ГЛАВА ПЕРВАЯ

Подготовка к конференции шла полным ходом.

Серго Орджоникидзе приехал из Баку в Питер. Побывал на Путиловском, на «Фениксе», «Лесснере», на Балтийском судостроительном, на «Коппеле», «Гоф-марке»… Концы-то какие: с Петергофского шоссе на Полюстровскую набережную, с Сампсониевского – на Кожевенные линии. Ни дня, ни ночи. Ни поесть, ни поспать. Зато среди питерских рабочих еще раз удостоверился: опасения, что Столыпину удалось задавить революционное движение, преувеличены.

Издалека казалось: аресты за арестами сломили организацию. Охранка громила районные комитеты, городской комитет, пятнадцать массовых арестов за три года в одном только Петербурге. А они проводят митинги, массовки, даже небольшие демонстрации. Печатают на гектографах листовки. Живы! Как и в Киеве, Ростове, Баку, – живы! На всех крупнейших заводах и фабриках действуют социал-демократические группы. И как никогда прежде, остра потребность в едином партийном центре. Оказывается, питерцы сами, еще не зная о предстоящем приезде посланцев Ленина, думали взяться за создание такого российского практического центра.

Серго ждал в Питере Семена, они договорились об этом заранее. Но Семен засел где-то на Урале. Прислал подробное письмо: все – за общепартийную конференцию, и, чтобы быстрее подготовить ее, считают необходимым создание российского центра. Будто сговорились с питерцами. Молодцы!..

Наконец однажды ночью в квартиру, где на несколько часов нашел приют Серго (он менял квартиры каждые сутки), заявился Семен. Это была их первая встреча после отъезда из Парижа.

– Как рад тебя видеть! Ты даже не представляешь, как рад!

– И я не меньше! – обнял его Семен. – Что пишут тебе оттуда?

– Ну их к чертовой матери! Ни слова! А тебе?

– И я им письмо за письмом, как камни в колодец, – сердито махнул тот рукой. – И совет нужен, и с голоду бы подох, если бы не старые друзья. Ну да ладно, рассказывай…

Каждый поведал о своем: где побывал за эти месяцы, что успел.

– Сдвинули воз, – удовлетворенно проговорил Орджоникидзе. – Пошло дело. – И снова вернулся к наболевшему: – Не возьму в толк, почему Заграничная организационная комиссия так ведет себя?

– Уже одно это подтверждает: надо создавать

Российскую коллегию, – отозвался Семен. – На ЗОК надежды мало.

Следующим вечером они отправились к фабрике «Торнтон». Неподалеку от нее, на правом берегу Невы, собрались представители социал-демократических районных комитетов Питера. Разговор пошел о налаживании техники, об острой нужде в нелегальной литературе, особенно в «Рабочей газете» и «Социал-Демократе». Потом подступили к главному: кто будет представлять столицу на конференции. Предложили делегатом Воробьева. Серго уже слышал о нем – рабочий-металлист, участвовал еще в Обуховской обороне, хорошо проявил себя и в пятом году. Стойкий большевик-ленинец.

– А кого пошлете в коллегию по подготовке конференции?

– Его же и в коллегию.

Ночью Серго обсудил с Семеном план действия. В самое ближайшее время должна быть создана коллегия, или, иными словами, Российская организационная комиссия (РОК), – о ней шла речь еще в Париже и даже раньше, в Лонжюмо, в разговоре с Владимиром Ильичем. В РОК войдут представители местных комитетов.

– Где нам всем собраться? Вот загвоздка… И в Питере опасно, и в Москве охранка зверствует…

– Я стою за Баку, – сказал Серго. – Город пролетарский, разноплеменный. Бакинцы – парни боевые, все обеспечат.

– Далековато. Сколько денег понадобится на до^ рогу! А эти прохвосты…

– Придется наскрести. – Серго вынул бумажник. – Вот у меня.

– А вот мои. Не густо.

– Знаешь, как у нас на Кавказе говорят? Для голодного и соль с перцем – хорошая еда. Продержимся. Поделимся с товарищами, а они с нами поделятся. Давай так: ты заканчивай дела в Питере, а я с первым же поездом выеду в Баку, чтобы там все подготовить. По дороге сделаю остановку в Ростове. Мне сообщили, что туда заявился вояжер от Троцкого и примиренцев, пытается внести смуту в умы. – Орджоникидзе начал складывать вещи в саквояж. – Воробьеву дашь адрес моего брата Николая. На всякий случай вот еще две явки. А с тобой мы встретимся в Балаханах.

Они обнялись.

ИЗ ЗАПИСКИ НАЧАЛЬНИКА ПЕТЕРБУРГСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Полковник фон Коттен

…По полученным агентурным сведениям делегатом от столичной организации РСДРП на предстоящую общепартийную конференцию намечен крестьянин Тверской губернии, Кашинского уезда, Кесовской волости, деревни Фролово Василий Михайлов Цаплин (партийная кличка «Воробьев»), работник Обуховского завода… Докладывая об изложенном Вашему Превосходительству, имею честь присовокупить, что намеченный делегат Василий Цаплин состоит под наблюдением Отделения под кличкой «Нижний».

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

16-го сентября. Пятница

В 9½ отправился с четырьмя дочерьми на 4-й бастион, парк которого очень украсился за последние два года. Осмотрел панораму «Севастополь», привезенную недавно из Петербурга. Оттуда заехал в музей обороны, кот. значительно заполнился со времени последнего посещения нашего. Вернулся на яхту в 11½. День стоял чудный и тихий. В 4 ч. съехал с Ольгой и Татьяной. У Графской пристани пропустил более моторов, пришедших из Петербурга – русских и иностранных. Затем прошел в Морское Собрание. Народа там было страсть. После обхода всех, было взаимное питие здоровья и потом чая. Вернулся на яхту в 5½ час. За обедом играли балалаечники. Вечером кости.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Эхо киевских выстрелов еще не угасло. Кто же убил Столыпина: революционеры или охранники?

«Действительно, все здесь так запутано, что трудно разобраться в истине и выяснить, кто виноват», – писала газета «Новое время».

Царь, вынужденный согласиться с настойчивым советом нового председателя совета министров Коковцова, назначил наконец для проведения официального расследования сенатора Трусевича. Коковцов посчитал эту фигуру самой подходящей: сенатор был вне сферы влияния министерства внутренних дел, а в то же время досконально знал все департаментские уловки. Немаловажным выглядело для премьера и то, что Трусевич с преклонением относился к бывшему своему шефу, и можно было не сомневаться, что уж он-то постарается вытащить на поверхность упрятанные в воду концы столь запутанного клубка.

Еще не ознакомившись с документами следствия, а лишь собрав сообщения газет, Максимилиан Иванович Трусевич склонился к мысли, что чины охраны замешаны в покушении. Ко всему прочему он не терпел генерала Курлова – в свое время тот немало постарался, чтобы Трусевич освободил для него директорское кресло в департаменте полиции.

Докапываться до истины надо было на месте. Но как ни поспешал сенатор, в Киев он прибыл к шапочному разбору: злоумышленника уже казнили. Кто-кто, а Трусевич знал, с приведением в исполнение смертных приговоров торопятся тогда, когда хотят скрыть правду. Каляева держали живым после суда три месяца, других террористов – по полгода и долее: естественно, если надобно еще что-либо прояснить или выставить самих осужденных в качестве свидетелей. Под страхом неотвратимо приближающейся казни у многих сдавали нервы, даже у тех, кто держался на суде героями. Каляев – тот выдержал: «Не считаю для себя возможным просить о помиловании…» Богров был куда слабее, он мог бы многое прояснить. Не потому ли и поторопились убрать его столь быстро?

– На каком основании террорист был казнен буквально на второй день после вынесения приговора? – задал сенатор вопрос тотчас по прибытии в Киев.

– На основании распоряжения Столыпина, – не растерялся вице-губернатор.

– Позвольте, но сам Петр Аркадьевич, а затем и его родные просили помиловать злоумышленника!

– Вы, ваше превосходительство, запамятовали, по всей видимости, распоряжение министра внутренних дел Столыпина от тысяча девятьсот шестого года: неукоснительно приводить в исполнение приговоры военно-полевых и военно-окружных судов не позднее, чем через двадцать четыре часа, – терпеливо разъяснил вице-губернатор. – Грешны, позадержались на лишние сутки.

Продолжать препирательство было бесполезно: Богрова не воскресишь. Но Трусевич был наделен чрезвычайными полномочиями – он мог расследовать действия всех лиц из охраны царя в Киеве. В распутывании сложных интриг он был профессионалом. Итак: Курлов, Веригин, Додаков и Кулябко. Кто из них?..

У Веригина в Киеве власти было меньше, чем у остальных: департаментский чиновник, присутствовавший при сем. Додаков?.. Максимилиан Иванович помнил, какими милостями осыпал Столыпин молодого жандармского офицера, как быстро поднял его в чинах и продвинул вверх. Но как гласит мудрая пословица: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Людей, подобных Додакову, сенатор нередко встречал на жизненном пути. Чем выше поднимался сам, тем их становилось вокруг все больше – теснили на ступеньках. Без железной хватки, точного расчета не удержишься, а принцип один: цель оправдывает средства. Но почему Додаков вдруг решил столкнуть своего патрона? Лишь в том случае, если нашел более надежную опору. Есть над чем подумать… Однако полковник оказался исключенным из круга лиц, на которых простиралась власть сенатора: распоряжением дворцового коменданта Дедюлина он был отозван в Царское Село для исполнения обязанностей. Государь пребывает в Крыму. Зачем же такая поспешность с отъездом Додакова в Петербург? Ответ прост: новый покровитель полковника – флигель-адъютант Дедюлин. Так высоко Трусевич не намеревался заносить свой кулак.

Оставались Кулябко и Курлов. Бывший начальник Киевского охранного отделения – родственник Додакова, и за этим тоже могло что-то скрываться. Но Максимилиан Иванович помнил Кулябку еще со времени своей службы в департаменте. Этот – дурак дураком. Таких используют «втемную», а потом подставляют под удар. Значит, Курлов?..

Трусевич не позволил себе увлечься заманчивой версией. Он обратился к протоколам допросов и собственноручным показаниям террориста. Даже если судить лишь по этим свидетельствам, юноша был неврастеником. Подобые личности способны на любые сумасбродные поступки, вплоть до самоубийства и даже убийства. Но действуют они всегда под влиянием момента: в сию минуту готовы, а в следующую уже не хватит духа. Однако Богров пробивался к своей цели настойчиво, день за днем. Кто поддерживал в нем огонь? Бывшие сотоварищи-анархисты, потребовавшие оправдаться «делом»?.. Возможно… Но если даже судить по последнему, от десятого сентября, протоколу допроса, сотоварищи встречались с Богровым всего два-три раза, да и за много дней до происшествия в Городском театре. А вот Кулябко и Курлов – эти держали его мертвой хваткой, не давая передышки ни на сутки. И все же почему именно Столыпин? Не государь, не Кассо, Коковцов или другой сановник, а именно министр внутренних дел?.. Вот какой вопрос надо было бы поставить перед самим убийцей!.. Оставалось же искать косвенные улики.

Прежде чем пригласить для беседы Курлова, Трусевич собрал разнообразные сведения о товарище министра и в ряду их наткнулся на весьма любопытный факт: генерал весь в долгах. Последний проигрыш, «долг чести», он обязался вернуть не позже рождественского поста. Где он рассчитывал добыть такую сумму?

В ближнем окружении Курлова все знали о пристрастии его к картам и вряд ли кто вознамерится ссудить ему большие деньги. Так, может статься, генерал польстился на министерский фонд – на три миллиона, коими Петр Аркадьевич, как и его предшественники, распоряжался бесконтрольно, а стало быть, мог распорядиться и последователь?.. Последователь? Неужели эта мелкая, трусливая душонка могла возмечтать о министерском жезле?..

Сенатор назначил генералу время встречи.

Вот какие игры устраивает судьба! Три года назад Павел Григорьевич первым сообщил директору департамента об его отставке – с холодной, любезно-беспощадной улыбкой. Запомнил посеревшее лицо Трусевича. А теперь сам, как нашкодивший пес, отводит в сторону глаза и чувствует, как трепещет, трепещет в груди… Трусевич не пощадит.

Но зачем начали копать? Чтобы успокоить общественное мнение? Павлу Григорьевичу всегда было наплевать на «мнение» этой бесформенной, бесхребетной «общественности», представлявшейся в его воображении серым студенистым душеотворотным рисовым отваром. Вспомнить хотя бы минскую бойню. Как взволновалась тогда общественность! Ну и что? Тьфу на нее – и растереть подошвой. Генералу важно лишь то, о чем говорят наверху. И чего желают там. Ведь кажется расслышал, понял. Сам Дедюлин… Или не так понял?..

Трусевич не скрывал своей цели:

– Моя задача, Павел Григорьевич, выяснить все обстоятельства сего дела, исходя из мысли о предумышленном убийстве. Факт преступления сам по себе весьма прост. Но эта простота как раз и удивительна. И кто направил на незабвенного Петра Аркадьевича руку убийцы?

Взгляд сенатора, скорбный и немигающий, был неотступен. Взгляд питона, завороживающего свою жертву.

– Проследим последовательно, – рассуждая вслух и как бы приглашая к участию в плетении своей паутины, повел беседу Максимилиан Иванович. – Ни у ваших помощников, ни у вас, Павел Григорьевич, не возникло никаких сомнений в достоверности первых сообщений Богрова о пресловутых Николае Яковлевиче и девице-соучастнице, хотя вся эта версия шита белыми нитками: почему злоумышленники обратились за содействием не к надежным своим сотоварищам, коих в Киеве пруд пруди, а к сему юнцу, давным-давно отошедшему от сообщества, да к тому еще и заподозренному в связях с охраной? Первый вопрос.

Он погладил ладонью, словно повел по шерсти, обложку пухлого тома следственного «дела».

– Далее. Почему ваши помощники или вы сами, Павел Григорьевич, не потребовали срочной разработки сведений об указанных злоумышленниках ни от заведующего заграничной агентурой, ни от особого отдела департамента полиции? Вопрос второй.

Теперь он повел ладонью как бы против шерсти.

– Почему, вопреки прямому требованию закона, вы не распорядились о надлежащем дознании и не сообщили о явном преступлении – приготовлении к убийству – судебным властям, как того требуют соответствующие статьи Уложения о наказаниях и статьи Установлений? – Трусевич перечислил все шесть таких статей. – Вопрос третий. Далее. Почему вы, Павел Григорьевич, вступив в переговоры с Богровым, судя по его версии вошедшим в состав преступного сообщества, допустили его содействие приезду в Киев лиц, приготовлявших покушение, и даже разрешили предоставить им квартиру, а не приняли мер к немедленному задержанию преступников? Вопрос четвертый.

Сенатор поглаживал папку, будто ласкал любимое дитя.

– Почему вы и ваши помощники дали возможность Богрову выполнять поручения злоумышленников по собиранию необходимых для их замысла сведений и с этой целью допустили юношу и в Купеческий сад, и в Городской театр, доступ в кои был строго ограничен? Вопрос пятый. И наконец, вопрос шестой: почему, в нарушение всех инструкций, прежде всего –

«Инструкции по ведению внутреннего наблюдения» и «Инструкции об организации охраны высочайших особ», согласно коим по двум наиважнейшим параграфам сей Мордко Гершкович, в прошлом анархист, ни в коем разе не должен был быть подпущен на пушечный выстрел к местопребыванию государя императора, вы лично, Павел Григорьевич, не только собственноручно выписали Богрову пригласительные билеты, но и затем не озаботились учредить за самим осведомителем неотступный надзор?

Трусевич перестал гладить папку, лишь глухо пробарабанил по ней пальцами.

– Таким образом, еще и не выслушав ваших ответов на поставленные мною вопросы, я все же осмеливаюсь сделать предварительные выводы: лишь благодаря вам, милостивый государь Павел Григорьевич, и вашим помощникам Богрову были созданы исключительные условия для осуществления его преступного замысла. Даже не услышав ваших ответов, а лишь по совокупности данных означенного дела, я мог бы предъявить вам обвинения или в бездействии власти, или, в самом малом случае, в превышении предоставленной вам власти.

Курлов, еще полминуты назад почувствовавший себя проглоченным и разжеванным, в момент воспрянул духом: «Только-то и всего!.. О, господи!..»

Но сенатор тягуче-монотонным голосом вновь медленно вернул его к прежнему состоянию безысходности:

– Однако отправной точкой для ответов на все поставленные мною вопросы могла быть несуразная мысль о том, что вы, генерал, – совершеннейший профан в деле охраны, в жандармской и полицейской службе, чего я, исходя из соображений о вашем многолетнем преуспеянии на сем поприще, высоких постах и наградах, коими вы удостоены, предположить не осмеливаюсь. Напротив. Вы – товарищ министра и командир корпуса жандармов – не новичок и не профан. Посему не буду от вас скрывать, что окончательные результаты расследования могут понудить меня, Павел Григорьевич, и к обвинению вас в прямом соучастии в убийстве Столыпина.

В медлительно-тягучем голосе сенатора звучала скорбь.

– Каким бы ни оказался результат расследования, в любом случае я вынужден буду настаивать на возбуждении против вас уголовного преследования.

Максимилиан Иванович тяжело поднялся с кресла, обеими руками снял с сукна так и не раскрытый том «дела» и взгромоздил его сверху на усеченный прямоугольный столб таких же папок. Сооружение это походило на кирпичную кладку стены каземата. Курлову почудилось, что это не тома «дела» Богрова, а его собственное «дело».

Коль поднялся сенатор, Курлову тоже следовало бы встать. Но у него не было сил – будто приплющило к креслу. Трусевич же, сложив на животе руки и, как китайский болванчик, покачивая головой, прежним тоном продолжил:

– Хочу быть предельно откровенным с вами, Павел Григорьевич: результатом судебного разбирательства, предполагаю, может быть приговор такой же, если не более строгий, как в отношении Александра Александровича Лопухина – да разве сравнить его проступок с вашим?

«Лопухина!.. Пять лет каторжных работ!.. Бывший директор департамента, предшественник Трусевича, раскрыл имя Азефа, за это и поплатился. А я… О, господи!..»

– Без обиняков скажу: Владимир Николаевич Коковцов полностью разделяет высказанные мною соображения. Ибо, согласитесь сами, Павел Григорьевич, если правительство позволит себе устраниться от расследования, у общественности смогут возникнуть подозрения о причастности к киевской драме не только охранной службы, но и… – Сенатор оборвал фразу и неожиданно, будто выстрелив, закончил: – Кстати, попрошу вас, генерал, дать сведения об имеющихся на ваше имя вкладах в банках и о ваших долгах.

«Схватил! – обреченно подумал Курлов. – За горло схватил…»

ИЗ ДОНЕСЕНИЯ НАЧАЛЬНИКА МОСКОВСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Полковник Заварзин

…Задержан на вокзале в Москве проездом следовавший в Баку упоминаемый в агентурной записке делегат от С.-Петербургской организации РСДРП на предстоящую общепартийную конференцию Василий Михайлов Цаплин (партийная кличка «Воробьев»). Обнаруженные при нем адреса разрабатываются. Подробности почтой.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

19-го сентября. Понедельник

Погода поправилась и стало тепло. Утром погулял по молу. В 11½ принял гос. секрет. Макарова, вызванного мною перед назначением его министром внутренних дел. После завтрака возил Алексея в тележке по рельсам на молу и долго прогуливался и сидел там. Читал до обеда. Вечер был лунный и теплый. Поиграл в кости и выиграл более 7000 очков.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Приезд в Баку представителей местных организаций задерживался из-за нехватки денег. Местные кассы пусты… Серго снова и снова писал в Париж, в Заграничную организационную комиссию, убеждал, что дальнейшее промедление может загубить все дело.

Просил.

Требовал.

Ответа не было…

Тогда в гневе и отчаянии он адресовал в Париж: «Если считаете своим долгом прислать мне хоть на обратный проезд – пришлите!..»

Наконец, после месячного ожидания, поступил перевод на конспиративный адрес: 187 рублей 50 копеек.

«Сейчас же берусь за дело со всей энергией, которой только я обладаю, глубоко убежден, что все удастся, если только каждый раз не заставите ожидать по одному месяцу.

Этих денег хватит пока, но теперь же думаю просить на дальнейшую работу, ибо если дело пойдет, как я предполагаю, то скоро нужно будет еще…» И снова: «Имейте в виду, что задержка в деньгах погубит дело…»

Как бы там ни было, а теперь товарищей можно было собирать.

Они съезжались один за другим: из Екатеринбурга, Киева, Екатеринослава… Ждали посланцев Питера и Москвы. Сам Серго, вернувшись в Баку, остановился у своего брата Николая.

Вечером он возвращался из города.

– К Николаю не ходи! – перехватил его Гамид, рабочий-тартальщик, большевик. – У Николая жандармы!

К утру узнали: провалены еще две явки. Адреса их Серго тоже сообщил питерскому товарищу, Воробьеву.

И все же он решил не менять намеченного плана. Перебрался в Балаханы. Встретился там с приехавшим из Питера Семеном. Тот и сказал, что делегата Воробьева от столичного комитета схватили в пути, в Москве.

Собрались в Сабунчах, на водокачке во дворе больницы «Совета нефтепромышленников». Круглая просторная комната без окон на первом этаже башни. Прохладно. Резкие тени по стенам. Маслянистый свет коптилки. Представители партийных организаций Киева и Екатеринослава, Урала и Кавказа, члены бакинского комитета Степан Шаумян и Сурен Спандарян…

Серго отчитался о своей деятельности уполномоченного ЗОК. Каждый из товарищей сделал сообщение о работе своего комитета.

– Кто стоит за созыв общепартийной конференции?

Поднялся киевлянин:

– Мы за конференцию. Решили единогласно. Екатеринослав тоже «за»!..

Попросил слова Семен:

– И Екатеринбург тоже «за»!

– Питерский и московский делегаты не прибыли. Но с полной ответственностью можно сказать: Питер и Москва – за скорейший созыв конференции!

– В таком случае, дорогие товарищи, именно мы должны взять на себя эту трудную работу, – сказал Серго. – Местные комитеты направили вас своими представителями в штаб по подготовке конференции. Этот штаб с полным правом может стать Российской организационной комиссией, которая доведет до конца ответственнейшее общепартийное дело.

Больше чем кто-либо другой он знал, сколько трудностей преодолено и сколько еще предстоит одолеть.

Расходились уже под утро, договорившись, что через день соберутся и проведут второе заседание.

Тем же вечером в рабочем клубе «Наука» встретились руководители Бакинской организации РСДРП. Орджоникидзе тоже пошел в клуб, а Семен остался на конспиративной квартире, чтобы подготовиться ко второму заседанию РОК. Посреди ночи Серго вернулся в Балаханы.

– Что случилось?

– Арестован комитет, – мрачно сказал Серго. – И Шаумян… Я спасся чудом. Вышел купить папирос. Пошел назад, увидел: полицейские фургоны, клуб оцеплен… И началось… – Он закурил. Опустил голову на руки. – Второй раз… Не многовато ли?.. Идут по следу… – Помолчав, сказал: – Я хотел предложить бакинцам, чтобы выбрали Степана Шаумяна делегатом на конференцию. А вот оно как вышло…

– А как же… как же Российская комиссия?

– Я уже предупредил всех. Будем выбираться из Баку. Сурен Спандарян предложил местом встречи Тифлис: там у него есть надежный человек. Российская комиссия должна во что бы то ни стало жить и действовать!..

ИЗ ЗАЯВЛЕНИЯ БОЛЬШЕВИКОВ – ЧЛЕНОВ ЗАГРАНИЧНОЙ ОРГАНИЗАЦИОННОЙ КОМИССИИ

…Большинство Организационной комиссии относится к посланным в Россию товарищам и вообще к организационно-практической работе прямо преступно-легкомысленно. Товарищи-примиренцы уже 5 раз за 1,5 – 2 месяца сменяли своего делегата в ОК. Секретариат был поставлен из рук вон плохо. Никому не писали, неделями не отвечали на письма, работали неконспиративно. Дошло до того, что один из членов ОК примиренцев начал разыскивать через женевское беспартийное эмигрантское бюро человека для шифровки и писания писем в Россию. О предстоящих поездках агентов ОК докладывалось на сравнительно широких примиренческих собраниях, и об этих поездках говорил затем весь Париж… Людей, рискующих каторгой, заставляли по 3 – 4 недели ждать денег, письма и т.п.

…ОК подобным образом действий вместо ускорения созыва конференции прямо тормозит ее. 29 сентября пришло письмо от агента С., требовавшего немедленной высылки денег и указаний и подчеркивавшего, что «малейшее промедление погубит дело». Члены ОК – большевики немедленно обратились в ОК. Но те, узнав, что деньги [нужны] для созыва Российской коллегии, сорвали собрание и ушли… Это все не случайно. Убедившись, что примирения ни с голосовцами, ни с Троцким, ни с «впередовцами» им не провести – те сами считают их политическими нулями, – большинство ОК стало стремиться превратить ОК по созыву конференции в ОК по срыву конференции.

…Всему есть предел. Подвергать людей риску пойти на каторгу из-за ваших личных или склочных соображений – это уже слишком! В таком позоре мы не участвуем.

29.IX.1911 г.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

29-го сентября. Четверг

Простоял самый теплый при нас день на южном берегу. Во время прогулки вдоль берега смотрел на гонку всех шлюпок эскадры – от Ливадии до Ялтинского мола. Завтракал в 12¼ с Аликс и Алексеем. Дети, дамы и господа отправились на базар. Мы втроем поехали на «Штандарт», где пили чай в 4 часа. Гулял на молу. Читал. Обедали в 7 час. Простились с 46 ниж. чин. команды, уходящими в запас. Поехал с тремя старшими на базар, где был небольшой концерт. Между другими пела Плевицкая и разумеется имела наибольший успех. Вернулись домой в 11 час. при чудном лунном освещении. Ровно в 12 час. эскадра снялась с якоря и ушла в Севастополь.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сенатор Трусевич вел расследование по делу Курлова энергично. Для быстрейшего установления истины к Максимилиану Ивановичу был подключен в помощь сенатор Шульгин, верноподданнейший монархист, депутат Государственной думы от Киева, особенно озабоченный тем, что убийство в Городском театре было совершено в шести шагах от государевой ложи, и террорист – боже милостивый! – мог повернуть пистолет не на Столыпина.

