11 января 1943 года
Январь в Ленинграде «сильно озвучен», — как говорят старшие мальчики: длительные тревоги, постоянная пальба зениток и грохот разрывов.
Но мы бодры. Ведь радио приносит такие хорошие вести с фронта. Мы теперь его никогда не выключаем.
Не простишь себе, если узнаешь об очередной победе хотя бы на час позже. В школе в перемену бежим в канцелярию, чтобы узнать, нет ли «особых известий».
13 января 1943 года
Сегодня тревога длилась почти три часа. Вот и сейчас сигнал воздушной тревоги, но это не помешало мне затопить печурку и согреть пищу.
Метроном всё тикает, а я пишу характеристики учителям и детям для представления их к награждению медалью «За оборону Ленинграда».
Сбылась мечта художника, сбылась даже более полно, чем он думал.
Медаль не только свидетельствует о том, что мы жили в Ленинграде зимой 1941-42 года, но надпись на ней прямо говорит, что наш труд оценен, как работа на оборону Ленинграда.
19 января 1943 года
Несколько дней мы жили в большом напряжении. Ходили слухи о победах под Ленинградом, говорили, что обстрелы и налеты на него связаны с крупными передвижениями наших войск.
Вечером я сидела за столом и готовилась к урокам.
По радио начали передавать знакомый мотив: «Широка страна моя родная», за которым всегда следуют известия.
И вдруг…
Кажется, сердце остановилось от радости, страшно пропустить хотя бы одно слово.
Родина помогла нам разорвать вражеское кольцо. Блокада Ленинграда прорвана.
Моя приятельница обнимает меня и плачет. Плачу и я.
Сбылось то, о чем мы мечтали в суровые дни, чего ждали, не уставая ждать.
Хочется побежать в школу, позвонить по телефону друзьям. Но вечером ходить по городу нельзя, а телефоны выключены.
Мы сидим вдвоем и говорим только о том, что сейчас услышали по радио, и слушаем, слушаем еще и еще раз эти замечательные слова: «блокада прорвана!»
Заснуть невозможно, — слишком велико возбуждение. Радио не замолкает: музыка, пение…
Радостно, так радостно, что словами не выразить.
В 6 часов утра, прослушав еще раз сводку, иду с двумя ведрами за водой в дом напротив. Там во дворе кран. Город еще безлюден, встречных нет, но флаги, красные радостные флаги развеваются на холодном ветру.
В 8 часов иду в школу.
Там уже слышатся детские голоса, радостные, возбужденные: «Поздравляем, поздравляем!»
В канцелярии учителя радостно приветствуют друг друга.
Каждому из ребят хочется рассказать, как он узнал о прорыве блокады.
— Мы еще не спали, когда радио заговорило. Мама открыла дверь в коридор и закричала: «Идите, идите скорее! Победа!» Все жильцы квартиры столпились в нашей комнате, и все плачем, — говорит возбужденно кто-то из девочек.
— А я спал и вижу во сне, будто говорят, что блокада прорвана. Утром рассказываю сон маме, а она говорит: «Дурачок, ты не сон видел, а слышал радио сквозь сон». Тут я как вскочу и, сам не знаю почему, начал скорей одеваться, — говорит Коля.
В столовой светло и радостно. Митинг старших проводим сразу после завтрака, младших — после первого урока.
Дети и учителя сияют.
В 10 часов телефонограмма из РОНО: «Обязательно провести митинги». «Уже проведены», — отвечаем мы. Незабываемый день.
Нет больше блокады. Нет «Большой земли», а есть только огромные пространства нашей советской Родины.
Спасибо славным воинам — и тем, кто бился под городом; и тем, кто помогал им, принимая на себя удары врага.
Я уже мечтаю дожить до тех дней, когда увижу своих «зимняков», «перийцев» и «блокадников» инженерами, врачами, учителями, учеными — честными и полезными Родине людьми. Я мечтаю встретиться с ними и вспомнить, как мы жили и работали в суровые дни блокады, как нам было трудно и как мы верили в победу.
26 января 1943 года
Блокада прорвана, но враг всё еще близок. Вчера весь день палили зенитки, звенели стекла в окнах.
Радостная весть о взятии нашими войсками Воронежа объявлена по радио между двумя тревогами: «тихой» и «сильно озвученной».
В коридоре маленькая девчурка 1-го класса, в сером капоре с уголками, горько плачет.
Надя спрашивает ее:
— Девочка, кто тебя обидел?
— Почему они стреляют? Ведь блокаду прорвали!
Надя пытается объяснить малышке, что такое прорыв блокады. В это время Коля открывает дверь из класса в коридор и, услышав разговор, иронически заявляет:
— Ничего ты, Надя, не умеешь объяснить. Вот у меня она сейчас всё поймет.
Он исчезает в классе и через минуту появляется с мелом в руке.
— Ты, девочка, — Ленинград. Понимаешь? Ты — целый город. А вокруг тебя фашисты. — Он мелом рисует на полу круг.
Малышка уже не плачет. Слезы размазаны по лицу варежкой сомнительной чистоты. Она держит за руку Надю и с некоторым страхом смотрит на мальчика.
— А Надя тоже Ленинград? — спрашивает она.
— Молодец, поняла! Теперь хочешь, я тебе покажу где твой папа?
Он подходит к девочке, и затем я слышу шарканье ноги по паркету.
— Ну, вот здесь, где я стер мел, — тут прорвали круг, прорвали блокаду. Вот здесь твой папа и разгонял фрицев. А они с досады стали вовсю стрелять по городу.
Боря чертит массу стрелок, которые идут к Наде и первокласснице. Я открываю дверь своего кабинета и спрашиваю:
— Это что за начертательная геометрия на полу?
— Ксения Владимировна, честное слово, я забочусь о маленьких. Вы же сами говорили, что мы это должны делать. Спросите Надю.
— Он мне про папу рассказывал, — говорит девчурка.
27 января 1943 года
Действительно, новый год обещает быть счастливым. По крайней мере январь месяц был радостный: прорыв блокады и всё новые и новые успехи под Сталинградом.
Вчера в «Последний час» передали, что «наши войска в основном закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окруженных в районе Сталинграда».
Сегодня на политинформации приводились интересные цифры: для завоевания Франции фашистам потребовалось 35 дней, но для того, чтобы пересечь улицу в Сталинграде, уходили месяцы.
