ПОБЕГ ИЗ АДА

1

Когда разведгруппа под командованием старшего лейтенанта Андрея Сухолиткова вышла из леса на покатый склон сопки, солнце ослепило глаза. Подступы к горной Чечне, недавно отбитой у боевиков пограничниками с помощью авиации, артиллерии и десантников, была буквально утыкана вершинками сопок, торчащими из сплошной «зеленки». И именно здесь где-то, по последним оперативным данным, скрывалась сейчас банда Мусы Мундована, одного из жестоких сподвижников Басаева. Через нее шло снабжение террористов новым оружием и взрывчаткой, доставляемыми из-за рубежа. На уничтожение группы и был послан отряд Андрея. Командир разведывательного батальона Псковской десантной дивизии, неделю назад командированного на два месяца в Чечню, так и сказал Сухолиткову, отправляя его в рейд:

— Вот тебе случай отличиться и восстановить былую славу бывшего лихого мента, которая у тебя была. Главное — скрутить башку этому проклятому Мусе. Надеюсь, ты справишься!

Подполковник всегда относился хорошо к молодому офицеру. И даже когда он проштрафился, не дал отчислить из батальона одного из лучших, как он считал, мастеров рукопашного боя. Комбат сказал, что лично займется воспитанием парня. Видно, испытывал к нему симпатию. Сухолитков попал в подчинение к комбату уже после того, как прошел долгий тернистый путь от курсанта училища МВД до заместителя командира разведроты. Но это длинная история.

Склон одной из сопок, куда вышла группа десантников, был на удивление «лысым». Андрей насторожился. В таких местах душманы нередко устраивали засады: местность уж больно хорошо простреливалась. Сухолитков послал вперед и на фланги разведчиков. Но те вернулись и доложили, что все чисто. Тогда Сухолитков решил идти напрямик. Так было гораздо ближе к предполагаемому месту дислокации банды Мусы Мундована. И это было его самой большой ошибкой. Едва разведчики вышли на открытое пространство, как по ним открыли ураганный огонь. Да не откуда-нибудь, а с деревьев, где засели «духи». Трех бойцов положили на месте. Остальные залегли в высокой траве и стали отстреливаться.

Так они попали в ловушку, причем, как сразу понял Сухолитков, заранее подготовленную. Андрей даже на мгновение растерялся. Откуда противник мог знать о маршруте их движения? О нем было известно лишь комбату и начальнику штаба, ну и, естественно, всем бойцам его отряда. Им он объявил, куда, зачем и как они следуют, перед самым выходом из лагеря. Конечно, у каждого была рация: разведчиков экипировали по всей форме. Неужели кто-то из своих передал эти сведения врагу? Сухолитков отказывался верить в предательство. Ребята были проверенные. Каждого он хорошо знал и готов был поручиться за его благонадежность. Но вот как не заметил «духов» его помощник прапорщик Сергей Васильевич Белый? Он же опытнейший разведчик и ходил с теми тремя бойцами, что Андрей посылал осмотреть местность кругом. Впрочем, что пенять на другого. Сам-то он тоже ворон ловил! Должен был увидеть, понять… Прежде всего командир в ответе за все, что происходит!

«Надо идти на прорыв, — подумал Андрей. — При такой активной перестрелке патронов хватит на полчаса боя, не больше. Но сколько людей может погибнуть…»

— Огонь нужно сосредоточить на правом фланге, — сказал лежащий рядом прапорщик Белый. Он был массивен и плечист, чуть ли на голову выше Андрея, которого тоже природа-матушка росточком не обидела.

«Не вижу смысла, — подумал Сухолитков. — „Духи“ как раз и ждут, что мы рванем сюда. Тут ближе всего к лесу».

— А зачем? — спросил он вслух.

— Так они нас здесь подловить захотят. «Зеленка»-то рядом. «Чехи» рассчитывают, что прорываться мы будем здесь.

«Думаем мы почти одинаково, — медленно отметил Андрей. — Только вначале прикинуть нужно, как говорится, прежде чем решиться. Может, прямо рвануть?»

Отстреливались десантники долго. Они оказались практически окружены и вырваться вряд ли могли. Душманов было намного больше, и вооружены они отлично. Да и позиция у противника удобнее. Они могли стрелять и вдоль поляны, и с деревьев, ее окружавших.

Несколько бойцов были ранены. И Андрей с горечью понял, что так он потеряет всех своих солдат. «Ну, что ж, — подумал он, — раз выпала такая доля, умирать, так с музыкой!» И решил поднять отряд в атаку. Может, хоть кто-то проскочит.

Видно, прапорщик, лежащий рядом, догадался, что решил командир. Он повернул к нему голову и сказал:

— А вон видишь прогалинку в лесу? И небольшая ложбинка туда ведет. Самое подходящее место для удара. Сосредоточим огонь на правом фланге, а на самом деле влево рванем.

«А прямо, наверное, лучше», — решил про себя Андрей.

— Надо оправдать их надежды, — послышался густой басок старшего сержанта Артема Воробейчика, лежащего чуть в сторонке. Он, очевидно, слышал их разговор. В бригаде все звали его не иначе как Воробей. И не только потому, что фамилия подходящая — Андрей был и вправду похож на птичку. Маленький, всегда взъерошенный, с острым горбатым носиком и серыми остренькими, всегда стреляющими глазами, он был подвижен, как детский волчок. Никто в бригаде не мог соревноваться с ним в скорости бега и метании ножей. Острый на язычок солдат мог обругать любого из друзей так, что тот слова против сказать не мог. Причем никогда не матерился.

«Ага, и этот туда же, — подумал Андрей, — неужели „духи“ такие дураки, что предусмотрели только эту лазейку?»

Андрей хотел высказать свои мысли вслух, но Белый опередил его:

— Вот видишь, командир, «архаровцы» все правильно рассчитали… Они просто заманивают нас. Хотят, чтобы мы ударили по лощине. — Помолчав, он добавил: — Не такие уж они хитрые, чтобы готовить нам двойной обман. Да ты не сомневайся, Андрей Иваныч.

Они давно были на «ты». Потому как не один раз бывали на боевых операциях еще в первую чеченскую войну, а однажды прапорщик даже, рискуя жизнью, вытащил раненого Андрея с поля боя. Да и в разведбат Псковской дивизии попали почти одновременно. Только Белый, в отличие от Андрея, прежде служил в погранвойсках, уволился, пожил немного на гражданке, но не понравилась ему жизнь спокойная, и пошел он на сверхсрочную. Ну а поскольку за ним числилось несколько задержаний нарушителей и был он хорошим следопытом, его направили к разведчикам. Он был женат, имел дочь, но к семье особой привязанности не выказывал, за что Андрей его поругивал. Сам он, Сухолитков, холостяк, вернее разведенный. Но о той давней своей женитьбе ему и вспоминать не хотелось, на что были свои веские причины.

Подумав, Сухолитков пришел к выводу, что его зам, так же как и Воробей, не совсем прав. «Духи» неплохо соображают. Но огонь на правом фланге надо все же усилить — пусть думают, что их уловка удалась. А рвануть нужно только вперед.

Он отдал соответствующую команду, добавив, что Белый с двумя бойцами будет прикрывать их, тем самым как бы подтверждая свое согласие с прапорщиком и старшим сержантом.

— Побольше шуму там! — усмехнулся Андрей.

— Да уж, дадим жару! — воскликнул Белый.

Солнце приближалось к зениту и припекало все сильнее. У некоторых из бойцов были уже пустые фляги. А пить хотелось все больше.

Сухолитков еще подумал, что пора, наверное, подымать людей, но тут сзади раздался шорох. Он обернулся и увидел рядового Романа Ряскова. Бойцы звали его Худым, каким он и был на самом деле. Высокий, под два метра, невероятно тощий, он мог есть за троих.

— Тебе чего, Рясков? — спросил Андрей у придвинувшегося к нему бойца. Ответить тот не успел. Кругом завизжали мины. По звуку Сухолитков определил, что у противника калибр оружия восемьдесят два, и подумал, что «духов» действительно снабжают неплохо. Взрывы становились все чаще, и Андрей понял, что им пора тоже начинать действовать, иначе многих перебьют и будет поздно. Он хотел вскочить, но тут совсем рядом разорвалась мина. Острая боль обожгла левую лопатку. Сухолитков ткнулся лицом в траву и потерял сознание.

2

Очнулся Андрей от сильной боли в левом плече. Она шла от нижнего конца лопатки к ключице. Значит, именно туда угодил осколок мины, разорвавшейся неподалеку. От тряски машины, в кузове которой их везли, — это была старая, довоенного выпуска трехтонка (как еще она сохранилась у «духов»), — боль усиливалась и спускалась по руке к локтю. Но дальше не шла, как бы удерживаемая бинтом, которым было крепко обмотано все плечо Андрея. В суматохе боя кто-то успел перебинтовать его и даже вколол промедол. Он хоть и был в забытьи, но укол иглы шприц-тюбика почувствовал.

В кузове их было всего двенадцать человек. Как ни горько это было сознавать, но пятеро, видно, погибли в последней схватке. И винить в их потере Андрей, кроме себя, никого не мог. Душманы оказались хитрее, чем он ожидал, ловушку устроили по всем правилам. Даже то, что десантники могут рвануть вперед, предусмотрели. Некоторых солдат накрывали сверху сетями, искусно замаскированными между ветвями деревьев, других выводили на заранее вырытые ямы, слегка прикрытые валежником. Разведчики падали в них и оказывались в руках бандитов. Но откуда «духи» все же знали о маршруте их движения? Эта мысль не давала покоя Сухолиткову.

Андрей обвел солдат в кузове повлажневшими глазами. Погибли отличные ребята: сержант Борис Пищулин — лучший снайпер роты; ефрейтор Семен Хорьков — искуснейший сапер; непревзойденный балагур Григорий Игорьков, со смешным прозвищем Перчик, и другие следопыты. Какие были люди! Шли за ним в огонь и в воду… У остальных, оказавшихся вместе с Андреем в плену, участь тоже была незавидной. Сухолитков знал, как ненавидят и издеваются над попавшими к ним федералами «духи», какие мучения приходится испытывать им.

Позади офицера примостились Гонец и Емеля. Рядовой Виктор Гонцов, разумеется, получил свое прозвище от фамилии. Он был лучшим радистом роты. Рядового же Якова Еремеева по прибытии в роту писарь, плохо расслышав его имя и фамилию, записал Емелей. Потом-то, разумеется, фамилию солдата написали правильно, но кликуха так и осталась за новичком. И он не обижался на нее. Был добродушным парнем, немножко увальнем, что, однако, не мешало ему быстрее всех преодолевать полосу препятствий. Оба бойца были рослыми ребятами, только у Гонца шевелюра была белая как лен, а у Емели темно-серая, точно присыпанная пеплом, и кудлатая. Он отличался еще и тем, что очень метко метал ножи на значительное расстояние, и их у него было не два, как у всех, а четыре, за что вначале он получал нагоняи от старшины роты. Но так было только вначале, пока не открылся его талант метателя ножей.

У Андрея не было сомнения в том, что их ожидает. Привезут в лагерь душманов, покажут соплеменникам, похвастаются: вот, мол, какой улов захватили. Поглумятся, конечно, и пустят в расход. Да еще могут и не расстрелять, а поотрубать головы, чтобы потом выставить их в лагере на кольях. Сухолитков видел фильмы такого рода — в батальоне их иногда прокручивали, чтобы люди знали, до какой жестокости доходит противник. Некоторые из молодых не выдерживали, покидали клуб. Таких потом отчисляли из батальона, как не способных быть разведчиками, которые должны иметь крепкие нервы и не бояться никаких трудностей. Их профессия самая опасная и увлекательная в армии. Недаром Сухолитков столько сил положил, чтобы перебраться из ментов в десантники. Ну и досталось же ему! И если бы не писатель Валерий Анатольевич Рощин… служить бы ему и сейчас в Приморье замполитом судебно-розыскной роты.

Среди пленных федералов — и Андрей знал об этом — попадались, конечно, и такие, кто не выдерживал издевательств и пыток. Они ломались, просили пощады и готовы были на все, лишь бы им сохранили жизнь. Душманы порой не казнили их и делали своими рабами. Они выполняли самую грязную работу и жили как в клетке, под постоянной угрозой смерти. Их и людьми-то трудно было назвать, скорее животными. Алексей был почти уверен, что уж его ребята на такое не пойдут — предпочтут гибель позору.

Машина шла по крутому серпантину. И чем выше в гору она поднималась, тем ухабистей становилась дорога. Кузов подбрасывало все чаще и чаще. А каждый резкий толчок трехтонки острой болью отдавался в месте ранения, туманил сознание. Прошлое мешалось с настоящим и вызывало такой калейдоскоп разных мыслей, что в них трудно было разобраться. Андрей видел себя курсантом Ленинградского политучилища МВД, когда носил погоны старшего сержанта. Именно в то время Андрей прочитал роман Валерия Рощина «Небо под нами» и стал мечтать о службе в десанте. Пошел в воскресенье в аэроклуб и записался в группу. Когда начались прыжки с парашютом, он бегал на них, отговариваясь свиданиями с девушкой, которой у него не было и в помине. Незабываемое это было ощущение — парить в воздухе с куполом парашюта над головой… Картинка менялась, и он видел себя уже лейтенантом милиции, хотя его грозились выпустить из училища рядовым. Андрей столько рапортов написал с просьбой перевести его в десантные войска, что начальник штаба сказал ему: «Будь моя воля, Сухолитков, я бы тебя в штрафбат отправил». И его послали не в Подмосковье, как намечалось вначале при распределении выпускников, а на Дальний Восток. И служил он там целых два года, гонялся за сбежавшими из зон зэками. Да так бы и остался, наверное, в той же дивизии внутренних войск и по сей день, если бы не подвернулся случай в лице все того же Валерия Рощина.

Силой воли Андрей заставлял себя сдерживать стон, рвущийся с его пересохших губ. Нестерпимо хотелось пить. Но все, что было у них, в том числе и фляги с остатками воды, у бойцов отобрали еще до отъезда с поля боя. А просить воду у бандитов было бесполезно — они бы только посмеялись. Поэтому Сухолитков крепче сжимал зубы и терпел, заставляя себя думать о чем-то хорошем. Но его было так мало в жизни. Вырос Андрей без отца — тот рано погиб. Мать работала уборщицей в детсаду. А детей было трое. Жалкая пенсия за отца и ее мизерная зарплата позволяли еле сводить концы с концами.

Друг уговорил Сухолиткова после призыва в армию поступить в политучилище МВД. Это так романтично, уверял он, выслеживать и ловить всяких бандюг! И он поддался на эти уговоры, о чем затем горько жалел. Особенно остро парень почувствовал, что выбрал неправильный путь, после прочтения книги «Небо под нами». Он понял, что именно в ВДВ надо было бы служить. Андрей всегда был романтиком, и мысль эта не просто захватила его, заставила действовать. Он собрал все книги о людях, служивших в этом роде войск, их было немного, и прочел их залпом. Однако после первого же рапорта о переводе получил от начальника училища такую взбучку, что потом долго не предпринимал попыток перевестись. Но он уже не мог противиться своему желанию. Написал рапорт начальнику войск. Его вызвали в штаб округа, и какой-то занудливый полковник сказал Сухолиткову:

— Ты с ума сошел, курсант! Знаешь, сколько государство потратило на твое обучение? Будь добр, расплатись. И вообще не валяй дурака! Служи, где приказано!..

Учился он отлично, поэтому и сделали замкомвзвода. И выпускные экзамены сдал блестяще, хотя была мысль в чем-нибудь напортачить. Вот только перед ребятами было стыдно. Они же знали его как облупленного. Сказали бы: «Эх ты, нас учил, ругал, а сам…» Нет, гордость сделать такое ему не позволяла.

Перед экзаменами у Андрея родилась одна нелепая, на его взгляд, мысль. А что, если обратиться к Валерию Рощину, может, он поможет? Он понимал всю безрассудность такого поступка. И все же после долгих раздумий решился. Вот тогда все пошло так, как надо. Но об этом сейчас, в плену, думать не хотелось…

Вскоре раздалась отрывистая команда:

— Стоп! Приехали!

И хотя слова были произнесены по-чеченски, Сухолитков понял их смысл. Он уже немного знал язык врага. Выглянув из-за борта, Андрей увидел широкую поляну и целый ряд палаток на ней. Кругом сновали вооруженные автоматами люди. Стало ясно, что их привезли в лагерь душманов.

3

Пленных выстроили в ряд вдоль длинного, сверху зазубренного дувала. Очевидно, это было единственное уцелевшее строение от маленького аула, располагавшегося здесь когда-то. Слева виднелись несколько тоже покореженных фундаментов от стоявших тут в давние времена домов. Дальше круто подымалась вверх одна из вершин горной Чечни. Около нее торчали несколько грязных палаток. Неподалеку паслись лошади. Здесь, вероятно, и находилась нынешняя база чеченского боевого отряда, напавшего на псковских разведчиков. Сухолитков как раз и рассчитывал привести сюда свою группу. Он это сразу понял, мысленно прикинув маршрут, обозначенный на его карте. Где-то в этом районе и должно было располагаться хранилище, где, по оперативным данным, складировалось оружие и боеприпасы с взрывчаткой, полученные недавно из-за рубежа. Это хранилище и следовало уничтожить разведчикам. До границы было рукой подать, а за ней сразу начиналось Панкийское ущелье, по которому нередко шли грузы для боевиков, в основном автоматы, пулеметы, снайперские винтовки и боеприпасы к ним.

Скаля зубы и громко разговаривая на родном языке, «архаровцы» толпой стояли перед пленными и со смехом тыкали в них пальцами. Прикинув, Андрей определил, что их не менее полусотни человек, в два с лишним раза больше, чем в группе, которую вел сюда Сухолитков. Следовательно, им было бы непросто проникнуть сюда и уничтожить склад с оружием. Но, если появилась такая возможность, что-нибудь можно было бы и придумать. Эх, как неудачно сложился их рейд! А все потому, что кто-то выдал маршрут движения десантного отряда. Не случись этого, они уж постарались бы выполнить задание. В арсенале разведчиков есть немало хитростей, чтобы выманить и объегорить врага. Но кто же, черт возьми, выдал их?!

Эта мысль продолжала мучить Андрея. На своих он никак не мог подумать. Это просто не лезло ни в какие ворота. И все же…

Из рядов «чехов» вышел невысокий, узкоплечий, с черной бородкой, обильно усыпанной сединой, человек. На голове его была белая чалма. И по тому, что одет он был в новенький красивый халат, а большие черные глаза смотрели властно и даже надменно, нетрудно было догадаться, что это и есть главарь бандитского отряда.

«Так вот ты какой, Муса Мундован», — подумал Сухолитков. Они сталкивались еще при штурме дагестанских ваххабитских сел Чабанмахи и Убдент. Муса и там командовал бандитами. Андрей знал об этом по оперативным данным, но вживую никогда его не видел. О непомерной свирепости чеченского вожака ходили легенды. Рассказывали, что он любил лично отрубать головы русским пленным. Его называли садистом. Поэтому Сухолитков представлял его детиной двухметрового роста со зверским лицом. А тут стоял обыкновенный мужчина с тонкой шеей и короткими руками. Лицо было некрасивым — толстые влажные губы, острый подбородок, выпирающие скулы.

Муса остановился пред толпой своих подчиненных и внимательно осмотрел пленных. Глаза его зло прищурились. Он неторопливо подошел к стоящему на левом фланге рядовому и, усмехнувшись, выхватил из ножен висевший на боку короткий меч. Движения его были быстрыми и по-кошачьи ловкими. Резким сильным ударом он рубанул солдата по шее. Голова того упала в траву и покатилась, а тело, брызжа вверх фонтанами крови, стало медленно сползать по глинобитной стене вниз.

Строй пленных дрогнул. И скомандуй сейчас Андрей: «Вперед!», его безоружные солдаты, не раздумывая, ринулись бы на хорошо оснащенных для боя бандитов навстречу своей гибели. Но он прекрасно понимал всю бессмысленность такой попытки и сдержался. Может, еще представится другая, более подходящая для них возможность?

Став перед пленными, Муса сказал на ломаном русском языке:

— За малейший неповиновение каждого вот так же голова с плеч долой, — ткнул он пальцем с дорогим золотым перстнем в труп солдата. — Делать, что приказ будет, и не нарушать! — Мундован перевел взгляд на Сухолиткова. — Это особенно относится к вас, господин старлей! Вы остаетесь главой команда и будете иметь особый задание. Выполните, сохраните жизнь себе и своим подчиненный.

Теперь Андрею все стало окончательно ясно. Уж если Муса знает его звание, а наверняка и фамилию, значит, сомнений больше не оставалось — среди них есть предатель. Благодаря ему они и попали в плен. Иначе этого никогда бы не случилось. Но кто он? Сухолитков посмотрел в сторону своих солдат. Каждый был проверен в деле. И он, пожалуй, за любого мог поручиться. И все же… Андрей переводил взгляд с одного на другого, но заподозрить кого-либо не мог.

С Сергеем Васильевичем Белым они побывали в таких переделках, из которых порой и выбраться было невозможно, но они всегда находили выход. Старший сержант Артем Воробейчик и ефрейтор Олег Барабанов недавно еле выскочили из вражеского кольца. Отряд, в котором они тогда числились, сумел пробиться к своим, потеряв треть своего состава. Виктор Гонцов, Яков Еремеев и Борис Пищулин тоже попадали в такие переплеты, что трудно себе представить, и показали себя мужественными, презирающими опасность и смело идущими на риск во имя победы бойцами. Виктор Гонцов, как лучший радист отряда, был всегда рядом с Сухолитковым, держал связь с командованием, и Андрей знал его как облупленного. Да и стрелял тот отменно, не раз снимал вражеских снайперов. Так кто же?.. Не могла же информация о разведчиках, вышедших как раз на поимку банды Мусы Мундована и захвата ее оружейного склада, передаваться «чехам» с неба Аллахом?!

Однако, сколько Андрей ни прикидывал, как бы подробно ни анализировал действия подчиненных, ответа на свой проклятый вопрос он не находил. Предателя среди них, по его мнению, быть не могло. А он все-таки был! Начальник штаба с комбатом стояли вне всяких подозрений.

Пленных спустили по лестнице, которую тут же убрали, в большую вырытую круглую яму с утрамбованным земляным полом, сверху надвинули металлическую решетку. Видно, у чеченского отряда тут была специально устроенная камера для пленных федералов. Бежать отсюда не представлялось никакой возможности. Тем более что сверху, и они это прекрасно видели, ходил часовой, охранявший их.

— Да, из этой ямочки не драпанешь, — сказал Белый с кривой усмешкой, осматривая отведенное им помещение. — Тут мы и подохнем!

— Нечего раньше времени Лазаря петь, как у нас в Сибири говорят, — возразил Воробей.

— А ты бы помалкивал, старший сержант, — заметил добродушно прапорщик. — И без тебя тошно.

— Но они же не будут нас тут вечно держать, — сказал ефрейтор Николай Мальков.

— Малек прав, — отозвался из угла рядовой Павел Донцов. Он никак не мог удержаться от того, чтобы не вступить в спор. Недаром все же его окрестили «Верещалкой». — Они бы нам всем головы поотрубали, если мы им не были нужны.

— Непременно заставят вкалывать до седьмого пота, — подал голос Григорий Горьков. — Может, рыть что заставят. Лопаты в руки дадут. Чем не оружие?

— Ну да, тебе еще бы «АК» в белые рученьки вручили, да патрончиков к нему, — насмешливо проговорил ефрейтор Олег Барабанов. — Вот тогда бы ты развернулся.

В голосе Барабана слышались не только иронические, а и нравоучительные нотки. Побеждавший на всех соревнованиях по армейскому и рукопашному бою здоровенный солдат привык разговаривать с товарищами немного покровительственно и подтрунивать над ними.

— Хватит вам препираться, — поморщился Белый.

Солдаты послушно замолчали. Прапорщика не то что побаивались — уважали. Он был намного старше их. Бойцам нравилось, что прапорщик ни на кого не кричал, даже если кто провинился; говорил баском с уважительными нотками в голосе и только по виду был строг. На самом-то деле самым строгим наказанием у него был выговор или в самом худшем случае — наряд вне очереди. Действовал он больше убеждениями, и его все слушались.

О себе Белый никому никогда не рассказывал. И разве только Сухолитков знал, что раньше прапорщик служил на одной из северных застав, задержал несколько нарушителей и был награжден медалью «За отличие в охране государственной границы».

Недавно, побывав пару раз в Чечне и чуть не попав в руки к бандитам, Белый подал рапорт на увольнение. Андрей этому очень удивился. Но, когда спросил о причинах такого решения, получил не очень внятный ответ. Хочет, мол, пожить в деревне, на земле, помириться с женой, с которой, как оказалось, он был в ссоре. Но Сухолитков почему-то ему не очень поверил. Он знал, как привык и привязан к воинской службе Сергей Васильевич. Причина была в чем-то другом.

Вверху загремела отодвигаемая железная решетка, и кто-то громко спросил:

— Кто тут у вас старлей? Выходь!

— Видно, жил в городе, научился по-русски болтать, — не удержался от комментария Верещалка. Андрей с досадой подумал: «Нашел время зубоскалить».

— А что нужно? — спросил Белый.

— Шеф до себе кличет. Подымайсь живо. Мундован не любыт ждати.

— Видать, хохол, — снова не удержался от комментария Верещалка.

— Кончай балаболить! — прикрикнул на него старший сержант Воробейчик.

— Ну, давай швыдче! — раздраженно загремел все тот же голос, и сверху спустилась лестница.

— Иду! — крикнул Сухолитков, подымаясь с земли, и подумал, что Донцов наверняка прав. Старлей уже встречал здесь, в бандах «чехов», украинцев. Их, конечно, привлекали «зеленые», которыми им платили за кровь. Да и неприязнь к русским, особенно среди «западенцев», играла свою роль. «Но зачем Муса меня к себе требует? — задал Андрей себе мысленный вопрос. — Определенно какую-нибудь пакость готовит». Ничего хорошего он от главаря бандитов не ждал.

В большой палатке у обрывистой скалы на красиво расцвеченном в темно-красные тона ковре стояли всевозможные яства: дымящийся плов, фрукты, шашлыки. На нем сидели человек пять, видно, верхушка банды. Посередине восседал сам Муса.

Лицо Мундована оставалось все таким же надменным и некрасивым. Вот только в бороде седины оказалось больше, чем это виделось Андрею там, на площадке перед пленными, где главарь бандитов лично отрубил голову рядовому Ряскову. Да и щеки были не так гладко выбриты, как тогда. И под глазами залегли темные круги. «Походная разбойничья жизнь все-таки не сахар, — не без злорадства подумал Сухолитков. — Даже на личности человека, которому все дозволено, оставляет свои следы».

Однако от взгляда на яства, расставленные на ковре, у него потекли слюнки. Ведь с тех пор как они попали в плен, во рту у него, как и у остальных разведчиков, не было ни маковой росинки.

— Ну как, Андрей Иванович, тебе у нас живется? — спросил с ухмылкой Муса, вытирая жирные багровые губы рукавом дорогого халата.

— Вы бы хоть воды нам дали, — дерзко ответил Андрей, не без удивления отметив, что Мундовану известны даже его имя и отчество. Значит, все его догадки насчет предательства кого-то из своих верны на все сто процентов.

Муса нахмурился.

— А ты как думал, нашим воинам, попавшим в ваш проклятый лагерь, деликатес дают? — язвительно спросил он. — Вот и терпи, на своей шкуре почувствуй, каково нашим приходится в ваш подвал.

— Но уж пить им дают, — ответил Андрей.

Муса еще больше нахмурился и что-то сказал на родном языке одному из сидевших на ковре сподвижников. Тот поспешно встал и вышел из палатки.

— Вот ты, старлей, — резковато заговорил главарь бандитов, — терпеть должен. Как и бойцы твои. Вам нужно делать большой ответственный работа. Выполнишь ее, будешь жить. А нет работа в срок, извини, будет как с той солдат голова рубить. Так нам повелел Аллах.

Он огладил бороду, расправил плечи и что-то прошептал. Видимо, молитву. Затем встал; за ним поднялись и другие, сидевшие на ковре. Трапеза, очевидно, была закончена.

— Иди за мной, старлей! — распорядился Муса и вышел из палатки. Андрей последовал за ним в окружении тех, кто был на обеде с главарем. Все они были вооружены не только пистолетами, но и красиво украшенными кинжалами, это, конечно же, говорило о том, что они занимают в отрядах положение не рядовых бойцов.

Они обогнули вершину горы, на пологом склоне которой был разбит лагерь бандитов, и, когда у подножия снова начался лес, остановились напротив отвесно вздымающегося склона. Издали казалось, что он ровный, как бильярдный стол, но, приглядевшись, справа можно было заметить ложбинку, поднимающуюся кверху и поросшую мелким кустарником. Возле нее они и стояли. Здесь была небольшая пещерка.

— Вот тут рыть станем, — сказал Мундован. — Глубоко и далеко. Сперва ход с поворотами делаем, потом зала большая. Тебе понятно, старлей?

Он выразительно посмотрел на Сухолиткова и продолжил:

— Даю семь сутка на выполнение задания. — Муса выразительно посмотрел на Андрея. — Делать будем — жить станем. А если нет… — Он провел ладонью по шее. — Сам понимаешь, старлей, какой конец ждет. Так что стараться надо.

Андрей сразу сообразил, что тут хотят сделать склад. А раз так, то «чехи» никогда их не отпустят, поскольку разведчики будут знать местонахождение хранилища. Следовательно, обещания Мусы — пустые слова. Однако говорить об этом вслух не стал. За семь отпущенных им дней многое может измениться. Уж он-то постарается! Вместо этого офицер сказал:

— Трудно будет все это соорудить за столь короткий срок.

— А ты, как говорят русские, старайся.

— Понятно дело. Только нам потребуется шанцевый инструмент: лопаты, кирки, ломы, мотыги.

— Дадим. Только мало-мало, — усмехнулся командир ваххабитов.

Муса, видно, понял мысль Сухолиткова. Шанцевый инструмент тоже может быть оружием. Он был умен, этот предводитель бандитов.

Чуть наклонив голову, Муса произнес серьезным убеждающим тоном, вероятно, желая, чтобы русский поверил его обещаниям:

— Моими устами говорит Аллах!

Эта клятва, был уверен Андрей, ничего для ваххабита не значила. Однако спорить он не стал: бесполезно.

— Почему не говоришь, старлей? — сердито спросил Муса. — Клятва моя не веришь?

Сухолитков понял, что дальше молчать опасно.

— Нет, господин, — ответил он. — Мы понимаем вас. А работать с лопатой, киркой и ломом нам привычно. Только вот срок уж больно короткий. Грунт-то каменистый. Его трудно долбить.

— Семь дней, больше нет! — отрезал Муса.

И все окружающие закивали, как бы подтверждая его слова. Мундован обернулся к одному из сопровождающих и что-то быстро сказал. Тот в знак согласия склонил голову и засеменил к лагерю. Муса посмотрел на часы и сказал, обращаясь к Андрею:

— Время пошло. Инструмент сейчас вам будут приносить. Но у нас только лопаты имеются. Носилки сами делать будете. Начинайте!

4

Грунт оказался не таким каменистым, как представлял себе Андрей. Лишь изредка попадались гранитные глыбы небольших размеров. Их нужно было обкапывать и потом выдирать вручную, что замедляло темп работ. Землю вытаскивали носилками и сваливали в овраг неподалеку.

Охрана была солидная: два автоматчика, курсирующих туда и сюда, и два надсмотрщика с бичами. Ежели кто начинал трудиться, по их мнению, медленно, его подгоняли ударами скрученных ремней. На спинах от них оставались багровые полосы, которые долго потом ныли, не давая ложиться на спину.

Кормили их практически раз в день: утром давали только воду, и лишь вечером полагалась похлебка и какая-нибудь каша с микроскопическим куском хлеба. Изредка, уже в сумерках, пленным бросали обглоданные кости, на которых остались кусочки мяса. Сухолитков полагал, что делается это для забавы, потому что сверху на них, подсвечивая фонариком, глядел с десяток бандитов. Видно, надеялись увидеть, как русские дерутся из-за кусочков мяса, специально оставленных на костях. Андрей понял, какого типа развлечения ждут бандиты, поэтому приказал Белому собирать кости, тщательно очищать их от мусора, а затем распределять между бойцами. Вскоре эти забавы прекратились. Боевикам не понравилось то, что федералы не рвут куски мяса друг у друга. Иногда давали селедку. Ели ее, конечно, с жадностью, но зато потом ужасно хотелось пить, а вода была дефицитом. Люди мучились от жажды. И тогда Андрей сказал охраннику, чтобы тот передал шефу: если им не дадут воду, работать они не смогут. Как ни странно, но это подействовало. Со следующего дня их в полдень водили на десять минут к ручью, протекавшему неподалеку от лагеря. Там можно было не только напиться, но и умыться.

Работа продвигалась медленно. Руководил ею старый, изъеденный морщинами чеченец, очевидно, в прошлом имевший отношение к подобным делам. Наблюдая, как трудятся солдаты, он частенько недовольно цокал языком, а иногда сам брал в руки лопату и показывал, как нужно копать. Выражая недовольство, он, правда, никогда не бил пленных. Зато уж надсмотрщики старались вовсю — плети свистели частенько.

Сухолитков давно понял, что новый склад делается в ином месте потому, что старый рассекречен — недаром же туда послали его группу. А вот о местонахождении нового никто не должен знать. И это лишний раз подтверждало, какая участь их ждет по окончании работ. «Чехи» ни за что не оставят свидетелей в живых. Значит, надо было что-то предпринимать.

Ночью, обдумывая еще и еще раз все происшедшее с ними, он понял, что нужно найти способ бежать. Ну, хотя бы сделать попытку побега. Лучше погибнуть в бою, чем от меча чеченца. Но кому можно довериться, если среди них есть предатель?.. Кто это?.. Кто?.. Сотни раз задавал он себе этот вопрос и не находил ответа. Надо бы хоть передать своим в Ханкалу, где у «чехов» новый склад. Но даже этого сделать они не смогут — рации-то у них нет…

Всеми этими мыслями он решил поделиться с единственным человеком, которому доверял безоглядно, — с прапорщиком Белым. Когда все уже храпели, он придвинулся к нему и высказал шепотом то, что накипело на душе. Белый выслушал его внимательно и тихонько ответил:

— Верно мыслишь, командир. Я за побег — обеими руками! Надо попробовать. Времени-то у нас осталось в обрез.

— Да уж, сроки приближаются.

— А что, если завтра рвануть? Ночью. Один станет на плечи другому, двое вынырнут из ямы, снимут часового. И вперед!

— Что ж, план неплохой. Давай его и осуществим. Только ты пока никому об этом не говори.

— Понимаю, командир.

Так и было решено. Однако наутро Сухолиткова прямо с работы повели к Мундовану. За Андреем пришел специальный посланец и, хмурясь, знаком приказал следовать за ним.

Муса встретил старлея хмуро. Посмотрел сверлящим взглядом в упор и отрывисто сказал:

— Плохо работаете! — Нагнул голову, сделав паузу, рыгнул и пролаял: — Мой задание не выполнять! За это нести наказание будете. Теперь спать пять часов. Больше нет! Даю еще два день. Не закончишь, как говорят русские, пенять на себя станешь. По одному каждая день казнить станем. Все. Иди!

Сухолитков не сомневался, что Мундован выполнит свое обещание. И он подумал, что они с Белым решили правильно. Если есть еще у людей силенки, надо не откладывать попытку побега. Весело ж сегодня «чехам» ночью будет! Он не сомневался в своих бойцах. Пойдут за ним, не дрогнут. Ну а уж там, куда кривая вывезет.

С этими мыслями Андрей попытался уснуть. Но сон не шел, хотя отдохнуть пару часиков не мешало бы. Сейчас, когда в лагере противника еще не спят, начинать что-либо делать было преждевременно. Если уж «рвать когти», то перед рассветом, когда «чехи» особенно крепко спят. Да и часовой наверху может задремать, что было бы им только на руку. Легче будет снять его. И тогда у них будет уже хоть один автомат. Ну а остальное оружие придется добывать в бою. А еще старлей подумал о том, что сделал правильно, ничего пока не сказав людям о побеге. Предатель находится среди них и может оповестить бандитов о намерении пленных.

Не спалось не одному Андрею. Артем Воробейчик тоже не мог сомкнуть глаз. По тому, как совещался командир со своим помощником, он понял: что-то готовится, и нешуточное. Наверняка побег. А может, еще что?.. Ему вообще весь сегодняшний день было не по себе. А в таких случаях Артему всегда хотелось поговорить с друзьями, рассказать им какие-нибудь байки. Но приходилось рот держать на замке. Днем они работали без передышки, а вечером друзья так уставали, что, поев, мгновенно засыпали. Все жилы выматывала эта проклятая работа, которой не видно было конца.

Воробейчик ворочался и заснуть, как ни пытался, не смог. Эх, жаль, поговорить не с кем! Хоть бы одного собеседника заиметь. Он мог часами рассказывать всякие забавные истории, спорить, отстаивая свою точку зрения. Откуда у него появилась такая говорливость, он точно не знал, но догадывался. Все началось с детских забав. Вырос он в Подмосковье, в небольшом селе Удельное, которое разве только на крупномасштабной карте обозначено. Во всяком случае, на плане, висевшем в кабинете самого главы, как они называли бывшего председателя райсовета, а ныне главы районной администрации, оно значилось, и довольно крупными буквами, чем они, мальчишки, даже гордились.

В первых классах Артем — его уже тогда прозвали за хлипкость телосложения Воробьем — был одним из самых отстающих учеников, еле переползая из класса в класс. И не потому, что не учил уроков. Просто он не умел излагать прочитанное. Мать его была колхозницей, а затем артельщицей и работала в поле. Отец сгинул, уехав в Донбасс на какую-то шахту.

