие клочки, бросить их на пол и растоптать ногами. Может быть, станет легче.

Ну ладно, не верят «А-восьмому». Но почему сомневаются во мне? В чем я провинился? В том, что честно высказал свое мнение и вступился за агента, в преданности которого был уверен? Сейчас я им отвечу так, как они этого заслуживают!

Рука моя непроизвольно потянулась за чистым листом бумаги, потом нервно схватила карандаш.

Мне нужно было срочно взять себя в руки.

«Что толку, — сказал я самому себе, — если ты пошлешь в Центр гневную телеграмму и откажешься „негласно вывозить“ „А-восьмого“? Тебя немедленно отстранят от работы и пришлют своего представителя. Тот возьмет бразды правления в свои руки и отправит попавшего в немилость агента в Москву. Тебе придется отвечать за невыполнение приказа в особых условиях по всей строгости закона. Тебя могут не только вышвырнуть с работы, но и посадить в тюрьму. Пострадают и твои близкие. И ничем ты своему „А-восьмому“ не поможешь.

Я закрыл глаза, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. «А ты уверен, что „А-восьмой“ чист? Может быть, в Центре есть данные, которые тебе неизвестны? Ведь им там, в Москве, сверху виднее, а твой информационный горизонт ограничен лишь Веной?»

Я раздваивался.

Мне было стыдно за себя, но в конце концов я пришел к выводу, что надо выполнять указание Центра. Ничего не сделаешь, плетью обуха не перешибешь!

Мой бунт на коленях был быстро подавлен.

И вместо того, чтобы писать в Москву гневную телеграмму с выражением протеста, я принялся набрасывать план операции по скрытой доставке «А-восьмого» в Баден. Отвел на все два дня.

Условным телефонным звонком я вызову своего помощника на внеочередную явку. Она состоится по разработанным ранее условиям связи на следующий день, 10 ноября, в 17 часов у входа в Музей истории искусств на площади императрицы Марии Терезии.

Машину поставлю примерно в пятистах метрах от этого места в одном из пустынных переулков за Дворцом ярмарок. Вот только как правдоподобнее объяснить «А-восьмому» необходимость его поездки в Баден…

На излете осени в Вене темнеет быстро.

Хотя с утра стояла ясная погода, после полудня небо затянули плотные облака. В пять часов пополудни уже начало смеркаться. Самая лучшая погода для шпионов.

В назначенное время я зашагал от Ринга на площадь императрицы Марии Терезии. Еще издали я заметил у входа в музей стройную фигуру, облаченную в светлый плащ.

Это — «А-восьмой». Я прошел, не подавая вида, мимо него. По условиям связи он должен следовать за мной до конца квартала и мог подойти ко мне лишь тогда, когда мы свернем за угол.

Все получилось как по писаному.

Догнав меня, «А-восьмой» пошел рядом. Мы поздоровались и молча обогнули Дворец ярмарок, углубившись в безлюдные переулки. Дошли до стоявшего здесь автомобиля. Я оглянулся — «хвоста» за нами не было. Прохожих мы не встретили, и никто не видел, как мы сели в машину.

«А-восьмой» молчал. Но я чувствовал, что ему очень хотелось узнать, чем вызвана срочная встреча.

Он терпеливо ждал, когда ему объяснят, в чем дело.

— Дорогой друг, — начал я, стараясь держаться как можно непринужденней, — сожалею, что побеспокоил вас. Но есть очень срочное дело, в котором требуется ваша помощь.

— Я всегда в вашем распоряжении, — вежливо сказал «А-восьмой». — Слушаю вас внимательно.

У меня сдавило горло.

Чертовски неприятно лгать, особенно во имя неправого дела. А сейчас я вольно или невольно брал на себя роль злодея, ибо отправлял в тюрьму невинного человека.

— Нам надо через час быть в Бадене у наших военных. — Мой голос звучал хрипло и, откашлявшись, я продолжил: — Им требуется срочная консультация насчет одной валютной операции. Вы именно тот человек, который нужен. К тому же они до сих пор помнят о вас.

Говоря о военных, я имел в виду контрразведчиков из советской группы войск, штаб которой располагался в Бадене, небольшом курортном городке примерно в тридцати километрах к югу от Вены.

Когда в апреле 1945 года Красная армия вошла в австрийскую столицу, сотрудники военной контрразведки «СМЕРШ» установили контакты с некоторыми нашими агентами и использовали их, пока здесь не создали резидентуру внешней разведки.

Я почувствовал, что он успокоился, как-то расслабился, взгляд его прояснился, а морщины на лбу разгладились.

Болтая всякую чепуху, лишь бы не думать о том, что нас ждет впереди, я гнал свой «опель-капитан» по Виндерхауптштрассе, главной транспортной магистрали четвертого района, а затем по окраинной Триестерштрассе.

