Опознавание «свой-чужой» было произведено автоматикой станции направленным лазерным лучом буквально на последних километрах. Трайнис умудрился произвести сближение без активации силового захвата и причальной иллюминации, просто смотря на экран детектора массы. Все это он проделал в благоговейном шоке: стеллармен за три «мерцающих» броска — корабль начинал, но не доводил до конца гиперпереход, размазываясь в пространстве на несколько десятков миллионов километров — привел корабль к границам системы и оставил сближение на Трайниса. Звезда ЕМГ 72 скачком уменьшалась с каждым «мерцанием», пока наконец не превратилась в ослепительный шарик. Страшная планета представлялась бы отсюда не больше пылинки, но, к счастью, вовсе была не видна.

Медленно наплывал стыковочный узел космической лаборатории — нечеткий шестиугольник на фоне туманно-неровной поверхности. Темная, без единого огонька, станция, хранящая молчание во всех диапазонах, представала расплывчатой серой глыбой. Ее не было видно даже в инфракрасном диапазоне — внешний корпус станции был охлажден до температуры вакуума. Похоже, ученым даже здесь не сладко приходилось от соседства со своенравной Камеей.

Стыковочный узел ушел за границы экрана. Трайнис поднял голову, по неистребимой привычке пилотов всех времен прислушиваясь к ходу стыковки. На экране суетливо плавали красные кольца и кресты. Вот они все разом слились, превратившись в зеленую концентрическую мишень, центр мишени провалился вглубь, расширяясь, образуя туннель из светящихся зеленых колец. Через несколько минут на гладкой вогнутой стене зажегся контур широкой двери. Створки разошлись, открыв ослепительно яркий коридор. Трайнис только сейчас обратил внимание, что на корабле стеллармена царила неровная полутьма — на потолке и стенах горели, хаотично разбросанные, несколько аварийных светильников.

Трайнис, опираясь по пути на все что только можно, доковылял до ребят. Вадковский уже помогал Лядову, который с очумелым видом сидел на краю лежака.

— Быстрее, — попросил стеллармен. Стоя у края перехода, он внимательно приглядывался к обезображенному залу.

Трайнис тоже огляделся. Вокруг что-то изменилось, были искажены какие-то пропорции, появились затемненные места, но присматриваться не было времени.

Потрепанный корабль покидали с тяжелым чувством — к нему уже начали привыкать. Однако сам звездный человек,. отвернувшись, последним буднично перешагнул линию стыка, уже погруженный в какую-то свою думу — похоже, ему часто приходилось оставлять поверженные корабли. Двери перехода сразу же захлопнулись, стык растаял, светящийся контур погас. Трайнис с удивлением обернулся — так поспешно отстыковывать корабль?

Планировка станции была незнакомой. По залитому ярким зеленоватым светом многоступенчатому тамбуру-трубе продвигались медленно. Перед створами стояли по несколько минут. Перебивая друг друга, пищали стаей потревоженных пичужек, разноцветно перемигивались индикаторами невидимые сканеры — только после проверки разъезжались толстые двери. Все терпеливо и молча стояли, держась друг за друга. От перенесенных перегрузок перед глазами плыл туман, пол качался, как палуба парусника на мертвой зыби.

Наконец последняя дверь. Датчики замолчали. Шагнув под очередную дугу огней, оказались в малой кают-компании — небольшом холле с мягкой мебелью, квадратом стоявшей вокруг низкого стола в центре. Экран на стене. Ровное мягкое освещение. Из-под валика кресла трогательно торчал забытый мятый носовой платок. Все вокруг источало покой. Было до слез, невыносимо по-домашнему, тихо. По стенам стояли кадки с какой-то ползучей зеленью. Земля в кадках была влажной — растения аккуратно поливали. Зелень была милая, домашняя, совсем ручная.

У Лядова подкосились ноги, и он вознамерился лечь на ковре прямо у входа. Его подхватили, доволокли до дивана, уложили. Трайнис и Вадковский повалились на соседние диван и кресло.

Шли минуты. Никто не вышел их встречать — это было странно. Даже сервис станции не отозвался на приказы. Это было уже не странно, а немного дико.

Тишина стояла такая, что слышно было гудение натруженных мышц. Сквозь стремительно заплывающие тяжелым сном веки Вадковский смотрел на Трайниса. Впервые железный Трайнис был раздавлен — тусклый неподвижный взгляд, серое безвольное лицо. Только медленно вздымалась грудь. Усталость. Он отлично справился, довел корабль.

— Гинтас, ты молодец, — прохрипел Вадковский.

Тот лишь дернул уголком рта, даже не повернувшись. Похоже, Камея кувалдой прошлась не только по телу, но и по мироощущению будущего пилота. Что-то новое появилось в человеке, так хорошо знакомом с детства. У самого Вадков-ского болело абсолютно все. Странно, на Камее не замечал ни ушибов, ни растяжений. А вот мироощущение будущего про-грессора не пострадало, даже наоборот — получило массу полезных впечатлений. Вадковский как бы со стороны прислушался к себе. Под толстенной чугунной крышкой усталости бродил неутоленный интерес пополам с какой-то довольной улыбочкой — мы дошли. Мы даже еще не понимаем, что мы дошли. Роман попытался улыбнуться — тут же заломило затылок. Он повернул голову — и обиженно отозвалась болезненная струна от шеи до поясницы. Тогда Роман замер и попытался осторожно расслабиться.

Ангрем несильно толкнул пространство, постоял с закрытыми глазами, кивнул, показалось, снисходительно и сел в кресло лицом к большому экрану на стене. Вот кто совсем не устал. Шрам на лбу, пыль на одежде и длинных волосах. Вернувшийся из отпуска, хорошо отдохнувший актер, небрежно загримированный под бродягу.

— Что там? — глухо спросил Вадковский, скосив глаза. Им овладела мучительная тошнота. Организм, не знавший ранее таких нагрузок, никак не мог восстановить силы. Как ребята терпят? Хотя Гинтас частенько испытывал перегрузки со своим высшим пилотажем. Представляю, каково сейчас Славе.

— На их месте ты вел бы себя точно так же, — сказал стеллармен.

Вадковский не ответил. Он не понял стеллармена, а думать не было сил. Главное — они в безопасности. Роман понял лишь, что если сейчас с огнем и дымом вылетит из пазов дверь и очередная напасть в образе кошмарного чудовища сотрясая пол двинется по кают-компании, лично он останется неподвижным. «Попытаюсь остановить супостата ироничным взглядом». Улыбка опять растянула губы. «Странно, я почти счастлив чувствовать эту боль и многодневную грязь».

— Ангрем, что это было? — спросил Трайнис. — Орбитальный цепной пес?

— Ты о чем? — промычал Вадковский.

— Вы тогда были в ауте, — сказал Трайнис.

— Ничего подобного, — возразил Вадковский. Он бессильно лежал на диване среди подушек в позе андроида, с огромной высоты рухнувшего на валуны. — Я все видел.

— Обычный псевдоноогенный феномен. Только очень большой, — сказал Ангрем.

— Есть ли связь феноменов с определенным местом на планете? — спросил Трайнис. В неудобной позе он застыл в кресле. Кресло не переставало подстраиваться под него, шевеля своими сегментами, и никак не могло найти оптимального расположения. Избитому усталому телу никакая поза не казалась удобной.

«Да-да, — поддержал Вадковский про себя. — Может быть, нам легче было бы разобраться, приземлись мы прямо туда». Пухлый диванный валик мешал видеть Ангрема, но Вадковский не пошевелился и ничего не сказал.

— НФ вообще не связаны с Камеей, — сказал Ангрем.

— Что? — растерялся Трайнис. Его запоздалый план мести уничтожителям кораблей сорвался.

— НФ — это ноогенные феномены, — пояснил стеллармен. — На планете нет источников феноменов. Ты искал что-то вроде центра управления? Даже физический механизм этих странных явлений не всегда объясним. Мы опять наблюдали результаты работы некоего «черного ящика».

Вадковский прошептал:

— Да, температура окружающего воздуха не может упасть на десятки градусов за минуты. Облако пыли не может сконденсироваться на пути беспилотного разведчика.

— В термодинамике нет невозможных событий, — сказал стеллармен. — За неограниченное время может случиться все.

— Тогда — невероятно высокие технологии, — сказал Вадковский.

— Чужие? — Трайнис чуть двинул уголками губ. Его усталый скепсис выглядел особенно цинично.

— На планете нет следов технологий, — сказал Ангрем.

— Высшие технологии не оставляют следов, — Вадковский мучительно повернул к собеседникам голову. — Хочу вам напомнить о Катарсисе.

Взоры обратились к стеллармену. Даже Лядов приоткрыл один глаз. Никто не знал мнения звездных людей о катастрофе, произошедшей в ста двадцати световых годах от Земли задолго до появления предков человека. Современная наука ощущала в познавательных методах звездных людей душок метафизики. Вследствие этого ни один стеллармен официально не входил в Мировой совет, но их помощью активно пользовались в исключительных или безнадежных случаях. Иногда в ответ на просьбы о помощи и содействии со стороны стел-ларменов имела место туманно выраженная разборчивость: иногда — отказ, чаще — согласие, но с непонятно смещенными целями и методами.

Изучать метасознание — сознание звездных людей, ступивших на путь аутоэволюции — современными методами было невозможно. С тем же успехом можно было изучать нирвану. Имитация метасознания оказалась невозможной: искусственного звездного человека в глубине компьютера создать не удалось. Компьютеры, могущие с миллиардно-кратным ускорением показать картину столкновения двух галактик по сто миллионов звезд в каждой, сходили с ума при попытке повторить инициацию виртуальной копии реального кандидата в стеллармены. Казалось, компьютерной модели не хватало чего-то важного, но совершенно не формализуемого. Как полагали некоторые — души. Имел место и такой факт: известный ученый, став звездным человеком, ничего не смог рассказать о метасознании. «Для этого надо стать стелларменом», — заявил он, безразлично глянув на собственноручно подписанное обязательство о сотрудничестве, взятое до перерождения. Ментальный сканер видел вместо внутреннего мира стеллармена абсолютную черноту, вакуум. Забавно, что чрезвычайно редко случавшееся (по неясным причинам, никаких запретов не было) глубокое ментоскопирование обычного человека силами звездного человека оканчивались великолепно работающими, чрезвычайно обширными психоаналитическими советами — на любой жизненный случай, но больше ничем. Никаких запредельных тайн в подсознании и сверхсознании homo sapiens не хранил. Так утверждали стеллармены. Противники аутоэволюции усматривали здесь некий заговор молчания со стороны звездных людей. Ибо раз корни звездных людей находятся в человеке, то в каждом из нас есть нечто высшее. Нет там ничего, заявили звездные люди. Надо сделать Шаг, чтобы что-то появилось. И более на эту тему они в споры не вступали. Подступиться с религиозного фланга также не удалось. Звездные люди заявили, что гипотезу бога им пока ни доказать, ни опровергнуть не по силам. Но они работают в этом направлении — мол, есть что искать и результат обещает быть неожиданным. Церковь сдержалась. Лишь перевес в два голоса на Четвертом Едином Вселенском соборе уберег звездных еретиков от анафемы. В последние десятилетия все конфессии, и без того находящие друг в друге все больше общего перед лицом стремительно расширяющейся позитивистской Вселенной человека познающего, дружно объединились перед попытками в той или иной форме поколебать божественный статус носителя «образа и подобия». Стелларменам давно грозила пресловутая анафема за богопротивную евгенику, за профанацию шестого дня творения: Но звездные люди отвергали даже сравнение своего пути с евгеническим: «Мы ничего не создаем. Мы являем скрытое». Такую позицию церковь еще могла бы истолковать как лояльную, но звездные люди упорно отмалчивались по всем основополагающим философским вопросам, и эта недоговоренность мешала церкви оставить стелларменов в покое. Особо замшелые ортодоксы обвиняли звездных людей в связях с врагом рода человеческого. Но даже такое обвинение было стелларменам как с гуся вода. Поймать на противоречиях их было невозможно в принципе — они никогда не спорили. Как полагали наиболее холодные умы, на Земле потихоньку образовывается новая цивилизация, у которой, возможно, свой бог, и надо ценить тактичность стелларменов, решивших не вносить смуту в давно сложившуюся религиозную систему Земли.

Атеисты видели в стелларменах махровых мистиков.

И только агностики следили за путем звездных людей сочувственно.

— Мы не видим общего между состоянием Катарсиса и происходящим на Камее, — сказал Ангрем. Нагнув голову, он осторожно потрогал рану на лбу. Там оставался тонкий светлый шрам.

— А как же масштабность? — спросил Вадковский. Морщась, он осторожно поменял позу. — Сверхбыстрое изменение климата, облако это грандиозное.

Стеллармен промолчал. Его манера не отвечать на вопросы не задевала. Наоборот, казалось самым естественным начать думать, искать. Как при мозговом штурме на очных занятиях с одноклассниками.

— Мне кажется, на Катарсисе не было той изощренности, что наблюдалась на Камее, — слабо прошептал Лядов. — Только массированность и необратимость. Впрочем, что можно узнать о прошлом планеты, если перемешаны геологические слои?

— Пойду освежусь, — угрюмо сказал Вадковский таким тоном, словно решился на подвиг. Постанывая сквозь зубы, он выбрался из вороха подушек, свесил ноги, уронил подбородок на грудь. — Никто не хочет первым? Гинтас? — Вадковский вяло швырнул в него подушкой.

— Иди, иди. — Трайнис отмахнулся, разморенно глядя в потолок. Повернул голову, лениво скосил глаза. — Ладно, подожди. Зайду в медотсек. Весь покарябан, будто с кошками дрался. Слава, как плечо?

Лядов поднял дрожащий большой палец. Он лежал на диване пластом.

Трайнис выбрался из кресла. Дождался ковыляющего Вадковского. Обнявшись, они, прихрамывая на разные лады, медленно скрылись в коридоре. Подушка осталась валяться на полу.

— Славно слетали, — гулко долетел из-за поворота севший, надтреснутый голос Романа. — Теперь я знаю, чего не хватает в самом страшном симуляторе.

— Страха, — отозвался Трайнис. — Не поскользнись в ванной.

— Да, было бы пошло сломать руку именно сейчас, после всего. Гинтас, умоляю, оставь хоть один шрам на память.

— Ты уже начал забывать? — удивился Трайнис. — Да ты феномен, тебя изучать надо. Хочешь, оставлю шрам тебе?

Последовало хихиканье, потом из коридора грянуло нестройное и отчаянно веселое:

— Вот кто-то с горочки спустился!..

— Знать, ноогенный феномен!..

— У-ха-ха!!.

Голоса затихли.

— Дети, — улыбнулся Лядов, и серьезно добавил: — Ангрем, мне стало легче.

— Здесь мы в безопасности.

Лядов хотел повернуться к собеседнику, напрягся и тут же отложил эту затею. Говорил, смотря в потолок.

— Вы не чувствуете моего состояния? Что-то темное давило, подводило к чему-то, намекало. А теперь, после Камеи, ничего нет. Так бывает, когда желание перегорит. Или когда выполнишь то, что хотел. Верите, все сейчас болит, голова тяжелая — а мне хорошо. Лежать бы так... Все позади. Лучшее изобретение человечества — диваны.

— Позволь узнать, а что ты выполнил?

Лядов глубоко задумался и забыл ответить на вопрос.

— Ты разрешишь сделать тебе глубокое ментоскопирование? — напомнил о себе стеллармен.

— Что? Да, конечно. Мне самому будет очень интересно. А вы разве не делали?

— Я один раз попытался увидеть твоими глазами. На берегу.

— Нет, цунами я не видел. На Камее я пару раз... как бы сказать... предвидел. Буквально. Не верите? Нас заливало водой в пещере, и я вдруг ясно увидел, что надо подняться на вал, иначе мы разминемся с чем-то добрым, безопасным и надежным, очень нужным в тот момент. На Земле никогда такого не было. Честно говоря, я устал. От всего.

— Станислав, от лица стелларменов я официально прошу тебя пройти глубокое ментоскопирование по методу стелларменов.

— Ого. Я ведь уже согласился. Ваш метод лучше традиционного?

— Он другой.

— Вы другое ищете? Свое?

— Ты правильно понимаешь. Ты должен знать, что это будет не очень приятно.

— Потерплю.

— Спасибо.

Вадковский, в чалме из полотенца, в чужих сильно великих ему, штанах и в чужой же, но слишком тесной, куртке, медленно показался из коридора с большим кувшином и плетеной корзиной. Кувшин он держал на плече, а корзину прижимал к груди. Лицо его блестело, словно он забыл вытереться. Он шел как преступник, прикованный к двум тяжеленным чугунным ядрам, подволакивая по очереди ноги. Водрузил корзину с какими-то булочками на стол, налил до краев четыре высоких стакана. Носик кувшина позвякивал о стекло, стаканы с тяжелым стуком один за другим вставали по четырем краям стола.