Вскоре обстоятельный доклад был подготовлен, и «Мемория Государственного Совета» о делах, «исполнение по коим совершается объявляемыми Высочайшими повелениями», была в единственном экземпляре отпечатана на веленевой бумаге в дворцовой типографии и с фельдъегерем отправлена Николаю II.

«Внесенное по Высочайшему Вашего Императорского Величества повелению дело, по всеподданнейшему докладу Сенатора Трусевича, содержащему обвинения бывших Товарища Министра Внутренних Дел генерал-лейтенанта Курлова, чиновника особых поручений при сем Министерстве, исполнявшего обязанности вице-директора Департамента Полиции, статского советника Веригина и начальника Киевского охранного отделения подполковника Кулябки в преступных по службе деяниях, при исполнении возложенных на них обязанностей осуществления мер охраны…» – такими словами начинался текст мемории, а далее следовало изложение бесспорных фактов преступления.

Ждали-гадали, какой степени суровости будет высочайшее повеление: заточение в крепость, срочная или бессрочная каторга? И вдруг, громом среди ясного неба, собственноручно начертанная Николаем II резолюция на титульном листе мемории, которую, суд я по всему, он даже не удостоил чести перелистать: «Отставного Подполковника Кулябко считать отрешенным от должности. Дело об отставных Ген. Лейт. Курлове и Ст. Сов. Веригине прекратить без всяких для них последствий». Выяснилось, что сей милостью государь решил ознаменовать выздоровление наследника, цесаревича Алексея, за несколько дней до того во время игры получившего ушиб колена.

Получив радостную весть, Курлов в тот же день послал дворцовому коменданту телеграмму о своей беспредельной благодарности государю и готовности служить ему и трону так же, как служил прежде. Через два дня Дедюлин ответил письмом, приложив при нем бланк телеграммы Павла Григорьевича. На бланке рукой Николая II было выведено: «Благодарю. В верности службы генерала Курлова никогда не сомневался».

Курлов возликовал. Неужели испытания кончились и он достиг желанной цели? С сенатором Трусевичем теперь ему нечего считаться. Более того – теперь он сам предъявит счет усердному Максимилиану Ивановичу!.. За дело! Наверстывать упущенное!.. Генерал потребовал от министра юстиции Щегловитова, чтобы в газетах была опубликована высочайшая резолюция на его телеграмме. Первым щелчком был ответ министра: опубликование государевых резолюций на частных посланиях законом не предусмотрено. А вторым, куда более неожиданным, – царский указ, утверждавший отстранение Курлова от должности товарища министра внутренних дел и командира отдельного корпуса жандармов, а также увольнение со службы. Николай II оставался верен себе.

Что же касается общественного мнения, то, хотя пересуды продолжались, шли сборы на памятники Столыпину и улицы в российских городах нарекались его именем, интерес собственно к личности бывшего премьера угас раньше, чем завершил свое расследование сенатор Трусевич. И уж вовсе ироническими казались недавние словословия «великому министру», «российскому Бисмарку», оказавшемуся неудачливым успокоителем и реформатором.

Вскоре новый председатель совета министров был вызван в Крым. Царская семья только что переехала из Севастополя в новый Ливадийский дворец. Коковцов был принят милостиво. Даже Александра Федоровна пожелала побеседовать с ним. Внимательно выслушав соображения премьера о намеченных им мерах по управлению делами государства, царица назидательно сказала:

– Слушая вас, Владимир Николаевич, я вижу, что вы все делаете сравнения между собою и Столыпиным. Мне кажется, что вы очень чтите его память и придаете слишком много значения его деятельности и его личности. Верьте мне, не надо так жалеть тех, кого не стало…

Она потеплее закуталась в пуховую шаль.

– Я уверена, что каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять. Жизнь всегда получает новые формы, и вы не должны стараться слепо продолжать то, что делал ваш предшественник… Опирайтесь на доверие государя, и бог вам поможет. Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что это – для блага России.

Коковцов был поражен словами императрицы. Вернувшись к себе в комнату, он слово в слово записал их в свой дневник.

При всей любезности тона царица отчитала его как мальчишку, хотя он был едва ли не вдвое старше ее. «Умер, чтобы уступить место…» Когда наступит иной час, уготовано умереть и ему?.. Зачем такая откровенность и настойчивость? Александра Федоровна хочет показать, кто именно правит державой? Как понимать ее слова, что не следует продолжать дела предшественника?..

Кое-что уточнил сам царь, в беседе с новым премьером откровенно сказавший:

– Надеюсь, вы не будете меня заслонять так, как это делал Столыпин?

Упаси бог, Коковцов не собирался вести себя столь дерзко. Не было у него намерений и слепо, на ощупь идти по дороге, проложенной предшественником. Он прежде всего – финансист. Четверть века назад он стал товарищем министра финансов и последние шесть лет был министром. Его забота – укрепить финансы, наполнить казну. Его идея, которую теперь можно наконец полностью претворить в жизнь; «Пьяный бюджет». Надо всемерно увеличить казенную продажу водки. Необходимо более щедро поддерживать частные банки и крупных промышленников. Что же касается полиции, то к ней у него душа не лежит. И все же дела полиции не могут быть безразличны премьеру. Нижегородский Хвостов – проходимец, мот и дурак – недостоин министерского поста. Надо твердо настаивать на Макарове. Конечно, сия кандидатура – человек совершенно иного калибра, чем Петр Аркадьевич. Не оратор, напротив – молчун. Зато, по мнению Владимира Николаевича, ценитель бумаг, упорный работник, содержащий в порядке делопроизводство.

Коковцов настоял на назначении Макарова. И этой своей настойчивостью, еще не ведая того, нажил непримиримого врага – Григория Распутина. «Старец» и «друг» только еще приглядывался к новому премьеру и только еще вызревала в его голове сакраментальная фраза, которую Коковцову предстояло услышать через два года: «Не ндравится нам евойная рожа…»

Все катилось по-прежнему: праздники, гуляния, охота, приемы, парады, смотры… Как и чем жила огромная Россия за чертой этого круга, приближенных к императорскому двору и самих царя и царицу не касалось.

ШИФРОТЕЛЕГРАММА ИЗ БАКУ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Ротмистр Мартынов

Обнаруженных обыску Москве Цаплина адресам задержаны Степан Шаумян; Николай Орджоникидзе. Одновременно ликвидирована местная социал-демократическая организация в рабочем клубе «Наука», арестовано собрание, клуб закрыт градоначальником. Всего арестовано двадцать восемь. Подробности почтой. Району донесено.

ИЗ СВОДКИ АГЕНТУРНЫХ СВЕДЕНИЙ ПО ТИФЛИССКОМУ РАЙОНУ

… По социал-демократической организации упоминается «Серго», присутствовавший в гор. Баку на собрании в Балаханах Бакинского исполнительного комитета в качестве докладчика от Центрального Комитета из Парижа и члена организационной комиссии: на этом собрании он сделал доклад о заграничных делах. «Серго» был уже в гор. Тифлисе, откуда и приехал в Баку. Представитель на конференцию от Тифлисской организации еще не выбран.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сурен Спандарян добрался до Тифлиса первым и теперь сам на правах хозяина встретил приехавших утром Серго и Семена.

– Дом, куда я вас веду, – рассказал он по дороге, – снимает наш товарищ Елена Дмитриевна. В дом можно войти и с улицы и с переулка. Есть еще дверь и в соседний флигель.

Они остановились у одноэтажного серого строения с большими окнами по фасаду. Вдоль тротуара поднимали кроны акации.

В прихожей их встретила высокая, лет тридцати пяти женщина. Она была коротко стрижена. На носу пенсне со шнурком. Глухой ворот темной блузки. Впалые щеки. Землистая бледность лица.

– Проходите, дорогие гости, располагайтесь, – пригласила она. – Сурен, покажите товарищам квартиру. Я мигом вернусь.

Она вышла.

– Здешний дворник – надежный человек, – сказал Спандарян. – Елена Дмитриевна учит его детей, и он предан ей безмерно. Сейчас встанет на пост.

– Наша хозяйка больна? – спросил Серго.

– Чахотка. Поэтому Елене Дмитриевне и удалось избежать ссылки – приехала к нам в теплые края из Питера подлечиться. Да вы, конечно, слышали о ней, это Стасова.

– Вот она кто!..

Елена Дмитриевна вернулась, кивнула Сурену:

– Все в порядке. Абаза со своей ребятней – на посту.

В тот же день здесь, на Андреевской, все собрались на второе заседание Российской организационной комиссии. Теперь уже официально решили обсудить отношение к ЗОК. Напрасно Орджоникидзе опасался, что товарищи недостаточно твердо оценят поведение парижских примиренцев. Наоборот, почти все делегаты выступили с заявлениями: факты последнего времени с полной очевидностью доказывают, что ЗОК срывает работу по созыву конференции.

– Дальнейшее существование ЗОК ничего, кроме вреда, принести не может! – решительно сказал один из делегатов. – Вокруг ЗОК идет такая склока, что наши взаимоотношения с ней будут только тормозом!

Теперь уже самому Серго пришлось сдерживать страсти.

– Я разделяю ваш взгляд, – сказал он, – но предлагаю все же пока воздержаться от требования роспуска парижской комиссии по чисто практическим соображениям. Вы видите сами: арест следует за арестом, провал – за провалом. Не исключена опасность, что охранка в ближайшие дни схватит и кого-нибудь из нас. В случае провала членов РОК некому будет восстановить связи и взяться повторно за эту же работу. – Он перевел дыхание. – Но в одном я согласен с вами полностью: Заграничная комиссия должна быть подчинена Российской. Именно так и было предусмотрено летним совещанием членов нашего Центрального Комитета.

На втором заседании была принята резолюция: «Указать ЗОК и Технической комиссии, что впредь никакие литературные и иные выступления, а равно и трата партийных денег недопустимы без ведома, согласия и указания РОК». Затем члены Российской комиссии разработали порядок выбора делегатов на общепартийную конференцию.

Здесь же, в доме № 13 по Андреевской улице, собрались на третье заседание. На нем утвердили текст Обращения ко всем организациям РСДРП.

– Товарищи, важнейший этап нашей работы по подготовке общепартийной конференции успешно завершен, – сказал, закончив читать Обращение, Серго. – Теперь мы должны довести решения нашей комиссии до местных партийных комитетов. Не будем терять ни часа. Разъезжайтесь по своим городам, идите на фабрики и заводы!

Самому Орджоникидзе комиссия дала поручение немедленно выехать в Париж, сделать доклад о РОК и начать подготовку условий для того, чтобы делегаты будущей конференции могли беспрепятственно выбраться из России. Для этого понадобятся деньги, паспорта, явки на границе. Предстоит привести в действие сложный механизм технической и транспортной службы партии.

ПИСЬМО Г.К. ОРДЖОНИКИДЗЕ В ЗАГРАНИЧНУЮ ОРГАНИЗАЦИОННУЮ КОМИССИЮ

Твой Серго

Дорогой брат!

Лечение мое идет хорошо. Сегодня еду домой. 3 – 4 дня тому назад писал тебе письмо, где просил выслать мне 300 – 400 рублей. Будучи неуверен, что просьба моя удовлетворена, приходится еще раз повторить. Немедленно по получении этого письма телеграфом переведите 500, если только не посланы. Пошлите по указанным адресам. Если послано, доведите до 500 р.

Не медлите ни одной минуты, шлите по телеграфу, а то нечем будет платить за операцию и дело будет стоять.

Спешу, ограничусь этим.

Целую тебя.

ИЗ ОТЧЕТА Г.К. ОРДЖОНИКИДЗЕ О ЗАСЕДАНИИ РОССИЙСКОЙ ОРГАНИЗАЦИОННОЙ КОМИССИИ

Уполномоченный Российской организационной комиссии по созыву конференции Н.

…Несколько слов о том, какие препятствия нас встречали в нашей работе до созыва РОК. С одной стороны, ликвидаторы. Но они нигде не были страшны. С другой стороны, «нефракционный» Троцкий и его агенты. Здесь мы должны сказать, что Троцкий всеми силами распространял против нас всякую… небылицу.

Троцкий травил на нас всех, кого только мог. Он писал или же говорил, конечно через своего агента, деятелям легального движения, что конференцию созывает Ленин и что ленинцы не хотят допустить никого из легалистов на конференцию. Но мы, ленинцы, доказывали своим обращением к товарищам легалистам по всем городам, насколько «прав» был Троцкий. С недоумением рабочие говорили: «Что за бессовестная травля! Ведь если правда, что Ленин не хочет легалистов на конференции, почему же ленинцы обращаются к нам, мы-то ведь работники беспартийных организаций! Это значит – Н. Троцкий говорит неправду». Троцкий старался травить на нас товарищей-партийцев, указывая, что Ленин и ленинцы хотят непременно фракционной конференции. Но опять-таки нам, ленинцам, не трудно было делами убедить товарищей меньшевиков-партийцев, что Троцкий говорит неправду. К тому же здесь и убеждать особенно не приходилось, ибо всю работу в России пришлось вынести на своих плечах товарищам большевикам-ленинцам и меньшевикам-плехановцам.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Антон снова приехал в Баку. Снова нанял фуру до Баилова. Теперь-то молодцы-дружки Мамеда-али не будут мять ему бока! Но не состоится встреча и с Камо… Где-то он сейчас, его побратим?..

Все было знакомым – и другим. Осень нависла над Апшероном. Низко стлались тучи. Ветер терзал брезент фуры, норовя разорвать его в клочья.

Антон расплатился с молоканцем на площади у «Электрической силы» и, теперь уже умышленно поплутав по узким улочкам слободы, выбрался на Резалку.

– Ой, рад тебя видеть, брат! – распростер руки Мамед-али. – Проходи, дорогой гость!

И только в конце трапезы сказал:

– А никого нет. Серго нет. Все в Тифлисе, тебе туда ехать велели. Васо знаешь? К Васо лететь велели!..

– Вы прибыли как раз вовремя, – сказал Серго. – И этот взнос как нельзя более кстати. Никитичу большое спасибо.

Они шли по набережной Куры. На город уже опускался вечер. На противоположном берегу, на скале, возвышался Метехский замок. От набережной было рукой подать до Шайтан-базара.

Антон со смехом рассказал, как товарищи устроили ему здесь, в подземной серной бане, свидание с Камо.

– О, баня! – многозначительно поднял палец Серго. – Святое место! Здесь баня – как храм и клуб. В бане собираются ашуги и народные поэты. Купцы заключают сделки. Правители обсуждают государственные дела. Женщины выбирают своих будущих невесток… Банщик косточки вам перебрал?

– Еще как!

– Скоро снова разомнет. На дальнюю дорогу. Осталось завершить только одно дело.

Вместе с Суреном Спандаряном и Еленой Дмитриевной Стасовой Серго Орджоникидзе организовал издание «Извещения» Российской комиссии.

В типографии, принадлежавшей одному из местных богатеев, Елена Дмитриевна печатала бланки и табели школы Общества учительниц, где она служила. В типографии работали двое товарищей-партийцев. В наборной были и русский, и грузинский, и армянский шрифты, поэтому «Извещение» можно было выпустить сразу на трех языках.

Сейчас Серго и Антон направлялись в типографию. Через реку, в версте от Метехского замка, видна была красная кирпичная стена Михайловской больницы.

– А знаете, я познакомился с Камо как раз тогда, когда учился в фельдшерской школе при этой самой больнице… – задумчиво проговорил Серго. – Камо был моим первым учителем в революционном деле.

Они свернули на Верийский мост, пересекли Куру и оказались у глухого забора, рядом с духаном под игривой вывеской «Не уходи, голубчик мой!».

– Подождите меня здесь.

Вскоре Серго вернулся, неся два тяжелых тючка.

– Извозчика брать не будем. Тут недалеко.

На Андреевской, в квартире учительницы, он сказал:

– Теперь уже вам предстоит поработать, Елена Дмитриевна! Отправляйте по всем известным вам адресам для Кавказа и России. По нескольку экземпляров в письмах и небольшими пакетами, чтобы не привлечь внимания на почте. Ну а мы захватим несколько штук – и в путь-дорогу!

Он распечатал один тючок, вынул пачку листков, еще остро пахнущих краской.

Протянул один Антону:

– Прочтите. Это должны прочесть все партийцы!..

ИЗ ИЗВЕЩЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ОРГАНИЗАЦИОННОЙ КОМИССИИ

…Вопреки всем тяжелым полицейским условиям, несмотря на гнусную провокацию и разгул черной реакции, жив революционный дух российского пролетариата, сильно социал-демократическое сознание передовых элементов рабочего класса, крепка любовь к славной нелегальной РСДРП. Учитывая это настроение рабочей массы, Российская организационная комиссия с твердой верой принимается за великое дело партийного строительства, первым камнем которого и будет общепартийная конференция, и призывает все партийные элементы к сплочению вокруг нее во исполнение исторического дела – возрождения РСДРП.

К делу, товарищи!

Долой кружковщину, фракционность, склоку и свару, и да здравствует единая нелегальная революционная РСДРП !

ПИСЬМО Н.К. КРУПСКОЙ В ТИФЛИССКИЙ КОМИТЕТ РСДРП

С-о все еще нет, и вестей от него никаких. Думаем, провалился. Между тем положение весьма обострилось… В виду возможного провала С-о попросите… прислать немедля подробнейшее письмо о свидании с Олей [6] .

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Подготовка к киевским торжествам, а затем и убийство Столыпина внесли сумятицу в деятельность департамента полиции, на время оторвали чиновников от исполнения текущих обязанностей. Только этим и можно объяснить тот из ряда вон выходящий факт, что обстоятельнейший доклад начальника Московского охранного отделения полковника Заварзина о настойчивых намерениях Ленина осуществить общепартийную конференцию попал на стол директора лишь в октябре.

«Где эта переписка была без исполнения два месяца и почему не была представлена?» – начертал Зуев гневную резолюцию и вызвал для переговоров всех причастных к делу сотрудников. В тот же день, 14 октября, он распорядился следствие о подготовке конференции вынести в отдельное производство. Так появилась картонная папка, на обложке которой писарь вывел: «Дело Департамента Полиции № 5 о созыве

общепартийной конференции Российской Социал-демократической Рабочей партии». И уже буквально на следующий день эта папка начала заполняться распоряжениями и предписаниями такого рода:

МВД. ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ ПО ОСОБОМУ ОТДЕЛУ

Директор Н. Зуев, Заведующий Особым Отделом Полковник Еремин

16 октября 1911 г.

№ 108619

СЕКРЕТНО. ЦИРКУЛЯРНО .

Начальникам Губернских, Уездных Жандармских Управлений, Охранных Отделений, Жандармских Полицейских Управлений железных дорог, Жандармским Офицерам на пограничных пунктах и Помощникам Начальников Губернских Жандармских Управлений, имеющим канцелярии вне места пребывания Начальника Управления.

По полученным сведениям, представителем центра Российской Социал-Демократической Рабочей Партии Лениным отправлены из заграницы в Россию в целях набора делегатов исключительно большевистского направления на предстоящую партийную конференцию следующие агенты:

1) Неустановленный «Захар» (партийный псевдоним), приметы: около 35 – 37 лет от роду, среднего роста, плотного телосложения, овальное лицо с обветренной и загорелой кожей, шатен, рыжеватые «тараканьи» усы, неаккуратно выбритая борода; один глаз не то косит, не то с бельмом, по-видимому рабочий; по наружности, хотя и правильно говорит по-русски, может оказаться евреем. «Захар» специально направился в Петербург, где он будет носить псевдоним «Хазаров» и где он должен будет между прочим получить мандат для участия в предстоящей конференции.

2) Неустановленный «Семен» (партийный псевдоним, в 1904 г. в Женеве носил кличку «Игнатий» и «Афанасий»), работал долгое время на Урале и в Одессе, боевик. Приметы «Семена»: около 25 – 30 лет от роду, выше среднего роста, худой, продолговатое загорелое лицо, брюнет, волнистые волосы, усы, борода брита, карие глаза: вероятно рабочий; по народности еврей, хотя и напоминает собою обыкновенного живого южанина. «Семен» направляется преимущественно в район Приуралья…

По тем же сведениям, партийная конференция состоится в текущем октябре в Кракове в одной из пригородных местностей, причем организаторы конференции полагают, что на последнюю явится до 30 делегатов из России; часть их (10 – 15 человек) отправятся за границу легально, а часть проследует через прусскую границу непосредственно, при помощи контрабандистов.

Сообщая об изложенном, в дополнение к предыдущим Циркулярам по созыву конференции, Департамент Полиции просит Вас подвергнуть аресту как поименованных агентов, так и всех известных Вам делегатов в целях недопущения перехода таковыми границы и устройства конференции.

Особенно заботил директора Санкт-Петербург.

– Какие сведения имеются у вас об агентах Ленина? – начал Зуев очередную беседу с фон Коттеном.

– Никого их этих агентов в столице нет в настоящий момент, – решительно ответил полковник.

– А вот Заварзин сообщил, что один из них находился в столице.

– Совершенно справедливо: находился. Однако позволю заметить, что эти сведения относились к августу месяцу. Как я уже имел честь сообщать, означенное лицо отбыло из столицы в Москву. Вот копии телеграмм, которые я отправил. – Фон Коттен выложил на стол бланки. – Агент Ленина имел явку на профессиональный союз рабочих-металлистов. Мы арестовали руководителей означенного союза и этим лишили агента большевистского Центра связей в Петербурге. Арестованных мы передаем в распоряжение начальника губернского жандармского управления на днях.

– Поторопились! – рассердился Нил Петрович. – Нам нужны не члены легального профессионального союза, а уполномоченные Ленина! Спугнули! Где теперь их искать? Вы полагаете, что в вашей вотчине все спокойно? А вот полюбуйтесь, что «Социал-Демократ» пишет: «На петербургских заводах ведется работа, в Нарвском и Василеостровском районах, в Колпине приняты резолюции в поддержку созыва конференции»! – Он ткнул пальцем в газетный лист.

– Того не может быть. Не существует никаких ячеек в этих районах, – попытался возразить фон Коттен.

– Вот как? – Зуев приблизил газету к глазам. – «Подобные же резолюции приняты очень влиятельными группами рабочих, действующими в беспартийных организациях». – И резко закончил: – Настоятельно рекомендую принять меры к разработке этих сведений.

В тот же день директор департамента послал указание в Киевское охранное отделение, особо подчеркнув, что, по имеющимся данным, Киевская организация РСДРП признается Заграничным центром партии одной их самых обширных и «особо благоустроенных» и что местный комитет уже начал готовиться к избранию своего делегата на конференцию.

В отличие от петербургского коллеги полковник Заварзин не ограничился тем, что два месяца назад отправил в столицу пространный доклад с материалами, добытыми его офицером, ротмистром Ивановым во время свидания с секретными сотрудниками в Сувалках и в Париже. Начальник Московского охранного отделения продолжал получать донесения от своих агентов, поэтому он своевременно узнал, что из-за границы выехал в Москву один из слушателей партийной школы в Лонжюмо, кожевенник Иван Бонифатьев Присягни. Одновременно возвратился из административной ссылки рабочий-серебряник Николай Сергеев Мамонтов. Оба они приступили к работе по восстановлению Московской организации РСДРП и подготовке ее к конференции. Примерно в это же время сюда прибыл от Ленина некий «Захар», установить наблюдение за коим, однако же, не удалось: он вскоре из Москвы выехал. Но Присягин и Мамонтов продолжали свою вредоносную деятельность, не подозревая, что за ними ведет наблюдение охранное отделение.

Полковник ждал лишь наиболее удачного момента, чтобы захватить революционеров врасплох.

ПРЕДПИСАНИЕ ЗАВЕДУЮЩЕМУ ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРОЙ

Директор Зуев

В Департаменте Полиции получены сведения о том, что общепартийная конференция РСДРП должна состояться за границей, в одной из пригородных местностей Кракова.

Сообщая об изложенном, Департамент просит Ваше Высокоблагородие проверить вышеуказанные сведения и о результате разработки таковых уведомить.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

18-го октября. Вторник

Утро было серое и с 8 ч. пошел дождь. Температура уменьшилась. В 10 час. посетил эмира в его доме у Ялты. Вернулся около 11 час. и занимался до завтрака. В 2½ при прояснившейся погоде пошел с Комаровым, Дректелъном, Скоропадским и Ниродом (деж.) в Ореанду-Вит, откуда вернулся по берегу моря. Был хороший прибой. После чая окончил все бумаги. Обедали одни и вечером наклеивал фотографии в альбом.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Серго и Антон приехали в Лейпциг.

– Сейчас я познакомлю вас с выдающимся человеком, – сказал Орджоникидзе. – Владимир Ильич очень точно сказал о нем: свои секреты он хранит даже от самого себя. Помните верного помощника Робинзона?

– Пятницу?

– Да, – кивнул Серго, – у него такое имя. Оно известно в партии с конца прошлого века. Слыхали о киевском побеге?

– Нет, – признался Путко.

– А громкое было дело, на всю Россию! Во втором году. Тогда из киевского тюремного замка бежали одиннадцать революционеров. Среди них – Николай Бауман, Литвинов.

– Максим Максимович? – воскликнул Антон.

– Да. И Пятница. И вот с тех пор, не считая работы в России во время революции, он сидит на транспорте. Лучший друг контрабандистов по всей западной границе империи. Может быть, не только по западной: я получал от него тючки с литературой, когда был в Персии. Вот ему мы и нанесем сейчас визит.