Мать очень страдала из-за того, что у нее растет такой непутевый сын. Слова лишнего не скажет, толково ответить на уроке по литературе или физике не может. Артем и сам крепко переживал, что стал таким неудачником, чуть ли не последним в классе учеником, хотя много читал и знал больше своих сверстников. Библиотекарша в школе даже удивлялась, слыша плохие отзывы об ученике Воробейчике, ведь тот через каждые два-три дня приходит к ней за новой книжкой. Она даже подумала было, что он не раскрывает страниц выданных ему книг, ходит в библиотеку лишь для того, чтобы показать, что много читает. А он же, что называется, «проглатывал» том за томом и познавал все больше и больше.

Все выяснилось однажды на уроке литературы. Речь зашла о романе Булгакова «Мастер и Маргарита», который Артем только что прочел. Никто из учеников толком ничего об этом произведении не мог сказать. Зато Артем неожиданно разошелся, рассказал о героях романа, их поступках — словом, четко изложил сюжет книги. Все были поражены, и в первую очередь учительница.

— Так вот ты какой, Воробейчик, — сказала она с легким упреком. — Оказывается, у тебя дар рассказчика. Что ж ты раньше-то молчал? Или смелости не хватало?..

Что мог ответить Артем? Он только покраснел и не ответил. Зато с тех пор он уже не был в числе худших. И даже признанная в классе красавица Катя стала обращаться к нему с вопросами, чем сразу повысила его авторитет в глазах мальчишек. А он продолжал быть книгочеем. И теперь уже на уроках литературы рассказывал фрагменты прочитанных книг. Да и по другим предметам дела пошли получше. А разные байки, которые он вычитывал в книгах, товарищи слушали раскрыв рты. Да и Катя стала его девушкой и нередко просила поведать ей что-нибудь интересненькое. А она уж передавала это другим девчонкам, нередко выдавая за свое, раскопанное в старинных фолиантах. Артем на это не обижался, только посмеивался.

На проходившей в восьмых-десятых классах литературной олимпиаде он занял первое место. За ним утвердилась слава непревзойденного рассказчика. И вскоре Воробейчик был избран секретарем молодежной организации школы. Ее, вместо комсомольской, в 1991 году предложил создать завуч. У Артема была отличная характеристика, и его в военкомате сразу же определили, как он и просился, в десантные войска. Да не куда-нибудь, а в разведку, чем Артем очень гордился.

И другие бойцы в эту ночь, точно чувствуя приближение решающих событий, думали каждый о своем. Николай Мальков вспоминал своего старого деда, которого страшно любил. Тот вернулся с войны полным кавалером ордена Славы. Позже он много рассказывал о том, что пережил. Он два года пробыл на фронте сапером. Однажды одним фугасом уничтожил больше тридцати гитлеровцев.

Дело было в Виннице в то время, когда наши войска уже подходили к городу. В одном казино, по оперативным данным разведки, собирались по вечерам немецкие офицеры, большие любители пива и повеселиться. Это были в основном «тыловые крысы»: интенданты, обозники, работники госпиталей. Старшина Мальков, пробравшись со своими подчиненными в тыл врага, подложил в казино мину большой мощности, управляемую дистанционно. Когда кутеж был в разгаре, он взорвал ее, а потом они с большим трудом избежали облавы, которую немцы устроили на русских диверсантов. А сколько он подорвал мостов, пустил под откос вражеских воинских эшелонов — не счесть!

Дед, собственно, и привил Николаю любовь к своей профессии. Тот с детства решил, что станет сапером, и отец одобрял его выбор. А вот мать была решительно против.

Чтобы примирить родителей, Николай попросился в десантники, куда его и направили. Он имел второй разряд по боксу и третий по борьбе в легком весе. В Псковской же дивизии его сразу определили в разведбат. А в нем он уже стал-таки сапером, пусть и нештатным (по штату было не положено), зато по призванию. Потому как знал отлично все взрывные устройства. Так и сбылась его мечта.

О своих дорогих родителях и родственниках вспоминали в ту ночь и ефрейтор Олег Барабанов и сержант Борис Пищулин, рядовые Павел Донцов и Виктор Гонцов. Каждый живо представлял себе отца, мать, у кого они были, братьев и сестер. Солдат всегда бережно хранит в своем сердце память о доме. А пленные понимали, что едва ли им удастся вернуться домой. И еще думалось о девчатах, с которыми были близки, а некоторые даже мечтали соединить с ними свою жизнь.

Практически у всех осталась на родине своя зазноба, ждавшая его возвращения, писавшая теплые письма далекому другу. Особенно остро переживал разлуку со своей любимой Яков Еремеев. Перед призывом в армию он только женился. Родители Али были, правда, против. Они считались в городе очень состоятельными людьми: отец работал в управлении крупного банка. А Яков был из бедной семьи. Отца у него не было, мать же трудилась няней в детсаду. Они долго добивались разрешения Алиных предков на брак, а не добившись, поженились тайно. До призыва Еремеева в армию провели вместе не более десяти ночей, но зато с результатом — жена недавно написала, что беременна. Теперь Яков думал о том, увидит ли он свою дочь или сына. Он почему-то хотел, чтобы это была девочка. Яков бы ее на руках носил, пел песни, которых знал превеликое множество. Да и голос у него был приятный и хорошо поставленный — не зря же он проучился два года в музыкальной школе.

А вот Роман Рясков почему-то вспоминал свое первое место службы. Вначале он служил на границе, причем в Заполярье. Старшина заставы был добрейшим человеком и доставал для солдат все, что мог. А мог он многое, потому что был знаменит, награжден двумя медалями «За отличие в охране государственной границы». И когда Роман, преследуя нарушителя, порвал кирзовый сапог, старшина без промедления привез ему из отряда новые сапоги, только уже хромовые, как подарок за отличную службу. А после реорганизации и сокращений погранвойск, переданных в ФСБ, Ряскова перевели в армию. И он душой прикипел к десанту.

С этими мыслями Рясков и заснул. И приснились ему нынешние сослуживцы-десантники, только почему-то на родной пограничной заставе…

5

Несмотря на свой же строгий приказ отдыхать и набираться сил, Сухолитков тоже долго не спал. Он понимал, как мало шансов у них на побег. Нет, кое-кто, конечно, уйдет, тут сомнений быть не могло. Но многие полягут в этом ночном бою.

У них же нет оружия. Будь у них хотя бы пара автоматов, они бы показали «чехам», чего стоят разведчики десантуры! Единственно, на что надеялся Андрей, — так это на внезапность их действий. Бандиты наверняка думают, что бойцы сломлены и ни на что решительное не способны. Бдительность у них уже не та. Поэтому прорыв и возможен. А ежели ему удастся, пусть даже с небольшими потерями, вернуться в часть, то уж звездочку ему наверняка вернут. Он до сих пор не мог смириться с тем, что был разжалован из капитанов в старшие лейтенанты. Очень надеялся вернуть себе прежнее звание и пойти дальше по служебной лестнице. Комбат так, видно, и рассчитывал, посылая Сухолиткова на это серьезное задание. Вообще-то он относился к Андрею хорошо и тоже был недоволен суровостью понесенного тем наказания. А все началось еще там, в училище.

После того как Сухолитков познакомился с писателем Валерием Рощиным и тот в конце концов, после долгого их разговора о жизни и судьбе человека, пообещал помочь Андрею, он вернулся в Питер окрыленным. А вдруг поможет?.. Правда, на другой же день его вызвал к себе заместитель начальника училища и сказал:

— Вот что, старший сержант, я не думал, что ваша дурь зайдет так далеко. Из МВД вы никуда не уйдете. Скоро же выпускные экзамены. Вы что, хотите выйти из училища без офицерского звания? Так мы можем это сделать. К тому же вы член партии. И вас привлекут еще и по этой линии. Идите и больше не дурите!

Что ему оставалось делать? Завалить экзамены? Нет, он на такое не способен. Выпустили Сухолиткова из училища все-таки лейтенантом. Наверное, рассчитывали, что, став офицером, он образумится, как сказал заместитель начальника училища, «выбросит дурь из головы». Но вот служить направили не в Подмосковье, а на Дальний Восток, в один из самых отдаленных гарнизонов. В наказание, значит. И стал он служить в судебно-розыскной роте. Обязанности свои выполнял строго. В дивизии его хвалили, ставили в пример, но удовлетворения от службы он не испытывал. Снова подал рапорт на имя начальника политотдела с просьбой о переводе в десантные войска, и опять началась та же кутерьма. Его вызывали разные чины, беседовали — иногда мягко, но чаще резко, зло, не допускающим возражения тоном. Он все стерпел. Но от своего не отступил. Лейтенанту Сухолиткову ни за что ни про что влепили два взыскания — выговор и «неполное служебное соответствие». Причины-то были пустячные. Он и это перенес. Но в душе накапливалась обида. Человек к чему-то стремится, а ему подрезают крылья.

Так продолжалось до тех пор, пока в командировку от газеты «Красная звезда» не приехал писатель Валерий Рощин. О чем уж он говорил с начальником политотдела и самим командиром дивизии, Андрей не знал. Но с тех пор отношение к нему переменилось. А Рощин перед отъездом сказал ему:

— Вот что, Андрей, напиши-ка ты письмо на имя начальника отдела кадров Вооруженных Сил. — И дал точные его координаты, а потом добавил: — Только это должен быть не сухой рапорт, а слезная просьба, обращение к нему как к депутату Верховного Совета СССР, коим он является. Это должно быть обращение к избраннику народа.

Сухолитков, конечно, сразу догадался, о какой жалостливой «струне» идет речь, и пообещал, что напишет письмо. Но как-то не по душе было плакаться. К этому времени он уже имел в аэроклубе тридцать прыжков с парашютом. Прежде чем взяться за перо, Андрей долго раздумывал над тем, что будет писать. Он все же написал письмо, только не такое уж жалостливое, как просил Рощин. Но прежде произошло еще одно знаменательное событие.

Из стрелкового полка, стоявшего неподалеку от Владивостока, дезертировал солдат. Ушел он прямо из караула, прихватив с собой оружие и пару снаряженных патронами магазинов к нему. И это было опасно. Дезертир мог пустить оружие в ход, что вскоре и случилось. Застрелив шофера легковой машины, он захватил автомобиль, и теперь его трудно было догнать. Судебно-розыскная рота, естественно, была немедленно поднята в ружье. Наперерез беглецу сразу же отправилась группа старослужащих, наиболее обученных солдат во главе с Сухолитковым. Командир был в отпуске. Но даже если бы он был на месте, все равно бы на поимки беглеца отправил своего замполита. Ленинградское училище МВД считалось очень престижным. Выпускников его высоко ценили, особенно в таких отдаленных местах, куда редко кого из них посылали служить. К тому же Андрей уже зарекомендовал себя с лучшей стороны.

Поисковая группа выехала на стареньком автомобиле наперерез дезертиру. Вскоре они нашли брошенную им легковую угнанную машину — у нее кончился бензин. Беглец скрылся в лесу, который и пришлось прочесывать с риском нарваться на пулю. Вряд ли он пожалел бы кого-нибудь из преследователей. Срок заключения за дезертирство и убийство водителя легковушки ему грозил немалый. А беглец, как выяснилось, уже побывал на «зоне» за грабеж и знал, как там несладко.

— Учтите, что в том районе идут большие войсковые учения, — предупредил по рации Сухолиткова ротный. — Так что будьте осторожны, своих не постреляйте. И еще: беглец, по-моему, идет к китайской границе. Так что свяжитесь с пограничниками.

— Будет сделано, — ответил Андрей и приказал радисту наладить связь с ближайшей заставой.

Справа неподалеку от них располагался аэродром, где стояли самолеты, вокруг которых суетились солдаты, явно десантники. Вокруг них лежали ровными рядами парашюты.

— По-моему, ребята в полет собрались, — сказал замкомвзвода, помощник Андрея в этой операции. — Вот бы взяли — и подбросили нас! Вмиг были бы дома.

— Такого распоряжения им никто и никогда не даст, — ответил Сухолитков. — У них своя епархия. И потом, это дорогое удовольствие.

Решив сократить путь, они поехали по краю аэродрома. Но их тут же остановил какой-то майор и сказал, что посторонним передвигаться тут запрещено. Сухолитков представился ему по всей форме и коротко сообщил о случившемся ЧП.

— Да, неприятная история, — сочувственно сказал майор. — Но сюда-то вы зачем?

— А мы подумали, не поможете ли вы нам, — вылез из-за спины Андрея неугомонный сержант. — Вы ж наверняка до Уссурийска летите? Вот и поспособствуйте обогнать беглеца. Возьмите нас на борт.

— Так там же самолеты приземляться не будут! Выбросят только группу парашютистов — и полетят на север…

И тут у Сухолиткова мелькнула мысль, что раз выбрасывается небольшая группа, то это разведчики, и он может с ними десантироваться. Тогда уж определенно опередит дезертира. А в Уссурийске он может связаться с милицией, и она даст ему людей на поимку беглеца. Андрей высказал свою просьбу майору, зная, что запасной парашют всегда найдется. Тот усмехнулся — прогуляться, мол, желаете, товарищ старший лейтенант?

— Это же для пользы дела! — горячился Сухолитков. — А прыгать я умею. Честное слово!

Выхватив из кармана значок парашютиста с цифрой тридцать, Андрей показал его майору. Тот уважительно посмотрел на Сухолиткова и с сожалением сказал, что все равно не может разрешить, не положено, мол.

— Но ведь поимка дезертира — наше общее дело, — снова ввернул неугомонный сержант. — Разве не так?

Майор почесал затылок. Замкомвзвода-то был прав, но ведь инструкция же запрещает… Однако и помочь розыскникам ему, видно, хотелось. Он понимал, что они тоже выполняют свою боевую задачу, подвергая себя опасности. Посмотрел на стоящего перед ним Сухолиткова, покачал укоризненно головой и махнул рукой: ладно, мол, валяйте.

Андрей приказал сержанту посадить людей в машину и гнать в Уссурийск поскорее. Сам же направился вместе с майором в сторону самолета, вокруг которого суетились разведчики.

Полет продолжался минут сорок. За это время Андрей успел познакомиться и с командиром десантников — молодым лейтенантом, и с задачей, которую тому предстояло выполнить. Она была довольно сложная. Оказавшись в тылу условного противника, разведчикам нужно было установить точное расположение его резервов и позиции дальнобойной артиллерии. При этом и себя не обнаружить. И все это сделать за сутки, до наступления «красных». Сухолитков подумал, что такой объем задачи, пожалуй, под силу роте, а не взводу, и разведчикам придется туго. Но его дело было сторона. У него имелась своя цель.

Прозвучала команда: «Приготовиться!» Солдаты начали поправлять оружие, парашюты. Наступал самый ответственный момент: десантирование на территорию, занятую «противником». Внизу бойцов ждала пугающая неизвестность. Можно было угодить прямо под прицел «врага», и операция тогда была бы сразу сорвана, а разведчиков-неумех ждал разгон начальства и всеобщее презрение товарищей.

Над кабиной летчиков зажегся красный фонарь, прозвучал ревун — сигнал к началу десантирования. Боковой люк был уже открыт, и до Андрея донеслась отрывистая команда: «Пошел!»

— Сбор у озера! — крикнул лейтенант и слегка подтолкнул стоявшего рядом Андрея, словно тот мог задержаться. Страх перед прыжком у него давно прошел. Он испытывал даже некоторое удовольствие, ныряя в пустоту.

Уже когда раскрылся парашют, Сухолитков подумал, что ему спешить к месту сбора разведчиков ни к чему, у него свой маршрут. Но хотя бы из чувства благодарности надо дать десантникам понять, что он приземлился благополучно. Внизу расстилалась тайга. Андрей с трудом отыскал голубой кружочек воды среди зелени и направил туда парашют. Приземлился он удачно. Сложив парашют, стал поджидать остальных. И было у него плохое предчувствие. Оно не обмануло Сухолиткова. Из лесу на берег озера выскочил сержант и бросился к нему.

— Товарищ старший лейтенант, беда! — закричал он. — Наш лейтенант ногу… ногу повредил! Перелом, кажись!

«Не было печали…» — подумал Андрей и пошел вслед за сержантом. Тот не ошибся. Лейтенант действительно сломал себе ногу при приземлении. Вокруг него растерянно стояли разведчики. Больше всех суетился сержант, очевидно замкомвзвода, совсем еще пацан. Небось еще не бреется, отметил мысленно Сухолитков. Сержант явно не знал, что делать, и Андрей сразу же подумал, что такой командир вряд ли выполнит то сложное задание, которое поставило перед разведчиками командование «красных». Лейтенант же теперь был уже не ходок. Что же делать? Сухолитков, конечно, смог бы командовать разведчиками, но у него была иная, не менее серьезная задача.

Солдаты смотрели на Андрея с надеждой, и он понимал их. Надо было принимать решение. «А, была не была!» — с отчаянием подумал Сухолитков и обратился к солдату с умными, как ему показалось, глазами:

— Вот что, Сергеев. Тебе особое, очень серьезное задание. Пойдешь, нет, побежишь в Уссурийск прямо в управление городского МВД и скажешь, чтобы они связались с командованием дивизии МВД. У нас ЧП — дезертировал солдат. Он вооружен, движется на восток, и его надо перехватить во что бы то ни стало!.. — Андрей окинул взглядом стоящих вокруг солдат и негромко приказал: — Взвод, проверить снаряжение, оружие — и за мной!

Так началась его разведывательная операция. Выполнили они ее отлично, установили и расположение огневых позиций артиллерии, и расквартировку тыловых частей. Доложив обо всем по рации наверх, Сухолитков назвал себя, объяснив, что лейтенант повредил ногу и не смог командовать. Поэтому пришлось руководить ему. Затем он связался с Уссурийским УВД и узнал, что дезертир задержан.

Вернувшись в часть, он, конечно, получил нагоняй. Ему заявили, что, если бы беглеца не поймали, Сухолитков бы так легко не отделался. Однако на другой день его вызвали в штаб военного округа, и дежурный проводил его в кабинет самого командующего. Там сидели два генерала. Андрей сразу узнал второго. Это был знаменитый Василий Филиппович Маргелов, Герой Советского Союза, воевавший еще в Испании и создавший Воздушно-десантные войска. Он с интересом посмотрел на молодого старшего лейтенанта и спросил:

— Ну, расскажите, как это у вас получилось?

И Сухолитков во всех подробностях доложил, как все происходило. Не мог же он бросить разведчиков, попавших в беду. Маргелов, не перебивая, выслушал его и не без удовольствия проговорил:

— Лихо ж вы действовали, капитан!

— Старший лейтенант, — осторожно поправил его командующий округом.

— Так пусть будет капитаном. Не всякий с такой сложной задачей справится, да еще не будучи ни разведчиком, ни десантником, — засмеялся Маргелов.

И тут у Андрея невольно вырвалось, что он давно добивается перевода в тот род войск, которым командует уважаемый Василий Филиппович. Набил себе уже на этом деле немало шишек, но от своей мечты не отступил и очень хотел бы служить в ВДВ. Маргелов посмотрел на него внимательно и, помолчав, изрек:

— Что ж, придется, наверное, вам помочь…

О происходящем далее в Москве Сухолитков ничего не знал. То ли подействовало его письмо к начальнику отдела кадров и разговор того с писателем Валерием Рощиным, то ли генерал армии Маргелов помог, но месяца через полтора командиру их дивизии ВВ пришел приказ из Главного штаба Вооруженных сил СССР с предписанием откомандировать капитана Сухолиткова (он уже получил это звание) в распоряжение командования Воздушно-десантных войск. Такого еще никогда не случалось. Это был первый случай в Советской армии, а возможно, и последний. Все были поражены, и командир дивизии сказал:

— Такого больше не повторится. Я сделаю все возможное, чтобы у нас не отбирали подготовленных нашими же учебными заведениями грамотных, способных офицеров.

Однако приказ был выполнен, и Андрей стал десантником.

6

Было уже, наверное, часа три ночи. Сухолитков задремал, измученный тревожными мыслями о предстоящем побеге. Он не очень верил в удачу. Но надежда все-таки оставалась. Вдруг да удастся! Легкий толчок в бок сразу же привел его в себя.

— Пора, — шепнул лежащий рядом Белый. — Уже начало четвертого.

У него единственного остались часы. У остальных, если они и были, «чехи» давно отобрали. А на старую позеленевшую карманную «луковицу» прапорщика никто не позарился. Разбуженные солдаты молча, как это и было предусмотрено Андреем, сбились у стены в две кучки. Пищулин и Воробейчик стали на плечи товарищей и начали осторожно сдвигать решетку, прикрывающую их яму. На удивление, она легко поддалась нажиму. Образовалось довольно обширное пространство, через которое они и вылезли наружу. За ними точно таким же образом последовали остальные. Как ни странно, часового около их ямы не оказалось. И это страшно удивило Сухолиткова. Что-то тут было не так. Он огляделся вокруг. Тьма стояла непроницаемая.

— Порядок, — сказал Белый. — Наш стражник, видно, по нужде отлучился.

— Уходим вниз в «зеленку»! — тихо скомандовал Сухолитков.

Но тут вдруг со всех сторон вспыхнули фонарики, направленные на пленных. Андрей затравленно огляделся. Вокруг плотным кольцом стояли «чехи» с автоматами наперевес. Раздался громкий хохот. И голос Мундована, который Андрей узнал бы из сотни, с издевкой произнес:

— Куды ж это вы собрался в такую ранний пора?

Все стало ясно. О готовящемся побеге бандиты знали и хорошо подготовились к нему. Если бы пленные побежали, то их бы всех перестреляли.

— Стоять! И не двигаться! — распорядился Сухолитков, зная, что малейшее их движение вызовет огонь «чехов».

— Всем назад в яма! — раздался тот же властный голос вожака бандитов.

Делать ничего не оставалось. Разведчики один за другим попрыгали в яму, страхуя друг друга. Последним вниз спустился Сухолитков. Он был не просто огорошен. Внутри что-то перевернулось, а к горлу подкатил жесткий комок. Если бы его сейчас о чем-то спросили, Андрей вряд ли смог произнести хоть слово. Одна мысль билась в голове: кто же все-таки выдал их? Ответа на этот вопрос по-прежнему не было.

Рассвет медленно вполз в яму. Как только посветлело, решетка вверху отодвинулась, спустилась лестница и картавый голос скомандовал:

— Все лезут вверх! Живо!

Их построили рядком вдоль уже знакомого дувала. Вокруг полукольцом стояли бандиты. Прошло минут десять. Все молчали, видно, ждали главаря. Он появился, одетый, как всегда, в роскошный вишневого цвета халат и с неизменной чалмой на голове. Лицо было хмурое и злое. Став перед пленными посредине, едко спросил:

— Кто первый лез вверх из яма?

Разведчики молчали. Да и что было говорить? Все знали, какая участь ждет того, на которого будет указано.

— Выдавать не хотим? — с язвительной усмешкой проговорил Муса. — Как у вас говорят, один за всех, все за один. Правильно? — Он ткнул пальцем в стоявшего на левом фланге радиста. — Ты выходи!

Строй дрогнул. Казалось, что разведчики сейчас бросятся на бандитов. И те невольно попятились, подняв сразу оружие, висевшее у каждого на плече. Двое из них подскочили к указанному Мундованом Якову Еремееву и выволокли его на середину, поставили перед вожаком. Тот молча, с презрением посмотрел на пленного и, выхватив меч, отрубил ему голову. Тело солдата упало к его ногам. Кровь окрасила землю. Все замерли. А Муса сердито сказал:

— Так станет со всяким, кто пытаться бежать! Ведите их на работу, — кивнул он на пленных. — И сегодня пища им давать не надо. Наказание.

Под усиленной охраной разведчиков повели к месту строительства хранилища. И снова в воздухе засвистели бичи. Сегодня надсмотрщики подгоняли работающих пленных с особым остервенением. Воробьева чуть не забили насмерть, когда тот, споткнувшись, упал. Но его подхватили товарищи и поставили на ноги, прекратив тем самым избиение. К вечеру бойцы так вымотались, что, когда их погнали к яме, еле передвигали ноги. Спустившись вниз, они попадали на землю, едва прикрытую ими же принесенной сухой травой, и заснули голодными. Но Сухолиткову опять не спалось, тем более что у него снова разболелось раненое плечо. Рана уже зарубцевалась, однако повязку он еще не снял, и под ней пекло. Андрей беспокойно ворочался, пытаясь найти наиболее удобное положение тела, при котором, как он уже знал, боль постепенно утихала. Перед глазами стояла отрубленная голова радиста. Лучше бы так поступили с ним. Командир же за все в ответе. Это железная истина, которую он повторял и повторять будет, пока жив. И неудавшийся побег тоже на его совести. Надо было найти предателя, прежде чем что-либо предпринимать. Не могли же «чехи» по наитию знать, что пленные готовят побег! Нет, их явно предупредили. Эх, знать бы, кто передал им такую информацию!..

Мысли перескочили на другое. Андрею вспомнилось, как он с командиром роты Валерием Падеркиным вступился в ресторане за двух женщин, к которым приставала компания пьяных ребят. Дрались они здорово, а на следующий день весь город гудел, узнав о происшедшем. Многие одобряли действия Сухолиткова и Падеркина. Молодцы, говорили, не испугались вдвоем против шестерых драться. Но некоторые и осуждали. Не надо, мол, было доводить дело до драки, можно и мирно решать спорные вопросы. Однако на них завели «дело», потому что один из пострадавших остался на всю жизнь калекой. Дело было передано на рассмотрение суда офицерской чести, еще существовавшего в то время. Поскольку Валера тоже получил ранение (его один из парней ударил по плечу дубинкой и сломал ключицу), то больше всех досталось Сухолиткову. С него содрали звездочку, хотя все сослуживцы стояли за них горой. Надо же — двое против шестерых!.. Но слишком силен, видно, был резонанс от случившегося ЧП.

7

Рано утром, когда их повели на работу, Сухолиткова вызвал к себе Мундован, прислав за ним здоровенного детину, всегда его сопровождающего. Очевидно, тот был у него кем-то вроде ординарца. Шатер Мундована был, как всегда, красиво убран, на ковре стояли фрукты. Главарь банды сидел и ел виноград. Лицо его выглядело довольным — видно, он был в хорошем настроении. Поглаживая свою черную с проседью бороду, Муса с усмешкой поглядел на вошедшего Андрея и с иронией сказал:

— Что, старлей, небось жрать хотел, да? Садись, ешь мой фрукта. Они свежий и сладкий.

Сухолитков не стал себя упрашивать, сел на ковер и взял большую краснобокую грушу. Некоторое время молча жевали. Мундован изредка бросал на Андрея скептический взгляд. Наконец он насытился, вытер руки белоснежным платком и спросил:

— Почему заданий мой плохо выполняй? Это не очень хорошо есть.

— Объем работ слишком велик. Тут нужны отбойные молотки, да и людишек побольше.

— А вы, русские, как это называть, стахановский метод работать надо.

— Стараемся.

— Зачем же тогда бежать хотел?

— Разве вы, попав в наше положение, не попытались бы это сделать?

Муса с кривой усмешкой кивнул. Да, мол, они бы тоже такую попытку сделали. Только федералы вряд ли бы знали об этом заранее. У нас, дескать, рот на замок держать привыкли. Он явно намекал, что среди пленных есть предатель. И пусть они больше таких глупостей не делают. Все равно ему все будет известно заранее.

— Ладна, — сказал Мундован в заключение, — моя дает вам еще три день. Но уж последние. А там секир башка по одному будем делать. Понятно я говорил?

Андрей пожал плечами. Он прекрасно понимал их незавидное положение. Они же полностью в руках бандитов, и при любом раскладе их ждет неминуемая смерть.

Пауза затянулась — сказать Сухолиткову было нечего. Говорить, что люди обессилены, что для продуктивной работы им нужно усиленное питание и здоровый сон, — бесполезно. Главарь бандитов только посмеется над ним. Муса, видно, был того же мнения, но изменять что-либо в положении пленных не хотел. Однако настроение в то утро у него было миролюбивое. Во всяком случае, в глазах не вспыхивал злой огонек — предвестник того, что их хозяин начинает выходить из себя. Андрей уже заметил это. Поэтому решился задать вопрос, заранее зная, что не получит на него точного ответа. Но он надеялся, что Муса хоть намекнет, и тогда что-нибудь по интересующему его вопросу прояснится.

— Кто предатель? — спросил он.

Муса усмехнулся и ответил:

— Разведка хорошо работать надо. Тогда врасплох не застанет тебя противник. — Помолчав, неожиданно сказал: — А ведь мы с тобой, старлей, уже встречался. По разные стороны, конечно.

— И где же? Что-то я не припомню.

— Ты же участвовал в штурме ваххабитских сел Чабанмахи и Убдент. Так ведь? И я там участвовал. Как раз в то время.

Скрывать не имело смысла. Сухолитков действительно был в числе штурмующих эти населенные пункты.

— А мы вас там здорово трепал, как говорят русские, — дребезжаще засмеялся Мундован. — Хороший оборона строил.

Муса был прав. Боевики в тех местах действительно укрепились здорово, понастроили дзотов, укрытых огневых точек. И прорвать их позицию было нелегко. Немало хороших ребят полегло там. Тем более что на стороне боевиков дрались хорошо обученные и, надо отдать дань справедливости, не трусливые бойцы.

— Да, там были наши лучший джигиты, — как бы подтверждая мысли Андрея, сказал Мундован. — Жалко была терять их. Но война есть кровь и смерть тоже.

— Согласен. Воевали вы неплохо, — заметил Андрей. — Но Коран запрещает вам убивать людей. Ислам же — мирная религия.

— А Библия разве разрешайт? — возразил Мундован. — И ты не совсем правильно думать, старлей. — В учении Пророка два части. Малый джихад — это вооруженный борьба, а вот Великий главный джихад — мирный работа. Вы сами заставили нас оружие в руки брать. Разве не так?

Сухолитков хотел возразить. Боевые действия в Чечне начали между собой сами же чеченцы. Между ними, разными кланами, началась борьба за власть, и лишь потом в нее были втянуты федеральные войска. А теперь и вовсе воюют только специальные части. Конечно, при поддержке артиллерии и авиации, потому что чеченцам доставляется из-за рубежа самое современное вооружение, нередко большой разрушительной силы. Однако он вспомнил и другое: началу всей этой «кутерьме» в Ичкерии способствовали в немалой степени наши же богатенькие власть имущие вроде Березовского. Так что нечего пенять на зеркало, коли рожа кривая. Поэтому возражать не стал.

— Конечно, — продолжал между тем Муса; ему, очевидно, хотелось выговориться, — у ваххабитов есть более воинствующий учение: накшебенский и кадарийский суфизм. Оно не допускает никакой послаблений неверным. И это тоже Ислам. Так что, говоря об Аллахе, следует все учитывать.

Главарь бандитов помолчал и неожиданно спросил:

— А ты, старлей, крещеный будешь?

Сухолитков пожал плечами. Он был, конечно, удивлен вопросом, но сразу догадался, к чему клонит Мундован: не захочет ли пленник принять мусульманство?

— Наверное, нет, — ответил Андрей спокойно. — Бабка когда-то в раннем детстве носила меня в церковь, но дед, старый коммунист, считавший себя атеистом, был решительным противником священных ритуалов. Они часто даже ругались по этому поводу. Чем закончился их спор, не знаю. Только больше мы в церковь не ходили.

— Ты хороший боец, — опять-таки доброжелательно проговорил главарь боевиков. — Молодой совсем. Впереди целый жизнь.

— И что вы хотите этим сказать?

— Переходи к нам. Станешь воином Аллаха. А то и командиром.

— Нет уж, благодарю покорно! — усмехнулся Андрей. — Боец я и вправду неплохой вроде. Только клятву на верность Родине давал.

— Значит, тебе не нравится мой предложение? — спросил Мундован.

— А ежели я дам согласие, а потом изменю вам? Как тогда? — не без иронии спросил Сухолитков.

— Ну, за этим присмотреть можно. Да и не позавидовать тебе тогда. Из человека животное будем делать.

— Чем же моя нынешняя участь лучше?

Муса не успел ответить. В шатер заглянул боевик, которого Андрей считал ординарцем главаря, сказал что-то по-чеченски. Мундован нахмурился и встал. Видно, весть была не из приятных, потому как Муса резко сказал что-то злое и направился к выходу, на ходу бросив Сухолиткову:

— Три дня, старлей! Заканчивать обязательно вся работа! Больше дать не могу! Вы будете все делать или…

Он не договорил. Но намек был слишком явный, чтобы не понять, какая участь их ожидает в случае невыполнения работы.

В шатер заглянули конвоиры Андрея, и один из них махнул ему рукой: пошли, мол, свиданка закончена, теперь вкалывать до седьмого пота надо. Сухолитков покорно последовал за своими надзирателями.

«Итак, три дня мы выиграли, — подумал Андрей. — Что можно сделать за такой короткий срок? Тем более что боевики после нашего неудачного побега теперь насторожены. Они все сделают для того, чтобы мы не попытались сбежать вновь». Андрей не видел выхода, и это приводило его в отчаяние. Погибнуть вот так по-дурацки, помогая врагу построить склад… Нет, этого нельзя было допустить! Но что можно предпринять?

Вернувшись в пещеру и взяв в руки лопату, Сухолитков продолжал мучительно размышлять над этим проклятым вопросом. Он тщательно анализировал свою новую встречу с Мусой. Все вроде было как обычно: обильно уставленный яствами стол и даже почти дружелюбная беседа. Но все же что-то тревожило Андрея. Только он не мог понять, что же именно.

Сухолитков знал о происхождении Мундована. Он был из древнего большого рода. Получил где-то — вероятно за границей — неплохое образование. Наверняка окончил медресе. И разумеется, обладал неограниченной властью, мог казнить и миловать кого угодно. Но предпочитал первое, потому что по натуре был жесток и кровожаден. Дисциплину в своем отряде он поддерживал палочными методами. Сухолитков видел, как наказывали плетьми провинившегося в чем-то рядового боевика.

— Ты что такой хмурый, командир? — спросил Андрея Воробейчик, работавший с ним в паре во время переноса грунта на носилках.

— С чего это ты взял? — насупился Сухолитков.

— По лицу вижу.

— А ты что, уже физиогномистом стал? — невесело улыбнулся Сухолитков.

— Да у тебя ж на вывеске все отражается: и о чем думаешь, и как настроен, — отозвался никогда не лезший за словом в карман его верный замкомвзвода. — Зачем тебя Муса-то звал? О чем беседовали?

— Срок для работы добавил — три дня.

— Негусто. Но с чего это он таким покладистым стал? Видно, очень нужен «чехам» этот складок. Значит, будут через четыре денечка красоваться наши бедные головушки на колышках…

— По всей вероятности, так и задумано.

— Неужели мы это им позволим, командир? Нужно непременно что-то предпринять. Лучше уж погибнуть в схватке, хоть чем-то отомстить «абрекам» за все наши мучения.

— Думаю об этом.

— Мысли скорее. Мало уж осталось времени у нас, — посмурнел Воробейчик.

— А у тебя есть какое-либо предложение? — спросил Сухолитков.

Старший сержант пожал плечами.

— Вариантов особых нет. Разве что еще раз попытаться убежать. Только на сей раз днем, при всем честном народе. Помирать, так с музыкой!

Свистнула плеть, пройдясь Воробейчику по плечу. Это означало предупреждение надсмотрщика: работать, не болтать. Замкомвзвода вздрогнул от удара, но не издал ни звука. Он выносил молча и не такое. И только когда подошли к обрыву, куда ссыпали грунт, шепнул:

— Быстрее!.. Быстрее думай, командир! Не упусти время!

8

В распоряжении пленных оставалось сорок восемь часов. Все прекрасно понимали: уложатся ли они в отведенное время или нет — участь их ждет одна. На сей раз главарь боевиков не изменит своего решения, ибо это может подорвать его авторитет, которым он, по-видимому, очень дорожил. Слово Мусы было в банде законом, его боялись все.

Андрей уже знал, что всех его подчиненных поодиночке водили на допрос к Мундовану. Им задавался тот же вопрос, что и ему: не желают ли они послужить делу Аллаха? Бойцы, по-видимому, отказались — так они говорили. Да это и было видно: назад их пригоняли ударами хлыста. И все же кто-то из них лукавил. Это лишний раз показала та роковая ночь, когда попытка побега закончилась провалом и казнью одного из них. Однако тот подонок, который выдавал их, так искусно маскировался, что распознать его Сухолитков не мог. Поэтому он чувствовал себя, как никогда в жизни, бессильным.

Последние дни Андрей спал вообще урывками, то и дело переходя от яви к небытию. А тут еще к его волнению прибавилась беседа с Воробейчиком. Тот предложил интересный план. Только вот как его выполнить и насколько он реален, оставалось загадкой. Тот подполз к нему прошлой ночью и легонько толкнул в бок.

— Командир, ты спишь?

— Нет. А что?

— Одна идейка появилась.

— Какая? Выкладывай!

— Ты, конечно, знаешь, что всех нас допрашивали поодиночке и предлагали перейти к ним на службу. Зачем, дескать, умирать такими молодыми, надо еще пожить…

— Да, мне это известно.

— А что, если сделать так: дать согласие, пройти предварительную процедуру и бежать, когда нас повезут в лагерь Кодорского ущелья?

— Думаешь, они дураки и будут в дороге плохо охранять нас? Наверняка за каждым будет закреплен автоматчик, который тут же пустит тебе очередь в спину. Ты и ахнуть не успеешь. Мы же безоружные.

— Так-то оно так, но почему не попробовать? Может, кому-то и удастся уйти.

— Вряд ли. Да и не поверят они нам после всего случившегося, Артем. С чего это мы, все отказавшиеся, вдруг перерешили и дали согласие? Значит, что-то задумали недоброе. Не может Мундован оставить нас в живых. Мы же знаем местоположение их нового хранилища для оружия, своими руками его сделали. И если хоть один удерет к своим, сам понимаешь, что будет.

— Ты, как всегда, прав, командир, — вздохнул старший сержант, — но попробовать все-таки нужно.