— На камбузе нашел, — выдохнул он, валясь на подушки. — Нас все-таки ждали.

Лядов с трудом приподнялся, отпил из стакана, сморщился и снова лег.

Из коридора появился Трайнис — в шортах, с мокрыми волосами, весь спереди испещренный белыми мазками биопласта. Он тоже двигался медленно. Сонные глаза совсем не смотрели.

Неожиданно включился большой экран на стене.

Трайнис круто обернулся, покачнувшись, и схватился за спинку кресла.

Человек пятнадцать в рабочих комбинезонах разных цветов — выделялись несколько белых курток деятелей СКАДа — заполняли затемненную комнату: сидели в креслах, на столах, стояли группками — и все смотрели с экрана на четверку гостей. Вадковский приветливо помахал рукой и непонимающе двинул бровями — по ту сторону экрана не последовало никакой ответной реакции. Новоприбывших разглядывали с непонятной бесстрастностью. Лишь через несколько секунд напряженного обоюдного молчания коротко стриженный седой мужчина в синем комбинезоне с массой нашивок махнул рукой, будто отогнал комара, и шагнул к экрану, в облако света. Вгляделся в каждого и медленно, гулко проговорил:

— Приветствую вас на борту. Я начальник лаборатории Потравин Сергей Георгиевич. Повышенные меры предосторожности вынудили весь персонал покинуть станцию. Мы находимся на корабле СКАД недалеко от вас. Будьте как дома, отдыхайте. Лаборатория в кратчайшие сроки будет доставлена домой. Ангрем, ваш корабль сможет сделать это в паре?

— Нет. Корабль почти разрушен и плохо управляем. Он останется здесь.

Многие из находившихся по ту сторону экрана с чувством переглянулись. Впрочем, ни одного слова произнесено не было.

Стеллармен взирал на происходящее с привычной уже и чуть неуместной терпеливостью.

Начальник лаборатории от удивления заговорил еще медленнее:

— Вот как. — Он посмотрел куда-то вниз. То ли сокрушенно, то ли в шпаргалку подглядывал.

Начавшееся молчание опять грозило затянуться. По ту сторону экрана никто не шевелился. Застывшие в полумраке сотрудники лаборатории были широким багетом для ярко освещенного Потравина.

— Прошу срочно открыть канал для сброса экспедиционной информации на борт лаборатории, — нарушил тишину Ангрем. — Срочно.

Сергей Георгиевич поднял голову, на лице мелькнуло удивление. Потом глаза его прищурились, речь стала тише и быстрее:

— Можете начинать, Ангрем.

— Благодарю. — Стеллармен опустил веки, кают-компанию толкнула невидимая волна.

На экране какой-то человек в темном комбинезоне сорвался с места и выскочил в ярко светящуюся арку двери.

— Значит, отныне и ваши корабли не смогут... — На лицо начальника космической лаборатории набежала тень. Он вздохнул и заговорил скучным казенным голосом: — Друзья, вы посетили зону крайне опасных необъяснимых явлений. В соответствии с Законом о безопасности человечества вы месяц будете на карантине. За это время будет проведена серия исследований, подтверждающих ваше... гм... сами понимаете что. Это во-первых. Во-вторых, за время карантина мы надеемся расширить знания о феномене Камеи и рассчитываем на ваше сотрудничество. — Помолчав, скороговоркой добавил. — Это не относится к стеллармену. Дополнительный пункт к Закону позволяет стелларменам выполнять требования безопасности собственными средствами.

Было видно, что Сергей Георгиевич уважает «собственные средства» звездных людей, но считает, что исключений быть не должно.

— За время вашего... — начальник космической лаборатории поискал слово, — полета произошло много событий. Спешно организованное объединение институтов уже начало обрабатывать скопившиеся данные о Камее. Должен сказать, что ваш... э-э... вояж подтвердил: Земля слишком долго не замечала феномен Камеи. Даже предварительные итоги преподнесли много, так сказать, сюрпризов. Окончательную единую версию можно будет выдвинуть по завершении карантина.

Лядов открыл глаза, страдальчески посмотрел в потолок и отвернулся к спинке дивана:

— Господи, опять.

— Занимайте любые каюты. Отдыхайте. Лаборатория направится в Солнечную систему в автоматическом режиме. Мы будем поддерживать постоянную связь.

Трайнис и Вадковский молча смотрели на экран. Вадков-ский медленно стащил с головы чалму. Влажное полотенце розовой змеей скользнуло вниз. Не глядя поймав его, он вытер лицо. Нарастало ощущение нелепости происходящего. Только при транспортировке опасных инопланетных форм жизни принимались подобные меры безопасности.

Коротко взвыла сирена. Мягкий холодный голос — наконец ожил сервис станции, — раздаваясь отовсюду, сообщил:

«Экстренная расстыковка». Часть экрана на несколько секунд покрыли данные телеметрии. Стеллармен открыл глаза:

— Сергей, экспедиционный архив на борту.

— Я вижу. Отлично! — Сергей Георгиевич оживился, как мальчишка.

— Мой корабль отстыкован и дезактивирован. Мы займемся им сами. Результаты наших исследований будут приобщены к экспедиционным данным.

— Надеюсь. — Слово это, похоже, вырвалось, потому что Сергей Георгиевич поспешно добавил: — Как скоро? — и пытливо посмотрел на стеллармена. Затем он снова бросил взгляд вниз, предплечье двигалось. Он что-то торопливо набирал на невидимой клавиатуре.

— Карантин еще не закончится.

— Отлично. — Начальник космической лаборатории отступил от экрана и скрестил на груди руки. — Есть ли среди вас пострадавшие, нуждающиеся в срочной помощи наших врачей?

— Нет, — сказал Ангрем, и добавил, как показалось, не в своем стиле: — Ребята оказались крепкие.

— В таком случае перегон лаборатории начнем немедленно. — Сергей Георгиевич посмотрел в сторону, кому-то кивнул. — Минут через семь.

Трайнис вопросительно посмотрел на Ангрема.

— На время карантина вам ничего не придется делать самим, — сказал тот.

— Рубка заблокирована, — значительно сказал с экрана Сергей Георгиевич, посмотрев Трайнису прямо в глаза.

Экран погас.

Трайнис нахмурился. Что-то неприятное толкнулось в душу, какое-то новое чувство. Ему не верили! Возможно, даже боялись. Ну как же, побывал на опасной планете, наверняка подцепил какую-нибудь гадость и тащит ее на Землю. Да нет, все правильно. Так и надо делать. Трайнис прислушивался к себе и все никак не мог смириться. Из непостижимых глубин памяти вдруг вынырнула давно забытая сцена. Крошечный Трайнис в Музее космонавтики задрав голову смотрит на огромный корабль, упирающийся в потолочное перекрытие, и гордо заявляет: «Я на нем полетю!» «Конечно, полетишь», — раздается за спиной голос отца. Трайнис делает шаг, оскальзывается на трапе и прикладывается лбом к жесткой и холодной металлокерамике. Рев, причитания, крепкие руки поднимают его, улыбчивая молодая медсестра... А корабль молчаливой скалой подпирал потолок и как будто смеялся. Полетел...

— А мы пока посмотрим, что увидел зонд, — вернул к реальности голос Ангрема.

Трайнис кашлянул и усмехнулся. И все-таки он полетел. Это был настоящий полет. Камея не курорт, они были не на прогулке.

Все обернулись к экрану. Лядов даже нашел в себе силы перебраться на противоположный диван, с которого было хорошо видно.

Многометровый экран, занимавший простенок между двумя коридорами, ведущими к каютам и в хозчасть, снова вспыхнул. Экипаж «Артемиды» напрягся — зазубренный скалистый пейзаж Камеи растворил в себе прямоугольник экрана и замелькал близко-близко. Не сразу они поняли, что круглый скальный нарост далеко внизу на маленьком плато, похожий на треснувший каменный жернов, — это замаскированный корабль Ангрема, снятый зондом с большой высоты.

Вадковский на мгновение повернул голову — стеллармен на экран не смотрел.

Зонд мчался сквозь толщу атмосферы. Мгновенно появляющейся и исчезающей мутью нанизывались встречные облака. Темные горы, на вершинах тронутые белым, быстро уползали назад, незаметно зеленея и сглаживаясь. И вот уже глаз зонда мчится над застывшим зеленым штормом. И кажется, что зеленая бездна Камеи опять под ними и что на этот раз она не отпустит, стоит только сбросить скорость, опустится ниже и оказаться среди деревьев. А оказавшись там, обернешься — и не будет ни космической лаборатории, ни Ангрема с его кораблем, ничего.

Вадковский почувствовал, что челюсти крепко сжаты. Он сел удобнее и расслабился. Подумав, взял со стола стакан сока и закинул ногу на ногу.

В быстро ползущей зеленой каше то и дело вспыхивали разноцветные — от невзрачных до изумительно ярких — поляны и холмы, стиснутые со всех сторон деревьями. Экипаж «Артемиды» невольно вытянул шеи. Все, похоже, мысленно соединяли цветные пятна, пытаясь сверху увидеть так и не пройденный путь возвращения. Зонд вдруг резко сместился вбок, начал заводить дугу над обширным черно-серым участком, который сплошь был утыкан черными закорючками сгоревших пней. Из неверного полуденного марева горизонта выскочил, налетел, и резко остановился, захватив весь экран, огромный вывал сгоревшего леса.

— Это был глайдер, — коротко сказал стеллармен.

Зонд подкрался к краю кратера, отороченного хаосом выдранных с корнем, хаотично поваленных деревьев, и заглянул вниз.

Вместо уютного склона, на котором они вполне безмятежно просидели около часа на закате в первый день появления на Камее, огромной закопченной воронкой темнела открытая каменоломня. Все молча смотрели на экран. Зонд не спешил убраться с жутковатого места, давая насладиться зрелищем. Снова никакого движения на склонах, и, наверное, так же тихо, как тогда. По верхнему краю воронки в частоколе вздыбленных обугленных корневищ сиротливо торчало одно понуро склонившееся деревце, начисто лишенное ветвей. Картинка была очень резкой и чистой. Вдруг в самой нижней точке воронки в куче оплавившихся камней суетливо прошмыгнула едко-голубая слепящая змейка. Прихотливо, по щелям, обежала слабо задымившиеся валуны и ушла в землю. Все вздрогнули.

— Господи, что это? — шепнул Лядов.

— Форма жизни, — сказал Трайнис.

— Я бы сказал наоборот, — пробормотал Вадковский.

Зонд нехотя тронулся с места и мгновенно развил громадную скорость. Пропала выгоревшая плешь. Нетронутый лес на несколько секунд слился в мутную зеленую дымку. Зонд снова затормозил и начал полого снижаться. Впереди зажелтело. Под сводами малой кают-компании послышались восклицания:

— Смотрите, «Артемида».

— Слава.

— Да вижу я.

Лядов привстал на локте и впился взглядом в экран, словно намеревался броситься сквозь него.

Зонд плавно подлетал к ярко-желтой поляне в полукольце низких мшисто-зеленых гор. В центре желтого круга неторопливо поблескивал черными гранями приземистый кристалл корабля. Зонд снизил скорость. Изображение корабля задрожало, превратилось в разноцветную рябь и вернулось к нормальному состоянию. Зонд дернулся, словно наткнувшись на невидимое препятствие, и неуверенно увеличил высоту. «Артемида» проплывала прямо под ним и представала идеальным черно-блестящим диском с граненой поверхностью. Зонд замер, повисел задумчиво и начал снижение. Скалы ушли за пределы экрана. Грани корабля почему-то продолжали посверкивать то там, то здесь, словно кроме солнца в небе, был еще один, невидимый для зонда, движущийся источник света.

Лядов с открытым ртом медленно, завороженно клонился вперед к экрану.

Вдруг экран полыхнул яркой вспышкой — и стал абсолютно черным.

Лядов отшатнулся.

— Все, — сказал Ангрем. — Ничего не успел передать.

— С нашим было точно так же, — сказал Трайнис.

— Взорвался не корабль, а зонд, — сказал Ангрем.

— Значит, «Артемида» все еще цела? — спросил Лядов.

Центральная часть Солнечной системы была видна отсюда как на ладони. Пылало в черноте маленькое Солнце. Двенадцать крупных стальных искр, образуя правильный геометрический рисунок, сверкали в пространстве среди пятен звездной пыли и дырявого шлейфа Млечного Пути.

Вынырнув из броска между орбитами Юпитера и Марса, космическая лаборатория легла в дрейф. Все системы движения — главный привод, планетарные, маневровые — были немедленно заблокированы. Более того, не теряя ци секунды, огромный шестиногий краб с эмблемой СКАД на боку высадился на корпус станции, вскрыл его в нескольких местах и прервал энергетические и информационные магистрали всех приводов физически. Сделав свою работу, робот стартовал к поджидающему на значительном расстоянии кораблю СКАД. Не долетая до корабля, робот был деактивирован, пойман силовым захватом, помещен в усиленный контейнер и приобщен к «делу Камеи» — отправлен на полную разборку с последующим глубоким исследованием, вплоть до изучения атомной структуры материалов, его составлявших. Корабль СКАД, транспортировавший роботов, вернулся на свое место — одну из вершин икосаэдра, образованного двенадцатью кораблями. В центре икосаэдра висела, ярко мигая всеми возможными габаритными и аварийными огнями, обездвиженная космическая лаборатория. На самом деле оцепление было тройным. Но две сферы были не видны, они состояли из боевых охранных спутников СКАД для запрещенных планет третьей группы. Вместо антенн у этих угольно-черных шаров торчали пушки. В прилежащей к внешней сфере обширной области пространства полеты для любых кораблей были запрещены.

Лядов иногда забывал, что между ним и межпланетной пустотой слой стекла. После ежедневных сеансов многочасовых тестов, исследований, анализов, моделирования, собеседований простых и перекрестных, гипноза ретроспективного и предиктного и, разумеется, ментоскопирования, он часто сиживал в галерее, приходя в себя.

Здесь всегда было темно и по-особому спокойно. На гладких поверхностях отражались звезды. Заканчивалась третья неделя после ухода с Камеи, но звездочка Земли, став ближе, и даже иногда — видимой, оставалась такой же недостижимой. На Камее в этом смысле было легче: где Земля — неизвестно. За свалившимися на голову передрягами пропадал страх ее потерять, сил и мыслей хватало лишь на то, чтобы оставаться в живых. Сейчас же ему хотелось на Землю сильнее, чем когда-то убежать с нее. Но Лядов мог лишь смотреть в громадное черное окно. В первые дни карантина ему казалось, что это и есть та самая темная заокон-ная бездна, нечто из сна, символ конца испытаний, к которой он шел и наконец достиг. Отоспавшись, понял, что окно — это просто окно, а все остальное — страшная, нечеловеческая усталость, не более. Впрочем, томящее чувство, предварявшее всплеск активности, и загадочный сон больше не посещали его. Действительно отпустило. Теперь он мог спокойно во всем разобраться. Непонятно только, почему карантин нельзя было провести на Земле. Он бы с удовольствием отсидел хоть два карантина, лишь бы чувствовать подошвами твердость почвы, знать, что эта земля не уйдет неожиданно из-под ног.

Сегодня Землю он не увидел. Родная планета повернулась к станции темной стороной, встав между лабораторией и Солнцем. Тонкий крохотный серпик вновь появится через несколько недель. Будем любоваться Марсом. Вон как сверкает. А там, глядишь, и карантин закончится.

Лядов неохотно вылез из глубокого уютного кресла, похожего на кокон, и вернулся в большую кают-компанию. Здесь было светло, привычно — все уже почти родное. Ромка еще не вернулся. Что у него там сегодня — симулятор или ментоскопирование? Уже сбились со счета. Хотя бы результаты говорили. А может, это правильно, что их держат в неведении. Во-первых, большинство экспериментов узкоспециальны до зевоты, во-вторых, для чистоты главного результата никакая новая информация не должна смазывать картину. Что ж, подождем.

Трайнис сидел перед монитором.

С близкими можно было общаться каждый день, правда не более часа и в строго определенное время. Самый первый сеанс связи был самым коротким — пять минут, и получился скомканным. Встревоженные родственники убедились, что беглецы живы-здоровы. Похоже, никто из родственников не был посвящен в детали происходящего на Камее. По их реакциям экипаж «Артемиды» понял, что в глазах родителей и друзей вся их эпопея предстает чем-то вроде цепочки мелких нарушений полетного устава, и самое страшное из нарушений — обман диспетчера космофлота. Лядов ждал серьезного разговора о судьбе корабля, но мама с папой просто были рады видеть сына, и волнение Лядова как рукой сняло — об «Артемиде» так никто и не вспомнил. Впрочем, специалисты, присутствовавшие при разговоре, убедительно просили обе стороны не вдаваться в детали произошедшего, дабы не смазать личные впечатления участников. Вообще, звонившие на станцию были чем-то похожи: внимательные взгляды, повышенная доброжелательность, никаких сложных заковыристых тем и намеков, мол, «объясните, что же там у вас, на Камее, произошло». Всем, похоже, наговорили бог знает что.

