#img_5.jpeg

 

ВСТРЕЧА У ГОРЯЧЕГО ОЗЕРА

#img_6.jpeg

Кратер вулкана напоминал старую глиняную миску: выщербленные края, неровные стенки с трещинами, сползающими по склону к озеру. Озеро было словно игрушечное. С гребня оно показалось Снежкову лужицей, оставшейся после недавнего дождя.

Дожди на Курилах шли часто. За десять дней, что Снежков пробыл здесь, выпало всего три солнечных дня. Однако это не помешало ему исходить всю северную часть острова вдоль и поперек и даже поохотиться на озере Лагунном. Неисследованным оставался вулкан. И вот сегодня Снежков попросил начальника заставы проводить его к кратеру. Капитан охотно согласился. Утром они вышли из поселка и к трем часам достигли цели.

— Ну что ж, осталось только спуститься вниз и искупаться в озере, — сказал начальник заставы.

Снежков удивленно посмотрел на него. Было серо и ветрено. Над островом плыли серые, с грязно-белыми промоинами тучи. Того и гляди, вновь пойдет дождь.

— Пойдемте, пойдемте, — засмеялся капитан, беря Снежкова под локоть и увлекая за собой, — покажу вам еще одну нашу достопримечательность. Пари держу, ничего подобного не видели.

Начальник заставы, как успел уже заметить Снежков за время их путешествия к вулкану, страстно любил свой остров и увлеченно рассказывал обо всем, что знал. В словах офицера сквозила гордости: смотрите, мол, какой богатый край земли русской нам доверили охранять.

Природа тут действительно была неповторимой. Горячий пляж с дымящимися фонтанами гейзеров. Крикливые птичьи базары на скалах. Пласты серы, выходящие прямо на поверхность земли. И совершенно необычный лес, в котором рядом разлапистые кедры, каменные березы, дремучий ольшаник и лиственницы. А среди них тис — редчайшее красное дерево, лианы, курильский бамбук. И тут же, будто нарочно для контраста, — хилые, повернутые ветром на запад сосенки, старающиеся выбраться из могучих зарослей стланика, усыпанного кедровыми шишками. Для Снежкова, впервые попавшего на Дальний Восток, все это казалось необыкновенным.

Начальник заставы, подойдя к озерцу, быстро разделся, сложил одежду на камне и смело пошел в воду. Только сейчас Снежков заметил, что от озера поднимается парок. Так вот оно что! Горячее озеро, о котором ему столько рассказывали на заставе, оказывается, не легенда.

— Смелее! — крикнул капитан Ткаченко своему спутнику.

Снежков все еще нерешительно последовал за капитаном. Вода действительно оказалась теплой, приятно освежала кожу и слегка попахивала серой.

— Так, так, купаемось? — раздалось с берега.

Снежков обернулся и увидел невысокого худощавого человека с озорными цыганскими глазами. Одет он был по-охотничьи, подпоясан патронташем, за спиной — двустволка.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — обрадованно воскликнул Ткаченко. — Ну как охота?

— Та как вам сказать: не то чтобы дюже, но и не совсем погано.

— Присоединяйтесь к нам!

Подполковник не заставил повторять приглашения. Он быстро стянул с себя болотные сапоги, сбросил кожаную куртку и, раздевшись, не задумываясь, сразу нырнул. Плавал он шумно, громко отфыркивался. Его смолисто-черный чуб намок, и у виска резко выделилась седая прядь, словно бинтом, пересекавшая шевелюру. Руки его, уверенно рассекающие воду, сразу приковали внимание Снежкова. Были они шершавые, бугристые, а на пальцах кожа, наоборот, была гладкая, розовая, давно затвердевшие старые рубцы туго перетягивали кисть. Перехватив взгляд незнакомого человека, подполковник смущенно спрятал руки в воду.

— Где это вас так? — не выдержал Снежков.

— Старая байка, — усмехнулся подполковник. — Я вже запамятовал. — Он машинально пригладил седую прядь, сделал еще несколько энергичных взмахов руками и заторопился к берегу.

— Извиняйте, други! — крикнул он, одеваясь. — Спешу!

Человек скрылся так же стремительно, как появился. А Снежков еще долго смотрел ему вслед. Журналистская фантазия унесла его далеко.

— Интересный человек? — будто угадав его мысли, спросил Ткаченко, натягивая гимнастерку. — Вот только неразговорчив. И не любит, когда его расспрашивают. Да и сослуживцев предупредил, чтобы о нем не болтали. А зря. На его счету десятки задержанных нарушителей границы. Я у него, собственно, и службу-то начинал. Еще на Памире. Вот тоже, скажу вам, интереснейшая страна. Не бывали? Если сумеете, обязательно побывайте. Не пожалеете. Своеобразный край…

— Даже интереснее Курил?

— Как вам сказать, — задумчиво ответил Ткаченко. — Природа там особенная: суровая, дикая. Чем-то она здешнюю напоминает, хотя похожего ничего нет. А вообще, — засмущался он, — земля наша необыкновенно разнообразна. Другой такой нет.

Внезапно пошел дождь, который через несколько минут вымочил их до нитки. Пришлось укрыться в небольшой расщелине под скалой. Здесь оказалось тепло и сухо.

— Растревожили вы меня своими вопросами, — после длительного молчания сказал капитан. — Многое вспомнилось…

Снежков притих. По журналистскому опыту знал, что в такую минуту любым словом можно нарушить настроение собеседника. И правда. Ткаченко помолчал и вдруг, не глядя на Снежкова, медленно заговорил:

— Не выходит у меня из головы одна история, давняя, полузабытая. Пожалуй, вам будет интересно… Может, пригодится…

Только поздно вечером вернулись они на заставу. Капитан сразу же ушел проверять посты. А Снежков долго ходил по комнате и думал об услышанном. Была эта история о времени давнем, о сказочном Памире, о людях, необычных, как легенда, о человеке в охотничьем костюме, который встретился сегодня у Горячего озера…

Чем больше Снежков думал об этом, тем неудержимей его тянуло к письменному столу. Наконец он не выдержал, сел, придвинул стопку чистой бумаги и размашисто написал:

 

Глава первая

В ПУСТЫНЕ КАРАКУМ

Получив в штабе пакет, летчик Сергей Голубев вылетел в Хорезмский полк ОГПУ, находившийся, как ему объяснили, где-то в двух-трех переходах от колодца Даш-Аджи. Стояла весна, прекрасная в этих краях, как невеста. Внизу, под крылом самолета, насколько хватал глаз, простирались цветущие хлопковые поля. Отсюда, с высоты пятисот метров, они казались бескрайним бело-зеленым ковром, затянутым, словно паутиной, сеткой серебристых арыков. Изредка виднелись кишлаки. Крыши глинобитных домов утопали в садах, будто припорошенных первым снегом. Вокруг кишлаков — неровные квадраты бахчей, рассеченные грязно-молочными каналами.

Свежий ветерок, бивший в лицо, отдавал горьковатым привкусом миндаля. Дышалось легко, свободно. Сергей уверенно вел самолет и думал о том, как хорошо все у него в жизни сложилось. Разве мечтал он, двадцатидвухлетний крестьянский парень, сесть когда-нибудь за штурвал такой вот чудесной машины! Да у них в селе на Амуре и трактор-то был в диковину. Потрепанный, не раз побывавший в переделках Р-5 даже сейчас представлялся Сергею волшебной птицей.

Давно ли учлет Голубев зубрил физику, чертил кривые траекторий, ломал голову над математическими задачами! Как трудно, неимоверно сложно казалось тогда познать все эти премудрости! А с каким трепетом он впервые садился за штурвал, как волновался из-за неровной посадки, переживал выговор инструктора! И вот ему доверили настоящий боевой самолет и послали на ответственное задание: в Каракумах шли жаркие схватки с басмачами.

За Хивой природа стала меняться. Вместо цветущих садов и бахчей пошли солончаки. Ни кустика, ни травинки. Только бурые сухие шары перекати-поля да поблескивающие пятна соли — следы бывших когда-то здесь озер. Но вскоре и это исчезло. Начались сплошные пески. Бескрайнее царство песков, унылое и однообразное. Ни малейшего ориентира.

Голубев забеспокоился: не сбиться бы с курса. Он еще раз взглянул на карту, хотя маршрут знал на память, сверил положение самолета по компасу. Все было в порядке.

Прошел еще час полета. Тревога Сергея росла. Заблудиться при первом боевом вылете?! Этого еще не хватало! На весь отряд стыда не оберешься.

Наконец, к великой радости летчика, среди холмистой пустыни мелькнул колодец. Голубев по описанию узнал Даш-Аджи. Отсюда к Хорезмскому полку следовало повернуть строго на юг. Сергей облегченно вздохнул, сделал вираж и повел машину низко над землей. Стали видны заросли саксаула, венчающие гребни барханов. Вскоре внизу показались палатки. Над одной из них трепетал красный флаг.

Выбрав ровную площадку, Голубев мягко посадил свой Р-5 на три точки и, улыбнувшись самому себе, вспомнил, как инструктор всегда говорил в таких случаях: «Посадочка нормальная. А на «отлично» я и сам не сажаю».

Только сейчас, на земле, Сергей в полную меру почувствовал одуряющую жару пустыни. Тело моментально покрылось липким потом. Комбинезон стал непомерно тяжелым. Волосы взмокли. Кожаный шлем обручем сдавил голову. Сергей с трудом стянул его и грузно, зашагал к штабной палатке. Навстречу ему уже бежали люди.

Высокий, плечистый, Голубев с трудом протиснулся в узкий вход штабной палатки. При появлении Сергея два человека в гимнастерках, склонившихся над столом и о чем-то споривших, сразу замолчали и выпрямились. Один из них, прищурив близорукие глаза, шагнул вперед и, узнав по обмундированию летчика, приветливо пробасил:

— А-а, воздушный бог, здравствуй! Чем ты нас порадуешь?

Сергей лихо представился и протянул пакет. Помполит командира полка надел очки и, прочитав документ, нахмурился.

— Придется, начштаб, командира будить, — сказал он. — Жаль… Не хотелось бы… — И, словно извиняясь, добавил: — Трое суток не спал человек!..

— А в чем дело? — спросил начальник штаба, протягивая руку за приказом.

— Придется выступить на помощь отряду Кулиева. В окружении он.

Прочитав приказ, начальник штаба тяжело прошелся по палатке. Был он высок и грузен. На круглом лице резко выдавался жесткий подбородок с глубокой складкой у рта.

— Плохо, — сказал он.

— Да, плохо. Но приказ есть приказ.

Голубев переводил взгляд с одного на другого, не понимая, о чем идет речь. Помполит пояснил:

— Мы остались без воды. Утром выслали специальный отряд к колодцу Даш-Аджи, которому пора бы уже вернуться, но…

— Вернется, — вмешался начальник штаба, — уверен, что скоро вернется. Что с ним случится? — И глаза его, внимательно смотревшие на Сергея, смягчили первоначальное впечатление суровости и придали лицу добродушное выражение.

— Если на басмачей не нарвется.

— В этом районе басмачей сейчас нет.

— Ну, это как сказать…

— О чем спор? — раздался за спиной Сергея резкий голос.

Он оглянулся и увидел человека в бурке. Был он малого роста. Лицо, худощавое и почерневшее, опаленное среднеазиатским солнцем, было властным. Узкие с косым, разрезом глаза смотрели пристально, не мигая. Перед Голубевым стоял знаменитый командир Хорезмского полка ОГПУ, о смелости которого по Туркестану ходили легенды.

Прочитав привезенный летчиком приказ, командир полка задумался. Потом решительно выпрямился, поправил бурку и приказал:

— Выступаем через пятнадцать минут. Мы должны помочь отряду Кулиева разбить остатки банды Ахмед-бека и не дать им соединиться с Дурды-Муратом. Ты, Фролов, — обратился он к начальнику штаба, — останешься здесь с третьей ротой для охраны отбитого обоза. Больше сил выделить не могу. А вы, — повернулся командир полка к Голубеву, — прикомандированы к нам на время операции для связи и тоже пока останетесь тут.

Через четверть часа полк снялся с места и, оставив сильно поредевшую в последних боях роту для охраны трофейного имущества, ушел в пески.

Осмотрев самолет и на всякий случай приготовив все для взлета, Сергей неторопливо направился вдоль палаток. Жара усиливалась. Над сыпучими дюнами струилось обжигающее марево. Не выдержав, Сергей уже дважды прикладывался к фляге и с наслаждением делал несколько глотков. Но через минуту жажда становилась еще острее и мучительней. Во рту все пересыхало, появлялась горечь. Губы потрескались, а язык стал шершавым, как высушенная хлебная корка.

Проходя мимо крайней палатки, Голубев внезапно уловил на себе чей-то пристальный взгляд. Невольно обернулся и увидел женщину. Сразу поразили ее большие горящие глаза. Они светились в полутьме, царившей в палатке. Светились мрачно, огромные, агатовые, окруженные густыми, пушистыми ресницами. Сергей остановился, потоптавшись, приблизился к открытому пологу. Гибкая, маленькая, почти детская фигурка съежилась, словно в ожидании удара.

К Голубеву подошел боец из охраны. Он почтительно покосился на кожаный шлем летчика и негромко сказал:

— Двенадцатая жена.

— Что? — не понял Сергей..

— Двенадцатая, говорю, у Ахмед-бека была, — пояснил боец и добавил с сожалением: — Шестнадцать лет ей всего…

Сергей не отрывал взгляда от женщины. Шаль сползла у нее с головы, обнажив волосы, густые, иссиня-черные.

— Мы весь обоз Ахмед-бека захватили, — словоохотливо продолжал боец. — Он сам мало-мало ноги унес. Всех жен его забрали. Тут сидят, — ткнул он рукой в палатки, стоящие рядом. — А эту, самую молодую, бек, говорят, всего полгода, как взял где-то в горном кишлаке на Памире. Страдает сейчас, бедная, привычки нет к такой жаре. У них там, в горах, прохладно, а здесь… — Боец вздохнул. Видно, и ему, коренному жителю этих мест, было несладко. — А тут еще воды нет. Сами второй день по капле пьем.

Увидев выходящего из штабной палатки Фролова, боец заторопился прочь. Начальника штаба здесь, вероятно, побаивались. А Сергей, повинуясь какому-то неясному чувству, отодвинул полог и вошел внутрь. Женщина испуганно взглянула из-под шали, что-то быстро сказала и стремительно отодвинулась в самый дальний угол. Голова ее наклонилась, плечи передернулись.

— Не бойся, — тихо сказал Сергей, опускаясь на ковер у входа. — Не бойся, — повторил он мягко, чувствуя, что она его не понимает.

В палатке наступила тишина. Слышно было только дыхание женщины, частое, горячее, с еле уловимой хрипотцой. Голубев отстегнул флягу и протянул ей.

— На, пей!

Она опять не поняла и, судорожно сжимая в руках платок, смотрела на него расширенными от страха глазами.

— Возьми же! Напейся! Вода! — сказал он и для большей убедительности, отвинтив крышку, отпил глоток. — Не бойся!

Женщина, уловив в голосе неподдельное участие, наконец поняла, нерешительно протянула руку и взяла флягу дрожащими пальцами. Зубы стукнулись о металлическое горлышко. Она пила жадно, захлебываясь и тяжело дыша, боясь, что у нее вот-вот отберут драгоценную влагу. А Голубев сидел в двух шагах от нее и с улыбкой смотрел на женщину, поглощавшую его неприкосновенный запас. Ему нравилось, как она пьет, нравились ее нежные, чуть припухшие губы. Так бы и поцеловал их. Давно он уже не целовал девчат. С тех самых пор, как покинул родное село на Амуре…

Когда фляга была опустошена, женщина с виноватым видом протянула ее обратно.

— Рахмат! — прошептала она благодарно, и на густых ресницах сверкнули слезинки.

— Ну зачем же плакать! — воскликнул Сергей. — Не надо. Теперь ты в безопасности. И бай твой больше не придет…

Он не мог оторвать взгляда от этих огромных завораживающих его плачущих глаз. До чего же хороши! Эх, будь на месте этой байской жены какая-нибудь из амурских девчат, он бы уж знал, как ее утешить. А эту?.. Разве вот…

Сергей вытащил из кармана пакет с шоколадом — тоже неприкосновенный запас — и протянул его женщине:

— На, вкусно!

Она с минуту поколебалась, потом взяла. Голубев обрадовался:

— Вот и хорошо! Давно бы так. Ешь, ешь, не стесняйся… Как зовут-то тебя? — Видя, что она недоуменно смотрит на него, Сергей переспросил: — Зовут как? Есть же у тебя имя? — Потом ткнул себя пальцем в грудь и раздельно произнес: — Я — Сергей, Сер-гей!

Она догадалась.

— Си-рей! — повторила по складам и, положив маленькую руку на грудь, тихо произнесла: — Джамга… Джамга…

 

Глава вторая

НАПАДЕНИЕ БАСМАЧЕЙ

Оторвав взгляд от карты, Фролов увидел входящего в палатку летчика и приветливо кивнул. Все эти дни они жили вместе и успели подружиться. Сергею нравился всегда собранный, никогда не унывающий начальник штаба. У Фролова была богатая биография: а прошлом шахтер, потом машинист, подпольщик и, наконец, чекист. Повидал он на своем веку немало и умел удивительно интересно об этом рассказывать. Смеялся он громко, раскатисто, заражая собеседника. При этом его массивная фигура колыхалась так, что трещала по швам гимнастерка.

— Видел, Серега, воду привезли! — воскликнул он радостно. — Только маловато. Знаешь, по дороге их все-таки басмачи задержали. Прав был помполит. Целый бой хлопцам пришлось выдержать, а потом в пески уходить. Но ребята молодцы, не подкачали. Жаль, что бурдюков удалось сохранить немного. Пулями продырявили, сволочи!.. Сейчас отправлю воду вдогонку за полком. Себе оставим только минимум.

Фролов довольно потер мозолистые ладони. Кожа на руках у него была темной, со следами угольной пыли, въевшейся, кажется, навечно. Лукаво глянув на Сергея, он внезапно спросил:

— А ты, я замечаю, дружище, в крайнюю палатку все заглядываешь. Что, понравилась?

Сергей покраснел. Начальник штаба попал в точку. Его действительно все эти дни неудержимо тянуло к Джамге. Да и не могла она не понравиться. Тоненькая, гибкая, она казалась ему сказочным цветком, случайно заброшенным ураганом в пустыню, цветком прекрасным и диким, как здешняя природа. Эх, если бы только она не была байской женой!..

Фролов улыбчиво смотрел на Сергея. Такой должен нравиться девушкам. Смуглое худощавое лицо, волнистые русые волосы, мягкие, как шелк, доверчивые голубые глаза. Сейчас он старался держаться осанисто, независимо, как человек, знающий, что он поступает правильно. Но перед Фроловым это ему не удалось, и на губах вместо твердой складки вспыхнула озорная мальчишеская улыбка.

Сергей по нескольку раз в день заходил в палатку Джамги. Приносил еду, воду. Но чаще приходил просто так — посидеть, посмотреть на нее. Она вначале дичилась, молчала, но постепенно привыкла к его приходам, прониклась благодарностью и стала даже поглядывать на него с любопытством. Незнание языка не мешало им. Наоборот, придавало встречам какое-то своеобразие. Сергей садился у входа. Дальше Джамга не пускала его. И начинался разговор, больше походивший на детскую игру угадайку. Сергей показывал на какую-нибудь вещь. Она называла ее по-таджикски. Он повторял, безбожно коверкая слова. Она смеялась, довольная. В глазах появлялись искорки, а на щеках — ямочки, которые так нравились Сергею. Он иногда даже нарочно говорил неправильно, чтобы вызвать ее улыбку. Затем роли менялись, но игра продолжалась. Теперь Сергей называл предметы по-русски и заставлял ее повторять. Делал он это с увлечением, забывая обо всем на свете, и время летело незаметно.