Лежавший неподалеку прапорщик, очевидно, тоже не спал и слышал их разговор.

— Воробейчик прав, командир, не можем мы сидеть сложа руки. Времени у нас осталось с куцый хвост. Надо попытаться хоть что-то предпринять. Может, во время работы сделать еще одну попытку побега? Слева, там, где мы гравий ссыпаем, какая-то ложбинка, покрытая кустарником, идет. Вот по ней и надо рвануть.

Андрей вздрогнул. Словосочетание «куцый хвост» стегнуло по нему, словно удар кнута. Когда-то оно часто употреблялось Сергеем Васильевичем, особенно в то время, когда они познакомились. И было это как раз в Дагестане перед штурмом Чабанмахи и Убдента. Из всего нынешнего отряда, который Андрей привел сюда, с ним был там тогда только прапорщик. Так вот что тревожило его после беседы с Мундованом! Внутренний голос подсказывал, что он что-то тревожное не уловил в словах Мусы, а оно было. Было, черт возьми! Откуда тот узнал, что Сухолитков воевал в районе ваххабитских сел? Он же был тогда рядовым взводным, а не какой-нибудь руководящей «шишкой», о которой всем известно, даже врагу. Сказать об этом главарю бандитов мог только Белый. Значит, он и есть предатель!..

Андрею стоило больших усилий, чтобы удержаться от восклицания: «Ах ты гад!» Но это сразу бы выдало их всех — ребята, узнав правду, тут же растерзали бы прапора. А делать этого сейчас нельзя. Конечно, Белый достоин смерти, и он ее непременно обретет — предатель должен получить по заслугам! Только если они теперь убьют Белого, рухнет последняя надежда что-то предпринять для своего спасения. «Чехи», узнав о случившемся, тут же казнят их.

— И когда же мы должны будем это сделать? — быстро спросил Андрей. Затянувшееся молчание могло выдать его волнение, которое он испытал от своей страшной догадки. — В какое время?

— Лучше всего это, по-моему, сделать в обед, когда все раскиснут от жары, — ответил прапорщик.

Сухолитков внутренне собрался и постарался самым обычным тоном сказать:

— Да, пожалуй, ты прав. Давайте-ка только сейчас спать, сил набираться. Отбой! — скомандовал старший лейтенант, чувствуя, что, если он продолжит беседу с Белым, у него предательски задрожит голос.

Белый, видно, не заметил никаких изменений в словах и поведении Сухолиткова.

— И то верно, — сказал он, громко зевнув. — Силенки нам понадобятся, ребята.

Через несколько минут он уже похрапывал. Андрей понял, что его бывший близкий друг, на деле оказавшийся врагом, ничего не заподозрил. И это было хорошо. Потому что, если бы они приняли решение начать побег в полдень, Белый, несомненно, нашел бы способ передать это Мундовану, они снова были бы окружены бандитами и понесли очередную потерю — Муса не преминул бы устроить для банды представление с отрубанием очередной головы пленного. А их и так осталось всего ничего. Значит, то, что предлагает Белый, нельзя делать ни в коем случае. Как же тогда поступить? Отказаться от побега?.. Нет, этого Сухолитков допустить не мог. Теперь он твердо знал, какой конец их ждет, даже если они будут смирными, как овечки.

Начинался рассвет. Темное, будто задымленное, небо, проглядывающееся сквозь прутья решетки над ямой, где они находились, стало потихонечку сереть. Но Андрей, так и не сомкнувший глаз, продолжал мучительно думать над тем, как же им все-таки следует быть. Бежать в полдень нельзя, тем более в том направлении, которое предлагает прапорщик. Вверх по склону — открытое пространство, и там у боевиков пулеметная точка. Перестреляют всех к черту!

Так и не придумав ничего путного, Андрей пошел утром на работу. А решать было просто необходимо — времени становилось все меньше и меньше.

9

Сухолитков ошибался насчет прапорщика. Сергей Васильевич Белый был хитер и крепко бит жизнью, чтобы не заметить произошедших этой ночью изменений в поведении командира по отношению к нему, но старался этого не показывать. «Неужели старлей что-то узнал про мою двойную жизнь? — мелькнула страшная мысль, обжегшая прапорщика. — Но как? Вел-то я себя осторожно, нигде вроде не прокололся…» По спине пробежал озноб, что было плохим признаком — Белый начинал нервничать. А раз так, то можно наделать ошибок. И тогда уж не жди пощады. За прошедшие месяцы он научился хорошо контролировать себя, понимая, что ходит по лезвию ножа.

Белый мог поклясться, что ничем не выдал себя. Его трудно было заподозрить в предательстве. Вместе со всеми испытывал все тяготы и невзгоды, выпавшие на долю разведотряда, бил «чехов», как и другие, не праздновал труса даже в самые отчаянные минуты. Все, что поручали, выполнял, и ребята верили ему. В чем же тогда дело?.. Он притворился спящим и стал даже немного похрапывать, создавая впечатление, что спит, ничего не видит и не слышит. На самом-то деле ему было не до сна, он чутко внимал любому шороху, раздававшемуся в их проклятой яме, которая была пострашнее ада. «Если Сухолитков что-то заподозрил, он должен будет принять какие-то меры, — думал прапорщик. — Должен же он пошептаться с кем-либо, с тем же Воробейчиком, своим замом? Не может же офицер в такой страшной ситуации оставаться бездеятельным».

Однако в темноте не раздавалось ни звука, и Белый начал постепенно успокаиваться. Может, ему все же показалось, что у взводного появились какие-то подозрения? У страха глаза велики!.. Ну кто, в самом деле, подумает, что старый пограничник, искуснейший сыскарь, пользующийся у начальства большим авторитетом, может быть связан с «чехами»?

В углу раздалось бормотание. Видно, кому-то из бойцов приснился страшный сон. Послышался хруст веток, на которых спали разведчики. Ветки были жестковатыми. Их рвали по склону сопки, но те быстро засыхали и становились жесткими и колючими, и их приходилось менять чуть ли не через день-два, благо «чехи» это разрешали.

Постепенно успокоение пришло. Белый заставил взять себя в руки. Ну кто мог догадаться? В отряде нет сверхбдительных типов. Да и старлей не отличается особой проницательностью. Впрочем, и особым военным чутьем тоже. Ну, чем был плох предложенный им вариант побега в жаркий полдень по лощине, покрытой кустарником? Так нет, отверг!.. Не совсем, конечно, однако сказал: подумаем. А что тут думать? Верняк. Неужели догадался, что его давний друг выдаст их план «чехам»?.. Не может того быть! Не может же он в самом деле знать, что именно такой вариант предложен Мусой? Тот был бы очень доволен, если бы его осведомитель убедил командира разведчиков поступить именно таким образом. Все равно же их послезавтра расстреляют. Так была бы тренировка для бандитов пострелять по живым мишеням во время побега пленных. Жаль, что не вышло! Мундован заплатил бы ему хорошие денежки. А он, по всему видно, хозяин своего слова. Имея же капитал, можно и за рубежом прожить неплохо. Граница-то рядом.

А все-таки с Мусой у них установились неплохие отношения. Не то что в первый раз, когда он попал в лапы бандитов. Там он дрожал за свою шкуру, как последний трус. И не зря. Только перейдя на сторону боевиков, он мог остаться в живых, иначе сразу бы расстреляли. По-дурацки все тогда вышло. Он вместе с Сухолитковым был в Дагестане при штурме ваххабитских сел. Их взвод атаковал два дома на окраине Чабанмахи и с потерями, но взял их. А вот возле Убдента дело застопорилось. Там у «чехов» была построена неплохая оборонительная линия, даже дзот был с парой пулеметных гнезд. И те, проклятые, головы им поднять не давали, благо патронов у боевиков хватало. Заранее готовились, гады!

Дома на окраине села были обнесены высокой оградой, казавшейся глинобитной. На самом деле это был камень, обмазанный сырой землей. Пули отскакивали от него, высекая искры. Пришлось пойти в обход. Сухолитков отправил группу в пять человек, а командовать приказал ему.

«Вот что, Сергей Васильевич, — сказал он. — Ты не торопись, постарайся тихонько зайти им во фланг».

Белый, естественно, успокоил командира — пусть тот не беспокоится, все будет сделано как надо. Но все пошло не так, как хотелось бы. «Чехи» обнаружили их, троих пристрелили на месте, остальных взяли в плен вместе с Белым. Его привели к командовавшему здесь ваххабитами Мусе Мундовану. Прапорщик был легко ранен в бедро, что и сыграло свою положительную роль, когда он вернулся к своим, вдобавок притащив на себе умирающего бойца. Так было задумано хитрющим Мусой, когда Белый дал согласие работать на них. Для пущей убедительности, так сказать. И в части его действительно признали за героя, совершившего подвиг. Ему даже медаль «За отвагу» дали.

А в штабе ваххабитов, когда его пленили, разговор был короткий.

— Кто такой будем? — спросил его Мундован, сидевший за столом в блиндаже. Конечно, Белый не знал тогда его имени, как и того, что это один из самых свирепых и кровожадных вожаков у «чехов». Это уж потом он выяснил. Однако сразу почувствовал, что сидящий перед ним человек церемониться не будет. Чуть что не так — и голова с плеч. А заканчивать так позорно свою жизнь ой как не хотелось!

— Прапорщик Белый Сергей Васильевич, — четко отрапортовал он. — Из Псковской воздушно-десантной дивизии, разведбат.

— Как раз то, что надо, — засмеялся Муса. — Жить хочешь?.. Вижу, что да. Тогда договоримся. Верно?

Что ему оставалось делать? Он рассказал все, что знал. И они пришли к соглашению. «Чехи» прорвались сквозь кольцо окружения как раз в том месте, которое указал Белый, — он знал, что там стоит лишь небольшой заслон. Командование не думало, что бандиты ударят именно здесь, через открытое пространство — это, по мнению начальника разведки дивизии, было наиболее неподходящим местом прорыва. Ваххабиты, конечно, не очень-то доверяли предателю и тащили его за собой. Но потом отпустили с миром, поняв, что он указал им наиболее подходящий выход из труднейшего положения. А позже он через посредника получил от них, как и обещал Муса, определенное вознаграждение. А возвращение в часть, придуманное Мундованом, прошло даже с триумфом. Авторитет прапорщика Белого укрепился настолько, что ему даже стали доверять сложные задания. И, раскрывая их боевикам, он получал от них еще большее вознаграждение.

10

Андрей почти не прикоснулся к сухой комковой каше, поданной «чехами» на завтрак. Есть просто не хотелось. Голова была тяжелой. Тупо ломило в висках, словно их стиснули железными обручами. Одна мысль терзала его, не давала покоя: как все-таки спасти хоть часть людей? Он точно знал, что, если ничего не предпринять, жить им останется не больше суток. Закончат они свою работу — и с ними беспощадно расправятся. Один только прапорщик Белый будет жить и продолжать свое черное дело. Сколько еще может погибнуть людей из-за его предательства!.. А их головы, конечно, выставят на палках в становище бандитов. Не станет в Псковской десантной дивизии еще нескольких человек, проверенных бойцов, способных принести большую пользу родной земле. Ну, не обидно ли? Еще как!

Больше всего Сухолитков винил во всем случившемся себя. Не смог разгадать, кто изменник. Вот дундук!.. Ведь они и в плен-то наверняка попали потому, что врагу был заранее известен их маршрут и цели операции от прапора. И провал их побега — тоже на его совести. Командир за все в ответе! Надо было хорошенько все продумать, прежде чем затевать что-то. Они теперь даже достойно уйти из жизни не смогут. «Чехи» наверняка следят за каждым их шагом. И то, что предлагает Белый — бежать в полдень сегодня, когда «чехи» размякнут от жары, — вероятнее всего, подсказка Мусы. Бандиты как раз и встретят их огнем. Вот же сволочь! Даже направление по лощине, как наиболее выгодное, подсказал. А там ловушка. Ни одного боевика они не смогут отправить на тот свет. Что же делать?

В таком подавленном состоянии Андрей и направился со своими подчиненными к месту работы. Выбившись из сил за эти последние, особенно напряженные дни, десантники еле передвигали ноги. Конвоиры словно осатанели и беспрерывно подгоняли их плетьми. Удары сыпались направо и налево, но пленные были так измучены, что уже почти не воспринимали побои, только вздрагивали.

К работе приступили, как всегда, рано — солнце еще не взошло над кромкой гор. В глубоких расщелинах скал было все еще темно. Западные же горбатые склоны Кавказского хребта казались чуть посеребренными лучами светила, которое должно было вот-вот подняться над вершиной и засиять во всей своей красе.

Перекур обычно наступал через полтора часа работы. На него давалось всего пять минут. Даже «чехи» понимали, что полуголодным, изнуренным тяжким трудом пленным надо давать хоть какую-то передышку, иначе они будут не в состоянии работать.

Сухолитков сел чуть в стороне и ладонями сжал трещавшую от бессонницы и тяжелых мыслей голову. Рядом опустился старший сержант Воробейчик.

— Что, командир, худо? — спросил он сочувственно и вздохнул. Ему и самому было, как видно, нелегко, хотя выглядел он лучше остальных. Но если другие солдаты потеряли едва ли не половину веса, то маленькому верткому замкомвзвода уже некуда было худеть, а глаза у него, как всегда, сверкали ярко и задорно. И выдающийся нос с горбинкой остался прежним, только, может быть, чуть-чуть заострился.

— Есть идейка одна, — сказал он тихо после небольшой паузы.

Сухолитков не шевельнулся, чтобы не выдать, как его заинтересовали слова старшего сержанта. Ответил вопросительным взглядом.

— «Чехи» наверняка ждут еще одной нашей попытки к побегу, — продолжал шепотом Воробейчик. — Мы же заканчиваем работу и знаем, что нас ждет. Верно?

— Не уверен, — покачал головой Андрей. — Мы же как выжатые лимоны, еле ноги волочим.

— Нет, командир, ждут! — уверенно, но все так же тихо ответил замкомвзвода. — А что, если мы выполним их ожидание? Только не ночью, как тогда, а днем?

Сухолитков бросил взгляд в сторону сидевшего в сторонке прапорщика и подумал с усмешкой: «Ну да, в обед, когда все разомлеют. „Чехи“ наверняка этого ждут. Белый как раз и предлагал сделать нечто подобное. Вероятно, они с Мусой обговорили именно такой вариант. Неужели Белый сговорился с Воробейчиком или сумел убедить того, что так будет вернее?»

— И что же ты предлагаешь, Артем? — спросил он у Воробейчика, не сумев сдержать злой усмешки. — В полдень, по лощине вправо ударить?

Однако тот ответил иначе, чем он ждал:

— Это будет не совсем правильно, командир. Там они нас как раз, по-моему, и ждут. Надо ударить вверх по склону. Уж с этого направления «духи» никак нас не ожидают. Там у них огневая точка. Верно? Они же нас за дураков не держат. Под пули, считают, скопом не бросимся. Значит, внезапность нам будет обеспечена. Тем более что трава по склону густая и высокая. Какое-то время по ней можно незаметно двигаться.

То, что предлагал старший сержант, было действительно заманчиво, к тому же коренным образом расходилось с предложением прапора, что было важно. Воробейчик мыслил неординарно.

— А время… время какое ты предлагаешь? В обед, когда все разомлеют от жары? — торопливо и не без надежды спросил Сухолитков, надеясь, что и тут старший сержант выдаст что-либо весьма отличающееся от того, что предлагал прапор. И его ожидания оправдались.

— Нет, в полдень нельзя, — ответил тот. — Они еще будут настороже. А вот во время вечернего намаза…

Предложение было дельное, у самого Андрея мелькала такая мысль. «Чехи» религиозны, во время молитвы их мысли будут поглощены Аллахом. Они и думать не будут о пленных.

— Так мы и сделаем, — шепнул Андрей. — Передай это всем. Чтобы были готовы. К пулемету поползешь ты, попробуешь заткнуть его вместе с Барабановым. В рукопашной ему нет равных. Только… — Сухолитков запнулся. Перехватив удивленный взгляд Воробейчика, насупился и закончил свою мысль строгим, но все таким же тихим голосом: — Ни слова о том, что мы решили, прапорщику Белому. И всем передай. Ни звука ему, ни намека!

Глаза старшего сержанта полезли из орбит.

— Неужели… — прошептал он.

Разговор их был прерван командой одного из надсмотрщиков: «Подымайсь! Работай! Работай!» Но Сухолитков все же успел шепнуть Воробейчику, что пусть они вдвоем с тем же Барабановым возьмут на себя и разоружение конвоиров, которых во время вечернего намаза остается возле них всего два человека. И тут их самым верным оружием будут лопаты. Уж ими-то они орудовать умеют. Старлей сам их этому учил.

Работая после скудного обеда, который им выдали в полдень «чехи», Сухолитков заметил, что Воробейчик все время меняет напарников на носилках, и понял, что старший сержант готовит солдат к предстоящему бою. У каждого же будет своя задача. И от ее выполнения будет зависеть все. Их девизом станет: «Победа или смерть!» Заметил он и другое: Белый несколько раз кидал на него вопросительный взгляд. Почему, мол, командир, бездействуешь? Пора бы уже… Андрей в ответ подымал руку и делал успокаивающий жест, как бы предупреждая, что еще рано. Ему было важно, чтобы предатель ничего не заподозрил и не устроил им какую-нибудь каверзу. Допустить это было равносильно гибели.

Солнце склонялось все ниже и ниже, пока наконец не скрылось за хребтом, только на высоких заснеженных вершинах еще ярко блестели его лучи. Но внизу уже наступили сумерки, и над лагерем «чехов» загудел гнусавый голос муллы, призывающий всех на молитву. Наступило время вечернего намаза — решающий для пленных момент. Воробейчик бросил на Сухолиткова выразительный взгляд: пора, дескать!.. Но Андрей медлил. Он считал, что нужно дать еще время бандитам погрузиться в глубокий благочестивый транс, а уж потом начинать. «Чехи» между тем уже расстилали на земле свои коврики и становились на них коленками, сложив руки ладошками перед грудью.

— «Еще… еще немного», — мелькнуло в голове Андрея. Но тут он заметил, как один из стражников приблизился к старшему сержанту и резко махнул рукой: давай, мол! Тот сразу уловил его жест. Взмах лопаты раскроил надсмотрщику голову, тот упал как подкошенный. Но Воробейчик все же успел перехватить у него автомат и рывком сорвать с плеча бандита. Теперь старший сержант был вооружен. Второй конвоир увидел гибель первого, охнул и поднял оружие. Но нажать на спусковой крючок не успел: Барабанов прыгнул на него со стороны и свалил на землю. Пальцы ефрейтора сдавили горло врага. Тот захрипел, несколько раз дернулся и затих. С часовыми было покончено — и теперь у разведчиков было уже два автомата. Андрей снова, но уже более энергично махнул Воробейчику рукой. Тот понял, подскочил к Барабанову, и оба они нырнули в траву, покрывавшую склон горы на север от лагеря «чехов».

Сухолитков увидел, как быстро колышется высокая листва по направлению к огневой точке. Мысленно пожелал бойцам удачи — от нее сейчас многое зависело. Белый, увидев действия бойцов, буквально остолбенел. Глаза его округлились, выдавая страшное волнение. Видно, никак не ожидал, что разведчики бросятся именно в эту сторону. Он открыл было рот, чтобы заорать, но тут уж Андрей оказался проворнее. Он прыгнул к предателю и ребром ладони рубанул его по горлу. И столько было в этом ударе ненависти, что тот сразу же свалился, чтобы больше уже никогда не подняться. Предателя тут же добил Мальков, сразу же понявший, в чем дело.

Ребята быстро подползали к огневой точке. Но «чехи» подняли головы и увидели их. Резкая пулеметная очередь вспорола тишину. Теперь уж скрываться не стоило.

— Вперед! — крикнул Сухолитков и услышал еще одну длинную пулеметную очередь.

«Неужели ребят скосили?» — подумал он со страхом. Но пулемет тотчас же замолчал, и Андрей вздохнул с облегчением. Успели все-таки его верные помощники! Огневой точки у врага больше не существовало. По всей видимости, Воробейчик метнул в пулеметчика нож, отобранный им у убитого охранника. А уж метателем холодного оружия тот был отменным: поражал цели с пятнадцати-двадцати метров. Теперь огневая точка была уже в их руках, что и подтвердила пулеметная очередь, прошедшаяся по лагерю бандитов. А там уже царила суматоха. Повскакав со своих ковриков, «чехи» стали в беспорядке метаться между палаток. Некоторые падали, сраженные огнем из пулемета.

Разведчики бежали по косогору прямо к огневой точке. И уже когда почти достигли ее, из кустарников, что шли по ложбине справа от пещеры, ударили автоматные очереди. Одна из пуль все же нашла свою жертву, попав в бок рядового Донцова. Он упал, обливаясь кровью, и крикнул:

— Я останусь у пулемета и вас прикрою!

Андрей подумал, что решение бойца правильное: он жертвует собой, так как бежать больше не сможет, чтобы спасти остальных. Другие разведчики тоже поняли его. Двое бойцов подхватили Донцова и внесли в дзот.

Десантники были уже на опушке леса, когда Сухолитков, обернувшись, вдруг увидел между палаток фигуру Мундована. Он тоже, видно, был растерян. Размахивая пистолетом, зажатым в руке, он бежал по лагерю, стреляя и по лесу, и в своих пытавшихся бежать боевиков. Рядом со старлеем стоял Воробейчик с автоматом в руках. Андрей протянул руку и взял у старшего сержанта оружие. Тщательно прицелившись, он дал в главаря бандитов длинную очередь. Тот споткнулся и рухнул на землю. Чтобы быть до конца уверенным в гибели Мусы, Сухолитков опустил ствол, поймал в прорезь прицела лежащее тело главаря бандитов и снова нажал на спусковой крючок. Тот вздрогнул и затих окончательно. «Вот и выполнено задание!» — подумал Андрей, но радости не почувствовал: слишком дорогой ценой они расплатились за это.

— Быстро уходим! — скомандовал он.

— Двигаемся на юг!

— Но там же Азербайджан, — сказал Барабанов.

Сухолитков скупо улыбнулся.

— Хорошо географию знаешь, Олег. Но мы сделаем еще не один поворот — и вернемся, конечно, к своим. Нам нужно сейчас запутать следы. Думаешь, нас не будут преследовать?..

Впереди на их пути стоял густой лес. Но он, будто желая помочь отважным разведчикам, мягко расступался перед ними, открывая одну тропу за другой. И они уходили все дальше и дальше от того места, где провели столько дней в настоящем аду. Да, их осталось гораздо меньше, чем было. Но они выполнили задание и могли этим гордиться.

На горы медленно опускалась ночь. И была она удивительно тихой и спокойной. Взошла луна, и на небо высыпали звезды. Крупные, яркие, они повисли над горами. А когда десантники повернули наконец на север, они обнаружили Полярную звезду. Она указывала им путь и давала полную уверенность, что теперь-то они вернутся на Родину.

Вместо послесловия.

В том, что ты прочел, дорогой мой читатель, нет выдумки. Просто я изменил фамилии и ввел некоторые детали, необходимые для описания образов героев. Недавно во время командировки в горную Чечню мне удалось познакомиться с некоторыми героями рассказанной выше истории, в том числе и с капитаном Сухолитковым (я оставил его подлинное имя, изменил только воинское звание). Из бесед с ними сложилась цельная картина произошедшего, и я постарался достоверно передать то, что они мне рассказывали. Разумеется, у каждого была и своя собственная точка зрения на события тех страшных дней. Но все были едины в том, что они выполнили свой воинский долг до конца, проявили отвагу и мужество. На то они и солдаты. Эти люди выбрали себе мужественную и славную профессию — защищать Родину.

 

ЗАПИСКИ РАЗГИЛЬДЯЯ

1

Истошный вопль дневального «Рота, подъем!.. Тревога!» сорвал солдат с постелей. Толкаясь в узких межкроватных проходах, чуть не сталкиваясь лбами — койки-то стоят в два яруса, — мы лихорадочно натянули обмундирование и, на ходу застегивая брюки, рванули к выходу. Не дай бог опоздать на построение! Старшина потом три шкуры сдерет.

Через минуту рота уже стояла перед казармой. В самом помещении, узком и длинном, не было места для построения в две шеренги восьмидесяти гавриков, составляющих нашу славную воздушно-десантную роту, которая, несмотря на присвоенный ей первый порядковый номер, считалась в полку самой недисциплинированной.

Я пристроился на левом фланге, потому как при своих ста семидесяти считался недомерком. Меньше меня был, пожалуй, лишь Левка Арончик. Не знаю, почему его определили в десантуру — ни габаритами, ни мощью мускулов он не отличался, поэтому его все обижали, что было несправедливо: парень оказался добрым, доверчивым. Пришлось взять его под свою опеку.

Стояла непроглядная темень. Как у негра в… одном месте, сказал бы наш ротный острослов Виталька Букет, всегда изъясняющийся довольно «изысканно». Я взглянул на часы. Бог мой, три часа ночи. И зачем нас подняли в такую рань? Учений вроде не предвиделось. Мы готовились к отправке в Чечню, где разворачивалась контртеррористическая операция. Слухи об этом ходили уже недели две, а недавно получили подтверждение. Роту доукомплектовали личным составом, на склады начали подвозить оружие и боеприпасы, да и офицеры, не стесняясь, вслух заговорили о том же. Для рядовых в портянках все стало предельно ясно: скоро в путь!

Кое-чему нас успели обучить. Прошли курс молодого бойца, обкатку танками, несколько раз побывали на стрельбище и знали уже, как на спусковой крючок нажимать. Но какие из нас получились на данный момент воины, трудно себе представить. Восемнадцати-девятнадцатилетние пацаны не имели ни сноровки, ни закалки. Что они смогут? «Мама» кричать, когда прижмет? Даже грамотно бросить гранату или пальнуть из подствольника по цели по-настоящему не умели. Обучали-то нас в основном на пальцах, боеприпасы экономили. Денег на это, как и на все остальное, не было.

Я, правда, был исключением. Мне стукнуло двадцать пять, но это особая статья. Два года удавалось славно косить от армии, да еще два курса в институте, где была военная кафедра, успел прозаниматься…

— Ты не знаешь, Костя, зачем нас подняли в такую рань? — тихо спросил стоящий справа от меня Арончик.

— ЧП стряслось грандиозное! — вместо меня ответил Букет, услышавший Левкин вопрос. — Ротный рвет и мечет.

Помимо того что Виталька считался острословом, он числился еще и всезнайкой, что было отчасти верным. Он любил совать нос в каждую дырку и часто узнавал новости раньше всех. Фамилия парня была Букетов, но ее, наверное, не помнил даже старшина роты. Все звали его Букетом, на что тот охотно откликался.

Виталька был на сантиметр выше меня, поэтому и стоял в строю левее рядового Иванцова. А если уж представляться по полной программе, то зовут меня Константин Данилович Иванцов, одна тысяча девятьсот восемьдесят затертого года рождения.

— Что же произошло? — не унимался Арончик. Он был дотошный малый, всегда и во всем старавшийся докопаться до сути.

— Валет драпанул с губы, черт бы его побрал, — пробубнил Виталька, — а мы теперь отдувайся.

Валетом в роте звали Жорку Вышневца — из-за его пристрастия к картам. Он ко всем приставал с просьбой сыграть в «двадцать одно» или «козла», на худой конец в «подкидного», только непременно на интерес. К картам Вышневец пристрастился на зоне. Он уже отсидел два года за грабеж и, как малолетка, был выпущен досрочно. В прежние времена его к десантным войскам не подпустили бы и на пушечный выстрел, а теперь гребут в армию всех без разбора. Отлавливают ребят призывного возраста на улице, как это сделали со мной, и могут прислать в часть кого угодно, даже наркомана или дебила, которых через пару месяцев все равно придется увольнять.

Жорка залетел на губу, похоже, надолго. Ему грозил дисбат, если не больше. Дело в том, что три дня назад капитан Боярышников случайно обнаружил у него под матрацем пистолет Макарова, аккуратно завернутый в промасленную тряпочку и явно приготовленный для транспортировки. У ротного глаза полезли на лоб от такой находки. В полку поднялся шум: откуда у солдата оружие? Как могло попасть к нему?.. Кто только ни пытал Валета — и особист, и комбат, и начальник штаба, — Вышневец молчал, как партизан на допросе. Дошло до бати, но даже Гривцову — а командир полка у нас самая авторитетная личность — Валет ничего не сказал, и тот с ходу отправил его на гауптвахту, приказав провести самое тщательное дознание…

Раздалась команда «смирно», и перед строем роты вышел капитан Боярышников. Худощавое с впалыми щеками неулыбчивое лицо его было свирепым. В свете фонаря, стоявшего у казармы, светлые глаза ротного были темны, как омуты.

— Позор! — прохрипел он простуженным басом. — Пятно на всю роту! Подследственный рядовой Вышневец, убив часового, бежал с гауптвахты и дезертировал.

Кто-то из солдат ахнул, по строю прокатился возмущенный гул.

— Вижу, вы разделяете мое негодование, товарищи десантники! — еще громче и злее прокашлял Боярышников.

— Шкуру с него спустить треба! — не выдержав, гневно крикнул стоящий позади капитана Сом — так все мы звали старшину роты прапорщика Ивана Сомянина. Он даже внешне походил на эту рыбу: фигура плоская и широкая, руки короткие, как плавники, а лицо бульдожье, с длинными усами и белесыми глазами навыкат. Мужик он был свирепый, спуску никому не давал. Влепить пару нарядов вне очереди солдату за малейшую провинность для него было раз плюнуть. По возрасту Сом в отцы нам годился: ему было под сорок, по нашим меркам старик.

Сзади, урча и подвывая, подкатили три грузовика.

— Едем ловить этого гада, мать его!.. — прорычал ротный. — Будем прочесывать лес к северу от расположения части. Наиболее вероятно, что Валет рванул именно туда.

Боярышников сам не заметил, как назвал Вышневца по кличке, чего прежде не делал. В разговорах с подчиненными он всегда был сух, корректен и строго официален, матерок допускал лишь в крайних случаях.

— Беглец вооружен, — предупредил Сом, раздавая патроны. — Подонок прихватил автомат убитого часового и в случае чего…

Он не закончил фразы, но мы прекрасно поняли, что старшина имел в виду. Валет, не задумываясь, если ему наступят на хвост, откроет пальбу по своим.

«МАЗы», конечно, машины большегрузные, но и в роте народу много. Вдобавок нам придали еще взвод связи батальона, чтобы фронт прочески леса был пошире, так что в кузовах нас набилось как сельдей в бочке. Сидели впритык, зажав автоматы между колен, зато не так трясло. Проселочные дороги в округе, как, впрочем, по всей России, отвратительные. Ухабы и рытвины попадаются такие глубокие, что колеса ныряют в них по самые оси. В такой момент рта не раскрывай — вмиг язык прикусишь, однако Букета это не остановило. Первостатейный болтун, он, клацая зубами, громко возмущался:

— Какой же сволочью надо быть, чтобы своего же брата-солдатика пришить ни за что ни про что. Дерьмо собачье!..

— А то ты его не знаешь, — пискнул Арончик. — Валет на все способен!

— Да уж, редкий гад, — прогудел сидящий напротив сержант Андрей Зарубин. — Я все время ждал от него какой-нибудь подлянки.

Наш командир отделения был здоровенным сельским парнем, умевшим махать пудовыми кулаками и тоже, как Сом, не дававший никому спуску, особенно «карасям» — начинающим служить первогодкам.

Но и он, как я давно заметил, опасался Вышневца и никогда на него не наезжал, даже в наряд редко ставил.

Мы ехали уже, наверное, полчаса. Неугомонный Букет по этому поводу не преминул заметить, что далеконько, мол, удрапал, судя по всему, этот мерзавец. И тут машины встали, да так резко, что не ожидавший этого Арончик пребольно боднул меня кумполом в подбородок.

— Прости, Костенька, — пробормотал Лева.

— Поаккуратней надо быть, — буркнул я, потирая пальцами ушибленную скулу. — Так и покалечить недолго…

По команде «Выходи!» мы высыпали из кузовов и сгрудились возле машин. Было еще довольно темно, но небо на востоке заметно светлело. Взводные развели нас по направлениям, указанным капитаном Боярышниковым. Вытянувшись в цепь, довольно пока густую, чтобы можно было разглядеть соседей справа и слева, мы осторожно двинулись по лесу.

Минут через двадцать откуда-то вынырнул ротный, сказал, что справа скоро будет просека. Она свежевспахана. Не исключено, что беглец оставил там следы, поэтому смотреть особенно внимательно.

Вскоре мы действительно вышли на широкую просеку, на которой лежали столбы. Очевидно, здесь собирались ставить высоковольтную линию электропередачи. Но сколь тщательно мы ни обследовали здесь землю, никаких следов не обнаружили.

— Ускорить движение! — скомандовал Боярышников.

Рассвело уже настолько, что стали видны кусты между деревьями, о которые мы то и дело спотыкались, и глубокие впадины, куда можно было запросто загреметь и трахнуться башкой о какой-нибудь пень.

Прошло еще около часа. Поиск продолжался, но ни малейших признаков беглеца обнаружить не удавалось. И вдруг!.. Когда мы вышли к ручью с заболоченными берегами, заросшими камышом и осокой, Зарубин остановился и закричал:

— Сюда все! Есть! Тут он был, глядите!

Мы бросились к сержанту. На топком берегу ручья отчетливо выделялся длинный след и рядом широкие вмятины.

— Точно, — прогудел Сом, подошедший вслед за ротным. — Тут он шлепанулся. Видите вмятинку? — показал старшина на овальную ямку. — Це ж явно от автоматного приклада. Он як вставал, на оружие опирался. — В речи прапорщика частенько проскальзывали украинизмы. Сомянин хоть и был чистопородным русаком, но родился и вырос на Полтавщине.

— Не знал прежде за тобой способностей следопыта, Иван Прокофьевич, — усмехнулся Боярышников, — но, по-видимому, ты прав.

Он поглядел на компас, надетый, как часы, только на правую руку, и сказал, что направление беглеца угадано точно. Теперь важно поскорее выйти к железнодорожной станции, находящейся в десяти километрах отсюда.

— Мы его еще догоним, товарищ капитан, — заметил Зарубин, — только пошустрее нам надо…

— Именно пошустрее, сержант, — отозвался ротный. — Вперед, товарищи, далеко уйти он не мог.

Следующие минут сорок мы бежали рысью. Дышать стало тяжело, гимнастерка взмокла от пота. Местность постепенно повышалась, и двигаться пришлось практически в гору. Внезапно лес кончился, перед нами открылась широченная поляна, покрытая высокой травой и редким чахлым кустарником. Но едва мы выскочили на открытое пространство и остановились на минуту передохнуть, как раздался дробный стук, который не спутаешь ни с каким другим. Это была автоматная очередь — одна, за ней другая.

— Вот он! — крикнул Зарубин, падая и срывая с плеча автомат. — Догнали сволочугу!

— Ложись! — скомандовал ротный. — Огня не открывать! Надо взять его живым!

Мы залегли, готовые в любую секунду прошить огнем всю опушку леса. Так и хотелось нажать на спусковой крючок и стрелять, стрелять, пока эта мразь не будет изрешечена пулями. Пожалуй, у меня впервые появилось такое жгучее чувство ненависти. Встреться мы сейчас с Валетом один на один, я бы, не задумываясь, всадил в него автоматную очередь. Это ж надо — открыть огонь по своим товарищам!

Солдаты лежали, готовые ко всему: и к броску вперед, и к немедленному обстрелу леса, где засел Валет, но новых очередей оттуда не последовало.

— Экономит патроны, гад, — смачно сплюнув, сказал лежащий рядом со мной Зарубин. — Их у него не так уж густо. Ждет, наверное, когда поднимемся.

— По-пластунски вперед! — приказал Боярышников и первым двинулся к лесу, не поднимая ни головы, ни зада. Действовал он очень ловко, извивался ужом. Лишь по шевелению травы можно было издали догадаться, что кто-то ползет.

Мы последовали его примеру. Не с такой сноровкой, конечно, но ползли довольно быстро, хотя давалось это, прямо надо сказать, с большим трудом. Однако выстрелов со стороны опушки леса больше не раздавалось.

— Товарищ капитан, — окликнул ротного старшина, — сволота наверняка лишь перелякать нас хотела, а сам вже смылся. — Сом приподнялся, намереваясь вскочить, но Боярышников остановил его повелительным окриком:

— Лежать! Хочешь, прапорщик, пулю словить? Не хватает нам еще потерь, с меня ведь голову снимут. Двигаться только по-пластунски!..

Так мы на брюхе и пропахали эту поляну. Лишь когда очутились среди деревьев, ротный разрешил встать. В лесу не раздавалось ни единого постороннего звука, только мирно чирикали птицы да слабо гудели трогаемые ветром вершины разлапистых сосен.

— Ось я и говорил, пугал он нас, чтоб время выиграть, — с досадой сказал старшина. — Теперь его и след простыл.

— Ладно тебе каркать, Иван Прокофьевич, — прикрикнул на него ротный. — Короткий перекур — и вперед, да поживее!

Дальше лес пошел гуще, и был он каким-то диким. Кроны деревьев тесно переплелись, образовав сплошную зеленую крышу. Сквозь колючий кустарник продираться было трудно, темп движения, естественно, замедлился. Ладони были исколоты ветвями жимолости и боярышника. Заросли приходилось раздвигать руками, отчего они зудели, точно обожженные.

Солнце поднялось довольно высоко над лесом, когда мы вышли наконец к железной дороге, ни разу больше не наткнувшись на следы беглеца. Когда же и на станции сказали, что никто из посторонних тут не появлялся, стало ясно: Валет сумел-таки уйти от погони. Как ему это удалось, куда он мог деться, трудно было сказать.

— Як сквозь землю провалился! — в сердцах пробубнил Сом. — Может, свернул где, товарищ капитан, — и сторонкой, сторонкой?..

— Как такое могло случиться, — нахмурился Боярышников, — если мы шли с таким большим захватом? Ширина его составляла не менее километра. Для того чтобы обогнуть фланг, нужно время, а его-то у Вышневца и не было!