Активные исследования начались после недельного пребывания на станции, когда беглецы отоспались и отъелись. До этого срока со специалистами велись необременительные беседы общего характера, и еще каждый был обязан сделать два отчета: один в стиле «дневник педанта», другой — «поток сознания». «Дневник» сложно было писать из-за необходимости попытаться восстановить в памяти каждую прожитую минуту. «Поток» — из-за неуправляемых ассоциаций, постоянно уводящих в сторону.

Плотное расписание каждого дня наводило на мысль, что искалось не что-то конкретное. Видимо, производился так называемый широкий поиск. Прочитав список экспериментов, проведенных за эти дни, они насчитали пару сотен тем для диссертаций. Они воочию столкнулись с неисчерпаемой сложностью человеческого организма. Со специалистами можно было поговорить в любую секунду, даже ночью, на любую тему. Часть из них сидели на кораблях СКАД, окруживших станцию, большинство — на Земле, в различных институтах. Так и виделось, что все они жадно припали к экранам с телеметрией, присосались к терминалам анализаторов. Разговоры со специалистами поощрялись, но экипаж «Артемиды» перестал обращаться к ним очень скоро, уяснив, что исторических и современных данных по феномену Камеи и всему связанному с ним они не предоставят, а людей, прошедших зеленый ад запрещенной планеты, собственный психоанализ не занимал. Психоаналитик нужен проигравшему. А они выиграли.

Искатели приключений в свободные часы валялись на диванах, сдвинутых треугольником, и строили бесконечные гипотезы. Впечатлений было столько, что по прошествии двух недель ежедневно всплывали новые подробности трех дней на Камее.

По условиям карантина наблюдение за троицей велось круглосуточно. Остаться наедине было негде. Первое время каждый невольно искал незримые глаза и уши на стенах и потолке, но потом «честное подглядывание» как-то потускнело, забылось, ибо никакой обратной связи с подглядывающими не было. Что бы ты ни вытворял на станции, наблюдатели оставались невидимы и бесстрастны.

Выход в Пространство был практически закрыт. Это выяснилось в первый же день. После краткого общения с родными и друзьями. Вадковский, страшно соскучившись, захотел посетить дом виртуально, но эйдосимулятор лаборатории получил отказ в доступе к «зеркальной Земле». Единственным достижимым местом в сети оказалась Большая энциклопедия. При всей глобальности, информация Энциклопедии часто не имела ссылок в малоисследованные наукой области. О Камее они не нашли ни слова. Отчасти это было верно — непонятые и недоказанные вещи не могли быть выложены рядом с фактами и подтвержденными теориями. Им оставалось вспоминать, размышлять, строить догадки.

Как-то с первого дня сложилось — спать прямо на сдвинутых треугольником диванах, не расходясь по каютам. Постоянно хотелось быть вместе. Пережитое на Камее спаяло бесшабашную троицу в крепкий экипаж. Иногда кто-нибудь вскакивал среди ночи и будил остальных, горя желанием поделиться свежей мыслью. Никто не ворчал. По чашкам неторопливо разливался крепкий чай или кофе, и начиналось обсуждение, порой тянувшееся до утра. Все это было очень похоже на посиделки у костра. Лядов даже положил на столик в центре оранжевую подушку. Трайнис строго посмотрел на это и благосклонно усмехнулся.

Сегодня время «контрольных звонков», как полупонятно обозвал сеансы связи с родственниками Лядов, уже прошло и Трайнис, развалясь перед экраном, изучал какой-то серьезный документ, судя по убористому шрифту и малому количеству абзацев без признаков диалогов и картинок.

Насвистывая, руки в карманы, в кают-компании появился Вадковский. Постоял на пороге и решительно направился к обеденному столу. Как-то само собой на станции сложилось полное отсутствие режима. Вне расписания экспериментов спали и ели кто когда и где хотел. Наверняка незримо присутствующие психологи для себя уже объяснили это явление.

Лядов и Трайнис посмотрели на Вадковского. Роман жадно жевал, не присаживаясь. В ответ на вопрошающие взгляды пожал плечами:

— Ментоскопирование. Третье, глубокое и последнее.

— Ничего не помнишь?

Вадковский покачал головой:

— Без обратной связи. Просто забылся на два часа.

— Слава, тебе первому делали...

— Гинтас, мне тоже ничего не рассказали.

Трайнис пожал плечами:

— Зачем скрывать от нас наш же жизненный опыт?

— Это больше, чем опыт, — сказал Вадковский. — Подсознание и сверхсознание лишь изредка прорываются к тебе. Гипотеза полиментальности предполагает...

— Ну-ка, — Трайнис поднялся от монитора. — Рассаживайтесь.

Это тоже стало правилом — обсуждать серьезные темы только «у костра». Здесь никто никого не перебивал, каждый знал, что его внимательно выслушают, какую бы ахинею он ни нес. На эти мгновения они становились одним мозгом с общей памятью. Слишком сильны были испытания, перенесенные вместе.

Последним в треугольник диванов пробрался Вадковский с уставленным доверху подносом.

— Проголодался я что-то, блуждая по подсознанию. Так вот, полиментальность допускает несколько слоев осознания действительности. Причем действительности не только очевидной, но и умозрительной, воспринятой, искаженной и созданной твоими рецепторами, умом, знаниями, опытом. Сюда же можно отнести медитацию, сатори и все такое. Все это пути различить скрытые грани реальности. Ты всегда видишь, — Вадковский обвел рукой кают-компанию, — только часть реальности. Даже при простом расширении видимого спектра мир усложняется.

— Это из древних книг, — уверенно предположил Трайнис.

— Нет. Это из современной литературы о стелларменах. Так вот. Ментоскопирование, особенно глубокое, забирается в дебри, недоступные сознанию. То есть недоступные тебе, твоему «я», среднему уровню проникновения в действительность, сложившемуся у подавляющего числа людей. Что увидело на Камее подсознание и сверхсознание, какие они сделали выводы...

— Я не про это. Это мое подсознание. В конце концов, мне интересно.

Вадковский замялся:

— Видимо, эксперты не хотят смазывать картину этой информацией.

— Чего там смазывать? Перли по Камее как танки.

— Значит, есть причины. Вдруг ментоскопированием они ничего в нас не нашли? Вот и молчат. Такая информация тоже может тебя обескуражить, озаботить, снизить тонус, то есть опять же смазать картину.

Молча ждали, пока Вадковский наполнит тарелку. Роман взял в руки ложку и огромный кусок хлеба.

— У сверхсознания совсем другие рецепторы, как следствие — другой спектр восприятия, — продолжил он, жестикулируя ложкой и хлебом. — Сверхмир — назовем его так или истинной реальностью, — видится иначе. Видеть его могут только стеллармены. И еще просветленные. Но просветленные во все века были разъединены, их дар был стихиен. Часто они были элементарно плохо образованы и не понимали, что видят, а главное — почему так видят. А многие даже не подозревали о наличии таких способностей. — Вадковский похлебал борщ. — Это мы перли по Камее как танки, а где гуляло наше сверхсознание в тот момент — неизвестно. Может быть спало в райских кущах. Может быть, было внутри тех «черных ящиков», что упоминал Ангрем. Вот бы заглянуть в них.

Вадковский на секунду задумался, набил полный рот и временно выпал из разговора.

— Угу. А подсознание тем временем вырубало эти самые кущи, — сказал Трайнис. — Помнишь свою статистическую таблицу?

Вадковский удивленно распахнул глаза.

— Таблицу? А, внеорбитальные полеты.

— Мы едва не попали в строчку «необъяснимые исчезновения».

— Да уж. Или едва не организовали новый раздел — цивилизацию на троих, будь на Камее безопасно.

— На троих, — фыркнул Лядов. — Портвейн.

— На сегодня ты последний? — спросил Трайнис.

— Муа, — кивнул Вадковский, жуя.

— Отлично. Есть что обсудить.

— Что ты там читаешь? — кивнул на монитор Лядов.

— Нечто древнее по экзобиологии, — сказал Трайнис.

— Посвежее разве нет ничего? Или в энциклопедии закрыли современный сектор?

— К счастью, нет. Просто древний автор при минимуме информации включал фантазию и строил весьма любопытные гипотезы. Как и мы здесь.

— По Камее ничего?

— Пусто.

Лядов задумался. Незримые ученые, гоняющие экипаж «Артемиды» по экспериментам, явно создали условия, чтобы участники броска на Камею варились в собственном соку. О результатах не сообщают, с родственниками и друзьями дозволены к обсуждению лишь общие темы, Пространство, этот титанический потомок древнего Интернета, свелось к обширной, но банальной Большой энциклопедии. Им даны только базовые знания и личный опыт. Значит... Лядов почувствовал, что случайно подобрался к какой-то неожиданной и очень важной мысли. Вадковский большими глазами уставился на него. Смотря в упор на Романа, Лядов думал: «Либо для институтов и СКАДа с нашим уходом с Камеи ничего не изменилось — псевдоноогенные феномены могут проявляться везде, даже рядом с Землей, либо они допускают, что в нас после посещения Камеи появилось нечто, и они просто ждут проявления этого, маскируя ожидание под карантин. Так или иначе, ученым известно что-то, связанное с феноменом Камеи, чего не знаем мы. Либо знаем, но не придаем значения. Либо видели, но не осознали. В любом случае неизвестно сколько нам еще сидеть на станции. Это не стандартный карантин, это же ясно. В нас нет никаких вирусов. Похоже, устаревшими средствами наука хочет вскрыть тайну, которая ей не по зубам. Остается брать тайну измором. Или признать правоту стелларменов».

Глядя на Лядова, Вадковский покачал головой — мол, я тебя не понял, и вернулся к борщу.

«Почему я не сказал это вслух? — удивился Лядов. — Потому что сеансов ментоскопирования больше не будет и можно... что? Фантазировать как угодно? А раньше нельзя было? Может быть, я боюсь, как бы сами ученые и лаборатория не оказались псевдоноогенным феноменом?» Лядова поразило, что такая простая мысль не пришла им в головы три недели назад, в системе звезды ЕМГ 72, на борту опустевшей лаборатории, ведь Камея тогда ясно показала, что космическое пространство для нее не преграда.

— Слава, — сказал Трайнис, — ты что такой таинс-с...

Глаза его округлились.

Вадковский и Лядов повернули головы. Но тут им стало не до Трайниса.

В уши вошел ровный напряженный гул, заполнил тело до макушки, выплеснулся наружу, быстро заполнил кают-компанию. Свет померк. Полумрак начал синеть. Пространство резко загустело. Вязким стало все, даже мысли оказались вялотекущей субстанцией. Только сознание не изменилось, странно отделившись, он испуганно металось среди тягучих образов и понятий. Движения стали плавны — приходилось преодолевать плотность синего света, льющегося непонятно откуда.

— Что это? — медленно вставая, нараспев спросил Вадковский. Выпущенный из рук бутерброд, неторопливо крутясь, падал в тарелку. От бутерброда во все стороны летели крошки.

— Спо-кой-но, — сквозь зубы сказал Трайнис. Получилось так, будто он запинается. В иной ситуации он вскочил бы первым, но сейчас медленно, словно нехотя отрывался от дивана. В глазах недоумение — тело отказывается подчиняться!

Лядов сидел не шевелясь, с застывшим лицом. Сердце бухало в груди. Опять. Это она. Даже здесь достала.

Из-за темного поворота, ведущего на камбуз, а может быть просто из стены на середину кают-компании вышел стеллармен. Остановился, огляделся. Двигался он как ни в чем не бывало — легко и спокойно. Звездный человек был облачен в облегающее черное с серым. Даже на голове было что-то вроде подшлемника. Вид у него был подтянутый, хищный, но в глазах струилось всегдашнее живое умиротворение, вроде поволоки. Отсутствовало на лице выражение терпеливости. Значит, то, что он сейчас делал, доставляло звездному человеку радость.

Лядов выдохнул:

— Ангрем... Фу ты. Я уж подумал, Камея до нас дотянулась.

Синий полумрак толчком вспух, пытаясь раздвинуться под напором разбежавшейся сферической волны, центром которой был стеллармен, затем с колыханием сжался. Все по привычке напряглись, ожидая неприятных ощущений, но ментального удара не последовало. Взгляд звездного человека прояснился, став строгим и решительным.

— Следуя нашей договоренности, Станислав, я хочу сделать тебе глубокое ментоскопирование по методу стелларменов, — быстро проговорил Ангрем.

— Да... — Лядов замялся. — Эксперименты и обычное ментоскопирование... никаких результатов... нам не говорят.

Лядов задумался. Это было нелегко в синей тягучести. А вдруг все уже известно, просчитано, разложено по полочкам, и результаты от них вовсе не скрывают? Через час вспыхнет экран и Сергей Георгиевич объявит: «Карантин завершен. Ознакомьтесь с выводами общей комиссии». Выводы окажутся жутко интересными и все объясняющими. А завтра их отпустят домой.

Стеллармен внимательным взглядом обежал стены и потолок кают-компании.

— Кроме малозначащих узкоспециальных биологических тестов три недели карантина не прояснили случившегося на Камее. От вас ничего не скрывают.

— Стеллармены разве входят в комиссию? — чудно, нараспев спросил Трайнис. Слитность длинной фразы далась ему нелегко.

— Неофициально. Мы передали комиссии архив наблюдений с нашего корабля, побывавшего на Камее.

— Посещение станции... до конца карантина... запрещено, — пробормотал Лядов. — Как вы попали... — «Что я несу?» — Ангрем, что мне надо делать?

— Сядь поудобнее.

Лядов плавно откинулся назад, поерзал спиной в подушках.

— Вы говорили о неприятных ощущениях.

— Исследовав твою память, метасознание и Нить, я постараюсь оставить твоему сознанию лазейку в эти чудесные места. Для ума это непривычные ощущения. Возможно, они будут неприятны.

— Лазейку? Зачем?

Стеллармен после секундного изумленного молчания сказал:

— Пригодится. Или не оставлять?

— Нет-нет, обязательно оставьте.

Лядов откинул голову, закрыл глаза, вцепился в подушки. Стеллармен задумчиво смотрел на замершего Лядова, как скульптор на неотесанную глыбу.

Трайнис и Вадковский не шевелясь сидели на своих диванах.

Все замерло — четыре фигуры в густо-синем свете, по всей кают-компании объемные провалы кромешных теней. Гул исчез, никто не заметил когда. Стояла пронзительная тишина. Вадковский перебегал взглядом с лица Лядова на лицо Ангрема и обратно. Ничего не происходило.

...Лядов стоял перед зеленым пригорком. Склоны его густо запятнали полевые цветы. На пригорок взбегала дорожка, выложенная аккуратно обтесанными, плотно пригнанными светлыми камнями. На самой вершине пригорка дорожка словно обрывалась в небо. Лядов огляделся. Слева, в ста шагах внизу по склону тянулась плотная зеленая стена подстриженных кустов, напомнившая о парковых лабиринтах. Сзади оказался лесок, но совершенно иного плана — дымчатый, прозрачный, вроде березовой рощи. Хвост каменной дорожки терялся там среди стволов. Над пригорком висели легкие облака. Какая-то была во всем пейзаже странность. Лядов снова огляделся, осторожно шагнул. Подошвами ощутил — камень тверд, шершав. Стыки между камнями почти не ощущались. На самом же деле Лядов был уверен, что наткнется на стол внутри диванного треугольника. Он удивился ясности сознания — он все помнил! Сейчас с ним проводится сеанс ментоскопирования. Рядом сидят Ромка и Гинтас. В двух шагах стоит Ангрем. Впрочем, в этом месте все могло быть иллюзией. Даже воспоминания. Вот только ясность сознания не сымитируешь. Я точно знаю, что я это я. Больше всего похоже на осознанный сон. Значит, здесь все можно? Лядов присел, поводил вокруг себя руками. Пальцы прошли сквозь воздух, задели траву. Если это ментоскопиро-вание с обратной связью, то какое-то новое. Обычно максимум, что мог человек в такой ситуации — следить за чередой туманных, мало связанных между собой образов, и, как во сне, не в состоянии был повлиять на происходящее. А здесь... Поколебавшись, Лядов выдрал клок травы, осторожно поднес к лицу. Свежо пахнуло раздавленной зеленью. Разжав пальцы, он поднялся. Дорожка звала за собой. Ну нет. Раз здесь все можно... Сойдя с ленты светлого камня, продолжая удивляться, что не встречает никаких препятствий, Лядов двинулся по густой траве с пятнами ярких цветов к сплошной стене паркового лабиринта, что темнела внизу пригорка. Он заметил аккуратно вырезанную живую арку входа и нечитаемый с такого расстояния указатель...