А дом Павлова, передовой форпост обороны, фашистам так и не удалось взять.
Вся страна помогает сталинградцам бороться с врагом.
Сколько писем! И треугольники, и конверты всех размеров и цветов. Однажды я получила в один день семнадцать писем!
Это всё поздравления с бывшей «Большой земли»; одно из них даже из Бродокалмакского района от учителей 232-й школы. Они уже мечтают о нашей совместной работе.
Мои мальчики пишут с разных фронтов такие теплые, хорошие письма.
Но самое для меня дорогое письмо — от Бориса.
«Мама дорогая! Если бы ты знала, как мы, ленинградцы, да нет, не только ленинградцы, а все, решительно все переживали за наш город! И вот теперь блокада снята!
Получаешь ли аккуратно по моему аттестату? Питайся, питайся как можно лучше. Твоя фотография меня очень расстроила, я только тогда не хотел писать, — такая ты там худенькая!
Пойми, я не писал потому, что не мог писать. Ты должна быть мною довольна, я вполне осознал чувство ответственности, в отсутствии которого ты меня упрекала; мне пришлось работать начальником штаба полка.
Я теперь майор. Был в очень сложной обстановке и научился многому.
Моя мечта: приехать в Ленинград через Берлин. Предпринял кое-какие шаги для перевода меня с крайнего севера на крайний запад и вчера узнал, что мое ходатайство удовлетворено.
Целую крепко. Пожалуйста, не беспокойся. Новый номер полевой почты сообщу.
Борис».
28 января 1943 года
Ночь была очень тревожна. Дом дважды качнуло, и было слышно несколько глухих взрывов где-то совсем близко. Гаснет электричество, которое так недавно зажглось у нас. Опять толчок и звон разбитого стекла, и так почти до 6 часов утра.
Утром вижу, что в школе выбиты все стекла. В некоторых классах распахнулись даже внутренние рамы окон, хотя они были замазаны, и раскрылись дверцы печей.
Из РОНО телефонограмма: «Выясните, у скольких учащихся разбиты стекла в окнах и обвалились потолки, и списки немедленно пошлите в РОНО».
У нас в этот список занесено двадцать две фамилии. Но интересно, как юные ленинградцы относятся к разрушению своих жилищ: никто не плачет, дети сообщают это нам и друг другу в порядке обмена новостями.
— Это враги нам мстят за прорыв. Злятся они на нас, — говорит один из мальчиков.
В классах проверяем присутствующих. Радуемся, что все ученики живы и здоровы. Отпускаем тех, кто должен дома навести порядок.
В классах, где удалось забить окна, занимаемся со старшими.
После уроков военрук, учителя и ребята помогают техническим служащим привести в порядок школу.
3 февраля 1943 года
«Историческое сражение под Сталинградом закончилось победой наших войск», — возвестило вчера вечером радио.
Мы все понимаем, что эта победа небывалого значения. Несомненно, это начало конца войны, начало разгрома фашистов.
— И от Ленинграда их прогонят, — убежденно говорят ученики.
В библиотеке огромный спрос на роман Алексея Толстого «Хлеб».
— Ведь это вторая победа Красной Армии под Сталинградом!
Мальчиков интересует положение с техникой.
— Вы понимаете, что это значит? Бой танков, самолетов, артиллерии, — и победа на нашей стороне.
— Значит, техники у нас стало больше и владеем мы ей лучше врага! — горячо говорит мне Валерий.
— А мужество какое!
— Вот там был настоящий фронт! — говорят ребята с уважением.
15 февраля 1943 года
Серый конверт. Незнакомый почерк. Почтовый штемпель «Молотов». Вскрываю.
«31 декабря скончалась Мария Николаевна…
Она часто вспоминала Вас и всё ждала писем из Ленинграда, но Ваше письмо ее уже не застало в живых.
Мы очень уговаривали Марию Николаевну не работать, тем более, что живем мы почти за городом. Но она не могла жить без учеников и с осени стала работать в средней школе. Ни бураны, ни метели не могли ей помешать ежедневно отправляться в дальний путь, и сердце, давно уже больное, не выдержало. Первый припадок случился в школе, в начале декабря, но после него она скоро оправилась. 31 декабря был второй припадок, и Марии Николаевны не стало.
Передайте об этом всем, кто знал и любил ее. О вас, ленинградцах, она много думала и всегда вспоминала своих сослуживцев и учеников. Душой и сердцем она оставалась с вами в Ленинграде».
Это письмо всколыхнуло массу воспоминаний о человеке, сумевшем до конца жизни coхранить любовь и интерес к тому делу, которому она посвятила свою жизнь.
Приходят первые вести из освобожденного Кисловодска. Там погибла моя бывшая ученица Муся. Ее расстреляли фашисты.
Муся, мечтавшая в школе быть артисткой, Муся, имевшая студенческий матрикул с отметками «отлично», погибла такой страшной смертью! Что она должна была пережить в тюрьме? Страшно подумать! Горечь и гнев в сердце…
23 февраля 1943 года
Ко дню Красной Армии школа длительно и серьезно готовилась. Собирали деньги и вещи для подарков бойцам. На деньги купили баян. У меня в кабинете лежат груды блокнотов, карандаши, бумага, собранные детьми. Маленькие ребята пишут бойцам письма, старательно выводя большие буквы:
«Милый боец! Я, ученица 1-го «б» класса, поздравляю тебя с днем праздника Красной Армии. Посылаю тебе подарок. Напиши мне: сколько ты убил фашистов?»
На одном письме приписка:
«Знаешь ли ты моего папу, и когда вы прогоните всех фашистов от Ленинграда?»
Сегодня был парадный завтрак. Меню роскошное: астраханская селедка, квашеная белая капуста и картофель в соусе. Сверх всего сладкий кофе с молоком.
После завтрака военный парад учеников средней школы.
Мы с Антониной Васильевной сидим в канцелярии, пока нам не доложат, что классы к параду готовы.
Ребят строит в зале военрук — по четыре ученика в ряд. Выносят знамя. Около него почетный караул — три ученика с винтовками.
Нам докладывают о готовности. Идем в зал. Антонина Васильевна впереди, а я за нею с книгой приказов. Военрук берет под козырек и громко рапортует:
— Товарищ директор, 239-я школа к параду готова.
Антонина Васильевна командует: «Смирно!» Учащиеся стоят навытяжку, лица у всех серьезные, кажется, они даже сдерживают дыхание.