И тут у меня мелькнула шальная мысль: не воспользовался ли Валет тем, что мы перли напролом, считая его стремящимся как можно скорее выйти к железной дороге. Пока мы торопились двигаться вперед, гад мог легко взобраться на дерево и спрятаться среди листвы. Пропустив нас под собой, он преспокойно спустился вниз и мог уйти в любом направлении. У нас была одна дорога, а у него десятки… Когда я высказал эту догадку ротному, тот едко заметил: «Хорошая мысля приходит опосля».

— Чтоб тебе, Иванцов, раньше до этого додуматься, — сказал Боярышников. — Ты ж у нас хоть и разгильдяй, а головастый.

Он посмотрел на меня с укором и еле приметно усмехнулся. Отношения с ротным у нас сложились своеобразные. Во время занятий я любил задавать каверзные вопросы, а Боярышников терпеть не мог, когда его прерывали. Но вскоре он понял мою тактику и как-то после очередной «почемучки» гневно сказал: «Ох и разгильдяй ты, Иванцов! Гонять тебя надо как Сидорову козу. Запомни раз и навсегда: армия не уму учит, а дурь выбивает…»

Так ко мне и пристала эта кличка. Кто в роте больший разгильдяй? Конечно, рядовой Иванцов. Я не обижался. «Пусть будет так, — думал я, — в этом есть даже какой-то шарм. Имеются в подразделении лучшие стрелки, отличные спортсмены, непревзойденные прыгуны с парашютом, так почему не быть первостатейному разгильдяю!»

Нарядов поначалу я хватал больше всех. Меня и Боярышников наказывал, и Сомянин беспрерывно на кухню гонял, и взводный — лейтенант Наливайко — свою долю вносил. Пока «карасем» был, столько картошки перечистил, полов перемыл да клозетов выгреб — не счесть. Только перейдя в разряд «годков», стал не так мытариться. Меньшим разгильдяем я, конечно, не стал, но разгильдяй со стажем — уже кое-что, с таким солдатом считаются. К тому же с ротным неожиданно стали складываться иные, более сложные взаимоотношения. Но об этом позже.

— Может, вернемся и пошукаем еще в лесу? — предложил Сом.

— Бесполезно, — махнул рукой ротный.

— Попытка — не пытка, товарищ капитан, — поддержал прапорщика подошедший взводный.

Наливайко смотрел на ротного сверху вниз, потому как был на голову выше. Правда, коренастый, крепко сбитый капитан с мощными мускулами и широченными плечами выглядел негнущимся дубом, тогда как длинный, тощий, с круглой головой на длинной шее лейтенант походил на тростинку. Наливайко только осенью окончил училище и был на добрый десяток лет моложе Боярышникова.

— Люди еще не очень устали, — продолжал взводный. — Горят желанием продолжить поиск…

— Нет, — отрезал ротный, — время упущено. Теперь нам Валета не поймать, нечего зря солдат гонять. Старшина, усаживай личный состав в машины. Операцию можно считать проваленной.

2

Перед обедом в казарме появился командир батальона. Я сквозь сон услышал его зычный голос. Если подполковник Горобец командовал на одном конце плаца, его прекрасно слышали на другом. А плац у нас такой широкий, всю дивизию, наверное, на нем можно построить.

— Притомились, значит? — прогудел Горобец. — А толку? Подонка так и не поймали?

— Старались, товарищ подполковник, — уныло проговорил Боярышников.

Стало обидно за ротного. Ну разве он виноват, что Валет смылся! Впрочем, вполне могли и схватить, в самом деле старались.

— Подымайте роту! — распорядился комбат. — Солдаты понадобятся следователю военной прокуратуры. Он вместе со мной прибыл.

Комбат наш — мужик крутой. Воевал в Афгане и в первую чеченскую. Да и служил, слава богу, без малого четверть века, до пенсии по возрасту оставалось всего ничего. Мне, честно говоря, было жаль старого вояку. Однажды в качестве посыльного довелось быть у него дома. Крохотная квартирка, повернуться негде, да и та служебная, на территории военного городка находится, а детей трое. Сын — великовозрастный балбес, с трудом окончивший школу, он нигде не работал и призывную комиссию не прошел по здоровью. Две дочки-малолетки. Одна совсем кроха — третьеклассница по прозвищу Кнопка. Вдобавок жена больная, на производстве тоже трудиться не может. Как содержать такую ораву на одну комбатовскую зарплату? Она ведь, по нынешним временам, совсем мизерная; на нее не то что прожить сносно впятером нельзя, концы с концами и те не сведешь. А куда денешься, когда тебе под пятьдесят и уже ничего не светит: ни повышение по должности, ни новое звание? Остается тянуть служебную лямку до конца. На гражданке тоже делать нечего. Учиться чему-то заново поздно, а в коммерческих фирмах тебя не ждут, там нужны молодые. Вот и выходит: куда ни кинь — всюду клин…

Роту, конечно, моментально подняли. Натянув обмундирование, я выскочил на построение и возле канцелярии увидел комбата. Внешне это был могучий мужик, высокий, плечистый, крупноголовый. На рельефном лице выделялись большой нос и жесткий волевой подбородок. Фуражка у Горобца всегда была надвинута на лоб. Из-под козырька с холодным пепельным блеском смотрели строгие серые глаза.

Рядом с Горобцом стояли Боярышников и еще один невысокого роста офицер с четырьмя звездочками на погонах. Видно, это и был следователь прокуратуры, о котором говорил комбат.

— Постройте тот взвод, где служил этот… как его? — поморщился Горобец.

— Вышневцом его кличут, товарищ подполковник, — подсказал стоящий позади офицеров Сомянин.

Комбат метнул в старшину роты сердитый взгляд и с досадой сказал:

— Его скорее подлецом следовало назвать! Такое отмочить!.. На весь батальон грязное пятно положил!

Подполковник прошелся вдоль строя взвода, сверля глазами каждого, словно мы были приятелями Валета и способствовали его преступлению.

— Ну, что, бойцы, скажете? — пророкотал комбат, останавливаясь возле левого фланга и еще раз окидывая нас недружелюбным взглядом. — Как могли допустить, чтобы ваш сослуживец сотворил такое безобразие? Неужели ни с кем не делился и никто ничего не знает?.. Не верю!

Строй молчал. Валет хоть и служил с нами, но жил особняком, выделяя себя, «деда», как особо выдающуюся личность, которой вся молодежь должна подчиняться и прислуживать. В Вышневце было много блатного, взятого им из зоны. Парень ни с кем не дружил, разве только с Букетом, считая его своим. Как-никак тот в свое время тоже был не в ладах с Уголовным кодексом и хлебал тюремную баланду. Особой доверительности я меж ними не наблюдал, а там черт его знает, чужая душа — потемки.

— Ну, ладно, — махнул рукой Горобец, поняв, что от нас ничего не дождется, — все, что знаете, поведаете следователю. Прошу любить и жаловать, — кивнул он в сторону стоящего рядом статного офицера, — капитан Шелест Николай Николаевич. Он побеседует с каждым. И смотрите у меня, — погрозил комбат пальцем. — Ничего не утаивать! Любая деталь может оказаться очень важной.

— Дайте мне, пожалуйста, в помощники кого-нибудь из ребят порасторопнее, — попросил следователь, — чтобы был под рукой.

— Это можно, — заверил Горобец. — Боярышников, назначь бойца в помощь представителю военной прокуратуры. У тебя, помнится, кто-то из института призван…

Про персону первостатейного разгильдяя комбат, конечно, знал. Как-то даже отвалил пять суток ареста за «непочтение родителей», потому как я публично плохо отзывался о нынешнем высшем руководстве.

В армии не любят тех, кто высовывается. Все должно быть по ранжиру, никакой самостоятельности в мыслях и поступках. Иначе, чем командир, думать не смей, делай, что велят, даже если твоя точка зрения более целесообразна. Любое высказывание расценивается как пререкание, за что положен наряд вне очереди. И ни в коем случае нельзя задавать лишних вопросов.

Чрезвычайно интересно, почему не идет давно объявленная военная реформа? Почему у нас нет нового оружия? У боевиков с маркой «сделано в США» есть, а у нас — ку-ку, хотя давно объявлено, что разработаны новейшие образцы… Начальство на такие вопросы отвечать не любит, в лучшем случае рявкнет: «Разговорчики в строю!» или «Прекратить болтовню!» Я на первых порах по студенческой привычке не унимался, за что получал «по заслугам» и честно заработал свое «почетное» клеймо…

— Вы имеете в виду Иванцова? — осторожно спросил ротный.

— Именно его.

— Так он у нас… — замялся Боярышников и чуть не сказал «первостатейный разгильдяй», но вовремя спохватился. — Может, кого другого?

— Чем тебе Иванцов плох?

— Вы ведь знаете…

— Ну и что, если язык длинный? Надеюсь, не будет его распускать в таком серьезном деле и безобразничать не станет. Парень он башковитый, понимает. Верно, Иванцов?

— Так точно, товарищ подполковник! — отчеканил я.

— Вот видишь, Боярышников, боец осознает ответственность, а грамотешки у него поболее, чем у других, и расторопности тоже.

— Мне как раз такой и нужен, — вмешался в спор капитан Шелест.

— Решено, — безапелляционно подытожил Горобец. — Занимайте, Николай Николаевич, ротную канцелярию и ведите там допросы, сколько понадобится.

Я не поверил своим ушам. Никогда не слышал, чтобы комбат обращался к младшему не по званию, да еще прилюдно, а по имени. Это было не в его характере, но очень, видимо, многое при таком ЧП в батальоне зависело для командира от позиции следователя.

— Вы, Боярышников, перебирайтесь пока в штаб батальона, — распорядился Горобец.

Ротный явно огорчился. Не очень приятно, пусть даже на время, отдавать свой обжитый кабинет и оказаться под постоянным оком начальства. Но главное, и это я понял сразу, ему не хотелось расставаться со своим «негром». Дело в том, что последнее время он постоянно эксплуатировал меня… Однажды Боярышников мимоходом спросил, научился ли я на гражданке составлять конспекты. Посмотрел на меня оценивающе и смущенно признался:

— Понимаешь, недавно назначенный начальник штаба батальона конспекты для проведения занятий каждый раз новые требует. Чем ему старые не годятся — не знаю. Там все расписано, что нужно делать, а повторение — мать учения. Мы как складывали десять лет назад парашют, так и сегодня складываем, и строевые команды те же самые подаем. Зачем заново огород городить?..

— Ну а я тут при чем? — невольно вырвалось у меня.

— Ты в институте учился, — сказал Боярышников. — Вполне сможешь, руководствуясь уставами и наставлениями, конспект для занятий написать. Я покажу, как это делается…

С тех пор и стал я у ротного «негром». Нехитрой наукой составлять конспекты овладел довольно быстро. Вскоре они стали получаться лучше, чем у ротного. Его за них даже хвалили на офицерских совещаниях, ставили в пример другим командирам.

Сперва я работал в ротной канцелярии, но там постоянно толкались взводные, старшина, каптерщик и всякие пришлые офицеры. Это мешало, трудно было сосредоточиться. И когда я пожаловался ротному, он сказал:

— Давай-ка я тебя, Иванцов, к себе на квартиру отправлять буду. Там тихо. Жена не помешает.

Так я попал в дом Боярышниковых и впервые увидел Надин. Но это особая история…

Наше знакомство с капитаном Шелестом произошло уже после отбытия высокого начальства. Из канцелярии роты поспешно вымелась постоянно ошивающаяся тут шатия-братия. Последним, собрав письменные принадлежности, покинул любимые апартаменты Дылда — так за высоченный рост прозвали ротного писаря ефрейтора Олега Хвороста. Он был худющий и костлявый, нагибаясь поднять что-либо с пола, складывался как бы пополам. Канцелярия днем была постоянным местом его пребывания. Под видом составления расписания занятий и прочих бумаг Хворост увиливал от уроков по строевой, физической и тактической подготовке. Только на стрельбище, прыжки с парашютом и полосу препятствий Боярышников выгонял его, неизменно повторяя: «Писарь тоже десантник».

— Повезло тебе, Иванцов, — шепнул мне перед уходом Дылда, выразительно подмигнув. — Хоть несколько дней покантуешься без занятий и строгого начальственного ока.

Шелест протянул мне руку и сказал:

— Будем знакомы. Тебя как зовут? Костя?.. А меня, как ты, наверное, уже слышал, Николаем Николаевичем. Так и будем общаться друг с другом.

Капитан был невысок ростом и узковат в плечах. Ни мощных бицепсов, ни пудовых кулаков не имел, зато лицо было выразительным. Высокий покатый лоб венчала шапка смолистых кудрей, непокорно выбивающихся из-под фуражки. Большие карие глаза с огоньком обрамляли пушистые, как у девушки, ресницы. Губы полные, красиво очерченные, мягкий подбородок. У баб он наверняка пользовался бешеным успехом, хотя, как я позже выяснил, оставался холостяком, точнее — разведенным. Да и прожил-то с женой, признался потом Шелест, всего три месяца, после чего разбежались в разные стороны навсегда. Спустя некоторое время, получше его узнав, я, кажется, понял почему. Капитан был слишком увлечен работой, мог сутками пропадать на службе, а это редко какой жене может понравиться.

Следователь присел на топчан, стоящий в углу. Его где-то раздобыл старшина, торжественно водворил в канцелярию для антуража и отдыха командира. Боярышников действительно спал на топчане, когда заступал в наряд дежурным по полку. Ему было положено четыре часа ночного отдыха.

— Что ты, Костя, обо всем этом думаешь? — спросил Шелест, жестом приглашая сесть на стул.

— Скверная история, — пожал я плечами.

— Слабо сказано. Паскудная! Убить своего брата-солдата — преступление, которому нет и не может быть оправдания! — жестко проговорил капитан и, помолчав, поинтересовался, что за человек был Вышневец.

— Да как вам сказать, товарищ капитан… — раздумчиво протянул я и тут же спохватился: — Виноват, Николай Николаевич!..

— Ничего, привыкнешь, — улыбнулся он. — Продолжай.

— Скрытный был очень, весь в себе. Ни с кем секретами не делился. Я знаю, что Валет — так мы его прозвали за любовь к карточной игре на интерес — сидел вроде бы за разбой.

— Друзья у него были?

— Практически нет. Только Букета он считал как бы своим.

— Кто такой?

— Я говорю о рядовом Виталии Букетове. Он тоже из этих… из бывших осужденных.

— За что отбывал наказание?

— Говорит, что за девчонок вступился. К ним парни пьяные приставали, а он боксер. Вот и отправил двоих в нокдаун. Одному челюсть сломал, другому пару ребер. За это и упекли.

— Ты ему веришь?

— Да, товарищ… Николай Николаевич.

— Вот давай с него и начнем. Зови.

Увы, допрос Букета, как и других солдат взвода, ничего нового к характеристике Вышневца не добавил, разве что некоторые не очень существенные мелочи. Я был прав, говоря, что Валет держался особняком и язык зря не распускал. Шелест был разочарован. Он, вероятно, надеялся на большее. От сослуживцев Вышневца капитану хотелось получить более подробные сведения об облике преступника и его поведении. Откуда у парня, например, появился пистолет, найденный ротным? Что намеревался с ним делать? Не высказывал ли чего крамольного?..

Ничего этого ребята не знали. Лишь последний из опрашиваемых Лева Арончик, которого капитан оставил на закуску, уже не надеясь узнать что-либо, неожиданно сообщил любопытную деталь. Он видел, как Валет однажды общался с прапорщиком Столбуном. Они, размахивая руками, о чем-то ожесточенно спорили.

— Кто такой этот прапорщик? — спросил Шелест.

— Заведующий оружейным складом, пояснил я. — Личность знаменитая. Захар Яковлевич Столбун — ветеран нашей части, имеет боевые награды. Его портрет на Аллее Героев позади плаца висит рядом с Горобцом и командиром полка. Все они воевали в Афганистане, потом в Чечне. Люди очень заслуженные!

— Что может быть общего у рядового с ветераном? — задумчиво протянул капитан.

— Не исключено, что Вышневца ротный или старшина за чем-нибудь на склад посылали.

— Вполне вероятно, — согласился Шелест, — но проверить не мешает.

Отпустив Арончика, капитан, не теряя времени, разыскал сперва Сома, потом ротного и расспросил каждого персонально. Оказалось, Валета никто из них на склад не направлял, надобности такой не было.

Вернувшись в канцелярию, Шелест сел за стол ротного и крепко потер лоб ладонью. А я по наивности брякнул: считаете, что это ниточка, за которую можно ухватиться?

— Начитался ты детективов, Костя, — засмеялся капитан. — Но как бы там ни было, зацепка все же есть. Откуда могло попасть к Вышневцу оружие?.. Возможно, со склада.

— Он мог купить его где-нибудь на базаре. Сейчас это запросто делается, были бы бабки.

— Верно, теперь все продается и покупается, в том числе оружие, но пистолет, обнаруженный у Вышневца, новенький. Из него еще не стреляли, а на базаре, как правило, продаются подержанные стволы частенько с перебитыми номерами, чтобы замести следы предыдущих преступлений. — Капитан помолчал, глядя куда-то мимо меня, и неожиданно предложил отправиться прямо сейчас к Столбуну.

Прапорщик оказался на месте и занимался проверкой накладных. Встретил он нас довольно нелюбезно.

— Зачем я понадобился прокуратуре? — спросил Столбун с вызовом. Черные, лохматые, с обильной проседью брови его сердито сошлись над переносицей. Лицо, подбородок, острые скулы, горбатый нос как-то сразу затвердели.

— Вы знакомы с рядовым Вышневцом? — сразу взял быка за рога Шелест.

— Ах, вот в чем дело, — проскрипел прапорщик, и губы его сложились в кривую усмешку. — Это тот тип, что драпанул с губы, убив часового?.. Не имел чести знать.

— И никогда с ним не сталкивались?

Столбун посмотрел на следователя враждебно.

— Я же сказал, мы незнакомы.

— Странно, — протянул капитан, — а есть свидетель, который показывает, что на днях видел вас оживленно беседующих.

Ни один мускул не дрогнул на лице заведующего складом. Ответил он с невозмутимым спокойствием: мало ли к нему, дескать, присылают солдат по разным вопросам. Может, и этот тип был. Разве всех упомнишь?

Больше ничего существенного Столбун не сказал. Прапор твердо стоял на том, что его хата с краю. Мы покинули склад, что называется, несолоно хлебавши. По крайней мере, я так думал, но Шелест, как оказалось, был иного мнения. Когда мы вернулись в канцелярию, он неожиданно сказал:

— Полезный визит! Теперь я почти уверен, Костя, что Столбун Вышневца знал. Заметил, как окаменело лицо прапорщика при упоминании убийцы? Выдержка у него, конечно, колоссальная, но до конца он не мог сдержаться.

Следователю нельзя было отказать в проницательности. Он явно был неплохим психологом. Когда я сказал ему об этом, Шелест засмеялся.

— Профессия обязывает, Костя. Я же ее сам выбрал.

Подтверждение догадки следователя о связи Столбуна с Вышневцом мы нашли на следующий день, причем совершенно случайно. Шелест продолжал опрашивать солдат и офицеров роты. Я прилежно записывал показания, набив, можно сказать, на этом руку. Ничего мудреного в том не было. Только строчи побыстрее да основные моменты в рассказе допрашиваемого улавливай, не растекаясь по древу. Прочитав одно из моих последних творений, капитан даже меня похвалил, а доброе слово, как говорится, и кошке приятно.

Ничего существенного в показаниях ребят не было, так, отдельные моменты, подтверждающие заносчивость Вышневца. И хотя Шелест упорно продолжал свою работу, я уже не верил, что удастся узнать хоть что-то новое. И хотел даже сказать об этом капитану, как вдруг в канцелярию стремительно вошел запыхавшийся Сомянин.

— Прошу прощения, товарищ капитан! Можно?

— Заходите, старшина, — радушно пригласил Шелест. — У вас что-то срочное?

Прапорщик был явно взволнован. Даже усы топорщились в разные стороны больше обычного.

— Уж не беглеца ли поймали? — спросил капитан. — Да вы присаживайтесь, прапорщик.

— Ни, того гада ше не схватили! — мотнул головой Сом. — Его шукают усиленно. Милиция подключилась, даже ФСБ.

— Значит, будем надеяться, — заметил Шелест, и я уловил, что следователь не очень-то верит в розыскные способности названных прапорщиком структур. Надо полагать, капитан уже не раз имел с ними дело. Случаи дезертирства солдат случались во всех армейских частях. Нам неоднократно зачитывали грозные приказы министра обороны по этому поводу. Офицеров жестко за них наказывали: снимали с должностей, понижали в званиях. Смысла в этом не было. В чем виноват какой-нибудь Ванька-взводный, ежели его солдату моча ударила в голову и он драпанул до дому? В чужую душу не залезешь, какие шальные намерения в башке бродят — не узнаешь. При чем же здесь командир!

— Так что привело вас ко мне, прапорщик? — спросил Шелест у Сомянина.

— Тут дело такое, товарищ капитан. Докладаю! Вчера у меня из-за этой беготни совсем с головы вылетело. Нужно было сразу получше глянуть вещички убивца, которые у нас по распоряжению ротного в каптерке хранятся. А нынче я Дылде, виноват, ефрейтору Хворосту велел перетряхнуть их как следует. Гляньте, шо вин обнаружил. — Старшина вытащил из кармана и положил на стол три коробочки пистолетных патронов. — Представляете, шо ховала сволота в служебном помещении! — возмущенно пророкотал Сом. — Там фанерка проходит у стены в каптерке, так они за нее были засунуты.

— Существенная находка, — заметил Шелест, придвинув к себе патроны. — Совсем новенькие, даже не позеленели, блестят. Как думаете, старшина, откуда у Вышневца патроны взялись?

— Не могу знать, товарищ капитан. У нас боеприпасы на строгом учете. Я лично веду ведомость их расхода на стрельбах и учениях. Можете проверить.

— Я в вашей искренности нисколько не сомневаюсь, Сомянин, — улыбнулся Шелест. — Спасибо, что про личные вещи беглеца вспомнили и досмотр произвели. Тумбочку и постель его мы еще вчера с Иванцовым перетряхнули, а вот про то, что хранится в каптерке, я просто не знал.

— У нас давно такой порядок заведен, товарищ капитан. А то набьют солдаты свои тумбочки, я извиняюсь, черт-те чем. Из дома всякое шлют: фрукты, гражданскую одежонку, сладости… От них только тараканы разводятся. Вот командир и приказал отвести для вещей местечко, за которым каптерщик следит, да и я приглядываю.

— Еще раз выражаю вам большую благодарность, старшина! — с чувством сказал Шелест, пожимая Сому руку. — Можете быть свободны.

Старшина ушел, а Шелест высыпал содержимое одной коробочки на стол и стал задумчиво перекатывать патроны пальцами. Коротенькие, тупорылые, они медно-желто поблескивали в солнечных лучах, врывавшихся в открытое окно.

— Откуда патроны могли появиться у солдата, — протянул капитан и вопросительно поглядел на меня, предлагая высказаться.

— Предполагаете, со склада? — спросил я осторожно. — Тогда и пистолет, что нашли у Вышневца, оттуда.

— Не обязательно, — возразил Шелест, — хотя и возможно. Давай-ка, Костя, попробуем версию проверить. Забирай эти штуки, — кивнул он на патроны, — и пойдем к артвооруженцам. Пусть они глянут и определят, к какой партии наш «товар» относится. Кстати, уже должны быть результаты экспертизы пистолета, из-за которого весь сыр-бор…

— Думаете, дорожка опять к Столбуну приведет, Николай Николаевич?

— Все может статься, — кивнул капитан. — В нашем деле любая версия подлежит проверке…

Начальник артвооружения подполковник Хомутов встретил нас весьма предупредительно. Узнав о находке старшины роты, он горестно всплеснул руками.

— Час от часу не легче! То пистолет находят у рядового, то патроны, — чудны дела твои, Господи!

— Надеюсь, ваши специалисты установят место изготовления боеприпасов и их серию? — спросил капитан.

— Да, да, конечно, — поспешил заверить подполковник. — Я сейчас же распоряжусь.

Хомутов по телефону вызвал одного из подчиненных офицеров, вручил ему найденные патроны и велел разобраться с их родословной. Он, широко улыбнувшись, так именно и выразился. Во рту сверкнула, судя по яркости, новенькая золотая фикса, а улыбка показалась мне угодливой.

— Надо будет, товарищ подполковник, провести ревизию вашего склада артвооружения, — сказал Шелест.

— Так она только что прошла! — воскликнул Хомутов. — Когда злополучный пистолет нашли, мы все проверили самым тщательным образом. Никаких хищений не обнаружено. На складе — полный ажур! Все сходится тютелька в тютельку!

Он говорил горячо, даже слишком. Видно, очень дорожил честью мундира и готов был отстаивать ее до конца. За последнее время артвооруженцам изрядно досталось. Проклятый пистолет, найденный у солдата, вызвал в полку такую суматоху, что их трясли, как грушу.

— И все-таки проверку придется повторить! — жестко проговорил Шелест. В его голосе я впервые услышал металлические нотки. Не так он был мягок, как казался. — Вызывайте прапорщика Столбуна. Сейчас прямо и начнем.

Что-то мелькнуло в серых глазах подполковника — то ли смущение, то ли испуг, — и тут же погасло. Изъеденное редкими оспинами удлиненное лицо сморщилось, как печеное яблоко. Морщины исполосовали щеки, лоб, подбородок, и стало видно, что он далеко не молод, а остатки волос подкрашены, чтобы скрыть седину. Хомутов явно следил за своей внешностью и занимался спортом.

— Так ведь Столбуна нет в части! — воскликнул подполковник.

— Как нет? — удивился Шелест. — Мы с ним только вчера встречались.

— А сегодня он уехал в командировку.

— Что за срочность?

— Ну, вы, наверное, знаете, куда нас направляют? Так вот прапорщик поехал туда, чтобы подыскать место для размещения и хранения боеприпасов.

— Неужели другого нельзя было послать? — с досадой спросил Шелест. — У вас есть офицеры, наверняка асы в таких делах.

— Столбун — специалист с боевым опытом, заслуженный ветеран, — отчеканил начальник артвооружения. — Ему, как говорится, и карты в руки.

— Но ведь идет связанное с хищением оружия следствие! — возмутился Шелест. — Отсылать в такой момент заведующего складом вооружения…

Хомутов нагнул лобастую с глубокими залысинами голову, словно собираясь боднуть собеседника, и заговорил громко, отрывисто:

— Позвольте заметить, капитан, что нам предстоит выполнение боевой задачи! Это гораздо важнее всего остального! Там, где рвутся снаряды и свистят пули, должно быть сконцентрировано наше внимание! Вы — человек военный и должны понимать: боевым задачам ничто другое не может и не должно препятствовать!

Он говорил, на мой не очень просвещенный взгляд, с большим нажимом, слишком пафосно. Можно было ответить и более тактично. Не тот повод, чтобы на рожон лезть. Честно говоря, я не понимал поведения подполковника.

Наверное, мой нынешний шеф подумал так же и поспешил откланяться, прекрасно сознавая, что тут он больше ничего не добьется.

— Результаты исследования найденных патронов пришлите, пожалуйста, мне в первую роту, — сказал он, вставая. — Я буду работать там.

— Непременно пришлю! — торопливо заверил подполковник. — Если что, обращайтесь, всегда готов помочь!

Услышав его заверения, я подумал, что дело обстоит как раз с точностью до наоборот. От начальника артвооружения вряд ли можно ждать реальной помощи.

Мы вышли из штаба и не спеша двинулись через плац. Шелест шел в глубокой задумчивости, и я старался не мешать ему мыслить. Но на языке все время вертелся вопрос: как оценивает шеф результаты визита в штаб, на который мы возлагали большие надежды? Должно быть, он догадался, о чем я думаю. Положил мне руку на плечо и, усмехнувшись, изрек:

— Вот ведь какие пироги, Костя. Мне тоже ничего не понятно. — Капитан сделал паузу и неожиданно спросил: — А тебе не кажется, что Столбуна поспешили убрать от нас подальше?

3

Случай нередко приходит на помощь ищущим, если они, конечно, настойчивы и не останавливаются на полпути к цели. Кажется, зашел в тупик, нет не только выхода — ни малейшего просвета, и вдруг… Случайный разговор, неожиданный поворот, какая-то непонятная на первый взгляд, не очень существенная деталь — и перед тобой открывается широкий простор, а то и дали неоглядные.

Так случилось и у нас с Шелестом. Пару дней мы топтались на месте. Опрашивали людей, смотрели документы, делали запросы в разные инстанции по поводу сбежавшего Вышневца — все без толку. Экспертиза пистолета показала, что он совсем новый, еще не обстрелянный. Патроны были из той партии, которые хранятся на складах воинских частей дивизии. Все как будто подталкивало следствие к фигуре Столбуна, но никаких реальных зацепок не было. Капитан Шелест расспрашивал его сослуживцев, пытался выявить связи прапорщика с кем-нибудь из местных, однако ничего порочащего не находил. Драгоценное время уходило, и раскрыть преступление по горячим следам не удавалось.

Но Шелест был упорен. Он не верил в полулегендарный образ заслуженного ветерана, орденоносца, ценнейшего специалиста, беззаветно служащего интересам дела, который сложился в части о Столбуне.

— Поверь мне, Костя, — говорил он, — все далеко не так. Правда лежит совсем в другой плоскости и выглядит иначе, чем ее представляют окружающие.

Шел пятый день нашей совместной работы. Я уже втянулся и начал кое в чем разбираться. Ребята подкалывали: сачка, мол, давишь, Иванцов. Мы вкалываем в поте лица на стрельбище, а ты прохлаждаешься. Везет разгильдяям!.. Но Боярышников и старшина роты замечаний не делали, хотя я уходил и приходил в казарму когда хотел, а в кармане лежала постоянная увольнительная. Шелест то и дело посылал новоявленного помощника то на почту или телеграф, то в милицию для наведения разных справок. На эти случаи я имел даже соответствующий документ, где черным по белому было записано: предъявитель сего является представителем военной прокуратуры и действует по ее заданию.

Ну а теперь о случае… Он явился ко мне в облике солдатика Васи, занимающего скромную непыльную должность штабного писаря. Работал он в строевом отделе и, как правило, выписывал проездные и командировочные документы.

Разговорились мы с парнишкой в курилке. Я протянул ему настоящий «Кэмел». Мать-бедолага, разорившись, прислала мне несколько пачек. Самой едва хватает скудного учительского заработка, который к тому же выдают нерегулярно, а для сыночка готова на все…

Вася взял сигарету с трепетом. Мы дружно задымили, и тут я совершенно случайно спросил, не выписывал ли он документы для командировки прапорщика Столбуна.

— Пришлось делать, — сказал Вася, выпуская дым через ноздри, — притом в пожарном порядке.

— К чему такая спешка?

— Откуда мне знать… Прапор примчался в штаб ни свет ни заря. Никого из начальства еще не было, и он явно нервничал. Ходил по коридору, смолил без остановки, и не какую-нибудь «Приму», а «Данхил». Я еще подумал, по карману ли это завскладом.

Вася оказался наблюдательным. Он подробно рассказал, как Столбун, едва дождавшись заместителя командира полка по артвооружению, запросто проскочил в его кабинет. О чем они говорили, неизвестно, но минут через десять сам подполковник Хомутов заявился в строевой отдел собственной персоной и, поскольку начальника еще не было, отдал распоряжение писарю подготовить все бумаги для командировки прапорщика в Ханкалу на десять дней. Вася пробовал возразить, что без разрешения старшего лейтенанта не имеет права, но подполковник прикрикнул: делай, мол, что велят, а со старлеем он как-нибудь сам разберется.

— И что интересно, — сказал Вася с ухмылкой, — подполковник не покинул отдел, пока я не выписал все бумаги. А потом дождался старшего лейтенанта, у которого штампы и печать, и лично понес на подпись начальнику штаба. Зачем было так торопиться, не пойму. Поезда на юг идут вечером, их расписание на стене висит…

Я сразу усек, что сообщенная Васей информация не из простых и наверняка заинтересует капитана Шелеста. Поведение двух наблюдаемых лиц выглядело подозрительно и вызвало, по крайней мере у меня, недоумение. Похоже, Столбуна действительно постарались убрать подальше от следователя, зная, что из района боевых действий военного человека, выехавшего на задание, так скоро назад не вернешь… Когда я высказал свои соображения Шелесту, тот засмеялся:

— Ты делаешь успехи, Костя. Может, со временем из тебя выйдет неплохой сыскарь. Тебя, случайно, не привлекает такая стезя?

Я сделал вид, что не понял комплимента, хоть было приятно. И в свою очередь спросил:

— Что получается? Между подполковником и прапорщиком сговор?

— Не делай скоропалительных выводов, Костя, — охладил мой пыл Шелест. — У Столбуна могли быть веские аргументы для оправдания срочной командировки в Чечню. События ведь там разворачиваются нешуточные.

В душе Шелест, как мне показалось, был со мной согласен. Уж больно происшедшее смахивало на сговор. Но капитан действовал по принципу поспешай медленно и все подвергай сомнению. Это, сказал он, закон следовательской работы. Вообще он был большим умницей. За несколько дней моей с ним работы я получил немало неожиданных уроков. Один мне запомнился особенно.

Читая газеты, слушая радио, я был убежден, что у нас построено демократическое общество, а развитие страны в посткоммунистический период идет во благо народа, хотя и не без серьезных изъянов. Но когда я высказал это Шелесту, он скептически хмыкнул.

— Говоришь, у нас уже демократия? — сделал капитан ударение на слове «уже». — Только какая?..

Он не стал развивать свою мысль, и я впервые задумался: к чему привело десятилетие демократических реформ? Если судить по большому счету, то в сухом остатке мы получили потерю значительной части страны, умудрились подорвать экономическую и военную безопасность России, утратили многие геополитические преимущества великой державы… Исчезла значительная часть национального производства, остановилась его модернизация. Государство фактически разрушается, теряет научно-технический человеческий потенциал. Подорвана вера россиян в себя, в свое Отечество… Вот до каких выводов я в конце концов добрался и, осмелев, высказал их Шелесту.

— Вот видишь, Костя, — улыбнулся он, — оказывается, умеешь анализировать. Еще один плюс в твою пользу.

Капитан думал примерно так же. Просто положение не позволяло ему вольные высказывания в разговоре с солдатом. Но мне-то все до лампочки, могу говорить, что хочу. И я пошел дальше, намереваясь задеть капитана за живое.

— Если честно, — сказал я, — то ельцинская революция была просто бесчеловечна.

— Это почему? — спросил Шелест, явно подталкивая меня к откровенности.

— А что она дала? — задал я встречный вопрос. — Казнокрадство разрослось до невероятных размеров, взяточничество, коррупция процветают. Читаешь газеты или смотришь по ящику — там такие разоблачения, хищения на миллионы «зеленых», а хапуги остаются на свободе. Разве раньше такое было? Если появлялась критическая статья, реакция на нее наступала быстрая и реальная, а теперь даже рубрика «По следам наших выступлений» исчезла напрочь!

— Знаю, Костя, что ты ждешь от меня… Мириться со сложившейся обстановкой нельзя. По большому счету, надо спасать Россию, и кто-то должен разгребать эти авгиевы конюшни. Не перевелись еще честные люди. На них и ложится грязная работенка. Именно этим мы с тобой сейчас и занимаемся…

Абстрактные разговоры вернули меня к нашему расследованию. После удачных находок и неожиданных открытий, завершившихся длительным допросом Хомутова в прокуратуре, не давшего, как ожидалось, желаемого результата, наступило затишье. Дело, на мой взгляд, начало пробуксовывать.

Вышневец все еще находился в розыске. На его след, правда, напали на Смоленщине. Там в поселке Листвяном жили его мать, сестра и прочие многочисленные родственники. Однако пройдоха сумел ускользнуть и, скорее всего, снова подался в хозяйничающую там банду, из которой его в свое время изъяли омоновцы. Вышневец был обвинен в грабеже, но срок получил небольшой, всего три года. Многие эпизоды его криминальных похождений так и не были доказаны в суде, а я думаю, они имели место. Он даже как-то хвастался похождениями перед Букетом, а тот пересказал мне. И еще Жорка заявил, что братва, с которой он имел дело, осталась на свободе благодаря тому, что он во время следствия держал рот на замке.

Все это мы узнали из уголовного дела Вышневца, присланного по просьбе Шелеста из смоленской прокуратуры. Просматривая его, капитан хмурился и неодобрительно качал головой.

— Смотри, Костя, — сказал он, — насколько безответственно подходят военкоматы к призыву в армию. Им было известно о судимости этого типа, а все-таки призвали, да еще в десантные войска!

— Зря возмущаетесь, Николай Николаевич. Хотите, расскажу, как пацанов призывного возраста отлавливают патрули, состоящие из милиционеров и офицеров военкомата? Они устраивают засаду у станции метро и, как только появляется подходящий объект, цап его и в машину. Привозят в военкомат, устанавливают личность. Пара врачей формально осматривает и выдает вердикт: «Годен!» С башки тут же смахивают машинкой шикарную шевелюру — и ты уже солдат!

— Не может быть! — воскликнул Шелест.

— Еще как может. Типичный пример перед вами. Даже матери не дали позвонить, им некогда было. Она, бедолага, три дня меня по моргам и больницам искала, пока я уже из Пскова не отбил ей телеграмму: так, мол, и так, теперь я боец доблестной российской армии.

— Ну и дела… — протянул Шелест. — Не знал я о таких новшествах, хотя о контингенте призывников осведомлен. Не только людей с криминальным прошлым, а и больных, откровенных дебилов к нам присылают.

— Вот-вот, — подхватил я, — военкомату лишь бы план выполнить, а там хоть трава не расти.

— Правда, не годных к службе тут же демобилизуют.