Вот и сейчас Сергей только что вернулся от Джамги, оставив ей целый котелок свежей воды. Поэтому замечание Фролова так смутило его.

— Ну что ты, Фролыч, — ответил он в замешательстве. — Просто жаль девушку. Она же почти ребенок.

— Ты-то далеко от нее ушел?

Фролов ласково потрепал русые вихры Сергея и нежно посмотрел на него:

— Все понимаю, друг мой. Она ведь тоже к тебе потянулась. Сердцем почувствовала, что с открытой душой ты, а не для баловства… Думаешь, ей у бека сладко жилось? Ахмед, конечно, к ней благоволил. Еще бы: самая молодая жена, последняя. А она, кроме страха, по-моему, ничего к старику не испытывала. Терпела, не имея другого выхода… Вдобавок еще старшие жены злобу свою на ней вымещали, все делали, чтобы погасить ее необыкновенную красоту. Когда мы обоз отбили, я ее всю в синяках нашел. Каково так жить?..

Слушая Фролова, Сергей впервые подумал о Джамге серьезно. До этого все выходило как-то само собой. Он посочувствовал красивой девушке и принял в ней участие. Но если разобраться, то она — представитель вражеского класса, а он — комсомолец. Как совместить чувства и разум?..

— Рвалась ее душа на свободу. Ой как рвалась, — продолжал Фролов, точно угадав-мысли Сергея. — Не раз бежать хотела. Девушка она гордая, в горах выросла. И красавица. Верно? Такую и полюбить не грех. Да не красней, Серега, все понимаю. Со мной аналогичный случай в молодости был. — Фролов грустно усмехнулся. — В твои годы я дивчину из белогвардейского лазарета увез. Возвращался с хлопцами под утро из далекой разведки, наскочил на их избу, а она и просит: возьми, казаче, с собой, нету мочи жить тут. Взял да и увез! А потом чуть под трибунал не попал из-за этого. Старый подпольщик, говорили, опытный командир, а глупость такую сотворил. Так-то…

— А она как?

— Ничего. Хорошей хозяйкой стала.

— Где же она сейчас?

Начальник штаба низко опустил голову.

— В двадцать четвертом в Гульче от басмаческой пули погибла, — ответил глухо Фролов и, нахмурившись, опять склонился над картой.

В палатке воцарилась тишина. Только далеко в барханах посвистывал ветер. Быстро сгущались сумерки. Сергей снял гимнастерку и с удовольствием растянулся на кошме. Фролов зажег лампу и что-то еще долго высчитывал по карте. Сергей уже начал дремать, когда начальник штаба наконец поднялся.

— Спишь, Серега? — потянувшись, спросил он.

— Нет еще.

— Завтра на рассвете вылетишь в Самаркандский полк. Он стоит южнее… — Фролов подсел на кошму и по карте показал маршрут. — Понял?.. А теперь спать.

Через несколько минут палатка огласилась его могучим храпом. Сергей же долго не мог заснуть, ворочался, курил. Он думал о Джамге, понимая, что завтра расстанется с ней и увидит ли еще когда-нибудь?.. Беспокойные мысли лезли в голову. Сквозь дремоту до него доносились мерные шаги часового да временами заунывный вой шакала. А поток опять томительная тишина. И вдруг над лагерем, словно гром, разорвался отрывистый винтовочный выстрел. В палатку вбежал боец.

— Товарищ начальник! — крикнул он. — Басмачи!

— Спокойно! — резко сказал Фролов, приподнимаясь. — Без паники. Где они? Сколько?..

Через минуту они с Голубевым выскочили из палатки и бросились на выстрелы. В суматохе Сергей потерял Фролова. Добежав почти до границы лагеря, он увидел, что вспышки выстрелов сместились вправо. Хотел было повернуть обратно, но вдруг у крайней палатки заметил две тени. Тени скользнули и замерли, притаившись. Сергей выхватил из кобуры револьвер и крикнул:

— Стой! Стреляю!

В ответ не раздалось ни звука. Потом кто-то вскрикнул и глухо, протяжно застонал. «Джамга», — мелькнуло в голове. Не раздумывая, Сергей рванулся вперед, рывком откинул полог палатки. В глубине ее кто-то находился. На Сергея надвинулась большая, явно не женская фигура. Послышалось тяжелое, как после бега, дыхание. Голубев вскинул револьвер, но выстрелить не успел. Сильный удар сзади по голове свалил его с ног.

Очнулся Сергей от мягкого прикосновения: кто-то осторожно бинтовал ему голову. Он медленно открыл глаза и увидел склонившегося над ним санитара. В бледном свете начинающегося утра настороженно трепетала парусина палатки.

— Где Джамга? — спросил Голубев.

— В санитарной палатке… Только не делайте резких движений.

Но Сергей уже не слышал его. С усилием поднявшись, он не совсем уверенной походкой направился к санитарной палатке. Голова кружилась, ноги стали тяжелыми и непослушными. Навстречу попался фельдшер.

— Ну как она, доктор, серьезно?

Фельдшер опустил голову и снял очки.

— Три глубоких ножевых раны, — как бы оправдываясь, тихо сказал он и вздохнул.

Сергею стало зябко. Осторожно ступая, словно он мог этим помочь раненой, вошел в санитарную палатку. При скудном свете керосинового фонаря лицо. Джамги было таким бледным, что почти сливалось с бинтами, перепоясывающими грудь. Под глазами легли черные тени, щеки ввалились, выделив скулы и придав чертам юного лица заостренность. Только волосы, черные как смоль, остались такими же.

Джамга открыла глаза. Взгляд ее бессмысленно скользнул по сторонам и остановился на летчике.

— Сирей, — губами прошептала она. Лицо дрогнуло, по щеке медленно скатилась слеза.

Голубев молча опустился перед ней на колени. Во рту сразу пересохло. Он понял, скорее, почувствовал, что вот сейчас потеряет ее. Совершенно новое, неизведанное прежде ощущение охватило его. И уже никого не стесняясь, он нежно взял ее руку, по-девичьи узкую, с длинными пальцами, и прижался к ней щекой. Самое страшное, когда видишь, что человек, ставший тебе таким дорогим, мучается, а ты — большой здоровый и сильный — ничем не можешь помочь ему. Чувство бессилия придавливает тебя, мешает дышать. Сергей рванул ворот гимнастерки и, встретившись с ее лихорадочным взглядом, опять виновато опустил голову. Что он может сделать для нее? Что он может сказать ей?..

Джамга медленно отняла у него руку и легонько провела по волнистым волосам Сергея. Он задрожал от первой ее ласки. А она, внезапно что-то вспомнив, судорожно приподнялась на локтях. Сжимая уголок подушки рукой, зашептала невнятно и отрывисто. В ее больших, теперь матовых, как сажа, глазах появилась мольба. Сергей наклонился и смог разобрать только два слова: «Ак-Байтал… Музкарабол…»

Все еще продолжая что-то шептать, Джамга с трудом вытащила спрятанный на груди желтый платок и протянула летчику.

— Бе-ри, — сказала тихо, по складам. — Муз-кара-бол… Ак-Бай…

— Доктор! — крикнул Сергей. — Она что-то просит! Что она говорит? Скорее!

Вбежавший фельдшер наклонился над раненой, некоторое время напряженно вслушивался в ее бред.

— Ничего не разберу, — пробормотал он. — Все-таки три ножевых раны. Какой-то Ак-Байтал поминает все время. Наверное, место есть такое. Может, родина ее… А впрочем, не знаю…

Джамга умолкла, откинулась на подушку и замерла. Сергей долго стоял над ней, не двигаясь. Потом наклонился, бережно закрыл ей глаза и осторожно, точно боясь разбудить, поцеловал в губы.

Над пустыней медленно вставало солнце. Огненно-красный диск только чуть показался над горизонтом и сразу же окрасил верхушки барханов багрянцем. Сергей медленно шел навстречу ветру, бившему в лицо, ничего не видя перед собой. Внезапно на плечо легла рука Фролова.

— Ее убил Осман-курбаши, ближайший помощник и телохранитель Ахмед-бека, — сказал он. — Мы поймали одного басмача. На допросе он показал, что Джамге якобы отомстили за неверность по личному приказу бека. Но, по нашим данным, самого бека уже нет в живых. Так что дело, по-моему, вовсе не в неверности.

Сергей, казалось, слушал внимательно. Но слова Фролова плохо доходили до его сознания. Он машинально кивал головой в знак согласия, но думал только о Джамге, о ее нелепой смерти, и никак не мог примириться с мыслью, что ее уже нет.

Они прошли до конца лагеря и повернули обратно.

— А ты знаешь, Фролыч, — вспомнил Сергей, — она мне перед смертью какой-то платок подарила. И еще что-то хотела сказать. Только я не разобрал. Вот смотри…

Но Сергей не успел вынуть предсмертный подарок Джамги. Резко ударил выстрел, разбудив сонную утреннюю тишину, затем другой, третий. И, словно вторя им, справа отозвался пулеметный басок.

— Наш «максим» заговорил! — воскликнул Фролов и бегом устремился к лагерю. Голубев бросился за ним.

Через минуту все стало ясно. На лагерь двигалась банда. Конные басмачи попытались с ходу ворваться в расположение части. Но часовые своевременно заметили их и открыли огонь. Бандиты отошли. Переменив тактику, они спешились и вновь полезли вперед. И опять откатились с большими потерями. Тогда басмачи стали постепенно окружать лагерь со всех сторон. Сергей попытался сосчитать папахи, маячившие то тут, то там среди барханов, и не смог — сбился. Папахи двигались, перемещались, но было их не меньше сотни.

— Тебе нужно немедленно вылететь, Серега, — озабоченно сказал Фролов, — а то эти дьяволы окружат нас. Тогда не взлетишь.

— Взлечу!

— Медлить нечего! Отправляйся в Самаркандский полк. Маршрут тебе известен. Расскажешь там обо всем. Положение у нас серьезное. Басмачей сабель сто пятьдесят. А нас, сам знаешь, со всеми писарями едва ли сорок активных штыков наберется. На тебя надежда!

Они крепко пожали друг другу руки и внезапно, не сговариваясь, обнялись. Сердце Сергея дрогнуло:

— Хороший ты человек, Фролыч. Спасибо тебе за все! Жаль, что мы раньше с тобой не встретились. Очень жаль!

Сергей выпалил все это сразу и тут же почувствовал неловкость оттого, что разговор получился не мужской. А ему еще хотелось сказать, что трудно покидать товарищей в минуту опасности. Ведь он же боец Красной Армии, комсомолец. Но приказ есть приказ. И выполнить его никто, кроме Сергея, не может.

Мотор завелся сразу. Прибавив газ, Сергей всем телом ощутил знакомую дрожь машины. Самолет, набирая скорость, запрыгал по кочкам. Откуда-то сбоку внезапно выскочили несколько всадников в папахах. С криками, размахивая саблями, они устремились к машине. Сергей скорее почувствовал, нежели понял, что по нему стреляют. В душе вспыхнула злость.

— А-а, гады! — стиснув зубы, прошептал он и, поймав всадника в прорезь прицела, нажал гашетку пулемета. Длинная очередь моментально расчистила дорогу.

Самолет легко оторвался от земли. В этот момент что-то кольнуло Сергея в бок. Вначале он не сообразил, в чем дело, и, только увидев на комбинезоне кровь, понял, что ранен. Потом в руках появилась слабость, закружилась голова. На миг он потерял управление. Машина резко клюнула носом. Сергей с трудом выровнял ее.

Некоторое время полет проходил нормально. Но вот чуткое ухо летчика уловило, что мотор стал давать перебои. Голубев бросил взгляд на стрелку, показывающую уровень бензина в баке, и сразу понял, что случилось. Пробит бак или перебит бензопровод: стрелка стояла на нуле. Нужно немедленно садиться. Но куда? Внизу вздымалось бескрайнее море волнистых барханов. Ни одной ровной площадки!

Голова все сильнее клонилась к штурвалу. Боль растекалась по всему телу, туманила сознание. Последним усилием воли Сергей попытался спланировать, нащупать восходящий поток, «протянуть» немного. Но машина уже не повиновалась. Она упрямо тянула к земле. «А там будут ждать! Как все неладно получилось!..» — это было последнее, о чем подумал Сергей. Сильный удар швырнул летчика из кабины. Послышался громкий треск. Голубев упал на песок и потерял сознание.

 

Глава третья

ИЗ ВРАЖЕСКОГО КОЛЬЦА

Басмачи пошли в третью атаку. Выстрелы и несущийся отовсюду крик «алла-ла!» слились в один нарастающий рев. Красноармейцы молчали. Фролов приказал беречь патроны и без команды не стрелять.

Опьяненная запахом крови, басмаческая орда все более суживала круг, быстро пожирая расстояние, отделяющее ее от добычи. А в лагере, бандиты знали, есть чем поживиться: богатый обоз Ахмед-бека представлял собой лакомый кусок.

— Пора! — прошептал лежащий рядом с Фроловым политрук роты, худощавый низенький киргиз с глубоко запавшими глазами. — Пора, начальник!

Фролов молчал. Он так крепко сжал губы, что в уголках рта залегли жесткие морщины. Трудно, очень трудно сдерживать себя. Так и хочется что есть мочи крикнуть: «Огонь!» Но, собрав волю, Фролов молчал и ждал. Чем ближе подпустить врага, тем более разящим будет удар.

А басмачи приближались. Уже можно различить их лица, искаженные, страшные. Из цепи на Фролова все чаще и чаще посматривали бойцы. Только высокая дисциплинированность сдерживала их. Но, вот один не выдержал нечеловеческого напряжения. Вскочил на бруствер, рванул гимнастерку на груди, хрипло, срывая голос, крикнул:

— Нате, стреляйте, сволочи!

Фролов метнулся к нему, схватил за ногу, дернул, но поздно. Несколько пуль пронзили тело бойца. Он без звука свалился на руки начальника штаба. Губы Фролова дрогнули:

— Огонь!

И сразу же, заглушая рев орды, дружно ударил залп. С флангов разом застрочили пулеметы. Вражеская цепь остановилась, заколебалась. И в следующий миг отхлынула назад, устилая песок трупами.

Внезапно один из «максимов» замолчал, будто захлебнулся. Через секунду брызнул короткой, очередью и вновь смолк. Фролов беспокойно посмотрел вправо: что там стряслось? Правда, атаку басмачей отбили, но они могут повторить ее в любую минуту. Фролов коротко ругнулся и, пригибаясь, побежал к пулемету. Над головой просвистело несколько пуль.

— Что, заело? — зло бросил он пулеметчику.

— Никак нет, товарищ начальник штаба, — спокойно ответил тот. — Воды нет.

— Как так нет? Я же приказал выдавать только раненым да на пулеметы!

Боец молча пожал плечами. Спокойствие красноармейца отрезвило Фролова.

— Сейчас проверим, — сказал он бойцу и направился в тылы. Тылами они называли небольшую ложбину в самом центре лагеря, спрятанную между двумя барханами. Там стояли лошади, размещался обоз и раненые. Тыл был, конечно, относительный, над головою все равно жужжали пули.

К большому огорчению Фролов убедился, что боец прав. Воды действительно почти не было. Как бережно ее ни расходовали санитары, раненых становилось все больше, и они просили пить.

— Собрать всю воду, — хмуро приказал Фролов и, сгорбившись, зашагал к окопам. Нет, он не жалел, что основной запас воды отправил вслед за полком. Там она нужнее. Но как бы сейчас пригодилась хотя бы пара бурдюков…

Перед закатом солнца, когда басмачи ринулись в четвертую атаку, их снова встретили лавиной пулеметного огня. В кожухи пулеметов были залиты последние остатки воды, по капле собранные из фляжек.

— Теперь до утра не сунутся, — сказал политрук, когда все затихло. — Нагнали мы на них страху.

— Как знать, — отозвался Фролов, скручивая цигарку подрагивающими от напряжения пальцами.

— Смотри, начальник! Смотри! — воскликнул политрук, указывая вперед рукой. — Белый флаг. Перемирия просят!

Фролов выглянул из окопа и негромко сказал:

— Ну что ж, посмотрим. Ответьте таким же сигналом.

Политрук быстро принес кусок простыни, которыми из-за нехватки бинтов перевязывали теперь раненых, натянул его на штык и помахал. Басмачи сразу приняли сигнал. Из-за барханов вышел человек с белым флагом и направился в их сторону. Шел он не спеша, с достоинством и, как видно, не трусил: ни разу не оглянулся и не сбился с шага.

— Чинно шествует, — заметил кто-то из бойцов, — как поп на молитву.

— Понимает, собака, что не тронем, — с ненавистью проговорил политрук. — Изучили уже, знают, что красноармейцы в пленных и парламентеров не стреляют. Не то что они!.. — Он зло сверкнул глазами. — Друга моего Костю под Хорогом вот таким образом убили. С белым флагом к ним шел, сдаться предлагал. Наших много было, а их совсем мало… И убили, собаки!

Парламентер подошел настолько близко, что теперь можно было хорошо рассмотреть его. Басмач отличался исключительной худобой. Ввалившиеся щеки, глубоко запрятанные глаза, скрытые за резко изломанными надбровными дугами, острый кадык. Лицо морщинистое, желтое, с аккуратно расчесанной бородкой клинышком — типичный мулла. На голове чалма. Только четок в руках да корана под мышкой не хватает.

Перед ними был не рядовой басмач. Халат на нем богатый, в поясе перетянут шелковым кушаком. На ногах добротные кожаные сапоги со шпорами.

— Смотри, начальник, на хитрость не поддавайся, — предупредил политрук. — Басмач хитрый, совсем хитрый. — Он, видно, очень волновался. На лице была написана откровенная ненависть. А руки то и дело тянулись к винтовке.

Парламентер остановился перед окопами и вытащил из-за пазухи пакет.

— Комиссара надо, — сказал он, чуть шепелявя, — только комиссара.

— Ну что ж, давай, — проговорил Фролов, выскакивая на бруствер. Политрук попытался удержать его, но начальник штаба так выразительно посмотрел, что тот виновато опустил голову.

Взяв пакет, Фролов тут же распечатал его и вынул лист бумаги. Неровными печатными буквами там было написано:

«Комиссарам Хорезмский полк ГПУ! Предлагаем вернуть желтый платок, священная память Ахмед-бека. Кровопролития не нужно. Мы сами уйдем. Ответ немедленно. Осман-курбаши».

— Что они там нацарапали? — спросил политрук, когда Фролов спрыгнул в окоп. — Уж не сдаться ли предлагают?

— Нет. Платок какой-то священный спрашивают. Уйти обещают, если отдадим. На, читай.

Политрук пробежал бумагу глазами и покачал головой:

— Не верь, начальник. Обман тут!

— Но о каком платке идет речь? Я сам делал опись вещей в обозе Ахмед-бека и никакого желтого платка не видел. Черт его знает!

Фролов тщетно перебирал в памяти длинный список вещей, но припомнить платка не мог. Однако раз басмачи так настойчиво хотят завладеть им, значит, здесь что-то кроется. Но что?.. Ведь не стали бы они ради какой-то тряпки, пусть даже священной, лезть под пули. Несмотря на религиозный фанатизм бандитов, Фролов не мог им поверить.

— Интересное предложение, — задумчиво протянул начальник штаба.

— Зачем думать? Не нужно думать, — загорячился политрук. — Если и был платок, все равно не отдавать, совсем не отдавать. Понятно? Пусть свинцовым урюком подавятся!