Я читаю приказ номер 10 по школе. В нем перечислены имена наших лучших огородников и тех, кто работал на летней детской площадке и в госпитале, сочетая этот труд с отличными успехами в учении. Наш секретарь Миша отмечен, как отличник и замечательный общественник. Он настоящий помощник учителей.
Обстановка волнует, и от этого Антонина Васильевна забывает поздравить учащихся. Они очень огорчены, так как им не пришлось прокричать ответ. Военрук командует: «Направо, кругом марш!» — и под музыку классы во главе со своими командирами проходят мимо директора и учителей. Порядок образцовый.
Во время третьего урока радио передает: «Внимание, внимание! Говорит штаб МПВО. Артиллерийский обстрел района…» Затем объявлена воздушная тревога. Детей отправляем в бомбоубежище. Отбой только к концу пятого урока.
Днем в школе парадный обед: мясной суп с бобами, запеканка с мясом, бисквит и компот. Сверх того, дети получают конфеты. Группа малышей с сияющими лицами подходит благодарить Антонину Васильевну за вкусный обед.
Норма хлеба увеличена для нас до шестисот граммов в день, и ее нам выдают белым хлебом на два дня вперед.
Иду домой. Над головой гудят наши самолеты. Тяжело ухают и где-то разрываются снаряды.
8 марта 1943 года
Вхожу сегодня в класс. Ученики дружно встают. Я здороваюсь и говорю обычное: «Садитесь!»
Но Валерий не садится. Он как-то торжественно идет к моему столу и держит одну руку за спиной.
— Наш класс хочет отметить Женский день… Мы вас все поздравляем… Ну вот, мы делаем вам подарок…
На моем столе появляется объемистая коробка, завернутая в белую бумагу и перевязанная розовой ленточкой.
— Что это вы выдумали? Я не возьму, не возьму, — говорю я, отодвигая пакет.
— Возьмите! Возьмите! — кричат ребята. — Это вы можете взять!..
Валерий широко улыбается:
— Это не подарок. Это моя работа; ну, а девочки ленточку там и бумагу…
— Пожалуйста, разверните скорее! — умоляет хор голосов.
Развертываю бумагу и вижу невиданное сооружение: продолговатый ящик из фанеры и к нему прикреплена электрическая лампочка под стеклом.
На одной из сторон надпись:
«В день 8 марта 1943 года от учеников 8-го класса».
— Это чтобы вам в темноте по городу ходить, — объясняет Аня.
Я тронута, и мне очень смешно. С маленькими электрическими фонариками всех видов и систем ленинградцы ходят по темным улицам своего города, но такой громадины я еще ни у кого не видела.
— Удобно, правда? — спрашивает Валерий.
— Немножко похож на наш Исаакий, — острит Коля, — но эта батарея долго будет служить.
Я благодарю детей и серьезно говорю:
— Когда война кончится, я его отдам в музей. А сейчас мне будет очень удобно ходить вечером по темной школе и по городу. Большое вам спасибо.
19 мая 1943 года
Май 1943 года исключительно тяжел: обстрелы, воздушные тревоги, налеты. На стенах домов по голубому фону надписи:
ГРАЖДАНЕ! ПРИ АРТОБСТРЕЛЕ ЭТА СТОРОНА УЛИЦЫ НАИБОЛЕЕ ОПАСНА
Но сейчас все стороны стали опасными.
Мы готовимся к проведению весенних испытаний. Расписание их составлено и вывешено в зале. С отстающими учениками усиленно занимаются учителя.
В школе обычные для весенней ограды разговоры:
— Ты сколько билетов выучил?
— Десятый билет по литературе противный, если вытащу, — провалю.
— Обидно иметь фамилию на «Ч»: всегда держишь экзамены во вторую смену.
Дети почти забывают об окружающей их опасности.
Сегодня, в канун экзаменов, проверяю всё свое «хозяйство» завуча: раскладываю билеты и протоколы испытаний в отдельные папки.
Затем обхожу здание школы, чтобы проверить готовность помещений, где будут проводиться испытания: всюду ли имеются чернильницы и мел.
Школа в этот предвечерний час безлюдна. Лучи солнца заливают классы, выходящие окнами на запад.
— Кажется, у нас всё в порядке, — говорит Антонина Васильевна.
И в это время телефонный звонок из РОНО: «Вследствие тяжелой обстановки в Ленинграде, испытания отменяются во всех классах, за исключением седьмых и десятых».
Мы растерянно смотрим друг на друга. Случай этот небывалый в школьной практике! Ни детей, ни учителей мы сегодня оповестить не можем. «Завтра с утра объявим на общешкольной линейке», — решает Антонина Васильевна.
20 мая 1943 года
«Слухом земля полнится». По дороге в школу встречаю учащихся, и многие спрашивают:
— Правда, что экзамены отменены?
Детям не верится. Они привыкли работать в любой обстановке. Весть о линейке, которую будем проводить сразу после завтрака, всех волнует.
— А может, правда, отменили испытания? — говорят оптимисты.
— Да нет, просто скажут, как себя держать на испытаниях.
Зал наполняется детьми. При появлении директора все замолкают. Антонина Васильевна говорит об обстановке в Ленинграде и о том, что Наркомпрос, заботясь о ленинградских школьниках, делает исключение для нашего города и отменяет экзамены во всех классах, кроме седьмых и десятых.
Что тут поднялось! Дети забыли, что они на линейке, кричали и прыгали.
Но когда первые восторги прошли, у многих возникло чувство неудовлетворенности.
— Год будет точно без конца, — говорили они.
3 июня 1943 года
Миша пишет в своем дневнике:
«Недавно приезжал папа с фронта. У него на зеленой ленточке медаль «За оборону Ленинграда».
У нас в Октябрьском районе первые медали будут давать 3 июня, и особенно интересно, что вручать будут в Адмиралтействе — в том самом здании, которое изображено на медали».
В письме к отцу Миша писал:
«Дорогой папа, и у меня медаль «За оборону Ленинграда». Поздравь меня!
И в какой торжественной обстановке я ее получал: в Адмиралтействе, в тот день, когда ее в первый раз давали в Октябрьском районе! Из всей нашей школы я один получал медаль в этот день… Это, верно, потому, что я секретарь комсомольской организации той школы, которая не прекращала занятий в течение всей блокады и заняла второе место по городу на сельскохозяйственных работах.