На Сидониенштрассе они остановились у фотоателье. Звякнул колокольчик. Раздвинув тяжелые портьеры, к ним вышел невысокий молодой человек. Подслеповато щурился на свету:

– Гутен морген!

– Доброе утро! Мы от Пети.

– А, русаки! Одну минутку! – Снова скрылся за портьерой, вернулся, на ходу надевая пиджак. – Пошли!

В квартире, куда привел их хозяин фотоателье, приезжих встретила очень красивая женщина. Протянула узкую теплую ладонь:

– Нина. Вы к мужу? Придется подождать. Он придет не раньше полудня.

Антон, в какой уже раз, подумал об Ольге. Когда колесил по России и мыслями обращался к ней, думал о встрече как о мечте несбыточной. Их разделяли тысячи верст и тысячи преград. Теперь же она была где-то совсем недалеко: сесть утром в поезд – и к вечеру будешь в Женеве. Все эти годы мысль об Ольге придавала ему уверенность и силу. Но ей-то что до этого?.. Случайные встречи, о которых она давным-давно забыла… Сейчас он во все глаза глядел на Нину. Не похожа. Жгучая брюнетка, темный пушок над яркими губами, родинка на щеке, искусный локон, как бы нечаянно упавший на лоб. Картинка!..

Нина занимала гостей, поила чаем. Ни слова о деле. «Видно никакого отношения к транспорту она не имеет, – подумал Антон. – Любопытно, какой муж у этакой красавицы?..»

В полдень пришел мужчина. Был он невысокий и щуплый. Редеющие волосы едва прикрывали темя.

– Альберт, – сухо представился он Антону.

«Когда же явится наконец хозяин?» – подумал было Путко, но Серго сказал:

– Заставляешь ждать, Пятница! А я так соскучился по тебе, тощий бес! – Они обнялись. – Рассказывай, что тут и как, я совсем не в курсе дел.

Пятница посмотрел на Антона, неторопливо перевел взгляд на Орджоникидзе. Серго понял:

– Познакомься. Питерский студент. Работал с Никитичем, Максимом Максимовичем и Камо. Три месяца, как бежал с Нерчинской каторги. Наш. Тебе нужен?

– Помощники всегда пригодятся, – кивнул мужчина.

– Значит, с сей минуты вы поступаете в распоряжение Пятницы, – как о само собой разумеющемся сказал Антону Серго и снова обратился к хозяину дома: – Так что тут у вас? Эти негодяи из ЗОК держали меня в полном неведении.

– Они и тут пытались заварить кашу, – усмехнулся Пятница. – Но и ты хорош: никаких вестей. Мы уж с Надеждой Константиновной решили: провалился.

– Как никаких вестей?! – заорал Серго. – Слал письмо за письмом, сколько на телеграммы истратился!

– Значит, или охранка перехватывала, или эти субчики в Париже скрывали. Надо было писать прямо Ильичу. А дела такие: есть сведения, что к решению Российской комиссии присоединились Питер и Москва, Саратов, Казанская, Николаевская и Виленская организации. Так что конференция будет представительной! Теперь самое главное, чтобы все делегаты благополучно выбрались из России.

Нина не ушла, слушала, и Антон понял: она в курсе всех дел.

– Что же ты для этого намерен предпринять? – спросил Серго.

– Давай подождем Матвея. Он должен быть с минуты на минуту, – ответил хозяин дома. – Кстати, присмотрись к нему.

Дверь в комнату без стука отворилась, вошел пожилой мужчина.

– Матвей, – представил его Пятница. – А это товарищи из России. По нашему делу. Можешь говорить при них.

Матвей оглядел гостей, сел и устало откинулся на спинку стула. Нина поставила перед ним чашку чая. Пришедший Антону понравился. Добродушное круглое лицо, куцая бородка, мятый сюртук, стоптанные башмаки. На кончике носа очки в роговой оправе. Немного, правда, простоват на вид… Матвей погрел ладони о чашку, начал отхлебывать. Шумно, с наслаждением. Отодвинув пустую чашку, сказал:

– Турок уже вернулся. В Сувалках подойдут меблированные комнаты Келлермана на Московской улице.

Пятница объяснил:

– Явки и по ту сторону границы, в России, и по эту нами уже организованы. Матвей как раз проверял одну из них. Нужно сделать все, чтобы товарищи не попали в баню.

– В какую еще баню? – насторожился Орджоникидзе.

– Так мы называем карантин. Прусские жандармы направляют туда всех задержанных на границе, – объяснил Матвей.

– Хорошо еще, если подержат-подержат да выпустят, – добавил Пятница. – А бывает, что и назад возвращают. Вот и надо, чтобы никто из наших не попался. Тем более одни поедут раньше, другие на неделю или на две позже, как это обычно бывает.

– Чтобы подготовить границу, нужно заранее знать, куда именно направятся товарищи, – снова устало проговорил Матвей. – Нужно знать, где намечено провести конференцию.

– Наше дело – переправить их в целости и сохранности, – остановил его Пятница. – Ты сколько пробудешь в Лейпциге? – Теперь он обращался к Серго.

– До первого поезда. И к тебе-то заскочил, чтобы сориентироваться и передать с рук на руки этого молодца. Возьми его в оборот, а то он соскучился по настоящему делу: разжирел на нерчинских харчах.

– Не беспокойся, у нас быстро жирок сгонит, – усмехнулся Пятница.

– Знаю я тебя. Но не очень-то мучай. – Серго протянул Антону руку. – Когда этот тощий бес отпустит, дуй прямым ходом в Париж. Там встретимся!

– Передайте привет всем нашим, – вздохнул Путко. – Камо, Максиму Максимовичу… – Запнулся. – Если Ольга в Париже, – ей тоже.

– Непременно. Ну, нахвамдис!

– Нина, позаботься, чтобы товарищ хорошенько отдохнул, – распорядился хозяин дома и вместе с Серго вышел.

По дороге Серго спросил:

– Как дела у Юзефа? Что слышно о Зосе?

– Ее должны были судить в конце сентября, отложили.

– Неужто с малышом – в Сибирь?

– Ты что, их не знаешь?.. Юзеф – комок нервов. Но держится. Он обеспечит нам юго-западную границу.

– Ему нужны помощники, – вспомнил давний разговор Серго.

– Знаю. Скоро его навещу… А ты в Париже нажми. Нам теперь деньги понадобятся срочно. Учти: контрабандисты за доставку каждого человека берут от пятнадцати до двадцати рублей. А надо и на билет и на еду. Кое-кто будет нуждаться в одежде и обуви… Выбивай в Париже как можно больше. Лишней копейки я не истрачу, ты знаешь.

– Не беспокойся, Альберт, я с ними церемониться не буду! Хватит, меня помучили! Такая во мне злость против этих добреньких паршивцев!

– Вы, кавказцы, горячие, да отходчивые, – хмуро усмехнулся Пятница. – А тут дело очень серьезное. С ликвидаторами, отзовистами, примиренцами – это как в басне о лебеде, раке и щуке.

– Ну, мы-то ни назад не пятимся, ни в черный омут не ныряем.

– А воз ни с места, – качнул головой Пятница. – Я вижу и лучше многих знаю: явные враги так не мешают и не портят дела, как противники внутри партии. Надо, чтобы конференция положила конец разброду. Слышал? Троцкий с компанией всполошились, когда узнали, что настроение в местных организациях большевистское, ленинское, и ничего хорошего для себя от конференции они ждать не могут. Троцкий теперь даже вознамерился собрать своих сторонников – то ли в Женеве, то ли в Вене.

– Пусть собирает! Да поздно спохватился, – махнул рукой Серго. – Товарищи в России идут с нами, вокруг него лишь эмигрантские осколки. А в разбитом зеркале, как его ни склеивай, правильного отражения не увидишь. И я теперь в Париже буду по-другому с ними разговаривать!

– Ну-ну… – На этот раз в голосе Пятницы прозвучали насмешливо-добрые нотки. Но тут же он снова насупился. – Ты в Париже о конкретных делах и конкретных людях старайся говорить поменьше. Чужих ушей там предостаточно. И не только на общедоступных собраниях.

– Ты о чем? – спросил Орджоникидзе.

– До сих пор не выходит у меня из головы провал Алексея.

– Ни сам хотел тебя спросить: что ты думаешь об этом? Сразу после того, как его сцапали, пошли массовые аресты. Ходят разговоры, что у Алексея обнаружили много адресов.

– Слышал. Как раз вот этого и не могу понять, – угрюмо отозвался транспортер. – Алексея отправляли я и Матвей. Матвей зашифровывал ему адреса… Не думаю, что Алексей дал в охранке показания. А сами они ключ к шифру разгадать не могли.

– Кому еще был известен ключ?

– Только Алексею, Матвею и мне. В том-то и загадка…

– Ты хочешь сказать?..

– Окончательно ничего сказать не могу. Но пока все не выяснится, я должен вывести Матвея из игры… Тебе не показался странным его вопрос о том, где намечено провести конференцию?

– Он интересовался ради дела.

– Но в нашем деле вопросы задают только новички. Мне нужно еще кое-что проверить… Есть одна зацепка… – Он помолчал. Потом мягко улыбнулся. – Ладно, поезжай – и ни пуха тебе, ни пера!

– К черту, к черту! тоже улыбнулся Серго.

Когда Пятница вернулся с вокзала, Матвей уже ушел. Нина хлопотала на кухне.

– Завтра утром мы уезжаем, – сказал хозяин дома Антону.

– Куда?

– Думала рыба: «Сказала бы, да воды полон рот…» Ваша обязанность – сопровождать меня. Остальное – моя забота.

«Как тогда в Тифлисе», – подумал Антон. Он вспомнил, как обиделся, получив подобное задание от Красина летом 1907 года: «Поедешь в Тифлис, будешь каждый день выходить на Эриванскую площадь и наблюдать за происходящим: вот и все». И в памятное утро 13 июня он оказался свидетелем нападения Камо на транспорт казначейства. Сторонний наблюдатель… А потом оттак же просто сопровождал из России в Париж пожилого мужчину, курившего трубку с чубуком в виде головы Мефистофеля… Что важное вез с собой тот человек, назвавшийся Лидиным? Антон так и не узнал. Только потом пришла в голову мысль: не те ли «пятисотки», которые добыл для партии Камо?.. А с чем и зачем поедет неизвестно куда Пятница?.. Да, в их революционной работе нет малых и великих дел. И каждое дело нужно выполнять в полную меру своих сил…

ИЗ ДОКЛАДА ДИРЕКТОРА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

…На первом же заседании сессии Государственной Думы соц.-дем. фракция внесет запрос по поводу незакономерных действий Министра Юстиции, как генерал-прокурора, последствием которых явилась возможность для «Дмитрия Богрова и Николая Кулябко» совершить убийство Председателя Совета Министров статс-секретаря П. А. Столыпина.

В запросе этом фракция будет исходить из тех соображений, что убийство П. А. Столыпина не является единоличным актом Богрова, а совершено им совместно с остальными чинами охраны, ибо Дмитрий Богров, по сведениям социал-демократов, не социал-революционер и никакого отношения к партийным социалистам не имел, а был исключительно охранником и его преступление, по мнению социал-демократов, в равной мере является преступлением и Николая Кулябко.

Резолютивная часть обращаемого к Министру Юстиции запроса социал-демократов будет изложена, приблизительно, в следующей формуле: «Почему Министр Юстиции, в качестве генерал-прокурора, не принял никаких мер для возбуждения преследования против тех лиц, по вине которых практиковалась система провокации».

В запросе статс-секретарь Столыпин рассматривается как главный покровитель провокационной системы, павший лишь невольной жертвой этой системы по выражению «посеешь ветер, пожнешь бурю»…

ДОНЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА ТИФЛИССКОГО ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Доношу Вашему Превосходительству, что сведений от агентуры Района и Начальника Тифлисского Охранного Отделения об избрании делегата от Кавказа на общепартийную конференцию не поступало; по агентурным же сведениям Начальника Бакинского Охранного Отделения делегат от бакинской организации еще не избран, но в Баку приезжал из Петербурга некий «Серго» (имя и фамилия не известны) для побуждения к скорейшему выбору делегата. Что же касается выбора делегата Закавказского областного комитета РСДРП в организационный комитет по созыву конференции, то об этом, как донес Ротмистр Мартынов, к нему сведений также не поступало…

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

27-го октября. Четверг

В 8½ отправился со спутниками в лесничество, вылез из мотора и полез вверх к красному камню «Кызыл-кал», куда пришел в полтора часа. Наверху дуло страшно и был почти мороз. Спустился другой тропой в дом лесничего и позавтракал у него на балконе. Вернулся отличным летним днем домой – в 3 часа. Сбегал к морю посмотреть на прибой. К чаю приехали Ксения и Микки. В 6½ был у меня Кирилл. В 7½ поехал с Ниловым на «Штандарт», где пообедал в кают-компании и поиграл в домино. После закуски вернулся домой в 2½ часа.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Начальник Московского охранного отделения приказал «обеспечить» кожевенника Ивана Присягина и рабочего-серебряника Николая Мамонтова неотступной филерской проследкой. Заварзин мог арестовать обоих в любой момент: революционеры развернули бурную деятельность. Что ни вечер, они собирали рабочих, вели разговоры о предстоящей конференции. Но полковник выжидал. Он надеялся, что в сферу наблюдения попадет и более крупная фигура.

Одновременно с филерами действовали осведомители. Особые указания получили чиновники кабинета по перлюстрации при почтамте. И вот наконец ими было перехвачено адресованное Присягину и подписанное именем «Захар» письмо. Ничем не примечательное, без химии, однако же с уведомлением о скорой встрече.

«Захар» – не тот ли это уполномоченный Ленина, приметы которого перечислялись в недавнем циркуляре департамента?.. Агенты Заварзина ждали приезжего. Вскоре тот объявился. Полковник сравнил приметы, сообщенные филерами, с теми, что были в циркуляре: лет тридцати пяти, рост средний, овальное лицо с обветренной загорелой кожей. И что особенно характерно, рыжеватые «тараканьи» усы и по всему виду – рабочий. Он!.. Теперь надо лишь выбрать момент, чтобы накрыть сразу всех.

Осведомитель донес: на вечер 29 октября в трактире Баранова на Сухаревской площади назначена какая-то важная встреча. Присягин и Мамонтов пригласили на нее заводских и фабричных. Почему для важной встречи выбран трактир? 29 октября – суббота. По всей вероятности, злоумышленники рассчитывают, что в субботний вечер посетителей у Баранова бывает особенно много и революционеры затеряются среди них. Но именно это облегчит дело и Заварзину.

Под вечер полковник направил в трактир своих сотрудников. Выглядели они как завсегдатаи Сухаревки и охотно включились в субботнее гулянье. Около восьми часов вечера филеры заметили мужчину, по приметам – «Захара». В руке у него был сверток. Незнакомец прошел в отдельный, заранее заказанный кабинет. Спустя полчаса туда же проследовал Николай Мамонтов, а за ним – Иван Присягин. Ротмистр Иванов, которому Заварзин поручил осуществить «ликвидацию», медлил. Расчет егр оказался правильным: от разных столиков поднимались и по одному удалялись в коридор, ведущий к кабинетам, посетители – по виду рабочие. Ротмистр подал команду. Жандармы ворвались в кабинет.

– Все арестованы! – выкрикнул Иванов. – Обыскать каждого! – Раскрыл тетрадь. – Прошу: фамилия, сословие, адрес!

Жандармы умело приступили к обыску.

– Сначала прощупайте вот этого, – показал офицер на «Захара».

Мужчина стоял, сжав губы так, что они побелели. Сделал движение, попытался что-то вынуть из кармана.

– Руки! – подскочил к нему Иванов. – Держать, чтоб не шевелился!

И сам начал выворачивать его карманы. Лист почтовой бумаги. Карандашом: «Выборы двух делегатов». На втором листе – чернилами: «Резолюция, принятая Бутырским, Хамовническим, Преображенским, Рогожским и Москворецким районами. Собрание, выслушав доклад представителя организовавшейся в России Организационной комиссии по созыву общепартийной конференции…» Та-ак!.. Еще один лист, отпечатанный на машинке, с проставленными в начале текста словами: «Российская социал-демократическая рабочая партия. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Превосходно!..

Во внутреннем кармане пиджака «Захара» ротмистр нашел рисованный от руки план Европы, а в записной карманной книжке его внимание сразу же обратили подробные расчеты стоимости проезда из-за границы в пределы империи, на Витебск и Петербург. В черном кожаном кошельке оказалось 6 рублей 28 копеек, две французские и пять швейцарских монет. И наконец, офицер обнаружил паспорт. Он был выдан на имя мещанина г. Городка Витебской губернии Янкеля Бреслава – холостого, рождения 10 октября 1882 года.

В свертке, брошенном на скамью, том самом, который принес с собой Захар Бреслав, было сто десять экземпляров «Извещения Российской организационной комиссии по созыву общепартийной конференции РСДРП».

Спустя полчаса все арестованные были доставлены в Гнездниковский переулок, в охранное отделение. На квартирах Присягина и Мамонтова полковник Заварзин распорядился устроить засады.

Ничего интересного засады не дали. Но на адрес Николая Мамонтова поступило из Петербурга письмо такого содержания:

«Дорогой друг, куда же это делся Захар, что с ним? Ни слуху, ни духу. Не заболел ли он? Ради всего, по получении сего письма напишите сию же секунду, что с ним и где он. Напишите, как дела. Мой привет вам. Ваш Семен». И тут же обратный адрес: «Высшие женские курсы Раева. Г-же Трубиной».

Начальнику московского отделения никак не хотелось делать подарка фон Коттену. Но не посылать же своих сотрудников в Питер для ареста корреспондента. Однако прежде всего он уведомит о перехваченном письме Нила Петровича Зуева.

ДОНЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА МОСКОВСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Полковник Заварзин

Доношу Вашему Превосходительству… задержано представляемое при сем в копии письмо из С.-Петербурга, автором коего является второй делегат Ленина «Семен», также упоминаемый в моей агентурной записке, представленной Вашему Превосходительству от 11 августа с.г. Копия настоящего донесения одновременно с сим для сведения и соображений при розыске, препровождена Начальнику С.-Петербургского Охранного Отделения. Подробное сообщение по делу означенной ликвидации будет представлено мною дополнительно по окончательном просмотре всей изъятой по обыску у арестованных переписки.

Так совпало, что одновременно с донесением из Москвы в департамент поступила шифровка из Перми, от начальника губернского жандармского управления. В телеграмме отмечалось, что какой-то «Семен» отправил в октябре письмо в Париж, по адресу: рю Мари-Роз, 4, Крупской. Задержать корреспондента на месте не удалось. Однако стало известно, что он выехал в столицу.

Зуев снова вызвал фон Коттена.

– С сообщением московского коллеги уже ознакомились, любезный Михаил Фридрихович? Дополнительно оказывает вам услугу полковник Похвиснев из Перми. Немедленно примите все надлежащие меры к разработке указанных сведений. Жду уведомления о результатах. Речь безусловно идет об уполномоченном, коего направил в Россию Ленин.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

29-го октября. Суббота

Весь день простояла тихая серая погода. В 10 час. принял Брагануского герцога, который просил о помощи в деле восстановления монархии и его самого в Португалии. В 11 час поехали в моторе с детьми в Ореанду на парад Виленскому полку по случаю освящения нового знамени и 100-летнего юбилея. Полк представился образцово. Сели завтракать около часа, все поместились в большой столовой – 140 приборов. После завтрака и разговоров снялся с Алексеем группой с офицерами. Погулял с Комаровым, Дрентельном и Ниродом. В 6¾ пошел ко всенощной. Обедал со всеми. Вечером клеил альбом и читал вслух.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

За завтраком Пятница достал из кармана железнодорожный билет.

– Мы едем в Прагу? – посмотрел на штемпель Антон.

– Весьма догадливы.

Он выложил на скатерть небольшой, с осьмушку, серый конверт. Конверт был заклеен и не подписан.

– Уточняю ваше задание: должны доставить этот конверт в целости и сохранности. Ни в коем случае он не должен попасть в чужие руки. Отвечаете головой. Нина, подай иголку и нитки. Снимайте пиджак.

Сам упрятал конверт в боковой карман, зашил прорезь.

– Оружие у вас есть?

Антон показал браунинг, подаренный Камо. Пятница вынул обойму, проверил, как действует механизм, пересчитал патроны:

– Сойдет.

– А дальше? – спросил Путко.

– Что – дальше?

– Кому я должен передать письмо?

– Мне.

Антон вытаращил глаза, но переспросить не решился.

– Поедем вместе, – объяснил Пятница. – Я буду в соседнем купе. Друг друга не знаем. В пути знакомиться не будем. Сам я не везу письмо потому, что опасаюсь: могу быть на примете у охранки – чересчур давно сижу здесь на транспорте. Когда приедем в Прагу, вы пойдете следом за мной. Но так, чтобы со стороны никто не мог догадаться. – Усмехнулся. – Как филер. – И повторил: – Отвечаете за письмо головой. Но учтите, оно дороже и вашей и моей головы.

Путко собрался. Нина провела его на кухню, отворила дверь.

– Во двор, потом налево, еще раз налево, – объяснил хозяин дома. – Улица сама выведет вас к вокзалу. Я – следом за вами. Да, на время поездки забудьте русский. Лучше, если будете говорить по-немецки.

Поезд втянулся под дымный свод вокзала Франца-Иосифа.

Антон подождал, пока соседнее купе опустеет, и подхватил свой чемодан. Всю дорогу он ощущал на груди конверт, будто лежала в нем не бумага, а тяжелая, излучающая жар металлическая пластина. Интересно, что в письме? Может статься, он никогда не узнает об этом. Вероятней всего, не узнает. Но бесспорно что-то очень важное.

Невысокая фигура Пятницы то скрывалась, то выступала в толпе, вытекавшей с перрона в залы, через них – на улицу. Антон прибавил шагу. Перед ним открылась широкая, уходящая вниз площадь. Зеленый купол громоздкого тяжелого здания сливался с низким небом. У подножия, у лестницы зябли фигуры скульптур над опустевшей чашей фонтана. Мела поземка. Дребезжали трамваи, громыхали экипажи. В оживленной нарядной толпе Антон спускался по площади, стараясь не потерять из виду Пятницу. Зеркальные стекла первых этажей были ярко освещены: не прерывная вереница отелей, баров, ресторанов, магазинов. Смеркалось. Начали зажигать газовые фонари.

Пятница дошел до самого конца площади, повернул направо. Улица была еще более оживленная. Витрины магазинов сливались в сплошную прозрачную стену. «На Пшикопе» – прочел он название. Наверное, их главная торговая улица…

Вскоре он увидел по левую руку старинную четырехугольную башню под острой, со шпилями и флюгерами, крышей. В основании башни зияла стрельчатая арка, через которую катили кареты. Казалось, что угрюмое строение поднялось на каменных ногах.

Через несколько минут Пятница остановился около трехэтажного здания. По карнизу его выступали саженные буквы, образуя два слова «Lidovj dum», а по фасаду, между вторым и третьим этажами, – еще два: «Pravo Lidu». Первый этаж, как и везде в городе, занимали магазин и ресторан. Спутник Антона задержался у проема ворот. Обернулся. Путко тоже остановился, не зная, что делать дальше. Пятница махнул рукой, подзывая.

– Добрались, – сказал он, впервые за все время их знакомства широко улыбнувшись. – Идемте!

Они вошли во внутренний двор. Он был просторен, аккуратно выложен плитками, с вазами для цветов по углам.

– Этот дом, бывший дворянский особняк, четыре года назад купили чешские социал-демократы. – Пятница вел Антона через двор. – Дом старинный, лет ему двести – триста. Рабочие отремонтировали. Собирались со всей Праги и даже из пригородов. Теперь это их Народный дом. Здесь и редакция газеты «Право народа» и исполнительный комитет партии. В том крыле – партийная школа и народная академия, напротив – канцелярия профессиональных союзов.

– Вот это живут! – не удержался от восклицания Путко. – Невозможно поверить! Еще свободней, чем социалисты во Франции!

– Действительно позавидуешь. Чешская социал-демократическая партия существует уже больше тридцати лет, и лет пятнадцать, как выходит «Право народа». Их партия не только легальна, но имеет своих депутатов в парламенте. С ней вынуждено считаться правительство, – продолжал Пятница. – Но, может быть, именно это и притупляет революционную смелость руководства партии: тишь да гладь – и как бы чего не вышло. Чиновники. Солидные и отнюдь не бедные. А впрочем, ребята славные.

Во внутренний двор выходили окна еще одного ресторана.

– «Красный салон». Здесь у них обычно и проходят собрания.

Они вошли в ресторан. Стены его действительно были выкрашены в красный цвет. Пятница занял крайний пустовавший столик. Официант поставил перед ними на картонные кружочки высокие бокалы. Янтарная жидкость была покрыта белой ноздреватой шапкой. Стекло запотело.

– Что может быть лучше чешского пива? – со вкусом отхлебнул Пятница. В несколько глотков опустошил бокал. Поднялся. – Подождите меня здесь. – И протянул руку: – Давайте письмо.

Спрятал конверт, прошел во внутреннюю дверь.

Антон оглянулся. Несколько столов было сдвинуто. На столах – бокалы с пивом. Мужчины поднимались, сменяя друг друга, что-то говорили. Наверное, и вправду шло собрание. Жилеты, белые сорочки, галстуки… Все спокойно, мирно, солидно.

Какое дело привело Пятницу в этот дом?..

Между тем Пятница, выйдя из ресторана и поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, очутился в коридоре, где было несколько дверей. Остановился у двери с табличкой: «Председатель Чешской социал-демократической партии д-р Антонин Немец».

Постучал, потянул бронзовую ручку. В небольшой приемной за пишущей машинкой сидела пожилая женщина-секретарь.

– Могу я увидеть товарища председателя? – по-немецки спросил Пятница.

– Как о вас доложить?

– Доктор Альберт. Из Лейпцига. Товарищ председатель знает.