— Пожалуй, решение правильное, — усмехнулся Фролов. — Верно, товарищи? — обратился он к бойцам, лежащим в цепи. Те одобрительно зашумели, услышав, о чем идет речь.

Начальник штаба выпрямился в окопе и громко сказал парламентеру:

— Платок нам и самим нужен. Так и передай. Пусть Осман-курбаши попробует взять его! Все!

— Уматывай отсюда! — крикнули из цепи. — Всыпем мы еще твоему курбаши по пятое число!

Глаза басмача еще более сузились. Тонкие ноздри нервно задергались.

— Пусть гнев аллаха падет на вашу голову, неверные! — тряся бородкой, закричал он и, резко повернувшись, почти побежал назад какой-то дергающейся, смешной походкой. А вдогонку ему неслось:

— Штаны поддерживай, не то потеряешь! До бека не донесешь!

— Халат подбери, легче драпать будет!

Басмач на ходу обернулся, что-то зло выкрикнул и погрозил кулаком.

— Ишь ты, как его разобрало, — рассмеялся политрук. — Лопнет от злости. Не привык к насмешкам. Видно, в главарях ходит.

Слова политрука вновь натолкнули Фролова на мысль, что басмачи не без умысла беспокоятся о платке. Но где она — эта священная тряпка?..

Около получаса над пустыней стояла тишина, знойная и настороженная. Очевидно, басмачи совещались. А уже в сумерках началась очередная, пятая по счету, атака. Бандиты лезли остервенело. Кое-где доходило до рукопашной. Но враг был снова отбит с большим для него уроном.

…Смеркалось. С юга потянул ветерок. Но он не принес желанной прохлады. Пыльный, накалившийся за день воздух обдавал лицо жаром. Фролов печально посмотрел на багровый закат. Ему только что доложили о потерях. В роте оставалось восемнадцать бойцов, способных еще держать в руках оружие. И хотя басмачей они положили раза в четыре больше, начальник штаба с тоской думал о погибших людях. Потеря была невосполнима.

Кликнув вестового, Фролов приказал ему собрать командиров и политработников. В ожидании он сел на песок и продолжал размышлять. Платок, которого так настойчиво добиваются басмачи, не выходил у него из головы. Внезапно ему вспомнились последние слова Голубева. Постой, он говорил о каком-то желтом платке — предсмертном подарке Джамги. Точно. Даже показать хотел, но не успел. Не из-за него ли весь сыр-бор? Ведь и люди, напавшие на Джамгу, тоже что-то искали…

Подошли бойцы. Из командиров взводов явился только один, двух других заменяли младшие командиры, причем оба раненные.

«Да, надо уходить, больше не продержимся, а на помощь рассчитывать не приходится, — подумал еще раз Фролов. — Тем более что такая возможность пока есть. Басмачи ночью, как правило, не воюют. Следовательно, до утра в нашем распоряжении по крайней мере пять-шесть часов. А выходить нужно через ту балочку на левом фланге, которую обнаружил, обходя лагерь в сумерках».

Балочка по счастливой случайности была не занята бандитами. Басмачи то ли проявили беспечность, то ли понадеялись, что в глубь Каракумов, куда вел этот путь, красноармейцы отходить не будут.

Фролов разъяснил собравшимся обстановку.

— Выход один, — сказал он, — скрытно уйти из кольца. Все ценное уничтожить. Раненых взять с собой. Только… — Он на секунду замолчал. — Нужно оставить заслон хотя бы из двух человек. Враг ни в коем случае не должен заподозрить, что лагерь покинут, иначе бросятся в погоню. А у басмачей лошади.

— Разрешите мне остаться? — поднялся политрук. — Ни жены, ни детей не имею.

— И мне, — вставая, сказал один из младших командиров. — Я коммунист, — тихо добавил он.

Фролов посмотрел на них долгим, запоминающим взглядом и вполголоса сказал:

— Сдать партийные документы…

Стояла глухая ночь, когда рота начала отход. Без единого стука, неся раненых на руках, бойцы вытянулись в цепочку и по команде двинулись вперед. Фролов остановился у балочки и пропустил мимо себя всех красноармейцев. Долго смотрел он еще на лагерь. Там по-прежнему ярко горели костры. Изредка с разных сторон раздавались выстрелы. Казалось, ничего не изменилось: все так же бодрствуют часовые, бдительно охраняя отдых товарищей.

— Пойдем, начальник, — шепотом позвал ординарец, вернувшийся за Фроловым. — Все уже совсем далеко ушли. Ждать будут. Нехорошо.

Фролов последний раз бросил взгляд на лагерь и, уже не оборачиваясь, тяжело зашагал вперед.

 

Глава четвертая

ДРУЗЬЯ ПО НЕСЧАСТЬЮ

Сергей очнулся в госпитале только на вторые сутки. Он открыл глаза и обвел палату недоумевающим взглядом. Ему показалось, что комната обильно усыпана снегом.

— Где я? — спросил Голубев.

— В лазарете. Не разговаривайте. Нельзя вам, — наклонилась над ним сестра.

— Как я попал сюда? — не унимался Сергей.

— Ну хорошо. Я расскажу. Только больше ни слова. Договорились?..

Оказалось, что Сергея подобрал караван, случайно наткнувшийся на разбитый самолет. Летчик лежал невдалеке от машины и стонал. Караванщики бережно подняли его, как смогли, перевязали раны и забрали с собой. Долго еще шел караван по пустыне под палящим солнцем. На голове раненого непрерывно приходилось менять смоченную в воде тряпку, которая постоянно высыхала от зноя. И хотя за ним ухаживали караванщики, люди, видавшие виды, надежды на то, что он выживет, было мало. Сергей бредил и за всю дорогу ни разу не пришел в сознание. Однако молодой организм выдержал. В госпитале, куда Голубева доставили самолетом, ему сделали операцию. И дело пошло на поправку.

Через некоторое время окончательно пришедший в себя Сергей познакомился с соседями по палате. Справа от него у стенки лежал кавалерист Микола Гринько. Он лихо отрекомендовался: «Микола — сын своего батьки, образца одна тысяча девятьсот осьмого року, без дроби». Это был веселый, жизнерадостный паренек, худой и очень подвижный. Он и минуты не мог улежать: то листал книгу, рассматривая картинки, то строил пирамиду из спичек или, тренируясь, передвигал шашки на доске. Большие глаза его, по-цыгански черные, озорно поблескивали, словно предупреждая о готовящейся проказе. А проказничать Гринько любил. Спрячет чье-нибудь полотенце, поменяет мыльницы — и доволен. А когда сестра начнет ругать, опустит голову и молчит, по-детски смешно надув губы. На него нельзя было сердиться, уж очень он был ребячлив. На голове у Гринько торчал хохолок, придавая лицу какое-то смешное и вместе с тем трогательно-растерянное выражение.

— Чего я тильки не робыв с проклятущим чубом! — жаловался он Сергею. — Хоть плачь! Даже солидолом смазывал — ничего не помогает. От и хожу завсегда в картузе, а то дивчата, як над дурнем, смеются.

Гринько был ранен в боях под Гульчой и, как он сам выражался, в очень неудачное место.

— Проклятый басмач из-за угла саданул и напрямую меж лопаток. Надо ж! — с обидой сокрушался он. — Словно я сматывался от тех бисовых бандюг… Нет бы в грудь!..

Соседом слева у Голубева оказался пожилой узбек Умар Танджибаев. Полный, приземистый, с продолговатой, как узбекская дыня, наголо стриженной головой. Он медленно, прихрамывая, передвигался по палате и болезненно морщился. Широкое скуластое лицо с неровно посаженными глазами выглядело добродушным. Толстые губы, слегка приплюснутый нос, рыжеватая щетина на полных щеках. Словом, Умара можно было представить человеком любой мирной профессии — продавцом, духанщиком, поваром, но никак не отважным пулеметчиком. И только когда Умар раздевался, чтобы выполнить ежедневную процедуру обтирания холодной водой, все становилось ясным. На руках мощные бицепсы, мускулистая грудь, кожа словно продублена, и на ней несколько шрамов.

Всю гражданскую Умар не слезал с тачанки. После войны остался на сверхсрочную и нес службу на одной из далеких памирских застав. Там его и ранило в бедро.

Коренной дальневосточник, Голубев очень любил свой край. Обычно молчаливый, он преображался, если заговаривал о Востоке. Глаза загорались, голос креп, становился певучим. И говорил он вместо горы — сопка, вместо балки — распадок. От него друзья впервые услышали об огромных, в два-три метра, осетровых рыбах, которые можно встретить только на Амуре, о непроходимых таежных дебрях Уссурийского края, об удивительных зверях — тиграх, рысях, лосях, населяющих те края.

Были в палате и другие раненые: боец продотряда ЧОН, младший командир из кавполка. Госпитальная обстановка располагала к сближению, тем более что почти все были лежачие.

С Миколой Гринько и Умаром Танджибаевым Голубев подружился быстро. Они в первые же дни поведали друг другу свои нехитрые биографии. По вечерам, когда все вокруг затихало, мечтали вслух и делились затаенными думами. Сергей страстно хотел вернуться в авиацию. Умар и не мыслил себя вне родной заставы. Он бредил дозорами, служебными собаками. И только Гринько колебался: то ли ему остаться в армии, то ли податься домой, на Херсонщину. Мысли его зависели от настроения. Если рана не беспокоила, Микола мечтал о тихом украинском селе, чернобровой полногрудой хозяйке, хатке над Днепром. Когда же после перевязки нестерпимо ныла лопатка, он начинал чертыхаться и на чем свет стоит клясть басмачей.

— Ось вернусь в эскадрон, — говорил он в такие минуты, — покажу я тим бисовым душам кузькину мать!

Но боль утихала, и у Гринько в разговоре вновь появлялась хатка, корова, бахча. Сергей подтрунивал над непоследовательностью приятеля. Но Микола был незлобив. Он лениво огрызался, потом хохотал над собою вместе с друзьями.

Не сразу узнали они историю Танджибаева. Тот неохотно говорил о себе. Только однажды, подзадоренный Миколой, разошелся. И перед глазами друзей предстала одна из героических историй, похожая больше на легенду.

Умар рассказывал медленно, спокойно, как будто не о себе. А было в его рассказе вот что.

…Тревога всколыхнула заставу уже за полночь. Бойцы заняли свои места. Танджибаев, как всегда, расположился с «максимом» у Большого камня, где проходила главная дорога на перевал.

Через границу пробивалась большая банда басмачей. Их было по крайней мере раз в пятнадцать больше, чем защитников заставы. После ожесточенного сопротивления пограничники частью погибли, частью отошли в горы. Умар с двумя бойцами отступил к ущелью, через которое шел единственный путь в центральную часть Памира, Как уж им удалось вскарабкаться на узкий выступ Каменного зуба — небольшую площадку на тридцатиметровой высоте — да еще втащить пулемет по отвесной стене, объяснить трудно. Но зато с этой прекрасной позиции они перекрыли огнем все ущелье.

Двое суток верный «максим» не знал отдыха ни днем, ни ночью, благо запас патронов был большой. Басмачи десятки раз пытались прорваться, но огонь с Каменного зуба намертво преграждал путь. Чего только не предпринимали бандиты, чтобы уничтожить пулеметчиков: и обойти хотели, и гранатами забросать. Все напрасно. Место, где засели пограничники, оказалось неприступным…

Умар буквально заворожил всех своим рассказом. И когда он замолчал, в палате еще долго стояла звенящая тишина, в которой ритм «максима» точно совпадал с ритмом сердец раненых.

Томительно тянется время в госпитале. День кажется годом. Уже переговорили обо всем, обсудили местные новости — глянь, а еще только полдень. И что делать, чем заняться — ума не приложишь. Особенно же длинны вечера. В полутемной палате, освещенной керосиновой лампой, время словно останавливается. Ни читать, ни в шахматы сыграть невозможно. Одно спасение — беседа. В один из таких вечеров Сергей и рассказал своим новым друзьям о Джамге. Рассказывая, очень волновался: поймут ли его правильно? Как-никак байская жена! Однако Умар и Микола слушали сочувственно. На лицах не появилось и тени улыбки. Сергей осмелел и заговорил громче, заново переживая совсем недавние события.

И снова кругом установилась тишина. Только голос Сергея, подрагивая, отчетливо звучал в палате. История заинтересовала всех. Когда Сергей дошел до смерти Джамги, кто-то даже вздохнул.

— А цей подарок, ну, платок ее, у тебя? — спросил Гринько. Он был возбужден больше всех: уж очень романтичным и таинственным оказался рассказ летчика.

— Конечно, у меня, — ответил Голубев.

— Покажь!

— Он в кладовой вместе с другими вещами.

— Давай попросим принести!

Несмотря на протест Сергея, Микола позвал сестру и сказал, что летчик просит найти среди его вещей желтый платок и принести в палату. Через несколько минут сестра вернулась с платком. Гринько схватил его и стал жадно рассматривать. Потом удивленно присвистнул:

— Дывытеся, тут щось вышито! Крестики, овалики… Неужто карта или план? Хай лопнуть мои очи, план!

Сергей, который и сам еще толком не успел рассмотреть подарок Джамги, взял платок и с удивлением увидел на нем своеобразную вышивку, шедшую наискосок от одного угла к другому. Вышивка действительно напоминала грубый план какой-то местности: черточки, овалы, линии — все располагалось в строгом порядке. И главное, что сразу бросалось в глаза, — в правом верхнем углу чернела тонкая стрелка, напоминающая знак «север — юг» на географических картах.

— А ну, дай сюда! — протянул руку Танджибаев.

Сергей отдал платок ему. Умар некоторое время молча смотрел на него, потом перевел взгляд на дверь. Там толпились выздоравливающие раненые из соседних палат, привлеченные рассказом летчика.

— Неправда твоя, Микола, — протянул Танджибаев насмешливо. — Барана за орла принял. Это же наша узбекская вышивка. А ты — план…

— Що ты мне башку крутишь, — возмутился Гринько, но тут же осекся под свирепым взглядом узбека.

— Хаёлган ты, фантазер, вот как, — с трудом выговорил Умар малознакомое, но, видимо, понравившееся ему слово. — Спать давай. Голова ночью светлый-светлый станет. Видеть все хорошо будет.

Сунув платок под подушку, он укрылся одеялом. Гринько что-то недовольно проворчал и, сердито сопя, отвернулся к стене. Вскоре в палате наступила сонная тишина. И тогда до Сергея донесся шепот старого пограничника:

— Серега, спишь, нет? Дело есть. Очень серьезный дело. Говорить надо. Серьезно говорить. Только нельзя здесь. Уши много-много лишний.

И по тому, что Умар заговорил с сильным акцентом, Сергей понял, что он сильно встревожен. Дело принимало неожиданный оборот.

 

Глава пятая

НЕПОНЯТНЫЕ ЯВЛЕНИЯ

Врач впервые разрешил Сергею встать с кровати.

— Скоро танцевать сможете, — весело сказал он. Хирург был явно доволен и своей операцией, и шуткой.

— А летать? — быстро спросил Сергей.

— Не все сразу. Не все…

— Ну а все же? Смогу? — упрямо нагнул голову Сергей и с тревогой посмотрел на врача. Для него этот вопрос был сейчас самым главным.

Хирург сделал вид, что не расслышал повторного вопроса.

— Поправляйтесь скорее, — сердито ответил он, — Это для вас и для меня сейчас самое основное. — И ушел из палаты, ворча что-то под нос.

На душе Сергея стало тоскливо. Померкла радость от того, что можно уже встать с постели. «Неужели спишут из авиации? — с горечью подумал он. — Зачем же тогда жить? Что делать?..» Он забыл, что совсем недавно его мечтой было выйти с друзьями в сад, вдохнуть всей грудью аромат цветущего сада. Ему хотелось ощутить ту радость жизни, которая появлялась у него каждый раз, когда пробуждалась после зимнего сна земля. Плохо бы пришлось Сергею с таким настроением, не вмешайся друзья.

— Порядок! — воскликнул Микола, хлопая друга по плечу. — В нашем полку прибыток!.. Пидемо у сад. Теперь компанией гулять будем.

Умар подхватил друга с другой стороны и тоже излишне горячо стал уговаривать:

— Воздух свежий-свежий дышать — хороший лекарство! Здоровым совсем-совсем станешь. Сильный, как орел. — Умар огляделся и заговорщически понизил голос: — Говорить нужно. Чужой ухо слышать не надо.

Очень трогательным было желание друзей отвлечь Сергея от мрачных мыслей. Он через силу заставил себя улыбнуться и почти весело сказал:

— Ну что ж, пошли!

В сопровождении сестры, поддерживаемый с двух сторон друзьями, Голубев осторожно вышел из палаты. Ноги слушались плохо, будто на каждую навесили по пудовой гире. Спустились в сад. Отыскав в аллее укромную скамейку, приятели усадили Сергея и, заверив сестру, что они глаз с него не спустят, остались наконец одни.

— Ну, за що ты говорить хотел? — быстро спросил Гринько, поворачиваясь к Умару.

Однако узбек не торопился. Он спокойно вытащил из кармана наскавак — маленькую инкрустированную кубышечку с жевательным табаком, открыл ее. Медленно отправил порцию табака под язык и посмотрел кругом. Микола беспокойно заерзал на скамейке. Сергей тоже нетерпеливо и вопросительно смотрел на Танджибаева. А тот все так же неторопливо вытащил из-за пазухи желтый платок Джамги и расстелил его на коленях.

— Помнишь, Джамга два слова говорил? — обратился он наконец к Голубеву.

— Да, она настойчиво повторяла — Ак-Байтал и Музкарабол. Что это значит, Умар?

— Ты не знаешь, Умар знает. Ак-Байтал — перевал называется. На востоке Памира. Музкарабол — раньше знал, сейчас забыл…

— Ну и шо ты мозгуешь? — забеспокоился Гринько.

Умар не отозвался. Он вновь о чем-то задумался. Потом пробормотал: «Тлахона?..» Друзья в ожидании смотрели на него.

— Нет, — тряхнул он головой, как бы отгоняя назойливую мысль. — Проверять нужно… Хорошо проверять. Сегодня не могу говорить. Правда не знаю. Нужно правда…

— Эх, якой ты, Умар! — с досадой воскликнул Гринько. — Я вже думав, що почую сейчас страшну тайну!

— Потом будет тайна, — загадочно отозвался Танджибаев. — Ждать нужно. Время есть, не торопись. Зачем торопиться?

— Но ты ж про якусь тлахону баял. Що це таке?

— Я просто так сказал, — смущенно отозвался узбек, — совсем так. Веришь, нет?

— Ну а все же, — заинтересовался Голубев, — что это значит?

— Тлахона — слово наше, узбекское. Как сказать по-русски? Комната такая. Большая комната. И там золото. Много-много золота.

— Сокровищница?

— Она, она, — обрадовался Умар и повторил по складам: — Со-кро-вищ-ни-ца.

В это время сестра неожиданно позвала Танджибаева к врачу. Он успел шепнуть друзьям:

— Сейчас все доктор скажет, сейчас скажет — на границу пора. — И, стараясь не хромать, он бодро зашагал по аллее.

Сергей с Миколой еще долго сидели под раскидистой алычой, обсуждая слова Умара. Уже начало темнеть, когда Гринько спохватился:

— Тоби ж не можно долго тут. Совсем забув. Ось я ж и олух царя небесного!

