Водяной был одним из наиболее популярных образцов демонологии восточных славян. «Домовой, леший и водяной, – считал П.В. Иванов, – входят в общее представление злого духа, составляя только местные, так сказать, его разновидности». По словам Д.К. Зеленина, водяной – «название общеизвестного представителя нечистой силы, обитающего в водах».

«В водяных верят так же, как в свое собственное существование, – писал в конце XIX в. тамбовский краевед А.П. Звонков, – передают при этом целую массу „бывальщин”, „оказий” и „страхов”».

Поверья о водяном нашли отражение в различных фольклорных жанрах: в заговорах и пословицах, в былинах и сказках и, прежде всего, естественно, в бывальщинах и быличках – «оказиях и страхах», по терминологии А.П. Звонкова, т.е. в суеверных меморатах.

Образ водяного, подобно образу лешего, с которым у него много общего, преимущественно антропоморфный. Сходство этих двух демонических существ, их общность отмечается на основании народных поверий, целым рядом исследователей. Например, Вл. Даль писал о водяном в народном представлении следующее: «Это нагой старик, весь в тине, похожий обычаями своими на лешего, но он не оброс шерстью, не так назойлив и нередко даже с ним бранится». О внешнем сходстве этих двух «духов природы» говорил и А. Колчин: «Видам своим он (водяной. – Э.П.) подобен лешему, только шерсть на нем очень лохматая и белого цвета», подчеркивая далее, что «образом своей жизни он вполне подобен тоже лешему, только леший царствует в лесу, а водяной – в воде». О водяных, что они «отвратительного вида и смешиваются в народных поверьях с лешими», писал и Дм. Шеппинг. Близки и народные рассказы о происхождении водяных и леших: по одним из них – это дети чёрта, или Адама и Евы; по другим – осколки камней, которые бог, создавая мир, ударял один о другой; по третьим – заложные покойники или дети, проклятые родителями. Во всяком случае, представления о происхождении, самом существе и основных функциях этих мифических существ едины –. это духи природы, представители нечистой силы, враждебной человеку.

Чаще всего водяной в поверьях восточных славян изображался безобразным голым стариком – косматым, одутловатым, покрытым тиной, с большой бородой и зелеными волосами. В некоторых местах портрет водяного уточнялся деталями: лапы вместо рук, хвост, рога на голове, гусиные лапы и т.д.

Информаторы из Смоленской губернии утверждали, что водяной, которого якобы видели водолазы, похож на человека, но на ногах у него длинные пальцы, вместо рук лапы, на голове рога, сзади хвост, глаза горят как уголья.

П. Крупнов из Вологодской губернии сообщал, что, по представлениям местных крестьян, водяной – «мужик, очень широкий в плечах, с тонкими ногами. У него небольшие рога, тело покрыто чешуёй, хвост четверти три длиною, пальцы рук и ног очень длинные, с кривыми, крепкими ногтями, между пальцами перепонки». Близки к этим свидетельствам и зафиксированные у белорусов высказывания о нем и его внешнем виде. По сообщению Е.Г. Романова, образ водяного в представлениях белорусов имеет двойственный характер: это или «огромный старик с зелеными волосами и бородой из водорослей», или же «черное, обросшее волосами человекоподобное существо с рогами, хвостом и когтистыми лапами».

Водяной – хозяин водной стихии – морей, рек и озёр, он повелитель и покровитель рыб. Человеку он, как правило, враждебен: пугает и топит купающихся, разгоняет и выпускает из невода рыбу, разоряет плотины, затягивает в водную глубину свои жертвы. Даже там, где полагают, что водяные сжились с людьми и существенного зла им не приносят, всё же считают, что, «рассердясь за что-нибудь, водяной прорвет плотину или угонит рыбу», или же, «несмотря на всё свое благодушие, так расшалится, что испугает насмерть».

Согласно поверью, водяной покровительствовал, и то в исключительных случаях, лишь рыбакам, пчеловодам и мельникам. Недаром о последних ходили слухи, что они колдуны и знаются с нечистой силой. Рыбаки, пчеловоды и мельники часто приносили водяному жертвы – рыбу, лапти, щепотку табака, медовые соты и т.д.

Образ водяного – водяного дедушки, омутника, водяного или морского царя – в различных жанрах русского фольклора, в зависимости от специфики, функциональной направленности и поэтических особенностей того или иного жанра, предстает по-разному. Однако основные черты его повторяются, генетически восходят к одним и тем же предпосылкам и определяются общим древнейшим анимистическим представлением о всесильной, но часто коварной и злой водной стихии.