Женщина скрылась за дверью кабинета и тотчас пригласила:

– Проходите.

Кабинет у председателя был большой, обшитый дубом, с массивным столом и массивным мраморным письменным прибором. Доктор Немец вышел навстречу гостю:

– Прошу! Давно вас не видел! Как здоровье? Как успехи? – Показал на журнальный столик в углу: – Кофе? Или… – Старательно, по-русски выговорил: – Чай?

– Благодарю. Я уже получил удовольствие от вашего пива. Вы выглядите отменно. – Достал конверт. – У меня к вам письмо от Ленина.

Антонин Немец отошел к письменному столу, надрезал конверт. Вынул небольшой, в осьмушку сложенный лист.

Прочел. Задумался.

Держа лист в руке, вернулся к журнальному столику.

– Вы знакомы с содержанием письма?

– Да. Товарищ Ленин настоял на этом.

– Что ж… Сделаем все, чтобы помочь вам. – Подошел к двери, попросил: – Пани Сыручкова, пригласите пана Гавлену. – Пересек кабинет, опустился в кресло. – Уже устроились?

– Прямо с поезда.

– Тогда хочу посоветовать отель «Бельведер». Там обычно останавливаются наши товарищи из провинции. Это на другом берегу Влтавы, район Летна. Найдете?

– Благодарю. Знаю, жил там однажды. Ведь «Бельведер» содержит кто-то из ваших партийцев?

– Совершенно верно: товарищ Франта. Франтишек Регнер.

В кабинет вошел седоусый чех.

– Вы не знакомы? Товарищ Альберт из РСДРП. Наш секретарь по организационным вопросам Иоахим Гавлена. – Председатель передал Гавлене письмо и, когда тот прочел, весомо сказал: – Надо сделать все необходимое. Как думаете, Иоахим, часть расходов мы сможем взять на себя?

– Сможем, – ответил пожилой чех. – По крайней мере за питание. Обеды можно будет получать в ресторане Народного дома.

– Превосходно. С финансами у нас особенно туго, – не скрыл радости Пятница.

– Помещение?.. Как думаете, Иоахим, может быть, там, наверху, над типографией?.. Посмотрите с товарищем – и сразу решим. – Протягивая руку, улыбнулся. – Отныне и до завершения вашим вопросом будет заниматься товарищ Гавлена. Если возникнут затруднения, разрешим их вместе.

Они оставили кабинет и, не выходя во двор, по внутренним лестницам и коридорам стали подниматься наверх.

– В этой части здания – редакция «Право лиду», – объяснил на ходу Гавлена.

Они одолели узкую лестницу с железными перилами и оказались на самом верхнем, под крышей, пятом этаже. Любопытно: снаружи Народный дом был всего в три этажа. Чех открыл дверь в просторную комнату, загроможденную столами с наборными кассами.

– Сколько будет гостей?

– Думаю, не более тридцати.

– Здесь вы сможете разместиться? Конечно, если мы уберем кассы?

Пятница подошел к окну.

– Это двор с Гибернской улицы, откуда мы пришли?

– Нет, второй двор. Отсюда выход на улицу Цельнице.

– А те ворота?

– Из нашего дома пять выходов на разные улицы, – понял секретарь. – Но вы не беспокойтесь, достаточно будет и одного.

– Все же лучше, когда пять, – отозвался Альберт.

Он оглядел помещение. Желтый проем двери. Желто-коричневый каменный пол. Салатного цвета стены с нехитрым орнаментом по карнизу. Три широких окна. В нижние створки вставлены матовые стекла. Чугунные, начищенные до блеска калориферы. В углу витая металлическая вешалка. По стенам – фотографии в деревянных темных рамах. Он подошел поближе. На одной – рабочие во время митинга. На других – виды Праги. Матовые плафоны под потолком сеяли спокойный свет.

– Вполне подходит. – Он еще раз обвел взглядом комнату. – Но меня беспокоит: где разместить товарищей на жилье?

Иоахим стал у открытой кассы, начал выбирать и привычно складывать свинцовые литеры.

– Как я понял, многие, из ваших будут без паспортов. Дело в том, что в наших отелях от постояльцев требуют паспорта. Но можно договориться с Франтой… И в Жижкове – это пролетарский район Праги, знаете? – есть два подходящих отеля, оба принадлежат нашим товарищам: «Тихий» и «Мишка». Правда, там не ахти как.

– О чем разговор? Лишь бы койка на ночь.

– Зачем «лишь бы»? Все будет хорошо. Не понравится в отелях – разместим по домам. Каждый рабочий будет рад принять русского гостя. У нас в Чехии с большим уважением относятся к русским революционерам. А вашего царя ненавидят не меньше, чем австрийского императора. Может быть, еще больше: такого кровавого деспота мир не видел!

– Я-обратил внимание: на улицах много полицейских. Гораздо больше, чем в прошлый мой приезд, – заметил гость.

– Пусть и это вас не беспокоит, – добродушно отозвался Гавлена. – У нас хорошие отношения с полицейскими. Некоторые сочувствуют социал-демократам, помогают нам. Даже предупреждают, если власти что-нибудь затевают. Им главное, чтобы был порядок. Черта-дьявола, лишь бы никаких демонстраций и выступлений. Мы позаботимся, чтобы полицейские не мешали и вам.

– Тогда, кажется, все отлично, – с облегчением проговорил Пятница. – Быстро все уладили, я даже не ожидал. Договоримся так: о сроке я сообщу. Пока же никому ни слова.

Иоахим Гавлена согласно кивнул.

Пятница спустился в «Красный салон». В опустевшем зале в углу за столиком одиноко томился Антон.

– Вставай, поднимайся, рабочий народ! – проговорил, подходя, Пятница, и Путко понял, что он обрадован. – Пора и честь знать! Теперь поедем вместе. На вокзал!

– Уже уезжаем? – Антон не мог скрыть огорчения: побывать в Праге – одном из красивейших городов мира! – и ничего не увидеть… – Задержаться хоть на день не можем?

– Нет, – голос его спутника стал деловит и сух. – Мы как можно скорей должны быть на месте.

Антон понял: они поедут не назад, не в Лейпциг. Но куда, спрашивать не стал.

Однако на этот раз ему повезло – последний поезд уже ушел, и им ничего не оставалось, как ждать утра.

– Давайте не спать всю ночь?

Пятница согласился.

Они снова спустились вдоль площади, такой же оживленной, как и в час их приезда, пересекли «золотой перекресток» и углубились в узкие улочки, кое-где призрачно освещенные газовыми рожками. Их обступили старинные дома с символическими знаками и гербами над подъездами, с затейливыми лепными украшениями. Казалось, они очутились среди театральных декораций. Одна из улочек вывела их к Староместской ратуше. Перед нею собиралась толпа. Все задирали головы. Антон увидел на выложенной из грубого камня стене куранты. Прошло несколько минут. Одновременно с первым ударом открылись шторки на окошках, расположенных над циферблатом, и одна за другой стали появляться фигурки апостолов. На мгновение они застывали, отвешивали поклон и скрывались в нише. Едва затих последний удар, как толпа загомонила, полуночники начали разбредаться в разные стороны.

Как и вечером, только реже, дребезжали трамваи. Усердствовали дворники, в белых, до пят, фартуках; уже собирались на рыночной площади торговцы со своими товарами. От дома к дому шагали, призывно крича, лоточники; в чугунках кипела в масле колбаса, на жаровнях обугливались каштаны.

– Отсюда рукой подать до Карлова моста, – показал Пятница. – А там и Градчаны.

Еще по одной живописной улочке они выбрались к набережной Влтавы, прошли под сводом башни. На Карловом мосту вдоль парапета теснились черные фигуры чешских королей. А впереди, под самой луной, обрисовывались дворцы, увенчанные острыми шпилями, – прославленный Пражский град…

Уже под утро, едва волоча ноги, они остановились у небольшого ресторанчика на какой-то из улиц на Виноградах.

– «У калиха», – прочел спутник Антона и перевел: – «У чаши». Не грех и нам пропустить напоследок еще по кружке пива.

Прозвенел колокольчик, и они оказались в зале с низким потолком, тесном от тяжелых столов и скамей. За стойкой возвышался бармен в черной шапочке с золотыми зигзагами. Из пышных его усов торчала длинная трубка.

За окнами уже должно забрезжить, а свободных мест на скамьях нет, и бармен, посасывая трубку, непрерывно наполняет кружки.

– Два пильзня! – показал пальцами Пятница, бросил на мокрую стойку монетку.

Потеснив завсегдатаев, они расположились за столом.

Со всех сторон текла мелодичная, чем-то похожая на детскую, речь. Антон никак не мог уловить характерную особенность ее, пока не понял – чехи делают ударения на последних слогах слов и удлиняют, напевно растягивая, гласные звуки. Язык казался ласковым.

От стены неслись звуки, исторгаемые осипшим оркестрионом. Над музыкальным ящиком, в раме с грязным стеклом, висел портрет императора Франца-Иосифа.

– На вид такой симпатичный старикашка, – показал кружкой Пятница. – А провозгласи за него здравицу, вытолкают отсюда взашей: это только кажется, что здесь все тихо-мирно, чехи не могут терпеть владычества австрияков, придет день – покажут им!

Заказали еще по кружке благословенного «пильзня». Наконец Пятница поднялся:

– Пора и честь знать!..

Через час они уже сидели в вагоне поезда, который вез их по холмам Чехии, к австро-русской границе. Путко откинулся на жесткую спинку скамьи и заснул.

Когда за окном потянулись пригороды Кракова, Пятница разбудил его и сказал:

– О том, что мы побывали в Праге, не должна знать ни одна душа.

ПИСЬМО В.И. ЛЕНИНА АНТОНИНУ НЕМЕЦУ

С партийным приветом Н. Ленин

Париж, 1 ноября, 1911.

Уважаемый товарищ!

Вы меня очень обяжете, если сможете помочь мне советом и делом в следующем обстоятельстве. Ряд организаций нашей партии намерен собрать конференцию (за границей – конечно). Число членов конференции около 20 – 25. Не представляется ли возможным организовать эту конференцию в Праге (продолжительностью около одной недели)?

Самым важным для нас является возможность организовать дело архиконспиративно . Никто, никакая организация не должны об этом знать. (Конференция социал-демократическая , значит по европейским законам легальная, но большинство делегатов не имеют паспортов и не могут назвать своего настоящего имени.)

Я очень прошу Вас, уважаемый товарищ, если это только возможно, помочь нам и сообщить мне, по возможности скорее, адрес товарища в Праге, который (в случае положительного ответа) мог бы осуществить практически это дело. Лучше всего было бы, если бы этот товарищ понимал по-русски, – если же это невозможно, мы сговоримся с ним и по-немецки.

Я надеюсь, уважаемый товарищ, Вы простите мне, что я беспокою Вас этой просьбой. Заранее приношу Вам благодарность.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Орджоникидзе едва сошел с поезда, тут же поспешил на улицу Мари-Роз.

– Мы очень беспокоились за вас, – сказала Надежда Константиновна, по-дружески принимая его в кухне-гостиной. – И очень обрадовались, когда Пятница наконец сообщил, что вы объявились.

– А где Владимир Ильич? В библиотеке?

– Его нет в Париже.

– Жаль… – огорчился Серго.

– Думаю, уже скоро вернется. Все это время он много ездил. В сентябре был в Цюрихе на заседании Международного социалистического Бюро, потом ездил по городам Швейцарии. И ныне выступает с рефератами – в Брюсселе, Антверпене и Льеже, в колониях русских политэмигрантов. Рассказывает о положении дел в партии и о задачах предстоящей конференции. А потом еще заглянет в Лондон. Вот вам отчет.

– Теперь понятно… Не было его… Вот почему так вела себя ЗОК, – проговорил Орджоникидзе. – А что происходит здесь?

– Нет, дружок, сначала вы – о российских делах. Исстрадались мы без живых и достоверных вестей!

Он начал свое повествование. С первого дня, от Вены, от встречи с Юзефом в Кракове – и до Лейпцига.

– Володя будет очень доволен, – с удовлетворением сказала Надежда Константиновна. – Все эти годы – такие тяжелые годы! – он верил, что дело живо, революционный дух не угас. Теперь черная пора кончается, по всему видно: дела идут на подъем.

– Но почему же здесь, в Париже, только и делали, что ставили нам палки в колеса?

Пришла очередь рассказывать Крупской. Она объяснила: у руководства ЗОК люди, которые практически стали на сторону ликвидаторов, «впередовцев», троцкистов и прочих оппортунистов. И когда они поняли, что местные организации, поддержавшие идею созыва конференции, занимают ленинские позиции, они открыто начали тормозить работу по ее подготовке.

– Вот прохвосты! – воскликнул Серго. – Ну, ничего… Вы уже, наверное, знаете, я писал: товарищи на местах потребовали, чтобы была создана Российская организационная комиссия, а ЗОК или должна полностью подчиниться ей, или самораспуститься. И я приехал сюда уже как уполномоченный Российской комиссии. К сожалению, я не очень хорошо информирован о том, что происходило в стране в последние дни, пока я был в дороге.

– Повсюду продолжаются выборы делегатов. Но есть и недобрая весть: в Москве арестован Захар.

– Ах ты черт!.. Не уберегся… – Серго представил: в эту самую минуту товарищ – в ледяной камере Буты рок или на допросе в жандармском застенке. Да, все это знакомо! Эх… – А что от Семена?

– Как в воду канул. В последний раз была от него весточка из Перми. Сейчас он должен быть уже в Питере.

– И Семен говорил мне: без конца писал в ЗОК – будто камни в колодец.

– Будем надеяться, что хоть с ним все в порядке, – сказала Надежда Константиновна. – Делегаты от тех комитетов, где он побывал, уже в пути. Со дня на день надо ждать телеграммы от Пятницы или Матвея.

– Что касается Матвея… – Серго замялся. – Не знаю, предупредил ли вас Альберт, но у него возникли какие-то сомнения. Во всяком случае, Альберт хочет отстранить его от участия в переправке делегатов через границу.

– Да, я получила письмо. Пятница настаивает: Матвея к конференции не допускать. Я его никогда не видела. Но у меня самой уже возникали сомнения, – задумчиво произнесла Крупская. – Дело в том, что через Матвея идет вся наша литература на Москву. Мы получаем от него извещения, что транспорт благополучно переправляется, а товарищи с мест жалуются, что ничего не получают. И последние провалы – как раз по транспортным адресам. Странно. Очень все это странно…

Позвонили. Надежда Константиновна вышла в прихожую. Хлопнула дверь. Послышался знакомый, с хрипотцой голос – ив кухню вбежал Камо.

– Наконец-то!

Они обнялись. Серго отстранил Тер-Петросяна:

– Хорош! А одет-то! Парижанин! Все в порядке?

– Конечно, дорогой! Ух, конспиратор! Не дал в Баку даже глазком взглянуть!

– Бывает, что один взгляд головы стоит… Как приняли тебя мои персы?

– О!.. И все о тебе говорили-вспоминали! Ты для них – как сам аллах! Муштехид!

Серго расплылся в довольной улыбке:

– Не забыли, значит…

– У нашего друга все в порядке – если не считать, что болеет, – заметила Надежда Константиновна. – Мы принудили его сходить к доктору: здоровье расшатано, надо серьезно лечиться.

– Шутки! Шутки все это! Разве такие больные бывают? – Камо обхватил и легко поднял товарища. – Вот только дождусь возвращения Ильича, обсудим с ним мой план – и назад!

– Какой еще план? – насторожился Серго.

– Колоссальный! Подорвем все самодержавие!

– Никак не может угомониться, – глядя на него, как на младшего брата, ласково сказала Крупская. – Убеждаем: не те времена, – слышать ничего не хочет. Только бы бомбу в руки. Может, вы образумите?

– Он? – шутливо оскорбился Камо. – Яйца курицу не учат!

– Обсудим, обсудим твои планы, – миролюбиво кивнул Серго.

– Лечиться ему надо, – настойчиво повторила Надежда Константиновна. – Ильич настаивает, чтобы он поехал в Бельгию на операцию глаза.

– Операцию, операцию… – проворчал Камо. – Сами говорите: дела. А лечатся одни бездельники. Скажи лучше, как там мой побратим?

– Антон? Надежный товарищ. Скоро он приедет сюда.

Серго снял комнату в «Отель популяр» и на следующее утро чуть свет поспешил на авеню д’Орлеан, где в доме № 110 помещались экспедиция и типография Центрального органа партии газеты «Социал-Демократ», а в комнатках на втором этаже собирались на совещания члены Заграничной организационной комиссии. В этот ранний час никого, кроме двух наборщиков, в здании не было. В коридоре лежали стопки свежего номера газеты. Серго снял верхний лист. В «Социал-Демократе» печатались сообщения из Питера, Москвы, Киева и других городов – в поддержку конференции выступали местные комитеты. Была в газете статья «Столыпин и революция», корреспонденция «О новой фракции примиренцев или добродетельных»…

Орджоникидзе углубился в чтение: «Умерщвление обер-вешателя Столыпина совпало с тем моментом, когда целый ряд признаков стал свидетельствовать об окончании первой полосы в истории русской контрреволюции. Поэтому событие 1-го сентября, очень маловажное само по себе, вновь ставит на очередь вопрос первой важности о содержании и значении нашей контрреволюции…» По энергии, сконцентрированной в этих фразах, Серго, хотя под статьей и не было подписи, догадался кто ее написал. «…Столыпин был главой правительства контрреволюции около пяти лет, с 1906 по 1911 г. Это – действительно своеобразный и богатый поучительными событиями период…» Да, когда-нибудь историки станут раскапывать горы бумаг, пытаясь отыскать реальные и достоверные свидетельства, с помощью которых можно будет хотя бы приближенно восстановить картину этого периода. Они же – Серго и его товарищи – не только современники и очевидцы. Они участники этих событий, оказавшие посильное влияние на их ход. Что ж, можно гордиться этим!..

Под второй статьей стояла подпись: «Н. Ленин».

«Большевизм „перенес“ отзовистскую болезнь, революционную фразу, игру в „левизну“, шатание от социал-демократизма влево…

Большевизм перенесет и „примиренческую“ болезнь, шатание в сторону ликвидаторства (ибо на деле примиренцы всегда были игрушкой в руках ликвидаторов)…»

Вот она, точная и исчерпывающая оценка позиции примиренцев, в том числе и тех, которые окопались в Заграничной комиссии!..

В доме на авеню д’Орлеан стали собираться товарищи.

О прибытии из России уполномоченного уже оповестили по цепочке и членов ЗОК. В полдень совещание началось.

Орджоникидзе представил отчет о расходах. С точностью до копейки указал, сколько и на что потратил денег: на билеты, еду и гостиницы – не больше 75 копеек в сутки. Выложил на стол счета, которые смог сохранить.

Говорил он очень медленно, тихо, и в этом его нарочитом спокойствии члены комиссии почувствовали с трудом сдерживаемый гнев. Но терпения у него хватило ненадолго. Швырнул на стол последний листок и воскликнул:

– Понятно, что нам всеми силами мешала охранка, но непонятно, почему всеми силами мешали нам вы! Как могли допустить, что уполномоченные, ваши же товарищи, вынуждены были не только жить впроголодь, но и целыми неделями не иметь средств на поездки, на проведение работы? В таких условиях, когда каждый час задержки грозил провалом! Ни я, ни другие уполномоченные, ни товарищи на местах не могут понять этого! Партийные организации, которые я теперь представляю от имени Российской организационной комиссии, поручили мне заявить, что деятельность ЗОК отныне исчерпана. И без вас работа по созыву конференции пойдет своим чередом. Последнее, что вы должны сделать, – немедленно послать деньги, которые необходимы Семену, чтобы он мог выехать из России!

– Это голословные оскорбления! – возмутился один из членов ЗОК. – Мы не получали ни ваших писем, ни телеграмм!

– Нет, получали и были полностью в курсе дела, – поддержал Серго представитель большевиков в комиссии. – Однако мы неделями не могли созвать вас на совещания, чтобы решить насущные вопросы. Вы занимались постыдным саботажем!

– Я заявляю, что ничего общего с вашим учреждением иметь не желаю! – Голос Серго дрожал от гнева. – Извольте сдать все дела!

Тем же вечером он отправил в Питер, на явку Семена, письмо: «Кое-как добрался. Примиренцы устроили склоку, не хотели подчиняться, но с моим приездом дают отбой. Как бы тут ни было, а дело пойдет. Деньги будут, и вое сделаем».

Не успел отправить письмо, как получил записку от Семена.

Она была послана, видимо, давно, но долго плутала в пути.

Над пламенем свечи проступил «химический» текст: «Убедительно прошу тебя не задерживать меня деньгами, надо сейчас выехать, переведи телеграфом. Внешняя обстановка резко изменилась и без хвоста ни на шаг. Торопись».

Орджоникидзе поспешил на авеню д’Орлеан. Никого из членов ЗОК там не оказалось. Он метался по городу, требовал, чтобы они немедленно собрались – хотя Заграничная комиссия и утратила свои полномочия, но партийные средства продолжали оставаться у нее.

Показывал записку Семена:

– Бели уж он так пишет, надо немедленно помочь!

Однако члены комиссии не торопились.

– Извините, болен, инфлуэнца, – ответил один.

– Нет кворума, – увильнул другой.

Пока секретарь ЗОК безапелляционно не сказал:

– При нынешних условиях не переведем ни копейки!..

Секретарь был воинствующим примиренцем. Прав Ильич: на деле примиренцы оказались игрушкой в руках ликвидаторов партии.

ДОНЕСЕНИЕ ЗАВЕДУЮЩЕГО ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРОЙ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Чиновник особых поручений А. Красильников

Имею честь доложить Вашему Превосходительству, что автор препровожденного секретного документа из Парижа в Петербург за подписью «Сергей» по полученным от агентуры указаниям есть тот «Серго» – уполномоченный Российской организационной комиссии по созыву конференции.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

4-го ноября. Пятница

Чудный ясный теплый день. Сделал прогулку к морю. После завтрака поехал в Айданиль, оттуда пошел обратно тропинкою и берегом моря до имения Нардан. Вернулся к 5 час. Писал до 7½. Обедали большим обществом, после чаю играли в лото.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Заведующий заграничной агентурой получил из Петербурга предписание: срочно установить, где именно социал-демократы предполагают устроить свою конференцию.

Филеры сыскной конторы «Бен и Сабмен», приставленные к революционерам-эмигрантам, что ни день сообщали о возрастающей активности в среде социал-демократов. Новые лица стали появляться в народной общедоступной гостинице «Отель популяр», которую содержала французская социалистическая партия. Эта гостиница была на рю де Шарон. Русских постояльцев принимали в нее по рекомендации местной эмигрантской кассы. Совсем недавно в гостинице снял комнату молодой человек, некий Серго, черноглазый, черноволосый, смуглокожий – типичный кавказец. Нетрудно предположить, что он и есть тот самый уполномоченный Ленина, который выезжал в Россию и был отмечен по сводкам филерского наблюдения в Киеве, Ростове, в городах Кавказского наместничества. К сожалению, эти сведения поступали каждый раз уже после отъезда уполномоченного из означенных мест. И вот теперь он благополучно вернулся в Париж!..

Наружное наблюдение за социал-демократами не давало возможности Красильникову получить ответ на запрос департамента. Молчали и секретные осведомители, контакты с коими поддерживали другие чиновники заграничной агентуры. Давно не приходил на встречу и Ростовцев. Александру Александровичу не оставалось ничего иного, как самому отправиться к агенту.

Пациент остановился у двери дома на бульваре Распай, посмотрел на зеркальную табличку: «Медицинское консультационное бюро доктора медицины Берлинского университета Я.А. Житомирского». Написано на трех языках – французском, немецком и русском. Хмурые атланты держат махину здания на своих плечах.

Служанка проводила пациента в кабинет. Хозяин встретил посетителя без особого радушия. Плотно притворил дверь и с упреком сказал:

– С вашим предшественником мы встречались в загородных кафе.

Сравнение с Гартингом кольнуло Красильникова.

– Могу предположить, что вы оказывали ему больше услуг. Хотя я плачу вам не меньше.

– Стоит ли говорить об этом? – в свою очередь обиделся Ростовцев. – Не злата ради, а во имя идеи…

«Хорош гусь! Завтра же рухнули бы твои атланты, если бы не получал ты чеки с Фонтанки!..»

Но вряд ли имело смысл обмениваться взаимными упреками.

– Сейчас от вас требуется сущая малость, – примирительно сказал Красильников. – Нужно собрать все сведения относительно предполагающейся конференции эсдеков. Прежде всего: где и когда она состоится.

Ростовцев задумался, собираясь с мыслями.

– Слухи ходят самые противоречивые. Кто называет Краков, кто – Женеву или Цюрих… Поговаривают и о Париже.

– А что думаете вы?

– На мой взгляд, Краков предпочтительней – он совсем рядом с русской границей. Но все зависит от Ленина.

– Когда может состояться конференция?

– Как вы помните, сначала предполагалось, что в октябре – я сообщал вам. Октябрь минул. Возможно, соберутся в нынешнем месяце. Но это лишь в случае, если делегаты съедутся быстро. Ну да никто не минует меня! – Он показал на белое кресло. – Всем я нужен.

Александр Александрович уловил в этих словах скрытый намек. Подумал: «Ну и тип: отца родного продаст…»

– Отнюдь не исключено, – продолжал Ростовцев, – что и меня пригласят на конференцию – хотя бы в качестве гостя, как это бывало в прошлом: в эмигрантской среде я пользуюсь достаточным весом.

«Набивает цену, упырь…»

– Сведения о месте и времени созыва конференции нам необходимы заранее, а не постфактум, – строго сказал он и как бы между прочим добавил: – Мы весьма заинтересованы, а следовательно, готовы возместить все ваши непредвиденные расходы.

Агент понял.

– Приложу усилия, – пообещал он. – Однако и ваши коллеги в Питере могли бы расстараться. Арестуй они большинство делегатов, конференция не состоялась бы.