Гринько увел Сергея в палату. Дежурная сестра моментально уложила их в постель. Сразу захотелось спать. Потребовалось новое энергичное вмешательство сестры, чтобы Сергей принял лекарство и съел ужин, стоявший на тумбочке. Преодолевая дремоту, он покорно проглотил рисовую кашу и хотел уже накрыться с головой, чтобы поспать до прихода Умара, как тот вошел в палату. Вид у Танджибаева был расстроенный. Он тяжело опустился на кровать.

— Ну что? — беспокойно спросил Голубев, догадываясь уже о случившемся.

— Да говори, шо стряслось?

— Плохо, — отозвался узбек, опуская голову. — Очень плохо. Совсем плохо…

— Комиссовали!.. От дьяволы!.. Не понимают, бисовы души, человека!

— Неужели наотрез отказали? — Сергей даже приподнялся в кровати. — Ты же просил. Рапорт подавал… Не может этого быть!

— Может, все может, дорогой. По чистой уволили, — печально отозвался Умар. Помолчал, вздохнул и тихо, с завистью добавил: — Ты, Сережа, летать будешь. Высоко летать, как орел.

— Правду говоришь? Откуда известно?

— Зачем врать буду? Умар всегда правду говорит. Лечиться надо. От доктора слышал. Доктор говорил, хорошо лечиться надо. Санаторий ехать надо.

— К черту санаторий! — воскликнул Голубев. — Скорей бы в отряд!

Но ему тут же стало стыдно за свой неуместный восторг. У друга горе, а он радуется.

— Ничего, дружище, — проговорил Сергей, — настоящие люди сейчас и в гражданке нужны. Поедешь на стройку. Или коммуну среди дехкан у себя организуешь. Польза-то какая! Земельно-водная реформа теперь проходит. Бедняки землю получат. Дел много.

Умар вздохнул и покорно кивнул.

— А мы с Гринько к тебе в гости приедем. Поможем, если надо. Верно, Микола?

— Що за разговор! До биса нам уси санатории. Меня ить тоже на поправку видправляють. Два мисяца отпуск. По ранению… А на що он мени, цей отпуск. Мы до тебе в Ош на поправку приидемо. Приглашай, пока не передумали!

— Рахмат, дослер! — растроганно проговорил Умар. — Спасибо!

Долго еще сидели они, строя всевозможные планы. И если бы не сестра, то, вероятно, совсем забыли о сне. Лишь после третьего напоминания приятели разошлись по кроватям.

А наутро произошло странное происшествие. Проснувшись, Умар собрался умыться. Он полез в тумбочку и, к удивлению, обнаружил там страшный беспорядок: носовые платки валялись рядом с мылом, а тетради перемешались с табаком.

— Микола, а Микола, ты моя тумбочка смотрел зачем? — недовольно спросил Умар.

— Якого биса я там забув, — с обидой отозвался Гринько.

Танджибаев вопросительно посмотрел на Сергея. Тот тоже отрицательно покачал головой.

— Подожди, подожди, дорогой. — Умар быстро распахнул тумбочку Голубева. — Так и знал!.. Аллах!..

В тумбочке Сергея был такой же беспорядок.

— Мда-а, — протянул Сергей в раздумье, — рылся кто-то второпях.

— Сестра! — позвал Гринько возмущенно. — Що це за…

— Молчи! Говорить не надо! — схватил его за руку Умар, и, наклонившись к друзьям, старый пограничник отрывистым шепотом сказал: — Искали что, понимаешь? Платок. Твой память — платок желтый…

 

Глава шестая

ПОИСКИ

По прибытии в город Фролов первым делом направился в управление ОГПУ. Там о его приезде уже знали. Даже пропуск был заказан. Поднявшись на второй этаж, чекист по привычке одернул френч и постучал в кабинет начальника.

— Войдите, — раздался знакомый голос.

За столом сидел Кремнев, с которым они вместе работали в Петроградской ЧК еще в девятнадцатом году.

— Кого я вижу! Фролыч! — воскликнул Кремнев.

Друзья обнялись. Внешне они были совершенно разными. Массивный, высокий Фролов с тяжелым подбородком и сухопарый, жилистый Кремнев с рябоватым лицом. И все же что-то роднило их: то ли серые спокойные глаза, то ли высокие крутые лбы и упрямые складки у рта. Волосы у Фролова густые, черные, припудренные сединой, а у Кремнева — редкие, рыжеватые, а на макушке лысина.

— Постарел, старина, — ласково сказал Кремнев, усаживая друга рядом с собой. — Вон седины сколько прибавилось! Время летит как ветер… Ну, чем порадуешь?

Фролов начал рассказывать и, по мере того как он говорил, лицо Кремнева все более мрачнело. В скупых словах начальника штаба Хорезмского полка чувствовались горечь и печаль. Он рассказывал, а сам все время думал о тех, кто навсегда остался в знойных песках Каракумов. Перед взором Фролова проплывали картины последних боев, выход из окружения, тяжелый путь через пустыню. Без воды, без продовольствия бойцы упрямо шли по пескам. Нет, они не жаловались, не стонали, не роптали на свою судьбу. А уж если падали, то больше не поднимались. Фролову вспомнилось, как тяжело умирал пулеметчик. Высокий, крепкий, плечистый, настоящий русский богатырь, он держался очень долго. Несмотря на ранение, ни за что не хотел расставаться с пулеметом и упрямо шел в строю, неся на плече ствол. Лишь на третьи сутки он стал отставать. Ему попытались помочь. Но пулеметчик отказался. Двигался, пока мог. А потом сразу упал и сказал: «Все! Конец, братцы!» Товарищи попытались нести его. Четверо бойцов с трудом приподняли тяжелое тело товарища, Тогда пулеметчик сорвал бинты с раны и заявил: «Оставьте меня. Не хочу, чтобы из-за меня погибли другие. Идите!» Обливаясь кровью, он оттолкнул фельдшера, в последний раз поднял голову и, словно прощаясь, посмотрел на товарищей долгим взглядом. Было ему всего двадцать три года.

Пулеметчика, как и других, похоронили под барханом. Едва успели отойти, как песок моментально замел могилу. Сколько их, этих безымянных могил, в Каракумах!

Пять человек — это все, что осталось от роты, все, что удалось Фролову вывести из цепких лап пустыни. Но и оставшимся пришлось долго отлеживаться в лазарете, чтобы стать на ноги.

Кремнев выслушал печальное повествование до конца, не проронив ни слова. Некоторое время сидел насупившись. Потом вздохнул и осторожно положил руку на плечо друга.

— Отдохнуть бы тебе, старина, с месячишко, — тихо проговорил он, — но…

Кремнев развел руками и встал. Поднялся и Фролов.

— …обстановка здесь в настоящий момент напряженная. В связи с земельно-водной реформой подняли голову все недобитые остатки баев и мулл. Мутят народ, проклятые, пользуются темнотой и религиозностью дехкан. Меня еще в Москве при назначении сюда предупреждали. Но положение оказалось гораздо сложнее, чем там это представляют.

— Готов выполнить любое задание, — вытягиваясь, проговорил Фролов.

— Не так быстро, дружище, — улыбнулся Кремнев. — Денька четыре, ну, три, в крайнем случае, отдохнуть тебе еще следует. А потом…

— Согласен, только не запирай меня в штаб, — попросил Фролов. — Куда угодно, лишь бы не в штаб.

— Не волнуйся. В Хорезмский полк начальника штаба мы уже назначили. Кстати, полк вовремя помог отряду Кулиева. Банда Дурды-Мурата разбита. — Кремнев помолчал. — А чем бы тебе самому хотелось заняться?

— Самому? — Фролов медлил. — Понимаешь, меня очень заинтересовала эта история с желтым платком. Что-то подозрительно басмачи за ним охотятся.

— А я на эту деталь не обратил внимания. Думал, может, здесь и вправду так развито почитание убитых. Тем более что Ахмед-бек как-никак был у них главным атаманом.

— Нет-нет, поверь моему чутью. Тут что-то кроется.

— Ну что ж, не возражаю. Но срок дам сжатый, скажем, две-три недели — максимум. Договорились? Больше никак не могу. Нужен ты мне, старина.

Уже в дверях Кремнев остановил Фролова.

— А три дня отдыхать. Непременно. Слышишь? Это в срок не входит, — засмеялся он. — Отдыхать без всяких разговоров.

На другой день, несмотря на обещание отдыхать, Фролов занялся розысками Сергея Голубева. Ведь у летчика был тот таинственный талисман, который так неудержимо привлекал басмачей.

Но на первых порах Фролова постигла неудача. Он исколесил все летные отряды в округе, исходил все отделы штаба — Сергей как в воду канул. В авиационном отряде он числился пропавшим без вести.

Расстроенный вконец Фролов к концу четвертого дня вернулся в Дом дехканина, где снимал номер. Ему не верилось, что Серега, веселый, жизнерадостный Серега погиб. Он, как живой, стоял перед глазами: стройный, русоволосый, с застенчивой улыбкой на припухших по-детски губах. Он всегда смущался, когда Фролов заговаривал с ним о Джамге. Видно, она по-настоящему понравилась парню, хотя он отчаянно старался подавить в себе это чувство. «Ведь жена-то байская», — повторял он. Но чувство было сильнее его. Не погибни Джамга от рук басмачей, трудно сказать, как сложилась бы их судьба.

За то короткое время, что они были вместе, Фролов полюбил этого парня, так напоминавшего ему сына, убитого вместе с женой басмачами. Конечно, сыну было бы сейчас много меньше, чем Голубеву. Но Фролову представлялось, что сын вырос бы таким же высоким, статным, таким же увлекающимся, целеустремленным, как Серега. И таким же преданным революции. Уж об этом-то Фролов побеспокоился бы.

Нет, не мог погибнуть Серега. Не хотелось Фролову думать иначе. Он гнал прочь дурные мысли, только чем дольше продолжались поиски, тем упорнее эти мысли лезли в голову.

В вестибюле Дома дехканина Фролов неожиданно увидел своего верного ординарца Брамбаева, одного из пяти вырвавшихся с ним из пустыни. Брамбаев настолько ослаб, что ему пришлось задержаться в госпитале.

— Товарищ начальник, — бросился боец к Фролову, — тебя жду. Давно жду.

— Почему же в номер не зашел? Там бы подождал.

— Он не велит, — кивнул боец на швейцара в ливрее, важно восседавшего у двери. — Нельзя без хозяина, говорит. Хозяин разрешить должен.

Фролов с улыбкой посмотрел на своего ординарца. Он очень привязался к Брамбаеву за время службы в Хорезмском полку.

— Ну идем, — сказал Фролов. — Да, постой, как ты здесь очутился? Я же тебя в лазарете оставил. Поправляться велел.

— Зачем лазарет, товарищ начальник! Плохо лазарет. Не надо. Брамбаев совсем здоров.

Фролов опять улыбнулся, но ничего не сказал. Приход ординарца навел на неожиданную мысль: «А нет ли Голубева в госпитале?» Ведь могло же так получиться, что Голубев был тяжело ранен и имя его нескоро выяснили. А пока разбирались, в авиационном отделе поспешили занести в графу «Пропал без вести».

Не откладывая дела в долгий ящик, чекист на другой же день отправился по госпиталям. Он побывал в трех и уже отчаялся, как вдруг в четвертом, расположенном отдельно, вдали от города, ему неожиданно повезло. Дежурная сестра, хмуро выслушав Фролова, переспросила:

— Голубев? Летчик?

— Так точно, — обрадовался Фролов. — Он здесь?

— А вам, собственно, зачем?

— Это мой друг.

Сестра поджала губы и подозрительно посмотрела на него:

— Нету. Уехал ваш летчик..

— Куда?

— А я почем знаю?

В голосе сестры Фролов уловил враждебные нотки. Он понял, что ничего не добьется, если не назовет себя. Сестра сразу подобрела. Принесла историю болезни Голубева и рассказала, что летчику дали отпуск по болезни сроком на три месяца. От санатория он отказался и вдвоем с другим выздоравливающим, красноармейцем Гринько, который выписался досрочно, уехал на юг. А куда, она действительно не знает.

— Почему же вы мне сразу все не рассказали? — прощаясь, спросил Фролов.

— Потому что не знала, кто вы, — смутилась сестра. — Вчера приходил ко мне один человек, с бородой. Все о летчике выспрашивал. Уж больно он мне не понравился…

Фролов вышел из госпиталя и задумался: «Серега жив — это главное. Но кому он понадобился?.. Человек с бородой!..» Сам себе объяснить это обстоятельство Фролов так и не смог.

 

Глава седьмая

РЕШЕНИЕ ПРИНЯТО

Весь путь по железной дороге Голубев и Гринько проделали сравнительно быстро. Ехали по тем временам не без комфорта. Как раненых, начальник вокзала посадил их вне очереди, и друзья захватили две верхние полки, Так что можно было поспать дорогой. Правда, и в вагоне друзья продолжали свой спор. Дело в том, что перед отъездом Голубев предложил пойти в управление ОГПУ и рассказать о платке, потому что дело могло оказаться серьезным. Гринько запротестовал.

— Виткиля мы знаем, шо це не басня, — заявил он. — Людей от дела оторвем. Спасибочки не скажут. Заявят: це ж на смих курям, хиба других забот у вас нема?

Сергей заколебался. История действительно странная. Могут не поверить, слишком на сказку похожа.

— Да ты не сомневайсь, — продолжал уговаривать Гринько, — все гарно буде. Пойдем до Умара в Ош. Усе равно времени у нас богато. Поговорим с Умаром. Он мужик — голова. Там и побачимо.

После долгих раздумий Голубев сдался. Однако всю дорогу вспоминал об этом. И каждый раз между друзьями вспыхивал спор.

До Андижана доехали благополучно. А вот дальше дело обстояло сложнее. Железная дорога здесь кончалась, и до города Ош нужно было добираться попутными средствами. Вначале ехали в арбе, запряженной ишаком. Потом шли пешком, что не доставляло особого удовольствия, так как жара перевалила за тридцать градусов. Последний же этап пути пришлось проделать верхом вместе с отрядом пограничников. Для Гринько, закаленного кавалериста, это было настоящим праздником. Он с удовольствием забрался в седло и всю дорогу радостно насвистывал. Но для Сергея, которому за всю жизнь приходилось садиться на коня раза три, да и то в детстве, путь показался долгим и мучительным. И если бы не рассказы командира отряда пограничников, он совсем бы раскис. Командир был старожилом этих мест, знал массу историй, легенд и обрадовался возможности рассказать все это незнакомым людям. От него друзья узнали, что Ош в переводе на русский значит «стой». Город назвали так потому, что, как повествует легенда, пророк, превыше всего почитавшийся до революции в Средней Азии, уставший от тяжелых странствий, остановил здесь своих быков словом «ош».

— Это очень древний город, — говорил пограничник увлеченно. — Он упоминается в летописях еще тысячу лет назад. Город расположен как раз на перекрестке больших караванных путей в Индию и Китай. Именно здесь провозили свои неведомые для европейцев товары — фарфор и пряности — монгольские ханы и индийские раджи. А потом этим же путем прошли орды завоевателей.

Сергей улыбнулся:

— Вы рассказываете, как ученый.

— Приходится и исследователем быть, — усмехнулся командир. — Пограничник должен все знать.

Пока доехали, Сергей уже знал не только историю города, в который они направлялись, но и особенности здешнего климата, и обычаи местного населения, и даже то, что показавшаяся на горизонте скалистая возвышенность называется Сулейман-а-тахта и на склоне ее расположена старинная мечеть.

В городе друзья распрощались с пограничниками и двинулись пешком вдоль бурной Ак-буры. Искать Умара пришлось довольно долго. Танджибаев жил на окраине. Друзья порядочно поплутали, пока нашли нужный дом. Голубев осторожно постучал. В ответ раздался остервенелый лай собаки. В соседних дворах мгновенно отозвались другие псы.

— Хай им бис глотку заткне! — выругался Микола. — Стукай шибче!

Наконец тихий женский голос спросил, что нужно. Несколько минут длилось молчание, и Голубев уже подумал, что ему почудился голос, как вдруг калитка широко распахнулась. На пороге стоял Танджибаев в широком цветастом халате и тюбетейке. Пополневший и оттого, должно быть, казавшийся еще ниже ростом, он совсем не походил на того бравого, подтянутого пограничника, с которым они распрощались в госпитале.

— О, келинглар, келинглар… Проходите, проходите, дорогие! — воскликнул Умар, видимо не веривший, несмотря на обещание, в приезд друзей. — Прибыли, дорогие!..

— А як же, по договору!

Приятели рассмеялись и, крепко обнявшись, вошли в дом. Умар не стал говорить ни о чем до тех пор, пока Сергей с Миколой не поели жирного плова, запив его зеленым чаем. Только когда Гринько, обессиленный, отвалился на ковер, Умар довольно улыбнулся и предложил пройти в другую комнату. Плотно притворив дверь, он церемонно пригласил друзей сесть.

— Спокойной ли была дорога? — гостеприимно начал он беседу.

— Добре доихалы, — приглаживая по привычке свой хохолок, в тон ему отозвался Гринько. Настроение его после сытной еды заметно поднялось.

— Как здоровье?

Сергей не выдержал заданного хозяином тона:

— Ты не тяни, пожалуйста, Умар. Вижу, тебе есть что нам сказать…

— Угадал, Сережа. Только обычай наш не позволяет. Сперва гость говорит. Новость он привез. Его слушать нужно.

— Яки там у нас новости!.. Отпуск нам дали: и мне, и ему. Вот и уси наши новости. Скажи, шо у тебе, Умар. Про здоровье потом…

Умар внимательно посмотрел на друзей и укоризненно покачал головой.

— Слово гостя — закон для хозяина, — вздохнул он. Но в глазах Танджибаева Сергей уловил хитроватые искорки. Видно, Умару и самому не терпелось поскорее высказаться.

— Был такой тлахона большой, — издалека начал он, — на весь Восток известный был.

— О чем это ты? О сокровищнице? — спросил Голубев.

Танджибаев кивнул и продолжал:

— Все ценные вещи эмиры бухарские на свой мазар собирали, долго-долго собирали.

— В гробницу, не так ли? — проговорил Голубев, предупреждая вопрос Гринько.

— Да, да, в мазар свой все несли: золото, алмазы, рубины, ляпис-лазурь. По́том и кровью дехкан они добывались.

Умар сделал паузу, обвел ничего не понимающих друзей загадочным взглядом и заговорил опять все так же витиевато:

— Большая стража у тлахона стояла. Много-много воинов с клычами острыми. Юлбас юраклик — сердце тигров имели. Сколько бы денег ни давал — нельзя договориться… Стояли долго-долго, тысячу лет стояли. Но плохое время пришло. Появились шакалы, много-много шакалов. Напали они на тлахона. Загрызли воинов. Погибли они, с клычами в руках погибли. А тлахона шакалы растащили… Так народ говорит. Народ правда говорит…

— Шо ж це за шакалы таки, бис им в горло?

— А шакалы те, говорит народ, Ахмед-бека банда.

— Так вот оно что, — протянул Сергей, начиная понимать. — Значит, басмачи ограбили гробницу эмиров бухарских? Так?

— Не я говорю. Люди говорят. Люди обман делать не будут. Еще говорят, что бек золото из тлахона на Памире спрятал, в горах.

— А где? Знаешь? — не выдержал Гринько.

— Ахмед-бек знал, — чуть приметно усмехнулся узбек.

— Значит, на платку все ж таки план якийсь? От здорово! Да вы…

— Подожди… — остановил расходившегося друга Голубев, — здесь многое еще не ясно. Этот ли план на платке Джамги или другой? Извлекли ли уже басмачи из тайника сокровища или нет?