Вот как это всё происходило. Большой зал, красиво убранный знаменами. На эстраде у стены огромное изображение медали.
Во всех концах зала вспыхивают прожекторы. Очень большой президиум.
Я плохо слышал, как читали указ о награждении медалями — всё думал:
«А вдруг меня первым вызовут, ведь моя фамилия на «А».
Вручивший медаль пожал мне руку, поздравил и что-то долго говорил, но я ничего не запомнил от волнения. Хуже того, я отвечал ему, что-то говорил, а что, — не помню. Вдруг я плохо говорил, а Антонина Васильевна меня предупреждала:
— Ты школу не подведи. Мы тебя знаем как хорошего оратора.
Я только утешаю себя тем, что все волновались. Директор одного из заводов, старый человек, чуть не плакал. Кажется, не волновался только один маленький школьник, совсем мальчишка: верно, в 5-м классе учится. Он на весь зал звонко сказал:
— Благодарю правительство и партию за высокую награду. Надеюсь быть полезным гражданином своего Отечества.
Ему больше всех аплодировали. Говорят, он потушил огромное количество «зажигалок», потому и получал медаль на первом вручили.
А что в школе делалось, когда я пришел с медалью на груди! Ребята, учителя, все поздравляли!
Теперь буду ждать, когда мама получит медаль. Тогда в нашей семье у нас у всех будут медали за Ленинград.
А орденоносец ты у нас один, папа дорогой.
Твой сын Миша».
Я очень благодарна Анне Петровне, что она дала мне списать письмо Миши к отцу.
8 июля 1943 года
Под Курском фашисты начали новое наступление. Пишут, что у них появились на этом участке фронта мощные танки «тигры» и самоходные пушки «фердинанды». В газетах тревожные слова о силе противника.
Но военрук школы доказывает, что провал фашистского наступления на Курской дуге неизбежен.
Вечером на общегородском собрании читаем статьи: «Наступление немцев в районе Курска» и «Жулики из ставки Гитлера».
Дети поражены.
— Вот нахалы! Сначала пугали «тиграми», а теперь кричат, что советское сообщение о начале германского наступления ложно.
— Значит, помяли им бока, — заключает кто-то из мальчиков.
15 июля 1943 года
Мы опять на огородах на станции Конная Лахта. Работают дети очень хорошо. Ведь они уже «опытные» огородники.
Самое трудное в жизни лагеря — поездки ребят в город. А дети о них мечтают: хочется повидать родителей, побывать в кино, помыться в бане.
Но город, особенно вокзалы подвергаются постоянным обстрелам, и я боюсь за жизнь моих лагерников. Решительно говорю детям о временной отмене отпусков. Лица мрачнеют. В следующие дни дети нервничают. Аня плачет:
— Страшно за маму! В городе, говорят, сильные обстрелы!
Ира, лежа в постели, говорит с явным расчетом быть услышанной мною:
— Работается легко, когда знаешь, что отпуск будет, а так тоска.
За обедом объявляю: «Напишите в город родителям, и пусть они занесут в школу записки с разрешением ваших поездок в город».
Общий восторг.
Через несколько дней получаю кипу записок. Что это? Легкомыслие? Нет, это привычка к обстрелам, налетам, которые перестали пугать…
С детьми в город едут учителя и я. На Финляндском вокзале мы попадаем под жестокий обстрел. Один из снарядов попадает в только что поданный состав. Разбиты три вагона, во всех остальных вылетели стекла.
Одна из девочек говорит мне:
— Посмотрите наверх… посмотрите!
Я поднимаю голову и вижу много ласточек. Они мечутся в испуге, наталкиваясь друг на друга, и жалобно пищат. Но среди людей образцовый порядок.
Из города в лагерь решаем возвращаться пешком. Собраться всем завтра у конечной остановки трамвая в Новой Деревне.
18 июля 1943 года
От Новой до Старой Деревни ходит пригородный трамвай. В сущности, обеих «деревень» нет, так как все деревянные дома снесены на топливо. Каменные здания неуютно торчат на пустырях, поросших бурьяном. Много огородов, обнесенных самодельными заборами из старого кровельного железа или колючей проволоки.
У шлагбаума застава. Проверяют документы.
Шоссе, мощенное крупными булыжниками, почти всё время идет вдоль железнодорожного пути, но местами близко подходит к заливу. Местность открытая, болотистая, первые деревья встречаются лишь у Лахты.
Вдоль дороги землянки. Эти сооружения высятся у края дороги, как естественные холмы. Через стекла крохотных оконцев в землянках видны белые занавески из марли, букеты полевых цветов в банках из-под консервов. Очевидно, здесь живут.
У одной очень большой землянки человек десять красноармейцев сидят за столом на лавках и обедают. Общий характер картины — «мирная» жизнь тыла за передовой линией.
Высоко в небе раздается рокот мотора, и вдруг всё меняется: из землянок мгновенно выскакивают бойцы в металлических шлемах. Командиры направляют бинокли в сторону моря. В чем дело? Начинается стрельба, и в море одна за другой поднимаются три гигантских водяных пирамиды.
Мы знаем, — спрашивать у красноармейцев бесполезно: тебе или сурово напомнят о военной тайне, или отделаются шуткой. Болтать не полагается.
В двух местах дороги стоят тесными группами белые надолбы, противотанковые сооружения, напоминающие какие-то пособия по геометрии в увеличенном виде.
Наш поход из города до Ольгино занял два с половиной часа.
26 июля 1943 года
Ложусь спать около 12 часов ночи. Окно нашего чердака обращено в сторону Ленинграда, и мы обычно видим в этот час ракеты над городом. Они вспыхивают звездами белого или красного цвета и гаснут. По небу скользят лучи прожекторов.
Просыпаюсь от гула самолетов в небе. По звуку слышно, что летят они высоко, и их очень, очень много. Лежу и прислушиваюсь… Вдруг стена ярко освещается. Вскакиваю и вижу в окно: весь горизонт объят пламенем. Оно становится то густокрасным, то бледнеет, и тогда на его фоне появляются огненные шары.
Трассирующие пули бороздят небо. Лучи прожекторов скрещиваются друг с другом и разбегаются в разные стороны.
И вдруг слышен омерзительнейший свист бомбы, затем второй.
Это налет на Ленинград. Горит наш город!
Время — 1 час 30 минут. Бужу военрука и педагогов. Будить ли детей?