— А военкомату от этого ни жарко ни холодно. Они свою задачу выполнили…

На пятый день Шелеста вызвало начальство. Он уехал в штаб дивизии и отсутствовал несколько часов. Я же, пользуясь привилегированным положением, забрался в укромное местечко и стал читать «Легенды Невского проспекта» Веллера, которого очень люблю за неподражаемый юмор.

Вернулся Шелест мрачнее тучи. Сняв фуражку и плюхнувшись на кушетку, он неохотно признался, что получил основательную нахлобучку.

— Любят у нас быструю раскрываемость преступлений, — усмехнулся капитан, приглаживая пятерней шевелюру. — Отчетность, видите ли, пачкаю.

— Кабы только у вас, — заметил я. — Ради того чтобы лихо доложить об успехах, идут на любые подчистки. Так ведь и раньше было.

— Это и есть отрыжка прошлого. Она неискоренима при тех бюрократических порядках, что достались в наследство. Ну, ладно, — оборвал себя Шелест, — давай-ка, Костя, продумаем наши следующие шаги.

— Надо, наверное, поближе подобраться к подполковнику Хомутову. Что-то подозрительное есть в его поведении.

— У меня тоже относительно Хомутова есть некоторые соображения, — отозвался Шелест, закуривая. — Я смотрел его личное дело. Там все в ажуре, двадцать четыре года безупречной службы. Был в Афганистане, награжден медалью «За боевые заслуги». Ухватиться не за что.

— А машина?

— Какая машина?

— У него новенькая иномарка. С помощью солдатиков, бесплатной рабочей силы, дачку шикарную построил. Говорят, от трудов праведных не наживешь палат каменных. Оклад начальника артвооружения не столь велик…

Шелест посмотрел на меня уважительно:

— Из тебя, Костя, действительно может получиться хороший сыскарь. Откуда сведения?

— Ребят расспрашивал — штабных писарей, приятелей из комендантского взвода. Солдаты все замечают.

— А может, Хомутов наследство получил? — прищурился Шелест.

— Ну да, в кустах случайно оказался рояль.

— Вот тебе и задание: постарайся установить источники доходов Степана Ивановича Хомутова.

— Согласен. Только разрешите заняться этим завтра, — попросил я. — У нас сегодня репетиция. Готовим концерт к смотру художественной самодеятельности.

— Ты что, главный солист?

— Не то чтобы солист. Пою немного и на гитаре играю…

Я бы, конечно, наплевал на репетицию со всей самодеятельностью вместе взятой, но в клуб наверняка придет Надюша, Надин. Она тоже солирует в хоре, а видеть ее стало для меня неодолимой потребностью. Как это случилось, сам не пойму. Не скажу, чтобы я до двадцати пяти оставался невинным младенцем. Девчонки у меня были, но ни одна, с кем я проводил время, по-настоящему не зацепила. Самолюбию, конечно, льстило, что смазливенькие в тебя влюбляются. Парень я вроде ничего: и внешностью, и статью Бог не обидел. И силенкой тоже. Недаром три года самбо занимался. Рожа, говорят, пригожа, интеллект на ней просматривается. Мне же лично девчата нравятся фигуристые и маленькие. Дылд не люблю.

Надин, надо сказать, ничем особо не выделялась. Росточком, правда, была невелика, но на мой вкус плосковата, да и блеклая какая-то. Волосы льняные, словно выгоревшие, брови такие же бесцветные, грудь едва заметна. Короче, на подростка похожа, не на замужнюю женщину… Такой она, по крайней мере, показалась, когда я ее впервые увидел. Произошло это благодаря капитану Боярышникову, внявшему моему нытью о неудобстве составлять ему конспекты в канцелярии, где вечно толчется народ.

— Ладно, — согласился капитан, — пойдешь ко мне домой. Там тихо. — И, позвонив жене, сказал: — К тебе, Надюша, солдат придет по фамилии Иванцов. Пусть за моим столом поскрипит пером… Ну, иди, — кивнул он мне. — Жену зовут Надеждой Кондратьевной.

Обрадовавшись, я немедленно смылся из казармы и отправился на квартиру ротного. Дверь открыло совсем юное существо. Я грешным делом подумал, не ошибся ли адресом?

— Вы Надежда Кондратьевна? — растерявшись, спросил я.

— Она самая, — весело ответила тоненькая девчушка. — А что, не похожа на хозяйку дома? И зачем так официально? Можно просто Надя, мы наверняка ровесники.

— Мне уже четверть века стукнуло, — сказал я почему-то сразу охрипшим баском.

— Я угадала. — Смех ее зазвучал как колокольчик. — Ты кто по гороскопу? Лев? А я сентябрьская, значит Дева. Как зовут тебя, Константин?.. Есть хочешь, Костя?

— Нет, только позавтракал, — деликатно отказался я.

— Смотри, а то у меня пельмешки, любимое блюдо благоверного. Он их обожает, говорит, что готовлю их бесподобно. Может, попробуешь?

— Ладно, давайте, — осмелел я, встретив столь доброжелательный прием. Да и какой солдат, сидящий на «баланде и шрапнели», откажется от домашней готовки?

Она наложила полную тарелку пельменей, достала из холодильника банку сметаны и все это придвинула ко мне.

Двигалась Надин, как я ее сразу почему-то окрестил, легко и быстро. Подумал, она наверняка хорошо танцует, — и не ошибся. Надюша, как оказалось, два года училась в балетной школе и прекратила занятия, потому что сломала ногу, попав в автоаварию. Хотела стать актрисой и после неудачи с балетом даже поступила в молодежную студию при знаменитом Ярославском областном театре имени Волкова. А вот в Москве никогда не бывала, о чем неоднократно потом говорила мне, столичному жителю, несколько задиравшему по этому поводу нос.

Отца Надин не знала. Была плодом пламенно вспыхнувшей страсти женщины, быстро разочаровавшейся в своем избраннике. Роман кончился, едва начавшись, и ничего, кроме обид, не принес, так что Надин воспитывалась матерью-одиночкой, учительницей начальных классов.

Все было как у меня, только на заре туманной юности маячил отец, погибший молодым. Маминой учительской зарплаты катастрофически не хватало, а великовозрастный балбес еще учился в педвузе. Потом, когда меня выгнали из института и я под разными предлогами косил от армии, перебиваясь случайными заработками, вовсе стало худо.

Вероятно, одинаковость судеб и послужила нашему первоначальному сближению. Поспособствовало и другое очень важное обстоятельство. Надюша вышла замуж скорее не по своей воле, а по настоянию матери. Та страшно не хотела, чтобы у дочери повторилась ее судьба. «Тебе скоро двадцать четыре, — твердила ежедневно. — Все подружки давно замуж повыскакивали, а ты?..»

Материнское нытье настолько осточертело, что Надин готова была выйти замуж за любого, кто подвернется. Тут-то и появился Игорь Владимирович Боярышников, тоже ярославец, приехавший к родителям в отпуск. Засидевшийся в девках капитан — так он сам над собой подшучивал, орденоносец, блестящий офицер, в перспективе намеревавшийся поступить в академию. А что на девять лет старше, так это для семейной жизни даже хорошо. Муж должен быть опытнее, больше любить будет. Так, по крайней мере, твердила мать, узнав, что Боярышников сделал дочери предложение. А та была согласна, тем более что капитан ей, в общем-то, понравился. Представительный мужчина, прошедший Крым, Рим и медные трубы, с хорошим положением и честными намерениями.

О горячей любви речь не шла, Боярышников это понимал, но Надя ему очень понравилась. К тому же он не мог, как потом признался, вернуться на сей раз в гарнизон без жены. Дело шло к поступлению в военно-дипломатическую академию, а туда холостяков не брали.

Все у нас с Надин началось с разговоров о поэзии. Так же как и я, она любила Лермонтова и Есенина, а из современных — Рождественского и Ахмадулину. Только в отношении поэзии Асадова мнения разошлись. Я его терпеть не мог, а она обожала, и мы ожесточенно спорили по этому поводу. В остальном оставалось констатировать полное совпадение взглядов и на искусство, и на нынешнее политическое положение страны. Иными словами, мы оказались полными единомышленниками…

Итак, в тот злополучный вечер, отпущенный Шелестом, я спешил на репетицию полковой самодеятельности со страстным желанием увидеть Надин. Честно говоря, я уже не мог без нее обходиться. И в то же время не представлял, что будет дальше. Она была законной женой моего командира, и этим все сказано. Даже думать о ней было кощунством. Наши отношения, как бы далеко они ни зашли, просто не имели будущего. Впереди, если бы мы на что-то решились, ничего не маячило, кроме катастрофических последствий.

Однако вечер оказался не просто злополучным — роковым. Возле клуба меня перехватил Лева Арончик. Он был взъерошен, с трудом переводил дух.

— Наконец-то! — воскликнул. — Все оббегал! Тебя искал!..

— Что стряслось?

— Батальон подняли по тревоге.

— Опять учения?

— Хуже! Гораздо хуже! Начинается погрузка в эшелон. Нас отправляют на войну. Ты понял? На войну!..

4

Чечня встретила нас дикой августовской жарой. Солнце палило нещадно. Серая выжженная степь с пожухлой до хрупкости травой лежала до горизонта. Стоило проехать машине, как взбитая колесами пыль вздымалась стеной и долго, не оседая, висела в воздухе, закрывая изломанную кромку гор, далеко маячившую на фоне пронзительно-синего неба. Термометр зашкаливало за сорок, словно прибыли в Африку, а не на Северный Кавказ.

Временное место дислокации полка определили в Надтеречном районе неподалеку от селения, в котором прежде насчитывалось десятка два домишек. Уцелело пять, от остальных остались обглоданные снарядами полуразрушенные стены да подвалы, в которых кое-где ютились люди. Как они там существовали без воды, света и прочих удобств, уму непостижимо. Полсотни стариков, женщин и детей поручили нам. Обязали не допускать к ним боевиков и доставлять раз в день еду, хлеб, а также солдатские щи и кашу.

Сами мы расположились в палатках, но именно расположились, а не жили. Днем и ночью в них стояла духота. Сменяющиеся утром с постов солдаты маялись, отсыпаясь в этих душегубках.

Охраняли мы главным образом себя, и в основном ночью. Днем боевики не показывались, а с наступлением темноты наведывались в селение, где у них наверняка были родственники, и, конечно, на нашу территорию. В первую очередь их интересовал, как я вначале полагал, склад боеприпасов и вооружения, оборудованный прямо в земле поодаль от палаток, чтобы в случае чего своих не зацепило. Так сказал на инструктаже нам, долбавшим твердую, как камень, землю, сооружая хранилище, подполковник Хомутов.

Тем, кто склад строил, доставалось чаще всего его охранять, а так хотелось быть от него подальше! Все прекрасно понимали: если боевики запустят туда ракету, рванет так, что мало не покажется. Но делать было нечего, таков приказ бати. Полковник Гривцов «любил» нашу первую славную роту, поэтому мы заступали в караул, как говорится, через день на ремень.

Каждый раз готовились в наряд особенно тщательно, уж больно важен был объект. Инструктировал нередко вместо Боярышникова сам комбат. Построив заступающих в караул на импровизированном плацу, подполковник хрипло басил:

— Тут вам не зимние квартиры, бойцы, где можно нести службу через пень-колоду. Тут передовая!..

Фуражка его была, как всегда, низко надвинута на лоб, который, несомненно, должен был взмокнуть, но мы ни разу не видели, чтобы комбат снял головной убор. Обветренное, продубленное всеми ветрами лицо оставалось невозмутимым, хотя говорил он о невероятном коварстве нынешнего врага, вырезающего по ночам часовых; о массовых казнях заложников и террористах-камикадзе, жертвующих жизнью ради уничтожения шурави. Подполковник так и сказал — «шурави», то бишь русский солдат. Словечко это он явно привез из Афгана.

— Так что глядеть у меня в оба, бойцы! — закончил он длинную речь, хотя обычно говорил коротко.

Естественно, после такого напутствия службу в карауле мы несли особенно бдительно. Никому в голову не приходило придремнуть на посту. Однако прошел день, два, пять, а никаких диверсий против караула, охраняющего склад, противником не предпринималось, и постепенно повышенная бдительность начала спадать. Человек так устроен: долго в состоянии сильного напряжения пребывать не может. Чувство опасности притупляется, и невольно начинаешь думать, так ли страшен черт, как его малюют. Может, «духи» и не собираются к нам соваться? Все-таки не блокпост стоит, а целый полк. Можно основательно получить по зубам.

Букет, которому я высказал свои соображения, лишь выругался. Последнее время он вообще стал очень злым. Я не сразу понял причину, но, поразмыслив, догадался. После побега Вышневца многие ребята начали коситься на Витальку: одного, мол, поля ягоды, вместе срок тянули, корешились. От Букета отвернулись даже те, которые прежде искали у него защиту от «дедов». Он не мог этого не заметить, а как противостоять, как доказать свою непричастность к случившемуся, не знал, потому и обиделся на весь свет. С таким настроением Виталька приехал в Чечню, но и тут ничего пока изменить не мог.

— Ты, значит, тоже считаешь, что боевики не станут на нас нападать? — спросил я.

— Похоже, — пробубнил Букет. — У них банды мелкие, а тут такая махина…

— Вы оба ошибаетесь! — Тенорок принадлежал Леве Арончику.

Наш диалог с Букетом проходил у входа в темную палатку, где солдаты взвода давно спали. Бодрствовал лишь Лева.

— Скажите пожалуйста, — хихикнул Букет. — У тебя, оказывается, есть собственное мнение?

— Есть! — Лева пропустил насмешку Витальки мимо ушей и спокойно продолжил: — Вы расхолодились, как и остальные. Сначала ждали от чеченцев каверзы, а теперь решили, чего зря гоношиться. На нас, таких сильных, никто не посмеет напасть.

— Разве не так?

— Категорически нет. Как у вас все просто получается, прямо по арифметике Пупкина с картинками. А боевики только того и ждут, чтобы русские окончательно почили на лаврах. Вот тогда они ударят, и мы на собственной шкуре почувствуем расплату за потерю бдительности.

— Типун тебе на язык, Левка, — зашипел Букет.

А я вдруг понял, что Арончик прав… То, что он неглупый малый, было очевидно сразу, когда парнишка появился в роте. Был он хилым, бегал плохо, на турнике висел сосиской, на марш-броске вечно отставал. Приходилось брать на буксир, вешая на себя его оружие, вещмешок, противогаз. Таких всегда презирают и обижают, а мне Левку стало жаль. Я за него заступился пару раз. Со мной особенно не поспоришь. Приемами самбо у нас в роте обладали еще пару человек, а силачи вроде Зарубина умеют только кулаками махать. Короче, с разгильдяем Иванцовым предпочитали не связываться, отстали поэтому и от Арончика.

Однако подружились мы позднее, когда Левка тоже стал участником художественной самодеятельности. До армии он окончил музыкальную школу и неплохо бацал на фортепиано.

— Не нравится мне теория этого хиляка, Костя, — пробубнил Букет. — Где только он ее раздобыл? Может, побывал в стане врага?..

С сарказмом Виталька на сей раз явно переборщил. Арончик дело говорил, но убедить Букета не удалось. Впрочем, и он был по-своему прав. Только жизнь нас могла рассудить.

— Хватит спорить, братцы, — примирительно сказал я. — Время покажет, на чьей стороне истина, а сейчас полночь — пора на боковую. Сом поднимает рано.

Но Букет должен был оставить за собой последнее слово.

— Голову даю на отсечение, что нас еще долго никто не потревожит, — заявил он безапелляционно.

— Поберег бы свои мозги, призванные выполнять мыслительную функцию, — отозвался Лева, натягивая на себя простыню.

Прошло несколько дней. Все по-прежнему было спокойно, хотя доходили слухи, что на юге идут ожесточенные бои. Банды Басаева все чаще нападали на гарнизоны и особенно на проходящие армейские колонны. Базирующиеся рядом вертолетчики рассказывали, что чуть ли не ежедневно приходится вывозить из горных районов груз «200». Услышав скорбную весть, мы молча снимали головные уборы, отдавая последнюю честь павшим. Кто знает, может, и нас вскоре ждет та же участь…

В эти дни произошло одно событие. Проходя мимо штаба полка, размещавшегося в обширной палатке, я вдруг увидел знакомую фигурку. Вначале глазам своим не поверил, потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Это было невероятно, но видение оказалось явью. Передо мной стояла моя «француженка» Надин, такая же тоненькая и невообразимо красивая. Только одета была необычно: в гимнастерке с погонами сержанта, перепоясанная широким ремнем, подчеркивающим талию, в короткой юбчонке цвета хаки и хромовых сапожках.

Мы бросились друг к другу и лишь в последний момент сдержались, чтобы не обняться. Кругом были люди. Отменно бы выглядел солдат, облапивший жену командира роты!

— Ты? Каким ветром? — Изумлению моему не было предела.

— Попутным! — В глазах Надюши запрыгали озорные чертики. — Я окончила курсы связистов и упросила военкома призвать меня на время чеченской кампании. Жена должна следовать на войну за мужем. Чем плох поступок?

Я усмехнулся. Взгляд Надин стал укоризненным, и я устыдился. За кем помчалась вдогонку шальная девчонка, мне было точно известно.

— Ты, я вижу, не рад? — спросила.

Я был не просто рад. Я был безумно счастлив. Видеть ее — что могло быть прекрасней. Но, несмотря на некоторую романтичность, я все же был реалистом. Там, на зимних квартирах, мы еще могли скрывать свою связь, хотя кое-что становилось явным. Появились первые признаки приближающейся грозы, и только отъезд в Чечню помешал ей разразиться. А тут?.. Что будет тут? Как сумеем мы тайно встречаться? Ведь идет страшная война!.. Увы, Надин сделала безрассудный шаг.

С такими невеселыми мыслями, но в радостно возбужденном встречей состоянии пребывал я в тот день. Первым заметил, что со мной творится неладное, Левка Арончик. Вечером после ужина, когда мы остались в курилке вдвоем, он спросил:

— У тебя неприятности, Костя?

— Наоборот, — возразил я фальшивым тоном, — настроение самое радужное.

— Не ври, тебя глаза выдают. Может, поделишься?

Наверное, никому другому я бы ничего не рассказал, но Арончик не из болтливых, да и давно догадался о наших с Надин отношениях. Видел, как мы на репетициях смотрели друг на друга, как разговаривали.

— Ну и ну, — вздохнул он, выслушав мою сбивчивую исповедь. — Как же вы теперь?

— Не знаю…

— Одно могу точно сказать, Костя, сумасшедшая она баба, эта твоя Надин. — Придется на что-то решаться, ей в первую очередь. Ты солдат, человек подневольный.

— Она теперь тоже военнослужащая.

— Женщине легче. Какой с нее спрос?.. А вообще-то, выпороть бы вас обоих… — Арончик задумался, наморщил нос, самую выдающуюся на своем лице деталь, и не очень уверенно заметил: — А что, если ей все рассказать мужу?

— Представляешь, какой поднимется гвалт?

— Из тебя котлету сделают, это точно. А ты разве к этому не готовился? Ведь знал, на что идешь, что нарушаешь библейскую заповедь: не возжелай жену ближнего своего.

— Чувству не прикажешь, — жалобно возразил я.

— Детский лепет, но я, конечно, понимаю, — посочувствовал Левка, — однако выхода не вижу, разве что пока затаиться. Жизнь — удивительная штуковина, Костя, она сама все расставит по местам. Короче, наберитесь терпения — оба…

Мой маленький приятель Арончик оказался прав. И как ни парадоксально, его предвидение вскоре сбылось, причем совершенно неожиданным образом. А вот другое предсказание — о нападении чеченцев на беспечных федералов — сбылось в ту же ночь. Рота наша, правда, в эти сутки в карауле не стояла, не на наших часовых напали боевики, но погибли ребята из соседнего подразделения…

Автоматные очереди вспороли тишину в самый глухой предрассветный час. Нас как ветром сдуло с лежаков. Команда дежурного по роте «Подъем!» прозвучала, когда все солдаты были уже на ногах. Мы едва успели занять окопы, отрытые заранее для круговой обороны, — хоть об этом позаботились, — как в судорожное токанье автоматов вплелось тяжелое уханье взрывов. В ход явно пошли гранаты.

Боярышников, выскочивший из офицерской палатки, на бегу отдавал короткие распоряжения. Двум взводам приказал оставаться на месте для прикрытия лагеря на случай прорыва противника, а нашему первому — спешно выдвигаться в сторону соседней роты. Именно там, по всей вероятности, кипел бой.

Все отчетливее различались вспышки выстрелов, пули засвистели над нашими головами, и каждая могла зацепить любого.

— Ложись! — крикнул ротный.

Тяжело дыша, мы плюхнулись на землю. Она показалась такой родной и надежной, что вскакивать уже не хотелось, но следом раздалась команда: «Короткими перебежками — вперед!»

— Отделение, за мной! — крикнул сержант Зарубин. Нам ничего не оставалось, как последовать за ним. В отчаянные минуты под огнем противника я заметил, солдаты стараются держаться гуртом, но в этой кучности заключалась опасность: даже при ночной беспорядочной пальбе возрастает вероятность поражения.

Бой был скоротечным. Нам фактически не довелось в нем участвовать. Боевики напали внезапно с севера, откуда их не ждали, потому как там была освобожденная, считавшаяся нашенской территория. Во второй и третьей ротах, расквартированных в данном районе, палатки обстреляли с двух сторон. Начался переполох. Прежде чем удалось организовать грамотное сопротивление, подразделения понесли потери. Когда же солдаты очухались и открыли убийственный огонь, боевики отошли и растворились в ночи, словно их и не было. Тогда, как говорится, считать мы стали раны, товарищей считать. Погибли не только часовые, выставляемые по периметру расположения батальона, а еще около десятка солдат, убитых прямо в палатках. Боевики тоже наверняка понесли потери, но нам они были неизвестны. Убитых и раненых бандиты унесли с собой.

Когда утром стали известны итоги ночного боя, мне сразу припомнились слова Арончика, предсказавшего расплату за беспечность. Букет лишь руками развел и, пробормотав что-то вроде «накаркала ворона», бросил на Левку недовольный взгляд. Я чуть не съездил ему по физиономии. Молчал бы, паразит. Голову давал ведь на отсечение…

Перед обедом подполковник Горобец собрал батальон на плацу и устроил форменный разнос. Досталось всем — и ротным, и взводным, в том числе Боярышникову. Комбат выговаривал ему за медлительность, которую я, кстати, ночью не заметил. Мы действовали на редкость быстро, но с начальством не поспоришь. Подполковник Горобец, чеканя каждую фразу, безапелляционно заявил:

— Первая рота орудовала вяло. Солдаты ползали словно мухи. Боярышникову следовало как можно быстрее помочь соседу, тогда избежали бы таких потерь!

Справедливостью тут не пахло. Скорее двигаться мы не могли при всем желании. Но и комбата можно понять: ему наверняка тоже намылили шею. За груз «200» он нес особую ответственность, и мне бы не хотелось быть сейчас в его шкуре. Хотя, если разобраться, в чем подполковник виноват? Просто получили хороший урок. Нельзя ни на минуту забывать, что мы на войне, и ни в коем случае не расслабляться.

Ох уж этот аналитик Арончик! В тот день он поразил меня еще одним суждением:

— Знаешь, Костя, я все думаю, почему чеченцы напали на нас именно с севера?

— Они резонно предполагали, что мы их оттуда не ждем, — уверенно ответил я.

— Считаешь, они не знают расположение полка? Не ведают, где у нас штаб, где роты стоят, где склады сооружены?

— Перестань задавать вопросы, Левка. Лучше объясни…

— Тогда слушай. Рядом чеченское селение. Народу в нем не густо, но будь спокоен: у боевиков там свои глаза и уши. Поверь, они давно имеют полное представление о том, где и какой объект у нас находится.

— Ну и что?

Вопрос я задал по инерции, потому что все понял. Склад боеприпасов — вот что для боевиков самое притягательное. Он хорошо охраняется, это и ежу ясно, но стоит на отшибе. Там есть чем поживиться. Или взорвать…

— Вот именно. Представляешь эффект? Почему же они этого не сделали?..

В который раз я вынужден был с Левкой согласиться. Нападая с севера, боевики нанесли некоторый урон в личном составе дивизии. Но почему не напали на склад?

Вопрос повис в воздухе. И хотя ни я, ни Арончик не высказали его вслух, оба поняли: ответа тут нет и пока быть не может.

5

С утра рота начала готовиться к рейду. Точно никто ничего не знал, официального приказа не поступало, но по начавшимся судорожным сборам, тщательной проверке оружия и пополнению запаса боеприпасов нетрудно было определить: слухи о предстоящем марш-броске не беспочвенны. Беспроволочный солдатский телеграф работал безотказно: нам предстояло отправиться в горы, где в каком-то ущелье обнаружен склад с продовольствием и оружием. Для его уничтожения достаточно одной нашей славной непромокаемой роты, так как там в охране всего горстка наемников-арабов.

После завтрака меня подозвал Сом и велел отправиться на склад для получения гранатометов, ракет и ПТУРСов.

— Вот тебе, Иванцов, накладная, — протянул прапорщик листок бумаги, — тут все расписано. Ты грамотей, разберешься. Отложишь нужное, проверишь, а потом я сержанта Зарубина с вашим отделением пришлю груз забрать. Да смотри, чтоб тебе туфту не подсунули!..

С таким напутствием я и отправился на склад. Не скажу, чтобы с легким сердцем. Предстояло иметь дело с прапорщиком Столбуном, а знакомство с ним оставило в душе весьма неприятный осадок. Да и его поспешный отъезд в Чечню, о котором мы с капитаном Шелестом узнали на другой день, выглядел подозрительно.

Столбун встретил знакомой усмешечкой:

— А-а, старый знакомец пожаловал, — пропел он насмешливо, темные глаза, однако, остались холодными. — Как дела-делишки, мистер Шерлок Холмс?

Вот же гад, запомнил, что я приходил к нему со следователем. Странным показалось и другое. С виду этот неотесанный вахлак не производил впечатления читающего человека, а, поди ж ты, Конан Дойла знал.

— Ну и чем закончилось ваше расследование? — продолжал Столбун.

— Мое дело сторона, — вяло ответил я. — Что велели, то и делал, в основном — принести, подать…

— Так ты в прислугах числился? А я было подумал, что в помощники к прокурорскому капитану записался. Уж больно ретиво, как тот козлик, вокруг капитана прыгал.

Столбун явно надо мной издевался, то ли в силу своей гаденькой натуры, то ли хотел вывести из равновесия. За такие слова следовало врезать по роже, но он был много старше, к тому же прапорщик, а я рядовой в портянках. В общем, ядовитую тираду пришлось пропустить мимо ушей. Я просто потребовал поскорее выделить требуемое оружие.

— Выбирай из тех ящиков, которые в углу, но строго по накладной. Гранатометы в соседнем отсеке лежат…

Я уже заканчивал отбор оружия, как на складе неожиданно появился подполковник Хомутов. Он вошел стремительно и с порога закричал:

— Ты что это делаешь, сукин сын?

И чуть не поперхнулся. Столбун приложил палец к губам и скосил на меня глаза. Я не мог не заметить этого жеста, но сделал вид, будто ничего не увидел. Только подумал: сюда бы сейчас капитана Шелеста! Но даже мне стало ясно: между завскладом и начальником артвооружения существует далеко не формальная связь. Не посмел бы простой прапорщик затыкать рот подполковнику из-за того, что в хранилище присутствует какой-то солдат.

Однако прапорщик был не дурак, в находчивости ему не откажешь. Бросив на меня подозрительный взгляд, он в ответ Хомутову покаянно сказал:

— Извиняйте, товарищ подполковник. Я знал, шо вы будете ругаться, но, ей-богу, новая партия ракет никак не вмещается в указанном вами месте.

Хомутов такой реакции явно не ожидал. Он обалдело поглядел на прапорщика, потом на меня и, помедлив, торопливо ответил:

— Да, да, ты не так сделал!

— Опять-таки извиняйте, товарищ подполковник, только оттуда их сподручней будет доставать, — гнул свое Столбун. — Но если желаете…

И глупцу была понятна вся никчемность разговора. Не из-за места расположения ракет примчался сюда взволнованный начальник артвооружения полка. А вот об истинной цели его визита можно было лишь гадать. Дорого бы я дал, чтобы тайну сию узнать, однако продолжал делать вид, что, занятый делом, я ничего не видел и не слышал. Поверил ли подполковник в натуральность моего поведения, не знаю, но хитрая бестия Столбун — наверняка нет. На прощание он обжег меня бешеным взглядом. Стало очевидно: сам того не желая, я приобрел лютого врага.

У входа появился сержант Зарубин. За ним топали ребята.

— Прибыли за получением имущества, товарищ подполковник! — вытянувшись, отрапортовал отделенный.

— Забирайте все поскорее, — сказал Хомутов, взглянув на часы. — В вашем распоряжении осталось немного времени.

Едва я успел вернуться в роту, как отделение получило команду начать погрузку снаряжения в подошедшие машины. Через полчаса бээмдэшки уже мчались на юг.

Колонна миновала маленькое селение и, не сбавляя скорости, устремилась к горам. Вскоре густо взбиваемую гусеницами боевых машин пыль сменил каменистый грунт. Уже не першило в горле, но духота внутри бронированных коробок стояла невыносимая.

За пять часов пути с небольшими привалами рота вышла наконец к цели. Боярышников остановил колонну заблаговременно, еще до подхода к нужному ущелью, чтобы не выдавать себя гулом двигателей. Вперед он выслал разведку, поручив возглавить ее нашему взводному. Лейтенант Наливайко не мог, конечно, обойтись без разгильдяя. Вместо желанного отдыха после долгой и тряской дороги пришлось навьючить на себя необходимое снаряжение и тащиться пехом. В разведку попали также Зарубин, Букет и никогда от меня не отстававший Арончик.

Вход в ущелье оказался узким — двум машинам не разъехаться. Я полагал, мы проскользнем в него поодиночке и сразу окажемся у цели, однако Наливайко рассудил иначе.

— Переть в открытую, нахалом, нельзя, — сказал он, почему-то понизив голос. — Нас могут засечь, а внезапность для роты важнее всего, так что будем взбираться наверх, — кивнул он на скалы, окружавшие ущелье.

Перспектива открывалась не из веселых. Тащиться по крутизне с полной боевой выкладкой да еще по такой жаре дело, мягко говоря, безрадостное. Солнце хоть и перевалило зенит, жарило немилосердно. Накаленные камни обжигали руки, однако делать нечего. Чертыхаясь в душе, я полез за лейтенантом. Наливайко, тонкий и гибкий, как ящерица, двигался быстро. За ним трудно было угнаться, и мы растянулись по всему склону. Тяжелее всего было неповоротливому Букету. Круглая рожа его взмокла и побагровела, как распаренная свекла.

Но когда мы взобрались наверх, то готовы были взводному в ножки поклониться. Сверху хорошо было видно, что неподалеку от входа в ущелье лежат в засаде два амбала с автоматами. Если бы пошли напролом, кто-то из нас наверняка словил пулю. И ни о какой внезапности нападения роты речи бы уже не шло.

— Что-то никаких складов не вижу, — сказал шлепнувшийся рядом со мной Букет.

— Тише! — цыкнул на него Зарубин.

— Мы ж далеко от тех горилл…

Наливайко резко обернулся и гневно прошипел:

— Командир отделения правильно сделал вам замечание, рядовой Букетов. В горах звуки разносятся далеко. Прекратить разговоры!

Некоторое время мы лежали молча, разглядывая вытянувшееся изогнутой кишкой ущелье. По дну его бежала речушка, лишь местами расширявшаяся до полутора-двух метров.

— Редкий случай, но Букет прав, — шепнул мне в самое ухо Арончик, — никаких строений тут нет. А тех охломонов-дозорных можно запросто снять.

— А выстрелы? Они всех боевиков переполошат.

— Сюда бы винтовочку с глушителем, — мечтательно проговорил Арончик.

— Мы не спецназ, нам не положено.

— А зря… Очень полезная вещь, особенно в разведке. Сейчас американских солдат оснащают таким оружием.

— Зато мы пользуемся автоматом, сработанным при царе Горохе.

— О чем совещаетесь? — подползая к нам, шепотом спросил взводный.

Я высказал предложение Арончика снять отсюда дозорных. Неожиданно эта мысль лейтенанту понравилась.

— Пожалуй, так и сделаем, — сказал, — только попозже, когда рота начнет наступление. Под грохот моторов выстрелы никто не услышит. Возвращаемся!..

Ротный выслушал доклад Наливайко о результатах разведки молча и вроде бы одобрил. Но когда тот начал развивать мысль о стремительном нападении, насупился.

— Считаешь, нужно на ура переть? — спросил он ядовито.

— А что? Быстрота и натиск — спутники победы. Это еще Суворов сказал.

— Молодец, правильно цитируешь. Только ведь гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Где гарантия, что вход в чертово ущелье не заминирован? Первая машина подорвется на фугасе, остальным перекроет дорогу, и станем мы для боевиков прекрасными мишенями.

Ротный любил давать предметные уроки молодым офицерам. Боевой опыт — великая вещь. Дважды побывал в Афганистане, да и в Чечне не впервой.

— Действительно, — сокрушенно пробормотал Наливайко, — об этом я как-то не подумал.

— Командир должен обо всем думать, — внезапно улыбнулся Боярышников, быстро менявший гнев на милость. — Все, что вы наговорили, — забыть. Действовать будем так…

План ротного был прост, но, я бы сказал, эффективен. По докладу полковой разведки он уже знал, что правее места, куда мы взбирались, есть крутая ложбина вниз. Небольшой группе по ней можно спуститься к подножию горы с другой стороны и незаметно подобраться к дозорным у входа в ущелье. Конечно, тут нужны были отчаянные и хорошо обученные ребята. Нас брать в расчет не имело смысла, но в роте имелась группа скалолазов. Ей и поручили скрытно перемахнуть через скалы, снять часовых и проверить наличие мин. Рота по их сигналу тихо, без машин, втянется в ущелье и развернется в цепь. Для страховки от неожиданностей ротный приказал двум парам снайперов и гранатометчиков взобраться на скалы по обе стороны от прохода, чтобы взять ущелье под прицел. Но огонь открывать только по его личной команде…

Все было сделано по уму. Мы бесшумно проникли в ущелье. Развернувшись повзводно, стали короткими перебежками продвигаться вперед. Нервы были напряжены до предела. Знойная тишина могла в любую минуту взорваться, а в предчувствии боя солдаты ощущают себя очень неуютно. Ожидание всегда хуже действия. Однако время шло. Мы продвигались, а противника не было. Боевики словно сквозь землю провалились, отчего в голову лезли дурные мысли. Уж в то ли ущелье мы попали? Возможно, авиаразведка ошиблась и нет тут никакого склада?..

Рядом со мной после очередной перебежки рухнул взводный. Лицо его было серым от пыли.

— Что, Иванцов, жарко? — спросил он, вытирая пот со лба и размазывая по нему грязь.

— Да уж, не хило, — отозвался я хрипло, — только не зря ли мы пуп надрываем?

— Наше дело выполнять приказ, рядовой Иванцов, а не высказывать дурацкие предположения!

— Мы уже столько протопали, товарищ лейтенант, а все без толку…

— Цыплят по осени считают, — недовольно возразил взводный. Беседовать на эту тему он был явно не расположен, и я заткнулся. А поскольку лейтенант, вскочив, рванул вперед, пришлось следовать за ним.

Солнце уже клонилось к горам, сделав их более рельефными. Острые, вонзающиеся в блекло-синее с золотой подсветкой небо, казались башенками далекой фантастической крепости. Глубокие расщелины, еще недавно отчетливо различимые на фоне выбеленных зноем скал, потускнели и расплылись.

Продвинулись мы по ущелью довольно далеко. Речушка расширилась, стала говорливее. Стремительно несущаяся вода бурлила и пенилась вокруг торчащих камней…

Бой завязала разведгруппа, наткнувшаяся на окопы боевиков. Я подумал, что ротный тут же скомандует: «Вперед!» — и мы ринемся на противника. Но Боярышников приказал продвигаться дальше одному взводу, остальные два по его распоряжению быстро рассредоточились и залегли под прикрытием скал. «Великий стратег! — подумал я, — с какой стати прячемся? Навалились бы всем скопом, и бандитам крышка». Но тут сверху с двух сторон заговорили крупнокалиберные пулеметы. Останься мы на месте, попали бы под перекрестный огонь.

Боярышников вызывал все большее уважение. Как он мог предвидеть подобное развитие событий и вовремя вывести роту из-под удара?.. Выходит, капитан кроме боевого опыта обладает еще командирской интуицией?..

Разведчики и посланный в подмогу второй взвод захватили между тем окопы боевиков. Ротный велел им закрепиться на месте и не высовываться. Подозвав Наливайко, приказал:

— Собирай, лейтенант, скалолазов — и вперед.

— Куда, — растерялся Наливайко.

— Постарайтесь, прижимаясь к скалам, выбраться из ущелья. Если понадобится, воспользуйтесь тем путем, что разведали раньше. Надо добраться до боевых машин и привести их сюда. Теперь мы знаем — дорога не заминирована. Действуй быстро, но зря людей под пули не подставляй.

— Понял вас, товарищ капитан! — обрадованно воскликнул Наливайко.

Мы опять оказались все в той же команде впятером: взводный, сержант Зарубин, Букет, Арончик и, конечно, я. Гуськом, прижимаясь к скалам, все трусцой рванули к знакомому уже входу в ущелье в надежде, что все пройдет гладко. Увы, боевики оказались не лыком шиты. Нас сразу засекли; над головой защелкали пули, выбивая из гранита фонтанчики едкой, пахнущей порохом крупы. Приблизившись к проходу, вдруг увидели на дороге нескольких боевиков, которые торопливо ставили мины, мало заботясь об их маскировке. Вот же гады! Догадались, что мы можем привести сюда технику.

Пришлось спрятаться за камни. Букет, злобно сплюнув, выругался.

— Что будем делать, лейтенант? — спросил он.