— Отвечу, Сережа, сразу отвечу. Джамга беку любимая жена была. Самая молодая… А сама совсем-совсем не любила. Молчала. Так народ говорит. Но он доверял ей. Не знал бек сердца женщины. Темное оно, как ночь в горах. Не мог знать…

— Пожалуй, похоже на правду, — задумчиво проговорил Сергей.

— Басмач тоже ничего не знает, совсем не знает. Тайна Джамга прятал. Никто не знал больше. Хотели у нее тогда в пустыне узнать — не смогли. Потому убили. Ничего не досталось шакалам. Тебе досталось. Шакалы за тобой ходят, твой след нюхают.

— Одного не уразумию, як они узналы, шо вин у нас, той платок, — пробормотал Гринько.

— Уши много, дорогой, было. Сережа громко-громко рассказывал. И друг и недруг слушать мог.

— Вот так-так! А я то думав, шо ты у меня платок отнял, потому как над басней посмеялся.

— Зря думал, дорогой.

— Значит, надобно поспешать! А то воны, бисовы души, нас обскачуть!

— Не спеши. Дело серьезное, — одернул Миколу Голубев. — Тут обмозговать все нужно.

Умар опять одобрительно кивнул.

— Верно говоришь. Памир — трудная дорога, легких людей не любит. Готовиться нужно. Хорошо готовиться. Советоваться надо.

— Может, завтра в ГПУ сходим, расскажем там все кому следует, — предложил Голубев.

— Снова ты за свое! — Гринько досадливо махнул рукой. — Чи мы сами не справимось? Верно, Умар?

Танджибаев недовольно посмотрел на Гринько:

— Сережа правильно говорит, совсем правильно. Идти надо. Только не ГПУ, а уком. Секретарь — светлая голова. А в ГПУ начальник дехканина не слушает. Плохо. Много-много о себе понимает…

Друзья еще долго обсуждали детали предстоящего путешествия. Они засиделись бы до утра, не вспомни Танджибаев о своем долге хозяина. Решительно поднявшись, он пригласил друзей следовать в отведенную им комнату.

На другой день Голубев с утра отправился к секретарю местного укома партии. Тот долго и внимательно слушал его, потом сказал:

— Что ж, попытайтесь, не возражаю. Но людей лишних у меня нет.

Чувствовалось, что секретарь не очень верит в эту историю. Она действительно выглядела не очень правдоподобной и смахивала скорее на легенду. Однако делать было нечего. Сергей не настаивал, но попросил помочь немного снаряжением и, главное — оружием. Секретарь, хоть и не очень охотно, обещал посодействовать и обещание свое выполнил. Через день в распоряжении друзей было самое необходимое. Наняв караванщиков и взяв проводника, трое приятелей двинулись в путь.

 

Глава восьмая

УКУС СКОРПИОНА

Поднимая густую лёссовую пыль, небольшой караван выехал из города и мимо Сулейман-горы направился в горы. Вставало солнце. Его огненные лучи золотили дорогу, змейкой убегавшую вниз и терявшуюся где-то далеко среди травянистых холмов. Сергей привстал на стременах и, обернувшись, посмотрел на город. Низкие глинобитные, налезающие один на другой домики, пышные сады, стройные ряды тополей, словно гигантские зеленые заборы, разрезающие городскую окраину на неровные квадраты. Конечно, эта теснота — не то, что их дальневосточное раздолье, где маленькое село может раскинуться на два-три километра. Сергей улыбнулся, махнул рукой, словно прощаясь с последним островком обитаемой земли, и решительно тронул коня. Впереди были только горы: высокие, серые, угрюмые.

— Ну, как тебе нравится проводник? — спросил Сергей у Танджибаева, ехавшего рядом. — Вроде неплохой, а?

— Турсун-ака? Давно, говорят, здесь ходит, — неопределенно отозвался Умар.

Дело в том, что Турсун-аку нанял Голубев. Проводник, прослышав об экспедиции в караван-сарае, пришел в дом Танджибаева и предложил свои услуги. Умара как раз не было дома. Сергей, поговорив с Турсун-акой и убедившись, что тот хорошо знает здешние места, дал ему задаток. Услышав об этом, Танджибаев с сожалением сказал:

— Другого проводника хотел звать. Хорошо знаю. Но раз так, Турсун-ака пусть будет.

Долго ехали молча. Говорить не хотелось. Каждый думал о своем, понимая, что впереди — нелегкий путь и что ушли они в горы надолго. Умар вспомнил, что забыл наказать брату Садыку сходить в только что организованную коммуну и достать кетмени: старые совсем поломались. Голубев жалел, что перед отъездом так и не успел ничего узнать о судьбе Фролова. И только Гринько не унывал. Дорвавшись наконец до седла, он не мог ехать спокойно. На своем низеньком лохматом жеребце Микола то вырывался на рыси далеко вперед, то галопом возвращался обратно и, довольный, ехал позади всех. Глядя на него, Умар улыбался. Но когда Микола вновь лихо пронесся мимо них, крикнув: «Догоняйте, бисовы души!», Танджибаев проговорил:

— Предупредить надо. Нельзя так ехать, никак нельзя. — И позвал Гринько: — Быстро не надо лошадь гонять. Гонять будешь — коня погубишь… В горы идем, коня беречь надо.

Гринько насупился. Нижняя губа у него оттопырилась, как у обиженного мальчишки. Сергей не выдержал и рассмеялся. Глядя на него, засмеялся и Умар. Настроение немного поднялось. Все трое поехали рядом.

— А шо, — заговорил через некоторое время Гринько. Он уже забыл о своей обиде. — Добудемо сокровища, я себе хатку пятистенну первым дилом зроблю. Коня куплю. А може, автомобиль? Як вы думаете?

— Дурья ты голова, — отозвался Голубев. — Разве мы для себя? — Он сердито посмотрел на Гринько.

Тот смутился:

— Я шо… Я ничего… На усех разделимо.

— Не разделим, а в фонд республики отдадим, — строго поправил Сергей. — На укрепление Красной Армии.

— Ну конечно… И я про те ж…

— Не будем говорить. Нехорошо говорить, — тихо заметил Умар, выразительно поглядывая на караванщиков. Все замолчали.

За первый день пути отряд прошел километров семьдесят: дорога все время была хорошей. Привал сделали, когда стемнело. Развели костер, вскипятили чай, поужинали и дружно полезли под одеяла. Однако поспать не удалось. Только Сергей задремал, как его разбудил отчаянный крик.

— Шо стряслось? — вскочил Гринько.

— Не знаю, — отозвался Голубев.

Пока они переговаривались, крик повторился.

— Поспешайте! — крикнул Гринько, выскакивая из палатки.

Они добежали до места, где ночевали караванщики, предпочитавшие спать на свежем воздухе. Вспыхнул факел, и Сергей увидел погонщиков, столпившихся в кучу. Перед ними лежал на камне один из караванщиков и тихо стонал.

— Что с ним? — спросил Сергей.

Стоявший немного в стороне Турсун-ака обернулся и коротко бросил:

— Скорпион.

Оказалось, что спящего караванщика укусил скорпион. Рука у него вздулась и быстро краснела. Умар натер руку пострадавшему каким-то сильно пахучим веществом и перетянул веревкой.

— А вин не умре? — со страхом спросил Гринько.

— Может быть, дорогой. Скорпион сейчас опасно. Время такое. Больно кусает. Злой. Больницу очень быстро надо. Сразу ехать. Провожать надо.

— Но наш отряд лишится сразу двух человек!

— Что делать, Сережа. Человек спасать нужно.

И Умар тут же приказал одному из погонщиков немедля везти пострадавшего в город, а остальным отдыхать, набираться сил для завтрашнего перехода.

Лагерь постепенно затихал. Сергей тоже хотел отправиться досыпать в свою палатку, но его озадачило поведение Умара. Узбек воткнул факел в расщелину между двумя камнями и стал внимательно рассматривать землю вокруг места, где лежал караванщик. Окончив осмотр, Танджибаев в раздумье присел на землю.

— Скажи, друг, — спросил Сергей, подсаживаясь к нему, — неужели местные жители до сих пор не нашли средства предохранять себя от укусов этих гадов?

— Почему не нашли? Смотри, — Умар поднял что-то с земли и протянул Голубеву. Тот увидел волосяную веревку и недоумевающе посмотрел на друга. — Это защита, хорошая защита, — пояснил Умар. — Через веревку скорпион не ползет. Ночью караванщик веревку кольцом кладет кругом себя, спит спокойно. Понимаешь?

— Нет, — признался Сергей. — Что же, выходит, наш погонщик забыл это сделать?

Умар невесело усмехнулся и ткнул пальцем в конец веревки:

— Порезана ножом…

 

Глава девятая

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Поиски привели Фролова в Ош. Но здесь следы Голубева вновь затерялись. От пограничников удалось узнать, что с последним отрядом в город приехали двое военных, по описанию очень похожих на летчика и сопровождающего его красноармейца Гринько. Они разыскивали в Оше какого-то своего знакомого. Но вот кого — установить не удалось. На другой же день после прибытия в Ош Фролов побывал в местном отделе ГПУ. Однако и там не смог узнать ничего утешительного. Принявший его начальник отдела, низенький, полный и, как показалось старому чекисту, довольно самоуверенный человек, заявил:

— Ничем, к сожалению, помочь не могу.

И, увидев, как нахмурился приезжий, поспешно добавил:

— Да вы не волнуйтесь, не пропадет ваш друг. Тем более что в нашем районе сейчас все спокойно. Басмачи, если и пошаливают, то очень далеко в горах. А у нас тихо.

После недолгих размышлений Фролов решил побывать на базаре — самом людном месте в городе. Спустившись вниз и перейдя по шаткому мостику Ак-буру, он попал в самую гущу базарной толчеи. В воздухе стоял несмолкаемый гомон. «Катык! Катык!» — пронзительно неслось со стороны рассевшихся полукругом продавцов кислого молока. «Узюм! Узюм! Алма! Нок! Дыня! Биш кадак!» — вторили визгливые голоса из фруктового ряда. В толпе шныряли мальчишки в рваных халатах и засаленных тюбетейках. Подозрительного вида муллы торговали четками и одновременно попрошайничали. Возле чайханы свирепый на вид, высокий, толстый, с заплывшими жиром глазами табиб, местный знахарь, бойко предлагал свои снадобья от всех болезней на свете.

Потолкавшись в скобяных и гончарных рядах, Фролов прошел на толкучку, особенно бойкую часть базара. Здесь торговали решительно, всем — от икон и подсвечников до ковров и верблюдов. Но напрасно чекист полдня бродил по базару: Сергея встретить не удалось. Фролов собрался уже уходить, жалея о потраченном времени, как вдруг в толпе заметил удивительно знакомое лицо. Ввалившиеся щеки, глубоко спрятанные за надбровными дугами глаза, брезгливая улыбка на губах и острый кадык. Вот только чего-то не хватает.

Лицо мелькнуло и пропало. И в тот же миг Фролов вспомнил, чего недоставало — клинообразной бородки. Сомнений быть не могло. Это — бывший парламентер Османа-курбаши. Фролов хорошо его запомнил тогда в пустыне. Расталкивая толпу локтями, чекист рванулся вперед. Но разве можно было отыскать человека в этом людском круговороте?! Фролова оттерли, и он потерял всякую возможность вновь увидеть знакомое лицо.

«Вот тебе и все спокойно в районе. Басмачи только далеко в горах пошаливают, — с усмешкой вспомнил чекист слова начальника местного отдела ГПУ. — А люди Османа-курбаши свободно по городу разгуливают… Нет, — решил Фролов. — Так дальше дело не пойдет. Нужно принимать решительные меры».

С базара Фролов отправился в отдел ГПУ и написал донесение Кремневу. Затем пошел прямо к секретарю укома партии. И здесь он совершенно неожиданно напал на след Голубева. Секретарь укома с усмешкой рассказал о сумасбродной, по его мнению, затее летчика и его друзей, решивших отыскать какие-то неведомые сказочные сокровища. Правда, он помог все-таки фантазерам немного снаряжением и оружием, но в затею их не очень-то верит.

Фролов слушал секретаря и все более мрачнел. Когда тот закончил рассказ, он грубовато сказал:

— Напрасно вы так легкомысленно отнеслись к этой безумной, с вашей точки зрения, затее. Басмачи о ней совершенно иного мнения. Не зря в ваш город прибыли люди Османа-курбаши.

— Не может быть! — вскочил секретарь укома.

— Может, очень может быть! Сам видел одного из них сегодня на базаре. Ушел, проклятый! Но вам бы не мешало об этом знать раньше меня.

— Неужели вы думаете, что они пожаловали сюда из-за этого? — заволновался секретарь, не замечая язвительного тона Фролова.

— Не полагаю, а уверен.

И Фролов рассказал о своей первой встрече с посланцем Османа-курбаши в Каракумах.

— Да-а, пожалуй, здесь я допустил оплошность, — протянул секретарь. — И надо ж было так прошляпить!

Восклицание секретаря укома было настолько искренним, что Фролов смягчился.

— Чего уж там, — примирительно заметил он. — Сделанного не воротишь. Конечно, им нужно было дать охрану, но… Давайте вместе сейчас подумаем, как лучше помочь делу.

Они договорились, что секретарь укома на завтра подготовит к походу небольшой отряд ЧОН из местных коммунистов. Отряд с Фроловым во главе выступит к перевалу Ак-Байтал. Название перевала секретарь случайно запомнил из разговора с Голубевым, и это давало в руки Фролова конечный пункт маршрута, по которому двигались летчик и его друзья. Кроме того, было решено, что секретарь укома соберет большевиков города, разъяснит обстановку, приведет в боевую готовность все части ЧОН, свяжется с пограничниками и примет меры к усилению охраны города и его окрестностей.

Выйдя из укома, Фролов отправился по адресу, данному секретарем, в дом Танджибаева. Он надеялся хоть там узнать какие-нибудь дополнительные сведения о Голубеве. Калитку открыла женщина, закутанная в платок. Только черные бусинки глаз выглядывали из-под шали.

— Здесь живет товарищ Танджибаев? — спросил Фролов.

Женщина молчала.

— Проходи! Проходи! — раздался из глубины двора голос, и к калитке подошел высокий узбек. — Танджибаева нет. Совсем нет, — проговорил он с сильным акцентом.

Он хотел сразу же уйти, но Фролов быстро проговорил:

— Поймите, я его друг. Танджибаеву и его друзьям угрожает большая опасность, и мне бы хотелось кое-что узнать от вас.

Все еще недоверчиво поглядывая на пришельца, но, по-видимому, несколько успокоенный его искренним тоном, узбек пропустил Фролова во двор. Чтобы окончательно рассеять его подозрения, чекист вынужден был предъявить документы.

— Вот оно что! — обрадовался узбек. — Проходи давай! Я Садык, брат. Понимаешь, брат Умара.

— Здравствуйте, товарищ Садык!

Фролов с удовольствием пожал мозолистую руку узбека. Через минуту на террасе, где они присели на ковер, появилось вино и фрукты. Садык радушно пригласил отведать всего хотя бы понемногу.

— У нас растет, — горделиво пояснил он. — На нашей земле.

Узбек охотно отвечал на вопросы чекиста. Он рассказал о сборах трех друзей, о том, какие трудности им встретились. Но о намерениях брата, его целях говорил весьма скупо. Фролов догадался, что Умар не особенно распространялся на эту тему. Даже брату не сказал, зачем они идут в горы, то ли по скрытности своего характера, то ли просто потому, что не хотел привлекать к экспедиции лишних людей.

Под конец Садык поведал кое о чем таком, что заставило чекиста еще более насторожиться. Оказывается, вчера Танджибаева навестил неизвестный человек. Назвавшись другом Умара, а по местным обычаям человека, назвавшегося другом, встречают очень приветливо, он стал расспрашивать Садыка о том, где его брат, надолго ли ушел и кого взял с собой. Но Садык почувствовал неладное и на все вопросы отвечал уклончиво. Тогда незнакомец предложил ему деньги, заявив, что всегда рад помочь брату друга, такому хорошему человеку.

— Гость был, — как бы оправдываясь, сказал Садык. — Гость нельзя трогать, а то…

Он не договорил. Только сжал свои огромные кулаки. И Фролов понял, чего не досказал узбек.

— Каков из себя этот человек?

— Высокий — вот, — Садык показал рост незнакомца. — Лицо худой-худой, как мулла наш. Глаза черный и маленький, совсем плохо видно…

«Значит, и здесь посланцы Османа-курбаши опередили меня! Идут впереди на целые сутки!» — с недовольством подумал Фролов. Сообщение Садыка очень взволновало его: враг действовал. Когда Фролов собрался уходить, Садык неожиданно попросил его:

— Знаю. За Умаром пойдешь. Я тоже идти должен. Брат потому что…

Фролов подумал и согласился. Лишний человек, знакомый с местными условиями, в отряде — хорошая помощь.

На другой день отряд ЧОН, состоящий из двадцати пяти всадников, выступил из Оша в горы. Погода благоприятствовала. Кони резво бежали по дороге. К полудню позади остался сороковой километр. И тут навстречу отряду попалась странная процессия. Впереди двух лошадей, между которыми была натянута парусина, шел человек в ватном халате. На этих импровизированных носилках лежал другой человек и тихо стонал.

Фролов, ехавший впереди отряда с проводником, остановился и соскочил с коня.

— Что случилось? — спросил он. — Не можем ли мы помочь чем?

Тот отрицательно покачал головой:

— Доктора быстро нужно. Скорпион укусил.

Из дальнейших расспросов выяснилось, что это караванщики из отряда Голубева. И без того небольшой отряд летчика уменьшился на два человека.

Тревога Фролова возросла.

 

Глава десятая

ПЛЕН

Чем дальше в горы уходил караван, тем разительнее менялась природа. Исчезли абрикосовые деревья и тополи. Вместо них на склонах появились тесные рощицы древовидного можжевельника, или арчи, как его называют на Памире. Темно-зеленые заросли арчи перемежались с кустарниками облепихи, шиповника и тала. Повсюду — полевые цветы. Но особенно много их на широких прогалинах между речками, частенько попадавшимися по дороге. Ярко-красные, бледно-голубые, сине-желтые цветы сплетались в чудесную, неповторимую мозаику.

Постепенно отступили и пышные альпийские луга. Караван попал в вечное царство камня. Теперь уже ничто не напоминало Голубеву родного Приамурья. Если там, внизу, невысокие горы, покрытые сочной травой, еще были как-то похожи на буйно-зеленые весенние сопки в поймах, то здесь — только камень, серый, темный, однообразный.

Заночевать на сей раз решили в ущелье, по которому протекал ручеек. Отыскали небольшую ровную площадку в излучине, поужинали и улеглись в палатках. Спать на открытом воздухе никто не решался: температура ночью падала ниже нуля. Вскоре в лагере все замерло. Еще некоторое время раздавались осторожные шаги караульного, но вскоре и они смолкли. Только сонное дыхание людей да тихий шелест сена в торбах у лошадей нарушали тишину.

Гринько не спалось. Захотелось курить. Поворочавшись с боку на бок, он решил встать и выкурить цигарку на свежем воздухе. Даже не надевая сапог, чтобы не разбудить друзей, он пробрался к выходу. В лицо приятно повеял свежий ветерок. Микола присел у палатки на камень и залюбовался развернувшейся перед ним картиной. Освещенная полной луной, сиявшей на небе во всей своей красе, вдаль уходила широкая панорама гор. Окруженная зубчатым венцом снеговых вершин, она была поистине прекрасной. Словно гигантские волшебные голубоватые камни, переливались в лунном сиянии ледники на далеких склонах. Спускаясь вниз и фосфорически поблескивая, они постепенно темнели, превращаясь из светло-синих в темно-фиолетовые и, наконец, в иссиня-черные. А навстречу им, будто вымазанные дегтем, подымались темные осыпи, змеящиеся, как плети, по серым откосам скал.