...Лядов стоял по колено в желтых цветах в зеленом полукольце невысоких мшистых гор и, запрокинув голову, следил за снижением «Артемиды». Он никогда не видел свой корабль снизу, но точно знал, что это «Артемида». Черно-зеркальное круглое днище, сверкая сложно ограненными выступами гравиэффекторов, опускалось прямо на него. Небо исчезло, желтые цветы накрыла тень. Лядов со спокойным любопытством продолжал смотреть вверх. Корабль продолжал снижаться. До черно-зеркальной поверхности уже можно было достать рукой, но своего отражения он там не видел...

...Лядов стоял в небольшой комнате — абсолютно белой, квадратной. В одной из стен — дверь. Та самая, из натурального дерева, с тяжелой медной ручкой и ключом в замке. Он взялся за ручку, толкнул дверь. Снаружи была тьма — ни твердой опоры, ни звезд, просто ощущение пространства. Лядов буднично шагнул через порог...

...Улица крупного города. Лето. Ранний вечер. Скорее даже конец дня. Уже нет суеты, солнечное тепло нежит лица, розовая дымка наполняет ущелья между домами. Прохожие умиротворены, улица размеренно говорит их шагами, шарканьем, эхом звонких каблучков. В воздухе меланхолично летит какой-то пух. Пух щекочет ноздри, вспархивает из-под ног, крутится, зажатый в угол. Под окнами кирпичных домов вдоль тротуаров редко стоят огромные деревья с усталой пыльной зеленью. Район довольно стар, не центр. Машин мало, они скапливаются при красном сигнале светофора. Лядов медленно идет в толпе, озирается. Странное ощущение от ходьбы по асфальту. Кажется, вокруг никто никуда не спешит. Лядова не замечают — либо не видят, либо считают за своего. Лядов ныряет в прохладный сумрак узкого длинного книжного магазина, ловко устроенного в подвале девятиэтажки. Проходит рамку магнитоискателя, привычно скучающего охранника, стеклянные прилавки с карандашами и ручками, стенды с забавными открытками. Останавливается в лабиринте невысоких стеллажей с книгами. Низкий потолок. Тихо играет музыка. В этом отделе на многих обложках в разных сочетаниях обязательно присутствуют угрюмые мускулистые мужчины и опасные, явно неудовлетворенные женщины. И те и другие почему-то полураздеты, почти на каждом раны и синяки. Ни одного естественного выражения лица. Гипертрофированные звездолеты, которые никогда не летали, архетипичные чудовища, вид которых заставляет задуматься о вреде подавления комплексов, и очень много оружия, горы оружия, арсенал маньяка. Вспышки, разрывы, очереди, ударные волны. Планета, похоже, собралась защищаться от неистовой неудовлетворенной музы, по древнему обычаю пугая ее страшными картинками. Но все это проходит сбоку, забывается. Лядов смотрит на странно, щемяще знакомые корешки книг — новенькие, сверкающие, — тихо стоящие на других полках, и не может разобрать ни слова. Это мучительно. Он различает манеру оформления и цветовую гамму, присущую разным издательствам, но имена и названия размываются. Он подходит вплотную, вглядывается изо всех сил — почему-то не догадывается взять книгу в руку. Туманные облачка на месте букв начинают дрожать и медленно оформляться. Его вдруг замечают — с изумлением на лицах оборачиваются два покупателя. Оба только что листали книги. На обложке у первого сидящий в гамаке трехголовый дракон, у другого — стальная собака, кусающая танк за левую гусеницу. «Вы что-то ищете?» — с доброжелательной улыбкой появляется женщина с бэджиком на кофте. Но Лядов не может произнести ни слова. Даже просто скользить взглядом по книгам — удовольствие. Женщина стремительно краснеет, хватается за лоб, охает. Зажимает ладонью рот. Шепчет паре остолбеневших покупателей: «Вы ничего не видели?» И настороженно шарит взглядом сквозь неподвижного Лядова. Буквы так и не оформились, книжные полки и три замершие фигуры размываются...

Глаза звездного человека захлестывала то ли радость, то ли восхищение. Лицо его трепетало и устремлялось вдаль — так выглядит человек, смотрящий в лобовое стекло предельно низко летящего глайдера, когда ветки или волны хлещут по днищу. Звездный человек простоял так несколько минут. Казалось, еще немного — и он улетит в невообразимые дали, которые смог разглядеть.

— Роман, не согласишься ли ты пройти глубокое ментоскопирование? — Голос стеллармена, стоящего изваянием, как гром нарушил черно-синее молчание.

Вадковский вздрогнул, оторвав взгляд от голубоватого, неживого, но очень спокойного лица Лядова.

— Я? — Он попытался встать, и тут же увяз в густоте синего света, словно с размаху ткнулся в фиксаторы пилотского кресла, и остался сидеть на краешке дивана. — Конечно. Разве уже все? Я готов.

— Благодаря Станиславу, у нас появилась уникальная информация. Уникальная.

На лицо стеллармена вернулось выражение впередсмотрящего, разглядевшего на горизонте вожделенную землю.

Вадковский кивнул, вжался в диванную спинку, закрыл глаза. Он ждал, что стеллармен скажет что-нибудь, но висела тишина. Роман собрался приоткрыть глаза, чтобы...

...Перевалив холм, Вадковский с копьем наперевес ринулся на чужих. Возле левого виска свистнуло, и голову ободрало жгучей болью — словно сорвали присохшую повязку. Он лишь мотнул головой и прищурился. Те уже переправлялись через реку. Черенок под ним дернулся, захрипел и побежал под уклон слишком быстро, начиная спотыкаться. Узкий мосток почти не задержал чужаков — сбившись в кучу, они лезли напролом как слепые. Трещали хлипкие поручни, булавками в подушечке швеи из черной массы отряда во все стороны торчали копья, кривые мечи, выгнутые луки с жалами стрел. Одна из лошадей с наездником наконец оступилась, и два силуэта — человека и лошади — кувырнулись над тихой водой. Огромный фонтан брызг окатил наступающих. У самого Вадковского тоже было не все в порядке: его совсем скособочило, сползало седло — видимо, стрела перебила подпругу и следовало освободить одну руку, чтобы вцепиться в уздечку. Но разве выбросишь щит или, не дай бог, копье? Второй месяц ныл бок — последствия стычки с хризами. Удар палицей был страшен, щит тогда спас от смерти, но предательски заехал под ребра... По-звериному, словно желая выпить кровь своих лошадей, чужаки, привстав на стременах, припали к гривам. Злые и в то же время радостные лица. Направленные, казалось, прямо в лицо блестящие острия копий. Ничего не боятся, нелюди проклятые, даже щитов не носят. Вдруг седло под ним съехало как по маслу. Вадковский от неожиданности выпустил щит, свободной рукой отчаянно ловя уздечку, но уже понял, что падает. Он увидел мокрое брюхо коня, древко стрелы с бегущими к оперению черными каплями, потом несущуюся в лицо, сотрясающуюся свору врагов — почему-то вверх ногами. И тут все покрыло налетевшим сбоку дымом — горели избы. Дым отнесло в сторону. Вадковский закрыл голову руками, готовый встретиться с землей. Он сидел в легком кресле, прохладный воздух стекал с далекого потолка. Освещение было выбрано «вечернее нейтральное». Перед ним расстилалось нечто, похожее на очень большой, очень серьезный музыкальный инструмент — изогнутый полумесяцем пульт. Вся поверхность в сенсорах и разноцветных огоньках — в основном зеленых. Кажется, они и должны быть зелеными. Это значит, что-то в порядке. Он не смог вспомнить, что именно. Это не музыкальный инструмент. Скорее пульт управления. Вадковский медленно опустил руки, в замешательстве огляделся: высокие стеклянные стены, смутно знакомая ночная панорама: в бархатном провале темноты редкие огни — временные дома участников проекта, и еще, гигантским кругом, сорок девять ярко-желтых, светящихся изнутри янтарем колоссальных столбов нейтрализаторов, Внутри очерчиваемого ими круга никто не живет — там только один источник света, не яркий, но самый большой: если долго всматриваться, из темноты проступит призрачный сиреневый купол, высотой с пирамиду Хеопса. Если смотреть еще дольше, купол начнет менять цвет, становясь все ярче, при этом совершенно не освещая округу. Но купол почему-то не интересовал Романа. Он посмотрел на ладони — ни мозолей, ни порезов. Осторожно ощупал голову слева, от виска до уха, левое предплечье, правую голень — все было цело, нигде не болело. Он встал из-за пульта, вышел на середину зала. Присел пару раз, держась за правое колено — в порядке. Что-то не так... Черенок! Стрела ранила его. Враги прорвались там, где их не должно быть. Это не просто тылы, это абсолютно секретные резервные территории с заготовленным на случай вторжения продовольствием и оружием. Пусть отряд врага мал, но сам факт его проникновения сквозь кордоны... «Стоп, стоп. Какие лошади, какие тылы? Я сейчас нахожусь на космической станции, идет сеанс метасканирования. — Вадковский огляделся. — На космической станции? Вообще-то я не где-то в средневековье и не на космической станции, а точнехонько в километре от земли на вершине столба, коих числом ровно пятьдесят, которые окружают — что?» Вадковский всмотрелся в едва видимый сиреневый пузырь. Никаких ассоциаций. Он ощутил неуверенность — а Земля ли это? Явных поводов для подобных сомнений не было. Разумных летающих розовых деревьев за окном не наблюдалось. Но была в окружающем какая-то странность. А еще значимость какая-то. Знак. Символ. Он потер лоб. С памятью что-то творилось. Воспоминания выныривали по-очереди, предлагая себя на выбор. Образ космической станции, где остались Слава и Гинтас, был куда более призрачным, чем столкновение с разъездом врага в глубоком тылу, но почему-то казался единственно настоящим. Однако реально Вадковский ощущал себя именно здесь — на вершине громадного столба, в пустом стеклянном зале наедине с непонятным пультом. Он застыл в замешательстве. Пульт за спиной заорал тревожным, по всем признакам, голосом. Вадковский подпрыгнул, беспомощно обернулся. Надо что-то сделать? Кажется, надо. Но что? Он прочитал первую попавшуюся надпись над крошечным — в две кнопки — пультиком, впаянном в стекло: «При аварии перевести ТКУ в автоматический режим. Сбросить КИН». Два сенсора кололи глаз оранжевыми огоньками. Зал, оказывается, пестрел оранжевыми точками. Не красными, не зелеными. Оранжевый — это плохо или хорошо? Цвет тревожный, но это не цвет опасности. Все было как во сне, когда понимаешь, что видишь сон, — любопытство и отстраненность. Все, кроме одного — безопасности Роман не чувствовал. Наоборот, стремительно наваливалась тяжесть неисправимой ошибки и вины. Его вины. Оглянувшись на полыхающий алым пульт, Роман прижался лицом к прозрачной стене. Космическая станция начала таять, размываться — как сон под давлением просыпающегося дня. Вокруг все было слишком. реально. Ярко светились желтые столбы, по кругу заколоченные в земную кору, быстро разгорался мертвенно-сиреневый купол, назначение которого вспомнить не удалось. На этот раз свет купола проявил из окружающей тьмы лес на много километров вокруг. Мир превратился в плоскую гравюру из нечищенного серебра. От домиков с уютно светящимися окнами, что лепились у подножия столба, торопливо сорвались в небо и ушли ввысь какие-то летательные аппараты. Один из столбов налился малиновым светом, размазался, задрожав с огромной частотой, и исчез, превратившись в смерч быстро гаснущих искр. Купол издал чрезвычайно низкий рык, покачнувший остальные столбы, и в сторону бреши в гигантском частоколе на куполе разгорелось слепящее пятно. Ночь исчезла. Жесткий алебастровый свет залил ковер леса до горизонта. Деревья у подножия столба окрасились малиновым. Роман испуганно бросил взгляд вниз. Так и есть, малиновым светился его столб. Роман попятился от прозрачной стены, чувствуя, что ноги безвольно прирастают к полу. Зал задрожал, у предметов появились туманные ореолы. С плеском и стуком откуда-то свалилась кружка. От темного пятна пролитой жидкости поднимался пар. Роман вспомнил, что недавно пил кофе. Запах кофе выдернул из небытия цепочку воспоминаний. Запах свежемолотых зерен, разбор вчерашних наблюдений, инструктаж, начало дежурства. Он на Земле! Проводится эксперимент с... Романа швырнуло на пол, и через мгновение опора исчезла. Он оказался в потоке свежего ветра, в вихре бесчисленных оранжевых огоньков. Снизу налетел, погасив другие краски, страшный, обжигающий фиолетовый холод.

Вадковский выдохнул и открыл глаза. Лядов с тревогой подался к нему. Романа колотил озноб. Перед его остановившимся взором огромные желтые столбы один за другим, как петарды, превращались в вихри искр. Пейзаж до горизонта таял в разгорающейся ослепительной вспышке.

Поднятое к потолку лицо стеллармена застыло вдохновением дирижера, тянущего гениальную ноту — закрытые глаза, безвольно-счастливое лицо.

— Ну, Роман, — с видимым трудом вернувшись к реальности, сказал стеллармен. — За несколько минут ты продвинул исследования на много месяцев вперед.

Стуча зубами, Вадковский повернул голову:

— Мне показалось, это на Земле.

— Трудно сказать. Обрывок, дата неизвестна. Нужно время, чтобы увязать твое видение с тысячами других фактов и предположений. Но уже многое становится ясно.

— Рома, — позвал Лядов.

— Все в порядке, — процедил тот, крепко обхватив себя за плечи.

Лядов накинул на плечи Вадковскому одеяло. Тот закутался и застыл, нахохлившись.

— Гинтас, — сказал Ангрем, — теперь ты.

— Давно готов.

...Трайнис, намертво зафиксированный в кресле пилота, смотрел прямо перед собой на гигантский экран, края которого уходили за спину. Таких экранов на кораблях быть не могло, но Трайниса это почему-то не удивляло. Раз сделали, значит так надо. Рейс был сложным. Он должен доставить чрезвычайно ценный груз. Какой груз — неизвестно. Его это не касалось. Надо доставить — и все. И он доставит. Расслабив напряженные веки, он привычно скользнул взглядом по индикаторам панели управления. Все в норме. Путь чист...

— Мы не только раскрываем запыленные тайники памяти и ловим эхо громадной работы мозга, проходящей без участия сознания — это может простое ментальное сканирование. Кстати, правильнее его называть мнемосканированием. Мы делаем большее — пускаем человека в места, принадлежащие ему по праву, но пока не освоенные наукой. Никто не знает, почему вы увидели все именно так. Существуют ли в реальности эти места? Или это некритичные архетипы в общем контексте культуры?.. — Ангрем оборвал себя на полуслове, прислушался к чему-то. Быстро сказал: — Приношу огромную благодарность от звездных людей. Предстоит большая работа по определению истинного источника сигнала. Виденное вами уникально. Результаты будут обработаны в кратчайшие сроки и сообщены вам лично.

Направившись прямо в синюю стену, Ангрем замедлил шаг, обернулся. Почти незаметная волна рванулась от него радужным пузырем.

Экипаж «Артемиды» восковыми фигурами на полуденном солнце начал обмякать.

— Все, бойцы, спать, — не в силах сдерживать зевоту, пробормотал Трайнис и упал лицом в подушку.

Лядов мягко повалился набок и мгновенно заснул, успев только подложить под щеку ладонь.

Вадковский боролся с невероятной тяжестью внезапного сна, пытаясь ухватиться за какую-то мысль. Ах, да... Голубоватый след тает на стене. Наверное, долго смотрел на оранжево-красную подушку, слушая рассказ Лядова. Или Трайниса. Кто-то ведь рассказывал что-то интересное, и такое длинное. А я задремал. Завтра расспрошу. Вадковский с легким сердцем упал в подушки.

Проснувшись раньше всех, Лядов уселся перед экраном.

— Потравина.

Всю поверхность экрана заняла неразобранная смятая постель. Донеслось неспешное шарканье.

— Вы вчера рановато улеглись спать, — задумчиво произнес Сергей Георгиевич, откуда-то сбоку вплывая в поле зрения. Устало присев на кровать, он сгорбился, упершись локтями в колени, и посмотрел прямо в глаза. Неясно было, разбудил ли его звонок Лядова. Руководитель научной лаборатории зевал, часто помаргивал покрасневшими сонными глазами, но одет был в наглухо застегнутую рабочую куртку.

— Скопилось утомление, — пожал плечами Лядов. — А еще мы устали от неизвестности.

Сергей Георгиевич оживился:

— Да-да, как раз вчера завершился полный цикл исследований. Началась обработка данных. Поверьте, мы все тут тоже горим от нетерпения.

Трайнис и Вадковский появились за спиной Лядова.

— Что случилось? — с тревогой прошептал Роман, дуя в дымящуюся кружку.

— Каковы результаты? — спросил в экран Лядов.