Темная ночь конца июля. Вокруг нас всё тихо, но там, на горизонте, где Ленинград, происходит что-то очень тревожное.
На другой день мы узнали, что в городе была жуткая ночь. Самолеты врага сбрасывали осветительные ракеты и бомбили.
6 августа 1943 года
Нашу столовую дети называют «японским домиком»: она сколочена из фанеры.
Миша и Вова запаздывают к обеду. Очевидно, их задержали в сельсовете, куда они пошли заверять пропуска для поездки в город.
Вдруг наш «японский домик» буквально качнуло.
Кто-то рванул дверь, запертую на крючок, и сразу забарабанил кулаком по тонкой фанере. Дверь открыли, и в столовую, как вихрь, ворвались Вова и Миша.
— Победа, победа! — кричат мальчики вне себя. — В один день взяты Орел и Белгород.
Все повскакали с мест, раздалось оглушительное «ура!»
— Вот газета, там, в сельсовете нам дали. Приказ товарища Сталина! В Москве был салют…
— Миша, дай сюда газету. Сейчас прочтем сами, — говорит Аня. — Садитесь, ребята!
В столовой водворяется тишина. Аня читает приказ.
Особый восторг вызывает то место, где говорится, что наше наступление разоблачает легенду о невозможности Красной Армии вести наступление летом.
— Капут деду Морозу! — весело говорит кто-то.
«5 августа 1943 года столица нашей Родины Москва, возрождая славные традиции старины, салютовала доблестным войскам, освободившим Орел и Белгород», — читает Аня сообщение в газете.
Все возбуждены, радостны. Всегда свято соблюдаемый «мертвый час» сорван.
Я рассказываю о славной традиции салютовать победителям. Ребятам особенно понравилось, что во время празднования Ништадтского мира огненный орел набросился на шведского льва, и тот рассыпался на множество искр.
— Счастливые москвичи: видели салют, — говорит Миша.
— Хоть бы по радио его передали.
— Будет салют и в Ленинграде! Непременно будет!
10 августа 1943 года
Я зашла узнать, как живет Таня. Не видала ее с мая. Она показала мне букет в хрустальной вазе. В нем ромашки, иван-чай, львиный зев, мышиный горошек.
— Ты ездила за город? Почему же не ко мне? — спрашиваю я.
Таня смеется.
— Я его собрала на улице, между камней. В прошлом году на Пряжке были васильки, но теперь их нет, так как землю распахали под огород.
В городе, когда нет обстрела, совсем тихо. Пройдет трамвай, проедет машина, и опять тишина, такая необычайная для мирного Ленинграда. В раскрытые окна со дворов и улиц не слышен детский крик. Таня говорит:
— По радио так приятно слышать гудки машин на Красной площади. Скорее бы зазвучали они у нас!
24 августа 1943 года
В июле и августе много побед.
Раскатом залпов салютует Героям Родины Москва.
В газетах лозунг: «Вся страна приветствует своих героических воинов, наносящих мощные удары по врагу». Мальчики стали стратегами:
— Пойми, ведь теперь пять фронтов и всеми нужно командовать. Надо, чтобы они друг другу помогали!
— Это потрудней, чем шахматные ходы!
— Я читал в «Красной звезде», как враги шли к Курску. В одном месте они бросили в бой четыре пехотных и три танковых дивизии. «Тигры» шли по десять-пятнадцать машин, а средние танки по пятьдесят-сто машин в эшелоне, а дальше на бронетранспортерах мотопехота. Понятно?
— Вот тут-то нашим летчикам и артиллеристам была работа!
— А огневая завеса при нашем наступлении! Говорят, враги этого не ожидали!
— Помните, как грустно нам было, когда наши оставили Севастополь, и как было страшно за Сталинград. А теперь всё по-другому, — говорит Аня.
25 августа 1943 года
Ночь. В воздухе шум сотен самолетов. Он так силен, что все взрослые проснулись.
Страшный гул канонады. На горизонте, на фоне огромного красного зарева, темные облака дыма. К ним тянутся причудливо извивающиеся беловатые змеи. Вместо голов у них ярко-желтые с красноватым оттенком шары. На месте угасающих возникают новые.
— «Катюши», «катюши»-то наши как славно действуют! — говорят наши соседи моряки.
— А самолеты тоже наши?
— Конечно! Это налет на побережье.
Сердце бьется от радости. Наконец-то! Это наш ответ на нескончаемые обстрелы Ленинграда из тяжелых орудий.
Анна Петровна будит Мишу и говорит:
— Он столько видел тяжелого в Ленинграде. А сейчас ведь сердце прыгает от радости. Разве вы не чувствуете, какая над нами летит силища, какая чудесная крылатая армия нашей могучей Родины!
Мне тоже не хочется, чтобы ребята пропустили этот момент нашего торжества. Я поднимаюсь по скрипучей лестнице на чердак, где спят дети, и говорю:
— Кто хочет, может одеться и сойти во двор. Наши самолеты бомбят фашистов.
Сразу вскакивают несколько человек и будят остальных.
Мы спешим во двор.
— Ну и ночка! Славная ночка! — говорит кто-то из мальчиков.
Праздник, огромный праздник близок. Час возмездия наступил!
26 августа 1943 года
Известие о том, что с нового учебного года мальчики и девочки будут учиться в разных школах, волнует детей.
— Расскажите, как было, когда мальчики и девочки учились не вместе, — просят меня.
— Вы в какой школе останетесь?
— А наша школа будет женской или мужской?
В темные вечера только и разговоров, что о предстоящей реформе.
— Жаль нашего коллектива, мы так дружно жили, — вздыхают старшие.
— А может быть, лучше будет: никто за косички не будет дергать, — говорит девочка из отряда младших школьниц.
— Нет, без мальчиков хуже будет. Они храбрые. Весь класс нашалит, а мальчики всегда на себя вину берут, — возражает ее подруга.
Наконец мы узнали, что наша школа будет женской. Старшие мальчики переводятся, как они говорят, «в совсем чужую школу».
27 августа 1943 года
Переезжаем в город. Мальчики провожают меня до квартиры и несут мой чемодан и рюкзак.
— Прощайте, Ксения Владимировна! Кто теперь будет вам помогать носить вещи на третий этаж? Девочки на это не способны. Вы еще помянете нас добрым словом, — шутят они.
— И в лагере без нас будет плохо: ни косцов, ни пильщиков не будет.