Гринько так захватило это зрелище, что он не сразу обратил внимание на тень, мелькнувшую на краю лагеря. Но когда тишину ночи прорезал негромкий крик шакала, Микола насторожился. Похоже на сигнал. Прислушался. Крик повторился. Странно… Гринько напряженно всматривался в темноту, но ничего подозрительного не заметил. Начал уже успокаиваться, как внезапно увидел человека, выходящего из палатки караванщиков. Человек двигался пригнувшись, то и дело останавливаясь, к чему-то прислушивался. Он явно не походил на караульного.

«Кто ж это у нас по ночам шляется?» — подумал Гринько.

Сначала мелькнула мысль разбудить своих. Но, опасаясь вызвать шум и спугнуть неизвестного, он решил пока воздержаться и попробовать самому все выяснить, прежде чем поднимать тревогу. У Гринько мелькнула и другая мысль. Ему страшно захотелось самому отличиться, захватить неизвестного в плен и уж потом поразить друзей необыкновенным рассказом. Он на мгновение представил себя сидящим в палатке и эдаким безразличным, усталым голосом докладывавшим о событиях прошедшей ночи. Сергей и Умар сидят, слушают раскрыв рты. Вот потеха! Пока вы, мол, тут спали, я, смотрите, что сделал!..

Прильнув к земле, Гринько ужом скользнул мимо палатки и быстро пополз вперед. Не выпуская человека из поля зрения, Микола добрался до места, где стояли лошади. И тут на беду его конь, которого Гринько баловал лакомствами и частенько тайком, чтобы не ворчал Умар, подкармливал хлебом и солью, узнав хозяина, громко заржал. Тень незнакомца испуганно метнулась в сторону и исчезла. Гринько чертыхнулся и, забыв об осторожности, ринулся вперед. Но не успел пробежать и нескольких шагов, как метко брошенный аркан упал ему на плечи. Микола попытался освободиться из петли, закричать. Но веревка дернулась и перехватила горло. Гринько рванулся, захрипел и, упав на камни, потерял сознание…

Очнулся он от сильной тряски. Связанный по рукам и ногам, Гринько лежал поперек лошади. Веревки впились в тело. Грудь стиснута, дышать нечем. Повернув голову, он увидел чуть позади еще двух всадников. Кони неслись быстро.

Сколько продолжалась эта скачка, Гринько вряд ли мог сказать. Он то терял сознание, то приходил в себя и еще мучительнее ощущал свою беспомощность. Наконец лошади стали. Миколу тяжело, словно мешок с песком, сбросили на землю. Кто-то сильным рывком поднял его на ноги и разрезал веревки ниже пояса. Гринько, пошатываясь, стоял в кругу пестро одетых людей: рваные ватные халаты вперемежку с грязными шинелями и изодранными куртками. У каждого за спиной винтовка, у многих — маузеры, гранаты.

«Значит, попал к бандюгам, — подумал Гринько. — И надо ж так влопаться!»

Невысокий чернобородый басмач вплотную подошел к Гринько и что-то крикнул, показывая на брюки. Видно, его прельстили кавалерийские галифе. Микола сразу догадался о желании бандита, однако сделал вид, что не понимает. Лицо басмача исказилось. Сзади подскочили еще несколько человек, повалили Гринько, содрали брюки. Гринько остался в кальсонах и носках. «Хорошо, шо чобот не надив, — с крестьянской скупостью подумал он. — Усе равно ци бисовы души содрали бы…»

Ноги зябли. Гринько, поеживаясь, шел по сырой от инея траве вслед за басмачом мимо пылающих костров. Они остановились у юрты в самом центре басмаческого лагеря.

Посреди юрты сидели человек семь в богатых атласных халатах. Видно, здесь собралась верхушка шайки. Выделялся один. Одет он был в подбитую мехом куртку, хромовые сапоги, на голове высокая папаха из серого каракуля.

«Атаман, наверное», — подумал Гринько.

Атаман в куртке спросил о чем-то своего соседа. Тот подобострастно кивнул. Миколе показалось, что он уже видел где-то этого человека: запомнились плутоватые раскосые глаза и большой красный нос. Но раздумывать ему не дали. Человек в меховой куртке поднял голову и громко спросил:

— Ты красноармеец Гринько?

Маленькие серые глазки пронизывали пленника сверлящим взглядом. Говорил атаман по-русски довольно чисто, только немного картавил. Микола усмехнулся. Значит, они даже имя его успели узнать.

— Говори, зачем в горы шел?

— А тоби на що?

— Не разговаривать! Какова цель вашего путешествия? Ну, отвечай! А то мы чик-чик делать будем!

Сдерживая кипящую в груди злость, Микола довольно спокойно сказал:

— Усе знаю. Тильки тоби, собака, не скажу!

— Скажешь! — взвизгнул басмач. — Иначе…

— Шо иначе? — с презрением оборвал его Гринько. — Говори! Кого лякаешь, мерзота? Тьфу!

Микола смачно плюнул и удачно попал на мех куртки. Сидящий рядом с атаманом басмач вскочил и с ревом бросился на Гринько. Совсем близко от себя Микола увидел позеленевшие от ярости глаза. Сильный удар в челюсть свалил его с ног. И тут же в голове ярко, как вспышка, мелькнула картина: госпиталь, палата, вечер, Голубев рассказывает историю Джамги, а в коридоре толпятся выздоравливающие. И среди них — эта жирная свинья с красным носом и плутоватыми глазами. Точно! «Так вот кто выдал басмачам тайну платка!» — пронеслось в голове.

— Ах ты, гадина! Предатель! Будь проклят! — прохрипел Гринько и, внезапно изловчившись, что есть мочи ударил ногой в пах басмача. Тот дико вскрикнул и медленно осел на землю, ловя ртом воздух.

К лежащему на земле красноармейцу со всех сторон бросились сразу несколько человек. Со всех сторон посыпались удары. В глазах вспыхнули радужные круги. «Конец!» — мелькнула мысль. Микола, извиваясь, выбрал момент и вновь ударил головой одному из басмачей в лицо. Сквозь красную пелену, застилающую глаза, успел заметить, как бандит, обливаясь кровью, выскочил из юрты. Тело уже не чувствовало боли. Угасало сознание. Последнее, что он увидел, — властный жест атамана, который останавливал разъярившихся басмачей. «Хотят еще щось из мене выжать, сволочи! Не выйдет!» — подумал Гринько, чувствуя, что ему связывают ноги. Он потерял сознание.

 

Глава одиннадцатая

В КАМЕННОЙ МЫШЕЛОВКЕ

Таинственное исчезновение Гринько всполошило друзей. Проснувшись, они вначале подумали, что Микола, как уже не раз это делал, отправился тайком дать лакомство своему любимцу коню. Но обнаружив в палатке сапоги, без которых Гринько не мог, конечно, уйти, Голубев и Танджибаев тревожно переглянулись. Не сговариваясь, вскочили и быстро оделись. Наблюдательный Умар сразу же напал на след.

— Смотри, — указал он.

След привел к изгибу ручья. И тут друзья ясно увидели отпечатки двух пар сапог. Трава была примята. В стороне валялась пуговица со звездочкой. Следы явно свидетельствовали о борьбе. Сергей поднял пуговицу. Сердце защемило от предчувствия случившейся беды. Танджибаев продолжал осмотр. В одном месте он даже поковырял землю и задумался.

— Неужели басмачи? — спросил Сергей.

Умар утвердительно кивнул.

— Странно, почему они на нас не напали?

Танджибаев не отозвался.

— Что мы медлим? Давай скорее звать караванщиков и поспешим на выручку…

— Посмотри, — остановил Сергея Умар. — Один караванщик здесь ходил. Смотри лучше, мягкий сапог. Погонщики носят мягкий сапог.

— Ты о наших погонщиках говоришь? Но мне не ясно…

— Мне тоже, — перебил Танджибаев. — Потом говорить будем.

Друзья решили собрать караванщиков, рассказать о случившемся и посмотреть, какое это произведет впечатление. Те, узнав о происшедшем, пришли в ужас. Они качали головою и со страхом поднимали руки к небу.

— Аллах!.. Аллах!.. Басмачи!.. — только и можно было разобрать из их восклицаний. Один лишь Турсун-ака стоял в стороне и молчал. Танджибаев внимательно наблюдал за проводником, но ничего, кроме страха и растерянности, на его лице не заметил. Он даже, как показалось Умару, испугался больше других. Да это и понятно. Ведь Турсун-ака как-никак караван-баши и отвечает за людей и грузы.

«Кто же все-таки?.. — пытливо всматриваясь в караванщиков, задал себе вопрос Танджибаев. — Кто помогал басмачам?»

Погонщик, назначенный в эту ночь охранять лагере ничего вразумительного сказать не мог. Видимо, спал.

Когда первые минуты растерянности прошли, все бросились седлать лошадей. И тут обнаружилась еще одна неприятность: недоставало двух коней. Их, видно, увели басмачи. Однако горевать было некогда. Нужно было спешить. Друзья направили лошадей по следу — отпечатки копыт хорошо сохранились на обильно смоченной росою дороге. За ними последовал лишь Турсун-ака. Остальные караванщики сгрудились и молча провожали их взглядом.

— Скорее! Скорее! — торопил всех Сергей, подхлестывая коня. Ему казалось, что если они поспешат, то непременно догонят бандитов и отобьют Гринько. Ведь те с тяжелой ношей далеко не уйдут. А уж если они их настигнут, то… Сергей не решил, что сделает с бандитами, но чувствовал, что это будет страшно.

Спешил и Умар, все еще недоверчиво поглядывая на Турсун-аку, скакавшего позади. Проводник торопился не меньше их. Он то и дело подхлестывал коня, стараясь не отставать.

Ехать, однако, долго не пришлось. За ущельем дорога резко повернула влево и круто пошла вверх по краю пропасти, на дне которой глухо ревел пенящийся поток. Тут-то друзья и обнаружили новые следы борьбы. Видно, Гринько удалось вырваться из лап басмачей, и он решил погибнуть, но не даваться им в руки. По многочисленным следам попытались восстановить картину схватки. На Миколу набросилось сразу несколько человек. Он яростно отбивался. На земле явно были видны капли побуревшей крови. На самом краю пропасти Умар нашел клочок зеленой материи, несомненно вырванной из красноармейской гимнастерки. На камнях опять виднелась кровь.

— Здесь, — тихо сказал Умар и медленно снял шапку.

Сергей понял его: да, именно здесь нашел себе могилу Гринько. Отчаявшись вновь захватить его живым, басмачи, по всей вероятности, столкнули Миколу в пропасть. Несколько минут друзья молча, обнявшись, стояли над обрывом. Охваченные горем, они забыли обо всем на свете. Первым очнулся Сергей.

— Едем дальше! — глухо сказал он. — Догоним их!

Умар отрицательно покачал головой:

— Поздно, дорогой, совсем поздно. Басмач далеко ушел. Не догонишь.

Но Голубев все же настоял на том, чтобы продолжать преследование. Двинулись дальше. Но, проехав с километр, вынуждены были остановиться. Солнце высушило росу. Почва пошла каменистая, и на ней уже нельзя было рассмотреть никаких следов. Подавленные, друзья вернулись в лагерь. Говорить ни о чем не хотелось. Лицо Умара застыло, словно каменное, резко обозначились скулы.

— Что делаем, Сережа? — заговорил первым Танджибаев. — Назад пойдем, нет?

Голубев ответил не сразу. Мысли его были далеко. Но когда понял вопрос Умара, в сердцах махнул рукой:

— Теперь все равно! Пропади оно пропадом!

Умар нахмурился.

— Нехорошо говоришь. Плохо говоришь. Не так говорить надо. — Он явно волновался. — Не себе ищем. Совсем не себе…

Сергей устыдился:

— Ты прав, Умар! Надо идти!

Он подумал о том, что Гринько, пожалуй, не пал бы духом. Ведь не на прогулку они вышли в горы. Не сокровища сами по себе волновали всех троих. Стране нужны были деньги, ох как нужны! А тут такое богатство! Нельзя допустить, чтобы оно попало в руки врага.

— Ты прав, Умар! — повторил он.

— Теперь верно говоришь, — облегченно вздохнул Умар. — Обязательно идти. Мало осталось.

В это время к палатке гурьбой подошли караванщики и заговорили все разом, наперебой. Напрасно Умар пытался унять их, расспросить кого-нибудь одного. Галдели все, поминая то и дело аллаха, и что-то настойчиво требовали.

— Дальше ходить не хотите? — резко спросил Танджибаев. — Почему?

— Нельзя, начальник. Никак нельзя. Аллах не велит, — выступил один караванщик.

— Неправда ваша! Зачем так говоришь? Плохо говоришь! Кто слово держать будет? Слово караванщика — камень, крепкий камень, как скала. До Ак-Байтал не ходили. Платить за что? Платить нету.

— Мы хорошо шли, начальник. Тебя слушали, — продолжал тот же караванщик. — Всю дорогу слушали. Нельзя обижать. Аллах не велит ходить дальше. Погонщик бедный-бедный…

Сергей понял, что уговаривать людей бесполезно. Только зря терялось время. Видно, решили они твердо, и здесь ни угрозами, ни посулами не поможешь. Упрямый народ.

— Ну что ж, силой не держим, — с досадой сказал он. — Уходите… И ты с ними? — обернулся Голубев к стоящему в стороне проводнику.

— Как все, начальник, — уклончиво ответил Турсун-ака.

Делать ничего не оставалось. Сергей расплатился с погонщиками, и те спешно начали собираться в обратный путь. Только Турсун-ака остался стоять на месте, печально глядя вслед ушедшим.

— Я просил, начальник, говорил, много-много говорил, — тихо сказал он. — Не слушают караван-баши. Плохо!

Танджибаев почувствовал неприязнь к проводнику. Как-то неестественно тот жаловался на свое бессилие. Это не соответствовало его манере властно обращаться с караванщиками. Но Сергей ничего этого не заметил и, повернувшись к Турсун-аке, попросил:

— Пойдем с нами, друг! Выручай.

На лице Турсун-аки отразились колебания.

— Жалеть не будешь, друг, — продолжал Сергей. — Оставайся с нами. Хорошую награду получишь.

Часа через два-три путешественники завьючили лошадей, взобрались в седла и двинулись дальше в горы. Путь пролегал по красно-бурой осыпи, состоявшей из обломков мрамора и гнейса. В обломках камней поблескивали многочисленные вкрапины гранатов и турмалина. Затем тропа резко подалась влево, в обход громадного цирка, и пошла взбухшими моренными холмами по мелкой щебенке, издали очень похожей на рассыпанную фасоль.

Двигаться стало труднее. Воздух был уже сильно разрежен. Сказывалась высота. При вдохе покалывало в груди. Лошади шли тяжело. Бока их покрывались пеной. Похрапывая, кони то и дело скользили по камням. До конца дня удалось пройти всего каких-нибудь двадцать пять — тридцать километров.

Остановились на ночлег. На перевале позади них к небу поднимался большой столб дыма, словно кто-то зажег огромный костер. Сергея поразило это странное явление. «Уж не пожар ли?» — подумал Голубев и уже хотел сказать об этом Танджибаеву, но вдруг случайно бросил взгляд на проводника. Турсун-ака, не отрываясь, смотрел на дым. На лице его была написана тревога. Голубев было собрался спросить проводника, что его встревожило, но тут заговорил Умар:

— Скоро ехать надо, ночевать на перевале. Там Ак-Байтал рядом.

Турсун-ака горячо поддержал это предложение:

— Я на перевале хорошее место знаю. Хороший привал! — быстро проговорил он.

Уже зашло солнце, когда уставшие путники достигли перевала. В наступивших сумерках только вершины гор еще можно было рассмотреть на фоне темного, грозового неба.

— Там, — указал вперед Турсун-ака, — Ак-Байтал.

Сергей взволнованно посмотрел вперед, но ночь уже вступила в свои права.

Быстро расседлали коней. Палатку расставлять не понадобилось, потому что Турсун-ака показал им отличную пещеру, которая оказалась очень удобной для ночлега. Прямо в ней и развели костер. Сергей поставил варить рис, но варево не удалось. Даже после длительного кипячения рис и не думал развариваться.

— Высота! — отозвался Турсун-ака.

— Вот так штука, — недовольно проворчал Сергей, жуя твердую, как резина, кашу. — И голова болит чертовски…

— Тутек, — коротко бросил Умар.

— Что?

— Тутек, говорю. Болезнь горная. Воздуха мало-мало. Дышать плохо…

Танджибаев поднялся:

— Отдыхать нужно. Спать ложись все. Дежурство моя очередь.

— Давай я. Мне лучше, — предложил Турсун-ака.

«Отказаться от его услуги, — подумал Танджибаев, — значит показать, что я ему не доверяю…» Он согласился, решив про себя, что не сомкнет глаз. Турсун-ака облегченно вздохнул.

— Ложись, ложись, — захлопотал он, поудобнее устраивая ложе для друзей.

Сергей с тревогой посмотрел на Умара. Видно, его тоже мучили дурные предчувствия. Но Танджибаев успокаивающе улыбнулся: все, мол, будет в порядке. Через минуту Голубев уже спал.

Умар, прикрыв глаза, сквозь ресницы наблюдал за проводником. Тот спокойно сидел у костра, изредка поклевывая носом. Картина была настолько успокаивающей, что Танджибаев невольно усомнился: может, он перебарщивает в своей бдительности?.. Однако чутье пограничника подсказывало ему, что здесь не все чисто. И он продолжал бороться со сном, хотя усталость наваливалась на него тяжелой глыбой. А нужно было еще вдобавок лежать неподвижно. Сколько это продолжалось, Умар не помнил. Постепенно костер начал гаснуть. Темнота подступила вплотную, мягко окутала со всех сторон. И вдруг сильный грохот потряс пещеру.

Друзья мгновенно вскочили, бросились к выходу, но натолкнулись лишь на груду камней. Сергей чиркнул спичкой. Яркая вспышка на мгновение озарила все вокруг. Пути не было: каменный обвал завалил выход из пещеры. Спичка догорела и погасла.

 

Глава двенадцатая

БАСМАЧЕСКИЙ ЛАГЕРЬ

Избитого, потерявшего сознание Гринько бросили в угол юрты. Словно сквозь сон слышал он громкие голоса споривших о чем-то басмачей. Потом в юрте наступила тишина. Дружно забормотали молитву. Затем раздалось чавканье.

Постепенно к Гринько возвращалось сознание. Он чуть приоткрыл глаза и увидел, что басмачи едят мясо, жадно выхватывая его прямо из общего котла. Мясо было жирное, сало стекало с пальцев на халаты, но на это никто не обращал внимания. Все торопились насытиться, боясь, что другому достанется кусок побольше и пожирнее.

Миколе нестерпимо захотелось есть. Засосало под ложечкой. Он сглотнул слюну и ощутил во рту горечь. Ныло избитое тело. Голова шумела, точно после свадьбы, когда перехватишь горилки. От неудобного положения затекли руки. Он с трудом сдерживал стон и лежал не шевелясь. Малейшее движение могло привлечь внимание басмачей. И тогда новые побои. А это уже наверняка конец. Побоев он больше не выдержит.

Чавканье продолжалось: настоящая пытка видеть, как люди едят, если ты голоден. Гринько пытался думать о чем-нибудь другом, но запах баранины буквально сводил его с ума. Потом стала одолевать жажда. Во рту пересохло. Запекшиеся губы горели. Гринько уже и сам не знал, чего ему больше хочется: есть или пить. Но он упрямо терпел и не двигался. И его терпение было неожиданно вознаграждено.