Известно, что восточные славяне, как и многие другие народы, обожествляли воду. Свидетельства об этом анимистическом культе неоднократно отмечались исследователями. Нет сомнения, что дошедшие до нас многочисленные запреты и обычаи, связанные с водой (бросание денег в море, источники и т.д.), а также рассказы о водяных и русалках восходят к этим дохристианским формам культа воды. На это обратил внимание уже Шеппинг в своем исследовании славянских мифов, подчеркивая, что представления о водяном «могут служить нам доказательством великого значения воды в религиозном быту нашего язычества». К этим далеким корням восходят дожившие до XX в., в настоящее же время почти окончательно исчезнувшие, представления о водяном как могущественном хозяине рек и озер и повелителе водного царства.

Примечательно, что о водяном русскими этнографами и фольклористами не только собрано значительно меньше повествовательного материала, чем о лешем, но что многие из них отмечают сбивчивость и неясность рассказов о нем. Об этом писал в своем известном исследовании о деревне Будогоще и её преданиях В.Н. Перетц. То же отмечал и Вл. Даль: «О водяном трудно собрать подробные сведения; один только мужик рассказывал мне о нем, как очевидец, другие большею частью только знали, что есть где-то и водяной, но бог весть где».

Тем не менее наличие веры в водяного постоянно свидетельствуется собирателями XIX – начала XX в.

Интересные сведения о поверьях и рассказах о водяном, его местопребывании, внешнем виде, повадках приводит корреспондент Костин из Орловской губернии, к сожалению, без текстов. Говоря о происхождении водяного, он помимо обычных сведений говорит о том, что в водяных «поделались фараоны», и даёт описание фараонов, совпадающее с образами народной резьбы: «Фараоны – голова человечья, передние руки есть, а вместо ног рыбий хвост». О фараонах упоминается и в рассказах о водяном, записанных во Владимирской губернии.

Любопытно, что образ водяного, казалось бы менее популярный в народе, встречается в большем количестве фольклорных жанров, чем лешего.

Хозяином водного царства, которого надо задобрить и который вправе претендовать на почет, уважение и дары, рисуется водяной в пословице: «Дедушка водяной – начальник над водой», «Со всякой новой мельницы водяной подать возьмёт». Как об опасном Недруге говорит о водяном заговор: мать в заклинании отводит от свое, го милого дитяти злого водяного и моргунью-русалку, человек обращается к силам небесным, чтобы нечистые духи «расскакался и разбежалися... восвояси – водяной в воду, а лесной в лес, под скрыпучее дерево». В «отсушке», назначена которой разлучить или рассорить любовников при помощи нечистой силы, рисуется черная река, по которой ездит «водяной с водяновкой, на одном челне они не сидят и в одно весло не гребут, одной думы не думают и совет не советуют». С просьбой об улове обращается к неведомых водным силам рыбак: «Вы эй, мои загонщики, вам кланяюсь до струи воды, до желта песка».

Водяного царя знает былина, образ его хорошо известен волшебной сказке.

В очерке «К былинам о Садко» Вс. Ф. Миллер указывает отличия образа былинного морского царя от образа водяного в народных поверьях «Наши русские водяные, – пишет он, повторяя характеристику водяного из «Поэтических воззрений славян на природу», – „с одутловатым брюхом и опухшим лицом”, живущие в омутах, особенно около мельниц, известные пьяницы, посещающие шинки, где пьянствуют и играют в кости (Аф., II, 237, 238), ворующие лошадей и коров и топящие людей, совершенно отличны от былинного морского царя». Однако если рассмотреть те эпизоды в былине, которые связаны с морским царем, и аналогичные эпизоды бывальщин и быличек, то станет очевидным, что разница не так-то велика и вряд ли даёт основания для утверждения о нерусском генезисе былинного образа морского царя.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что водяной в поверьях и рассказах, как и в былинах, нередко изображается именно царем. Например, в Тамбовской губернии записан рассказ о том, как водяной «дозором обходит свое царство», перегоняет рыб по своему усмотрению, на зиму уводит «в свое подземное жилище». В Тульской губернии были известны поверья, что «водяной – главный хозяин, царь в воде». Аналогичные свидетельства отмечены и в известных обобщающих трудах А.Н. Афанасьева, Д.К. Зеленина и Е.Г. Кагарова. Неоднократно в рассказах о водяном упоминаются его палаты, его жены и многочисленные дочери – злые красавицы, подвластные ему русалки и меньшие водяные. Царем над водой и рыбой изображается водяной и в поверьях белорусов.