— Гораздо меньше, чем самые скромные ожидания. В вас изменений не найдено, ни на каком уровне. Можете не волноваться. Результаты ментоскопирования, кроме прекрасного путевого фильма, ничего не дали. Мы знаем, что вы видели на Камее, но что стоит за этими чудесами и ужасами? Приходиться идти «в лоб» — пытаемся смоделировать в симуляторе непротиворечивую причину, основываясь на перекрестных наблюдениях. Пока ничего не получается. При любом раскладе машине не хватает как минимум одного звена, либо что-то остается лишним. У нас до сих пор нет даже гипотезы. В общем, там какая-то чертовщина. По-моему, надо закругляться с гаданиями, организовывать тяжелый экспедиционный крейсер и прорываться на Камею.

— Правильно! — горячо поддержал Вадковский. Кашлянув, он уткнулся носом в кружку.

— Поверьте моему опыту. — Потравин посветлел лицом, встретив единомышленника. — На Камее лет на двадцать одной только исследовательской работы. Таких масштабов и концентрации необъяснимых явлений человечество еще не встречало. Весь Аномальный архив бледнеет рядом с этой загадкой. Вернее, ваш случай украсил архив прекрасной жемчужиной.

— Выходит, вы увидели то же, что и мы, — разочарованно сказал Лядов, совершенно не заметив вспышки энтузиазма.

— Чуть больше, — посуровел Сергей Георгиевич. — Некоторые детали ваше внимание упустило, но в памяти они отложились.

— Например? — с жаром спросил Вадковский и отхлебнул из кружки. Лицо его вытянулось. Опустив кружку, Вадковский оглядел кают-компанию. Взгляд остановился на стене камбуза. Там висела узкая вертикальная картина-чеканка. Какой-то условно-мифологический витязь с трофеем в руке в виде шкуры леопарда и луком за плечами.

— Что с тобой? — покосился Трайнис. — Кофе не тот?

— Кофе? — медленно переспросил Вадковский, заглядывая в чашку. — Вот именно — кофе. Во сне я уронил чашку с кофе. Вокруг что-то происходило. Какое-то напряжение, опасность... Ничего не помню. Жаль. Странно, это был тот самый сон, который мне уже снился пару раз, и я никогда не мог его целиком запомнить. Первый раз он мне приснился лет в пять. И повторяется он всегда без изменений.

— Не у тебя одного, — шепнул Трайнис. — Ведь у Славы...

— Вы меня слушаете? — вежливо поинтересовался Сергей Георгиевич.

— Простите, — спохватился Вадковский. Он одним ухом слушал начальника лаборатории и продолжал скользить глазами с предмета на предмет, то хмурясь, то поднимая брови.

— Так вот, о том, что пропустило ваше внимание, — сказал Потравин. — Это касается вас, Роман. Помните первую ночь на Камее? Группа шла по лесу, вы замыкали и делали зарубки. В какой-то момент вам показалось, что вы отстали и со страхом бросились догонять Гинтаса и Станислава. В суете вы не обратили внимание, но в памяти отложилось вот что.

Справа от вас в пяти шагах среди деревьев неподвижно висели два неярких бледно-зеленых или голубоватых пятна. Примерно на высоте лица прямоходящего. М-да... Расстоянием между собой эти пятна тоже напоминали глаза. Весьма любопытно, не так ли?

Вадковский завел глаза к потолку, мысленно оказавшись в ночной чаще. Повернул голову направо, где во мраке среди темных деревьев, на высоте лица прямоходящего... Роман потряс головой и торопливо хлебнул кофе, пробормотал:

— Это страшно, Сергей Георгиевич.

— Я вас понимаю, — медленно проговорил руководитель научной лаборатории — то ли он в чем-то сомневался, то ли что-то обдумывал. — Но гораздо интереснее другое. Стелларменов почему-то больше всего интересовали результаты ментоскопирования. Даже больше, чем физические параметры планеты. Мы передали им эту информацию. От стелларменов мы получили уникальный, замечательный, великолепный полетный дневник. Но опять это только кино. Даже их полумистические методы исследований не проникли в физическую сущность так называемых «черных ящиков» Камеи. Уже устоялся новый термин — информационный коллапс. Вы можете видеть, что вода закипела, но датчики ничего не сообщат о повышении температуры... — Речь Сергея Георгиевича совсем замедлилась. Схватившись за подбородок, начальник лаборатории на несколько секунд крепко задумался, совершенно забыв о слушателях. Встряхнулся. — Прошу прощения. Как я уже сказал, фактически карантин можно прерывать. Вы, как у нас говорят, «глубокая норма». Но порядок есть порядок — карантин должен быть пройден до конца. Дотерпите еще неделю. Заодно дождетесь выводов единой комиссии. Надеюсь, общими усилиями что-то раскопаем. А пока хочу вас порадовать: отменяется мониторинг всех типов, станции возвращается полная информационная свобода, неограниченное общение, можете пользоваться синтезатором.

Вадковский вцепился во вздрогнувшего Трайниса и начал вырываться, словно тот держал его:

— Пустите меня! Я хочу домой.

Сергей Георгиевич, непонятно пробормотав «и тут дети», скомканно попрощался.

Вадковский нацепил на голову эйдосимулятор, плашмя рухнул на разоренный диван — гнездо из простыней и подушек, и бросился посещать родной дом в режиме симулятора.

Чтобы снизить нагрузку на транспортную систему человечества, сделать полноценное общение практически мгновенным, но и не сводить его к банальному видеосеансу, Земля была сдублирована в недрах Пространства в уникальном по масштабности симуляторе, названном незамысловато «Зеркальная Земля». Это был один из немногих, если так можно выразиться, официальных симуляторов. Никакие вольные изменения в нем не допускались, разве что в сторону еще большей реалистичности. Создателями симулятора было гарантировано полное соответствие реальной Земле вплоть до монолитных объектов сантиметрового размера. Спутники с орбиты и зонды в атмосфере постоянно отслеживали изменения: где-то во время бури упало дерево, построили новый дом, камнепад перегородил долину, озеро покрылось льдом, орел свил гнездо. Некоторые сложности возникли с животными и насекомыми. Они вели скрытную жизнь, массово мигрировали, становились жертвой хищников, нарождались тысячами и миллионами во время взрывного развития популяции. Уследить за ними и адекватно отразить поведение в «33» было практически невозможно. Было принято решение симулировать фауну по запросу. Те же сложности были с отражением быстротечных, редких и других подобных им явлений. Следящие спутники и зонды вполне могли пропустить пылевой вихрь на какой-нибудь заброшенной проселочной дороге, где вы устроили пикник, пригласив часть гостей виртуально, а потом бы у вас были расхождения в воспоминаниях. Тщательная прорисовка выполнялась по личному желанию там, где человек бывал чаще и хотел видеть предельно натуральной имитацию привычных мест. Теоретически в этом случае детализация могла дойти до размера атомов. Такие общие вещи, как погода, время суток, расположение светил в космическом пространстве всегда отражали реальное положение дел. В силу масштабности это было несложно. Обязательных условий на «Зеркальной Земле» было три: в отличие от прочих симуляторов законы природы здесь не нарушались, изменения на «Зеркальной Земле» могли быть только отражением изменений на Земле настоящей. И последнее. Факт нахождения на «Зеркальной Земле» должен был постоянно напоминаться человеку одним из нескольких тщательно отобранных психологами способов. У Вадковского, например, в правом верхнем углу, куда бы он ни смотрел, висела красная полупрозрачная буква «К». На заре симуляторов была распространена шутка — на спящего надевали эйдосинтезатор и будили внутри симулятора в том же самом месте. Порой получалось очень смешно, что и говорить. Но после нескольких трагически-забавных случаев это было запрещено, и появились те самые «напоми-налки».

Мгновенно перескочив несколько миллиардов километров, Вадковский уже бежал по знакомой лужайке к своему дому. Реальная кабина т-порта тоже могла переместить довольно далеко — за тысячи километров, но появиться сразу там, где захотел, без всякой техники, босиком на траве — было в этом что-то божественное.

Роман бежал по дорожке, вертя головой по сторонам. Земля под ногами была особенно приятно упругой. Хотя скорее всего это только казалось. У него возникло ощущение, что он отсутствовал дома целый год.

Вокруг никого не было. Естественно, никто ведь не знает, что он решил посетить дом виртуально. Даже при многолетней и постоянной заполняемости симулятора мелкими деталями и приметами реальной Земли здесь все-таки было пустовато. Никто не собирался отслеживать все изменения, происходящие в реале. По большому счету «Зеркальная Земля» была суммой индивидуальных мирков, наложенных на базовую физическую модель планеты. Забавно было, пройдя сквозь неестественно пустынный пейзаж, окунуться в щедро заселенный оазис, жизнь в котором кипит и не выходит за невидимые пределы, отражающие ареал обжитости данного места на реальной Земле. А покинув оазис, вновь двигаться по пустынной, стерильной территории.

Широкий подоконник был чист и прохладен. Роман с наслаждением влез в окно своей комнаты, привычно отведя рукой ветку клена. Постоял, озираясь. Вдохнул всей грудью. Кажется, зацвели эти желтые цветы на клумбе. Он всегда забывал их название. Все вещи стояли именно на тех местах, как и «снаружи». Только записки не оказалось на столе. Или он оставил ее на подоконнике? Роман пробежал по комнатам.

— Мам! Пап!

Было тихо.

Пройдя через дом, Роман с заднего крыльца ступил на теплую траву и сказал в пространство:

— Вызов симулятора «Зеркальная Земля». Я дома.

Он упал на траву, раскинул руки, вонзив в дерн пальцы. Дома... Даже дурацкая буква «К», парящая среди облаков, не портила ощущение, что он на Земле. Все-таки идея «33» гениальна.

Про дом Вадковский уточнил не случайно. Он мог быть за полкилометра отсюда на том самом озере, где наверняка затаился в прибрежных зарослях Тема и нервно бьет хвостом, следя за рыбами на мелководье. Кот был введен в симулятор лично Романом, но сейчас отсутствовал. Наверное, в самом деле охотился на озере.

Первым прибыл отец. Он выглянул на открытую веранду, скользнул взглядом по саду, не замечая лежащего Романа. Роман оттолкнулся от земли, перелетел через перила, повис у отца на шее. Они закружились среди плетеной мебели. Отлетел в угол легкий стул.

— Цел, путешественник?!

Роман промолчал, только сильнее сжал руки. Что-то горячее пробилось из-под ресниц.

— Задушишь.

Роман ослабил хватку. Улыбаясь, они молча посмотрели друг на друга. Снова обнялись.

Раздался радостный визг. Оба обернулись. В дверях замерла загорелая блондинка с бледным макияжем, хорошо оттенявшим сияющие голубые глаза.

— Романчик!

— Мама!

— Надежда, — сказал отец, втягивая голову в плечи — блондинка с раскрытыми объятиями бросилась к обоим. — Давай и правда следующей заведем дочку. Девочки поспокойнее, любят сидеть дома.

— Давай, Митя, — мягко и призывно улыбнулась, повернув голову, мама Романа. — Хоть двух. Но, боюсь, девочка будет амазонкой.

— Пожалуй, — задумчиво согласился отец. — Вся в тебя.

— Может быть, мне увлечься вышиванием гладью? — героически предложил Роман.

— Тоже не подходит, — с сомнением покачал головой отец. — Как бы темой гобеленов после таких приключений не стало какое-нибудь инферно.

— Никакого инферно не было и в помине. Деревца, бабочки, много солнца, ночная свежесть, чуть-чуть дождика.

— Я не понял твою записку, — сказал отец, когда они втроем, обнявшись, сидели на плетеном диване. — «Ушел в поход. Все объясню по прибытии». Это что значит?

— Хорошо, что не понял, — сказал Вадковский. Он жмурился — мама перебирала ему волосы, неотрывно, с млеющей улыбкой глядя в лицо. — Теперь уже ничего не значит. Все оказалось совсем не так.

— Ты молодец. Страшно было?

— Нет, мам. Было очень интересно. Очень. Я даже не ожидал, насколько интересно может быть не на Земле.

— У вас там действительно все закончилось? Скоро отпустят? — спросил отец.

— Считай, мы уже дома... Мама!

Неожиданно сильные загорелые руки стиснули так, что у Романа перехватило дыхание.

Попрощавшись, Роман решил вернуться на «Сигму» как в реальности — через кабину т-порта, затем на корабле внутренних рейсов. Впрочем, никакой разницы это не имело. Включив «честный» режим, он мог субъективные сутки «добираться» до космической лаборатории на попутных или рейсовых средствах, но с точки зрения Трайниса и Лядова это заняло бы секунды. Он мог прыгнуть с обрыва, в полете сорвать с головы эйдосинтезатор, казавшийся в анреале летней кепкой с козырьком, и в ту же секунду оказаться на диване в кают-компании.

Роман не спешил возвращаться. Все позади. Он вдруг впервые ясно ощутил, что очень сильно любит Землю. Саму планету. Оказывается, раньше он пользовался Землей как вещью, и был ею весьма доволен. Земля была сверхбольшим комфортабельным звездолетом, несущим Романа, его родных, друзей и остальное человечество вокруг Солнца. После Камеи все изменилось. Земля стала просто маленькой планетой, затерянной в Млечном Пути, и одновременно — очень большим домом. Его, Романа, настоящим домом. А дом — это всегда часть тебя. Особенно если этот дом любим. А еще после посещения Камеи его гораздо больше, чем раньше, стали занимать отвлеченные темы. Например, на самом деле он изменился за этот полет или только стал лучше понимать себя прежнего? Вот это тема.

Неторопливо размышляя, Роман легкой трусцой бежал по сухим иголкам, листьям, веточкам и солнечным зайчикам. Солнце высверкивало сверху, пробиваясь сквозь кроны; золотило кору, горело в натеках смолы на мрачных елях, туманно сияло на белоснежных стволах берез. Справа и слева стволы мелькали частоколом. Ситуация вдруг неприятно напомнила Камею. Но Роман громко рассмеялся. Он был на Земле, пусть даже на «зеркальной». Камея осталась так далеко, что не ясно даже, существует ли эта кошмарная планета на самом деле.

Впереди, из-за ствола, загородив узкую дорожку, боком шагнул стеллармен. Роман выставил ладони, тормозя пятками на скользкой тропинке. Живот у стеллармена был твердым, а сам он даже не покачнулся.

— Здравствуйте, — сказал Роман.

Стеллармен смотрел на Вадковского сверху. Лицо его было непривычно застывшим, взгляд непроницаемым. Симулятор оказался не в силах передать адекватно тонкую сущность звездных людей.

— Мы проанализировали результаты работы единой комиссии Институтов, нашего с вами пребывания на Камее и метасканирования вас троих. Обработан очень большой массив исторических данных, так или иначе связанных с «феноменом Камеи». Сведение разрозненных фактов к общему знаменателю получило неожиданное продолжение.

— Подождите, как вы узнали, что я здесь? Нет, не важно. Продолжайте. Вы хотя бы в общем знаете ответ? — Роман был уверен, что Ангрем скажет «да» и начнет рассказывать, обстоятельно раскладывая все по полочкам. Начавшие уже сглаживаться неприятные воспоминания о зеленом аде Камеи уступали место чистому интересу.

— Нет, — сказал стеллармен. — Отсутствует последний камешек в мозаике. Он же — ключ ко всей мозаике.

— Как это? — не понял Вадковский.

— Слушай меня внимательно.

Роман долго смотрел на опустевшую тропинку. В реале где-то в этом месте пролегала муравьиная тропа и он всегда ее перепрыгивал на утренних пробежках. В «33» муравьиную тропу никто не стал повторять. Листья и иголки лежали неподвижно. И весь мир оцепенел. Вадковскому снова показалось, что он на Камее. Он осторожно взглянул вверх. И тут по кронам прошумел ветер. Где-то застрекотала сорока, по верхам раскатилось трескучее эхо. Сороки, кажется, тут не было. Наверное, отец недавно подселил. Раньше до животных руки не доходили. Правда, мышей в сад и лес, рыб в озеро Вадковский нашел время запустить. Но тут настоял Тема, страстный охотник и рыболов. Побродив по «зеркальному» саду «зеркальный» кот Вадковских возмутился отсутствием мелкой живности, что выразил гнусавым пением по ночам. «Зеркальный» кот был полной копией реального, поэтому инстинкты и рефлексы его бунтовали каждый раз, не встречая на хорошо освоенных местах охоты самодовольных, отъевшихся мышей. Как раз в то время Роман безвылазно жил в «33» — надо было общаться со многими людьми из разных уголков Солнечной системы при полной неразберихе с часовыми поясами, и покуда он не омышил и не оры-бил окрестности, спать или заниматься делом было совершенно невозможно.