В юрту вошли трое. Впереди важно выступал человек в таком же, как и у большинства басмачей, лоснящемся от грязи халате. Однако вся его осанка: гордо поднятая голова, презрительно искривленные губы и надменный взгляд — свидетельствовала о том, что он не простой смертный. Да и черты лица, тонкие, изнеженные, как и русые волосы, выбивавшиеся из-под чалмы, сразу выдавали в нем европейца. Остальные двое — типичные узбеки: скуластые, с узкими щелочками глаз и свирепым выражением — очевидно, выполняли роль телохранителей.

Увидев вошедших, атаман вскочил и суетливо захлопотал.

— Зачем не предупредили, господин? — льстиво заговорил он по-русски. — Встретить нужно было.

— Неважно, — также по-русски, хотя и с акцентом, сказал вошедший. — Вот что, Осман-курбаши, прикажите всем убраться отсюда. Разговор есть.

«Так ось вин який, Осман-курбаши, — подумал Микола, сразу вспомнив рассказ Голубева о кровожадном наместнике Ахмед-бека. — Ишь ты, куда его заперло».

Как только басмачи, поспешно заглатывая последние куски, покинули юрту, оба телохранителя угрюмо стали у входа.

— А что это за падаль в углу? — кивнул гость в сторону Гринько.

Микола даже дыхание затаил.

— Мертвец, — усмехнулся Осман-курбаши, — скоро мертвец! — И сделал выразительный жест ладонью по шее. — Прошу кушать. Садитесь! Садитесь, господин!

Осман-курбаши усиленно потчевал гостя. Тот, изрядно проголодавшись, ел все, что предлагали, запивая еду из фляги, висевшей на поясе. Видно, во фляге была не вода, а кое-что покрепче, потому что он морщился и покрякивал от удовольствия. Лицо его раскраснелось.

У Гринько вновь засосало под ложечкой. Он закрыл глаза и на минуту забылся.

Вскоре гость насытился. Вытерев платком губы, он пробурчал что-то вроде благодарности и, закурив, проговорил:

— Ну, докладывайте! Я недостаточно изучил узбекский язык. Говорите по-русски, так привычнее. Впрочем, нам никто не помешает… — И гость удобно откинулся на подушки, услужливо придвинутые хозяином.

— Плохо, господин, совсем плохо. Людей мало-мало осталось, да и…

— Что? — повысив голос, перебил гость. — Вы же говорили, что по первому вашему зову под святые знамена ислама встанут сотни дехкан!

— О, аллах, — смущенно отозвался Осман-курбаши, — время пришло другое. Проклятые большевики, да упадет гнев аллаха на их голову, землю оборванцам дали. Много земли. Слышали?

— Земельно-водная реформа? Знаю. Теперь-то как раз и время поднимать народ. Сейте слухи, что коммунисты дали землю, чтобы весь урожай забрать себе.

— Уборка началась, господин. Никто не отбирает. Дехкане верить не будут.

— А вы на что? Надо вести провокационную работу. Организуйте небольшие отряды, летучие группы. Под видом ГПУ отбирайте у населения хлеб, хлопок. Уничтожайте все. Ясно?

— Конечно, господин, но…

— Что? Опять денег?

— Деньги тоже нужны. Народ бедный-бедный стал. Оружия мало осталось. Людей кое-как найдем, а вот…

— Послушайте, Осман, не валяйте дурака. Того, что у вас есть, вполне достаточно.

— Клянусь аллахом, Осман ничего не имеет.

— Что за чушь? Вам же Ахмед-бек передал.

— Нет, нет, господин! Плохо вышло. Аллах призвал нашего Ахмед-бека очень рано. Не успел он своего верного друга Османа видеть… Платок вышить приказал. План.

— Восточные фокусы! — недовольно фыркнул гость.

— Правда ваша, господин. Темные люди здесь. — Осман-курбаши заискивающе улыбнулся. — Упустили платок. Красные взяли.

— О черт! Как же вы допустили? — Гость сердито швырнул на землю недокуренную сигарету. — А где же сейчас это рукоделие?

— Большевики в горы пошли. Сейчас идут. Хотят тайник найти.

— Много их?

— Нет, господин. Трое, всего трое.

— Почему же вы до сих пор их не схватили?

— Нельзя хватать, плохо хватать, господин. Они тайник знают. Больше никто. А план попортить можно. Мы хотели раньше его достать, но…

— Что за чепуха! Да попадись они вам в лапы, неужели бы не смогли заставить их говорить?

Осман-курбаши отрицательно замотал головой:

— Никак, господин. Плохо большевиков знаете, совсем плохо. Бить можно, резать можно, говорить заставить нельзя. Мы за их караваном смотрим, все время смотрим. Пусть ищут тайник. Знать тогда будем. Потом можно схватить, а пока нельзя. Свой человек там. Плохо-плохо им делает. Большевика помог взять, — кивнул он в сторону Гринько.

— Неосторожность. Красные всполошатся. Искать станут. Пойдут по вашим следам. У них это с большим шумом делается. Так называемое товарищество, — последнее слово гость произнес нараспев, с издевкой.

— Не бойся, господин, — поспешил успокоить гостя Осман-курбаши. — Для них он мертвец, сразу мертвец.

— Как так?

— Горцы знают, как делать. Немножко барана режь. Кровь с собой бери. Ка́пай, где надо. Пропасть рядом…

«Значит, хлопцы думают, шо я сгинул», — мелькнуло у Гринько. Сердце невольно сжалось. Если раньше у Миколы теплилась надежда на то, что друзья придут на помощь, то теперь она рухнула. Рассчитывать приходилось только на свои силы.

Между тем разговор в юрте принимал другой оборот.

— Довольно! — резко перебил гость Османа-курбаши, все еще рассказывающего о том, как тонко было инсценировано убийство Гринько. — Надо действовать. — Он вытащил из-за пазухи карту и расстелил ее на коленях. — Вот перевал Ак-Байтал… Гора Музкарабол. Здесь тайник. Я хорошо знаю эти места и сам поведу вас кратчайшей дорогой. А этих двух оставшихся убрать!

— Будет сделано, господин! Наш человек сигнал получит. Будет знать, что делать.

— Собирайте людей, да поживее! — приказал гость, поднимаясь.

Осман-курбаши выглянул из юрты и позвал кого-то из басмачей. Что он ему приказал, Гринько не понял, но через минуту юрта опустела.

«Шо ж робыть? — мучительно думал Гринько. — Неужто погибать?» Он даже застонал от бессилия. Рванул руки, но веревки только сильнее впились в тело. Микола уронил голову, и впервые слезы отчаяния выступили у него на глазах. «Не вырваться! Неужто не вырваться!..»

Мутным взором обвел юрту. Взгляд задержался на костре. Языки пламени лениво поднимались кверху. Сизый дымок медленно плыл к потолку, где было проделано круглое отверстие. И тут у Гринько мелькнула отчаянная мысль: костер! Единственное средство. Он осторожно огляделся. Ничего подозрительного. Никто не следит. Перекатываясь с боку на бок, он стал продвигаться к центру палатки. Каждое движение вызывало нестерпимую боль. К горлу подкатывала тошнота.

Вот и костер. За стеной юрты послышались голоса. Микола замер. Нет, прошли мимо. Он рывком повернулся спиной к костру и вплотную придвинулся к огню. Боль ударила словно током. Ноздри защекотал запах горелого мяса. Казалось, что с него живьем сдирают кожу. Гринько извивался, дергался, чувствуя, как огонь лижет веревки. Напрягшись, с силой рванул руки. Горящая веревка лопнула.

Обгоревшими вспухшими руками Гринько схватил валявшийся на ковре нож. Разрезал веревки на ногах. Теперь он, кажется, на свободе. Но как вырваться из юрты? Кругом басмачи!

 

Глава тринадцатая

НА ВЫРУЧКУ

Гринько прислушался. Мимо юрты, перекликаясь, пробежали басмачи, готовясь к выступлению. Каждую секунду мог кто-нибудь войти. А у Миколы, кроме ножа, нечем защищаться.

«Нет, теперь живьем в руки не дамся!» — подумал он, с тоской осматривая юрту. В углу лежал халат. Гринько подскочил к нему, встряхнул. Что-то тяжелое ударило по колену. Маузер!.. Горящими от ожогов пальцами с силой сжал оружие.

— Попробуйте схватить, сволочи! — прошептал он и осторожно подкрался к задней стенке юрты. — Только бы не заметили! — Ножом он вспорол плотную ткань. Путь открыт. Голоса басмачей совсем неподалеку. Внезапно кто-то вошел в юрту. За спиной раздалось яростное восклицание:

— Тохта аблах!

Микола не раз слышал это выражение. Оно означает что-то вроде: «Стой, черт!» Значит, он замечен. Медлить нельзя. Рванув стену юрты, Гринько выскочил на волю. Вдогонку загремел запоздалый выстрел. Микола стрелой пробежал те два десятка метров, которые отделяли его от лошадей, и прыжком вскочил в седло. Сзади раздались громкие крики. Басмачи устремились следом. Откуда-то сбоку выскочил басмач и бросился наперерез. Гринько на ходу вскинул маузер и выстрелил. Путь был свободен.

Конь вынес Гринько на косогор. Вперед узкой лентой уходила дорога. Микола оглянулся: растерявшиеся басмачи бегали по лагерю, ловили испуганных лошадей. На мгновение среди бандитов мелькнула фигура гостя, грозно потрясающего руками.

«Что, выкусили?» — злорадно подумал Гринько и пустил коня в галоп.

Басмачи открыли по беглецу беспорядочный огонь. Человек пятнадцать, поймав наконец лошадей, устремились в погоню.

Дорога поворачивала за скалу и шла вниз. Гринько, не сбавляя скорости, мчался по каменистому плато. Вдали — неширокая речка. Вода пенится, клокочет и с сердитым ревом мчит дальше. Она поднимается коню почти по брюхо. Течение настолько сильное, что лошадь с трудом преодолевает его.

Речка задержала Гринько на несколько минут. Стреляя и крича, басмачи неслись следом. Рикошетируя о камни, пули с визгом отлетали в разные стороны. «Того и гляди зацепят!» — с опаской подумал Гринько.

— Поспешай, ридный мий! Поспешай! — шептал он коню, припадая к гриве. И тот, словно понимая его, вытянув морду, летел как ветер, едва касаясь копытами земли.

Вдруг резкий удар сбил лошадь с темпа. Гринько увидел на шее своего четвероногого спасителя кровь. Не убереглись все-таки от шальной пули!

Лошадь восстановила темп бега. Но не надолго. Кровь хлестала из раны. Конь начинал сдавать, А за спиной — торжествующий рев нагоняющих басмачей. Обернувшись, Микола выстрелил. Но это еще более раззадорило преследователей. Они яростно пришпоривали лошадей, чувствуя, что беглецу не уйти.

Гринько выстрелил еще раз. Каждый выстрел валил на землю одного басмача. А конь сдавал, дышал со свистом. С губ срывалась розовая пена, Гринько чутьем старого кавалериста понимал, что лошадь дошла до предела. Вот-вот упадет.

Из узкой теснины дорога вырывалась на широкий простор долины. Ровное поле.

— Усе! — громко сказал он сам себе. — Конец! Но, бисовы шкуры, живым не дамсь!..

И вдруг откуда-то сбоку резко ударила пулеметная очередь. Басмаческая лава моментально рассыпалась в разные стороны. Гринько обернулся и увидел мчащихся всадников. На остроконечных буденовках поблескивали родные алые звездочки. Ему захотелось броситься им навстречу, обнять, расцеловать, но конь, словно подрубленный, упал, Гринько подвернул ногу. Силы оставили его.

К Гринько подъехал высокий всадник в бурке, соскочил с коня. По властному голосу и осанке Микола догадался, что перед ним командир. Он попытался приподняться, но тот жестом остановил его и приказал двум красноармейцам помочь раненому.

— Сиди, сиди, герой! — ласково сказал он. — Чей? Откуда?

— Красноармеец Гринько, боец шестьдесят первого дивизиона.

По тому, как удивленно вскинул брови человек в бурке, Микола понял, что имя его известно командиру.

— Вот это удача! — воскликнул он. — А мы тебя с друзьями ищем. Я — Фролов… К басмачам-то ты как попал?

Гринько коротко рассказал историю своего пленения. Фролов слушал и хмурился. Потом вызвал фельдшера и, пока тот перевязывал обожженные руки Гринько, пояснил Миколе, как их отряд появился в этих местах.

— Как, товарищ начальник, моя правда? — сказал рослый узбек, очень похожий на кого-то из знакомых Гринько.

— Твоя, Садык, твоя, — отозвался Фролов и, повернувшись к Гринько, сказал: — Это твой спаситель. Да ты разве не узнаешь? Брат Умара Танджибаева, Говорят, очень они похожи. Только младший старшего ростом перегнал. Если бы не он, мы вряд ли свернули в сторону. Он настоял…

Дело в том, что отряд Фролова случайно натолкнулся на свежие следы лошадей, уходящие немного в сторону от маршрута, намеченного еще в Оше. Не будь с ними Садыка Танджибаева, они, вероятно, не обратили бы на следы особого внимания. Но Садык, знакомый с местными порядками и обычаями, уверил, что это следы басмачей и что они совсем близко. И не ошибся.

Гринько с благодарностью посмотрел на Садыка.

— Спасибо, друже, — сказал он, морщась от боли.

— Ну а дальше? — допытывался Фролов. — Что было дальше в лагере басмачей?

Микола рассказывал, а чекист все более мрачнел.

— Значит, этот гость поведет банду кратчайшим путем? — уточнил Фролов.

— Так точно.

— Как бы они нас не обскакали. Надо торопиться. — Фролов вытащил карту, некоторое время пристально рассматривал ее, потом сказал: — Пойдем напрямик, через перевал Таш-Муюн.

На взмыленной лошади подскочил боец.

— Басмачи уничтожены, — доложил он, лихо козырнув. — Трое сдались в плен. Вдали мы видели еще двух человек, но, как вы приказали, не преследовали.

— Правильно сделали, — одобрил Фролов. — Мы их уже не застанем. А драться с заслоном, который бандиты, очевидно, оставили, не имеет смысла. — Он повернулся к командиру отряда ЧОН. — Пошлите донесение в Гульчу и попросите у них немедленной помощи. Пусть идут прямо к перевалу Ак-Байтал.

— Есть! — ответил командир отряда.

— Ой, кого-то поймали! — воскликнул Садык. — Смотрите!

Гринько с изумлением увидел идущего между двумя бойцами связанного Турсун-аку.

— Так це ж наш проводник, бис ему в душу! — выругался он, догадавшись наконец, что именно Турсун-аку имел в виду Осман-курбаши, когда говорил гостю, что в их караване есть свой человек.

— Задержан неизвестный, — доложил боец. — Сюда шел. К басмачам, наверное. Бежать хотел.

— Господин начальник, — запричитал Турсун-ака, — я бедный дехканин… — Но тут же осекся, уловив горящий ненавистью взгляд Гринько. Он побледнел и боязливо втянул голову в плечи, словно ожидая удара.

— Ах ты паскуда! — яростно прошептал Микола. — Где Голубев и Танджибаев, бис тебе в душу?

— Не убивай, господин! — повалился в ноги Турсун-ака. — Не по своей воле. Аллах свидетель!

— Говори, як на духу, сучий сын!

Причитая и захлебываясь, Турсун-ака стал бессвязно рассказывать, то и дело перескакивая с одного на другое.

— Значит, они остались в пещере на Большом перевале? — уточнил Фролов.

— Да, да, господин. С ними ничего-ничего не случится. Клянусь вам!

— Ну, дывысь! — скрипнул зубами Гринько и поднялся.

— Куда ты? — удержал его Фролов.

— С вами, конечно. До перевалу.

— Но ты ведь и на лошади, пожалуй, не усидишь.

— Усижу!

Гринько произнес это так, что Фролов понял: отговаривать бесполезно.

— Ну что ж, давай, — махнул он рукой и громко скомандовал: — По коням!

 

Глава четырнадцатая

ЦЕЛЬ РЯДОМ

Друзья обследовали завал, потратив на это полкоробки спичек, и убедились, что выход из пещеры завален прочно.

— Что делать, Умар? — тихо спросил Сергей. В голосе его послышались виноватые нотки. Ведь именно он, а никто другой, нанял этого злосчастного проводника.

Танджибаев, должно быть, понял мысли друга. Положив ему руку на плечо, проговорил:

— Зачем недоволен? Умар виноват. Спать сначала не хотел. Потом заснул, шайтан бери!

Они замолчали. Каждый думал над тем, как выбраться из ловушки. Не верилось, чтобы не было выхода. А тишина стояла могильная. Только где-то вдали медленно капала вода. Капель звучала неестественно громко и очень назойливо.

— Пещера смотреть нужно, — сказал Умар. — Назад пойдем. Только назад.

Вернулись к месту ночлега, сделали из ваты, выдернутой из подкладки куртки, нечто вроде факела. Облили его спиртом, сохранившимся у запасливого Танджибаева, и подожгли. Темнота отступила. Друзья увидели, что стоят в довольно обширном гроте. Вправо уходил узкий вход.

— Рискнем! — предложил Сергей.

Быстро собрав свои скромные пожитки, друзья медленно двинулись в глубь горы. Шагов через двадцать ход расширился и вывел приятелей в новую пещеру. Сергей, несмотря на их отчаянное положение, остановился восхищенный. Ему показалось, что они попали в волшебный лес, окаменевший и погруженный в непробудный, вековой сон. Переливаясь в свете факела, с потолка спускались причудливо изогнутые сталактиты. Играя золотыми и голубоватыми отблесками, словно сделанные из самоцветов, они походили на гигантские сказочные сосульки. Навстречу им с земли тянулись изумрудные сталагмиты. Затейливо переплетаясь, они опутывали пещеру, будто огромные щупальца осьминога.

Оглянувшись, Сергей заметил, что Умар не разделяет его восторгов. Лицо узбека было нахмурено, сосредоточено: видно, не впервой ему видеть подобное.

Танджибаев торопливо пересек пещеру и остановился у противоположной стены. Стена была глухой.

— Ошибся… Не может ошибся, — пробормотал Умар.

— В чем дело-то?

— Выход один и выход второй нужен. Столбы, — кивнул Умар на сталагмиты, — воздух любят, очень любят. Другой выход обязательно нужен. Должен быть, — упрямо повторил он.

Танджибаев отошел на середину пещеры и высоко над головой поднял факел. Пламя не шелохнулось. Тогда Умар опустил факел к земле. И тут золотистый язычок дрогнул и слегка отклонился в сторону.

— Тут! — воскликнул Умар. — Видишь? Вправо пошли. Вправо нужно…

Умар не ошибся. В стене друзья обнаружили узкий ход, вернее, лаз, в который можно было пролезть лишь по-пластунски. Танджибаев, не раздумывая, двинулся первым. За ним не без опаски последовал Сергей. Круглый, как труба, ход то расширялся до полутора метров в диаметре, так, что можно было даже стать на ноги и идти согнувшись, то сужался настолько, что в него протискивались лишь с огромным трудом.

«А ну как застрянем! — с тревогой думал Сергей. — Попробуй тогда выбраться. Но назад не полезешь. Путь один — только вперед!» Ему показалось, что Умар перестал двигаться, застрял. Он вскрикнул и судорожно схватил Танджибаева за ногу.

— Ты что? — донесся приглушенный голос Умара.

— Ничего, ничего, — торопливо отозвался Голубев, боясь, как бы друг не догадался о его страхе.