В Смоленской губернии записаны поверья, что водяной царь живёт в морской пучине на дне, в хрустальном дворце. Он любит повеселиться, для чего утонувших людей-музыкантов сзывает в свой хрустальный дворец, где они начинают играть, а водяной царь пляшет под их музыку, «несмотря на свои более чем почтенные годы». Комнаты дворца водяного царя наполнены золотом, которое упало на морское дно вместе с потонувшими кораблями.

Аналогичны и поверья Орловской губернии: «Водяное царство в океан-море, на его дне дворец морской. Он сделан водяным из стекла, золота, серебра и драгоценных камней. Во дворце находится камень-самоцвет, который освещает дно морское ярче солнца».

Водяной. Лубок середины XIX в.

В записях из Калужской губернии «водяной дедушка живёт в хрустальных палатах».

Морской (или водяной, поддонный) царь встречается в былине о Садко в двух, незначительно варьирующихся в исполнении разных сказителей эпизодах: 1) он внезапно появляется перед Садко, привлечённый его игрой, и награждает его за игру; 2) по его принуждению Садко опускается на морское дно, где разрешает спор царя и царицы, играет на гуслях, царь пляшет под его игру, сватает ему невесту. Первый эпизод не только не противоречит народным поверьям, как утверждал Вс.Ф. Миллер, но явно близок, вернее, даже обусловлен ими. Р.С. Липец справедливо указывает, что игра Садко на гуслях связана с обрядами, имевшими цель снискать расположение водяного хозяина, и приводит в доказательство этого обычай поморок петь на море. Известен обычай северян сказыванием былин усмирять разбушевавшуюся водную стихию. О таких случаях из своей сказительской практики сравнительно недавно, в 30-х годах нашего века, любили полусерьезно, полушутя рассказывать беломорский рыбак сказочник М.М. Коргуев и пудожский сказитель Ф.Л. Конашков. Последний говорил автору этой книги, что мерный ритм былин воздействовал и на воздушную стихию, и самолет, на котором он летел из Пудоги в Петрозаводск, якобы перестало качать, когда он затянул старинку. Очевидно, с поверьями о воздействии на силы природы ритмического сказывания или пения связана и былинная концовка: «Синему морю на ти́шину, добрым людям на послушанье».

Братья Б. и Ю. Соколовы в начале века записали в Белозерье быличку о том, как сын мельника игрой на балалайке привлекал «подводную барышню». В несколько литературной по своему характеру бывальщине о Марине-русалке, записанной Д.Н. Садовниковым в Самарском крае, водяной заставляет утопленника играть ему на бандуре.

Рассказы о музыканте, игравшем водяному, обычно связаны, как и в былине, с эпизодом опускания его в подводное царство. При этом, как правило, рисуются роскошные палаты водяного, иногда белокаменные, его дворец – «изумрудный дворец» в бывальщине о Марине-русалке. Иногда жилище водяного, как и жилище лешего, изображается по подобию крестьянской избы. Кстати, таким оно представлено и в одном из вариантов былины:

Неудивительно, что во время пляски этот окрестьяненный морской царь «полами бьет и шубой машет».

В рассказах о пребывании человека на морском дне водяной тоже изображается как рыбный царь, в них, как и в былинах, упоминаются русалки – его жены и дочери. Опускание Садко на морское дно мотивируется в былине тем, что морской царь гневается на него за то, что тот ни разу не платил ему дани. Мотив дани, обязательных приношений водяному, известен в промысловом фольклоре, он неоднократно отмечался этнографами как характерный обычай рыбаков, пчеловодов и мельников. Жизнеспособность этого обычая (принесение жертв водяному, «кормление» его, плата за улов или купанье) упоминают буквально все собиратели, работавшие в прибрежных поселениях восточных славян. Обычай этот был везде одинаков и разнился только в деталях. В одних местах умилостивительные дары приносились весной, в других – осенью, в третьих они связывались с постройкой плотины или мельницы или с началом рыболовецкого сезона. Водяному бросали первую пойманную рыбу или часть улова, кидали в воду табак, масло или мед, приносили в жертву бараньи головы, петуха, дохлых животных, даже живых лошадей. Возлияния эти и приношения часто сопровождались заклинаниями: «На тебе, водяной, табаку, давай мне рыбку», или: «Вот тебе, дедушка, гостинец на новоселье, люби да жалуй нашу семью» .