Роман посмотрел на тропинку. Звездный человек нарушил одно из главных правил «Зеркальной Земли» — не допускается никаких чудес, никаких нарушений законов физики, химии, вероятности, причинности, действующих в реальном мире. В симуляторе Земли нельзя построить вечный двигатель, трансмутировать свинец в золото, человек не может левитировать и перемещаться во времени, никогда самопроизвольно не закипит вода в стакане, и Солнце не пойдет вспять. Запрет был вполне объясним. В играх можешь быть богом, но на Земле, пусть даже такой, оставайся человеком. Договорив, Ангрем просто исчез, не оставив обязательного при экстренном выходе «наружу» знака, чтобы ни у кого, не дай бог, не отложилось в подсознании впечатления, что живое существо умеет самостоятельно телепортиро-ваться.

Скользнув по тропинке, взгляд Романа уперся в далекий темно-синий стакан кабины т-порта. Жаль, совсем нет времени играть в реальность.

Роман сорвал с себя кепку, выключив тем самым эйдо-синтезатор, и в мгновение ока оказался на диване космической лаборатории.

На опустевшей сосновой просеке несколько минут стоял прозрачный ярко окрашенный фантом Романа. Рука фантома замерла в резком движении — срывала призрачную кепку.

Из кустов появился насквозь мокрый Тема с вяло трепыхающейся рыбиной в зубах. С кота текло, мокрые бока его часто вздымались. Тема подошел к просвечивающейся фигуре Романа, выпустил добычу и неуверенно мяукнул.

* * *

— Сходил в гости? — поинтересовался Лядов.

Вадковский продолжал лежать, глядя на него снизу. Кивнул утвердительно.

— Все в порядке? — спросил Лядов.

— Да. Всем привет от моих.

— Я тоже прогуляюсь. Дай-ка эйдос. Гинтас, не хочешь?

— Иди-иди, — отмахнулся Трайнис. — Я по-старинке, посредством видеофона.

Вадковский протянул Лядову разомкнутое кольцо эйдо-синтезатора. Тот замкнул цепь, нахлобучил обруч на голову, устроился в кресле и закрыл глаза.

Вадковский негромко позвал:

— Гинтас.

— А?

— Мне нужно на командный уровень.

— Он же заперт.

— Уже нет.

— Ну иди, раз так. Постой, ты хочешь потренироваться в пилотировании? Пошли вместе.

— Нет, слушай, — Вадковский покосился на Лядова. Тот улыбался. Глаза прятались под обручем эйдосинтезатора. Сла ва был уже дома на «Зеркальной Земле».

— Давай отойдем, — Вадковский за рукав вывел Трайниса из кают-компании. Тот шел послушно, как овечка.

В коридоре перед дверью в каюту Вадковский повернулся к Трайнису и негромко сказал:

— Твоя задача — удержать Славку на нижнем ярусе. Отвлекай его чем-нибудь. Чем хочешь — разговорами, поспорьте о чем-нибудь, сходите в поход длительный куда-нибудь на «33», спортом займитесь — что у нас спортзал пустует?

— Надолго удержать-то?

Вадковский смерил Трайниса взглядом, почесал в затылке.

— Гинтас, иногда ты меня удивляешь. Спроси сначала — зачем. Ты что, не удивлен?

— А ты пока ничего удивительного не сказал. Надо удержать — удержим, не вопрос. Может быть, его связать? Еще я могу вывихнуть ему ногу на тренировке. Тогда он точно никуда не двинется. Шучу.

— Я буду работать на втором ярусе, — зашипел Вадковский. — Дверь будет заперта. Ключ будет только у меня.

— Понятно.

— Что тебе понятно?!

— Не поверишь, Рома, но после Камеи мне стало все равно. Нет, до полета я стал бы тебя расспрашивать, обязательно, ты не сомневайся.

— Ты издеваешься. — Вадковский пристально вгляделся в лицо Трайнису.

Гинтас пожал плечами. У него был вид человека, которому нужно очень мало и это малое всегда под рукой. Причем, заметно было, что в данный момент его от этого самого малого отвлекают.

— Я должен это знать? — спросил Трайнис. — Тогда расскажи. Тебе, наверное, виднее.

Трайнис был на два года старше и на три сантиметра выше ростом, но сейчас Вадковский ощущал себя и старше, и выше. Он терпеливо сказал:

— Всего я пока рассказать тебе не могу. — Усмехнулся: — Для чистоты эксперимента. Необходимо не пускать Славку наверх сутки. Может быть, двое. Очень важно. Понимаешь... Ладно, намекну. Есть шанс узнать главную причину происходящего. То, что случилось с нами на Камее, — маленькая деталь масштабного и давно текущего действа.

Оказывается, на Камее, на Земле и во многих других местах, где живут люди, что-то происходит, и происходит уже давно. Разные по масштабам явления, и весьма странные, порой необъяснимые. Как брызги, отсветы чего-то далекого и грандиозного. Ты знаешь, что так называемый «Аномальный архив», куда издавна сваливались все необъясненные случаи, уже перестали называть помойкой? В критическую массу загадок бухнулся «феномен Камеи», и вся эта свалка чудес перешла в иное качество. Теперь это основная тема работы СКАДа. Не охрана человечества главное, а какой-то архив, представляешь?! Помнишь, Слава о тянущихся к нам тенях говорил? Так вот, все это пока действительно бесплотные тени — какие-то хвосты и рога, эхо и следы. Мы мечемся, теряясь в догадках, пораженные широким диапазоном сумбурных странных явлений, не находя связи между ними. На самом деле источник теней один. И это главный вывод, который вчера сделала единая комиссия и, независимо от нее, стеллармены. Обе стороны проанализировали всю доступную информацию, так или иначе связанную с этим делом. Но только у стелларменов есть, по их словам, непротиворечивая версия. Для ее подтверждения существует невероятная возможность... — Вадковский с видимым усилием остановил себя. — Для этого мне и нужен командный этаж. Слава не должен об этом знать. Пока.

Трайнис смотрел на Вадковского:

— Роман, все это очень интересно. Я обязательно прочту выводы единой комиссии. Но с другой стороны... Побывав на Камее, я понял главное. Настоящая жизнь проходит внутри тебя. Вот здесь. Жаль ты стер дневник поэта. Ведь пошли мы в поход в конце концов из-за него. Ты не пробовал разыскать стихи Еленского?

Вадковский не мигая смотрел на Трайниса. Пропал пилот дальнего проникновения...

— Гинтас, что случилось?

Тот огляделся:

— Ничего. Ты о чем? Просто я кое-что понял для себя.

Трайнис задумался, не ожидая реплики Романа. Тот, секунду поколебавшись, махнул рукой и, нахмурясь, быстро ушел вглубь коридора. Перстнем-ключом отомкнул мощные полукруглые створки, встал на лифтовую площадку и исчез на втором ярусе.

Руководитель лаборатории Потравин С. Г. выглядел бледным и усталым. Он почти не двигался, на лице отсутствовала всякая мимика, смотрел и говорил он ровно, как механизм.

— Полным ходом идет обработка данных. Получено много интересных побочных результатов. Двенадцать заявок на открытие! Разрешены два принципиальных научных спора, одному из которых двадцать лет, другому — сто пятьдесят. Но по основному вопросу — что же происходит на Камее — ничего. Вы понимаете?! — вскричал Сергей Георгиевич, лицо его на мгновение ожило. Несколько секунд он усмирял дыхание. — Ничего не доказано. В наличии у нас только гипотезы, и все какие-то неловкие. Но оказалось, что у моих коллег нелады с фантазией. Ее не хватает! Это я понял, выслушав стелларменов. Звездные люди входят в комиссию на правах независимых экспертов. Они выдвинули рабочую гипотезу... простите, все-таки догадку, формально объясняющую ход событий. Более того, сия догадка объясняет многое, очень многое. И в этом ее слабость. Да, она интересна, смела, но... Нет, я не могу. Эти «дети звезд» ведут себя как... дети. С ними положительно нельзя работать. Где преемственность, где система и строгость научного исследования, где доказательства? Откуда эти домыслы? Им бы романы писать. Они даже убрали приставку «псевдо». В их версии феномены просто ноогенные... Давно подозреваю — не все они нам рассказывают, прикрываясь мнением о консервативности официальной науки. — Придвинувшись к экрану, руководитель лаборатории жадно вгляделся в каждого. В динамике загрохотало хриплое дыхание. — Если вдруг они вам хоть что-то откроют, даже просто намекнут... — Спохватившись, он отстранился, насупился.

— Что за гипотеза? — спросил Лядов.

Потравин страдальчески сморщился:

— Они изъявили желание сами все вам рассказать. Я тоже не стану опережать события. Официальные выводы единой комиссии будут подготовлены к публикации в ближайшие дни, и вы сможете с ними ознакомиться обычным порядком. Прощайте.

— До свидания, — вежливо сказал Трайнис.

Экран погас.

— М-да, — сказал Лядов.

— Да уж, — покачал головой Трайнис. — Тяжело им.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Лядов и рассмеялся.

Трайнис лишь усмехнулся.

Минут пять сидели, переглядывались. Лядов включил канал новостей, но среди вороха событий не промелькнуло ни одного упоминания о Камее. Трайнис пожал плечами и принялся бродить по Пространству, выспрашивая знакомых. Никто ничего не знал. Некоторые не только про Камею слышали впервые, но вообще не интересовались космосом, а про звездных людей слышали такие небылицы, что очень удивились, узнав от Трайниса, что те на самом деле существуют. Никого из стелларменов найти в Пространстве также не удалось. Впрочем, наверняка Пространство им не нужно вовсе.

— Ты был дома? — спросил Трайнис.

Лядов отвернулся вместе с креслом от экрана.

— Дома? Был. Повидался. Там все нормально. А где Ромка?

Трайнис громко спросил:

— Станислав, а не прогуляться ли нам?

— Так где Ромка?

— В душе, наверное. — Трайнис понял, что совершенно не умеет врать. Ушам стало горячо.

— Куда направимся? — спросил Лядов, приглядываясь к Трайнису.

Трайнис лихорадочно думал.

— В Инфоцентр.

Глаза Лядова сощурились, потом распахнулись:

— Точно. Как я сам не догадался? Там все и узнаем, пока новость готовится к эфиру. Могли бы нам первым сообщить, не зря же мы туда летали.

Они водрузили на головы обручи эйдосинтезаторов и оказались на светлых квадратных плитах площади перед громадным зданием Инфоцентра. Несколько глайдеров стояли вдалеке возле газона. Вечерело. Сильный ветер качал черные пальмы на фоне сизо-алого закатного пирога на горизонте; неумолчным хором гудели жесткие кинжаловидные листья. По мельтешащей огненной ряби удалялся к горизонту низкий черный силуэт прогулочного лайнера.

— Хорошо! — Лядов вдохнул горячий соленый воздух и бодро зашагал к широкому главному входу. Застать разом всех специалистов информационного обеспечения человечества можно было только здесь.

Трайнис чуть отстал и поглядел в густо-фиолетовое небо с неспешно плывущими огоньками какого-то глайдера.

* * *

Вадковский еще раз проверил, заперта ли дверь. Прошелся по пустынным помещениям командно-лабораторного уровня. Рубка, ангар с законсервированными механизмами, герметичный бокс для исследования опасных образцов, ряд кают, большой лабораторный зал, забитый исследовательской техникой. Ого! А им казалось, что зал на нижнем уровне — само научно-техническое изобилие. Несколько абсолютно пустых помещений неясного назначения. Когда же из них все успели вывезти? Оперативно. А тут у нас что? Судя по длинному столу — конференц-зал, высокий и просторный. Отлично.

Синтезатор на командном ярусе был серьезный, не бытовой. На нем можно было моделировать все, даже опасные для человека вещества и устройства: яды, оружие, промышленные и научно-исследовательские установки категории «д», то есть потенциально опасные.

Он постоял над матовым щитом, размером с двуспальную кровать. Камера синтезатора позволяла сотворить даже зенитный комплекс. Интересно, что заказал бы Слава, будь у него перед побегом такой агрегат? Кстати, где он добыл настоящий ТТ? Наверняка не на съемках фильма. И не какой-то древний ТТ, а настоящее оружие можно было заказать такому синтезатору. Нам бы на Камее бластер... Вадковский спохватился. Оружием там было не помочь. Почти. Рука непроизвольно огладила несуществующую рукоять пистолета. По пальцам прошел легкий зуд. Выставив указательный палец, он зажмурил левый глаз и медленно прицелился в блестящий сенсор дверного замка на другом конце коридора. «Выстрелив», сдул воображаемый дым с пальца-ствола.

Вадковский подкатил к синтезатору кресло, придвинул ближе экран.

— План лаборатории. Второй уровень. Какова общая площадь... — минуту он сурово смотрел в экран. — Дубина. Слишком умный, да? Дослушай до конца. Какова общая площадь стен, включая неровные поверхности вроде пультов управления, ниш, шкафов и т.д. Их считай по крайним выступающим точкам. Нет, двери не загораживай. Вот, другое дело. Теперь... Сколько надо заказать комплектов изделия индекс СК-04115-базовый чтобы всю эту площадь заполнить. Ага. Видишь, ведь можешь, когда захочешь. Погоди, я с тобой еще ступицу тележного колеса буду ремонтировать. Не представляешь, насколько это интересно и познавательно.

Вадковский перекинул данные подсчета с экрана на заказ синтезатору. Вытянул ноги, сложил руки на животе. Насвистывая, глядел, как по краю синтезатора один за другим неторопливо зажигаются выпуклые зеленые огни. Когда засветился последний, Роман поднялся, сдвинул матовую крышку и начал вытаскивать объемистые длинные упаковки. Обернулся к экрану. И так еще пятьдесят два раза? Он перестал свистеть и заторопился. «Как же я успею?» Упаковки были очень тяжелые. Еще бы — натуральное дерево. А болты и уголки — металлические.

Он растащил тяжеленные длиннющие упаковки по всем помещениям второго яруса. И даже собрал одно изделие СК... «как его там, не помню индекс». Постоял перед готовым изделием, внимательно осмотрел, оглаживая ладонью. Совсем не сложно, за ночь успею. Нет, все же за две. Шутка ли, сто погонных метров стен.

В воздухе висел тонкий запах свежеструганного дерева.

Замкнув за собой двери, Вадковский спустился на лифтовой площадке, гигантскими бесшумными прыжками пролетел коридор и нырнул в свою каюту. Тут было совсем необжито. Даже покрывало не смято. Никто не ночевал здесь с начала карантина. Туманным шаром тлел ночник. Роман рухнул на подушку. Перед бессонной ночью надо выспаться.

Лядов и Трайнис сняли эйдосинтезаторы. В кают-компанию вошел Вадковский. Остановился, зевая, подслеповато прищурился.

— Ты куда пропал? — спросил Лядов.

— Никуда я не пропадал. В каюте заснул. А вы где были?

Лядов гордо переглянулся с Трайнисом:

— В отличие от тебя, Рома, мы провели время с пользой. Мы были в Инфоцентре.

— И что там слышно? — механически спросил Вадковский.

— Ты что, не проснулся? — с подозрением спросил Лядов.

Трайнис из-за его спины скорчил рожу и сделал Роману несколько торопливых обидных жестов — мол, просыпайся, думай давай.

Вадковский заставил себя оторваться от размышления над следующим заданием синтезатору. Улыбнулся:

— Да, неплохо бы еще часок поспать.

— Ну ты ленивец! — возмутился Лядов. — Слушай. Стеллармены пока ни с кем на связь не выходили. Зато мы узнали много других интересных вещей.

Лядов рассказал о событиях, не имевших к «делу Камеи» никакого отношения. А если имевших, то весьма косвенное. Как-то: нахождение живой лягушки внутри куска окаменевшего ила. Причем каменной глыбе было несколько тысяч лет. Еще одна находка: древняя картина неизвестного художника. Поставленная на ночь в изголовье навевает необычные сны. Остальные случаи были в том же духе, все довольно интересные. Впрочем, в свете того, что поведал звездный человек иначе начинаешь смотреть как на самое простое, так и на уникальное событие. Мир становится многозначительным.

Слушая рассказ Лядова, Вадковский колдовал на камбузе, не торопясь составляя меню ужина, иногда в открытую дверь бросал выразительные взгляды на Трайниса. Трайнис в затруднении потер затылок:

— Слава, мне понравилось путешествовать. Давай слетаем еще куда-нибудь? Надоело сидеть в четырех стенах.

— Что ж, давай, — раздумчиво согласился Лядов. — У меня есть идея.

— Согласен, не раздумывая, — заявил Трайнис. — Поехали.

Лядов удивился:

— И тебя не интересует куда?

— Неважно, — замотал головой Гинтас. — Лишь бы вырваться отсюда.

— Я буду у себя, — мимоходом сообщил Вадковский. Лицо его озарилось. — Надо сочинить небольшой отчет.

— Все ведь уже закончилось, — заметил Лядов.

— Это моя собственная инициатива.

— Еще одна версия?

— Голая идея. Почти экспромт.

— Посвяти.

— Обязательно, но позже. Там еще надо серьезно поработать, так что раньше времени ничего не расскажу, и не просите. Не ломитесь в дверь, когда вернетесь. Буду либо спать, либо работать.