Наливайко молчал. Вместо него ответил Зарубин:

— А что остается, как не смести проклятую шваль? Назад все едино пути нет! Подберемся поближе, чтобы шуму меньше было. Берем на мушку и снимаем каждого. Верно, товарищ лейтенант?

Наливайко окинул группу оценивающим взглядом. Бандитов, как и нас, было пятеро. Взводный указал каждому цель и скомандовал: «Огонь!» Автоматные очереди смели боевиков с дороги, но двое остались живы. Кто-то из нас промазал. Упав, они открыли ответный огонь.

— Вперед! — крикнул лейтенант, и мы, стреляя на ходу, ринулись к дороге. Через минуту все было кончено, но досталось Букету. На плече сквозь камуфляж быстро проступала кровь.

Пока Арончик перевязывал раненого, мы растащили мины с дороги. Затем взводный приказал всем залечь в укрытие у самого выхода из ущелья и решительно сказал:

— Мы остаемся тут, а ты, Арончик, беги к машинам. Одна нога здесь, другая — там!

— Может, всем сподручнее? — пробормотал Лева.

— Нет! — отрезал Наливайко. — Надо присмотреть за дорогой, чтобы гады не вздумали повторить минирование…

Арончик убежал, хотя по его виду было очевидно, как не хотелось парню уходить одному.

— Ты стрелять-то сможешь? — спросил Зарубин у Букета.

— Нет вопросов, еще повоюю, — ответил тот сердито и пододвинул автомат.

От скал, постепенно удлиняясь, потянулись тени. Повеяло прохладой. Мы продолжали лежать на импровизированных позициях, сжимая в руках оружие, готовые пустить его в дело в любой момент. Стояла тишина. Лишь издали доносилось таканье пулеметов. Это боевики продолжали обстреливать роту, не давая ей возможности выйти из укрытий.

Прошло минут двадцать, и вдруг обстановка резко изменилась. Одновременно справа и слева появились две группы боевиков человек по десять. Вот тебе и мизерная охрана складов! Удружила нам авиационная разведка…

Хорошо обученные боевики бежали в нашу сторону редкими цепочками.

— Подпускаем ближе! — распорядился взводный. — Патроны беречь. Огонь вести короткими очередями!

Силы были явно неравные: пятеро на одного. У нас оставалось единственное преимущество — укрытие, а духи бежали по открытому пространству. Когда между нами осталось не более ста метров, Наливайко подал команду на открытие огня. В бегущей цепи упал один, второй, третий. Остальные, проскочив по инерции еще чуток, залегли. Больше они уже не поднимались в полный рост, но верно, хоть и медленно, приближались ползком широким полукругом. Положение складывалось критическое. В ход пошли гранаты, но их было не так много. Стало страшно. Сколько сможет продержаться горстка бойцов? Боеприпасы кончатся, и амба!

И вдруг!.. Вот оно спасительное — вдруг… Послышался гул моторов. Лучше этой музыки я в жизни никогда не слышал. Боевики тоже замерли. Среди них началась паника. А шум моторов нарастал, приближался, становился могучим, грозным.

Первая бээмдэшка, проскочившая в ущелье, заставила боевиков вскочить и броситься бежать. Длинная пулеметная очередь срезала их, словно косой. С головной машины на ходу спрыгнул сидевший на броне Арончик.

— Живы! — закричал он ошалело, бросившись к нам. — Слава богу, живы, черти!

А машины одна за другой, лязгая гусеницами, ехали мимо нас на помощь роте. И уже никакая сила не могла их остановить.

6

В тот день Сом — чтоб ему ни дна ни покрышки — сунул меня в самый противный наряд. Я его называю спринтерским и терпеть не могу. То ли дело в карауле: отстоял два часа, потом четыре бодрствуешь, а остальное время и вовсе ухо давишь! Даже на кухне ишачить лучше. Картошку чистить или кастрюли драить в коллективе не очень обременительно. А вот посыльным по штабу — беда: носишься целый день как угорелый, ни минуты покоя. Того вызови, этого разыщи, а еще отвратительней — подай, принеси, будто лакей. И все время на глазах начальства, при всем желании не посачкуешь.

Но именно этот день принес мне неожиданную радость. Да не одну, а целых две. Первая случилась в обеденный перерыв. Офицеры разбежались кто куда, писарчуки ринулись в столовую, и в штабе на какое-то время наступила блаженная тишина, когда можно спокойно посидеть, вытянув гудящие ноги.

— Погодка-то сегодня какая! — блаженно жмурясь, сказал помощник дежурного, широко распахивая окно. — Ты бы пошел, Иванцов, на солнышке погреться, пока спокойно.

Славный это был лейтенант из разведроты. Он тепло относился к солдатам, за что ребята считали его своим в доску. Есть в полку несколько офицеров, в которых подчиненные души не чают. Увы, их жалкое меньшинство. Нам бы такого взводного. Впрочем, Наливайко, в общем, ничего. Правда, шибко педантичный, въедливый и крикливый, но быстро отходит и зла не держит. Он сильно изменился после памятного рейса в ущелье, когда мы вместе заглянули «костлявой» в глаза…

На улице было замечательно. Легкий ветерок нес с реки прохладу и приятно гладил кожу, но полностью отдаться отдыху не удавалось. В башку лезли не очень радостные мысли. Вызывала беспокойство мама. Как она там одна бедует? Я хоть мало, но прирабатывал и нес в дом, а она сидит небось на хлебе и воде, месяцами ожидая невыплаченной зарплаты. Здоровье у мамы не ахти, вкалывать приходится на полную катушку. Весь день в школе, вечером зрение портит, проверяя тетради. Нынешние ученики почерком и грамотностью похвалиться не могут. Для моей родительницы это повод для трагедии…

Зря, наверное, не согласился на предложение ребят. Ведь зазывали бывшие одноклассники удариться в бизнес, от армии обещали напрочь откосить. Есть, говорили, у них на такой случай заветные каналы, где тити-мити решают абсолютно все проблемы. Не захотел, дурак! А почему?.. Противно быть торгашом. С детства не люблю облапошивать ближнего. Если уж честно, то еще в школе мечтал стать писателем, редактировал стенгазету и на худой конец соглашался на профессию журналиста. А сальдо-бульдо, налоги и прочая мура — это не по мне!..

Вдруг послышался до боли знакомый голос. Распахнув глаза, я увидел маленькую точеную фигурку в форме.

— Ты что тут делаешь, Костя? — спросила Надин. В синих, спорящих с голубизной неба, глазах прыгали озорные чертики.

— У меня наряд при штабе, — словно оправдываясь, пробормотал я.

— В наряде, значит? Это хорошо… — Ее тоже, могу поклясться, обрадовала наша встреча.

С того памятного дня, когда Надин появилась в полку, мы виделись урывками, да и то издали. Мест, где можно было встретиться наедине, здесь просто не существовало. А так хотелось обнять ее и целовать до одурения, как бывало… Но мы были молоды, здоровы и влюблены. Я-то, во всяком случае, за обладание Надюшей жизнь готов был отдать.

— Пойдем к нам в отдел, — сказала она. — Там сейчас никого нет.

Лучшего предложения быть не могло. Представлялась возможность хоть какое-то время побыть вдвоем. Я вскочил и пошел следом. Мы поднялись на второй этаж. Кабинет, хоть и заставленный различной аппаратурой, был довольно большой.

— А тебя не накажут? — спросил я шепотом, словно меня могли услышать в пустом здании. — Сюда ведь наверняка вход посторонним запрещен.

— Какие могут быть секреты от воина, службою живущего, — засмеялась Надин и поспешно заперла дверь на ключ. В следующую секунду мы бросились друг к другу. Я целовал ее щеки, нос, подбородок. Отыскал губы и приник к ним. Поцелуй был долгим. Мы дышали, как загнанные лошади.

— Так с ума сойти недолго, Костя, — простонала Надин. — Что дальше будет?

— Не могу без тебя — это я знаю. Готов на все, лишь бы мы были вместе!

В ее глазах блеснули слезы. В них явно читалось: а я могу? Надюша бессильно опустилась на стул, сказала бесцветным голосом:

— Мы ничего не можем изменить, Костик. Понимаешь?

— Да… Но зачем плакать, — сказал я глупость…

И тут наше свидание было прервано самым бесцеремонным образом. Кто-то тяжело протопал по коридору и, остановившись у двери, попытался вставить ключ.

— Какая это сука сломала замок! — чертыхнулся человек за дверью.

— Прапорщик! Мой начальник, — шепнула Надин. Глаза ее испуганно заметались по комнате, но спрятать меня было решительно некуда.

Повозившись с замком, прапорщик еще раз матюгнулся. Мы стояли, затаив дыхание, словно тот, за дверью, мог его услышать. Наконец прапор, очевидно, решил сходить вниз за инструментом. Его грузные шаги протопали по коридору и затихли на лестнице, ведущей вниз. Надин подскочила к двери, прислушалась и быстро отперла.

— Иди скорее вправо, в конец коридора, — шепнула. — Только не попадись никому на глаза.

Я, как вор, бесшумно шмыгнул из кабинета и затаился за выступом. Прапорщик вернулся минут через пять с увесистым молотком, но у распахнутой двери его ждала Надин.

— Это вы стучали, Иван Иванович? — пропела она невинным голоском. — А я придремнула немного. Устала что-то.

— Зачем было запираться? — недовольно и, как мне показалось, подозрительно пробубнил прапор.

— По инерции. Сейчас столько ворья развелось, что невольно, как дома, привыкаешь запирать за собой дверь.

Прозвучало довольно натурально. Вот же притворщица! Я и не подозревал в ней таких артистических способностей. Но не запри Надин дверь, прапор бы нас застукал. Легко представить, какой грандиозный скандал разразился бы тогда в полку…

Вторая радостная весть того бегового дня оказалась еще более неожиданной. Надин, я это знал, все-таки находилась рядом. Я не разыскивал ее, сдерживаясь порой из последних сил, оберегая покой и честь любимой женщины. Думаю, она тоже страдала, но мы сами поставили себя в положение, из которого оба не видели выхода… А вот внезапное появление капитана Шелеста в штабе полка к концу моего наряда было как гром среди ясного неба. Кого другого, думал, можно увидеть в районе боевых действий, только не следователя прокуратуры.

— Вы? Здесь? Каким образом? — только и смог выдавить я.

— Что в моем появлении удивительного? — спросил в свою очередь Шелест. — Всякое дело положено доводить до конца, иначе висяк, а за висяки нашего брата по головке не гладят. Рад тебя видеть, Костя. — Капитан крепко пожал мне руку.

Наша симпатия оказалась взаимной. Я ведь тоже привязался к этому неординарному человеку, хотя проработали вместе всего ничего.

— Слышал, ваша рота побывала в отчаянной переделке, — сказал капитан. — Склады боевиков все-таки обнаружили?

— Они оказались в пещерах. Там хранились боеприпасы, продукты, оружие, даже полные комплекты нашего камуфляжа с погонами и прочей атрибутикой.

— Сказали, ты в этой операции отличился.

— Было дело, — уклончиво отозвался я, хотя уже знал: комбат представил нашу пятерку, сдержавшую бандитов у входа в ущелье, к боевым наградам. Я, конечно, не лишен тщеславия, но хвастаться преждевременно считал глупым. Вдруг разгильдяю, каким числилась моя персона, покажут фигу?

— Ну, ну, скромность, безусловно, украшает человека. Я точно знаю, — сообщил Шелест, — есть решение о награждении тебя и еще четверых ребят медалями «За отвагу», а командира роты — орденом Мужества. Так что поздравляю с боевым крещением. Ты выдержал испытание огнем! Может, станешь в будущем кадровым военным?

— Ни за что. «Выше ножку, шире шаг» изо дня в день — этого я выдержать не в состоянии.

— Не обязательно быть строевым офицером. Хочешь, устрою тебе рекомендацию на юрфак военного гуманитарного университета? У тебя, сдается, есть задатки сыщика.

— Как вы?

— Спасибо за комплимент, — засмеялся Шелест. — Начальство, увы, другого мнения. Побег Вышневца с оружием так за мной и числится. Вот, прислали доводить дело до конца. Надеюсь, не откажешься снова пойти ко мне в помощники?

— Если разрешат — с удовольствием.

— С твоим начальством как-нибудь договорюсь. Пойдем в курилку. Расскажешь, что тут у вас творится.

— А вы надолго приехали? — поинтересовался я, затягиваясь дымком предложенной мне сигареты.

— Бессрочных командировок, как ты понимаешь, не бывает, но пока дело не закрыто, придется тебе потерпеть мое общество…

Шелест, как всегда, был ироничен, жизнерадостен и свято верил в людей. «Народ у нас, Костя, неплохой, — говаривал он. — Злым его нынче наша паскудная действительность сделала. Но хороших людей значительно больше, чем плохих…»

Новости, которые я сообщил, Шелеста взволновали. Он подробно расспросил, как проходило ночное нападение боевиков на расположение полка, где и какими силами наносился удар, не выглядело ли это отвлекающим маневром. Может, рассчитывая на внезапность и панику, просто отвлекали основные силы, а сами нацелились на другой объект?..

— Вы имеете в виду склад вооружения? — задал я встречный вопрос. — Но гады наверняка знают, как усиленно склад охраняется. Попытка овладеть им вряд ли будет иметь успех.

— Зачем овладевать, — возразил капитан, — проще подорвать. Почему бандиты не попытались это сделать? Не захотели?

В защиту своей точки зрения Шелест приводил те же аргументы, что и Левка Арончик. Склады действительно были самым лакомым для боевиков объектом. И ответ на вопрос лежал на поверхности, но был настолько невероятен, что отвергался сразу. Думается, наши мысли совпали, но… Не могли же боевики снабжаться с этого самого нашего склада!

Сцена в хранилище между мной, прапорщиком Столбуном и примкнувшим к нам подполковником Хомутовым еще больше заинтересовала Шелеста. Он заставил дважды повторить рассказ. Я постарался передать подробности той ситуации, но, видимо, недостаточно убедительно.

— Пойми, Костя, — заметил Шелест, — важно не то, что человек сказал, а как, с какой интонацией, что отразилось при этом на его физиономии. По таким мелочам психолог способен определить не только характер, но еще и степень искренности наблюдаемой личности. Учись, пока я жив, пригодится. Спасибо потом скажешь.

— Уже низко кланяюсь, — шутовски поклонился я и тут же пожалел о допущенной бестактности. Обезьянничать не стоило.

— Ладно, солдат, со мной подобные вольности сойдут, но в другой ситуации можешь поплатиться…

— Понял вас, товарищ капитан.

— Не вздумай обижаться, — укорил Шелест. — Однако не забывай: мы живем в военной среде, где господствуют законы субординации. На том стоит армия…

А ночью, точнее поздним вечером, когда я, сменившись с наряда, уже залез в постель, случилось еще одно происшествие. Капитан Шелест, снова появившись в роте, нашел меня и взволнованно сказал:

— Вставай, Костя! Да поживее!

Дрему как рукой сняло. По пустякам капитан беспокоить не стал бы. Значит, что-то случилось серьезное?..

— Объясню потом. Поторопись и ребят своих поднимай. Я с дежурным по полку согласовал, что возьму из роты нескольких человек…

Через минуту наше отделение стояло возле палаток во главе с сержантом Зарубиным. Не было только Букета, еще находящегося в госпитале. С автоматами через плечо, переминаясь с ноги на ногу и позевывая, солдаты вопросительно смотрели на капитана. Радости на лицах не было. Сутки проторчать в наряде и лишиться желанного отдыха — приятного мало.

— Извините, братцы, — негромко сказал Шелест, понимая состояние ребят, — но дело неотложное… Короче, сами увидите. За мной бегом марш!

Я с удивлением обнаружил, что мы направляемся к КПП полка. Возле шлагбаума, освещенного фонарем, подвешенным на шесте, неторопливо похаживал караульный с автоматом на изготовку. Он тоже посмотрел на нас с недоумением, но тут Шелест наконец все объяснил. Предстояло тщательно осмотреть грузовую машину, которая должна вот-вот подойти, а потом, если потребуется, отправиться на ней к месту назначения, вероятней всего, в Ханкалу.

— Кому это потребовалось в такое время кататься? — брякнул я. — В поле сейчас запросто можно пулю словить.

— Или на фугас нарваться, — добавил Лева.

— Хорошо соображаете, парни, — усмехнулся Шелест. — Но позвольте заметить: ваши догадки годятся для нормальных людей. Для тех же, кто не в ладах с законом, сейчас самая подходящая пора.

— А можно узнать больше подробностей, товарищ капитан? — подал голос Зарубин.

— Справедливое требование, сержант. — Шелест поглядел на часы: — Что-то транспорт задерживается. Ну да подождем… А теперь слушайте. Про Вышневца вы знаете, про пистолет и патроны, которые у него нашли, слыхали. Самовольных отлучек за солдатом не замечено, посетители не приходили. Откуда у солдата могло оружие появиться, если…

— Если в полку, кроме как со склада артвооружения, больше взять неоткуда, — подхватил Арончик.

— Мы с Иванцовым тоже пришли к такому выводу, и за складом было установлено наблюдение. Дало это пока мало, но зацепки есть. Как раз сегодня удалось установить: в Ханкалу отправляется машина с боеприпасами. Ее только что загрузили.

— Дня им мало, — прогудел Зарубин.

— Значит, не хватило. — Шелест снова взглянул на часы, на сей раз с явным беспокойством. — Послушай, друг, — повернулся он к караульному, — может, имеется другой выезд из полка?

— Правильный только тут, — ответил караульный. — Мы регистрируем все въезжающие и выезжающие машины. Но, вообще-то, ограды нет. Если знаешь ходы, можно выбраться и в другом месте.

— А траншея? — воскликнул Шелест.

— Ее на колесном транспорте не проскочишь!

— Так она пока не везде отрыта, товарищ капитан. Не успели.

— О, черт! — выругался Шелест. — Мне же сказали — сплошная, круговая, охраняемая…

— Начальству, может, так и доложили, а на деле выходит настоящая показуха.

— Вот что, Зарубин, — распорядился Шелест, — оставь здесь двоих. Если машина все же подойдет, пусть непременно задержат. Караульный поможет. Остальные за мной к складу!..

Мы, конечно же, опоздали и никакого транспорта не обнаружили. Столбун, сдав объект под охрану, собирался уходить. На вопрос, где машина с грузом, прапорщик спокойно ответил: ушла минут двадцать назад.

— Почему через КПП полка не проследовала? — сердито спросил Шелест, тяжело переводя дух.

— Так туточки напрямки короче, — махнул прапорщик рукой в темноту. — Зараз на шоссе выскакивают.

— А почему ночью такой серьезный груз отправляете?

— Как прикажут, так я и сполняю… Да вы не волнуйтесь, товарищ капитан, там охрана, ребята надежные — не впервой.

Столбун говорил спокойно, пожалуй, даже слишком. Любой другой на его месте определенно замандражировал бы, увидев перед собой ночью следователя прокуратуры с вооруженными солдатами, задающего неудобные вопросы. Тут даже человек с чистой совестью почувствует себя неуютно, а этому хоть бы хны…

Когда, вернувшись в роту, мы остановились с Шелестом возле палатки, я все это высказал.

— Верно, Константин, — ответил он, — психологи в таких случаях говорят: сильной выдержкой обладает тот, кому есть что скрывать.

7

Утренняя ревизия склада, проведенная артвооруженцами под бдительным присмотром капитана Шелеста, ничего не дала. Отчетность была в полном порядке, придраться не к чему. Лишь вопрос о позднем вояже машины в Ханкалу повис в воздухе. Подполковник Хомутов начисто открестился от напраслины, заявив, что никогда не приказывал возить боеприпасы ночью. Его заместитель также ничего не ведал, кроме самого факта отправки груза. «Наверное, вчера с погрузкой задержались, — сказал он, пожимая плечами. — Может, поздно солдат прислали, вот и весь сказ…»

У прапорщика Столбуна вообще был вид оскорбленной добродетели. Его, заслуженного ветерана, имеющего боевые награды, в чем-то подозревают?.. Дело начальника склада принять, выдать что положено, а там хоть трава не расти.

Словом, ухватиться было не за что. Шелест так и сказал, когда мы остались вдвоем в штабной палатке. Потом добавил:

— Жаль, что не смогли заглянуть в саму машину.

— Не понял, что вы рассчитывали там найти.

— Неучтенный товар, Костя.

— Откуда? Там же охрана?..

— Охрана не может знать, сколько ящиков увозят. Ее задача стеречь добро.

— А вдруг вы ошибаетесь, Николай Николаевич, и у Столбуна все чисто? Интуиция иногда подводит.

— Прорабатывать разные версии необходимо, Костя, но на одних догадках и умозаключениях далеко не уедешь. Нужны неоспоримые факты.

— Где они, эти факты?

— Ох, дотошный ты парень, — устало улыбнулся Шелест. — Все больше убеждаюсь — быть тебе в будущем сыскарем. А по поводу Столбуна… Есть такое понятие — оперативные данные. Добыть их трудно, но возможно. Например, в банду, орудующую в определенном месте, засылают своего человека. Он входит там в доверие и начинает сообщать своим нужные сведения…

— Что вам передал этот человек? — напористо спросил я, сообразив, что капитан сказал правду.

— Сведения плохие, — вздохнул капитан. — У местной банды именно наше оружие, причем совершенно новое, будто только со склада. И боеприпасы тоже.

— Автоматы Калашникова, которыми вооружены «духи», делают давно во многих странах. Почему вы думаете, что они не оттуда?

— Есть основания. Каналы доставки оружия и взрывчатки извне сейчас надежно перекрыты, так что поступать этой дряни, кроме как от нас, неоткуда. Кто-то на этом крепко греет руки.

Стало жутко. Какой же сволочью надо быть, чтобы продавать врагу оружие для убийства своих же солдат! Вот он, беспредел в своей паскудной обнаженности, о котором много раз болтали по «ящику». Я воспринимал такую информацию как некую абстрактность. Только теперь, столкнувшись вплотную с подлейшим явлением, начал осознавать, насколько стерта граница между добром и злом, а процесс гниения стал тотальным, раз в нем принимают участие люди в погонах, всегда считавшиеся честью нации.

Невольно вспомнился великолепный особняк, выстроенный Хомутовым, его шикарная иномарка, дорогущие сигареты, которые курит Столбун, массивный золотой перстень с драгоценным камнем на его руке. Откуда все это? На какие шиши приобретено?..

В тот же день Шелест уехал в Ханкалу с намерением выяснить, куда и когда прибыл груз из нашего полка. И дураку было ясно: поначалу необходимо поставить под контроль пути следования оружия и боеприпасов, чтобы установить, откуда происходит утечка. Группировка-то войск на Северном Кавказе нынче разнообразна. Тут и милиция, и ФСБ, и спецназ, не считая нас — армейцев.

Мне, разумеется, чертовски хотелось поехать с капитаном. Во-первых, очень интересно, а во-вторых, избавило бы меня от многих неприятностей. Но зачем Шелесту солдат на побегушках отсюда, если он имеет возможность взять такого же в любой части? Поэтому я даже не заикнулся о своем желании.

Узнав, что надобность в персоне разгильдяя для следователя миновала, меня тотчас поставили в строй. Пришлось потопать, покувыркаться через «козла» и на перекладине, преодолевать полосу препятствий, что я уже малость подзабыл.

Где-то в душе, правда, теплилась надежда, что Боярышников вновь засадит меня писать для него конспекты, и тогда я увижу Надин. Но ротный даже не заикался, лишь враждебно взглянул на меня и отвернулся. Я всем существом ощутил причину его реакции, и душа ушла в пятки. Надюша!.. Неужели капитан, несмотря на нашу крайнюю осторожность, что-то заподозрил?.. Боярышникову нельзя отказать в проницательности. Отсутствием интуиции он тоже не страдал, а любое неточное слово, жест или едва неуловимая перемена в поведении, особенно в семейной постели, могут навести на размышления. Жена значительно моложе, они всего год вместе. Первые впечатления от близости остро живут в памяти. Мог… Мог что-то заметить. Или соседи подсказали.

Как вести себя в столь щекотливой ситуации, я не знал. Опыта не было. Нельзя же переть напролом! С солдата взятки гладки. Смешают, конечно, с дерьмом, но черт с ним. А вот Надюша… Она очень уязвима, и я не имел права ставить ее под удар, хотя таиться не привык, всей своей жизнью не был приучен прикрываться ложью. Вокруг этой мерзости и так хватало… Но пришлось по настоянию Надин пойти на тщательную конспирацию, а впереди был тупик, где нас двоих ждал полный крах.

Сом поспешил, конечно, в тот же день сунуть меня в наряд. Другие, мол, через день на ремень наяривали, а ты сачка давил, так что пойди попляши, чтобы служба не показалась медом. И упек в мерзопакостное «лакейское» место — посыльным по штабу, где каждый начальничек, даже писарчук, имел шанс тобой распорядиться в деловых и личных интересах. Но, как потом оказалось, я должен был старшине в ножки поклониться. Так случилось, что ночью совершенно случайно мы встретились с Надин…

Вечер выдался суматошный. Из дивизии внезапно нагрянула очередная комиссия, и мне пришлось того вызывать, этого разыскивать, тому доставлять срочную бумаженцию. К полуночи я вымотался так, что едва волочил ноги. Дежурный по полку заметил мой измученный вид и, когда в штабе стихло, сказал:

— Иди, Иванцов, приляг минут на триста, а к половине шестого будь здесь как штык.

Я был ему безмерно благодарен и, с трудом сгибая колени, поплелся в роту, а путь выбрал покороче. К северу от расположения полка начиналась «зеленка», приближаться к которой, особенно в темное время суток, строго запрещалось. За линией опоясывающих окопов могли находиться боевики. Попасть под пулю снайпера, оснащенного прибором ночного видения, ничего не стоило, но от штаба к нашим палаткам тут было заметно короче… Надин тоже направилась этой дорогой, то ли не зная об опасной зоне, то ли, как и я, пренебрегая установленными правилами. Она задержалась в штабе, принимая по ВЧ шифровку из дивизии, весь день провела в душном кабинете, дико устала и решила подышать свежим воздухом. Тут-то, на беду или на радость, пересеклись наши дорожки. Это была судьба! Наша встреча, я уверовал потом, была предопределена свыше.

— Неужели ты? — не поверил я глазам, увидев любимую женщину. — Как ты здесь оказалась?

— Попутным ветром занесло.

— Здесь ведь опасно! — ужаснулся я.

— Зато я встретила тебя… Здравствуй, родной!

Мы ринулись в объятия друг другу и забыли обо всем на свете, благо вокруг никого не было, а над землей висела ночь.

— Ты не представляешь, как тяжко не видеть тебя так долго, — простонала Надин. — Больше так не могу…

— Думаешь, я железный?

— Что же нам делать, Костик?

Вместо ответа, которого не существовало, я сжал ее в объятиях. Болтая о пустяках, мы сошли с тропы, присели на свежеоструганный столб и стали целоваться. Я весь горел, точно меня изнутри поджаривали. Надюша тоже трепетала в моих руках, как былинка на ветру. Я чуть было не уложил ее прямо в траву, но услышал:

— Нет, Костик! Не здесь!.. Знаешь что, дорогой, идем ко мне!

— К тебе? Домой? — спросил ошеломленно.

— Да! — твердо сказала Надин. — Гори все синим пламенем.

— А муж?

— Он сегодня начальник караула…

Я вспомнил: рота вечером действительно заступила в гарнизонный наряд. Ребята стоят сейчас на постах, охраняя полк и соседствующие с нами медсанбат, дивизионные вещевые склады, а также расквартированные тут же разные спецподразделения.

— А соседи? — слабо возразил я, хотя готов был, задрав штаны, бежать с любимой женщиной куда угодно.

— Да спят уже давно, — с досадой сказала Надин. — И плевать на все и всех! Хоть одна ночь, но наша!..

Семейный бокс ротного оказался крошечной комнатушкой с мизерной кухонькой в щитовом бараке. Не знаю, как тут можно было постоянно обитать, но сейчас это не имело значения. Наступила ночь неистовой любви, которую словами не описать. Мы забылись, мы не могли никак насытиться друг другом. Нервы обнажились до предела. Прикосновение женских рук било электрическим током.

Единственное, о чем следовало помнить, — соблюдение тишины. От соседских боксов отделяли тоненькие стенки, сквозь которые проникал любой звук. Но эмоции били через край, и этого нельзя было не услышать.

В единственное окошко бокса вполз мутный рассвет. Я поглядел на часы. Надин заметила жест, прижалась всем телом. Упругая с торчащими сосками грудь продавила мою кожу. Губы, мягкие, податливые, пахли парным молоком. Мы снова забылись, потеряв счет времени, а когда очнулись, шел шестой час. Натянув обмундирование, я на прощание торопливо прижался к губам моей изумительной женщины, еще не ведая, что это наш последний поцелуй.

— Такого со мной никогда еще не было, — шепнула Надин в самое ухо. — Спасибо, милый!

— У меня, родная, такое же ощущение! — приглушенно воскликнул я, с трудом освобождаясь от обвивших шею рук. И снова почуял запах парного молока, еще не зная, что он будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Я опоздал в штаб на двадцать минут, однако дежурный по полку, славящийся педантизмом, только укоризненно поглядел на меня и ничего не сказал.

— Прошу прощения, — пробормотал смущенно. Было действительно стыдно. Человек, пусть не ведая, подарил мне, в сущности, волшебную ночь, а я ответил черной неблагодарностью и мог запросто его подвести. Мы же были на войне…

Вчерашняя усталость прошла бесследно, словно не было бессонной, точнее, безумной ночи. И очень важно, что о нашем свидании никто не узнал. Мы прошли по лезвию ножа…

Знал бы я, как жестоко ошибался! Не пройдет и нескольких дней, как, все или почти все, откроется и наступит развязка. Недаром говорится: тайное в конце концов становится явным.

Как ни старался я тихо уйти от Надин, кто-то из соседей заприметил «гостя». Да и характерный шумок, доносившийся из семейного блока Боярышниковых в отсутствии хозяина, выглядел странно. Любителей подглядывать в замочную скважину всегда хватает, как и тех, кто готов сделать соседу добро, зовущееся пакостью, и получить от этого удовольствие. Именно такие доброхоты и сообщили Боярышникову об увиденном и услышанном. Я это понял, когда мы столкнулись после подъема у палатки взвода. Он испепелил меня таким взглядом, что стало ясно: ротному все известно. Впервые я по-настоящему испугался — не за себя, за Надин. Рогоносец, подкалываемый сплетниками, очень опасен. Кривые усмешки, шушуканье за спиной выведут из равновесия даже самого здравомыслящего человека.

После развода роту не отправили, как обычно, на занятия — таков был приказ комбата. Вскоре появился перед строем и он сам. Могучей фигуре его было тесно в стираном и оттого подсевшем камуфляже.

— Слушай меня внимательно, братцы, — прогудел Горобец густым басом, — вам предстоит отправиться на блокпосты для замены сибирского ОМОНа, который уезжает, отслужив срок. Когда прибудет смена, пока неизвестно. Дело это, как вы понимаете, ответственное и опасное…

Ребята прекрасно знали: блокпосты — одно из наиболее паршивых мест на этой треклятой неправедной войне. Они подвергаются обстрелу и ночью, и днем практически ежедневно. Боевики иногда даже нападают на крохотные гарнизончики, а вокруг работают снайперы. Чуть высунешься — и вмиг превратишься в груз «200».

Новость была не из приятных, тем более предназначение десантуры все же несколько иное. Сидеть в засадах, вести досмотры, а то и зачистки — дело спецназа. Но в Чечне, где нашим братом руководит разнокалиберное объединенное командование, тянущее кто в лес, кто по дрова, с этим никто не считается. Делай, что велят. Приказ отдан и обсуждению не подлежит!..

— Сам проверю, как будете нести службу. Надеюсь на вас, бойцы! — сказал в заключение Горобец и приказал разбить роту на четыре группы. Я, конечно же, вошел в первую, которой предстояло выдвинуться на самое беспокойное, Ачхой-Мартановское направление.

Глядя вслед Горобцу, я подумал: подполковнику с семьей жить сейчас чуток полегче. Боевые — неплохая прибавка к окладу, но ходят упорные слухи, что их скоро отменят, заменив президентскими. Доплата будет выдаваться только тем, кто принимает непосредственное участие в боевых действиях. Но попробуй справедливо определить, был ты под огнем или нет, когда даже здесь нередко обстреливают из «зеленки». Вот и Горобец с тремя отпрысками и больной матерью может снова остаться на бобах…

Машины, чтобы развести нас по назначенным местам, были уже поданы, когда в роте появился капитан Шелест. Он подошел к Боярышникову, о чем-то с ним поговорил. По тому, как перекосилось лицо ротного и какой взгляд он бросил в мою сторону, я понял: речь идет о моей персоне.

— Но этот разгильдяй, в конце концов, должен участвовать в боевых операциях! — донесся гневный голос Боярышникова, и я, честно говоря, почувствовал себя скверно. Отставать от ребят не хотелось.

Неизвестно, что возразил ротному следователь, но аргументы, видимо, были убедительными, и тот махнул рукой.

— Еле отбил тебя, Костя, — сказал мне Шелест с усмешкой. — Почему Боярышников так взъелся? Покладистый вроде мужик, ни разу по твоей кандидатуре прежде не возражал.

Я неопределенно пожал плечами, но прекрасно понимал истинную причину его гнева. Меня следовало в дугу свернуть, а не оставлять в тылу на привилегированном положении. Увы, разгильдяй был бесправным и собой не распоряжался.

— Это надолго? — спросил я и поспешно добавил: — Стыдно отставать от товарищей.

Шелест взглянул неодобрительно:

— Может, все же объяснишь, в чем дело, Костя?

— Это касается только меня лично.

— Будь по-твоему, — согласился капитан. — Думал, ты мне больше доверяешь. А теперь к делу… Поймали Вышневца, и по нашему запросу переправили в Ханкалу. Сегодня предстоит первый допрос этого типа.

— Здорово, — буркнул я, — теперь гаду не отвертеться. Но при чем тут я?

— Ты его хорошо знаешь. Без малого год служили вместе. И мне очень важно твое присутствие при допросе.

8

Солнце буйно врывалось в зарешеченное окошко камеры. Тусклые мышино-серые стены окрасились желтыми пятнами. Поскольку помещение гарнизонной гауптвахты почти пустовало, Шелест договорился с начальником караула использовать его для допросов. Место уединенное, никто не помешает, по коридору ходит часовой. К единственной в камере табуретке принесли еще две для нас с капитаном.

Когда конвоир привел Вышневца, я вначале бывшего сослуживца не узнал. Куда девалась выправка, которой Жорка всегда гордился! Теперь это был сгорбленный, с опущенной головой пожилой человек. Прежде округлое сытое лицо осунулось, щеки впали, а хитрющие, ехидно поблескивающие голубые глазки поблекли.

— Приземляйся, Вышневец, — предложил Шелест, кивнув на табуретку, стоящую у другого конца стола. — Небось набегался так, что ноги едва держат.

Жорка покосился на меня, сидевшего со стопкой бумаги и ручкой в руке. Мне показалось, он прошипел — «холуй». Но Валет не издал ни звука. Молча, исподлобья недобро глядел на следователя, явно не собираясь отвечать на вопросы.

Достав из кармана распечатанную пачку «Кэмела», Шелест протянул ее Вышневцу. Тот вскинулся. Недоверчиво, сомневаясь в искренности офицера, взял сигарету, с наслаждением затянулся ароматным дымком и как-то сразу обмяк.

— Вот что, Георгий, давай-ка просто поначалу порассуждаем, — предложил капитан. — Все твои прежние показания у меня есть, можешь не повторяться. Что тебя ждет за убийство товарища и дезертирство, тоже знаешь. Как и то, что чистосердечное признание облегчит наказание. Так?

— Я все сказал, больше не намерен, — хмыкнул Валет.

— Слыхал. Но меня интересует другое, — возразил Шелест.

— Небось, откуда у солдата появилось оружие? — осклабился Валет.

— И это, и еще многое другое. Но прежде чем ты ответишь на мои вопросы или не ответишь, — протестующе поднял руку капитан, видя, что Жорка намерен сразу отмести всякие «если», — послушай. Насколько мне известно, у тебя в поселке Листвяном живут мать, сестры и прочие родственники.

— Какое это имеет значение? — набычился Валет.

— Большое. Если тебя приговорят к длительному сроку заключения, как они к этому отнесутся?.. Правильно, переживать будут, немало слез прольют. Ты у них единственный сын и брат.

— На жалость бьете? — Лицо Вышневца стало серым, как стены камеры, которые уже не окрашивало золотистым цветом закрытое облаком солнце.

— Ошибаешься, — спокойно сказал Шелест, — просто нарисовал реальную картину. Вот завтра не станет того же Иванцова. У матери он единственный сын. Перенесет ли она такую утрату?.. А послезавтра, скажем, погибнет другой твой бывший сослуживец — туляк Иван Зарубин. Сколько горя будет в его доме! А за ним последует если не подельник, то уж точно однокамерник Виталий Букетов. Следующим на очереди станет и вовсе безобиднейший парень, который и мухи не обидит, Лева Арончик…

— Не пойму, товарищ капитан, зачем вы все это говорите?

Вышневец, не улавливая логики, явно растерялся. Допрос был странным, не похожим на предыдущие. Я тоже, откровенно говоря, не представлял, куда повернет капитан.

Выдержав паузу, Шелест затушил в пепельнице, сделанной из снарядной гильзы, сигарету и снова, еще более доверительным тоном, заговорил:

— Хочешь, открою секрет, Вышневец? Только держи язык за зубами. Я не зря сказал, твои бывшие товарищи могут завтра-послезавтра погибнуть, потому что у боевиков постоянно пополняется запас оружия и боеприпасов. Откуда они их получают?.. Да, да, ты верно подумал, со складов российской армии. Вот ведь какой парадокс: наши солдаты гибнут от наших же снарядов!

— Не может быть! — вскинулся Валет.

— Еще как может. Улавливаешь, гражданин Вышневец?