«Эскулап прав, – с досадой думал Красильников, держа путь к себе на рю Гренель. – Сколько я давал им наводок – а вот извольте радоваться: „Серго“ снова в Париже и другие тоже выбираются из России. Вполне может статься, что кое-кто из них – делегаты конференции…»

Результатом своего визита к осведомителю заведующий заграничной агентурой доволен остался не вполне. Хотя кое-какие сведения для очередного донесения на Фонтанку он все же получил.

ИЗ ДОНЕСЕНИЯ ЗАВЕДУЮЩЕГО АГЕНТУРОЙ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Чиновник Особых Поручений А. Красильников

…По полученным агентурным сведениям в конце текущего ноября состоится в г. Кракове общепартийная конференция Российской Социал-Демократической Рабочей партии. Все подготовительные по созыву конференции работы в настоящее время уже окончены… Отъезд делегатов задерживается лишь неполучением от проживающего в Лейпциге «Альберта» (он же «Пятница») явок для переправки делегатов через границу.

Параллельно с большевистским Организационным бюро фракция меньшевиков сорганизовала для созыва нелегальной конференции во Франции меньшевистское Организационное бюро. В состав последнего вошли представители от ликвидаторов, бундовцев, троцкистов и впередовцев.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

7-го ноября. Понедельник

Ночь была очень теплая. Проснулся с дождем, который лил до 5 час. дня. Утром погулял полчаса. После завтрака задержали офицеров. Аликс наклеивала фотографии с одними, а я поиграл с другими и Дрентельном в домино. Очень хорошо провели послеобеденное время. Пили чай со всеми. В 7½ принял турецкое посольство внизу и обедал с ним. Читал вслух.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Новый министр внутренних дел Макаров держал свою первую, тронную речь в зале заседаний и приемов департамента полиции. Зал был великолепен: стены искусственного белого мрамора, коринфские полуколонны. Над ложными каминами – один против другого – двухсаженные портреты государя и государыни; потолок золотым расписным куполом с подвешенной в центре огромной хрустальной люстрой, люстры-бра по стенам… Все огни, несмотря на утренний час, были зажжены, и зал сверкал.

Под золотым его куполом собрались начальники губернских жандармских управлений и охранных отделений со всей необъятной империи – генерал-майоры, штаб- и обер-офицеры, коллежские, статские и действительные статские советники: кто в мундирах, кто в цивильном платье. Желчные и добродушные, моложавые и старчески дряблые лица этих людей – такие разные – были, однако, схожи тем, что несли на себе печать превосходства, бесконтрольной власти над другими людьми. Эта мета находила выражение в высокомерно выпяченной губе или пристально тяжелом взгляде, в каменной твердости подбородка или в линейной прорези рта. Сейчас, сидя в креслах один подле другого, они были преисполнены этого чувства власти, а некоторые даже на нового министра глядели с небрежением. «До бога высоко, до царя далеко» – у себя, в губерниях и городах, они были воеводами, удельными князьями и наместниками, коих побаивались сами губернаторы и градоначальники. Министры приходят и уходят, дело же вершат они, блюстители самодержавного порядка на местах. Макаров к тому же – это знал доподлинно каждый из сидящих в зале – был не дворянином, а из купеческого сословия да еще и «шпак», бывший универсант. И внешностью он не являл образ шефа: сухонький, малого росточка. Ему бы больше подошел сюртук с черными сатиновыми нарукавниками. Таким он и был – ревнителем столопроизводства и бумаг.

Скрипучим, монотонным голосом, будто диктовал медлительному машинописцу, министр доложил собранию, что государь вновь выразил свое благорасположение к департаменту полиции и особенно – к жандармскому корпусу. Государь весьма доволен увиденным во время своего недавнего путешествия в Киев, Чернигов и иные места империи, воодушевлен проявлением всеобщего энтузиазма. Сам Макаров может подтвердить, что агентурная обстановка в целом по России вполне удовлетворительная, хотя в массах работного люда в крупных промышленных центрах наблюдается скрытое движение и повсеместно отмечается активизация деятельности большевиков. Поэтому сейчас самое главное – помешать проведению их всероссийской конференции. Созыв ее намечался на октябрь, теперь же она вряд ли соберется и в ноябре – последние полицейские акции способствовали ее срыву.

– Следует особо отметить удачные ликвидации в Москве и Петербурге, – оторвался от листов доклада Макаров и бросил невидящий взгляд в зал. – Я имею в виду аресты особоуполномоченных Ленина – большевиков «Захара» – Бреслава и «Семена» – Шварца.

Заварзин и фон Коттен сидели рядом. В кулуарах перед началом совещания они обменялись любезностями, и со стороны могло показаться, что это два закадычных друга – водой не разольешь. Лицо Заварзина, не утратившее летнего загара, дышало здоровьем, резко контрастируя с синевой впалых припудренных щек Михаила Фридриховича. Однако сейчас начальник столичного охранного отделения не испытывал обычной зависти и жгучей ненависти к своему московскому коллеге. В любезных фразах, обращенных к нему, сквозила даже искренняя нота благодарности. Было за что благодарить: с помощью Заварзина фон Коттен вышел на след ленинского агента, задержал его и тем загладил все свои прежние грехи, а теперь вот удостоился и похвалы министра.

Да, после того как ему были пересланы из департамента сведения о том, что «Семен» должен со дня на день появиться в столице, полковник сам проинструктировал филеров. Агенты наружного наблюдения, как «Отче наш», вызубрили приметы злоумышленника: «25 – 30 лет от роду, выше среднего роста, худой, продолговатое загорелое лицо, брюнет, волнистые волосы, глаза карие, усы, борода бриты, напоминает собой южанина, вероятно, рабочий». Фон Коттен распорядился задерживать всех похожих – в участках разберутся. Филеры объявились у помещения Высших женских курсов Раева и дома госпожи Трубиной. Круглосуточное наблюдение было установлено на вокзалах Петербурга.

И вот на Варшавский вокзал в полдень поездом №12 прибыл некий пассажир, в коем филеры заподозрили лицо, тождественное по имеющимся приметам с выслеживаемым. Неизвестный был задержан и доставлен в участок. Назвался он мещанином города Себежа Григорием Марковым. При обыске у него отобрали экземпляр газеты «Звезда» и 2 рубля 5 копеек наличных денег. Ни легальная, хотя и большевистского толка, газета, ни содержимое кошелька не указывали на самоличность арестованного. Но в распоряжении фон Коттена было другое средство опознания… В тот же день в донесении директору департамента полиции, сообщая, что арестован именно ленинский уполномоченный, Михаил Фридрихович добавил: «При этом имею честь присовокупить, что сведения о Шварце как члене означенного Большевистского бюро по агентурным соображениям предъявлены ему быть не могут».

Ибо Семена опознал секретный сотрудник-провокатор.

– …Первоочередная задача охранных органов – узнать место проведения социал-демократической конференции, чтобы правительство могло принять официальные меры для срыва ее, в какой бы стране ни задумал Ленин собрать ее, – продолжал новый министр. – Мы располагаем сведениями, что выборы делегатов на означенную конференцию уже прошли в Петербурге, Москве, Киеве, Екатеринославе, Тифлисе, Баку, Екатеринбурге, Уфе и других городах. Прямая обязанность охранных органов – воспрепятствовать выезду делегатов. Чем больше их будет арестовано, тем менее вероятно проведение самой конференции…

Фон Коттен, как и все другие его коллеги, знал и без этих слов министра, что делегатов нужно захватить во что бы то ни стало. Сотрудники его отделения так и не смогли выйти на след питерских представителей. Поэтому он прибег к старому и испытанному способу – начал повсеместные ликвидации. В минувшем месяце полковник устроил засады в нескольких рабочих союзах и взял сразу семьдесят человек. К сожалению, делегата среди них не оказалось. Хорошо хоть, что столичный делегат – один из двух, коих здешние эсдеки должны были направить на конференцию, – схвачен ловким Заварзиным в Москве. И за это ему еще раз спасибо. И трижды спасибо за план, который родился в голове сейчас, в зале, и сулит принести Михаилу Фридриховичу верный выигрыш…

Затаив усмешку, Заварзин наблюдал за Макаровым, лишь краем уха прислушиваясь к тому, что тот говорил. Битых два часа: «конференция, конференция»… И ни слова о Столыпине. Суета сует. Рядом с залом, вот за этой белой дверью – стол в форме буквы «П», за которым «великий министр» решал судьбы России и каждого из сидящих в этом зале. А нынче – будто и не было его. Новый шеф и полицейский бог – бывший саратовский прокуроришка. Кому еще на памяти Заварзина послужит сей стол, сей кабинет и зал?.. Он поднял голову. В четырех медальонах, вправленных в золоченый купол потолка, были изображены мифологические сюжеты. Заварзин долго разглядывал похищение Европы, извергающего молнии Зевса. Брови нахмурены, губы сжаты. Суров, ничего не скажешь… Вот такого нужно на жандармский престол, а не шепелявого чинушу.

Полковник перевел взгляд на окна, обращенные к набережной Фонтанки. В проемах между окнами огромные зеркала отражали зал, увеличивали его, множили изображение, и уже казалось, что восседают в креслах не двести пятьдесят – триста человек, а тьма-тьмущая, легион. Но сколько бы их ни было, Заварзин – первый среди них. Доказательства налицо. А скоро он представит и новые. Дальнейшее свое участие в большой игре полковник продумал досконально. Он решил – ни много ни мало! – внедрить на конференцию, коль она все же состоится, своего сотрудника. Такой сотрудник у него есть…

Недавно в тайной сокровищнице охранного отделения засверкал новый черный камень. Роман Малиновский. Пожалуй, по ценности своей он должен был сравниться с такими перлами провокации, как Азеф или Вяткин. Обстоятельства его появления были банальны. В давнем прошлом Роман Малиновский служил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Измайловском полку. После службы овладел ремеслом токаря, но больше проявил свои способности в кражах со взломом, за что и был трижды судим. Отбыв последний срок наказания, он стал выдавать себя за персону, «прошедшую» по революционному делу, – это совпало с духом времени, с подъемом волны после Кровавого воскресенья. Рабочие приметили «борца за идею», выдвинули, избрали даже секретарем одного из профессиональных союзов в Питере. К началу прошлого, десятого года Малиновский вошел в Центральное бюро профсоюзов столицы. Вскоре он был арестован, выслан из Питера в Москву, где сотоварищи помогли ему устроиться в трамвайные мастерские. В белокаменной он примкнул к группе эсдеков-ликвидаторов. Вот тогда-то, после очередной облавы, он и предстал пред очи Заварзина. По донесениям агентуры полковник знал, что Малиновский выступал на собраниях воинственно, во фракции играл видную роль. Но в кабинете на Гнездниковском он повел себя необычно для социал-демократа – стал юлить, заискивать. Не делая сразу прямого предложения, полковник начал игру. Разговоры на общие темы, о жизни. Уловил: Малиновский вошел в революционное движение не по убеждению, а из любви к приключениям, по расчету и из тщеславия – ему нравилось выступать в роли вождя. «А что известно сотоварищам о вашем прошлом, скажем, о последней краже? Вор и взломщик, пострадавший за идею?..»

Беседа завершилась тем, что арестованный дал «правдивые показания»: точно и полно ответил на все вопросы, касающиеся участников, дел и намерений подпольной организации. Был отпущен и с того дня, с 23 мая 1910 года, стал платным агентом охранного отделения с жалованьем 50 рублей в месяц. А чтобы не пало на него подозрение, были освобождены «из-за отсутствия улик» и все другие, взятые вместе с ним.

Первое донесение «Портного» – такую кличку получил новый агент – помечено 5 июля 1910 года. Тогда он представал еще как меньшевик-ликвидатор. Но, по указанию Заварзина, «постепенно, после серьезных размышлений», решил перейти к большевикам. «Выступайте среди своих смелее! Выполняйте любые их задания! Клеймите строй, установления, порядки!» – наставлял его полковник.

Теперь начальник отделения мог рассчитывать, что «Портной» добьется выдвижения своей кандидатуры в качестве делегата на предстоящую конференцию. Уж ему-то никаких препятствий с отъездом за кордон охранная служба чинить не будет: счастливого пути, «сотрясатель устоев»!.. Вот только удастся ли Малиновскому узнать заранее, где и когда намечено провести конференцию?..

– …Хотя, повторяю, агентурная обстановка по империи в целом благоприятна, нам необходимо выработать меры к предупреждению возможности повторения революционного движения пятого года, – вел к концу свой доклад Макаров.

«Начал за здравие, а кончает за упокой», – подумал, с трудом сдерживая зевоту, Заварзин.

Фон Коттен, вернувшись на Мойку, в свой кабинет, тут же приступил к осуществлению замысла, пришедшего ему на ум во время доклада министра. Этот замысел он решил держать в тайне, чтобы не пришлось делить славу успешной операции ни с сослуживцами, ни с департаментским начальством.

Сейчас он вызвал штаб-ротмистра Петрова. А когда офицер вошел, начал разглядывать его с таким интересом, будто видел впервые. Петров приосанился.

– Примеряю на вас рабочую блузу, – сказал Михаил Фридрихович. – Превратитесь в пролетария на ближайшее время.

Петров гмыкнул.

– Будете делегатом на предстоящую социал-демократическую конференцию.

– Пролетарием куда ни шло, но как же делегатом? Нужны полномочия. К тому же они всех своих знают в лицо!

– Молодой человек, вам не следует торопиться. Моя мысль такая. Один делегат от столичного комитета означенной партии уже является ликвидированным. Второго мы арестуем в ближайшие дни во что бы то ни стало. Мне уже известна его фамилия. Это есть некто Онуфриев, рабочий. Он обеспечен наружным наблюдением. Моя идея есть такая. – Полковник достал из сейфа карту, разложил ее на столе, повел карандашом, объясняя свой замысел. – Мы ликвидируем Онуфриева. Вы поедете вместо него. Или отправитесь под другой фамилией, это не имеет значения. Мы примерно знаем, каким путем они едут: им помогают контрабандисты. Постарайтесь подобраться к ним. Надо хорошо решить, каким путем вы поедете.

Можно через Сувалки. Департамент располагает там адресом партийной явки. Однако прусскую границу освещает Заварзин… – Михаил Фридрихович не договорил, но сам подумал: московский коллега вполне может и помешать. – Есть вам другой путь. Южней. Через Радом и далее – в Австро-Венгрию, в Краков. Этот путь есть более предпочтительный для нас. Тем более что, по всей вероятности, именно Краков – место будущей конференции. Вам надлежит выезжать в самое ближайшее время. Мне нужно знать, где и когда предположена быть конференция. Прежде всего – где. Такое есть ваше задание.

– Любопытное задание, – штаб-ротмистр проследил по карте.

– Как только узнаете, где она собирается, возвращайтесь. Вас будет ждать представление к награде.

ЦИРКУЛЯРНОЕ ПРЕДПИСАНИЕ ДИРЕКТОРА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Директор Н. Зуев

Начальникам Тифлисского, Пермского, Уфимского Губернских Жандармских Управлений, Московского, Киевского, Екатеринославского, Бакинского Охранных Отделений.

Департамент Полиции просит Ваше Высокоблагородие сообщить, какие имеются в Вашем распоряжении сведения о членах большевистского Организационного Бюро и о личностях избранных делегатов, присовокупляя, что во исполнение циркуляра Департамента Полиции от 16 октября 1911 года за № 108619 как означенных членов Организационного Бюро, так и делегатов надлежит подвергнуть аресту в целях недопущения перехода ими границы для участия в конференции.

ИЗ ДОНЕСЕНИЯ НАЧАЛЬНИКА МОСКОВСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

…С момента последней ликвидации сношения Русского Организационного Бюро с гор. Москвою и областью Центрального промышленного района прерваны окончательно и восстановить их социал-демократам не представится возможным.

Что касается Петербургской социал-демократической организации, то делегатами от нее на конференцию избраны рабочий Обуховского пушечного завода некий Норов, а также чертежник Балтийского завода Онуфриев, проживающий за Невской заставою…

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

10-го ноября. Четверг

Поразительный день, жаркий как в августе м-це в Крыму, в тени около 15, а на солнце 30°. Во время прогулки вспотел отчаянно. Дул сильный вдоль берега, шлюпки с яхты подходили у купальни. Завтракали семейно, т.к. почти вся свита была приглашена на турецкий крейсер. Он ушел из Ялты в 3½. Хорошо поиграли в теннис и пили чай в домике. Прибыли новые бумаги, за кот. я принялся на весь вечер.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

– Принимайте гостей! – Пятница переступил порог квартиры в доме на улице Коллонтая.

– Прошу! – От стола поднялся им навстречу мужчина с коротко стриженной бородкой и обвислыми усами. – Альберт? Входьте. Утешен се же вас видзе.

Это была проходная кухонька. На табурете в углу – таз и кувшин с водой. На плите – прикрытые газетой примус, чайник и посуда. И тут же около плиты – письменный стол, заваленный исписанными листками, типографскими гранками, газетами, книгами.

– Есть дело. Где можно поговорить?

Мужчина развел руками: мол, вот все мои апартаменты. Антон понял: его спутник хочет, чтобы он не присутствовал при разговоре. Путко уже привык к этой его деловитой бесцеремонности, на которую нельзя было и обижаться. Повернуться и выйти?

– Подождите здесь, – сказал сам Пятница. – Мы скоро вернемся.

А через полчаса, когда они снова собрались втроем, показал на хозяина дома:

– Товарищ Юзеф. Ему нужен помощник. Возражений нет?

– Ну что ж… – До этой минуты Антон не понимал цели своей дальнейшей поездки с Пятницей и уже начал надеяться, что через день-другой доберется наконец до Парижа. – Если так нужно…

– Нужно, – кивнул транспортер. – Будьте молодцами. Пока!

Когда он вышел, мужчина коротким жестом показал на стул:

– Прóшу.

Был он высок, худ, выглядел даже истощенным. Его лицо с чистым открытым лбом старили морщины, глубоко прорезавшие впалые щеки.

– Мне надо ввести вас в курс дела. Вы будете помогать мне переправлять товарищей из России в Австрию.

– Как долго?

– Пока не переправим всех. – Он уловил в вопросе Антона сожаление. – У вас были другие планы?

– Честно говоря, да.

– Какие, если не секрет?

– Может быть, и секрет… Ну да ничего не поделаешь… – Путко решился. – Я должен скорей добраться до Парижа. Ищу причины своего провала.

– А что конкретно?

– Не знаю. Может быть, провокация? Чересчур много они, в охранке, знали!

И начал рассказывать, как были провалены осенью седьмого года при размене русских пятисотрублевок, захваченных Камо, многие товарищи-большевики, а затем, спустя некоторое время, был арестован Красин и уже потом – он сам.

– Слышал о тей цалей истории, – кивнул Юзеф. – Но почему вы думаете, что это дело рук провокатора, а не тайнякув, полицейских сыщиков?

– О предстоящей операции с разменом денег знали лишь несколько человек. И никто, кроме них, не мог знать о моем возвращении из Парижа в Питер.

– Вы когось подозреваете?

– В том-то и дело, что нет. Но я должен узнать, кто он! Я должен это сделать. Но не знаю, с чего начать…

Поляк молча разглядывал его. Побарабанил пальцами по столу:

– Оповедте докладней. Расскажите подробней. Может быть, я смогу вам чем-нибудь помочь. Як муви сен по-российску: на ловца и зверь бежит… Я сам вот уже год работаю над материалами о провокации в подпольных огранизациях. У меня есть на то специальне причины. Личные.

Губы его жестко сомкнулись, и на щеках обозначились желваки.

Путко снова, вспоминая детали, повел рассказ. Но в отчуждении от действительно пережитого прошлое воспринималось уже и им самим как легенда, как занимательная история, услышанная от кого-то другого. Неужели было все: обвал на шахте, подземный ручей, свобода, обернувшаяся мучительным испытанием, встреча с Федором, а потом и с Женей и трагические развязки этих встреч?.. Оплачен ли его долг перед Женей? Настигла ли кара Азефа? И где таится еще тот, на чьей черной совести беды Ольги?..

Поляк внимательно слушал рассказ Антона. Но его не поразила эта одиссея.

– Я пшежилем то само. Все очень похоже. Я тоже бежал из Сибири. Десять лет назад. И сколько потом всякого подобного было… – Он провел тонкими пальцами по аккуратно расчесанным волосам. Путко увидел, что пальцы его дрожали. Но голос был спокоен. – Каждый раз, как я теперь понимаю, я расплачивался за доверие. Впервые – я был тогда еще совсем млодым – меня выдал мальчишка. Он польстился на рубли, которые пообещал ему жандарм. Позже, в Варшавской цитадели, вместе со мной сидел член боевой организации, ктурего схватили во время акции. Человек шел с оружием почти на верную смерть. А когда оказался в тюрьме, охранникам понадобилось всего несколько часов, чтобы склонить его к предательству. Я видел его на прогулке во дворе Десятего павильона: посемпный, угрюмый, боящийся поднять голову… К слову, потом его повесили вместе с другими боевиками: и предательством не купил себе жизнь.

Юзеф начал возиться у плиты. Отворил створку, сунул скомканные листки бумаги, сверху положил щепки.

– Был и другой случай. Рядом со мной, в соседней камере, сидела восемнадцатилетняя работница, по виду – як децко. Мы перестукивались с ней через стену. Она ужасно мучилась. Просила, чтобы я передал ей веревку: хочет покончить с собой. Така деталь: веревка пусть непременно будет от мешка с сахаром, чтобы сладко было умирать. У нее постоянно были столкновения с тюремщиками. Она кричала в окно: «Нех жие революция!» – и встречала новичков или тех, кого отправляли на этап или казнь, революционными песнями… Сымпатична девчина.

Антон ясно представил ее. С неприязнью посмотрел на поляка – тот рассказывал о ней чересчур отрешенно и холодно.

Юзеф чиркнул спичкой, бросил вспыхнувший лист в топку. Огненный отсвет скользнул по его лицу, на миг зажег глаза.

– Сымпатычна. А потом оказалось, что и она провокатор: сидела в тюрьме под вымышленной фамилией, ездила с жандармами по городу и показывала квартиры подпольщиков. От як быва!

– Ничего себе… – Что-то знобкое стеснило дыхание Антона. – Почему же она предавала?

– Я сам до сих пор не нахожу ответа. Быть може, с страху? – Юзеф поднялся от плиты.

– А почему стал провокатором Богров? Об Азефе я лишь слышал, а вот Богрова и видел…

– Как так? – насторожился поляк.

Путко рассказал о встрече с Богровым на Бибиковском бульваре.

– Да, одним палачом и одним провокатором стало меньше. И только, – коротко, будто отбрасывая, махнул рукой Юзеф. – Бессмысленно уповать на индивидуальный террор. Вместо одного сатрапа – другой, така же пся крев… Не Столыпины и Макаровы порождают систему, а система порождает и их и их подлу свору.

В плите уже гудело, из полуприкрытой дверцы потянуло дымком и теплом. Хозяин дома наполнил чайник, поставил на конфорку.

– Однако мы не можем ждать, пока рухнет система и погребет их всех под своими обломками. Мы должны бороться с предателями.

– Но как? Как различать их? По каким приметам?

– У предателей могут быть разные побудительные причины. Однако результат их черного дела один. Все товарищи, которые в последний мой арест сидели со мной в тюрьме, были жертвами провокаций.

– Как же бороться?

– Думаю, единого рецепта нет. Я изучал опыт народовольцев. Знакомился, елико возможно, с методами охранки. – Поляк достал чашки и жалкие припасы из стенного шкафчика. – Вы слышали о Меньщикове? Бывший революционер, ставший охранником и недавно опубликовавший «Открытое письмо» Столыпину, в котором угрожает разоблачить козни департамента полиции. Со времен Исполнительного комитета «Народной воли» были такие попытки взорвать охранку изнутри. Что вы думаете о подобном методе?

– Пойти служить в охранку? Только не это! – Антон с недоумением посмотрел на собеседника: неужели он может оправдывать такой метод?

– Рад слышать, – отозвался Юзеф. – Авантюризм. Тем более что от подобных попыток делу революции наносится только вред. Я считаю, что ни при каких обстоятельствах член партии не должен вступать в сношения с охранкой. – Он говорил убежденно, как о глубоко продуманном. – И дело не только в бессмысленности попыток проникнуть в секреты охранки. Главное – принципиальная сторона дела. Тот же Меньшиков пригрозил Столыпину разоблачениями. А сам-то он – чист? Как он дослужился до полковника? В скольких арестах должен был участвовать, чтобы удостоиться этих погон? Я знаю: его имя связано с разгромом нескольких революционных организаций. Как раз у нас, в Польше. До бегства за границу Меньшиков был начальником Варшавского охранного отделения. Сколько моих товарищей поплатились за его усердие ссылкой и каторгой! А теперь сей господин – тоже борец за справедливость! Нам такие борцы не нужны. Пусть идет к эсерам!

Он сделал резкий жест, словно отметая прочь.

– Эсеры придерживались другого мнения – и поплатились за это азефовщиной, разложившей и деморализовавшей их партию. Таков удел всех, кто считает, что для достижения поставленной цели годятся любые средства.

Они молча допили чай. Антон спросил:

– Но как же бороться нам?

Юзеф нахмурил брови.

– Главное: так проверять товарищей, так четко работать, чтобы провокаторы не смогли пробраться ни в одну щель. Но всегда быть очень осторожным и щепетильным, чтобы подозрение не пало на невиновного. Клеймо предателя – самый тяжкий крест, какой только можно взвалить на человека. Если же бесспорно установлено… – Он не договорил. Желваки снова резко обозначились на его щеках.

