В кабинете наступила тишина – сразу стало слышно, что за окном монотонно стучит дождь. «Как он не понимает, – с отчаянием думал Степан. – Не могу я туда идти. Ни за что! Перестреляю же гадов!»

Он уже полчаса убеждал Ефремова, что не в состоянии вернуться в дом Тутышкина. Сознает, что надо. Теперь, когда его раскрыли, а это ясно как божий день, можно отлично сыграть на его мнимом неведении. Но Степан не в силах себя перебороть. Перед глазами стоят Ахмед и другие товарищи. Сколько хороших людей положили, гады!..

Ефремов надрывно закашлялся и отвернулся. На его впалых щеках проступили розовые пятна. Тыльной стороной ладони он вытер выступившие слезы и с виноватой улыбкой сказал:

– Бьет, проклятый, изнутри… Не обращай внимания.

Острая жалость резанула Степана. Ефремову явно хуже. Глаза лихорадочно блестят, кашляет почти беспрерывно, и всякий раз на платке остаются кровавые отметины. «Лечиться надо, Петр Петрович, на курорт бы вам», – сказал ему как-то Степан. Ефремов усмехнулся: «А мы и так с тобой на курорте. Чем наш Каспий хуже, скажем, Средиземного моря?» Потом помолчал и с тоской добавил: «Поздно. И не спорь со старшими, Корсунов, По таким делам я сам доктор. Тюремный университет прошел. Поздно! Только ты ни-ни… Насколько хватит – и ладно, – сказал негромко, но твердо. – Чем лежать на больничной койке, цепляясь за каждую минуту бесцельной жизни, лучше пользу делу приносить…» В этом был весь Ефремов.

– Дежурный, сообрази-ка нам чайку, – попросил Ефремов, приоткрыв дверь кабинета. – Да погорячее.

Все на оперпункте знали, что начальник любит обжигающе горячий чай, пьет вприкуску, чашку за чашкой.

Степана это покоробило. Время ли гонять чаи! Ефремов, по его мнению, выглядел чересчур спокойно и буднично, словно ничего не случилось: ни засады в горах, ни гибели многих достойных ребят, ни провала операции.

Дежурный принес кипяток и заварку. Ефремов достал из стола два куска сахара и несколько баранок.

– Подсаживайся ближе, Корсунов. Ничего нет вкуснее чая, да и взбадривает.

– Не хочу, благодарствую! – ответил Степан и демонстративно отвернулся.

– Напрасно отказываешься. – Ефремов налил заварку по крепче. – За чаем разговор получается другой. Чай даже Феликс Эдмундович любил.

Степан недоверчиво посмотрел на Ефремова: к чему клонит? Зря не стал бы Дзержинского вспоминать.

– Да-да, – подтвердил Ефремов, ломая баранку, – пред ставь себе, любил. Не понаслышке знаю, доводилось встречаться, Однажды вызывает меня на доклад. Здоровается и первым делом предлагает: «Давай-ка чайку, Ефремов, выпьем. Устал, вижу, с дороги, а чай взбадривает…» Я тогда действительно две ночи не спал, с юга на перекладных добирался. Как услышал эти слова, сразу от сердца отлегло: чаепитие – занятие дружеское.

Ефремов откинулся на спинку стула и продолжал с улыбкой:

– Понимаешь, я, пока шел, чего только не передумал. Докладывать-то нужно было начальнику войск, а тут говорят: Дзержинский мной интересовался… Пока по коридорам управления петлял, все свои грехи в уме перебрал. Не станет же Феликс Эдмундович просто так вызывать. Может, промашку дал в чем-нибудь?.. Мы тогда как раз атамана Серого доколачивали. Банду почти всю уничтожили, а сам он трижды из-под носа уходил. Ну, думаю, вот за это мне и всыплют.

Степан придвинулся к столу поближе. Ефремов отхлебнул несколько глотков чаю.

– Ну а дальше? Дальше-то как?

– А что дальше, – как можно безразличнее протянул Ефремов. – Доложил я обо всем Феликсу Эдмундовичу. Он внимательно выслушал, расспросил подробности дела. Потом дал задание. Вот, собственно, и все.

– А для чего вы рассказали мне эту историю? – насупился Степан.

Ефремов наклонил голову и посмотрел с хитрецой:

– Верно, Корсунов, не зря рассказал. Угадал. – И, сразу став строже, заговорил иным, суровым тоном: – Задание мне тогда Дзержинский дал не совсем обычное. Феликс Эдмундович попросил Серого непременно взять живым. Я попытался объяснить, что атаман очень осторожен, вооружен до зубов; при нем неотлучно следуют телохранители, отчаяннейшие головорезы. Разрешите кончить на месте, говорю, все равно его ж потом в расход? – Подперев щеку рукой, Ефремов горестно качнул головой. – Понимаешь, Корсунов, я не просто так говорил. Как раз накануне Серый двух моих товарищей убил из-за угла. Какие ребята были! Я с ними еще в Петроградской ЧК начинал; потом весь колчаковский фронт прошел. В каких только переделках не приходилось бывать – и ничего, выкручивались. А тут сразу обоих. Да я за них готов был этому гаду собственными зубами горло перегрызть.

Глаза Ефремова сузились от гнева. Даже сейчас, много лет спустя, старый чекист не мог ни забыть, ни простить гибели своих друзей.

– И что же ответил Дзержинский? – взволнованно спросил Степан.

Ефремов вздохнул.

– Он меня правильно понял. Конечно, говорит, терять товарищей тяжело. И нам нужно беречь людей, Ефремов. Но атамана Серого надо судить. Судить публично! Пусть народ видит, что представляют собой бандиты и как их карает Советская власть. Пусть все знают, что возмездие неминуемо. Тогда не появятся больше ни серые, ни антоновы, ни им подобные… Нужно взять бандита живым. Для дела нужно, для революции!

Степан давно понял, что сказал Ефремов Дзержинскому в ответ, но все же от вопроса не удержался. Начальник оперпункта пожал плечами.

– А как ты думаешь, Корсунов, что я мог сказать? – Он сделал паузу. – Только то, что сейчас скажешь ты: раз нужно – сделаю. А Серого потом судили. Принародно.