— Но неужели… — начал было Валет и осекся, боясь сказать лишнее.

— Правильно. Как утекает имущество с наших складов и кто повинен в том, мы еще не знаем. Пока! Но будь уверен, установим. Только сделать это лучше раньше. Понял, в чем заключается твоя роль?..

— Хотите сделать из меня суку? — взвизгнул Валет. — Не выйдет!

— Ну, зачем же ставить вопрос в такой плоскости, — возразил капитан. — У тебя есть возможность спасти жизнь твоих сослуживцев, а негодяев, торгующих смертью, мы все равно найдем — с тобой или без тебя.

Жорка хотел что-то возразить, открыл даже рот, но Шелест остановил его повелительным жестом:

— Спокойно, Вышневец, я не склоняю тебя к предательству, не требую немедленных признаний, но призываю подумать. А к каким выводам придешь — дело собственной совести. Не захочешь, насиловать не буду.

Шелест поднялся, позвал караульного и приказал увести арестованного. Мы остались вдвоем. Казалось, Валет должен был вот-вот расколоться. Он дозрел, стоило ли прерывать допрос… Однако Шелест был иного мнения.

— Ты когда-нибудь ходил на охоту с собакой? — спросил он. — Не доводилось? Жаль. А то бы увидел, как умное стремительное животное, вопреки природному инстинкту, делает стойку перед дичью. И никогда раньше времени, пока не услышит команды, не двинется.

— Странная аналогия.

— Нисколько. Я ведь тоже сейчас стойку сделал. Теперь остается ждать. Вышневец, на которого столько давили, вполз под панцирь. Но поскольку он еще молод и, полагаю, не до конца испорчен, должен открыться. Шоковая терапия, Костя, штука весьма полезная и чаще всего дает отличные результаты…

Замысел Шелеста был, конечно, оригинален, и было бы здорово, если бы он осуществился. Важно ухватиться за постоянно ускользающий конец ниточки, а ухватившись, размотать клубок. Но если честно, я сильно сомневался в Валете. Слишком хорошую школу прошел парень за колючкой и прекрасно знал, чем карается предательство в зэковской среде.

Однако вскоре выяснилось, что ошибался все-таки я. План Шелеста сработал, хоть и не сразу. До того, как Жорка признается, произойдет еще немало событий, оказавших большое влияние на жизнь окружающих меня людей. Война вообще полна неожиданностей и крутых поворотов. На ней исключено размеренное течение жизни, регламентируемое в армии уставом.

Первое непредвиденное событие произошло буквально на следующий день. На рассвете басаевская банда напала на блокпосты неподалеку от Ачхой-Мортана, где располагался мой первый взвод. Завязался бой. Боярышников — а он оказался именно там — передал в полк по рации, что боевиков много, лезут они остервенело и необходимо подкрепление.

Как только до меня дошла страшная весть, я тут же решил, что непременно должен быть там вместе с ребятами. Получается, друзья-товарищи сражаются, могут погибнуть, а ты, шкура, отсиживаешься в тылу, прикрываясь благовидным предлогом! Кто же после этого будет тебя уважать? Не только сослуживцы посчитают Иванцова ловчилой и трусом, а сам стану презирать себя…

Шелест мог не отпустить, поэтому я не поставил его в известность — вскочил в первую же машину, отправляющуюся с группой солдат второй роты в направлении Ачхой-Мортана, и был таков. Какой-то старлей цыкнул было на меня, но я объяснил ситуацию. Стремление быть вместе с товарищами пришлось офицеру по душе, и он согласился на присутствие солдата из другой роты.

На подъезде к Ачхой-Мортану послышались отдаленные звуки разрывов снарядов. Все более явственно стали слышны пулеметные очереди и свист мин, кончающийся хлопком, напоминающим звук открываемой бутылки с шампанским.

— Неслабо, видать, гады навалились, — сказал старлей и, постучав по кабине кулаком, приказал остановить машину. — Сходим! — скомандовал он. — Дальше двигаться на нашем драндулете опасно.

— Почему же вам не дали бээмдэшки?

— Машины скоро подойдут, — отозвался старлей, — мы вроде скорой помощи.

Он приказал развернуться в цепь и двигаться короткими перебежками. Пулеметы поставили на флангах. Стрельба становилась все явственнее. Теперь уже можно было различить дробное таканье автоматных очередей и даже увидеть вспышки разрывов снарядов. Оказавшись рядом со старшим лейтенантом, я попросил:

— Разрешите с несколькими ребятами рвануть туда. За увалами небольшой группе можно проскочить незаметно.

— Торопишься, солдат? — усмехнулся взводный. — Правильно. Бери пяток бойцов — и вперед!

Я выбрал усатого сержанта, показавшегося надежным, крепыша ефрейтора, в упор смотревшего на меня и как бы просившегося в дело, и еще трех солдат постарше.

— Как зовут тебя? — спросил сержант. — Костей? А меня, так и быть, окликай Мишкой…

Я догадался: парня задело, что он попал под начало рядового.

Прикрываясь складками местности, мы бегом выдвинулись к изгибу шоссе. До блокпоста отсюда было рукой подать. Неподалеку на дороге торчал сломанный пополам шлагбаум. Похоже, возле него разорвалась ракета, расщепив полосатую балку на две части. Неподалеку виднелись окопы, откуда наши ребята вели огонь. Вспышки выстрелов мелькали также в амбразурах блиндажа, расположенного чуть правее. Поскольку стрельба велась вкруговую, стало очевидно: взвод, или то, что от него осталось, обложен боевиками со всех сторон.

— Что будем делать, Михаил? — спросил я сержанта. — Эта сволота вот-вот наших ребят сомнет.

— Самое время дать им прикурить, — злобно проворчал усач и, обернувшись к солдатам, крикнул: — Цели видите? По «духам» — огонь!

Шесть автоматов ударили одновременно. Бандиты явно не ожидали нападения сзади. По их расчетам подмога прибыть так скоро не могла. Они замерли в нерешительности, потом вскинулись и побежали теперь уже в нашу сторону. Стреляя на ходу, вражины двигались короткими перебежками, прикрывая друг друга огнем, и быстро приближались. Догадались, конечно, по нашим редким выстрелам, что за увалом находится всего лишь небольшая кучка солдат.

Мы встретили бандитов длинными автоматными очередями, отвлекая на себя часть сил, штурмующих блокпост. Но только с одной стороны, с другой же бой не ослабевал. Командир боевиков не мог не понять, что подходит подкрепление, и стремился как можно скорее разделаться с маленькой группой солдат.

Рядом плюхнулся старлей, приведший за собой остатки взвода.

— Как обстановка? — спросил он отрывисто.

— Отвратительная, — ответил я. — «Духи» жмут с другой стороны. Их много, наши могут не выдержать. Необходимо спешить, иначе выручать будет некого.

— Ты прав, солдат, — бросил старлей и распорядился: — Огонь прекратить! Гранаты к бою. Подпускаем поближе!..

Стрельба с нашей стороны стихла, вызвав у противника минутное замешательство. Но в следующее мгновение «духи» с новым энтузиазмом рванули к нам с остервенелым криком «Аллах акбар!». Их искаженные ненавистью лица были хорошо видны.

По моему разумению, следовало уже пустить в ход «карманную» артиллерию, но старший лейтенант, как я позже узнал, воевал здесь еще в первую чеченскую. Он, обладая завидной выдержкой, подпустил атакующих совсем близко и только после этого скомандовал:

— Гранатами — огонь!

Зато и эффект был впечатляющий. Цепь боевиков сразу поредела. По команде старшего лейтенанта взвод ринулся в контратаку. Мы быстро преодолели отделяющее от боевиков расстояние. Завязалась рукопашная, а тут уж десантникам, владеющим спецприемами, нет равных. Вскоре мы достигли блокпоста. Я спрыгнул в траншею и нос к носу столкнулся с ротным.

— Иванцов? — воскликнул он. — Ты-то здесь как?

— Прибыл к своим со взводом второй роты, товарищ капитан.

Пожалуй, впервые за последнее время он окинул меня одобрительным взглядом, но ничего не сказал, вспомнив, вероятно, все, что связано со мной. Лицо с ввалившимися щеками стало хмурым, недобрым. Глаза — две амбразуры — сузились.

— Сколько людей во взводе? — спросил Боярышников у подбежавшего старлея.

— Было двадцать восемь, товарищ капитан, но есть потери. А у вас?

— К сожалению, осталось мало. Они подползли по-гадючьи и навалились внезапно, — резко бросил Боярышников и зло выругался. — К тому же их в пять раз больше… Распределите своих людей по всей линии траншей. Боеприпасов хватит?

— Так точно! Вот-вот бээмдэшки подойдут.

— Больно долго чешутся. Устал ждать… Я в шесть доложил о случившемся, а сейчас восемь!

Боевики между тем ринулись в новую атаку. Они двигались с трех направлений большими группами все с тем же истошным воплем «Аллах акбар!». И хотя наш огонь прореживал вражеские цепи, но остановить их не мог. Лавина катилась неотвратимо.

— Придется снова отбиваться врукопашную, товарищ капитан. Разрешите мне, — попросил старлей. — У нас свежие силы, а вы прикроете огнем!

— Нет! — отрезал Боярышников и безапелляционно добавил: — В контратаку людей поведу я!

Старший лейтенант поглядел на него удивленно. Не дело старшего командира подставлять себя под пули. Он обязан руководить ходом боя — так трактует Боевой устав. Но спорить молодой офицер не стал. Он не знал, но я-то уловил: ротный рвется в гущу боя навстречу чудовищной опасности, словно ищет смерти. Это не было озарением, просто в душе я его понимал. Капитан, на лице которого были написаны решимость и обреченность одновременно, перешагнул рубеж, когда уже не за что зацепиться в этой горькой действительности.

— Там у меня четверо раненых, — сказал Боярышников. — Они могут еще стрелять. Из своих тоже возьми нескольких человек, хорошо владеющих оружием. Прикроете нас огнем. Остальные, за мной!

Дальнейшее осталось в памяти стремительно сменявшимися рваными картинками. Ротный первым выскочил из траншеи и с криком «Ура! Мать твою!..» рванул вперед. Такой скорости передвижения не припомню. Мы мчались следом за капитаном. Мы не бежали. Мы летели, точно выпущенные из подствольника гранаты. Мы были готовы на все! Боевики это поняли сразу, дрогнули и попятились. Полная ярости волна десантников накрыла их. В ход пошли ножи, приклады, каски и просто кулаки, которыми, зная приемы, можно запросто отправить человека на тот свет.

Совсем близко я увидел ротного. Схватив автомат за ствол, он прикладом размозжил голову какого-то типа в грязном камуфляже. Замахнулся на другого, но тот успел выхватить из-за пазухи пистолет и выстрелить. Боярышников вздрогнул, сделал несколько судорожных шагов и упал. Я бросился к нему. Камуфляж на груди капитана был опален и разорван. Из раны сочилась кровь.

— Санитар, сюда! — крикнул я. — Командир ранен!

Подбежавший молоденький солдатик с медицинской сумкой начал лихорадочно бинтовать офицера. Руки его тряслись. Поддерживая Боярышникова за плечи, я помогал санитару как мог. Сердце готово было выскочить из груди, а в голове билась мысль: лучше бы меня!..

— Потерпите! Потерпите, товарищ капитан! — однообразно приговаривал санитар, продолжая бинтовать.

Ротный захрипел. На губах выступила розовая пена. Глаза закатились — наступил шок.

— Промедол! — крикнул я санитару. — Скорей коли, черт бы тебя побрал!

Вырвав шприц из дрожащей руки растерявшегося вконец медика, я сам сделал укол капитану. Он дернулся и затих… А стремительная контратака продолжала развиваться с нарастающей силой. Братва безостановочно гнала «духов».

Приложив ухо к груди Боярышникова, я уловил неровные удары сердца.

— Подхватывай капитана за ноги! — крикнул я санитару, взваливая тяжеленного ротного на спину.

Пот заливал глаза, сознание туманилось. Идти не было сил, но я двигался, шаг за шагом одолевая огромное, казалось, расстояние. Санитар, постанывая, плелся позади, положив ноги ротного на хилые плечи. Сколько это продолжалось, не помню. Очнулся, когда кругом были свои. Кто-то крикнул:

— Носилки сюда! Вызывай вертолет!

Вскоре капитана уже погрузили в винтокрылую машину. Он был бледен, кровь отхлынула от лица. Глаза глубоко провалились. Медик с погонами лейтенанта из подошедшего наконец-то второго батальона полка тихо сказал:

— Не жилец капитан…

Я обернулся и гневно крикнул:

— Нет! Командир должен жить! И будет!..

9

Два дня ваш покорный слуга, стараясь скрыть торжество от окружающих, ходил гоголем. Ну, еще бы! Вел себя на передовой геройски. Рискуя жизнью, пришел на помощь попавшим в беду ребятам, хотя вполне мог сачкануть. Да еще раненого командира роты вынес под огнем с поля боя. Когда тобой восхищаются салаги, нос задерешь непроизвольно, а тут комбат дровишек в костер подбросил: прилюдно объявил, что представляет некоторых отважных бойцов, в том числе меня, к правительственным наградам. Однако появившийся в полку на третий день после памятного боя Шелест сразу охладил мой восторг:

— Слыхал о твоих подвигах, Константин Иванцов. Вел, говорят, ты себя действительно храбро. — В его словах прозвучало скорее осуждение, чем похвала.

— Чем же, Николай Николаевич, я вам теперь не нравлюсь? — спросил я с подначкой.

— Почему же, — возразил Шелест. — Твои мужественные действия в глазах сослуживцев наверняка заслужили высокую оценку.

— А у вас — нет?

Ей-богу, я не видел ничего предосудительного в том, что сделал, и нисколько об этом не жалел. Но капитан смотрел с укором и даже с осуждением.

— Да объясните, в конце концов, в чем дело? — не выдержав, воскликнул я.

— Эх, Костя, — вздохнул Шелест, — по мнению товарищей, ты, конечно, герой, а что в сухом остатке?.. Солдат должен быть там, где ему приказано, а не где он пожелает. Ты откомандирован в мое распоряжение и не имел права никуда отлучаться.

— Вот и вы, товарищ капитан, определили меня в разгильдяи! Я же не баклуши бил…

— Для ведения боевых действий в тот момент были предназначены другие солдаты. Они выполняли приказ. Тебя же никто туда не посылал, следовательно, ты проявил элементарную, недопустимую в армии недисциплинированность.

В его словах была определенная доля истины, но не вся. Человек, даже носящий погоны, не должен подчиняться слепо. На то он и мыслящее существо, чтобы не быть автоматом, а думать и выбирать… На войне тем более свои законы. Рассуждая здраво, где Иванцов мог принести больше пользы: в бою или под крылом следователя?

Шелест, угадавший ход моих мыслей, пригладил буйную шевелюру, задумчиво покачал головой и негромко сказал:

— В голове у тебя настоящая каша, Костя. Представь, что я, вместо ловли преступников, начну командовать подразделением, а ротный займется моей работой. Каков, думаешь, будет результат?..

Чем дольше я слушал Шелеста, тем больше убеждался в его правоте. Действительно, что важнее: разбить банду, напавшую на блокпост, или обезвредить группу подонков, торгующих орудиями смерти?

Итоги раздумий были невеселые. По-видимому, Шелесту понадобился человек, которому он полностью доверял, а меня черт дернул удрать от него в неизвестном направлении… Оказалось, вечером того дня, когда моча ударила мне в голову и я, не спросясь, ринулся на выручку ребят, в полку произошло нечто из ряда вон выходящее.

Накануне оба наших «подопечных» — подполковник Хомутов и прапорщик Столбун, прежде не проявлявших особого рвения к службе, вдруг развили бурную деятельность. Под непосредственным руководством начальника они начали на всех складах проводить маркировку снарядов и мин, складировали отдельно боеприпасы старых партий, списывали отслужившие свой срок пулеметы и гранатометы… Шелест не мог взять в толк, для чего затеяна такая перетряска. Если бы полк находился на зимних квартирах, подобная инвентаризация была бы оправдана. Каждая служба периодически проводит проверку имущества, выбраковывает устаревшее. Но здесь, на юге, когда в любую минуту может поступить приказ на выполнение боевого задания… Шелест напрямик спросил об этом Хомутова.

— Вы что думаете, капитан, — сказал тот, насупившись, отчего сеточка морщин, выдающая изрядный возраст, углубилась, — мы будем сидеть сложа руки? Работа была намечена давно, и только внезапная отправка полка в Чечню помешала ее провести.

— Но сегодня, согласитесь, это вовсе не ко времени, — возразил Шелест.

— Наоборот, — отрезал Хомутов, — такая проверка необходима именно сейчас. Мы и так изрядно затянули инвентаризацию вооружения, что может иметь пагубные последствия. Вы же сами, товарищ следователь, по головке меня не погладите, если вам станет известно об отказах боевой техники в самых критических ситуациях. От этого пострадают люди!..

«Подполковник еще, оказывается, заботится о людях», — подумал Шелест. Он давно не доверял начальнику артвооружения, но улик против него было маловато, что и сдерживало его решительные действия. Однако зачем, скажем, Хомутову создавать сейчас излишки боеприпасов? Заботиться о бесперебойном снабжении войск? Но штатного наличия патронов, снарядов и мин вполне достаточно на самый критический случай, а большие излишки невольно создают угрозу полку. Если боевики подберутся к ним и хотя бы часть подорвут, будет такой фейерверк — мало не покажется. Хомутов не мог этого не понимать, но на вопрос Шелеста не без иронии ответил:

— Вы забыли, капитан, старую как мир пословицу: запас карман не тянет. На войне, где, если не изменяет память, мы сейчас находимся, лишних боеприпасов не бывает.

Расспрашивать дальше не имело смысла. На все «почему» Хомутов имел готовый ответ. К тому же на проведение инвентаризации он заручился согласием командира полка.

Днем подполковник, вопреки обыкновению, не сидел в штабной палатке, а мотался по складам вместе с подчиненными. А вечером случилось то, чего Шелест никак не ожидал. Хомутов, как неожиданно выяснилось, собрался на выезд в ближайшее крупное чеченское село. Возник вопрос: зачем? Спрашивать об этом подполковника было неразумно. Просто нужно выехать следом и постараться незаметно проследить за его действиями.

Зато другой «подопечный» остался по моей вине без присмотра. Прапорщик Столбун, обычно лениво сгибающий колени, развил в тот день активную деятельность. Он с пристрастием руководил сортировкой боеприпасов, складированием отбракованного вооружения, составлял ведомости, словом, крутился как белка в колесе. А под вечер стал тоже куда-то собираться. За ним, как и за Хомутовым, непременно следовало понаблюдать. Капитан, естественно, надеялся привлечь своего помощника, а тот, задрав хвост, укатил самовольно в неведомом направлении. Привлекать же еще кого-то у капитана времени не оставалось, да и крайне нежелательно было посвящать лишнего человека в ход следствия. Короче, Столбун выпал из поля зрения, и где был, что делал, одному Аллаху известно.

Такую невеселую картину нарисовал Шелест, когда мы, можно сказать, помирились. Я покаялся, пообещав больше шага не делать без разрешения шефа, после чего он рассказал о вечернем путешествии в чеченское село следом за начальником артвооружения полка.

Повод для визита Хомутова оказался весьма прозаичным и вполне официальным. Он ездил к главе местной администрации согласовывать время и место для передачи небольшой партии стрелкового оружия отряду самообороны, созданному жителями. Слишком часто головорезы Хаттаба стали захаживать в село и беззастенчиво грабить дома, убивая тех, кто вздумал сопротивляться. Вопрос о передаче оружия был согласован в высших инстанциях. Хомутов лишь уточнил, сколько единиц вооружения необходимо отряду.

— А Вышневец еще не заговорил? — спросил я.

— Пока нет, но думаю, вот-вот дозреет…

Надежда, конечно, вещь хорошая, однако следствие снова забуксовало. Вот почему у меня созрело решение предпринять некоторые шаги. Чем черт не шутит, может быть, они приведут к цели!.. Действовать решил в гордом одиночестве. Советоваться с Шелестом не хотелось. Боялся, капитан не примет всерьез шальную мысль, родившуюся в моей голове. Проверить, насколько она реальна, можно вполне самостоятельно, не прибегая к помощи следователя. А вдруг подтвердится?.. Любой человек не лишен тщеславия. Заслужить похвалу Николая Николаевича, особенно после сделанного мне разноса, было бы очень приятно.

Недолго думая, я приступил к реализации задуманного, чему в немалой степени способствовали складывающиеся обстоятельства. На другой день рота заступала в наряд. Наш взвод обычно охранял склады артвооружения. Сом, если уж что зарядит — а это он расписывает, кому куда идти в наряд, — то уж редко что-либо меняет. Постоянство и педантичность — отличительная черта нашего старшины, что на сей раз меня вполне устраивало, хотя в принципе твердолобых и прямолинейных я не люблю. Для осуществления плана нужно было непременно попасть на оружейные склады, причем без свидетелей, а со своими ребятами, которые тоже будут на постах, всегда можно договориться.

Посылать в наряд меня, естественно, было нельзя. Я все еще находился в распоряжении следователя. Поэтому Сом, зачитывая распределение наряда, лишь выразительно поглядел на стоящего в строю Иванцова. Уж он бы с большим удовольствием сунул этого разгильдяя куда-нибудь на кухню!

Перед отбоем я попросил дневального разбудить меня пораньше и уже к пяти утра был в карауле. Лейтенант Наливайко в это время отсыпал положенные ему четыре часа, что облегчало задачу. За начальника караула оставался сержант Зарубин, к которому я и подъехал на белой кобыле. Он прекрасно знал о моей роли в расследовании дела Вышневца, а тут я предупредил, что доверяю ему великую тайну, о которой никто из посторонних знать не должен.

— Ты, случайно, не в курсе, где хранится отбракованное оружие? — спросил я.

— Вроде на самом дальнем складе, отозвался Зарубин. — А тебе оно зачем? Старых железок не видал, что ли?

В ответе на этот вопрос как раз и крылась мысль, не дававшая мне последние дни покоя. Услышав о выбраковке оружия, я подумал: откуда оно взялось? Десантные войска всегда снабжались оружием в первую очередь. Так повелось еще с командующего — легендарного генерала Маргелова, человека в армии весьма авторитетного. Это он добился, чтобы крылатая пехота получала все лучшее. С тех давних пор ничего не изменилось, а раз так, то невольно возникает вопрос: не списывают ли под предлогом изношенности то, что еще может долго и надежно служить? Ведь негодное якобы оружие не подлежит строгому учету, и его с помощью нехитрых махинаций можно продавать кому угодно…

Зарубин, когда я высказал свою догадку, оторопел.

— Не может быть, Иванцов! — воскликнул он, пригладив пятерней жесткие, как щетина, волосы.

— Чем черт не шутит, когда Бог спит, — ответил я. — Давай проверим.

Согласился Зарубин не очень охотно. За такое, если выплывет, по голове не погладят. Но, подумав, поставил условие лично присутствовать при осмотре.

— Да тебя одного часовой без разводящего все равно к объекту не подпустит, — добавил он с усмешкой.

Круглое некрасивое лицо его в тот момент показалось мне очень даже симпатичным. Сержант взял автомат, и мы бодро зашагали к дальнему хранилищу. На посту стоял Арончик. Увидев меня рядом с Зарубиным, удивился.

— Тебя, Костя, как сюда занесло? — спросил он.

— Не твоего ума дело, — оборвал часового Зарубин. — Следи получше за объектом…

Оружие лежало в ящиках, аккуратно сложенных в четыре штабеля. Подумалось: «Сколько же надо набрать брака, чтобы сложить такую пирамиду…» Ящики были заколочены, и я попросил Зарубина вскрыть один штык-ножом.

— Ох и попадет нам, Иванцов, — вздохнул сержант, но просьбу выполнил.

Когда мы наконец приподняли крышку ящика, открылся ровный ряд автоматов, поблескивающих свежей смазкой. Я взял один, передернул затвор, спустил курок — оружие работало отменно. Заглянул в ствол: нарезки были ровные, без раковин в металле.

— А ну, дай мне свой рожок, — попросил я у потрясенного Зарубина. — Да не бойся, стрелять не собираюсь.

Он неохотно протянул магазин, который я вставил в автомат. Загнав патрон, убедился, что все детали работали четко и почти бесшумно, без каких-либо сбоев… Просмотрели еще несколько ящиков и убедились, что они полны таким же новеньким оружием.

— Оно же совсем исправное, — прошептал Зарубин.

— Точно! Никаких изъянов! — воскликнул Лева, подошедший сзади.

— Марш на пост, Арончик! — прикрикнул сержант и вопросительно поглядел на меня. — Кончай проверку, сейчас же бежим и доложим по команде, чтобы приняли меры.

Но тут уж я, войдя в роль следователя, сообразил: поднимать шум не следует. Столбун может сказать, будто солдаты перепутали ящики при штабелевке. Но главное даже не в этом. Важно узнать, куда это оружие направят, в чьи руки оно попадет. Установить, как сказал бы Шелест, каналы сбыта.

— Шуметь по этому поводу не будем, — остановил я разошедшегося сержанта. — Наоборот, никому ни слова, ни звука. К тебе, Лева, это тоже относится.

— Понимаю, Костя, — согласился Арончик.

— А я ни черта не соображаю, — возразил Зарубин и, чтобы восстановить свой престиж, снова накинулся на подчиненного за то, что тот покинул пост.

— Погоди, — остановил я сержанта. — Сначала наведем прежний порядок. Никакой хрен не должен догадаться, что тут рылись.

Зарубин на сей раз быстро уяснил мою правоту и без возражений принялся за дело. Втроем мы поставили ящики на место, забили гвозди и даже подмели вокруг штабелей.

— Пошли, — подтолкнул я Зарубина, — а то лейтенант Наливайко проснется и тебя хватится.

— Так я скажу, что ходил посты проверять, — хитровато сощурился сержант и, подмигнув, уважительно пробасил: — А у тебя, Иванцов, котелок варит!

В его устах это была высшая похвала. Не скажу, что она не пришлась мне по душе.

Сразу после завтрака я бросился искать капитана Шелеста, чтобы сообщить о сногсшибательном открытии. И, конечно же, установить наблюдение за складом, за самим Столбуном, выяснить у подполковника Хомутова, по какому принципу сортируется и бракуется вооружение. Словом, начать немедленно действовать. Все это я считал крайне необходимым и, чего греха таить, радовался, представляя, как Шелест удивится находчивости помощника и поблагодарит наконец за инициативу. Короче, я был полон нетерпения и жаждал действовать.

Но, к великому разочарованию, Шелеста я не нашел. Ни в штабе, ни в батальоне, ни в столовой его не видели со вчерашнего вечера. Только в полдень случайно удалось узнать, что следователь накануне укатил по какой-то надобности в Ханкалу. Об этом сказал посыльный по штабу и, увидев мое огорченное лицо, сочувственно спросил:

— Что, очень нужен? Так воспользуйся телефоном дальней связи, пока в дежурке никого.

Минут двадцать, пока не пришел помощник дежурного, я висел на телефоне; обзвонил все знакомые отделы штаба, прокуратуру, даже особый отдел — результат нулевой. Никто не знал, где находится военный следователь капитан Шелест. Зато каждый допытывался, кто его ищет и по какой надобности. Я, обнаглев, говорил, что являюсь его помощником по расследованию дела дезертира Вышневца. Звания своего, конечно, не называл. Кто бы стал разговаривать с рядовым в портянках!

Вконец расстроенный, я вышел из штаба полка. Самостоятельно действовать капитан категорически запретил. Оставалось ждать, а это означало терять драгоценное время, которое могут использовать преступники. Теперь я был уверен: Столбун и иже с ним являются именно теми, кто торгует оружием. Но что сделаешь в одиночку…

И все-таки к вечеру после долгих раздумий решил: будь что будет. И отправился в район складов, предварительно выпросив у Сома бинокль. Старшина посмотрел на меня подозрительно, явно хотел что-то спросить, но промолчал и прибор дал.

— Автомат взять не забудь, — буркнул он, полагая, что я отправляюсь на прогулку. Расспрашивать, однако, не стал.

Формально распоряжение о ношении оружия каждым солдатом было зачитано с первого дня пребывания здесь. Как-никак война!.. Но солдаты в городке редко выполняли данное указание. Зачем, скажем, тяжелая железяка за спиной в курилке или столовой? Никто из офицеров на это внимания не обращал. Я тоже, честно говоря, не собирался брать с собой оружие, определив себе роль наблюдателя. Активно вмешиваться все равно права не было. Но как же я был потом благодарен прапорщику Сомову за то, что он приказал взять автомат!

Время смены караула еще не наступило, и это помогло осуществить замысел. Тем более у дальнего хранилища стоял все тот же Арончик. Незаметно пробравшись на объект, я свистнул три раза, что означало — свои. И коротко поведал обалдевшему Левке свой план: хочу, мол, устроиться в засаде и понаблюдать за складом. Капитан Шелест укатил неизвестно куда, а подозрительный объект негоже оставлять без внимания.

Вместе с Левкой мы выбрали подходящее для наблюдения место. Неподалеку, но и не слишком близко, росла чахлая гряда кустарников. За ней оказалась ложбинка, в которой, пусть с трудом, можно было уместиться. Обзор открывался неплохой. Сквозь ветки просматривались и хранилище, и подходы к нему.

— А вдруг тебя мой сменщик засечет? — с тревогой спросил Арончик. — Если шевельнешься, может запросто по кустам пальнуть.

— Буду осторожен. Лучше скажи, прапорщик Столбун днем не появлялся?

— Был вместе с начкаром. Сопровождали лейтенанта Наливайко, который посты проверял.

— Столбун тут что-нибудь делал?

— Ничего. Походил, посмотрел и спокойно удалился.

— Машина не приезжала?

— Нет…

Арончик заспешил к хранилищу. С минуты на минуту должна была появиться смена. Я осмотрел окрестности. Шестикратное увеличение бинокля давало возможность увидеть мельчайшие детали.

Новая смена прошла неподалеку, и я подумал: ребятам следовало бы осмотреть кусты. Вдруг там таится опасность?.. Беспечность у нас в крови, расчет на вечное русское «авось». Она нередко подводит федералов, о чем свидетельствуют сотни случаев, когда по халатности и неосторожности гибнут люди.

Время тянулось медленно. Стало смеркаться. От гор поползли быстро удлиняющиеся тени, накрыв вокруг все пространство. Фигура рослого десантника, сменившего Арончика, стала расплываться. Хранилище из поля зрения исчезло. Похоже, оставаться на импровизированном НП теперь не имело смысла, но что-то все же удерживало.

Низко над горами повисли звезды, затем вынырнул широкий серп луны, отчего стало чуть светлее. В бинокль опять можно было рассмотреть очертания склада и часового, бодро вышагивавшего вдоль стены хранилища. Я подумал: «Поскольку меня долго нет в роте, Сом может посчитать, что рядовой Иванцов находится в самоволке». Но тут же отверг эту чепуху. Куда здесь идти? И хотел бы сгулять к девчатам, так где их найдешь? В ближайшем чеченском селении ночью вместо жарких любовных объятий скорее получишь пулю. Вот если бы податься к Надин… Но с тех пор, как ротного ранили, я не считал возможным с ней встречаться. Это было бы не по-мужски, настоящей подлостью, которой не может быть оправдания.

Ночь окончательно вступила в свои права. Давно прекратился гул моторов в автопарке. Затих палаточный городок. Глаза мои тоже стали слипаться, беззвучие убаюкивало, а легкий ветерок, долетавший с гор и гасивший дневную жару, приятно гладил кожу.

Долго ли продолжалось забытье, не знаю. Разбудил невнятный шумок. Звуки явно доносились со стороны хранилища. В бинокль я уловил неясные, быстро перемещающиеся тени. Почему же часовой не поднял тревогу? Может, свои? И кто привел их — начкар или разводящий?

Вдруг до меня донеслась гортанная речь. Метрах в пятидесяти, перекликаясь на ходу отрывистыми фразами, бежали несколько человек. Они несли на плечах что-то тяжелое. Ящики с оружием?.. Сомнений не оставалось. Часового, вероятно, сняли.

Я схватил лежащий рядом автомат, поймал в прицел мечущиеся возле хранилища фигуры и дал длинную очередь.

10

Первый серьезный разговор в то злосчастное утро состоялся с комбатом. Как только закончился переполох в полку по поводу вылазки боевиков, он пожелал немедленно видеть разгильдяя Иванцова, виновника происшествия, неизвестно почему оказавшегося возле оружейных складов в самое неподходящее время. Конечно, поднятая мною тревога помогла быстро локализовать бандитов. Они успели прихватить лишь малую толику ящиков, а могли выгрести все. Таким образом, я оказался вроде бы даже героем. Тем более что и часовой остался жив благодаря мне. Его только ранили, а добить не успели.

Отыскали меня не сразу. Как инициатор отпора бандитам, я посчитал своим долгом принять участие в преследовании, пока боевики не скрылись в «зеленке». Тут меня нашел посыльный комбата и доставил пред его светлые очи, оказавшиеся, правда, не совсем безмятежными. Из-под низко надвинутой на лоб фуражки Горобец буравил меня глазами, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего.

В первую очередь комбат задал тот самый вопрос: как я очутился ночью в самом неподходящем месте и что там забыл?

Сказать правду я не мог. Соврать комбату тоже нельзя, не тот ранг. В конце концов подполковнику все равно станет известна истина. Ее, как шило, в мешке не утаишь, и тогда достанется на полную катушку. Поэтому предпочел сразу заявить:

— Прошу прощения, товарищ подполковник, ответить честно не могу. Информация относится к тайне следствия, разглашать которую категорически запрещено… Вы же сами направили меня в распоряжение следователя. Вот я и исполняю его приказ держать язык за зубами.

Горобец тяжело опустился на заскрипевший под ним раскладной стул. Фигура у него массивная, но когда он прыгал с парашютом, ребята удивлялись тому, как легко комбат приземляется. В то время как солдаты плюхались тюками и раскрытый купол волок их за собой, подполковник пружинисто опускался на ноги и стремительными ловкими движениями рук гасил парашют.

— Может, ты прав, Иванцов, — неожиданно сказал Горобец, потирая подбородок. — То, что известно двоим, не положено знать третьему. Но все же, боец, тебе следовало больше доверять своему старшему командиру в такой сложной ситуации. Неужели думаешь, я бы не смог тебя понять?..

Наша беседа была прервана неожиданно. Откинув полог, в штабную палатку вошел дежурный по полку.

— Вас, товарищ подполковник, срочно вызывает командир полка. Иванцова тоже, — кивнул офицер в мою сторону.

Импровизированный кабинет Гривцова представлял собой отгороженный брезентом угол большой квадратной палатки. Посреди возвышался наспех сбитый из досок колченогий стол в окружении табуреток. У стены стоял шкаф, к которому приткнули топчан, где командир полка коротал тревожные ночи.

Полковник сидел на единственном стуле, опершись локтями о стол. На удлиненном лице его самыми примечательными были глаза — большие, ярко-синие с ироничным прищуром. В них не было сейчас ожидаемой строгости.

— Присаживайтесь, товарищи, — довольно любезно предложил Гривцов. Голос был негромким, но каждое слово слышалось отчетливо. — В ногах, говорят, правды нет… Так вот, значит, какой ты, рядовой Иванцов? Что ж, молодец! Действовал хоть и самовольно, но вполне грамотно и смело. От лица службы объявляю благодарность!

— Служу России! — подскочил я.

— Сиди, сиди, — добродушно усмехнулся Гривцов. — А теперь давай разберемся, что все-таки произошло…

Разговор, как и у комбата, начался все с того же вопроса о моих ночных похождениях. Задав его, Гривцов терпеливо ждал ответа. Тут уж, помятуя, что даже Шелест периодически докладывал командиру полка о ходе расследования, я не стал ничего скрывать.

Офицеры слушали молча. Потом Гривцов уточнил, точно ли обнаружено пригодное к употреблению оружие там, где должно было находиться отбракованное. Места складирования случайно не перепутали?

— Нет, товарищ полковник, — решительно отверг я предположение. — Сержант Зарубин, тот самый разводящий, что привел меня на склад… Только вы его не ругайте, пожалуйста, он действовал в интересах дела. Так вот, Зарубин сам слышал, как начальник артвооружения распорядился складировать непригодные железяки в дальнее хранилище.

— Значит, твой командир отделения при сем присутствовал? — переспросил Горобец.

— Ничего удивительного, товарищ подполковник. Наша рота через день на ремень по указанию Сома, простите, старшины роты, направляется в наряд именно на дальние склады.

— Что ж, спросим самого подполковника Хомутова, — сказал Гривцов и, вызвав дежурного по полку, приказал немедленно разыскать начальника артвооружения. Однако не успел тот явиться, как в кабинет влетел запыхавшийся капитан Шелест.

— Прошу простить за вторжение, товарищ полковник, — извинился он, хотя делать это, по моему разумению, было не обязательно. Шелест вел следствие, и присутствие его было не только желательно, а и обязательно.

— Вы уже в курсе ночного происшествия? — спросил Гривцов.

— Так точно! Мне сразу позвонили, и я немедленно примчался.

— Тут ваш помощник отличился, знаете?

— Слышал. Одного не могу понять, почему он действовал в одиночку.

— А вот в этом вы, капитан, отчасти виноваты, — усмехнулся Гривцов. — Солдат придерживался вашего приказа держать рот на замке, поэтому не сваливайте с больной головы на здоровую. Иванцов, возможно, поступил не совсем правильно, но если бы не его дотошность и решительность…

Слова полковника согрели душу. Как замечательно, когда тебя хвалят!

— Имелась возможность запросто накрыть налетчиков, — не сдавался Шелест. — А теперь ищи ветра в поле!

В общем, капитан был, конечно, прав. Надо было кого-нибудь поставить в известность, тогда и события развивались бы по иному сценарию. Но кто мог предположить, что все сложится именно так.

Стремительно вошел начальник артвооружения. Лицо его было багровым.