— А если ваш лагерь будет по соседству, неужели вы не поможете?
— Ну, конечно, поможем! Мишка, ведь правда, поможем?
Мы шутим, но прощаться нам грустно.
18 сентября 1943 года
Вчера ко мне зашла Таня. По ее лицу я сразу поняла, что недобрые вести принесла она мне.
— Говори сразу, — прошу я.
— Семнадцатого августа в госпитале умер Юра. Он был тяжело ранен. Юра давно рвался на фронт. После окончания училища освоил даже какую-то новую специальность, чтобы попасть в действующую армию. Он был такой хороший, умный, талантливый. Правда? — с грустью говорит Таня.
— Да, правда. Конечно, правда, — говорю я, и передо мной встает образ умного, честного юноши, человека долга.
Во сне я видела поле. Высокая густая трава, и в ней лежит Юра. Лицо его сурово, глаза закрыты.
Я просыпаюсь, — подушка мокра от слез. Сердце бьется. Скольких мне еще суждено оплакивать!
20 сентября 1943 года
— Ксения Владимировна, вы знаете, одна ученица из нашего класса была на фронте, — сообщают мне восьмиклассницы.
— Кто такая?
— Лена Шустова.
Не могу припомнить этой ученицы и на следующем уроке вызываю ее. Встает голубоглазая девушка небольшого роста, гладко причесанная. Отвечает спокойно и очень толково. В перемену спрашиваю:
— Каким образом вы попали на фронт?
— Отец меня увез от голода из Ленинграда. Его часть стояла под городом.
— А что вы делали на фронте?
— Всё, что приходилось. Там нельзя сидеть сложа руки.
У Лены нет желания похвастаться, удивить и даже рассказать о себе.
Нашу вторую фронтовичку Киру Самсонову я сама замечаю в классе. На первой скамейке сидит очень близорукая девушка. Мое внимание привлекает медаль на ее груди.
После урока спрашиваю:
— Какая у вас медаль?
— «За боевые заслуги».
— Вы были на фронте?
— Да, с отцом.
Расспрашивать сейчас неловко, и я откладываю разговор до более удобного случая.
Меня эти девушки очень интересуют. Как они будут себя чувствовать в школе, как сложатся их отношения с учителями и с классом?
1 октября 1943 года
Лена как-то спросила меня:
— Могла бы я участвовать в олимпиаде детского творчества? Я бы хотела написать сочинение по истории.
— Конечно, можешь! — отвечаю я.
Я уже заранее знаю, что тема будет обязательно военная. Пожалуй, «военное прошлое» Лены сказывается только в интересе к темам из военной истории. То она с увлечением читает книги о полководцах, то удивляет студентов, бывших у меня на уроке, сложной схемой Кунерсдорфской битвы, которую она чертит в классе на доске.
— Я хотела бы написать сочинение на тему «Куликовская битва», — я уже читала Костомарова, Ключевского и роман Бородина «Дмитрий Донской». Вы мне укажете еще литературу?
Лена приходит ко мне часто: то за книгами, то с рядом вопросов. Работа у нее будет, несомненно, хорошая.
— Лена, мне очень бы хотелось знать, как ты жила на фронте. У тебя нет никаких записей?
— Есть, но всё это листочки, черновички, и нет времени их привести в порядок. Да и кому это интересно? Ведь там, на фронте, много замечательных людей, а в моей жизни ничего особенного не было.
Сегодня Лена мне принесла свое сочинение и небольшую рукопись.
— Это мои записки для вас, — сказала она.
Вот что я прочла в них:
«Рассказать мне о своей жизни почти нечего, потому что не было в ней ничего необыкновенного и яркого. Просто жила и работала и никаких подвигов не совершала. Даже в бою не была. А попала я на фронт несколько необычным путем.
В мае 1942 года я простудилась и заболела. Для ленинградца-дистрофика заболеть было весьма опасно. Целыми днями я лежала одна и прогоняла назойливую муху — мысль о еде, стараясь думать о чем-нибудь интересном.
Неожиданно 19 июня приехал папа и взял меня к себе.
На мотоцикле, после трех часов тряски, я добралась до землянки, где помещался ПСД (пункт сбора донесений). Бойцы-связисты, которые были в землянке, с любопытством разглядывали меня и спрашивали:
— Сколько вам лет?
— Как жизнь в Ленинграде?
Вскоре за мной пришли и отвели в папину землянку. Так началась моя жизнь на фронте.
Дальше я плохо помню подробности, но очень хорошо сохранились в памяти впечатления от встречи со старшим батальонным комиссаром. На всю жизнь у меня сохранятся воспоминания о нем.
Я не преувеличу, если скажу, что он был для меня вторым отцом.
Моя «боевая» работа началась с того, что мне велели очень аккуратно, по формату, нарезать листы бумаги, на которых будут печатать приказы. Потом мне показали топографические карты и научили их склеивать. И этой специальностью я овладела довольно быстро.
Я помогала заведующему делами подшивать приказы, потом шла клеить карты нашим командирам, которые уезжали на передовую.
Несколько позже мне показали, как нужно наносить «обстановку», то есть расположение войск на фронте, и «систему огня». Вскоре я уже помогала чертежникам.
В конце лета меня перевели на работу в политотдел и приказали создать библиотеку. Всё это мне удалось сделать довольно быстро, но моя землянка-библиотека была совсем сырая. Под полом стояла вода, и когда я ходила по доскам, то вода била в щели тоненькими фонтанчиками. А если на улице целый день шел дождь, то у меня с потолка капало неделю. Книги сырели, портились. Наконец удалось их поместить в другое, сухое место.
Осенью меня снова забрали к себе «оперативники» — штабисты. Началась подготовка к наступлению.
Фронт передвигался, и мы уже расположились во «фрицевских» землянках. Холодно, стекол нет, народу много, все курят… Майор за своим «столом» оперативную сводку в Ленфронт пишет; здесь же, на уголке, кто-то приткнулся на часок вздремнуть.
В землянку стремительно входит подполковник. Он охрипшим голосом торопит своих помощников, докладывает о чем-то по телефону начальнику штаба. Треск пишущих машинок, звонки телефонов, приказания и дым от «буржуйки». И так днем и ночью.
Выйдешь из землянки, — на улице мороз, в небе разноцветные ракеты, совсем близко бухает артиллерия, стрекочут пулеметы, автоматы… фронт в трех-пяти километрах, а может, и ближе. Подъезжают и уезжают машины, мотоциклы, всадники, и все едут туда, откуда несется грохот.