Последние полчаса мы молчали.

Я гнал на такой скорости, что боялся отвлечься.

«А-восьмой» сидел съежившись.

Мы только слышали свист от соприкосновения шин с бетоном.

В дальнем свете фар мелькнул светящийся указатель: мы въезжали в Баден. Я сбросил скорость: по узким и темноватым улицам не разгонишься.

С военными контрразведчиками было договорено, что в целях конспирации я передам им нашего агента не в управлении — этот дом, охранявшийся часовыми, был известен всему городу, — а на служебной вилле. Она не просматривалась с улицы, так как находилась посредине небольшого парка, окруженная вековыми деревьями.

Не дожидаясь вопроса, я сказал «А-восьмому» об этом.

Он уже отошел от нашей бешеной езды и, улыбнувшись, благодарно взглянул на меня:

— Спасибо, вы всегда так сердечно заботитесь обо мне.

Кровь бросилась мне в голову.

Знал бы мой верный помощник, на что я его обрекаю. Но он не заметил моего состояния, а я, притормозив, свернул на узкую дорогу, ведущую к вилле.

Нас уже ждали.

Не успел я нажать кнопку звонка, как массивная дверь с мордой льва, державшего в зубах начищенное до блеска медное кольцо, сразу отворилась.

Молодой человек в штатском провел нас через холл, торцевую часть которого украшал большой витраж — два конных рыцаря, один в черных доспехах, другой — в красных, сошлись в смертельной схватке.

Штатский провел нас в коридор, повернул направо и, открыв вторую дверь, пригласил в комнату.

Она служила раньше библиотекой: по стенам тянулись полки, набитые книгами, посередине стоял массивный прямоугольный стол и старинные стулья с высокими спинками.

Мы подошли к дивану, деревянному, без обивки.

Молодой человек остался у входной двери.

— Снимайте плащ и располагайтесь поудобнее, — обратился я по-деловому к «А-восьмому». — Прошу прощения, мне нужно на минутку отлучиться.

Он послушно повесил плащ на вешалку и, обернувшись ко мне, откликнулся:

— Надеюсь, Францль, вы долго не задержитесь.

Шутливая нотка прозвучала в его голосе. Так может сказать только друг.

Но я уже шагнул к двери и не глядел на него.

В коридоре мне повстречались двое.

Одного контрразведчика я знал и кивнул ему.

Он поздоровался.

Они пришли за «А-восьмым».

А я направился к выходу и больше его не видел.

Через день некоторые венские газеты в разделе уголовной хроники сообщили о таинственном исчезновении известного адвоката Н.

Полиция, по просьбе жены и родственников, занялась расследованием. Но оно ни к чему не привело. Да мало ли людей в послевоенной Вене исчезало без следа…

Позже, когда я вернулся а Москву, мне стало известно, как разворачивались события в Центре, решившие судьбу нашего старого агента.

По прибытии из Вены «Фред», спасая свою шкуру, — ему грозило увольнение — упорно настаивал на том, что его расшифровал перед американцами «А-восьмой». Больше, мол, некому.

Правда, моя высокая оценка надежности агента и положительные результаты проверки сильно подорвали версию перетрусившего нелегала.

Начальник управления генерал Тихонов уже начал склоняться к тому, что виноват во всем сам «Фред», возведший напраслину на «А-восьмого», чтобы обелить себя. Наш шеф был уже готов именно так расценить этот инцидент.

Но тут энергично выступил против заместитель начальника управления, недавно пришедший в разведку по набору Центрального Комитета КПСС.

Этот бывший секретарь одного из обкомов партии мало разбирался в шпионаже, но зато был вхож в кабинеты на Старой площади. Он сразу смекнул: руководителям управления, и ему в том числе, крепко влетит за «Фреда».

Ведь на него возлагались большие надежды. Он должен был укрепить нашу разведку в Соединенных Штатах, занимавшуюся атомным шпионажем. А сколько усилий было потрачено на подготовку, сколько денег ухлопали. Начнут разбираться: куда смотрели.

И совсем другое дело, если провал можно списать на предательство агента, помогавшего в устройстве «крыши» для нелегала.

Тут трудно все предусмотреть.

К бывшему партаппаратчику присоединились начальник американского отдела, которого сослуживцы за глаза прозвали «пожарником», и секретарь партбюро управления — тот боялся, что его обвинят в политической близорукости: не разглядел истинного морально-политического облика «Фреда».

Другой заместитель начальника управления, многоопытный и мудрый генерал-майор, честный и порядочный профессионал, сразу раскусивший, что «Фред» просто сподличал, поддержал мои предложения.

Но спевшаяся троица нажала на генерала Тихонова, запугала его.

И тот не устоял, сдался и доложил руководителю внешней разведки «фредовский» вариант событий.