По свидетельству одного из корреспондентов Тенишева, в Новгородской губернии в конце XIX в. при постройке мельницы под водяное колесо бросали шило, мыло, голову петуха. В Вологодской губернии рыбаки, с целью задобрить водяного, бросали в воду худой сапог с портянкой: «На тебе, чёрт, обутку, загоняй рыбу».В Орловской губернии записан рассказ о мельнике, который дружил с водяным, лил ему в омут водку, бросал крошки. Цель умилостивительной жертвы водяному – отвести его гнев, обезопасить себя от его коварства, обеспечить его благосклонность и милость. Ибо водяной, как отмечал А. Колчин, «хорош только с тем, кто его обожает да приносит ему в жертву животных и плоды» .

Этим же мотивируется необходимость дани морскому царю и в былине. Почти во всех вариантах былины о Садко об этом говорится как о чем-то само собой разумеющемся, не могущем вызвать удивление или остаться непонятным слушателям:

Эпизод опускания музыканта на дно связан с мотивом пляски морского царя под его игру, В прозаическом пересказе былины, записанном А.М. Астаховой, говорится: «Морской царь и заплясал в море. Много праведных тонет в море». Пляска морского царя всегда вызывает бурю, волнение морей и рек, гибель кораблей. «Поддонный царь распотешился – сине море всколыбалося». В былине, записанной от М.С. Крюковой, описывается пляска морского царя, его русалочек и скоморохов, отчего «разыгрались беломорские погодушки». Этот мотив бури, вызванной пляской морского царя или водяного, известен и народным поверьям. А.Н. Афанасьев, например, отмечает его как общераспространенный. «Известно, – пишет он, – что волнение рек и моря русское предание объясняет пляской водяных». Е.Г. Кагаров упоминает о том, что водяной «производит бурю, топит людей и корабли». В поэтическом рассказе С.В. Максимова также говорится о том, как «разыгрался и разбушевался однажды водяной». Рассказы о пиршествах, свадьбах и безобразиях водяного, которые вызывают бури, губят людей, упоминаются в материалах Этнографического бюро Тенишева.

Итак, все мотивы, связанные в былине с образом морского царя, известны и народным поверьям. Былички и бывальщины о водяном говорят и о его жене водянихе, и о подвластных ему русалках и слугах, описывают его палаты в подводном царстве. Поскольку в былине нет портрета водяного царя. трудно решить, так ли уж он отличается от безобразного, опутанного тиной голого старика водяного, как утверждал Вс. Миллер. Сказители ограничиваются тем, что в лучшем случае говорят об испуге Садко при виде морского царя, чаще же всего только констатируют появление последнего: «Кабы из моря водян-царь подымается», или: «Вдруг появился водяной царь, затащил в свои палаты»; «Ай как тут вышел царь водяной топерь из озера».

Таким образом, все мотивы былины: внезапная встреча (один из самых распространенных мотивов быличек о всех демонических существах), опускание в подводное царство (распространены рассказы о мельниках, ходящих ночевать на дно озера, о музыкантах, играющих подводным чертям, и т.д.), награды водяного царя (уловом, удачей в пчеловодстве и т.д.), пляски водяного, даже описания палат и дочерей водяного царя, женитьбы героя в подводном царстве – отнюдь не являются достоянием только былин, а известны в устной прозе, в частности, быличкам и бывальщинам. Мотивы эти, несомненно, к моменту формирования былины о Садко были широко распространены в озёрной Новгородской Руси и легли в основу эпической песни. На дальнейшем историческом пути былины образ морского паря в рассказе о музыканте, заслужившем его внимание искусной игрой, поддерживался и расцвечивался суеверными рассказами, а также воздействием тех волшебных сказок, которые использовали те же элементы народных поверий. Последнее тем более вероятно, что по существу своему, по характеру соотношения с действительностью, по системе образов былина о Садко – одна из самых «сказочных» былин русского эпоса.

Образ водяного царя в волшебных сказках во многом аналогичен образу Кощея или старика «сам с ноготь, борода с локоть», т.е. является воплощением враждебной положительному герою темной силы сказочного царства.