Там наши наступают, и нужно умело руководить ими: надо направить удар, чтобы он был сметающим, разящим.
И наши майоры, полковники, наш начальник штаба и командующий армией решали эти сложнейшие задачи.
Я вижу их с покрасневшими от бессонницы глазами, с осунувшимися лицами. Я вижу их помощников: офицеров связи, чертежников, машинисток, связных, — словом, всех тех, кто самоотверженно делал свое маленькое и всё-таки великое дело.
Я помню наше комсомольское собрание перед началом операции. Выступал комиссар и сказал: «Нет слова позорнее, чем «фашист»; нет сердца в нашей стране, которое не запылало бы гневом при этом слове! Когда мы вспоминаем раны Ленинграда, Пушкина, Киева, Одессы, перед глазами горит слово «фашизм».
Мы вспоминаем разрушенный Петергоф, виселицы на Крещатике, мертвецов в простынях на саночках в Ленинграде, бомбы и снаряды; мы говорим: «Смерть врагу!» Может быть, друзья мои, кто-нибудь из нас не будет присутствовать на следующем собрании, но комсомольцы, каждый на своем посту, выполнят свой долг до конца».
Его ладонь легла на мое плечо.
— Я знаю, что и ты ненавидишь фашистов. Так, дочка?
От волнения я только кивнула головой. Невысокий, спокойный, с доброй улыбкой, весь воплощение уверенности в правоте нашего дела, в нашей победе, — таким он мне запомнился.
Вот так и работали. Когда была возможность, навещала своих в госпитале. И там делала всё, что скажут. Меня в шутку стали звать: «первая, куда пошлют». Что мне велели, то я и делала. Но другие во много раз больше меня работали. Сколько наши офицеры делали! А я — так просто, «первая, куда пошлют».
2 декабря 1943 года
Историю Киры Самсоновой я узнала много позже. Передаю ее со слов Киры:
«Меня эвакуировали из Ленинграда летом 1941 года с интернатом на Северный Кавказ в станицу Лабинскую. Туда приехал отец и устроил нас с братом на частной квартире, заплатив хозяйке вперед. Нам было у нее очень хорошо и сытно.
Но когда враги заняли станицу, всё пошло по-иному: отношение к нам резко изменилось. Очевидно, хозяйка боялась, что мы будем ей обузой и станет известно, что наш отец в Красной Армии.
Опасность нависла над нами.
Пока я думала, судьба всё изменила за нас: партизанский отряд занял Лабинскую.
Когда начался очередной призыв, мой четырнадцатилетний брат явился на сборный пункт и уверял всех, что ему шестнадцать лет. Его согласились взять в военное училище.
Я осталась одна, совершенно не зная, где отец. Приходилось часто ходить к прежней квартирной хозяйке и узнавать, нет ли писем…
Подхожу я как-то к ее хате и вижу машину. На ней сидят военные и среди них девушка.
— Не знаешь ли ты, где живет Кира? — спросила меня девушка.
— Это я Кира.
— А мы привет вам от папаши привезли.
Оказывается, отец мой, врач, находился на отдыхе со своей частью в Воронежской области и разыскивал меня. Я никогда не забуду встречу с ним…
С этого дня моя жизнь потекла совсем по-иному и стала очень содержательной. Я стала свидетельницей замечательных событий. В июле началось наступление на Орловско-Курской дуге, и наша часть ночью была поднята по тревоге. Пришел приказ наступать.
Во время наступления я поняла, что такое техника в армии. По четырем дорогам непрерывной колонной двигались войска и с оглушительным шумом мчались наши грозные танки. За танками двигались знаменитые «катюши», потом артиллерия, за ней нескончаемый поток автомашин. Пыль была так густа, что солнце светило, словно сквозь темную сетку.
Моя «боевая» служба началась неожиданно. Мы приехали в деревню, где должны были развернуться. В это время шли жестокие танковые бои.
Двигаясь к месту назначения, мы проезжали мимо настоящих кладбищ вражеской техники.
Естественно, что такие бои не могли быть без жертв. Когда мы приехали в Камышовку, деревня была уже завалена ранеными. Они лежали прямо на улице и на большом пустыре, прилегающем к деревне. Я стояла в недоумении, не зная, что делать. Вдруг слышу:
— Пить, пить!
Я взяла ведро воды и стала поить раненых. Потом кто-то сунул мне бинты и сказал:
— Перевязывай!
И я стала перевязывать.
Мы всё делали вдвоем: фельдшер Машенька и я. Ну, конечно, были и санитары. Они носили раненых, а у меня на это не хватало сил.
Мы с Машенькой перевязывали, кормили, сортировали, регистрировали и эвакуировали раненых. Иной раз по три-четыре дня не спали. Я больше всего дежурила по ночам. На моих руках бывало до ста раненых.
Всё лето шли бои, а осенью я узнала, что представлена к боевой награде. 8 ноября получила ее перед строем».
Я спрашиваю Киру:
— Вы так хорошо учитесь. Вам учение легко дается?
— Что вы! Я сейчас наверстываю пропущенное. Честно говоря, я совсем не знаю курса 8-го класса и сейчас прохожу его самостоятельно. Сижу ежедневно до 2 часов ночи.
— А вы уже думаете о вузе?
— Думать мне много не надо. Конечно, медицинский. Это наследственная профессия в нашей семье: мама была врачом, папа врач, и мне это дело стало знакомо.
5 декабря 1943 года
Сегодняшний день для меня полон совсем новых впечатлений. Мы ездили на фронт, в гости к нашим шефам. Звали они нас давно, и девочки мечтали об этой поездке.
Секретарь нашей комсомольской организации убеждала меня:
— Нужно побывать у шефов. Они нас очень ждут. Прямо невежливо будет не поехать, ведь они на всех наших вечерах бывают!
Антонина Васильевна колебалась: несомненно, хорошо, если наши девушки побывают на фронте и своими глазами увидят, как живут бойцы и командиры и как напряженно учатся, готовясь к будущим боям. Но директора очень волновала и ответственность за эту поездку: шутка сказать, — везти на передовые позиции учениц.
Ее окончательно убедил капитан. Он от имени командира полка звал нас приехать.