Неожиданно улыбнулся:

– А бывает такое стечение обстоятельств!.. Однажды одного из наших товарищей арестовали на собрании. Не прошло и нескольких часов, как полиция нагрянула в дом, где он до того скрывался. И яке то мысли не приходили до гловы… А оказалось, что в роли провокатора был пес, принадлежавший хозяйке конспиративной квартиры. Пес очень привязался к этому товарищу и, когда того арестовали, начал его искать, нашел по следу и бежал за ним до самых ворот тюрьмы. А потом отправился домой. Жандармы – они не глупцы, нет! Обратили внимание на пса – был приметный, большой, белый с темными подпалинами, великолепный пес! Пошли за ним и дошли до самой квартиры. Хорошо еще, никто тогда больше не пострадал.

Лицо его снова стало строгим и замкнутым. В этой быстрой и резкой смене выражений Антон почувствовал решительный и живой характер, чего нельзя было предположить по первому впечатлению.

– Шкода тратить час! Нельзя терять времени! Каждый упущенный момент – беда для кого-нибудь из товарищей.

– Как много, оказывается, этих гадов…

– И все же мы не должны становиться слабонервными институтками. Если мы станем думать, что агенты охранки всюду и везде, нам впору залезть под кровать, – будто сам себе возразил Юзеф. И неожиданно протянул Антону сухую руку: – Я рад. Мне нужны надежные помощники. Добже, что привели вас к такому решению и личные причины. – Он сделал ударение на слове «личные». – Но вот как бороться – я и сам еще толком не знаю. У нас создана комиссия, что-то вроде следственного отдела. Пока нас всего трое. Собираем сведения о каждом провале. Поверяем людей… Все больше товарищей понимают, что дальше терпеть нельзя. Но я хочу повторить слова, которые совсем недавно услышал от глубоко уважаемого мною человека: провокация наносит огромный вред, вырывает из рядов товарищей, но на смену одному приходят десять и сто, потому что нашу великую идею никакими провокациями не убить. Сами же они, пронизывая осведомителями общество, разлагают его, внедряют безнравственность, подрывают представление о моральных ценностях человека и уже этим приближают свою гибель.

– Все так… Но именно потому, что мы честны, нас так сильно бьют… – задумчиво сказал Антон. – А война не признает этики.

– Зато ее требует наше дело. Мы должны оставаться и среди зверей людьми. Мы не можем уподобляться нашим врагам. Мы будем воевать честными и благородными методами, будем набираться опыта: оружие рождает контроружие. И мы знайдемы!

В его голосе звучала непреклонная уверенность.

– Хорошо, что я познакомился с вами, – открыто сказал Антон.

– Но тераз наша с вами забота: переправка делегатов через границу. А к этому делу вернемся потом. Запалите? – Он выложил пачку папирос, поставил пепельницу. – У меня есть два пункта. Один я возьму на себя, другой дам вам. Работать мы будем так…

Система оказалась несложной. Некоторые делегаты получали явки вблизи границы – с той стороны, недалеко от Олькуша, где у Юзефа был знакомый контрабандист Михась. Товарищи должны сами добираться до польского селения, найти домик на окраине, назвать пароль. А Михась поведет через кордон, уже на территорию Австро-Венгрии. У контрабандиста есть изба и по эту сторону границы.

– Вы будете поджидать товарища на этой стороне. Каждый, кто придет, назовет вам пароль. Расплачиваться с Михасем буду я сам. Хотя связан с ним давно и ни разу он не подводил, но так верней. Не будем терять времени. Едем!

Австрийская деревушка была верстах в десяти от Кракова. Поляк привел Антона в беленую хату. Хозяином ее оказался пожилой хитроватый мужичишко. Если бы довелось встретить такого на улице или на базаре, Путно ни за что не подумал бы, что это и есть контрабандист, – представлял их дюжими молодцами с озорными глазами, буйными кудрями. Михась же был сутул и плешив. Свою опасную работу он выполнял так же буднично и старательно, как возделывал землю.

– Od dziś będziesz pracować z tym panem, – показал ему на Антона Юзеф.

Товарищи начали приходить. Михась, проведя делегатов с той стороны, укрывал их в хате, потом заявлялся на улицу Коллонтая. Остальные заботы брал на себя Антон. Когда Юзеф задерживался на другом пункте или был в отъезде по каким-то иным делам, Путко отводил прибывшего на конспиративную квартиру в городе, снабжал едой, если требовалось – покупал одежду. По выговору прибывающих из России мог предположить: один – южанин, другой – откуда-то с Волги, третий наверняка питерский… Но Юзеф предупредил, что товарищей не следует ни о чем расспрашивать: он сам побеседует с каждым с глазу на глаз, еще раз проверит и сообщит дальнейший маршрут следования и явки, купит билет.

– Надеюсь, вы не в обиде? Правило: о деле должен знать только тот, кого это непосредственно касается. У нас есть пословица: «Не видел – одно слово, видел – большой разговор». Так надежней на случай провала.

ПИСЬМО Ф.Э. ДЗЕРЖИНСКОГО СЕСТРЕ

Твой Ф.

Альдонусь, дорогая моя!

Я не писал тебе давным-давно. Как-то сложилось, как часто у меня бывает. Это было тяжелое время для меня. Моя жена Зося пошла по моим следам – и попалась. Теперь уже год прошел, как она в тюрьме. В июне она родила там дитя – Ясика. Трудно описать, что она должна была там перенести. Теперь был суд и ей дали ссылку на вечное поселение в Сибири. Ее вышлют через несколько месяцев, а может быть, и раньше. До сих пор ребенок был с ней, так как кормила сама, но взять его с собой она не может, так как малышка не выдержал бы такого пути. Вот и не знаем, как быть с Ясиком. Я страшно хотел бы, чтобы он был со мной, но боюсь, что не сумею обеспечить ему должного ухода, т. к. не имею об этом понятия. Родители Зоей не могут взять его к себе, т. к. есть больной отец и мачеха. Наверное, было бы лучше всего отправить его на несколько месяцев в деревню, в чьи-либо надежные опытные руки. Альдонусь моя, не можешь ли ты мне что-нибудь хорошее посоветовать? Я мог бы платить в месяц по 15 рублей. Может быть, знаешь кого-либо, кому можно было бы целиком доверять? Я не хочу никому доставлять забот, но все-таки ты, может быть, знаешь кого-либо, кто проявил бы желание и имел время и был бы человеком, которому можно было бы доверить ребенка. Я еще не знаю Ясика даже по фотографии, однако так его люблю и так он мне дорог! А Зося такая сильная и устоит во всех трудностях. Так напиши мне об этом, если знаешь кого-либо. Быть может, все устроится иначе, быть может я возьму его к себе и кто-либо из жен моих краковских товарищей займется им. Но я хочу иметь для выбора несколько вариантов, чтобы Ясику было лучше всего и моим друзьям меньше забот…

Я все это время странствовал по Европе, все такой же, как и всегда, – беспокойный дух. Только нервы издергались. Жизнь за рубежом, – когда мысль по ту сторону границы, когда душа тоскует о будущем и все ожидает его, – такая жизнь часто хуже изгнания, ссылки, где человек далек от жизни и движения и живет лишь своей мыслью и своими мечтами. И если я не писал тебе, то потому, что не могу и не хочу углубляться мыслью в свою жизнь, когда она так несносна. А в своем сердце я всегда ношу любовь к тебе, которую сохранил еще с дней моего детства. Пиши мне о себе и о детях, как только тебе позволит время. Крепко целую тебя и детей твоих.

ДОНЕСЕНИЕ ЗАВЕДУЮЩЕГО ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРОЙ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Чиновник Особых Поручений А. Красильников

№ 1573 от 28 ноября 1911 г.

По полученным подполковником Эргардтом от агентуры сведениям, кружком содействия «Рабочей газеты», т.е. большевиками-ленинцами, принято официальное решение о восстановлении большевистской ленинской фракции. С этой целью решено провести анкету по всем западноевропейским городам об имеющихся группах и организациях болыпевиков-ленинцев, а также отдельных сторонниках и в ближайшем будущем устроить съезд этих большевиков, на коем и восстановить их организацию; признать «Рабочую газету» органом этой фракции; избрать Заграничный большевистский центр, а также восстановить БЦ, т.е. общероссийский большевистский центр…

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

28-го ноября. Понедельник

Утро было холодное с ветром, позже вышло солнце и после полудня стихло. Сделал большую прогулку по Ореанде и всей Ливадии. До завтрака принял флиг.-адъют. Половцова, кот. докладывал мне о своей поездке в Нерчинский округ. В 2¼ пошли на игру. Алексей тоже учился играть в теннис во время отдыха партий. Пили чай в домике. От 6 час до 7½ принимал Танеева. После обеда засел за бумаги.

Григорий еще раз побывал у нас.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В департамент полиции стекались сведения о подготовке РСДРП к своей конференции. Сообщения шли с разных концов России.

Чиновники «черного кабинета» перехватили и расшифровали письмо с пометкой «Для Н.К.». В конверте оказалось удостоверение: «На общем организационном собрании 3 декабря 1911 года делегатом на. Всероссийскую конференцию РСДРП выбран тов. Фрамм. Общее собрание высказалось за посылку двух делегатов от Москвы, но по техническим условиям выполнить это постановление не было возможности. Поэтому общее собрание уполномочивает товарища Фрамма ходатайствовать перед конференцией о предоставлении ему второго решающего голоса, с правом передачи второго голоса кому-нибудь из заграничных товарищей». Подпись секретаря комитета и оттиск мастичной печати. Донесение из Тюмени: на предстоящую конференцию представителем от городской организации и окрестных заводов избран некий «товарищ Назар». К донесению начальник губернского жандармского управления прилагал и резолюцию собрания: «Положение вещей требует напряжения в партии всех партийных сил, поэтому собрание находит созыв Всероссийской конференции в настоящее время необходимым и принимает предложение Организационной комиссии по посылке делегата на конференцию… Председатель собрания Евгений. Секретарь Васильевна». Депеша из Самары: местная организация направила за границу резолюцию о конференции… Директор что ни день докладывал об этих сведениях министру. Для Макарова стало делом престижа разрушить опасный замысел революционеров. Столыпину удалось после грозной волны пятого года усмирить державу, – неужели же он, новый шеф департамента и корпуса, не совладает с какой-то кучкой злоумышленников?.. Министр потребовал от Зуева точных данных: сколько их – всех членов означенной партии? Нил Петрович разослал запросы. Ответы поступали самые противоречивые: начальники губернских жандармских управлений называли одно число, градоначальники – другое, начальники охранных отделений – третье. Каждый, исходя из своих собственных интересов, или преувеличивал, или занижал цифры. Но в среднем выходило – не более пяти тысяч по всем городам и весям России. Пусть две трети из них придерживаются ленинского направления: в пересчете на население империи – щепоть. Правда, их вожди говорят: это их офицерские кадры…

– А сколько эсдеков пребывает в эмиграции? – поинтересовался Макаров.

У заведующего заграничной агентурой была полная картотека. По ней выходило: около двухсот человек. Из них половина – в Париже. Причем большевистская фракция в столице Франции – лишь сорок партийцев.

– Всего-то! – вспылил министр. – А вы только и делаете, что коллекционируете бумаги, вместо того чтобы принять решительные меры!

Зуев, однако, не оставлял без внимания ни одного донесения. Каждое – как цветной камешек мозаики. Только умелое расположение этих камешков способно создать картину. К тому же главные «камешки» еще не добыты: где? когда? кто именно делегирован?..

Расшифровка из Москвы? Дураку ясно, что пометка «Для Н.К.» – это конечно же для Крупской Надежды Константиновны. Полковник Заварзин преждевременно бахвалился, что сношения Организационной комиссии с Москвою прерваны окончательно: вот, пожалуйста, – делегат уже выбран! Директор прочертил донесение резолюцией: «Нач. Моек. 00. Сообщить сведения». На докладе из Тюмени: «Выяснить Назара, Евгения, Васильевну». Самарскому начальнику жандармского управления: «Выяснить лица и адреса и о последующем уведомить».

Между тем на Фонтанку поступали копии писем из Парижа, дешифрованных в «черном кабинете» при столичном почтамте. На копиях чиновники делали пометки: «Химический текст», «Продолжение переписки о созыве соц.-дем. конференции».

Нил Петрович читал:

«Дорогой друг. Получили ваше письмо от 20.XI. Конечный пункт у Альберта. Туда и надо направлять легальную публику. От границы до Альберта 15 рублей. За переход платит Альберт. Явку к Альберту я вам послал. Получили ли? К нам публику таким образом не направляйте. Деньги уже высланы…» «Посылаем по питерскому адресу № 2-й 500 фр. Получены ли посланные по адресу № 1 44 р.?.. Ответьте». «Пишите подробно, скольких думаете переправить. Относительно Саратова, Самары, Нижнего, Москвы, Зап. Края приняли меры. Деньги туда пошлем сами. Даем явку. В Москве есть свой парень (явки к нему нет), ему послали все, что было: явки к М. и адреса двух приятелей редактора. Зорька никаких адресов не дал…»

От кого письма? Кто такие номера 1 и 2, «свой парень» в Москве, «Зорька» и «два приятеля» неизвестного «редактора»?.. По стилю писем можно предположить, что они исходят от «Серго». Неуловимый ленинский уполномоченный! Кто он? Где он?.. Донесения из разных мест – Ростова, Баку, Тифлиса – обрисовывали его бурную деятельность. Но с опозданием. Где на месяц, где на неделю, а из Баку – на каких-нибудь несколько часов. Однако и этого времени оказывалось достаточно Серго, чтобы исчезнуть и безнадежно запутать след. Была, правда, получена депеша из Тифлиса: обнаружен! Но тут же вдогонку: «Предположение оказалось ошибочным. Это не он. Однако, хотя личность „Серго“ не установлена, стало известно, что он по национальности русский». И вот уже этот злоумышленник – вне досягаемости!..

Преемник Кулябки, бывший помощник начальника Киевского губернского жандармского управления ротмистр Гирич, назначенный начальником охранного отделения, прислал скопированный без ущерба для оригинала и проявленный химический текст, в коем говорилось: «Киевляне с честью довели до конца дело конференции. Теперь вопрос о делегате. Есть ли у вас все необходимое для поездки делегата или нет? Оставил ли товарищ вам адреса и т.д.? Когда думаете отправить делегата? Если у вас нет адресов, телеграфируйте. Немедленно вышлю. Тот товарищ сел. Будьте очень осторожным с границей, которую он оставил. Ни в Вену, ни сюда не надо ехать. Если нет адреса – телеграфируйте, или же товарищ пусть остановится в Берлине в гостинице и пошлет телеграмму мне с указанием своего адреса. Дела идут недурно, торопитесь… Всего хорошего». И снова, уже в открытую: «С тов. приветом Серго». На конверте стоял адрес: Киев, Большая Подвальная, 25, кв. 55, г-же Кирклинг.

Ротмистр запрашивал: что предпринять – немедленно ликвидировать адресата? Директор ответил срочной шифротелеграммой: никаких арестов! Задержанное письмо немедленно вернуть на почту, – пусть оно идет своим путем; обеспечить госпожу Кирклинг надежным наружным освещением, найти пути к внедрению освещения внутреннего. И самым тщательным образом следить за корреспонденцией, поступающей на Большую Подвальную и исходящей оттуда: переписка может навести на след делегатов.

Гирич не жалел усердия, чтобы выполнить указания директора. Письма копировались, филерское наблюдение велось круглосуточно. Не удавалось лишь приблизить к адресату секретного сотрудника. Ротмистр навел справки: госпожа Кирклинг, молодая учительница воскресной школы, живет с престарелой матерью в маленьком домике, скромна, добродетельна. Ротмистр направил в воскресную школу «ученика» – красавца атлета. Однако агенту никак не удавалось завоевать расположение девушки. Сама же она не отправила за все время ни одного письма. Может быть, ответила с оказией? Или вообще выполняла лишь роль передаточного пункта, «почтового ящика» – и конверт из Парижа предназначался не ей? К тому же ни в каких связях с местной социал-демократической организацией учительница замечена не была. Ждать? Как долго?..

Да, при всей своей осторожности, социал-демократы, хотя и имели многолетний опыт конспирации, упускали из виду опасность перлюстрации. Видимо, они считали: если письмо пришло по назначению и на листах не видно следов проявки тайнописи, значит, все в порядке. Зуев мог бы посмеяться над их наивностью: забывают злоумышленники, что на вооружении департамента не только отмобилизованный корпус жандармов, тьма чиновников и платных осведомителей, но и новейшие достижения многих наук, исследования по военному ведомству, результаты работ в химических и физических лабораториях академий и университетов. И все же для веселья у директора департамента не было повода: даже с помощью техники он не мог получить ответа на главные вопросы: где? когда?..

Из Москвы поступил обстоятельный доклад о предполагаемых путях следования делегатов. Полковник Заварзин уведомлял, что существуют два способа перехода границы. Первый – через Осипа Ивановича Матуса, проживающего в собственном доме в фольварке Погодице, Россиенской волости, Ковенской губернии. Чтобы переправиться с помощью Матуса, нужно прежде приехать на станцию Радзивиллишки, Либаво-Роменской железной дороги, найти там местного крестьянина – литовца Жиргулевича и сказать ему: «Нужно лошадей к Матусу». Литовец доставит на хутор к контрабандисту. Пароль к нему: «От Ивана еду к Козлову». Берет он за переход двадцать рублей. Приметы Матуса: шестьдесят лет, седой, бритобородый, роста ниже среднего. Второй способ перехода границы – через контрабандиста Натана по прозвищу «Турок», проживающего в деревне Рачки в десяти верстах от Сувалок, на самой границе. Для переправы с помощью «Турка» нужно остановиться сначала в Сувалках, на Московской улице, в меблированных комнатах Келлермана, спросить у хозяина, как встретиться с «Турком», а ему самому при свидании сказать: «Привет от Доры». Этот контрабандист берет дешевле – по пятнадцати рублей с человека.

И в том и в другом случае пока еще не выяснено, какими путями и где именно контрабандисты пересекают границу. Заварзин сообщил, что сведения эти вполне достоверны: они получены от секретного сотрудника Вяткина.

Зуев потребовал от начальника Ковенского губернского жандармского управления безотлагательно, самым тщательным и в то же время осторожным образом разработать эти сведения, немедленно уведомляя департамент «о последующем». Подумал: хоть и дал маху Заварзин, самодовольно уверив департамент о наведении полного порядка в первопрестольной, а все же – превосходный офицер, не щадящий живота своего ради дела государственной охраны.

Заварзин же, выкладывая в общий банк такие козыри, оставил себе главный. Вызвал ротмистра Иванова:

– Освещение явок на границе обеспечит департамент. А нам нужно любыми правдами и неправдами отправить Вяткина в Париж – агент должен из первых рук узнать, где именно предположена конференция. Выезжайте в Сувалки немедленно!

Готовился к решающему туру и фон Коттен. Пока Петров, его самый надежный и исполнительный помощник, обдумывал варианты предложенного ему плана, начальник столичного охранного отделения подготавливал арест питерского делегата Онуфриева. Его надо было взять и для того, чтобы обезопасить своего офицера. К тому же делегат был, судя по добытым сведениям, молодым партийцем. Полковник не будет церемониться – уж он-то выколотит из злоумышленника «добровольные показания»!..

Агент донес, что на Путиловском заводе готовится многотысячный митинг. Вполне возможно, что на нем выступит и Онуфриев. Это и нужно!

Митинг состоялся. В самый разгар на импровизированную трибуну поднялся молодой рабочий. Переодетые охранники стояли в толпе, недалеко от выступавшего. Но пробиться к нему не смогли: ближние к оратору путиловцы стояли плечом к плечу, сцепив руки, – давний, проверенный еще с пятого года, прием боевиков. Агенты хотели задержать выступавшего после митинга. Он бесследно растворился в толпе.

Фон Коттен приказал, чтобы чины Шлиссельбургского полицейского участка, в районе которого жил Онуфриев, немедленно арестовали большевика. Полицейские нагрянули в его дом. На следующее утро пристав участка сообщил, что рабочий Евгений Петров Онуфриев «за выездом из Петербурга не арестован», а обыск у него на квартире никаких компрометирующих материалов не дал.

Штаб-ротмистр Петров не был обескуражен:

– Будьте спокойны, узнаю все сам.

Не успел Зуев закончить очередной доклад, министр отшвырнул бумаги:

– «Донесения», «распоряжения», «уведомления», «предложения»!.. А где дело? Где оригинальные мысли? Реальный план?

Зуев понимал: гнев Макарова справедлив.

В тот же день Нил Петрович потребовал немедленного приезда из Парижа заведующего заграничной агентурой и, когда Красильников вошел в его кабинет, с порога обрушил на него:

– Доложите о готовящейся конференции. Прежде всего, где она состоится?

Красильников начал выкладывать накопленное. В основном это были сведения, собранные филерами конторы «Бен и Сабмен»: кто где живет, с кем встречается. Появились донесения и о новых лицах, объявившихся в Париже. «Прибыл „Иван“, приметы изменяет до неузнаваемости…» «Появилась „Людмила“»; «В „Отеле Популяр“ остановился „Николай“». Приметы…

– На кой шут мне эта мешанина? «Иван», «Людмила»! – с сарказмом передразнил Зуев. – Оставьте до лучших времен! Эти лица – делегаты?

Заведующий заграничной агентурой молчал.

– Что делают ваши осведомители? Где ваш Ростовцев? В шею бездельников!

Ростовцев – главный осведомитель, давным-давно, еще до революции пятого года, внедренный предшественниками Красильникова в большевистскую эмигрантскую группу, – все более заботил заведующего заграничной агентурой. Работал агент спустя рукава.

Мало что изменилось и после той встречи в доме на бульваре Распай: лишь время от времени поступали от него малозначительные сведения. А ведь когда-то считался опорой и надеждой заграничной агентуры.

Гартинг умел с ним управляться… При очередном свидании Красильников пригрозил: «Со следующего

месяца прекращаю ассигнования». – «Что я могу, если все как воды в рот набрали?» – «Должны узнать! Это же сущая малость! А мне нужно подтверждение вашего усердия, – не отступил заведующий. – Дайте фотографии всей партийной верхушки. Не получу через неделю, сетуйте на себя!» В картотеке у него были все фотографии. Но он хотел добиться беспрекословного послушания сотрудника. Через неделю снимок большевистской группы лежал на столе в его кабинете на рю Гренель. Ага, боится! Уже одно это хорошо!.. «Напрасно вы настояли с фотографией, – заметил, вручая отпечаток, Ростовцев. – Политэмигранты не любят запечатлевать свои физиономии. Не знаю, как еще это аукнется».

Вроде бы с фотографированием получилось невинно: после собрания в кафе, когда все высыпали на улицу, он как бы между прочим предложил, доставая камеру: «Изобразите улыбку! Ближе друг к другу, не помещаетесь в кадр! Фьють! Птичка вылетела!..» Кое-кто из эмигрантов попросил снимок на память. Но двое все же приняли столь незначительное событие настороженно.

Да, не очень ловко вышло. Пусть шеф пеняет на себя…

– Так где: в Кракове, в Женеве, в Париже? – продолжал теперь бушевать директор департамента. – Где и когда?

– Приложу все усилия, чтобы узнать, – склонил голову, принимая директорский гнев, чиновник особых поручений.

У департамента было еще одно средство доискаться истины. Арестованы сотни людей. Многие из них бесспорно большевики. Кто-то причастен и к подготовке конференции. Даже схвачены двое уполномоченных Ленина. Зуев приказал на допросах не церемониться. Но эсдеки использовали свой старый, испытанный метод – молчали. Отказывались давать хоть какие-нибудь показания. Ни черные своды подвалов, ни кулаки жандармских унтеров, ни вкрадчивые увещевания опытных офицеров не действовали. Многие уже прежде, до пятого года и после пятого, проходили через аресты и допросы. Оставалось надеяться на новичков и слабонервных. Еще недавно, на резком спаде революционного движения, в разгар «умиротворения», те, кто примкнул к большевикам на подъеме волны, легко давали «правдивые чистосердечные показания», и кое-кого можно было склонить к сотрудничеству. Но нынешние новички держались твердо. И эта их твердость была тревожным симптомом.

Где же соберется конференция? Предыдущие свои съезды и конференции социал-демократы проводили в Лондоне, Брюсселе, в Стокгольме, в Финляндии… Какой город выберут они теперь?..

Красильников уехал. Спустя несколько дней с рю Грене ль поступила шифрованная телеграмма. Зуев пробежал ее. Так что же: Париж? И конференция уже идет?..

ДОНЕСЕНИЕ ЗАВЕДУЮЩЕГО ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРОЙ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

По полученным от агентуры сведениям здесь началось совершенно конспиративное совещание большевиков-ленинцев. Подробности по выяснении будут представлены Вашему Превосходительству дополнительно.

ИЗ ДОНЕСЕНИЯ НАЧАЛЬНИКА ТИФЛИССКОГО ГУБЕРНСКОГО ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

…Произведенным расследованием установлено, что в организации побега из Михайловской психиатрической больницы Семена Аршакова Тер-Петросяна участвовали обе сестры Тер-Петросяна – Джавоир и Арусяк, кои обе сегодня арестованы; надзиратель отделения Иван Брагин, участвовавший в организации побега, арестован ранее Кутаисским сыскным отделением.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

17-го декабря. Суббота

Ночью дула снежная буря, через которую проехали благополучно. Днем погода стояла тихая 3 – 5° мороза, лежало много снега. В 2¼ остановились в Белгороде, где были сердечно встречены на станции депутациями, а на улицах войсками и народом. Со всеми детьми проехали в Свято-Троицкий монастырь, где помолились у раки святителя Иоасафа. В 4 часа продолжали путь. Поезд шел ровно и спокойно. Много читал. Вечером поиграл в кости с Ольгой, Татьяной и Дрентельном.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Пока все шло как по маслу. Делегаты добирались до Двинска – в последний приграничный пункт. Оттуда контрабандисты переправляли их в фольварк уже на территории Восточной Пруссии.

Но неожиданно Матвей снова появился в Лейпциге.

– Что случилось? – не без досады поинтересовался Пятница.

– Семен передал мне поручение немедленно выехать в Париж.

– Ты виделся с Семеном? Где он?