В сказке, за редким исключением, так же как и в былине, нет словесного портрета царя – водяного дедушки. Только сказочник И.Ф. Ковалев со свойственной ему обстоятельностью в сказке «Чудо морское – зверь лесной» рисует «страшное мохнатое чудо: ноги мохнаты, а на них были копыты», а в другой сказке говорит, что водяной – «старик с большой седой бородой, а нос был у него чугунный». Портрет этот, возможно, навеян не только поверьями, широко распространенными на родине И.Ф. Ковалева, но и лубочной картинкой, возникшей на основе заметки «Санкт-Петербургских ведомостей» 1739 г.; на ней изображен «водяной дедушка», якобы пойманный рыбаками у «островов Гишпании» – «водяной мужик», «монструм», «безобразный человек, покрытый шерстью»; там же изображено и длинноносое '«чудо лесное, поймано весною»

Как правило, портрета водяного царя в сказке нет. Образ этот чаще всего связан с сюжетом «Чудесное бегство» («Указатель» Аарне-Томпсона, № 313). Связь его с водной стихией в русских сказках особенно не подчеркивается. Обнаруживается она только в том, что водяной схватывает свою жертву – царя или купца – в тот момент, когда он пьет из ручья или колодца, или в том, что герой настигает дочь водяного царя при купании.

В волшебной сказке водяной фигурирует в эпизоде встречи с героем, от которого требует заслуженной благодарности, жертвы, в законности которой ни герой и его жена, ни сказочник и его слушатели не сомневаются. Водяной дедушка заключает договор, в силу которого купец или царь должен отдать ему своего сына. Кроме того, водяной – отец красавицы, которой добивается младший герой и которая помогает ему, как Чернава или дочь поддонного царя в былине беломорского сказителя Л. Крюкова, бежать из-под власти водяного царя и вернуться на родину. Водяной дедушка задаёт герою невыполнимые задачи, гонится за ним и своей дочерью во время их полного чудесных превращений бегства. Однако герои сказки, как и герои былины, всегда одерживают над ним верх. Эта обязательная победа человека над демоническим существом отличает сказку и былину от былички и бывальщины с их склонностью к трагическому исходу столкновения человека с существами потустороннего мира.

Черты духа природы, в которого верят, в сказке совершенно утеряны. Водяной в ней, так же как Кощей, как Баба-яга, как Лихо Одноглазое – фантастический персонаж, наличие которого естественно для мира сказки. Ни сказочник, ни его слушатели не допускают возможности увидеть этого сказочного водяного дедушку в своей реке, стать его жертвой, войти с ним в соглашение. Он страшен, но самая природа этого страха иная, чем вызванного быличкой о действительной встрече с водяным или лешим. Вместе с тем несколько схематичный сказочный образ водяного дедушки несомненно опирается на живую и общеизвестную традицию несказочной прозы и поэтому не нуждается в детальной экспозиции.

В своей установке на вымысел или на правду былина и сказка в данном случае однородны или, по крайней мере, однотипны. И в том, и в другом случае вопрос достоверности не возникает, он не существенен. Морской царь фигурирует как естественный персонаж, существование которого в том мире, с котором живёт герой, столь же натурально, как появление на дне морском Николы Можайского, как женитьба героя на Чернаве или на дочери водяного царя, обладающей колдовскими чарами, как чудесные превращения при бегстве. Былина о Садко – былина-сказка, и живёт она по законам сказочного мира.

Образ поверья входит в другую повествовательную систему и в связи с этим видоизменяется: становятся иными его интерпретация рассказчиком и восприятие слушателями, несмотря на совпадение основного рисунка образа и отдельных повествовательных мотивов.

Образ морского и лесного чуда на лубочной картинке ближе к быличкам и бывальщинам, чем к былине и сказке, так как на ней дано изображение якобы действительно пойманного страшного, удивительного существа, «монструма», связь которого с потусторонним миром не исключена.

В сказке и былине образ водяного является второстепенным, он не несет основную фабульную нагрузку. Это сказка о Марфе-царевне, об Иване-купеческом сыне, о Настасье Прекрасной, но не о водяном. Это былина о Садко-гусляре или Садко-купце новгородском, но не о морском царе. В отличие от них, в быличках и бывальщинах, особенно тесно связанных с поверьями, водяной – основной персонаж повествования. Он интересен и страшен прежде всего тем, что он – жилец потустороннего мира. Смысл повествования состоит в рассказе о столкновении человека с этим миром. Отличается образ водяного в несказочной прозе от образа его в сказке и былине не тем, что он менее изящен и галантен, как считал В.Ф. Миллер, а тем, что в него верят. В отличие от былины и сказки, быличка и бывальщина – рассказ о действительном, притом страшном и необъяснимом происшествии. Мотивы и образы быличек и бывальщин и их установка на «правду» едины. Главное их отличие друг от друга заключается не в характере информации, а в её архитектонике.