— Хорошо, — сказал Лядов. Оглядел кают-компанию: — Действительно, может быть, и в самом деле в каюты перебраться. Не надоело еще спать на диванах? Неделю еще тут куковать.

— Мне все равно... — Трайнис осекся под взглядом Вадковского. — Я хочу сказать, смена каюты мало что даст. Вот «33» — другое дело.

Лядов кивнул:

— Хорошо. Пошли, Гинтас.

Лядов и Трайнис опустили на глаза обручи эйдосинтеза-торов — Трайнис успел подмигнуть Роману — и затихли каждый на своем диване.

Вадковский, более не раздумывая над меню, наугад заказал ужин кухонному агрегату и бросился из кают-компании. На мгновение заглянул к себе, достал из тайника универсальный перстень-ключ — кстати, как он оказался в каюте? — и выскочил в коридор. Замкнул дверь каюты и бесшумно скрылся на втором ярусе.

Сейчас сборка пошла веселее. Возможно, сказались лядовские уроки по имитации прошлого. А может быть, и в самом деле в изделии СК не было ничего сложного — деревянные панели, металлические уголки, болты, гайки.

Работа шла пятый час. Собрана была треть из необходимого. Вадковский спешил. Он взмок. Яркими пятнами по всем помещениям рядом с собранными изделиями валялись опустошенные упаковки из-под сока, лежали груды прозрачной упаковочной пленки. На еду Вадковский себе не оставил времени. Иногда лишь бросал в рот горсть печенья, проходя мимо пакета, стоящего на пустой полке.

Механически навинчивая черными замасленными пальцами новенькую блестящую гайку, затягивая ее накидным ключом, он думал над вторым этапом задания стеллармена. Работа предстоит тоже не маленькая, но там хоть завинчивать ничего не придется. А вот таскать — да. И много. Расставить надо будет по часовой стрелке строго по списку. Значит, начнем сразу слева от входной двери. Понадобится стремянка. Он тут же прокричал синтезатору еще один заказ. Эхо промчалось по пустынным помещениям. Вадковский постоял, отдыхая, опустив руки и запрокинув голову. Может быть, оживить киберов, пусть помогут? Но Ангрем ясно дал понять — сборка исключительно вручную. Непонятно. Все это делается для Лядова. Но я-то здесь причем?

По всему второму ярусу висела тишина. Вадковский посмотрел под ноги, носком тронул пустую яркую упаковку. «Опять сок кончился. Большая коробка с соком осталась в конференц-зале. Где пакет с печеньем — даже не помню».

За соком и печеньем он не пошел. Вместо этого вскрыл следующую упаковку с изделием СК.

— Давай-ка музыку, — сказал он в пространство, не снижая темпа сборки. И тишина тут же исчезла. Работать сразу стало веселее.

Еще через три часа была сделана половина первого этапа. Когда онемевшие пальцы выронили гаечный ключ, Вадковский понял, что на сегодня хватит.

Покидая командный ярус, Роман заглянул в приемную камеру синтезатора. Стремянка была уже там.

Спустившись с командного яруса, он первым делом направился в медотсек.

Вадковский сидел с мокрыми волосами, в халате и самозабвенно уплетал ужин, когда Трайнис с Лядовым завершили свое путешествие. Роман кивнул им с полным ртом и не теряя времени принялся за следующее блюдо. Поднос лежал у него на коленях, а пятки покоились на соседнем кресле. Подушечки пальцев на руках белели биопластом — сорвал в спешке кожу о неподатливые железки. Роман незаметно согнул пальцы, чтобы ранки не бросались в глаза.

Лядов, встав с дивана, начал сладко потягиваться. Замер, уставившись на поднос Вадковского:

— Как я хочу есть! Что это у тебя? Не пойму. Инопланетная кухня? Что за меню?

Вадковский пожал плечами:

— Такое попалось.

— Ромка, какой-то ты замотанный.

Тот кивнул, проглатывая большой кусок:

— Ага. Тема трудно дается. Вы нашли стелларменов?

— Нет. Но вот послушай, что мы узнали на этот раз.

Невнимательно слушая новые рассказы Лядова о необычных находках и наблюдениях, сделанных в последнее время, Роман понял, почему звездные люди не выходят на связь, чтобы сообщить экипажу «Артемиды» свою гипотезу. Они ждут, пока он подготовит второй этаж. Ну конечно! Вон как Слава увлекся поиском версии — глаза горят, во всем облике азарт сыщика. Очевидно, необходимо, чтобы план, сообщенный Роману при посещении «Зеркальной Земли», начал работать сразу после рассказа звездного человека, по горячим следам. Короче, сегодня ночью надо все доделать. Ничего себе. Он вздохнул и продолжил уже вдумчиво запасаться калориями. Первый голод прошел, но он понимал, что ночью времени поесть не будет.

— Ну что, спать? — спросил Роман.

— Что-то ты сегодня рано, — сказал Лядов. — Десяти еще нет.

— Я-то не спать. Поработать надо.

— А, отчет. Гинтас, смотаемся еще куда-нибудь?

— Давай завтра.

— Хорошо. Поужинаем, а там посмотрим.

— Тогда спокойной ночи. — Вадковский поднялся. — Пойду к себе. Творить.

— Успеха, — вслед сказал Лядов.

— Успех мне сейчас очень пригодится, — с серьезным видом сказал Вадковский.

Первым делом Роман достал из приемной камеры стремянку и загрузил синтезатор следующим заданием. Это был огромный список из нескольких тысяч пунктов. А так же тонизирующее лекарство, применяемое при длительных ответственных дежурствах. В своих силах он не сомневался, просто хотел подстраховаться, чтобы никого не подвести. Еще он заказал тонкие прочные перчатки. Сжал-разжал кулаки, обтянутые эластичной шершавой пленкой. Почему сразу не догадался? И пальцы бы сохранил, и сделал бы больше. Мало было практических занятий по курсу древних технологий, вот что.

Быстро пройдя по помещениям с готовыми изделиями СК, которые возвышались крепостями справа и слева, ощутил удовлетворение — идти пришлось заметно долго, много уже сделано. Изделия упирались в потолок, стояли встык с соседними, сливались в единую конструкцию, которая переползала из коридоров в залы и комнаты, выныривала обратно, чтобы нырнуть в следующие помещения командного яруса.

Вадковский остановился на рубеже — с двух сторон кончались изделия СК, дальше шел пустой широкий коридор, по осевой линии которого вкривь и вкось были набросаны длинные тяжелые упаковки.

Роман коротко выдохнул и принялся за работу.

В три часа ночи он на четвереньках, упираясь руками, плечом и щекой в мореную лакированную доску, придвинул плотнее к стене последнее изделие СК. Все. Тяжело поднялся. Руки гудели. Он сдул с брови нависшую каплю пота и не медля пошел начинать второй этап, на ходу кинув в рот мягкий прозрачный шарик тонизатора.

Стремянка давно в ожидании работы была прислонена к входной двери. Список на сотне листов Роман держал в руке.

Он сдвинул большую квадратную крышку и на мгновение замер. Такого он еще не видел. То есть видел, но не в таком количестве. Даже у Лядова их было всего два десятка. А здесь приемная камера огромного полупромышленного синтезатора была забита под завязку.

Роман выдергивал уставшими непослушными руками плотные пачки. Они были короче и легче упаковок с деталями для сборки изделия СК. Затем он разносил пачки по всему второму ярусу. Сверить номер пачки со списком. Отнести пачку к определенному изделию СК. По двадцать четыре пачки к каждому собранному изделию. Дернуть фиксирующий шнур. Лопнувшей кожурой банана содрать вскрывшуюся упаковку...

Когда приемная камера опустела, он заказал синтезатору следующую часть из многотысячного списка, а сам принялся обходить разложенные на полу вскрытые пачки и расставлять на полках содержимое.

В стеллаже книжном, том самом изделии СК, было двенадцать полок. На полку помещалось ровно две пачки книг. В пачке их могло быть до сорока. Всего стеллаж вмещал около четырехсот двадцати книг. Ему предстояло расставить на командном ярусе двадцать одну тысячу штук. Немного, если знать, что стеллармены по неизвестным признакам отобрали эти книги из неимоверного числа их, вышедших на Земле в этом жанре за сотни лет.

Синтезатор просигналил из глубин командного яруса, что приемная камера снова полна под завязку. Балансируя под потолком на последних ступеньках стремянки, Роман кивнул, продолжая торопливыми движениями расставлять книги. При этом он левой рукой книжек двадцать прижимал к груди.

Много раз наполнялась приемная камера синтезатора, и опустошалась. Книги разлетались по полкам. Роман сломя голову носился от стеллажей к синтезатору и обратно. Иногда ему казалось, что он вот-вот налетит на себя самого.

Без пяти шесть утра работа была выполнена. От вездесущих стеллажей, забитых книгами, на командном ярусе стало теснее и темнее. И еще какой-то запах появился на этаже — затхлости или слежавшейся пыли. Что-то похожее он иногда чувствовал в комнате Лядова.

Роман собрал валявшийся повсюду порванный, затоптанный упаковочный материал. Подобрал распухший от частого перелистывания список книг. Похоже, этот архаичный каталог, словно распечатанный на доисторическом принтере и скрепленный тугой металлической скобкой, тоже не случаен.

С огромной охапкой, не видя дороги, задевая стеллажи и косяки, Роман добрел до утилизатора и затолкал шелестящую кучу в зев приемной воронки. Все. Теперь уже окончательно.

Он внимательно прошелся по всему ярусу. Получилось очень красиво. Все книги были непохожи: пестрые, разноформатные, реже тянулись ровные пятна одного цвета — собрания сочинений или одинаково оформленные серии. Плотно заставленные ряды полок, как эшелоны, убегали вдаль. Особенно сильно этот эффект проявлялся в коридоре. Роман прижался спиной к входной двери и скользнул по книгам взглядом через весь коридор до рубки на противоположном конце. Впечатляло. Ему сильно захотелось все их разом прочитать, чтобы смотреть сейчас на них и знать, какая же сила помогла им преодолеть столетия. Он уже не чувствовал себя здесь чужим. Собранные стеллажи несли тепло его рук, которые уже касались переплетов.

Иногда попадались рукописи. Это были исписанные толстые общие тетради, или пачки отдельных листов, тоже все исписанные, исчерканные, помещенные в картонные обложки и стянутые забавными бантиками. Были дискеты, оптические диски, флэш-карты, кристаллы и множество других электронных носителей, давным-давно вышедших из употребления. Надо полагать, это были романы, так никем никогда не изданные. А возможно, и не прочитанные. Роман ощутил непонятный и очень властный интерес ко всему, что сейчас стояло на полках. Да, именно так — настоящие книги, настоящие полки. Правы стеллармены, это прекрасно передает дух эпохи. Можно легко представить, что стоишь в какой-нибудь районной библиотеке или в книжном магазине, а не на борту космической лаборатории, дрейфующей между Марсом и Юпитером. Правда, выбор представленных здесь изданий сделал бы честь иной национальной библиотеке. Жаль, нет времени вчитаться в названия на корешках, обложках и лейблах, не говоря уже о том, чтобы спокойно полистать книжку-другую.

Он пошел к выходу.

Где, как стеллармены смогли все это разыскать? Уму не постижимо. Теоретически часть книг могла дожить до появления атомарного сканера. Часть, но не все. Неужели есть люди, подобные Лядову, с уникальными частными коллекциями? Но Лядов говорил, что никого не смог найти в Пространстве. Всему, что сейчас стоит на полках, несколько сот лет. И большинство — это оригиналы, судя по ветхости и запаху. Во всяком случае рукописи — точно. Некоторые были просто в жутком состоянии, того и гляди разваляться. Но очень много и таких, с которых даже позолота не слезла, обложка не поблекла. Они что, все это время хранились в охлажденном инертном газе? С чего бы это кому-то на заре космической эры пришло в голову посылать в будущее информационную посылку? Кто-то тогда уже знал? Сомнительно. Ладно бы еще лет десять, двадцать. Ну, тридцать. Но предвидеть нужду в этих книгах за сотни лет... Нет. С другой стороны, если начинающий любитель в этой области Лядов смог заполучить рукописный дневник поэта, которому впору стоять на этих полках... Где он его взял? Сказал, что прислал кто-то без обратного адреса. Может быть, дневник Еленского из того же источника, что и стоящие здесь книги? Забавно получается. Додумался бы Славка до идеи побега без этого дневника? Ведь, считай, его вдохновил живой голос Еленского, его почерк, тепло руки. Книги и редкие находки в архивах, говорил Лядов в тот день, перед побегом, вдруг рекой потекли к нему. Но к тому времени Славка уже год как увлекался своим XX веком и был завсегдатаем архивов, он знал, где и что искать. Ах, сколько прекрасных версий сразу зашевелилось в голове! Потравину бы это не понравилось. Стоп, мы не будем спекулировать темой при нехватке фактов. Как тогда сказал Гинтас, в пещере перед костром? Не годится фантастическое предположение объяснять допущением неограниченной сложности. Вот и мы не будем.

Кое-где Роман подровнял выступающие из общего ряда или провалившиеся корешки. Несколько раз для этого пришлось подтаскивать стремянку.

Наконец, в семь утра с минутами он прислонил невероятно потяжелевшую стремянку к стеллажу. Спиной по вертикальному ребру стеллажа сполз на пол и прижался затылком к лакированному дереву. Он был измочален, выжат, обесточен и разбит. Ему даже показалось, что на Камее они уставали меньше. Заглянув в баночку с тонизатором, Роман с удивлением увидел пустое дно.

На этаже было тихо. Тысячи книг, стоя тесно, как бойцы на крепостных стенах, молча взирали на него со всех сторон.

* * *

Разбудил Романа назойливый сигнал внутреннего оповещения.

Разлепив глаза, он подполз к видеофону, столкнув на пол недопитую упаковку сока. Оранжевая лужа растеклась по строгому рисунку ковра.

— Ну, чего, — невнятно сказал Роман в пространство, уронил голову в складки мятого одеяла и заснул.

Появившийся на экране Лядов грозно сказал:

— На Земле выспишься, негодяй.

Роману показалось, что он ослышался или видит кошмарный сон. Он вскинул голову.

Похоже, это был не сон. Лядов действительно маячил в видеофоне с самым требовательным видом. Вадковский с тревогой посмотрел на часы. 9.00. Его разобрал смех. Он перевернулся на спину и захохотал. Потолок каюты плавно заколыхался. В голове заухали колокола, тупой болью отдаваясь в затылке.

— Ты не мог позвонить пораньше? — простонал Роман.

— Он издевается, — возмущенно отвернулся к кому-то невидимому Лядов.

Вадковский обессиленно закрыл глаза.

— Роман, давай сюда, быстро, — сказал Лядов. — Звездные люди сейчас будут делать заявление.

Роман вскочил, угодив босыми пятками в сок, поскользнулся и едва удержался, со скрипом вцепившись в косяк. Ноги не держали. Он набросил халат и выскочил из каюты. Ладони спружинили о летевшую в лицо стену коридора. Рыская в стороны и оступаясь, он побежал по мягкой дорожке. Вадковский ворвался в кают-компанию и кинулся к своему дивану. Трай-нис молча сунул ему в руки горячую, замечательно пахнувшую кофе кружку.

— Спасибо, — с чувством сказал Роман, и с ногами забрался на диван — мокрым пяткам на полу было холодно. Ладонями обхватил горячие стенки и мелкими глотками начал пить, не сводя глаз с экрана. Его словно ждали.

На экране появилось просторный аскетичный зал. Бесконечный изогнутый подоконник широкой дугой опоясывал всю видимую часть. Из нижних углов экрана, склоняясь друг к другу, уходили вверх мощные, и в тоже время по-лебединому изящные в изысканной плавности изгиба белоснежные пилоны, которые, видимо, сливались где-то в вершине стеклянного купола. За вогнутой стеклянной стеной мягко сиял восход. А может быть, закат. Главное было не в этом. В оттенках зари смешались все мыслимые оттенки синего и зеленого. Облака тоже были какие-то странные: медленно текущие бесконечные туманные слои, пряди и веретена. Они непрерывно струились во всех направлениях, не смешиваясь сплетались, иногда обтекали невидимые препятствия — неподвижные участки пустоты, имевшие сложные геометрические формы. Туманные образования, похоже, двигались и далеко внизу за окном — насколько позволил рассмотреть подоконник. Твердой почвы и строений замечено не было. Само светило было явно меньше Солнца, видимого с Земли — ярко-белое, без признаков желтизны. Пораженные, ребята не сразу обратили внимание на появившегося в поле зрения человека. Лишь когда чья-то фигура не спеша приблизилась и заслонила необыкновенную зарю, они оторвались от чарующего зрелища.

Это был стеллармен со своей непостижимой непосредственностью. Они научились отличать звездных людей с первого взгляда. Этот был незнаком. 'Звездный человек был столь же молод, как и Ангрем, но у ребят возникло четкое ощущение, что он гораздо старше Ангрема, и что дело тут не в возрасте.