– Нет, его я не видел. Он передал с товарищем.

– Кто этот товарищ?

– Приходил по паролю. Уже уехал назад.

Все это показалось Пятнице странным. Интересоваться, какое задание в Париж получил Матвей, не полагалось. «Может быть, все и так… Семен со дня на день должен возвращаться. Спрошу у него. А то, что Матвей уезжает с границы, оно и к лучшему…»

В последнее время Пятнице что-то определенно не нравилось, раздражало в этом человеке. Поэтому он приглядывался к помощнику особенно придирчиво. Да, аккуратен. Несловоохотлив. Но иногда полузакрытые серые с металлическим отливом глаза бросали поверх очков настороженный взгляд, выдававший затаенную напряженность. С чего бы? Ощущение опасности работы на границе?.. Обрюзгшие щеки. Прямые, сальные, бесцветные, как деревенская пряжа, волосы; монотонный голос; мягкая походка, шаркающие шаги… И вдруг снова – острый, даже злобный взгляд из-под морщинистых полуприкрытых век… Пятница не любил двусмысленности в поведении и облике людей, с которыми ему доводилось работать. Но одернул себя: «Чего я придираюсь, будто в невесты выбираю?.. Да, Матвей за эти последние месяцы устал. Может, и боится… Щеки обвисли? Не юноша. А что до голоса и походки – это от бога… Но все же пусть лучше отправляется отсюда в Париж…»

Через несколько дней поступило уведомление от «Турка»: на явку пришли четверо, с паролем. Пятница стал ждать делегатов. Минул день-другой, а их все не было. Неужто угодили в «баню»? Шуцманы могут продержать и неделю. Бывали случаи, когда задержанных насильно отправляли в портовые города, а там заставляли покупать билеты в Англию и даже в Америку: жандармы были в сговоре с маклерами пароходных компаний и получали свои проценты от сделки с продажей билетов. А могли выдворить и назад, в лапы российских охранников.

Пятница уже не мог усидеть в квартире, решил встречать все поезда, прибывающие из Берлина.

Наконец увидел: из вагона вышли четверо мужчин. В них с первого же взгляда можно было узнать россиян: меховые потертые ушанки, каких в Германии не видывали, на ногах – сапоги с галошами. Идут гурьбой. Свои!.. Он направился следом. Приезжие обратили внимание на «хвост». Он же понял: не могут сориентироваться. Подошел:

– Вы ищете Цейцерштрассе?

– Ничего не ищем!

И двинулись дальше, разглядывая таблички на углах. Пятница не отставал. Они остановились, начали довольно громко переговариваться:

– …А я говорю: шпик!

– Откуда же он знает нужный нам адрес?

– Может, это тот, кто должен был встретить нас позавчера?

– Погодите, зараз разберемся! – Один направился к Пятнице.

– Эх, вы, конспираторы! – с досадой сказал он. – Просто удивляюсь, как вас не сцапали по дороге!

Действительно, все четверо оказались делегатами. Пятница проводил их на квартиру, дал деньги, назвал адрес следующей явки – и тут же отправил телеграмму в Париж, на улицу Мари-Роз.

Тем временем снова пришло письмо от «Турка». Контрабандист сообщил, что организовал переход границы еще двоим. И добавил несколько строк, вызвавших у Пятницы тревогу: к «Турку» заявился местный жандарм – он уже давно был «на жалованье», подкармливался контрабандистом, – и сказал, что ему поручили наблюдать за меблированными комнатами Келлермана, разузнавать о всех вновь приезжающих. Откуда в охранке могли узнать о доме на Московской – первой явке в той цепочке, которая вела в Лейпциг?.. У Келлермана останавливались приезжавшие в Сувалки мелкие купцы и приказчики, зажиточные крестьяне и всякий прочий люд. О меблированных комнатах было известно лишь Пятнице да предложившему этот адрес Матвею. Надо немедленно отказаться от этой явки.

И снова он вернулся мыслями к помощнику, уехавшему в Париж. Стал припоминать, как и когда тот появился здесь. Полтора года назад Пятница получил письмо. Некий Матвей уведомлял, что выезжает в Лейпциг по требованию одного из членов Русского бюро ЦК для помощи в работе. Письмо это не понравилось – хоть и «химическое», но без шифра, да еще указаны дата приезда и приметы приезжающего. Пятница связался с Парижем, высказал свои сомнения тогдашнему заведующему «техникой» Заграничного бюро Центрального Комитета. Тот ответил: Матвей поступил так по неопытности, но человек он проверенный и к транспорту привлечь его надо. Уже при встрече Пятница узнал, что новый его помощник – в прошлом учитель, а ныне профессиональный революционер, был арестован, бежал из тобольской ссылки, работал в подполье в Питере и Москве. По всему выходило, что положиться на него можно.

В ту пору их группа была занята в основном пересылкой нелегальной литературы. Пакеты и тюки поступали в конечный пункт на границе. Затем контрабандисты переносили их, а дальше, из Двинска, в разные города империи литературу отправлял, разложив по конвертам, посылками и в бандеролях, Матвей. Пятница был доволен своим помощником. Но вот теперь… Непозволительный для конспиратора вопрос: «Где будет конференция?» И необычное распоряжение Семена, от которого почему-то ни слуху ни духу. И провал явки у Келлермана… Не многовато ли? Да еще Надежда Константиновна передала: транспорт с литературой для Москвы не прибыл по назначению. А отправлял его Матвей… И та, летняя, история с провалом Алексея и «засветкой» адресов… Надо снова все перепроверить. И немедленно предупредить Надежду Константиновну.

Он послал телеграмму в Париж, на Мари-Роз: «Советую отстранить Матвея от прямой работы».

Михась уже тоже принял и проводил через границу, в Австро-Венгрию, нескольких русских, сдал их молодому бородачу, подручному пана Юзефа. Но только нескольких. Шла к концу неделя, а больше никого не было. Не густ навар. В былые времена Михась получал от Юзефа по четыре червонца в неделю, тут же за целый месяц выходило едва полета, а нужно отделить и стражникам, и соседям, чтобы не распускали язык… Маловато.

Но вот вечером, по зимнему времени было уже совсем темно, в дверь избы постучали:

– Э-эй, Михась, открывай!

Крестьянин поглядел в оконце. Лучина горела только в горнице. В сенях – хоть глаз выколи. Стекло заиндевело. Он поскреб ногтем «глазок». И хотя луна была за тучами, различил одинокую фигуру.

– Цо пан хце?

– Да отвори ты, совсем замерз!

Бояться ему было нечего: один на один управится с любым. Все же прихватил от печи колун, вышел в сени, отодвинул засов.

Мужчина старательно оббил в сенях снег с сапог, в горнице снял рукавицы, стянул с головы меховую шапку, стал греть замерзшие руки о стенку печи. Михась ждал. Незнакомец сам должен сказать о цели своего прихода. Если он один из тех, Юзефовых, – пусть назовет пароль. В зыбком свете лучины начал рассматривать пришельца. Широк в плечах. Круглое, давно не бритое лицо. Глаз не различить. Обычно Михась распознавал людей по глазам. Многолетний опыт контрабандиста приучил его к волчьей осторожности.

– Слышь, старый, мне надо туда, – мужчина мотнул головой в сторону окошка. – За кордон.

Крестьянин молчал.

– К этому веди… Ну, к нашему, к товарищу.

«Дивне… До якего „товажища“?..» – Михась подождал условленной фразы. Развел руками:

– До кого?.. Не разумем. То не до мне.

– Не крути! – добродушно и просительно сказал мужчина. – Пойми, дружок, забыл: все время в голове держал, так и жужжало-вертел ось, и вдруг разом – как выдуло. Со страху. Впервой я…

«Кто може ведеть?.. Може, и выдуло… Тут не то что выдует, по первому разу бывает: и портки меняй…» И все же что-то, еще неуловимое, не понравилось ему в повадке этого человека.

– Я сам не вожу. Знам еднего… Ты чекай, подожди тут.

– Да не крути! Мне верно сказали: к тебе. Погоди, сейчас припомню: «Привет от… Збышека!»

Так?

Почти. Надо было еще добавить: «из Лодзи».

– А кто поведял?

– В Ра доме. Винцента знаешь?

Михась знал. Вполне могло быть, что направил Винцент: они не раз, когда был большой заказ, вели дела на пару.

– Не тшеба се сьпешить, зъемы колянье, повечеряем.

– И то дело, ужас как проголодался!

Крестьянин ярче разжег лучину. Достал буханку

хлеба, кринку молока, чугунок с картошкой из печи: Незнакомец с жадностью набросился на еду. Теперь в комнате было светлей, и Михась мог разглядеть его получше. Взгляд светлых глаз спокойный, без суеты. На округлых щеках под негустой щетиной проступают ямочки. Маленький, сердечком, как у женщины, рот. Ест хорошо. Михась любил, когда так ели. Но руки!.. Он внимательно посмотрел на пальцы, в которых незнакомец держал ломоть хлеба и ложку. И ногти!.. Подавая еду, наклонился поближе к голове приезжего, потянул в себя воздух: «Эге!..»

– Так говоришь, к товажищу тебе надо? Добже. Тылько он суровы. Нужно упшедить внешней, заранее. Ты оставайся тут, отпочни. А я схожу. Если зачимем се, позадуржусь, господаж сам.

– Вот и добре! За мной не пропадет. Ты сколько берешь?

– Як завше.

– Две красненьких хватит? – Мужчина полез за пазуху, достал узелок, развязал. Денег было немного, три-четыре бумажки. Отделил две десятки. И, добавив пятерку, с щедростью протянул. – Держи еще и синенькую. Только чтоб все в полном ажуре. Мне нужно поскорей отсель выбраться, кумекаешь?

– Як не кумекать, – Михась посмотрел купюры на свет, аккуратно сложил их, спрятал во внутренний карман. – Не сумлевайся. – Стащил с лежанки тулуп, достал сапоги. Старательно намотал портянки. Похлопал рукавицей о рукавицу. – Чекай ту.

И пошел из избы.

На улицу Коллонтая он пришел на рассвете, Юзеф и Антон еще спали.

– Nowy? – спросил, позевывая, Юзеф. – Wszystko w poradku?.

– Przyszedt to przyszedt, – потоптался крестьянин, оставляя на половицах мокрый след. – Zatrzymatem go narazie tam…

Он неопределенно махнул рукой.

– Przyprowadzit za soba ogon? – насторожился поляк.

– Nie, czysty. Tylko jakiś taki dziwny… Cośmi pachnie nie tak.

Юзеф не понял:

– Co to znaczy nie tak?

– Nie wiem… Szlachcicem mi pachnie. Nie podaba mi siç to.

Юзеф обернулся к Антону:

– Может быть, напрасно он переполошился: кто-то из интеллигентов идет… Но надо разобраться. У них, – он повел взглядом на Михася, – особое чутье. Пойдете вы или лучше мне?

Антон знал, что на рассвете Юзефа ждали свои дела. Кивнул, начал одеваться.

– Будьте осторожны, – напутствовал товарищ. – Проверьте пистолет. Вы ведь пойдете за кордон.

ДОНЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА МОСКОВСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Полковник Заварзин

По полученным агентурным сведениям прибывший недавно в Россию из-за границы известный Департаменту Полиции член Центрального Комитета РСДРП инженер-электрик Леонид Борисов Красин (партийная кличка «Никитич»), который получил в Москве место главного директора предприятий фирмы «Сименс и Шуккерт», должен приехать в С.-Петербург для свидания с членами Думской социал-демократической фракции.

Докладывая об изложенном Вашему Превосходительству, имею честь присовокупить, что копия настоящей записки препровождена начальнику С.-Петербургского Охранного Отделения.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

23-го декабря. Пятница

Мороз прибавился и дошел до 15°; день простоял солнечный. Утром не успел выйти в сад. Принял Коковцова и Рухлова. После завтрака обошел весь парк. До чая выбирал с Аликс фарфоровые и хрустальные вазы для подарков. В 5 час. принял Макарова. К обеду приехал Дмитрий. Читал и затем поиграл с ним в пирамиду.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Петров стоял у подслеповатого окна и нервно посасывал леденец. В горнице было холодно и промозгло. Клонилось к вечеру, а хозяин все не возвращался. «Мерзавец, куда запропастился? Совсем заморозил!..»

Печь давно выстыла, дров в избе не было, и где взять их, Петров не знал. За стенами кружила поземка. Стекло, треснувшее и склеенное бумагой, густо поросло морозными листьями. Выходить во двор не было никакого желания. Даже нужду штаб-ротмистр справил в сенях – ничего, это быдло стерпит!.. Доел холодную, похожую на мыло, картошку, пожевал зачерствелый хлеб. Ну и положеньице!.. Куда сунешься из этого проклятого богом местечка?.. Разве что плюнуть на все и вернуться в Питер…

Э, нет! Цель совсем близка, и он должен ухватить!.. Петров снова сунул в рот леденец. На зубах от излишнего кисло-сладкого была уже оскомина, даже подташнивало. Он приник лицом к стеклу. В отогретое дыханием пятно видно было уходящее вниз, покрытое снегом поле. На дальнем краю его темнел невысокий лес. Там, наверное, река. А за ней уже и Австро-Венгрия. Тащиться в такую стужу через поле… Снегу, глядишь, по грудь… Да, удружил заданьицем отец родной… Если и после этого не выколотит «Анну с бантом»… Петров знал, как относится к нему фон Коттен, пользовался этим, но в душе презирал педантичного худосочного немца.

Темнело быстро. Он снова оттер заиндевевший «глазок», но уже не смог различить полоску леса: все погрузилось в сизо-белесые сумерки.

Вот как бывает: стараешься, добиваешься, а потом и сам не рад, когда все получается. Штаб-ротмистр долго искал пути, которые в конечном счете привели к этому плюгавому контрабандисту. Он и представить не мог, что вынужден будет сутки мерзнуть в заброшенной избе – и ни о каком Михасе до вчерашнего дня ведать не ведал. Еще в Питере он переворошил весь архив отделения, ища хоть какую-нибудь зацепку. Все сведения оказались старыми. Петров попытался неофициально раздобыть наводки у приятелей на Фонтанке. У них была установка на Сувалки, однако конечные явки держал в своих руках начальник московского отделения.

– Может быть, все же попросите у Заварзина адресок? – без охоты предложил Петров фон Коттену.

– Я просить у него не намерен ни в коем случае, – поджал губы полковник. – Я хочу обойтись без него непременно.

Наконец, в одном из донесений какого-то агента, удалось обнаружить «цепочку», которая вела транспорт нелегальной литературы от австрийской границы к столице. Петров проследил звенья этой цепочки в обратном направлении. Удачно: не все явки ликвидированы. Но в Варшаве последнее звено обрывалось. Искать на месте?

Была еще одна возможность узнать нужный адрес и даже пароль… В ту ночь штаб-ротмистр перестарался: до сих пор не зажили ссадины на костяшках пальцев. Сколько раз давал себе зарок – не бить голыми руками. Кастетом или на крайний случай в перчатке. Но опять не сдержался – этот Семен вывел из себя. Какое высокомерие! «Не старайтесь, господин жандарм!» Будто не эсдека приволокли в подвал отделения, а эсдек поймал жандармского офицера!.. Петров отвел душу. Он испытывал наслаждение, когда бил по живому. Ни с чем не сравнимое, сладостное чувство! С детства он любил запах свежего мяса с кровью. До сих пор, хотя прошло без малого пять лет, он с удовольствием вспоминает дни и ночи экспедиции по Прибалтийскому краю под командой флигель-адъютанта Орлова. Те дни и ночи слились в сплошное багровое зарево. Обезумевшие глаза, мольбы, предсмертные крики… Еще ребенком он любил охоту. Мог и просто так пристрелить собаку или задушить кошку. Но мучения и смерть животных не доставляли такого наслаждения. А вот с людьми – сколько тут возможностей! Один не переносит физической боли. В пах его!.. Для другого самое невыносимое – унижение достоинства. По щекам, по щекам!.. Третий готов стерпеть все, но ломается, когда на его глазах солдаты насилуют жену или сестру. Да, прибалтийский поход не забыть!.. Уже позже, в жандармской команде Кронштадтской крепости, работа тоже была у него практическая, хотя и обставленная со всех сторон параграфами законов: кого расстреливать, кого вешать. К тому же и исполняли подручные – унтеры конвоя, а он лишь командовал. Приложить руки мог только в крайнем случае, когда по неопытности у унтеров не ладилось – или легок, или чересчур тяжел. Он придумал даже сборно-разборный эшафот, чтобы не тесать бревна для виселицы каждый раз заново. Экономия получилась солидная, удостоился премии. Но после того как повысили в чине и перевели из крепости в охранное отделение, дел у него поубавилось: только допросы. Чтобы получать прежние удовольствия, приходилось изощряться. Но ни разу – в полную силу, для души. Арестованный должен предстать пред судейскими и прокурорскими очами огурчиком. Немчура особо предупредил, чтобы он был поаккуратней с этим болыпевиком-уполномоченным – пойдет-де по высокому начальству. Ничего, оклемается…

Да, только и осталось, что подвал на Мойке… Для тщеславия и наградных, которые можно спустить у цыган или в злачных местах с отдельными кабинетами. Но «жрицы любви» боятся его. Жесток, груб?.. Подавай им интеллигентов и студентов!.. Нет, практическая работа приносит ему больше наслаждения, чем женщины. Он дождется! Недолго осталось. Судя по всему, снова приближается время карательных экспедиций!..

Под мышкой зачесалось. Он сунул руку за пазуху. Ощутил под пальцами шелк белья. Нательное он не менял, только поверх облачился в отрепья, которые подсунули ему в Радоме. Тело зудело. Блохи?.. Недоставало еще, чтобы вши.

Его передернуло. Он был чистоплотен, привык каждую ночь перед сном принимать ванну, в воду добавлял любимое «Бриз де виолетта» – жидкое французское мыло пахло настоящей фиалкой. Аристократизм у него в крови. Он старинного дворянского рода, правда обнищавшего – в кадетский корпус взяли на пенсию. Зато жандармский он выбрал по призванию. Бедность заставила узнать изнанку жизни, научила унижаться. Теперь он еще не богат, но зато – силен!..

Снова засвербило. Может быть, и не следовало ехать сюда. Но эти болваны в Варшаве ничего не знают – такие, спаси господи, олухи: что в жандармском управлении, что в охранном отделении. Меньщиков здорово им поднагадил – раскрыл всю агентуру, сколько потом трупов находили в переулках-закоулках. Петрову пришлось кланяться сыскной полиции. Правда, сыщики криминалки любят чинов жандармского корпуса так же, как кошки собак, считают офицеров в голубых мундирах чистоплюями. Мол, легко вам с политиками: взаимные любезности, мерси-пардон, беседы на высокие материи, а мы – с жиганами, насильниками, убийцами! Не понимают, что с фармазонами, медвежатниками да «крысами» куда проще: поискал с таким «пятый угол», посулил свободу или червонец – он и готов, твой, мать не пощадит! А эти связаны круговой порукой, представлениями о чести и совести, каждый мнит себя или Иваном Каляевым или – если девица – Софьей Перовской!.. Интеллигенты!

Начальник сыскной полиции знал всех своих «верблюдов»-контрабандистов наперечет. Но только серьезных, с кого мог получить навар – тех, кто большими партиями перебрасывал через кордон товары, облагаемые высокими пошлинами. С мелкотой, занимавшейся за синенькие и красненькие переноской нелегальщины, он не якшался. Все же подсказал, к кому обратиться в Радоме. До Радома штаб-ротмистр путешествовал в облачении петербуржца, хотя и не в шинели. В местном участке попросил, чтобы подобрали одежду попроще. Вот ему и удружили, мерзавцы, – всучили лохмотья какого-то пропойцы или убийцы. Он снова поскреб кожу. Неужели вши?..

От одного к другому – так он вышел на Михася. Местные «верблюды» знали, что крестьянин подрабатывает по мелочи. А раз по мелочи – значит, политикой. Но пароля никто назвать не мог.

Последний, Винцент, обошелся Петрову в два червонца. И еще два с половиной – «верблюду». Фон Коттен хоть и прижимист, а отвалил безотчетных четыре «катьки». Неплохо…

Петров пошарил по карманам. Леденцов больше не было. Закурил. В избе становилось все холодней. Уже зябла спина и сводило на ногах пальцы. «Прострела того и жди, а уж насморк обеспечен…»

В трубе завывало. За стенами дома гудело, порывами налетал, сотрясая жалкое строение, шквальный ветер. И в такую погодку – через поле?.. Он поежился. Жизнь – дерьмо. И работа у него дерьмовая. Оказаться бы этой же минутой в Питере!.. Воображение начало рисовать ему картины. Рождество наступает. Елки. Награды.

Что-то стукнуло. И, услышав за стеной, в сенях, глухой топот ног, он с радостью понял: Михась вернулся.

– Ну ты! Совсем заморозил! – сердито-начальственно крикнул он. Тут же спохватился: промашка. Да, кажется, проглотил навозный жук. – Заждался тебя, хозяин! – добавил он миролюбиво.

Михась отворил дверь. Но в сенях кто-то еще продолжал оббивать снег. Значит, «верблюд» вернулся не один. Кто с ним?..

Петров сунул руку в карман и привычно взвел курок нагана. Ему не было страшно. Он может справиться и с пятью. Он знает джиу-джитсу и такие приемы, каким позавидует любой гонконгский вышибала.

– Проше пана! – обратился Михась к человеку, который пришел вместе с ним. – Зараз запале!..

Антон задержался в сенях. Пока добирались – через лес, по льду и по полю, – он забил снегом сапоги, портянки отсырели, начали ныть рубцы на щиколотках. А возвращаться придется этой же ночью.

На улице Коллонтая сомнения Михася показались ему напрасными. «Смердит по-шляхетски». Ну и что? Делегатом мог быть не только рабочий. Товарищи послали интеллигента. А он-то сам кто? И разве не могли выбрать на конференцию и его, будь у него больше заслуг перед партией? Пришедший забыл слово в пароле? Простительно. Однажды случилось нечто подобное и с Антоном. Он вспомнил давнюю ночь – там, в Ярославле, когда участвовал в освобождении Ольги и забыл номер дома, где их ждали, чтобы отправить дальше. «Послали такого болвана…» Он постучался тогда в дверь помощника прокурора – хороши шутки!..

Но Михася не так-то просто было переубедить: а почему пришелец дал деньги сам, когда всегда расплачивается пан Юзеф? Да еще на пятерку больше – откуда у «политиков» лишние пинензы? Но главное – руки. Белые, гладкие, с блестящими ногтями и ссадинами на костяшках. Такие ногти и такие ссадины Михась видел только у ротмистра – начальника отряда пограничной стражи в Радоме. Этот зверь славится тем, что сам избивает арестованных. Руки?.. Может, ободрал в дороге, упал… Но тревога проводника передалась и Антону.

Когда они были у самой границы, но еще на той, австрийской стороне, Михась показал рукой в направлении рощицы на противоположном берегу речки и предупредил – там российский пост. Вахмистр поста пограничной бригады очень лют – сверхсрочнослужащий! – и даже денег не берет. Чуть что, приказывает стражникам открывать стрельбу. Поэтому лучше держаться подальше от той рощицы. В сумерки они пойдут напрямик через поле.

Они благополучно добрались до хаты Михася. Уже в сенях, стряхивая снег, Антон вдруг услышал из горницы голос – и вздрогнул. Высокомерие, злоба. А особенно – сам голос. Он был тревожно знаком.

Проводник отворил дверь:

– Проше пана! Зараз запале!

Антон переступил порог. Человек стоял посреди комнаты. Михась зашуршал в темноте спичками, чиркнул. Лучина занялась неярко, но и в призрачном свете фигура человека показалась знакомой. Путко пригляделся. Не может быть!..

– Слава богу! – проговорил мужчина, притоптывая ногами, чтобы согреться. – Не будем терять времени, пошли скорей к нашим!

Михась предложил перекусить, но он отказался:

– Пошли, пошли!

– Ты, отец, оставайся – я сам отведу, – изменив голос, хрипло сказал Путко и нахлобучил еще не оттаявшую от инея шапку. Нащупал в кармане браунинг – подарок Камо. – И то правда: не будем терять времени.

Тучи висели низко. Ночь была белесой – будто сумерки. С пологого холма, на котором стояла изба контрабандиста, они спустились к полю. «Он или не он? А вдруг я ошибся?..»

– Вы откуда, товарищ?

– Из Питера, делегатом от Балтийского…

«Вон как выкладывает!.. А Балтийский уже прошел через нас…»

– Кого еще от ваших, питерских, ждать?

– Был еще один, товарищ Воробьев с Обуховского завода, да его охранка сцапала!

«Все знаешь… Небось сам и сцапал…» – подумал Путко.

– А далеко нам пробираться? – поинтересовался спутник. – Где конечный пункт?

– Какой – конечный?

Ну, где конференция будет, – нетерпеливо проговорил незнакомец.

«Какой шустрый… Ишь как легко: где… Теперь никакого сомнения. Ну что ж, вот и пришел, господин штаб-ротмистр, час расплаты…» Антон сжал в руке пистолет. И вдруг подумал: нет, он не будет марать о Петрова руки.

– Тут надо переходить границу по одному. Видите справа рощу? Держитесь ближе к ней – там безопасней. А я двину напрямик – мне привычно. Встретимся уже на том берегу, во-он у того хутора!

«Если все же проберется – там и встретимся…»

Антон был уже на противоположном берегу, когда услышал со стороны рощи выстрелы и смертельный, захлебнувшийся на отчаянной ноте крик.

ПРЕДПИСАНИЕ ДИРЕКТОРА ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ ЗАВЕДУЮЩЕМУ ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРОЙ

Директор Н. Зуев

В Департаменте Полиции получены сведения о том, что в Париже в настоящее время имеет место быть не всероссийская общепартийная конференция РСДРП, а конференция заграничных групп большевиков-ленинцев. Относительно же общепартийной конференции, она должна состояться за границею в конце сего декабря месяца.