Основные сюжеты бывальщины о водяном следующие: мельник ловит водяного в облике рыбы, последний откупается от него; дьячок спасается от водяного, закричав как петух; музыкант играет водяному; водяной находит деньги для бедняка; охотник убивает водяного; солдат бьет водяного; девушки призывают водяного на беседу; водяной выпрашивает дровни, чтобы перевезти свое имущество; мужики помогают водяному прогнать чужого омутника; утопленница становится женой водяного; парень, нырнув, попадает в палаты водяного; водяной даёт поручение деревенским ребятам; с водяным заключают договор и т.д.

Перечень этот далеко не исчерпывает сюжеты бывальщин, связанных с водяным. Однако при всем разнообразии сюжетов, они сводятся к нескольким типологическим ситуациям, общим и для бывальщин о лешем: герой видит водяного, по своей вине или оплошности он подвергается опасности, иногда при помощи своей хитрости и находчивости всё же спасается; герой входит в договорные отношения с водяным, опускается на дно, живёт в подводном царстве, благополучно возвращается. Все эти ситуации присущи также сказкам и былинам, связанным с этим образом. Быличка же знает только первые три момента: встречу, опасность, избавление или гибель. Договор с потусторонней силой, пребывание в неземном мире уже выходят за пределы мемората. Это ситуации, противоречащие самой сути рассказа о лично пережитом.

Таким образом, бывальщина, очень близкая по существу к быличке, разделяющая, как правило, с ней основную установку на достоверность рассказа, всё же, теряя качество свидетельского показания, приближается к сказке и былине.

Мы имеем сравнительно небольшое количество точных записей бывальщин о водяном, а не схематических их пересказов, ещё меньше зафиксировано текстов быличек. Большей частью собиратели ограничиваются информацией, что в той или другой местности (деревне, уезде, губернии) «считают, верят, полагают, утверждают, что...», т.е. сообщаются те самые былички, не меморат, а обобщенное поверье. Объясняется это самым существом быличек, их неоформленностью в стабильный текст, или вернее несущественностью этой формы в сознании рассказчика и его слушателей даже тогда, когда рассказчик неоднократно именно так, а не иначе рассказывает о своей встрече с нечистой силой. Отсюда и возможность коллективного рассказа, о котором упоминают собиратели, когда каждый из присутствующих приводит черты, дорисовывающие образ на основании личного опыта или рассказов, услышанных от других. Даже записи рассказов о водяном такого опытного собирателя, как П.Г. Богатырёв, очевидно, не зафиксированы в их естественном бытовании, а сообщены в ответ на его вопросы.(«Слыхали про водяного. Это у нас старик-та видал»). Корреспондент Тенишева из Саратовской губернии ограничивается, например, следующей информацией: «Про водяного народ говорит, что он живёт в омутах и в особенности под мельничными колесами». Типичные былички были записаны С. Староверовым в Вологодской губернии от крестьянина Леонтия Никитича, который якобы сам видел водяного и спасся от него молитвой: «Сам черный, вид его наподобие человека, но только глаза красные, большие – с ладонь, нос – как сапог, не меньше». Другой раз того же Леонтия Никитича водяной схватил за руку, отчего «остался след пятерни». И на этот раз он «отмолился». В Пензенской губернии был даже записан рассказ утопленника, которого откачали, о якобы виденном им подводном царстве, о золотых хоромах водяного, который «ростом сажени полторы, косы на голове по аршину длины, борода длинная, седая».

Эпизоды о водяном в разных фольклорных жанрах (быличка, бывальщина, сказка, былина) показывают, как в зависимости от функциональной направленности повествования в корне меняется единый по своему генезису материал, единый по существу образ, эволюционирующий от народного верования к игре народной фантазии. Процесс этот в основе своей определяется народным мировоззрением, утерей веры в реальность потустороннего мира.

Конечно, следует в данном случае учитывать, что «не исключается возможность переходных форм» и согласиться с Р.Р. Гельгардтом, что «реальность вполне четких границ, всегда отделяющих друг от друга произведения фольклора разных повествовательных жанров, сомнительная». Однако разница основной тенденции в преподнесении и восприятии одного и того же образа и связанных с ним мотивов в разных жанрах несомненна. Именно она определяет особенность образа водяного в быличке и заговоре, бывальщине и пословице, в эпосе и сказке.