Последовало решение негласно задержать «А-восьмого», доставить в Москву и передать в следственную часть контрразведки, где от него добьются признательных показаний. Остальное было делом чекистской техники.

В 1952 году меня отозвали на работу в центральный аппарат.

Я получил повышение — стал начальником восточного отдела управления нелегальной разведки.

Новый регион, новые заботы, новые проблемы.

Не то, чтобы я забыл про «А-восьмого» — такое не забывается.

Но круговерть дел поглотила меня целиком.

Однако лет через пять, во время хрущевской оттепели — я сидел уже в кресле заместителя начальника управления и примерял генеральские погоны — судьбе было угодно вновь напомнить мне о старом агенте.

Раздался телефонный звонок, и голос начальника американского отдела (это был все тот «пожарник», карьерист, сыгравший роковую роль в судьбе «А-восьмого») почтительно осведомился, мог бы он зайти ко мне по срочному вопросу.

— Прошу, — сухо ответил я.

После той венской истории мне не доставляло удовольствия общаться с этим человеком. Но приходилось считаться с тем, что он прекрасно знал свое американское направление, а главное — главный начальник управления генерал Огнев жаловал его, как опытного профессионала.

Хотя я не мог отрицать, что его считали профессионалом высокого класса и новый начальник управления генерал Иван Петрович Огнев жаловал его.

«С волками жить — по волчьи выть», — утешал я себя в подобных случаях.

Через несколько минут «американист» появился у меня. Он сел по моему приглашению за приставной столик так, чтобы свет из окна падал ему в затылок, и уставился на меня своими косоватыми черными глазами. Мне, как, наверное, и всем остальным его собеседникам, становилось не по себе от этого взгляда: левый глаз смотрел прямо, а правый был направлен в сторону, словно косоглазый старался что-то разглядеть у меня сзади.

— Слушаю вас, — холодно сказал я.

— Право, не знаю, с чего начать, — ответил «американист» с запинкой. — Хочу доложить, что известный вам бывший агент «А-восьмой», приговоренный в 1950 году к пятнадцати годам тюремного заключения, скоро будет освобожден. Ему наполовину сократили срок. Вы продолжительное время работали с ним, он хорошо относился к вам…

— Ну и что из этого? — перебил я.

— Так вот мы подумали, — невозмутимо продолжал начальник американского отдела, — не захотели бы вы встретиться с ним перед отправкой в Австрию, поговорить по душам, объяснить, что произошла нелепая ошибка, извиниться за нас… Это морально поддержало бы его, облегчило бы ему вхождение в нормальную человеческую жизнь, он скорее забыл бы все плохое… Да и генерал Огнев считает, — выложил «американист» главный козырь, — что вы лучше, чем кто-либо другой, уладите это деликатное дело…

— Нет уж, увольте, — не выдержал я. — Вы заварили эту кашу, вам ее и расхлебывать!

Видимо, он прочел на моем лице что-то такое, что заставило его подняться и выйти из кабинета.

Примерно месяц спустя в разговоре со мной генерал Огнев как бы вскользь заметил:

— Да, вы помните, конечно, историю с «А-восьмым»? Так вот, к сожалению, мы получили плохое известие. За несколько дней до освобождения ему объявили, что его выпускают на волю и что за ним приедет сын. Старик так разволновался, что потрепанное сердце не выдержало. Случился обширный инфаркт, и он скончался.

Наверно, читателям будет интересно узнать, что сталось с «Фредом»?

После возвращения из Вены он долгое время находился в распоряжении управления нелегальной разведки. Но ее шеф, генерал Тихонов, когда закончилась история с «А-восьмым», счел все же необходимым избавиться от несостоявшегося супершпиона.

Многоопытный подпольщик, наш начальник в глубине души не верил, что в этой истории виноват старый агент. Пожалуй, «Фред» вызывал у генерала большие опасения, чем «А-восьмой».

Бывшего нелегала отправили в отдел кадров. Там сочли, что он не подходит для оперативной работы и отрядили его, как дипломированного инженера-электрика по образованию, в хозяйственное управление.

Два года «Фред» «наблюдал» за эксплуатацией служебных зданий.

Но затем закрутил бурный роман с одной из своих сотрудниц. И все бы ничего, но где-то он преступил общепринятые рамки приличия, кровно обидев собственную жену.

Та в порыве мести настрочила жалобу в ЦК родной партии. А там всегда рьяно пеклись о нравственных устоях органов госбезопасности, особенно разведки и контрразведки.

Было проведено надлежащее разбирательство по партийной и служебной линиям. Как проштрафившийся коммунист, «Фред» получил строгий выговор. Со службы его уволили.

Я слышал, потом он развелся с женой, или она его бросила.

Так что он устроился инженером в какой-то научно-исследовательский институт на самую скромную должность с небольшим окладом.

Бог шельму метит!