— Мы отвечаем за жизнь наших гостей. К нам ездят писатели, артисты. Ездят потому, что это очень нужно армии. Для нас гости — это отдых, отвлечение от трудностей фронтовой жизни. Вашего приезда мы очень ждем. У многих бойцов и офицеров остались дома семьи, и приезд школьниц им доставит огромную радость.
Решили, что поедем только с десятью девушками — ученицами старших классов.
Вызвали родителей и получили их согласие на эту поездку.
— Едем я и завуч, — говорила каждому Антонина Васильевна, — значит, вы можете быть спокойными, что за детьми мы присмотрим. Уедем утром и обязательно вернемся вечером. Если мы не вернемся, — значит, обстоятельства так складываются, что меньше риска, если там ночевать.
Родители разрешают, видя страстное желание своих дочерей. Но поехать оказалось не так просто: дважды назначался день поездки, и два раза отменяли сами шефы. Звонили по телефону:
— Просим повременить с приездом.
Мы понимали, что обстановка у них не подходит для приема гостей.
Наконец поездка была назначена на 5 декабря.
В окне вагона непривычный для нас, горожан, зимний пейзаж. День ясный. Деревья стоят белые, пушистые.
Передовая линия так близка к Ленинграду, что как ни полз наш маленький локомотивчик с составом из шести дачных вагонов, мы через полтора часа доехали до нашей станции.
Дачный поселок. Все домики сейчас заняты военными. Мы идем по снежным улицам в политотдел. Путь нам показывает начальник клуба, встретивший нас на перроне. Его выслали встречать «дорогих и необыкновенных гостей», — как он выразился, здороваясь с нами.
В политотделе, маленькой дачке, очень тесно. Здесь нам надо дождаться машины, которая отвезет нас на позиции.
Грузовик подают очень скоро, и мы двигаемся в путь. Правда, путь наш был недолог, так как наши гостеприимные хозяева прежде всего решили накормить нас перед походом на передовую.
Обедали мы в землянке. Раньше мне казалось, что землянка — это что-то мрачное и холодное. Каково же было мое удивление, когда нас привели в чистую и теплую подземную квартиру с электричеством и радио!
Бойцы старались нас как можно усерднее угощать:
— Кушайте, кушайте. Мы знаем, гражданскому населению туговато приходится.
Дорога на передовую шла по Выборгскому шоссе. Всюду противотанковые рвы, проволочные заграждения, ряды окопов и траншей.
Много бойцов-лыжников.
Лес становился гуще, но всюду виднелись землянки и протоптанные между ними узкие тропы.
— А вот и командир полка идет нас встречать, — сказал капитан.
Из землянки вышел коренастый человек в накинутом на плечи белом нагольном тулупе. Живые глаза делали лицо майора молодым, но в черных волосах было много седины. Поздоровавшись с нами, он спросил Антонину Васильевну, собираемся ли мы у них ночевать или уедем в город с вечерним поездом. Узнав, что уехать должны обязательно вечером, он сказал:
— Тогда не будем терять времени и пойдемте прямо к артиллеристам. С них мы начнем знакомство с нашей дивизией. Прошу вас идти за мною.
Мы двинулись. Было тихо-тихо. Деревья стояли не шелохнувшись и ветви свисали под тяжестью снега. Кругом было белое и, казалось, безлюдное царство. Лишь дымки из землянок выдавали присутствие людей. Таким фронт мы себе не представляли.
— Ну вот и прибыли! — сказал майор, подходя к землянке. — Входите, входите, чтобы посмотреть, как живут наши служители «бога войны».
Мы вошли в просторную землянку. Нары. Одни бойцы спали, другие читали газеты. При нашем появлении все встали.
— Покажите нашим гостям пушки, — сказал майор артиллеристу очень маленького роста, — да объясните, чтобы девушки всё поняли.
Мы вышли из землянки. В нескольких шагах от нас стояли две пушки, так хорошо замаскированные сосновыми ветками, что мы их и не заметили в этом зеленом шалаше.
— До чего чисто! — ахали девушки при виде безукоризненной чистоты орудий.
Просто и толково объяснил нам боец устройство пушки и ее действие при выстреле.
— Теперь пойдемте к минометам, — предложил майор. Девушки благодарили артиллериста за объяснение.
— Не стоит, не стоит. Я очень рад старую профессию вспомнить. Я ведь учитель, — говорил нам на прощание артиллерист.
Бойцы показали нам миномет.
— Вот уж не скажешь, что это такое страшное оружие, — говорили ученицы.
— Ну, теперь мне хочется провести вас на наблюдательный пункт, — сказал майор. — Только плохо, что ваши пальто темные и будут выделяться на снегу. А потому больше пяти человек я с собой не возьму. Идите вереницей за мной, но на небольшом расстоянии друг от Друга.
Мне не пришлось идти на «НП». Туда пошли Антонина Васильевна и четыре девочки, а мы отправились в землянку автоматчиков.
Они только что вернулись из наряда и собирались отдыхать, но, когда мы вошли, нас буквально засыпали вопросами о Ленинграде.
Многие просили нас отвезти их семьям в Ленинград письма и посылочки: банки консервов, мешочки с сахаром. Девушки охотно согласились это сделать.
Наша беседа прервалась звуками выстрелов.
— Финские минометы, — сказал кто-то. Я очень забеспокоилась, зная, что наши на «НП».
— Не бойтесь. Ведь это же не бой. Майор укроет ваших девушек, уж будьте спокойны, — говорили мне.
Действительно, так и случилось.
— Нас обстреляли, — важно сказали мне девушки, подходя к нам.
— Мины стали ложиться близко, и майор велел нам прыгнуть в глубокую траншею. Галя туда скатилась кубарем.
— На дне была вода, но мы шли по траншее, не обращая на нее никакого внимания.
— А финнов мы так и не видали, но проволочные заграждения их ясно видели.
Девочки рассказывали наперебой. Они себя чувствовали в некотором роде героинями и на нас смотрели чуточку свысока, как на «тыловиков».
На обратном пути к землянке командира мы встретили группу разведчиков. Они шли на выполнение боевого задания.
— Какая выдержка! — восхищались школьницы.
Очень не хотелось нашим девушкам уезжать. Надо сказать, что молодые командиры и наши девочки старались убедить Антонину Васильевну, что можно отложить отъезд до утра, что «дома не очень будут беспокоиться».
Но мы были неумолимы и вернулись в город с вечерним поездом.
Так прошла наша поездка на фронт.