— Немного осталось, совсем немного, — ободряюще прогудел Умар и двинулся дальше.

Сколько они так ползли, Сергей помнил плохо. Ныла от неудобного положения спина, саднили сбитые пальцы. Хотелось лечь и отдохнуть не двигаясь. Но Танджибаев полз без остановки. И, боясь отстать от него, Сергей тоже лихорадочно работал руками, стараясь не обращать внимания на острые камешки, больно впивающиеся в ладонь.

Постепенно ход начал расширяться. Скоро друзья двигались уже в рост, только местами пригибаясь, чтобы не стукнуться головой о низкий свод. Сергей вздохнул свободнее. Даже дышать легче стало. Умар вновь зажег потушенный факел. Зашагали быстрее.

— Постой! — радостно воскликнул Голубев. — Свет!

— Где? Не вижу!

— Вон, впереди! Да потуши ты огонь!

Когда Умар задул огонь, они увидели дневной свет, струящийся из пролома в стене.

Через несколько минут друзья уже сидели на склоне горы и полной грудью вдыхали утренний воздух.

— Что, пугался?

— Есть немного, — смущенно отозвался Голубев.

— Пещера человек не любит. Тишина нужна. Кто стук делает, пещера сердит. Чтоб тихо-тихо было.

— Куда уж тише! До сих пор звон в ушах от этой тишины. А у тебя на душе, поди, тоже кошки скребли?

— Умар — человек. Человек всегда мало-мало боится. Но я к горам привык. Пещера бывал. Много раз бывал. А Сережа первый раз, самый первый. Трудно. Так?

Друзья посмотрели друг на друга и облегченно рассмеялись.

Начинался рассвет. И чем светлее становилось в горах, тем сильнее изумлялся Голубев. Заря на востоке была не красной, как обычно, а ярко-ярко желтой, почти лимонного цвета. Темная, усыпанная звездами синь неба медленно отступала под натиском этого неторопливо разгорающегося неестественно золотого восхода. Казалось, что снежные вершины гор на огромном протяжении объяты гигантским пожаром.

— Вот это здорово! Никогда такого не встречал! Сплошное золото!

— Заря, обычная заря. Так всегда.

— Шутишь! Какая же она обычная? Обычная такой не бывает. Меня в разные места судьба бросала, а ничего подобного нигде не видел.

— Памир много интересного знает. — Умар явно гордился своим краем. — Год будешь ходить, десять годов будешь ходить — никогда все не увидишь. Долина смерчей. Ледники. Горные реки… Много-много смотреть нужно. А заря желтая — воздух мало-мало.

— Разрежен то есть?

— Вот-вот. Вниз пойдешь, заря, как везде, будет.

Перекусив остатками галет, предусмотрительно захваченных Умаром из пещеры, друзья двинулись к перевалу Ак-Байтал. Несмотря ни на что, они снова направились вверх, к своей цели.

Путь проходил по бездорожью среди угрюмых скал, засыпанных снегом. То спускаясь вниз, то поднимаясь, они обогнули ледник и пошли по красно-бурой осыпи, скользкой и опасной. Того и гляди, сорвешься. На пути частенько встречались широкие трещины, которые невозможно было перепрыгнуть. Обходили их по кручам, рискуя ежеминутно свалиться в пропасть. Приходилось обвязывать друг друга веревкой. То и дело попадались неглубокие, но бурливые потоки. Вода в них неслась так стремительно, что буквально сбивала с ног. А в одном месте путь преградила гладкая, словно отполированная, скала, покрытая зеленым мхом. Поверх мха скатывалась тонкая пленка воды. Поток убегал вниз и низвергался в обрыв с громадной высоты. Наклонная скала имела ширину в три метра. Как ее преодолеть, если нет ни малейшей возможности за что-либо уцепиться? В обход далеко, часа два потеряешь, если не больше. Время же было дорого. Нужно еще думать о возвращении назад, о том, что у них почти нет продовольствия.

— Вот чертовщина! — выругался Голубев, изучая скалу.

— Овчак, — пояснил Танджибаев. — Часто-часто бывает.

Пока Сергей тщетно ломал голову над тем, как преодолеть неожиданное препятствие, Умар спустился к самой воде и стал рассматривать камень. Потом показал на крошечные выбоины, видневшиеся на зеленой поверхности. Узбек снял обувь, стянул портянки и, упираясь ногами в эти выбоины, быстро преодолел овчак. Но сколько Умар ни подбадривал друга, как ни увещевал, тот наотрез, отказался следовать за ним. Уж больно скользкой и ненадежной казалась эта зеленая скала. А внизу грозно, предупреждая об опасности, ревел поток. Тогда Умар перебросил Сергею конец веревки.

— Держи! — крикнул он. — Крепко держи! Тащить буду!

Голубев намотал веревку на руку и, разувшись, с опаской ступил на первую выбоину. Перенес тяжесть на левую ногу, хотел сделать еще шаг, но заколебался. Голова закружилась. Сергей взмахнул руками и грузно упал вниз. С ног до головы его моментально окатило водой. Если бы не веревка, не миновать Голубеву пропасти. Танджибаев с трудом удержал друга на весу.

Пришлось сразу разводить костер и сушить одежду, на что ушло часа полтора. До перевала Ак-Байтал они добрались уже под вечер. Солнце село, и, как это бывает в горах, быстро наступили сумерки.

— Смотри, — указал Умар на белеющую справа вершину. — Музкарабол…

Сергей с невольным волнением посмотрел на заснеженную вершину. Вот она — заветная цель!

 

Глава пятнадцатая

ТАЙНА ПЛАТКА РАЗГАДАНА

Сергей вытащил заветный желтый платок и попытался сориентироваться. Но как ни прикидывал, как ни вертел этот импровизированный план, ничего не получалось. План не сходился с начертанием окружающих гор.

— Ерунда какая-то! — сердито сказал он. — В этой вязи, кругляшках, в точках да черточках сам дьявол не разберется!

— Ругаться нельзя. Ругаться плохо. Начало надо найти. Самое начало… Человек делал план — человек понять должен. Давай мне!

Прищурившись, узбек некоторое время рассматривал платок, то и дело переводя взгляд на горы и сопоставляя их с планом. Потом отошел в сторону, опустился зачем-то на корточки. Был он похож в это время на доброго мудрого колдуна.

— Время горы точит, — проговорил в раздумье Умар, покачивая головой. — Вчера так было, сегодня не так. Обвал прошел — все другое стало. Камнепад скатился — нет скалы.

Танджибаев встал на ноги и молча пошел вниз к подножию горы. Голубев послушно следовал за другом, уже сомневаясь, что они когда-нибудь смогут найти сокровища. Но Умар шел все уверенней, зорко поглядывая по сторонам.

— Здесь! — внезапно остановился он. — Круг видишь? Вода был, много воды.

— Неужели озеро? Не может быть!

— Зачем не веришь? Умар правильно говорит. Смотри, хорошо смотри. Кружок на платке видишь? Вода, значит. Здесь была, ушла, совсем ушла.

Так они нашли исходную точку маршрута. Дальше пошло легче. Друзья перешли на другую сторону высохшего озера, и тут первым догадался Голубев:

— По-моему, эти пунктирные линии со штришками означают расходящиеся хребты. А стрелки маршрута между ними идут.

Руководствуясь пометками на платке и своими догадками, друзья постепенно продвигались вперед. Приходилось останавливаться, даже возвращаться обратно. Время действительно внесло немало изменений в расположение скал. Так, пометка на платке ясно указывала на острозубую вершину у подножия Музкарабола. Здесь следовало сделать поворот. Но вершины такой в природе не оказалось. Друзья тщетно искали ее, пока Танджибаев случайно не наткнулся на груду камней — все, что осталось от скалы.

Начался подъем. Дойдя до гранитной скалы в несколько тонн весом, чудом удерживающейся на покатом склоне, Сергей увидел узкую ложбинку, уходящую круто вверх. Именно сюда и указывали стрелки на плане-платке.

Двигаться пришлось на четвереньках, цепляясь руками за неровные камни, словно шипы, торчащие по склону. Раза два, неловко ухватившись за ребристые глыбы гранита, Сергей терял равновесие и в кровь разбивал руки. Но азарт был велик. Мысль о том, что цель близка, все быстрее гнала его вперед. Сергея охватило нетерпение. «Что-то там они найдут? — тревожно мелькало в голове. — Неужели все усилия напрасны?..»

Подъем кончился внезапно. Перед друзьями оказалась небольшая ровная площадка метров пятнадцать в окружности. За ней поднималась вертикальная гранитная стена. У стены лежала куча камней, различных по размеру: от щебенки, мелкой, как горох, до тяжелых двухпудовых глыб. На мгновение Сергей растерялся. Куда двигаться дальше? Ведь по отвесной стене не полезешь! Сомнения опять разрешил Танджибаев. Осмотрев кучу камней, он уверенно сказал:

— Пещер тут! Камень сверху. Вход не видно.

— Раскопаем! — предложил Сергей.

Умар усмехнулся:

— Долго-долго копать будем.

— Ну и что же! Все равно придется!

Сергей схватил огромный камень и с ожесточением потащил его в сторону. За первым камнем последовал второй. К Сергею присоединился Умар. Работа пошла веселее. Но каменная куча, несмотря на все старания друзей, почти не уменьшалась.

— Постой! — тяжело дыша, сказал Танджибаев. — Порох попробовать надо. В мешках осталось.

Сергей с сомнением покачал головой, зная, что пороху у них осталось немного. Однако спорить не стал. Пусть Умар попробует. Может, что-нибудь да получится. Он протянул другу свой рюкзак и, отойдя в сторону, сел на камень. Умар принялся набивать банки порохом. Его едва хватило на две банки.

Сергей, рассеянно смотревший вниз, вздрогнул. По крутому склону неторопливо поднималась группа людей в халатах и куртках. Передние были не дальше чем в пятистах метрах.

— Умар! — приглушенно воскликнул Голубев. — Басмачи!

— Где?

— Сюда идут!

Друзья быстро спрятались за камни. По склону двигалось человек тридцать, да еще столько же, если не больше, оставалось внизу. Танджибаев и Голубев тревожно переглянулись: что делать? Отступать? Некуда! Позади отвесная скала. Принимать бой? Бессмысленно. Враг слишком многочисленный. Да и что они могут противопоставить ему? Две винтовки, к которым по три десятка патронов!

— Эх, умирать, так с музыкой! — шепнул Голубев. — Тащи, Умар, банки, что ты приготовил для взрыва.

Танджибаев метнулся назад и мгновенно возвратился с банками, начиненными порохом. Затем достал из мешка пузырек с остатками спирта. Голубев выдернул из куртки клок ваты, скрутил фитиль и обмакнул его в спирт. Затем подполз к куче камней на самом краю площадки, приподнял большую гранитную глыбу и положил туда порох. Умар понял, что Сергей хочет обрушить на басмачей каменную глыбу. «Нас ударит! Обязательно ударит», — подумал он. Странно, эта мысль не вызвала даже малейшего чувства страха.

Басмачи подходили все ближе.

— Давай! — проговорил Умар. — Пора! Совсем пора!

Сергей быстро поджег фитиль и, схватив Умара за локоть, бросился за камни у пещеры. Раздался взрыв. Куски породы просвистели над головой, но, к счастью, ни один из них не задел друзей.

Сергей выглянул из своего укрытия. Склон горы был пустой. Басмачей словно ветром сдуло. Только камнепад, вызванный взрывом, еще грохотал далеко внизу, постепенно затихая.

Басмачи опомнились не скоро. Но на сей раз они двинулись со всеми предосторожностями, растянувшись редкой цепочкой и прячась за скалы. Со всех сторон по площадке ударили выстрелы. Танджибаев и Голубев стали отвечать. Стреляли редко, экономя патроны.

В перестрелке внезапно наступила пауза. Голубев подумал было, что враг решил временно отступить, чтобы придумать что-нибудь каверзное, как вдруг справа сверху ударил выстрел. Басмачи обошли их и засели на уступе метрах в пятидесяти над скалистой площадкой. Скрытые за камнями и потому недосягаемые для пуль, они могли спокойно, на выбор, вести оттуда огонь. Друзья очутились в безвыходном положении.

«Перестреляют, как куропаток! — подумал Сергей. — Что предпринять?..» Он стал перебирать варианты один нелепее другого: «Броситься вперед за уступ на краю — не добежишь, подстрелят. Спуститься слева по веревке — не успеешь. Где же выход?..»

Следующий выстрел обжег Голубеву руку. Пуля скользнула по поверхности кожи.

Вскинув винтовку, Голубев несколько раз выстрелил по уступу. На минуту огонь оттуда прекратился. Сергей обрадовался, предполагая, что подстрелил врага. Но это оказалось не так. Басмач просто сменил позицию. Вот снова на уступе блеснул огонек. Пуля, стукнувшись у самой головы Сергея, с визгом отскочила в сторону, обдав его каменной пылью.

И вдруг откуда-то снизу дружно ударил залп. Один, другой. Застрекотал пулемет. Ничего не понимая, Сергей вскочил и бросился к обрыву. Представшая перед ним картина заставила радостно забиться сердце. По крутому склону горы ползли бойцы в буденовках.

После короткой схватки басмачи были разбиты. Некоторые сдались в плен. На каменистую площадку в окружении бойцов поднялся высокий человек в бурке. Он повернулся лицом к Голубеву, и тот вскрикнул от радости. Перед ним стоял Фролов. Взволнованные, они крепко обнялись.

Пока бойцы откапывали вход в пещеру, Фролов коротко рассказал Голубеву о своих поисках, о том, как шел по следам летчика и его друзей, о Николае Гринько.

— Микола жив?! — воскликнул Сергей, узнав о спасении Гринько. — Слышишь, Умар? Жив! Так я и знал! Не такой парень, чтобы пропасть! А где он сейчас?

— Там, внизу, вместе с фельдшером. Еле удержал, чтобы в драку не совался. Такой горячий! — засмеялся Фролов.

В это время раздались голоса бойцов: вход в пещеру был отрыт.

— Ну что ж, — задорно тряхнул головой летчик. — Давайте посмотрим на сокровища эмиров бухарских!

Фролов промолчал. Только по губам его скользнула ироническая усмешка.

Пещера ярко осветилась несколькими факелами. При их подрагивающем свете вошедшие увидели ящики, стоящие в два ряда.

— Ого, сколько их тут! — подал реплику кто-то из бойцов.

Один ящик моментально вскрыли. И перед глазами удивленных бойцов предстали тускло поблескивающие винтовки.

— А ну, вскроем другой! Не может этого быть! — воскликнул Сергей, все еще надеясь найти сокровища.

— Можно не трудиться. Все ящики одинаковы, — с усмешкой заметил Фролов. — Только образцы могут быть другими.

Фролов не ошибся. В остальных ящиках тоже лежали новенькие винтовки английского производства, приготовленные, очевидно, для длительного хранения, части пулеметов, гранаты, запалы. На оружии была смазка в палец толщиной.

— Вот так сокровища эмира бухарского! — разочарованно протянул Сергей.

— А что? — заметил Фролов. — Конечно сокровища. Только не те, что ты ожидал. Другие. Припасенные для басмачей из-за рубежа.

В пещеру вошел боец и доложил:

— Товарищ командир, задержаны два бандита. Пытались удрать под прикрытием других. Очевидно, главари. Один из них бормочет что-то не по-нашему, видно иностранец.

— Значит, удрать пытались, подставив других под пули? — переспросил Фролов. — Шкуру свою спасали? Хороши, голубчики! Пошли посмотрим.

На площадке со связанными руками стояли двое. В одном из них Фролов без труда узнал Османа-курбаши, знакомого ему по фотографии, хранящейся в архиве. Другой, по всей видимости, был гость, о котором так красноречиво рассказывал Гринько.

Чекист усмехнулся:

— Довелось-таки встретиться, Осман. Как видишь, гнев аллаха не упал на мою голову, как предрекал твой посланец в Каракумах. Получилось как раз наоборот… А священный платочек Ахмед-бека и нам самим очень пригодился.

Иностранец что-то забормотал быстро и сердито.

— А, господин, простите, не знаю вашего имени-звания, — повернулся Фролов к «гостю», — по-английски заговорили? Что же, вы на этом языке и с басмачами изъяснялись?

«Гость» не отозвался, только злобно скривил свои тонкие губы.

— Насчет вашей неприкосновенности как иностранного подданного не извольте беспокоиться. Не поможет! Будем вас судить как шпиона и подстрекателя к мятежу против Советской власти. А на этот счет наши законы суровы.

 

УХОДЯТ НА ГРАНИЦУ ДОЗОРЫ

Снежков прочитал последнюю строчку повести и поднял голову. В ленинской комнате стояла напряженная тишина. Слышно было, как за окнами шумит все тот же надоедливый курильский дождь. Пограничники молчали. Даже неугомонный Васильев — весельчак, шутник, задержавший недавно нарушителя, — на удивление сидел неподвижно. А уж Снежков-то знал, какой Васильев непоседа.

Читая повесть, Снежков волновался. Как-то ее примут друзья-пограничники? Он и задержался на Курилах специально для того, чтобы выслушать их мнение. Творческая командировка подходила к концу — пора было возвращаться в Москву.

В голове немного шумело от бессонных ночей. Последнюю неделю, спеша закончить повесть вчерне, Снежков работал по восемнадцать часов в сутки. Ему даже обед приносили в кабинет начальника заставы, где он жил.

В самом начале чтения в ленинскую комнату вошел подполковник. Снежков сразу узнал его, хотя видел всего один раз — у Горячего озера. Да его и трудно было забыть: эти израненные руки, цыганские глаза, хохолок на затылке, который он все время машинально приглаживал рукой…

Ткаченко хотел было подать команду, но подполковник остановил его жестом. Осторожно опустился на стул в углу и начал слушать.

И вот чтение закончено. Некоторое время в комнате еще стояла тишина, потом пограничники оживленно заговорили, задвигались.

— Разрешите сделать перерыв? — вставая, обратился к подполковнику капитан Ткаченко.

— А як же — покурим! У кого тютюн е, товарищи? — сказал тот и подошел к Снежкову.

— Ну, как ваше мнение, товарищ подполковник? — спросил Ткаченко и хитровато сощурился.

— Ваша работа? — погрозил подполковник пальцем начальнику заставы, но тут же рассмеялся.

— Так точно, моя, — засмеялся и Ткаченко.

— Ну и ну!

Снежков-смотрел на пограничников, озадаченный их смехом. Он решительно ничего не понимал. Может быть, ошибку в изложении допустил? Впросак попал?

Но подполковник шагнул к Снежкову и, протягивая руку, сказал:

— Давайте знакомиться. Не дюже гарно имени друг друга не знать. Подполковник Гринько Микола Иванович.

— Вы? Вы — Гринько? — Снежков не мог прийти в себя от изумления. Так вот откуда у подполковника эти страшные шрамы на руках! Это же следы ожогов. Гринько сжег тогда руки на костре…

Немного оправившись от смущения, Снежков с затаенным страхом, свойственным молодому автору, робко спросил:

— А здорово я приукрасил, отошел, так сказать, от жизни?

— Нет, не очень, — улыбнулся подполковник. — Только моя роль была куда скромнее. А так все правильно. — Он помолчал и сказал уже серьезно: — Большая просьба к вам: измените в повести мою фамилию. А то нехорошо получается…

— Почему же нехорошо? — запротестовал капитан Ткаченко. — По-моему, как раз все на месте. Зачем менять?

И Снежков согласился с начальником заставы. В самом деле — зачем менять? Пусть все остается так, как было.

В коридоре раздалась команда: «Взять оружие! Выходи строиться!»

На границу, как всегда, уходили очередные дозоры.