— Извините за опоздание, товарищ полковник, — громко произнес Хомутов, вскинув руку к головному убору. — Был на складах. Разбирался!

— И что выяснили? — спросил Гривцов, как мне показалось, насмешливо.

— Солдаты, когда складировали оружие, все перепутали! — воскликнул подполковник. — Я давал совсем другие указания, а завскладом, растяпа, не проследил. Я ему…

— Минуточку, — остановил разошедшегося Хомутова командир полка и, сняв телефонную трубку, приказал дежурному найти прапорщика Столбуна. — Продолжайте, подполковник.

— Да я, собственно, все сказал, — растерялся тот.

— Что ж за порядки у вас, Степан Иванович? — сердито спросил Гривцов. — У службы артвооружения сейчас один из самых ответственных участков, а вы даже за исполнением собственных указаний проследить не можете!

— Разрешите, товарищ полковник? — вмешался Шелест. — Хочу спросить товарища Хомутова, откуда вообще появилось отслужившее свой срок оружие? Как могло случиться, что не была проведена тщательная ревизия перед отправкой полка в Чечню? Не на прогулку же ехали!

Искоса брошенный взгляд мог прожечь следователя насквозь, но Шелест никак не отреагировал.

— Недосмотрели, — пробормотал Хомутов, — была такая спешка…

— Нет, полковник, тут не недосмотр, — перебил его Гривцов. — Это иначе называется.

— Понимаю, халатность, — виновато опустив голову, выдавил из себя Хомутов.

— Не то, не то, — возразил командир полка. — Тут пахнет должностным преступлением. По законам военного времени иначе классифицировать не могу. Так? — посмотрел он на Горобца.

— Так точно, товарищ полковник!

— А как вы считаете, товарищ следователь? Я правильно сформулировал?

Хомутов снова вскинул полный ненависти взгляд на капитана, справедливо полагая, что он и есть его главный противник, от которого зависит если не все, то многое. Шелест, безусловно, заметил реакцию подполковника, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Гривцов, наоборот, разволновался. Ему не доводилось попадать в столь щекотливую ситуацию.

— Отстраняю вас, Хомутов, от занимаемой должности, — отчеканил он. — Пока временно, а там видно будет… Теперь дело за вами, — обратился Гривцов к Шелесту. — Подполковник отныне находится в полном вашем распоряжении. Разбирайтесь, потом мне доложите.

— Я буду жаловаться! — воскликнул очнувшийся от шока Хомутов. Обвисшие багровые щеки его заколыхались.

— Это ваше право, — холодно заметил Гривцов. — Но не советую.

— Настоящий произвол, — крикнул Хомутов. — Не имеете права!

— Ошибаетесь, подполковник. По законам военного времени я должен был бы арестовать вас! — Гривцов опять схватил телефонную трубку: — Дежурный? Где же прапорщик Столбун? Как нет?.. Я приказал найти!.. Плохо ищите!.. Он швырнул трубку и ядовито спросил: — Может, вы, Хомутов, скажете, где ваш подчиненный?

— Он мне не докладывал.

— Хороша дисциплина в вашей службе, — едко заметил Гривцов. — Все свободны!

Я выскочил из кабинета как ошпаренный. Недаром говорится: паны дерутся, у холопов чубы трещат. Если Хомутов сумеет выкрутиться, он потом припомнит мне, свидетелю своего унижения. Подполковник слыл в части человеком злопамятным.

Первый допрос начальника артвооружения проходил без моего участия. В присутствии солдата Хомутов мог не сказать того, что выложит наедине. Позже Шелест пересказал разговор. Начальник артвооружения отрицал решительно все. Недостатки, ошибки, даже халатность — да, это ему можно приписать, но не более.

— Хомутов нашел самую удобную позицию, — задумчиво протянул Шелест. — С каких только сторон не подъезжал — непробиваемая стена.

— А Столбуна отыскали? — поинтересовался я.

— Увы, как в воду канул!

— Понял, что запахло жареным, и сделал ноги?

— Этот тип очень хитер. Вряд ли он пустится в бега, что было бы равносильно признанию. Думаю, Столбун нашел для отлучки какой-либо разумный предлог. Увидишь, прапорщик доставит еще немало хлопот.

— Полагаете, по его наводке боевики напали на склад?

— Вероятнее всего, но недоказуемо, а предположения к делу не пришьешь.

Нашу беседу прервал прибежавший из штаба полка посыльный.

— Товарищ капитан, дежурный велел вам доложить, — выпалил он, — подполковник Хомутов уехал.

— Как? — вскочил Шелест. — Я же приказал дежурному не спускать с него глаз и, в случае чего, сразу же мне сообщить.

— А что он мог сделать?.. Подполковник пошел в автопарк и, не вызывая своего водителя, сам сел за руль.

— Куда он направился?

— Взял направление на Ханкалу.

Когда посыльный ушел, Шелест взволнованно заходил по палатке.

— Ты что-нибудь понимаешь, Костя? Хомутов умный мужик, прекрасно понимающий ситуацию. Командир полка ясно дал понять, что отлучаться тот не имеет права. За невыполнение приказа в военное время по шерстке не погладят.

— Может, у него есть наверху влиятельные покровители, которым Гривцов не указ?

— Возможно, — подумав, согласился капитан. — И все же подполковник очень рискует. С военной прокуратурой лучше не шутить.

— Это раньше так было, — усмехнулся я. — Боялись милиции, КГБ, старших начальников. Теперь такого чувства перед органами правопорядка нет. Демократия…

— Не все так плохо и однозначно, — возразил Шелест. — Здравомыслящий человек не полезет на рожон. Но в какой-то мере ты прав, помощник. Я решил ехать в Ханкалу. Доложу о случившемся начальству и посоветуюсь с коллегами… Ты остаешься на хозяйстве, Костя. Столбун, если он не дурак, может вот-вот появиться. Легенды у него на всякий случай припасены, но присмотреть за ним нужно. Только не лезь на рожон.

Следователь уехал. Помимо прочего у него было намерение проследить путь Хомутова в штабе объединенного командования, если он, конечно, там появится. Не знал Шелест и предположить не мог, что в его отсутствие опять разыграются драматические события.

Столбун объявился под вечер. Об этом я получил информацию от своих ребят, несущих службу возле складов. Прапорщик громко похвастался начальнику караула, что сумел добыть партию новых ракетных установок, о которых мы давно слышали, но в полк они еще не поступали. Он был оживлен, весел, даже шутил. Хочет прикрыть страх перед разоблачением?.. Ведь о ночной вылазке боевиков и снятии с должности непосредственного начальника, и даже о том, что тот умчался в неизвестном или известном ему направлении, Столбун, безусловно, знал.

Подумал я и о другом. Возможно, завскладом просто чувствует себя неуязвимым. Понимает: у нас нет фактов, одни догадки… Но как бы там ни было, проследить за ним я обязан, поэтому отправился вместе с группой солдат, направленных на склад для погрузочно-разгрузочных работ. Естественно, Столбун меня сразу засек, хотя я старательно таскал ящики и укладывал их в штабеля.

— Как, Иванцов? — спросил он насмешливо. — Окончилась твоя прокурорская служба?

— Так точно, товарищ прапорщик! — отчеканил я.

— Ты, говорят, вчера ночью отличился? — заметил Столбун, доставая пачку импортных сигарет, курить которые обыкновенному прапору было не по карману.

— Было дело! — ответил я тем же бодреньким тоном.

Столбун поманил меня пальцем и приглушенно сказал:

— Одного не пойму, Иванцов, как ты умудрился оказаться в нужный час в том месте, куда нацелились боевики.

— Случайно, товарищ прапорщик.

— Ну и пройдоха ты, Иванцов! На кривой кобыле не объедешь.

— Это точно, — подтвердил я. — С войны без наград как-то негоже возвращаться. У вас вон сколько…

Столбун нахмурился. Скулы и подбородок заострились.

— Ну, ты не очень! — прикрикнул. — Послужи с мое!

Возражать не имело смысла. Я вытянулся, вскинул руку к головному убору.

— Понял вас, товарищ прапорщик! Разрешите идти?

— Валяй. Да не вздумай сачковать!

Завскладом еще немного покрутился и тихо слинял. Но я успел заметить, куда он направился, и, выждав минуту, пошел следом. Вскоре, однако, стало ясно, что шпион из меня негожий. Боясь упустить прапорщика, я старался держаться поближе, а Столбун, заметив ненавистного солдата, стал петлять. Сперва пошел к штабу, затем свернул в автопарк, оттуда — к столовой. Пришлось ждать возле едальни минут сорок. Уже смеркалось, когда прапорщик наконец появился в дверях с сигаретой в зубах. Огонек от нее освещал верхнюю губу и острый нос. И снова начались бесцельные, как мне казалось, хождения сперва в палаточный городок, потом к медсанчасти. Однако он прошел мимо нее прямо к «зеленке», где пролегала линия траншеи, опоясывающая полк. Честно говоря, я обрадовался, решив, что наступил конец блужданиям. В «зеленке» наших быть не могло. Значит, встреча с кем-то чужим?

Крепкая фигура Столбуна, четко вырисовывающаяся на фоне темнеющего неба, внезапно словно растворилась. Только что была, а в следующий миг — пустое место. Я подался вправо, влево, перепрыгнул траншею. Тишина в «зеленке» стояла такая, будто уши заткнуло ватой.

Перескочив назад, увидел вдали двух патрулей, идущих вдоль окопов. Они освещали себе путь фонариками и приближались. Вот кто поможет, решил я, но даже обрадоваться не успел. Резкий удар по голове оглушил меня. Второй пришелся по левому плечу. Боль расколола ключицу. Я вскрикнул и упал. Звезды над горами ярко вспыхнули, но тут же погасли. Наступило забытье.

11

Лучи южного солнца, вливаясь в окошко медсанбата, озарили отгороженный уголок ослепительно ярким светом. Когда я наконец проснулся и поднял отяжелевшие веки, лучи больно хлестнули по глазам.

Блок, где размещался лазарет, длинный и низкий, поделили на отсеки плотной брезентовой тканью. В каждом стояли по две-три раскладушки, лишь в моем спальное ложе было одно: «палата» явно предназначалась для офицерского состава.

Патруль нашел меня случайно. Я лежал на дне опоясывающей лагерь траншеи, прикрытый сухими ветками. От чеченского селения сюда широким языком подходил довольно близко зеленый кустарник вышиной почти в человеческий рост. Солдаты запросто могли меня не заметить, но один дотошный патрульный заглянул в окоп, а то бы остался рядовой Иванцов лежать навек в сырой земле.

Когда ребята притащили меня в лазарет и рассказали дежурному врачу, где и как обнаружили солдата, тот покачал головой и, сделав обезболивающий укол, стал обрабатывать раны. Я слышал речь врача в полусне, ощущение реальности возвращалось. Захотелось крикнуть: знаю! Знаю, кто меня отделал!.. Но вместо членораздельных звуков из горла вырывался лишь болезненный хрип.

— Быстро в операционную! — распорядился доктор, и те же солдаты, что притащили меня сюда, подхватили с обеих сторон, вызвав нестерпимую боль в затылке и плече. Я снова отключился.

Как колдовали надо мной медики, не чувствовал. Очнулся, когда необходимые манипуляции были закончены и врач распорядился готовить меня к эвакуации в госпиталь. Открыв глаза, увидел высокого человека в белом халате.

— А может, не надо? — попросил я тихо.

— Что не надо? — не понял врач.

— В госпиталь…

— Да ты, похоже, оклемался? Ну и живуч солдат!

— Лучше здесь. Очень хочу, — пробормотал я, едва ворочая языком.

— А выдержишь?

— Тут свои… Легче…

— Вообще-то правильно, солдат, дома и стены помогают. Хорошо, будь по-твоему.

Врач приказал санитарам перенести меня в крайнюю палату. Так я очутился в келье родного медсанбата и моментально уснул. А когда открыл глаза, было, наверное, часа два пополудни.

При входе в лазарет раздались громкие голоса. Среди них я сразу различил баритон командира полка.

— Доложите, как он? — спросил Гривцов.

— Думал, будет хуже, — ответил врач. Удар по голове очень сильный, но жизненно важные области не задеты.

— Могу его повидать? Думаю парня подбодрить.

Они вошли в палату оба и показались великанами, потому как лежал я на раскладушке.

— Ну, герой, очухался? — с улыбкой спросил полковник, присаживаясь на услужливо подставленную табуретку. Некрасивое, в общем-то, лицо его показалось сейчас очень даже симпатичным.

— Прежде всего, Иванцов, позволь тебя поздравить, — сказал Гривцов. — Указом президента ты удостоен самой почетной солдатской награды — медали «За отвагу». Это за тот бой в ущелье, за проявленные тобою доблесть и мужество!

Он протянул раскрытую коробочку, в которой поблескивал серебристый овал медали, красного цвета удостоверение, и пожал мою вялую руку.

— Служу России, — прохрипел я уставной ответ. — А командир роты? Он как?

— Боярышников награжден орденом Мужества.

— Я не о том. Поправляется?

Лицо Гривцова помрачнело, глаза подернулись белесой пленкой.

— К сожалению, дела твоего ротного плохи. Ранение оказалось тяжелым, и врачи опасаются… — Он не договорил и тяжко вздохнул.

На душе стало худо. Я сразу подумал о Надин. Тяжело ранен не чужой дядя, а муж, пусть даже нелюбимый, но близкий человек. После того рокового, окончившегося так печально для Боярышникова боя не было дня, чтобы я не вспоминал о своей женщине. Безумно хотелось прикоснуться к ней, ощутить горьковато-пряный вкус губ, но я ни на минуту не забывал: любимая принадлежит другому.

Несколько раз я видел Надин издали, однако приблизиться не решался. Она похудела, румянец сбежал со щек, а глаза как бы выцвели и совсем не походили на два голубых озерца. Но Надин не утратила изящества и той неброской красоты, что отличает истинных женщин. Мне бы подойти, утешить, сказать слова, что рвались из души. А за ее спиной незримо стоял капитан Боярышников. Не тот, которого я знал прежде, — свирепый, беспощадно гоняющий молодых солдат мужлан, потакающий «дедам» и ни в грош не ставящий свою юную жену, а совсем другой человек — командир, рискующий собой, чтобы спасти необстрелянных сопляков. Если бы не его умение, мужество, смелость, доходящие до дерзости, лежать нам навеки в том проклятом ущелье.

Вот какая переоценка ценностей произошла в моей башке, перевернув прежние представления. Это и стало главной причиной, почему я не мог тайком пробраться ночью в наполовину опустевший семейный блок Боярышниковых. По отношению к ротному, находящемуся в госпитале, это было бы настоящим предательством.

Мысли улетели так далеко, что голос командира полка не сразу вернул к действительности. А Гривцов, продолжая сокрушаться по поводу потерь нашей роты и критического состоянии ее командира, между тем воскликнул.

— И надо ж было такому случиться как раз накануне ранения Боярышникова! Ему вызов в академию пришел. Принят! Вступительные экзамены капитан еще до отъезда в Чечню сдал.

— Он поправится! — горячо проговорил я, потому как от всего сердца желал ротному только хорошего. — Вот увидите!

— Дай-то бог! — подал голос сопровождавший Гривцова старший лейтенант. — Медицина, конечно, не все может, но силы человеческие беспредельны…

Как всегда неожиданно, словно чертик из коробочки, в палату влетел Шелест. Козырнув полковнику, спросил:

— Как он?

— Оклемался малость, — добродушно ответил Гривцов. — Жить будет! К вашему сведению, он у нас отныне кавалер медали «За отвагу»!

— Вот как? Это замечательно! Прими, Костя, самые сердечные поздравления. А теперь, если разрешите, товарищ полковник, перейду к делу.

— Скор ты, капитан. Дал бы парню чуток поправиться.

— Время не терпит, товарищ полковник. Преступление быстрее раскрывается по горячим следам. — Шелест снова обернулся ко мне: — Кто тебя так, Костя, знаешь?

— Еще бы! Я за ним следил. Он меня по всему лагерю таскал…

— Представляю, как новоиспеченного следака за нос водили, — усмехнулся следователь.

— Ладно тебе, капитан, — укорил Гривцов. — Солдат старался, поступил совершенно правильно. Это твоя забота была, а не его.

— Не отрицаю, — хмуро отозвался Шелест, явно оправдываясь. — Только осторожней надо было…

— Пустое дело — после драки кулаками махать, — пробурчал Гривцов. — Ты, солдат, прапорщика Столбуна преследовал. Так?

— Постойте, — воскликнул следователь, — завскладом знает, что Иванцов жив?

— Вряд ли, — отозвался доктор. — Медики не болтливы. Но в курсе, конечно, патрульные, которые Иванцова принесли. Так они уже сменились и пошли спать.

— Тогда вот что… Разрешите, товарищ полковник, вызвать сюда прапорщика Столбуна.

— Зачем?

— Якобы на опознание трупа…

И Шелест выложил план, основанный на психологической для Столбуна внезапности. Гривцов одобрительно кивнул.

Прапорщика на сей раз нашли быстро. Он был на складе и, конечно же, ни о чем не подозревал, уверенный, что все сделано чисто. Посыльный привел его в лазарет. Очутившись в соседней «палате» перед командиром полка и следователем, Столбун возмущенно спросил:

— Почему я, товарищ полковник, должен опознавать труп какого-то солдата?

— Потому, уважаемый ветеран, — ответил за Гривцова Шелест, — что очевидцы, бывшие на складе, показывают: вы видели Иванцова последним. И даже беседовали с ним.

— Я сделал солдату замечание за неверную укладку оружия, — ответил прапорщик. — Лентяй был редчайший!

— Почему был?

Столбун молчал, он, видимо, был ошарашен.

— Да, да, прапорщик, почему вы употребили прошедшее время? — спросил Гривцов.

— Но меня ж… вроде на опознание кликнули? — растерялся Столбун.

— Как полагаете, кто его убил? — в упор спросил Шелест.

— Не я… — тоном затравленного человека ответил заведующий складом.

— Почему? Опасных свидетелей всегда убирают.

— Что вы городите, товарищ капитан, — выкрикнул прапорщик.

— Вы его последним видели. Так? И больше, утверждаете, не сталкивались?

— Никак нет, товарищ полковник. Клянусь!

— А сам Иванцов утверждает обратное.

— Как сам?

— А вот так! — Шелест откинул ткань, отгораживающую мою «палату».

— Не может быть! — Столбун попятился. — Мне ж сказали… Я ничего не знаю. Я ничего не хотел.

— Хотели, Столбун, — насмешливо заметил Шелест. — И еще как!.. Только не вышло. Не похоронили вы Иванцова.

— Напраслину возводите! — взвизгнул завскладом.

— Прекратить истерику, прапорщик, — оборвал Гривцов. — Наберитесь мужества посмотреть правде в глаза… Это он вас бил, Иванцов?

— Точно, товарищ полковник! — отчеканил я, забыв про боль и с ненавистью глядя на эту гниду, так долго ходившую в заслуженных ветеранах полка. — Именно он!

— Врешь, сука! Я бы тебя… — захлебнулся от крика Столбун.

— Руки коротки, — бросил Шелест. — Сколь веревочке ни виться, а концу быть.

Столбун рванулся к кобуре, намереваясь выхватить пистолет, но Шелест точным ударом в живот согнул прапорщика пополам и заломил за спину руки.

— Ты арестован, гад! — рявкнул он. — Наконец-то схватили тебя с поличным!

— Старший лейтенант, отберите у прапорщика оружие, — приказал Гривцов. — И на гауптвахту его. Быстро!

Через день врач разрешил мне вставать, а затем выходить из палатки. Этим нельзя было не воспользоваться. И хоть голова гудела, как церковный колокол, а онемевшая левая рука покоилась на перевязи, я отправился погулять. Первым делом решил разыскать капитана Шелеста. Хотелось поскорее узнать, как подвигается следствие после ареста Столбуна.

В штабе полка, как сказал помощник дежурного, следователь нынче не светился. В батальоне капитана тоже никто не видел, как и в автопарке, где обычно стояла его машина. Я грешным делом подумал: не укатил ли следователь восвояси? Дело закончено, бери шинель — иди домой. А что с рядовым Иванцовым не попрощался — велика важность! Он ему не сват, не брат. Помогал малость, бумагу марал, совался в разные дырки, не спросясь, за что регулярно получал по носу… И до того обидно стало, что на глаза навернулись слезы.

Вконец расстроившись, я потащился в лазарет. Солнце уже присело на остроконечный венец гор. Желанная прохлада потихоньку вытесняла дневную жару. От «зеленки» потянуло ветерком, отчего дышать стало легче. В минорном настроении я прошел мимо оборудованной против медсанчасти курилки, не обратив внимания на одинокую фигуру. И вдруг меня окликнули:

— Что, Костя, зазнался? Своих не признаешь? — На скамейке сидел капитан Шелест.

— Так я же вас искал!..

— А я ждал. Значит, наше стремление взаимно. Устраивайся рядом, поговорим. Тебя, конечно, интересуют последние новости о наших последних победах?

Меня обрадовало не столько то, что он угадал мое желание, сколько слово «наших». Сыграл-таки разгильдяй Иванцов значительную роль в положительном исходе операции. А в том, что она закончена после ареста Столбуна, я не сомневался. И ошибся, что Шелест незамедлительно подтвердил:

— Прапорщик не думает колоться. Он — матерый волк. Такого на мякине не проведешь и с ходу не сломишь. Столбун ведь не один год занимается оружейным бизнесом.

— Почему вы так в этом уверены?

— По нашей просьбе, дорогой мой помощник, Псковский угрозыск провел обыск у него дома и на фазенде. Ты знал, что у него существует еще и «барский» дом? И никто в части не имел ни малейшего представления. А фазенда не простая — двухэтажная, кирпичная, с бассейном и башенками. На мамашу, правда, записана, но завещана сынку. А старушка, между прочим, пенсионерка. Но этого мало.

— Что еще?

— В саду дачи нашли закопанный сундучок-рундучок, а в нем золотишко в изделиях и камешки на весьма выразительную сумму.

— Ну, теперь-то негодяю не отвертеться! — воскликнул я.

— Не уверен, — возразил Шелест. — Скажет, все движимое и недвижимое по наследству досталось. У него дядя был крупный воротила, недавно умер. Что на мать дачные документы, так это ее доля наследства, и весь сказ. А на свое богатство прапорщик имеет железные подтверждающие документы. При таких бабках, Костя, можно ныне какие угодно «ксивы» выправить. Думаю, Столбун об этом позаботился.

— Выходит, его и прижать нельзя?

— Можно, — отозвался Шелест. — Только улики необходимо иметь неопровержимые. Они, похоже, появляются. Жаль, ты не присутствовал при одном эксперименте…

И капитан рассказал, как развивались события после ареста Столбуна. Последний удар должен был его дожать. Для этого арестованного прапорщика провели по длинному коридору гауптвахты как раз в момент, когда конвоир сопровождал Жорку Вышневца в сортир. Они столкнулись нос к носу. Вид у Столбуна без ремня, помятого, заросшего, в наручниках, произвел на Жорку ошеломляющее впечатление. Валет, до сих пор уверенный в несокрушимости своего покровителя, побелел, скукожился. Расчет Шелеста оказался точным: Вышневец сломался. Когда его вернули в камеру, дезертира и убийцу уже поджидал следователь.

— Теперь вы видите, что запираться далее бессмысленно? — спросил он у Валета. — Чистосердечное признание, пусть и несколько запоздалое, все же облегчит не только вашу душу, а и наказание.

И Жорку понесло. Перескакивая с конца на начало и обратно, он рассказал, как развивались события. Столбун сразу по еле уловимым приметам определил в нем бывшего зэка и спросил, не пожелает ли Валет установить связь с бывшими подельниками. Через них наверняка можно кое-что толкнуть и заработать неплохие бабки. А какой же настоящий мужик, к каким Жорка причислял себя, откажется от столь соблазнительного предложения! До денег он всегда был охочь… Оружие и боеприпасы стоили на черном рынке дорого. Риск был, конечно, велик, однако Вышневцу, хлебнувшему привольной жизни, было плевать на все.

Так начала действовать торговая линия, приносящая всем ее участникам немалый доход. Как Столбун списывал оружие, Жорку не интересовало, но особых трудностей, похоже, прапор не испытывал.

Попался Вышневец на глупейшей случайности. Накануне очередного увольнения в город Столбун дал ему только что поступивший пистолет нового образца, чтобы показать приятелям, назвав, естественно, иную, более высокую цену. Но Сом из-за какой-то провинности не пустил Валета в увольнение и послал в наряд. Пришлось припрятать пистолет до лучших времен, и он не нашел ничего лучшего, чем засунуть его в собственный матрац. А тут, надо ж было такому случиться, ротному не понравилась заправка постелей в казарме, и он решительно все и всех перетряхнул…

— Вот, собственно, вся история, Костя, — заключил Шелест.

— Ну уж теперь прапорщик заговорит…

— Поспешай медленно, — осадил меня капитан. — С наскока такого матерого зверя не возьмешь. Пусть посидит в одиночке, подумает, а дня через три посмотрим.

— Вот бы мне…

— Знаю, горишь желанием при сем присутствовать?.. Наши правила тебе известны, но попробую помочь. Вклад твой в раскрутку дела весомый, так что не горюй. Будешь, как обычно, записывать показания допрашиваемого. Диктофон — техника надежная, но письменное подтверждение не помешает.

Можно представить, как я в тот момент был счастлив.

12

Сообщение о том, что прошлой ночью в госпитале от полученных ранений скончался капитан Игорь Владимирович Боярышников, пришло утром. Новость буквально потрясла. Даже железобетонный старшина Сомянин, услышав страшное известие, почернел, как грозовая туча. Губы его задрожали, и он отвернулся, чтобы, не дай бог, солдаты не заметили сползающей по щеке скупой мужской слезы. Сом в моих глазах был человеком, лишенным каких-либо эмоций; на плоском лице никогда не появлялась улыбка, а в белесых глазах — сострадание.

Людей, способных на глубокие переживания, я очень уважаю. Именно таким оказался на деле суровый и хмурый с виду ротный. Было не просто жаль его. Я чувствовал нечто более сильное: вину за случившееся, словно по моей милости Боярышников отправился в мир иной. Напрасно я убеждал себя, что все не так, что пуля — дура, что на его месте мог оказаться кто угодно, например я. Тем не менее чувство боли и вины не проходило. Безумно хотелось, чтобы кто-нибудь разуверил меня, оправдал. Этим кто-то могла быть Надюша… Но каково ей сейчас? Она уж точно считает себя в ответе за гибель мужа. Я знал мою женщину достаточно хорошо, чтобы понимать ход ее рассуждений…

С утра я искал встречи с ней. Рискуя нарваться на неприятности, пробрался в штаб полка, заглянул в комнату, где была ее «вотчина». Но там ее не оказалось. Узнав о смерти мужа, начальство отпустило со службы юную вдову. По всей видимости, Надин была дома, а зайти туда было выше моих сил. Я как маятник ходил вокруг офицерского блока, не находя себе места и моля судьбу лишь о встрече с любимой.

Надин будто ощутила мое присутствие. Она вышла из дома. Я обмер. Глаза наши встретились. Не знаю, чего в них было больше — скорби или отчаяния, потому что оба прекрасно понимали, что находимся в западне, из которой нет выхода: тень капитана Боярышникова нависла над нами.

Не сговариваясь, молча, не касаясь друг друга, мы пошли в поле. Под ногами печально шуршала пожухлая трава, предвестник приближающейся осени. Где-то отдаленно в «зеленке» протяжно и грустно перекликались птичьи голоса. Мы долго шли, не проронив ни звука. Первой заговорила она.

— Вот и все, Костя… — Голос был безжизненный, лишенный так волновавших меня прежних интонаций. — Кончилась наша любовь…

Все восстало во мне против этих слов, но я промолчал.

— Это я… Я виновата в его гибели, — прошептала Надин, и глаза ее наполнились слезами.

— Неправда! — горячо воскликнул я, поражаясь совпадению чувств. — Время лечит любые раны!

— Только не такие…

— Подумай, Надюша, впереди вся жизнь! — выкрикнул я.

Она посмотрела на меня с сожалением:

— Я никогда не смогу снять с себя ответственности за то, что произошло. Особенно, — прости уж меня! — если ты будешь, как вечное напоминание, рядом.

Прозвучал приговор, пригвоздивший меня к позорному столбу. Но я был бессилен что-либо изменить и прекрасно это сознавал.

— Прощай, Костя! Прощай навсегда, несостоявшаяся любовь! — так же тихо и убийственно спокойно проговорила Надин. — Сегодня я уезжаю. Начальство в связи со случившимся пошло навстречу и подписало рапорт о переводе в другую часть. Так что в обозримом будущем мы с тобой вряд ли увидимся.

На прощание она по-сестрински поцеловала меня в щеку. В душе все взбунтовалось. Ощущение невосполнимости потери охватило со страшной силой, и, когда Надин ушла, я бросился на землю и неизвестно сколько провалялся, не чувствуя уже ни горечи, ни отчаяния. Дальнейшее существование смысла не имело…

Шелест в нарушение инструкций выполнил-таки свое обещание и взял меня на допрос Столбуна. Когда мы шли к гауптвахте, где временно, до перевода в тюрьму, содержался подследственный, я поинтересовался местонахождением Хомутова.

— У начальника артвооружения нашлись именитые заступники, — ответил капитан.

Значит, не зря подполковник, когда запахло жареным, рванул в Ханкалу? Именно там он надеялся найти покровителей.

— Командиру полка, — продолжал Шелест с иронией, — позвонил генерал, возглавляющий объединенный штаб группировки войск.

— Ого!

— А как выражает свои указания начальство в таких случаях? Заслуженными кадрами дорожить не умеете. Свою голову также дешево цените. Если многократно награжденный боевой офицер, опытнейший специалист и совершил упущение по службе, его следует, в крайнем случае, наказать по административной линии.

— Да уж, послужной список что у Хомутова, что у Столбуна отменный, на зависть многим…

Шелест не принял моего тона, сказал с укоризной:

— Напрасно ерничаешь, Костя. Именно это может сыграть с нами злую шутку.

— С нами? Каким образом?

— Мы сколько дней ведем розыск, мучаемся, нервничаем… Ты даже чуть жизнью не поплатился, а вся работа, не исключаю, пойдет коту под хвост.

— Почему? — оторопел я. — Оба подонка изобличены, приперты к стенке…

— Я также возмущен, но… Государственная дума недавно «высидела» одним местом идиотский закон, по которому лица, удостоенные правительственных наград, амнистируются.

— Даже за очевидные преступления, наносящие огромный материальный и моральный ущерб армии?

— Да, да… Хапуги с большими звездами, ворующие миллионы, чаще всего остаются безнаказанными. Повесили на широкую грудь медальку невесть за какие заслуги, и вот вам персона нон-грата.

— Но ведь не все такие… А эта парочка? Неужели ничего не сможем доказать?

— Постараюсь. Иногда у меня получалось…

С тем и пришли на гауптвахту. Допрос Столбуна состоялся в кабинете начальника. Помещение было маленькое, с зарешеченным окошком. В нем с трудом размещались стол, канцелярский шкаф и три сколоченных на скорую руку табуретки. Сидели впритык друг к другу, и я хорошо мог разглядеть малейшие изменения в выражении лица Столбуна. А оно по ходу допроса менялось, несмотря на его железную выдержку. Поначалу завскладом был вообще абсолютно спокоен. Он грузно опустился на предложенное сиденье и зло, но отнюдь не взволнованно, взглянул на капитана. В мою сторону, словно на пустое место, прапор даже не посмотрел.

Шелест протянул Столбуну густо исписанные неровным почерком листки бумаги и сказал:

— Тут показания вашего подельника Георгия Вышневца по кличке Валет. Рекомендую внимательно ознакомиться.

Прапорщик взял бумаги, водрузил на нос очки и долго вчитывался в Жоркины каракули. Я-то знал, факты там приводились убийственные: где, когда, как и в каких размерах совершались сделки. Сдавшись, Валет пошел вразнос. Он не стал ничего скрывать, надеясь на снисхождение трибунала.

Шелест Столбуна не торопил. Мы сидели молча и курили, а прапорщик, сопя и тяжко дыша, знакомился с показаниями Валета. По мере чтения лицо его мрачнело. Выпирающие скулы, толстый нос, отяжелевший подбородок словно загипсовались. Он прекрасно понимал, что изучаемый документ не оставляет места для опровержения.

— Могу, если желаете, устроить с подельником очную ставку, — неожиданно предложил Шелест.

— Не треба! — отверг предложение Столбун и, помолчав, добавил: — Думаю, вы все уже сами проверили.

— Правильно думаете, — подтвердил Шелест. — Плохим бы я был следователем, кабы не вооружился заранее перед беседой изобличающими материалами. Так что запираться бессмысленно, лучше облегчить душу.

Столбун злобно усмехнулся:

— Чистосердечное признание облегчает наказание — так?

— Верно, — согласился Шелест. — Но меня не очень волнуют ваши прошлые деяния. Вы их потом сами изложите в своей интерпретации.

— Что вас тогда интересует?

— Нынешние ваши связи в Чечне, явки, способы переправки оружия, взрывчатки. Нам, конечно, кое-что известно…

— А коли скажу, что такого нема? — набычился Столбун.

— Бросьте, прапорщик, вы же не дурак. Подумайте, стал бы я вам рассказывать о том, что знаю, не имея данных? Хомутов все свалил на вас. Красиво свалил…

Я подумал, капитан блефует. Он еще не допрашивал начальника артвооружения, а что тот скажет, пока неизвестно… Вспомнился давний разговор с Шелестом о фильме «Место встречи изменить нельзя». Он тогда спросил, кто мне больше понравился в картине — Шарапов или Жеглов. Конечно, очень симпатичен в исполнении Владимира Высоцкого Жеглов, но предпочтение я отдал Шарапову, человеку чести, для которого закон превыше всего… Вот почему показалось: не действует ли Шелест сейчас по-жегловски?

Скорее всего, я был прав. Тем не менее маневр Шелеста отменно удался. Столбун сразу понял, что его собираются сделать козлом отпущения. Это заставило прапора заговорить. Не во всем, но во многом, что бессмысленно было отрицать, он признался. Да, связь действительно была — с полевым командиром Али Бароевым. Да, по ней шла торговля оружием, которое потом списывалось как негодное. Прибыль? Да, прибыль делили… Происходило это под покровительством и прикрытием самого начальника артвооружения, без него завскладом мало что мог сделать. Кстати, знакомство Столбуна с Бароевым было организовано все тем же Хомутовым еще до прибытия полка в Чечню. Прапорщик, собственно, ездил тогда в командировку для проверки контактов.

Когда Столбун умолк, Шелест сказал:

— Вы правильно решили, прапорщик. Возвращайтесь в камеру и займитесь чистописанием. Подробно отразите прошлое и настоящее. Работы предстоит много. Вам дадут ручку и бумагу.

Конвоир увел арестованного, а Шелест хитро посмотрел на меня и заметил:

— Знаю, Костя, ты решил, что я действовал методом Жеглова.

— А разве нет?

— Лишь отчасти, мой славный помощник. Самую малость… Ребята из ФСБ вчера сообщили мне о связи Столбуна с Бароевым. В банду был внедрен наш человек, который на днях едва унес оттуда ноги.

— Теперь насчет Хомутова тоже все стало на место?

— Думаю, да, если не вмешаются потусторонние силы… Сейчас иду к Гривцову. Будем брать паскудника, на чем и поставим последнюю точку.

— Хотите сказать, уже без меня?

— Увы!..

Стало невыносимо грустно. Так было интересно заниматься новым для меня делом. Теперь же придется возвращаться в строй к непосредственным солдатским обязанностям и тянуть лямку под кличкой записного разгильдяя. Накануне, правда, старший лейтенант Наливайко, назначенный исполнять обязанности ротного, предложил перейти на контрактную службу. За нее платят приличные деньги, смогу помогать матери. Но…

Мы вышли из душного мрачного помещения гауптвахты. Капитан обнял меня за плечи и проникновенно сказал:

— Спасибо за все, Костя. Ты был хорошим помощником, и мне тоже искренне жаль с тобой расставаться. Но ведь не навсегда… Попомни, я обещал, если надумаешь, выхлопотать тебе рекомендацию на юрфак. Такие люди нам нужны!

Шелест, конечно, подслащивал пилюлю. Но я был ему все равно бесконечно благодарен. Вернувшись в роту, зашел к Наливайко и твердо сказал, что готов подписать контракт. Старлей обрадовался:

— Толково решил, Иванцов. Может, в будущем вообще останешься в армии?

— Не знаю, товарищ старший лейтенант, — ответил я неуверенно.

Про себя подумал: почему не воспользоваться предложением капитана Шелеста? Носить погоны в прежние времена было весьма почетно. Юрфак или другой военный вуз — совсем неплохо. Во всяком случае, серьезней, чем ошиваться на гражданке.

Однако война не дала мне времени обдумать свое будущее до конца. Буквально через полчаса батальон подняли по тревоге. Объявили: выступаем в горы, где авиаразведкой обнаружена большая банда Хаттаба. Операция предстояла нешуточная.

Солнце стояло в зените. День обещал быть жарким. И что ждало нас впереди, одному Богу было известно…

* * *

P.S. На этом обрываются «Записки разгильдяя» — так автор лично обозначил свою папку. Помятые, исписанные мелким, по-детски округлым почерком листки передал мне во время творческой командировки друг рядового Константина Иванцова Лев Арончик. Он нашел их в вещмешке кавалера медали «За отвагу» и ордена «Красной Звезды», которым тот был награжден посмертно.

Мне пришлось лишь бережно разгладить неровные странички, поправлять текст не стал. Сам автор погиб в бою с бандой Хаттаба в печально знаменитом Шаро-Аргунском ущелье. Близ него, у горного селения Хатуни, на крошечном скалистом пятачке приземлился наш вертолет, где какой-то шутник вроде разгильдяя Иванцова поставил большой рекламный щит с надписью: «Аэропорт Нью-Хатуни. Добро пожаловать!»