— Ангрем сейчас очень занят, — просто сказал звездный человек. Ему даже не пришлось уходить из сознания стеллармена. Общался он легко, и в глазах не останавливал свой бег бесконечный мерцающий поток, чем-то похожий на поволоку.

— Здравствуйте, — сказал Вадковский. — Меня зовут Роман. Это — Станислав. Гинтас.

Звездный человек приветливо улыбнулся.

— Меня зовут Витар.

Взгляд с той стороны экрана остановился на Романе. Какой бы ни была сущность звездных людей, они никак не могли оказывать влияние через видеоканал, и уж тем более на таких громадных космических расстояниях. Романа властно потянуло к мерцающему взгляду. В ответ лицо стеллар-мена словно открылось и просветлело. Он видел не мальчишку, хулиганившего на запрещенной планете и чудом выжившего, а некие захватывающие лучезарные перспективы. Глаза его превратились в два стремительно углубляющихся колодца, и Вадковского повлекло в прозрачную бездну. Он уже не видел ни лица, ни экрана, а медленно вплывал в какие-то торжественные и в то же время очень простые и доступные громадные врата, уходящие в небеса и сплетенные из цветов, за которыми что-то сияло и невнятно переливалось. Наваждение кончилось. Вадковский успел упереться ногой в пол, едва не упав ничком с дивана. Хорошо, что кофе не разлил.

— Ты нам очень помог, — кивнул стеллармен.

Роман заулыбался. Внутри что-то благодарно растаяло, растеклось блаженной истомой, словно он много часов коченел на жестоком морозе — и вдруг попал в жарко натопленное помещение. Он ослабел и снова едва не выронил чашку. «Я просто устал», — строго напомнил себе Роман, и жадно, в два глотка, допил кофе. Горячая жидкость растеклась по пищеводу, и он окончательно пришел в себя.

Лядов и Трайнис даже не повернули в его сторону голову — сидели, уставившись в экран как завороженные.

— Наш разговор наблюдают участники объединенной комиссии, — сказал Витар, очень уютно, по-домашнему скрестив руки на груди и склонив голову к плечу. Спокойная улыбка никак не вязалась с темой разговора. — К настоящему времени обработана вся информация, относящаяся к «феномену Камеи». Массив собранных данных огромен, но даже его не хватает для формирования окончательной, непротиворечивой гипотезы. Параллельно производится стандартный технический этап — в симуляторах моделируется Камея в надежде эмпирически подобраться к источнику событий. В нашей ситуации этот путь не только чрезвычайно медленный, но и бесперспективный, так как является простым перебором вариантов при массе исходных неизвестных. Несколько запущенных симуляторов Камеи уже дают громадные расхождения как в причинах происходящего на планете, так и в перспективе.

Научная школа стелларменов, как известно, сильно отличается от исторически сложившейся на Земле. Гносеологическое и сенситивное различие в восприятии действительности позволило нам продвинуться дальше в решении загадки. Наши ученые пришли к выводу, что множество необъяснимых явлений, долго сопровождавших человечество, самым последним и ярким из которых стали события на Камее, связаны общим источником и являются реверсивными ноогенными феноменами. Для современного наблюдателя картина происходящего рассыпается по причине отсутствия источника феноменов в нашем времени. По неясной прихоти мироздания либо по чьей-то воле стрела времени пустила свое информационное отражение в прошлое. Некоторые люди, биологические системы и физические процессы оказались способны воспринять эту информацию. На Камее отозвалась биосфера. На этой планете вы столкнулись с уникальными процессами самоорганизации биосферы. Там же впервые человечество столкнулось с так называемым стохастическим оружием. Непрошеные гости подвергаются негативным воздействиям сверхневероятных, но не нарушающих законы физики явлений. Шальной метеорит на орбите, локальное катастрофичное понижение температуры, сместившийся вектор гравитации... Мы констатируем эти явления, но объяснить не можем. Механизм такого уровня влияния на сущее не известен.

«Чем же тогда были „светлячки“»? — подумал Роман.

— Происходящее на Камее похоже на подготовку планеты и ее охрану. Только на подготовку к чему?.. Наблюдение за Камеей затруднено чрезвычайно. Активное воздействие простирается уже в радиусе шести астрономических единиц.

Во взгляде стеллармена мелькнул холодный прищур часового на башне.

— Антропность там под сотню, — сказал Вадковский. — Камея ждет людей? Если отключить эту защитную систему, заселяться можно хоть сейчас. Но людей она выгнала. Тогда кому предназначена обновленная Камея?

— Не знаю, — сказал Витар. — Но дела обстоят именно так: Камея подготовлена для чего-то или кого-то и очищена от посторонних. Ортодоксальная наука до сих пор не допускает ни перемещения по стреле времени, ни управления им. «Временная» гипотеза единой комиссией официально не рассматривалась. Мы же считаем, что только она убирает все нестыковки, объясняет настоящее и позволяет предсказать будущее. Сложность обоснования нашей гипотезы заключается в невозможности адекватцо передать внечувственный, по привычным меркам, исследовательский опыт звездного человека. Но в любом случае начать надо издалека.

Первый реверсивный феномен случился несколько тысяч лет назад. С тех пор чудеса постоянно сопровождают человечество. Первые случаи были редки и незначительны. По мере естественного приближения по оси времени к источнику феноменов, количество последних стало расти. Если реверсивный феномен воплощался на уровне физических процессов, то говорили о редком явлении природы, не уделяя этому излишнего внимания. То же касается биологических реверсивных феноменов. Например, вымирание динозавров. Или более близкое по времени, но столь же необъяснимое, — массовые самоубийства китов и леммингов. Гораздо более заметны были люди, отозвавшиеся на обратную стрелу времени, ибо они сразу выделялись из массы. История сохранила сотни имен во всех областях человеческой деятельности. Ни личная гениальность, ни сложившаяся историческая ситуация не в силах объяснить опережение парадигмы цивилизации на десятки, а иной раз и на сотни лет. Многие другие странные факты земной истории так же объясняются с позиции гипотезы реверсивных феноменов. Например, двойные открытия в науке и изобретения, когда озарение с разницей в несколько часов нисходило на людей, живших на разных континентах. Все одновременное, внезапное, массовое объясняется общим воздействием реверсивного феномена. Этим же объясняется непонятная недальновидность крупнейших ученых, однажды совершивших революционный прорыв в науке, но всю дальнейшую жизнь слепо не замечавших новые факты, подводящих к новым открытиям. Все вполне логично — открытие было нашептано, пусть даже подготовленному для его восприятия человеку, но кончилась индукция обратной стрелы времени, а современных знаний не хватило. Вспомните красноречивые примеры среди великих физиков и изобретателей.

Остаются необъяснимы мощные вспышки феноменов, нарушавшие плавно нарастающий график. Иногда реверсивный поток вызывал в истории события, эхо от которых прокатывалось сквозь века. Например, периодические явления пророков, положивших начало религиозным системам, древняя эпоха чудес, породившая сакральные мифы, средневековая эпоха трансмутаций. Забавно, золото действительно получалось из свинца, а эликсир вечной молодости существовал. Однако необразованные адепты Великого Делания действовали интуитивно, под воздействием неведомых знаний, брошенных в человечество отраженной стрелой времени. Они не смогли передать свое умение, не понимая механизма трансмутаций. Отсюда невнятность алхимических текстов, якобы не расшифрованных до сих пор.

Сегодня будут опубликованы материалы единой комиссии. Они содержат исчерпывающую информацию с массой исторических примеров. Перейдем к главному.

Влияние отраженной стрелы времени непредсказуемо. Она может выбрать любого — глупца, негодяя, мудрого, святого. По этой причине большинство реверсивных воздействий кануло в Лету. Люди не обращают внимание на тихие или громкие, но одинаково трудные к пониманию реверсивные сигналы. Глухому мудрено отличить воздух, вырывающийся из флейты, от сквозняка. Но не так все плохо. В интересующую нас эпоху имел место мощнейший всплеск воздействия реверсивного потока, проявление которого было буквально запечатлено на бумаге миллионными тиражами. Одной из самых значительных составляющих того всплеска стало взрывное развитие фантастики в XX веке. Как известно, уже в XXI веке начались тотальные повторы, новых тем не возникло. Да и откуда? Скопившиеся проблемы были стары как мир, и человечество наконец всерьез озаботилось своей судьбой. А еще через два века человечество перешагнуло предел Солонникова, иными словами, предел боязни гибели. До этого момента за сто лет с небольшим фантастика перелопатила горы тем и идей, воплощение которых в умах читателей привело к призрачной жизни множество цивилизаций и судеб самого человечества. К началу следующего века жанр окончательно выдохся. Его видоизмененные остатки растворились в симуляторах. Впрочем, и это было предсказано в фантастических книгах.

Человечество мечтало всегда, но в литературе это был лишь экзотический цветочек на лацкане сюртука повседневности. XX век сразу надел на человечество космический скафандр, выбил землю из-под ног и направил мечту к звездам. Почему взгляд вверх, в бесконечность? Ведь были и другие направления: искусственный разум, утопии, новый человек... Но символом фантастики стал не герб Города Солнца, не машина времени и не робот, а летящий звездолет...

Лядов растерянно прислушивался к себе. Как же так? Как он мог пройти мимо, не заметить? Значит, ходил он по своему XX веку если не задворками, то по одному и тому же маршруту. Но Еленский тоже бежал современной ему суеты, тоже ходил своими, отнюдь не общими дорогами.

— Среди предтеч звездных людей нет писателей-фантастов, — продолжал Витар. — Парадоксально, но объяснимо. Стелларменам уже с детства обычная человеческая фантазия кажется тесной. В мире звездного человека фантазия не нужна. Как не нужны симуляторы. Сверхмир утоляет любую жажду. Звездных людей пока очень мало, мы на стадии формирования. Только нашим несовершенством можно объяснить, почему обычный человек интуитивно, через смутные образы сумел проникнуть глубже в эту загадку, чем мы. Видимо, у естественной эволюции, при всей ее медлительности, имеются скрытые заделы, пока недоступные никому. Возможно, со Станиславом Лядовым произошел уникальный случай стихийного кратковременного Шага под влиянием мощнейшего реверсивного воздействия, которое отмечается в наши дни. Если этим силам подвластны законы физики и целые планеты, что говорить о человеке?

Чуть больше года назад Лядов начал смутно слышать будущее, но был не в силах истолковать информацию, несущуюся по обратной стреле времени, и потому продолжал видеть условный, архетипический сон, говорящий лишь о масштабе и неотвратимости приближающегося события. Он воспринимал почти пустой несущий сигнал. Мотивация его действий шла через эмоциональный канал. Крупицы информации были им восприняты и истолкованы на самом примитивном уровне аналогий. Что-то произошло в будущем. Что-то небывалое, эпохальное. Лядов внезапно увлекается XX веком. Чем славен этот век? Это век-эпоха. Очень жестокий, очень талантливый, ни на что не похожий. Век-родоначальник многих не известных человечеству ранее направлений, надежд и потерь. Век-перекресток. Несколько раз в этом веке мир был на грани гибели, причем половину этих ситуаций человечество не заметило, случайно выбрав верный путь. То, что нас ждет, чем-то похоже на XX век, с его темпом и новизной и, видимо, с выходом человечества в космос, с этим сильнейшим потрясением основ цивилизации... Должен особо подчеркнуть: мы очень надеемся, что ассоциация с XX веком не связана с жесточайшими мировыми — или космическими — войнами.

Вадковский с тревогой припомнил пистолет, взятый Лядовым в поход. Славка действительно не взял с собой книгу про освоение космоса, а взял оружие! Но оружие на неизвестной планете нужнее книги. Только одна книга нам действительно могла пригодиться — «Справочник туриста».

Стараясь не пропустить ни слова, Роман перебрал в уме все предметы, что были в черной кожаной сумке. М-да, об искусстве нет и речи. Стоп. Ведь был же дневник поэта. Но самым дурацким образом дневник был уничтожен. Причем руками самого Романа.

Голос стеллармена продолжал:

— Стрела обратного времени сама по себе мало что может создать в прошлом. Индукция возникает при наложении реверсивного сигнала на подготовленную почву. Будущее не тащит за собой прошлое, оно с ним перекликается, но иногда слабым щелчком все же может перевести стрелку на пути состава всей цивилизации. В XX веке наука и технология подошли к черте, за которой мерещилось множество перспектив, но победила одна. Почему космос? Почему в этот период реверсивный феномен индуцировал цунами фантастики? Почему сотни писателей стали преломлять на страницах своих книг несущийся из будущего поток информации, прежде доступный редким провидцам, святым и полубогам? Настоящий фантаст никогда не писал о науке и технике, он писал о будущем и человеке. Вектор темы отзывался на ее источник. Разглядеть тени грядущего очень трудно, способности у всех разные, и некоторые смогли сделать это лучше остальных. Был и тот, кто воспринял информацию без искажений. Этот писатель мог стать звездным человеком за письменным столом на время создания книги, принимая необыкновенные ощущения, «постоянного сатори» за вдохновение. Вся образовавшаяся мощь временной трансформации ушла на фиксирование и истолкование теней грядущего, протянувшихся в наше время. Закончив роман, автор вновь стал обычным человеком. Никто так и не понял, что за книга влилась в общий поток. Даже сам автор. Для него, читателей и критиков все так и осталось художественным вымыслом.

Экипаж «Артемиды» застыл. Все глядели на экран по-разному. Лядов — с томительным ожиданием и нетерпением. Он, конечно, все уже понял. Трайнис — с отрешенной до незащищенности задумчивостью. С таким лицом садятся не за штурвал корабля, а на циновку в саду камней. А Вадковский сидел с ногами на диване и в который раз лихорадочно прокручивал в памяти сделанное им на командном уровне — не забыл ли чего. Он даже умудрился пропустить мимо ушей несколько фраз звездного человека.

Скрестив руки на груди, Витар рассматривал притихшую троицу. Огонек прыгал в его глазах, в уголках губ пряталась улыбка. Молчание затягивалось.

Вадковский ощутил движение, повернул голову. Лядов медленно поднимался с дивана. Несколько секунд он стоял как оглушенный. Взгляд его не задерживаясь плавал по экрану, взбирался на потолок, обегал стены. С видимым трудом Лядов сфокусировался на стеллармене. Ворочая слова как камни, севшим голосом проговорил:

— Значит, в какой-то из древних фантастических книг наиболее точно описано чрезвычайно важное событие, с которым человечество столкнулось бы через несколько сотен лет?

— Да, — сказал звездный человек. — Событие. Или целая эпоха.

— Откуда вы это знаете?

— Так должна действовать отраженная стрела времени.

— Это оно, — пробормотал под нос Лядов. Вскинул голову. — Но где же все эти книги?

Стеллармен посмотрел на Вадковского.

Роман поднялся, положил Лядову руку на плечо. Тот удивленно обернулся. Похоже, он давно забыл, что не один в кают-компании. Вадковский негромко начал что-то объяснять, уводя Лядова к выходу.

До Трайниса долетал мягкий, заботливый голос Романа:

— Не торопись... все подготовлено... времени у нас полно... читай, прислушивайся... там все, что смогли найти на Земле.

Лядов шел, склонив голову, и, казалось, не слушал.

Они скрылись в коридоре.

Трайнис бросил взгляд на экран. Витар был виден в полный рост. Он отошел от видеофона и стоял у самого окна на фоне гигантского медленно крутящегося туманного протуберанца, размывшего незнакомое светило. Рядом с ним стояла молодая женщина. Трайнис никогда раньше не видел звездных, если так можно выразиться, женщин. Но он сразу понял, что это одна из них. Гибкая фигура, длинные, просто зачесанные назад волосы крупными волнами сбегали по спине. Второй раз в жизни у Трайниса сама собой начала отваливаться нижняя челюсть. Кто там говорил, что стеллармены изуродовали себя, предали человечество, что, мол, они вообще не люди? Полная ерунда, если мне не врут мои глаза!

Женщина и Витар смотрели друг на друга молча, но летящие, дышащие эмоциями лица, скрытое стремление друг к другу, почти невидимое для посторонних, давали понять, что звездные люди отнюдь не молчали. В лице женщины что-то изменилось. Опустив ресницы, она повернула голову и, распахнув глаза, уперлась взглядом в Трайниса. Что-то горячее ощутимо коснулось лица. Трайнис отшатнулся, стукнувшись о подголовник, схватился за щеку. Его бросило в жар, дыхание сбилось, сильно застучало сердце. И тут экран погас.

Трайнис вскочил.

— Откуда шла передача?!

Экран покрылся стандартной технологической сеткой. Стремительно прыгая от точки к точке, начал формироваться маршрут видеоканала. Где-то через полтора десятка звеньев конец нового отрезка, начавшегося, кстати, в двадцати парсеках, не уткнулся в кружок со столбиком координат и пояснительным текстом, а запульсировал вопросительным знаком.