Сообщая об изложенном, Департамент Полиции просит Ваше Высокоблагородие осветить конференцию заграничных групп, установить точные место и дату проведения общепартийной конференции и о результатах разработки вышеуказанных сведений уведомить.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

24-го декабря. Суббота

Настали настоящие рождественские морозы, днем 15°, ночью до 20°. В 11 час. принял Нератова, затем Сухомлинова, вследствие чего опоздал совсем к обедне. Завтракал с детьми. Погулял. В 4 ч. была их елка наверху. В 6 час. поехал с четырьмя дочерьми в Питер. Были с Мама у всенощной в Аничкове. Для всех детей и внуков была елка с массой подарков. Обедали в кабинете Папа. Вернулись в Царское Село в 10¼. Затем была наша собственная елка.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Антон привел к Юзефу еще одного товарища. Проводил его на вокзал, а когда вернулся на улицу Коллонтая, на столе его уже ждал завтрак и бутылка вина. Он удивился.

– Но и надшел час пожечнаня, прощания, – сказал поляк. – Кажется, все проехали. Если кто и задержался, встречу сам. А для вас – письмо от Серго.

Он протянул конверт.

«Выезжайте в Париж. Остановитесь в „Отель Популяр“ на рю де Шарон. Есть срочное и важное дело. С-о».

Наконец-то в Париж! Почти полгода заняла дорога туда…

Антону уже не сиделось:

– Когда ближайший поезд?

– За године. Через час. Успеем позавтракать. – Юзеф поднял рюмку. – Ну… Рад, что узнал вас.

– Я тоже…

Да, за эти недели Антон хорошо узнал нового своего товарища. Проникся к нему глубоким уважением и принял его скорбь. Однажды, когда они вдвоем коротали вечер в этой неуютной квартирке, а за окнами стыла темень, Юзеф рассказал ему о своем горе, и за холодной, словно бы отстраненной от всего личного внешностью ему вдруг открылась тоскующая и горячая душа. Юзеф говорил о Зосе, о сыне. «Они – это я сам, нераздельная часть меня самого… Жена – мой самый надежный друг во всех делах и заботах… И вот теперь ее ждет Сибирь… Принадлежности к партии, работы в комитете и в издании газеты вполне хватило для вечной ссылки… А Ясик все болеет. Как родился, ани еднего дня не был здоровы… Могу представить, каково ему там – в сырой камере…» «И больного малыша – в сибирские морозы?» – ужаснулся Антон. «Сына могут отдать – зачем жандармам на этапах возиться с ним? Ищу, кто бы взял…» – «Может быть, наши, в Париже, смогут помочь?» – «Все это далеко, и очень сложно…» «Поверьте мне, будет хорошо!» – Антон попытался ободрить товарища. Тот принял: «Бардзо дзенкуе». Несмотря ни на что – надеюсь. И рад, что есть у меня жена и есть сын. – Не сдержался: – Не вем, до якего бога мам сен модлить, чтобы она и сын выдержали! – Оборвал сухим смешком: – Можете представить: в детстве я был очень религиозным и даже хотел стать ксендзем. Благо, мой дядя, сам ксендз, отговорил: «Ты с твоим характером не можешь быть ксендзем». «Да, святые отцы из нас не получатся! – сказал Антон. – Я слышал однажды: полю нужна не молитва, а соха…»

Сейчас, подняв рюмку, он сказал:

– Давайте, Юзеф, – за здоровье ваших!..

Юзеф молча выпил. После паузы сказал:

– Передайте товарищам: если кто из делегатов еще объявится, я направлю в Париж, по адресу авеню д’Орлеан, 110, в редакцию «Социал-Демократа». И еще передайте: за эти месяцы я дважды выбирался туда – повсюду оживление. – Поднялся: – Пора.

– Что ж… Спасибо за все… Хочу еще сказать: я не забыл о нашем первом разговоре. Всегда можете располагать мной. А я сразу же по приезде попытаюсь разобраться… До встречи, Юзеф!

– До настемпнего спотканя, Владимиров! До скорой встречи! Счастливый путь. Горячие приветы товарищам. Пшеде вшистким – Ильичу и Надежде Константиновне!..

ПИСЬМО Ф.Э. ДЗЕРЖИНСКОГО СЕСТРЕ

Твой Ф.

Дорогая моя!

Сердечно благодарю тебя за письмо. Мне не приходило в голову и не могло прийти, так как знаю, в каких условиях ты живешь, – что ты сама могла бы взять к себе Ясика. Я писал тебе, предполагая, что, может быть, ты случайно знаешь кого-либо, кто мог бы взять Ясика и к кому можно было бы иметь полное доверие. Еще не знаю, куда отдам его и что сделаю, но во всяком случае, положение не так уж плохо, у меня столько друзей, которые готовы мне помочь и которые не дадут погибнуть Ясику, – а может быть, уже через несколько месяцев и мать сможет вернуться. Когда я вижу жизнь других людей, то мне стыдно становится, что нередко мои личные заботы отнимают у меня столько мыслей, чувств и сил. Но теперь пришло такое время, что нужно иметь много сил, чтобы выдержать, пройти через этот тяжелый период и дождаться лучших времен. Чувствую по твоему письму, что ты страшно устала. Я хотел бы обнять тебя крепко и сердечно поцеловать. Зло бросает свою тень на всех, и то, что ты пишешь о молодежи, – это, кажется, сейчас присуще многим. Теперь такое время. Солнце так низко, что зло бросает свою тень очень далеко и она заглушает все более светлые тона. Но пройдет это время, а тогда и те, которые знают теперь лишь муки эгоизма, познают более широкий мир и поймут, что существует более широкая жизнь и более глубокое счастье. Поцелуй сердечно от меня всю твою тройку.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

25-го декабря. Рождество Христово

Были у обедни и молебне и по случаю изгнания волхвов и два-надесяти язык. В 2 часа с Ольгой и всеми детьми отправился в манеж на елку Конвоя и Сводного полка. По обыкновению были песни и балалаечники. Вернулся домой в 3¼ и пошел погулять. Стоял тихий день при 18° мороза. Пили чай из-за Ольги в 4 часа. Читал до 8 ч. Обедал Дмитрий, с которым поиграл в биллиард.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Продуваемый всеми ветрами, дребезжащий поезд катил из Кракова в Вену. Из Вены в Париж Антон взял билет на экспресс.

Только миновало рождество – в купе он оказался один. Можно было опустить подлокотники, растянуться на диване, закутавшись в толстый плед, предложенный проводником.

Париж встретил его сонмом моторов и колясок на Елисейских полях. Два года назад автомобили попадались еще редко. Теперь же они носились вереницами, оглашая воздух воплями клаксонов, над улицами стоял непривычный запах бензинового перегара.

Нескончаема была толпа на тротуарах. Антон увидел новый магазин «Для счастья дам». В витринах – подарки, новинка – юбка-брюки… Улочки, отходящие от Больших бульваров, хранили еще следы недавних карнавалов: смятые маски, обрывки серпантина, зернышки конфетти меж плит тротуаров.

Комната в «Отель Популяр» была на мсье Анатолия Чащина заказана, а у портье ждала записка: «В восемь вечера. Кафе „О Манийёр“, авеню д’Орлеан, 11. С-о». Едва успев принять душ и переодеться с дороги, Антон помчался на встречу, будто спешил на любовное свидание.

В кафе от столика у окна ему приветливо махал рукой Серго:

– С приездом! Чего желаете: вина, пива?

Антон опустился в удобное кресло.

– Ай-ю-ю и «большую дурочку»! – счастливо улыбнулся он.

Время будто повернуло вспять. Он вспомнил свой первый парижский день четыре года назад. Неужели он согласен повторить все сначала?.. Нет, только не это!.. «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды: и вода не та, и мы не те…»? И правда – и ложь. В своей памяти, в себе мы несем все прошлое, все пережитое…

– Что произошло за это время? Как наши дела? – оторвался он от своих мыслей. – В берлоге с «верблюдами» я даже газет не видел.

– Есть о чем рассказать, – с довольным видом кивнул Серго.

– Перво-наперво: как с ЗОК? Договорились наконец?

– «Мир праху твоему…» Хоть и не могу помянуть покойницу добрым словом. Распалась ЗОК. Самораспустилась, когда примиренцы поняли, что вся сила – в наших руках! – Серго для выразительности сжал кулак. Потом раскрыл лежавшую на столике газету. – Не видели еще? Все проштудировать успеете потом, а сейчас обратите внимание на эту статью.

Это был «Социал-Демократ», 25-й номер. Статья, на которую указал Серго, называлась «Развязка партийного кризиса».

Несколько абзацев были обведены красным карандашом:

«…Теперь, с образованием Российской организационной комиссии (РОК), наступает, явным образом, если не конец кризиса, то, во всяком случае, новый и решительный перелом к лучшему в развитии партии…

Конечно, было бы непростительной наивностью предаваться легковерному оптимизму; трудности предстоят еще гигантские; полицейская травля удесятерилась после опубликования первого русского листка от с.-д. центра; возможно предвидеть долгие и трудные месяцы, новые провалы, новые перерывы в работе. Но главное сделано. Знамя поднято; рабочие кружки по всей России потянулись к нему, и не свалить его теперь никакой контрреволюционной атакой!..»

Серго взял газету и вслух, торжественно прочел заключительные строчки:

– «За работу же, товарищи с.-д. партийцы! Отряхивайте от себя последние остатки связей с несоциал-демократическими течениями и с питающими их, вопреки решениям партии, группками. Сплачивайтесь вокруг РОК, помогайте ей созвать конференцию и укрепить работу на местах. РСДРП пережила тяжкую болезнь: кризис кончается». – И еще выразительней, выделяя каждое слово: – «Да здравствует единая, нелегальная, революционная Российская социал-демократическая рабочая партия!» – Положил газету. – Да здравствует – и победит! По-грузински это одно слово – «гамарджоба»: «здравствуй» и «будь победителем»… Статью Ильич написал, я знаю. Вот как оценил он нашу работу. Можем гордиться. И Захар и Семен. И я. И вы тоже имеете полное право. Теперь понимаете, какую мы махину сдвинули?

Он нагнулся к Антону через столик, понизил голос:

– Сейчас идет очень важное совещание. На него собрались представители всех заграничных большевистских групп. Не только те, кто находится во Франции, – из Бельгии приехали, из Австрии, Германии, Швейцарии. На совещании тоже шел разговор о РОК. – И как бы между прочим: – Кстати, от женевской группы в этом совещании участвует товарищ Ольга.

– Да? – Антон почувствовал, что под веселым взглядом товарища заливается краской, как мальчишка. – Она здесь?..

– Я сказал, что вы должны объявиться с часу на час. Она сказала, что будет очень рада вас видеть.

Он порылся в кармане, достал листок. На белом квадрате круглым почерком было выведено: «Авеню дОрлеан, отель „Бельфорский лев“, комната 17».

– Совсем недалеко от дома, где я жил… – пробормотал Антон.

Он вспомнил: «третий эмигрантский разряд», обеды в студенческой популярке за шестьдесят сантимов и никаких завтраков и ужинов. Вспомнил узкую комнатку с покатым потолком под самой крышей ветхого дома на углу улиц Мадам и Цветов. В тот первый его парижский день хозяйка, когда узнала, что новый постоялец – русский, тут же предупредила: не потерпит песен после полуночи, гостей, когда дом уже спит, бурных споров и бросания окурков из окна. Он клятвенно пообещал, что ничего подобного не случится, и конечно же не сдержал обещания, а хозяйка смирилась… Оттуда до авеню д’Орлеан рукой подать…

– Завтра совещание должно закончиться, – сказал Серго. – Так что вечером сможете к ней заглянуть. – И, не дав собеседнику снова предаться воспоминаниям, перешел к делу: – А как только мы все подготовим, двинете в путь-дорогу.

– Куда, если не секрет?

– В Россию. Вот какая забота: исчез Семен. Будто сквозь землю провалился. Ни слуху ни духу. Запросил товарищей в Питере, Москве, в других городах – не знают. А он нужен здесь позарез. И как член РОК и как делегат конференции. Надо вам разобраться на месте.

– Понятно… – проговорил Антон. – Конечно. Я понимаю.

– Сейчас Надежда Константиновна подбирает надежные адреса в Питере. Но все равно надо быть предельно осторожным. И здесь, в Париже, – никому ни слова!

Он подождал, пока официант поставит на стол тарелки и отойдет, и продолжил:

– Возможно, Семен отсиживается, потому что до сих пор не получил денег, хотя я всю необходимую сумму перевел. Вам в оба конца и ему на обратную дорогу выкроим. Что с ним стряслось? Неужели сел? – Тряхнул головой: – Не будем каркать! Скорей возвращайтесь. Вдвоем. Возражения есть? Ну и правильно, бичо, какие могут быть возражения? Только вдвоем!

Они с аппетитом расправились с «большими дурочками» – сардельками размером в две ладони.

– Мне пора. Когда вернетесь в «Отель популяр», загляните в тринадцатый номер. А завтра в полдень жду в редакции «Социал-Демократа».

Добравшись до отеля, Антон нашел комнату под номером 13. Он любил это число. Так же, как любил понедельники. Даже откладывал на эти дни важные дела…

Постучал в дверь номера.

– Заходи!

– Камо! И ты здесь!

Они начали тискать друг друга.

– Здесь, здесь! Груши околачиваю! – в голосе побратима к радости примешивалось раздражение.

– Ну, рассказывай: разоблачил провокатора? Помнишь, ты обещал в Баку.

– А! – как от горького скривился Камо. – Язык мне надо вырвать! – Он отошел на середину комнаты. – Хорошо, тогда не ляпнул, а то позор на всю жизнь! Грешил на хорошего человека, стыд на мою голову!

Он забегал по комнате:

– Не он, совсем не он! А если никого и не было? Может быть, сам я по глупости провалился?

– А другие? – не согласился Антон. – Не-ет…

Подумал: «Вот и он чуть было не ошибся… Как же

искать мне, если вообще нет никакой зацепки?..»

– Что ты теперь думаешь делать?

– Заставляют лечиться, ехать в Брюссель к окулисту, – Камо показал на глаз. – Не могу! Мне надо на Кавказ… – Ссутулился. Глухо выговорил: – Беда у меня.

– Что случилось?

– Сестренки мои… Письмо получил из Тифлиса… Арусяк и Джавоир, обе – в Метехском замке. И Ваню Брагина, который помог мне бежать, тоже схватили… Как же я могу здесь прохлаждаться? – Обнаженная боль сменилась в его голосе гневом: – Вернусь – такое им устрою!

– Ох, буйная головушка!.. – с тревогой посмотрел на друга Антон, понимая, что не найдет таких слов, которые переубедили бы его. – Попадешься – уже ни врачей, ни судейских не обманешь.

– У нас говорят: «Глаза волка делают лису мастером», – мрачно гмыкнул Камо. – И еще говорят: мужчина и умирает мужчиной.

– Ну, знаешь ли!

– А ты бы мог иначе? – поднял он на Антона глаза.

– Не смог бы, – выдержал Путко его взгляд.

– Поэтому ты и брат мне, – открыто сказал Камо и неожиданно широко улыбнулся. – А ты где болтался все эти месяцы?

Они просидели в комнате № 13 допоздна. Рассказывали друг другу обо всем, что было с ними после той ночи на Баилове, возвращались к давнему. И снова вставали перед ними картины и Эриванской площади, окутанной дымом рвущихся бомб; и встреча в Куоккале на даче Леонида Борисовича Красина; и чемоданы с оружием, которые везли они к германской границе. И тот страшный час на берлинской Эльзассерштрассе… Сколько общего уже было в их жизни!..

– Приезжай на Кавказ! Мы с тобой такие дела там провернем!..

Ночью Антон долго не мог заснуть. Подмывало уйти в город, до рассвета бродить по переулкам его и закоулкам, наведаться в «чрево Парижа», на центральный рынок, и в рыночной харчевне, вместе с бродягами и полуночниками, отведать достославного лукового супа. Но он чувствовал, что очень устал. Ныли ноги. Когда пробирался в последний раз назад через границу по заснеженному полю, мокрые портянки опять растерли в кровь уже зарубцевавшиеся раны.

Снова он вспомнил о встрече с Петровым. Собаке – собачья смерть. От пули своих же… «Интеллигент?.. А мы – дерьмо, разгребать навоз?..» Как он тогда – наотмашь, по щекам, посасывая конфетку!.. Отвратительное, с ямочками на щеках, лицо штаб-ротмистра совмещалось с гнусной физиономией тюремщика в белых перчатках, по приказу которого Антона распяли на скамье, – выступал какой-то общий, до ослепления ненавистный облик. Как сказал когда-то Никитич: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». От вергилиевской «Энеиды», от Тредиаковского и Радищева – и до наших дней… Но, вспоминая развязку, Антон не испытывал чувства торжества и радости отмщения. Сколько еще таких? И кто тот, неизвестный? Может быть, в этот самый час совсем рядом, в одном из парижских домов, мнет подушку. Или не мучает таких бессонница?..

К черту думать о них в первую и, может быть, последнюю парижскую ночь! Выйти бы сейчас на улицу, свернуть на бульвар Сен-Мишель, пересечь Монпарнас, а там уже совсем недалеко… Зачем?.. Не забыла? Ну и что? Долг вежливости? Дань воспоминаниям?..

С мыслью об Ольге он и заснул. И сон его был глубокий и легкий, без видений.

В полдень он встретился с Серго. Надежда Константиновна передала, что задержится, и они из дома, где помещался «Социал-Демократ», отправились в парк Монсури. Это был особенный парк. Вокруг него в старых домах на узких улицах жили эмигранты. Не только русские, – из многих других стран, те, кого превратности судьбы забросили во французскую столицу. С утра до вечера на аллеях, парка ссорилась и смеялась многоязыкая детвора. В парке были дешевые кафе, а среди деревьев – строение метеорологической станции, вот уже более столетия предвещавшей погоду. По календарю – зима в разгаре, а на газонах зеленела трава, чистую воду пруда медленно резали, оставляя след-треугольник, белые и черные лебеди…

Мужчина катил впереди себя коляску. Антон сразу и не разглядел, что под ворохом журналов и газет, стопкой книг в коляске притиснут ребенок. Обе руки мужчины были заняты – он держал перед пенсне раскрытую книгу, а коляску подталкивал животом. Не заметил приветственно приподнятой шляпы Серго.

– Знаете, кто это? У нас в Лонжюмо читал лекции по литературе и искусству. Товарищ Воинов. Настоящее его имя – Анатолий Васильевич Луначарский.

Черный лебедь подплыл к берегу. Ребятишки стали бросать в воду кусочки булки. Птица горделиво и грациозно изгибала шею. «А у нас трещат морозы…»

– Думаю, вам надо ехать по другому паспорту, – сказал Серго. – Чересчур долго пользовались сибирским – вдруг жандармы что-нибудь разнюхали? Новый паспорт уже достали. Это здесь быстро. Придумайте фамилию, имя-отчество.

– Хорошо, придумаю.

– Совещание наших заграничных групп сегодня заканчивается. Товарищи одобрили работу РОК и избрали Комитет заграничных организаций. В члены Комитета избрана и товарищ Инесса, – Серго улыбнулся. – Удивительные, чудесные женщины с нами! Умницы и красавицы!

– Это правда, – согласился Антон. – А иначе и быть не могло!..

Они выпили по чашке кофе на открытой веранде. Антон все не мог поверить: неужто действительно на дворе декабрь?

Когда вернулись на авеню д’Орлеан, Надежда Константиновна уже ждала их. Дружески, по-мужски, пожала руку Антону. Коротко расспросила, будто они виделись совсем недавно. За этими скупыми вопросами он почувствовал, что она уже достаточно знает о нем. И привычно ей встречаться с теми, кто приезжает оттуда.

– Вот два адреса. На Гребецкой и Кронверкском.

Она назвала номера домов, фамилии и пароли. Переспросила несколько раз, пока не убедилась, что Антон запомнил.

– Паспорт оформим завтра. Придете сюда же. В это же время. – Помолчала – и добавила: – Если в Питере по каким-либо причинам с Семеном не встретитесь, останетесь и будете ждать дальнейших указаний.

Он считал минуты. А они растягивались и казались бесконечно длинными: «Неужели я так жду этой встречи?..»

Ровно в восемь он был у невзрачного дома с огромной вывеской «Бельфорский лев». Портье даже не полюбопытствовал, к кому он идет.

– Оля!

– Антон…

Она пригласила его в комнату. Показала на низкое кресло.

– Вот ты какой стал.

– Уже не мальчик? Слава богу.

Он вспомнил: тогда от обиды он не смог сдержать себя. Смешно.

– Почему ты так смотришь? Я постарела?

– Что ты!

Она подошла к зеркалу.

– Не лги. Вот – морщины. А вот, – она наклонила голову, и густая прядь упала на ее лицо, – посмотри – седые волосы.

– Ты самая красивая на всем свете…

Она действительно была прекрасна. Хоть и не та тоненькая, будто прозрачная, какой он запомнил ее там, на волжском пароходе. И глубокие складки у рта. И седина…

– Ты не веришь… Не верь… Но все эти годы, где бы я ни был, я думал о тебе. Не хочешь, не слушай. Но я вынес все только благодаря тебе.

Она растерянно, беспомощно посмотрела на него:

– Ты меня выдумал.

– Я представлял тебя другой… Ты еще красивее, чем я представлял.

– Антон, мальчик… Глупый, хороший мой мальчик…

Ради этой ночи, этих скользящих отсветов качающегося под ветром фонаря и шороха занавесей, ради того, чтобы она была здесь – можно протянуть руку и встретить ее руку, – надо было идти через полмира. Если бы он не шел, не было бы этой ночи. Не было б ее. Только сейчас, в эту пронзительную минуту, он понял, какое всепоглощающее, счастливое и горькое чувство вложил старый лесник Прокопьич в свое возвышенное и благодарное ОНА.

Антон повернулся. Встретил ее руки. Притянул к себе.

Он открыл глаза. Увидел: она сидит на краю постели и со страхом разглядывает его ноги:

– Боже! Какие страшные раны!

Она осторожно дотронулась холодными пальцами и словно бы сняла постоянную, ставшую привычной, боль.

– Пустяки. Уже было зажили, да снова растер.

Она наклонилась еще ниже.

– Что ты!

И вдруг он вспомнил: «пред ним я склонила колени – и, прежде чем мужа обнять, оковы к губам приложила!..» Он знал. Еще там, на тракте под Горным Зерентуем, у Благодатки. Знал в Чите, когда стоял у церквушки, в которой венчались декабристы. Знал, что так будет… Он зажмурился, не в силах сдержать слез.

– Ты пойдешь к доктору.

– Нет. Ерунда.

– Пойдешь. Ты должен слушаться меня, я старше.

– О чем ты говоришь! – он привстал, обнял ее.

– У нас здесь есть свой эмигрантский эскулап. Доктор Отцов.

Антон вспомнил. В тот первый свой приезд в Париж, в первый свой день он познакомился с доктором в студенческом бистро, где подавали «ай-ю-ю» – красное алжирское вино, «большие дурочки» и «хлорофилл» – салат с луком. Грустный толстяк в мягкой шляпе. Яков Отцов, врачеватель эмигрантской колонии россиян. С той первой встречи доктор понравился ему – добродушный и так открыто тоскующий по родине.

– Все еще мыкается?

– О, теперь наш Яков стал состоятельным человеком! Начал с платных консультаций – не для нас, конечно, для французов. А ныне у него целое издательство медицинской литературы, роскошная квартира, – без осуждения сказала Ольга. – Выпускает справочники курортов и медицинский журнал на русском языке. Дает возможность нашим полиглотам подкормиться на переводах.

Она ласково повела ладонью по щеке Антона:

– Пойдешь к нему. Говорят, правда, специалист он не ахти какой. Недавно один наш товарищ выбрался оттуда, бежал – тоже в кандалах. И с такими же ранами. Отцов напугал его до смерти: мол, гангрена. Тогда Владимир Ильич повез товарища к другому врачу, французу. Тот ничего опасного не нашел, сказал: «Ваши коллеги – хорошие революционеры, но как врачи они – ослы!» – Она тихо засмеялась. – Пусть он и осел, а все равно ты пойдешь к нему.

Мельтешащие отсветы фонаря на стене поблекли. Дом пробуждался.

– Когда я опять увижу тебя?

Ольга молчала.

– Завтра?.. То есть уже сегодня?

Она отстранилась:

– Сегодня в ночь я уезжаю.

– Куда?

Она спустила ноги с постели. Отошла за ширму. И глухо, будто из-за непроницаемой стены, ответила:

– Назад. В Женеву.

«А как же я?» – готов был закричать он и вдруг вспомнил:

– Я тоже должен ехать.

– Куда? – теперь спросила она.

– Назад, – проговорил он. – В Питер.

За ширмой зашуршало. Она вышла одетой, но еще с распущенными волосами.

– Прошу тебя… Глупо… Но я не знаю!.. – Ольга несколько раз быстро прошла по комнате, задевая спинку кровати, кресло, столик – от стены до стены, как по тюремной камере. – Просто прошу: береги себя.

«Мы глупо тратим последние минуты…» Он наблюдал за ней, вбирая в память каждую черточку, смену выражений ее лица, движения, свет глаз.

– Оля, что бы ни случилось со мной или с тобой, ты знай!..

Она остановилась около него и зажала ладонью его рот:

– Не надо! Умоляю тебя, не надо!..

Антон без труда нашел на бульваре Распай большой, с атлантами и пышной лепкой по фасаду, дом с зеркальной табличкой: «Медицинское консультационное бюро доктора медицины Берлинского университета Я.А. Житомирского». Вспомнил: такой была настоящая фамилия Отцова. Да, значит, распрощался с надеждой вернуться в Россию… Служанка отворила дверь. Провела по длинному коридору в кабинет.

В мужчине, который встретил его, Антон с трудом узнал прежнего Отцова: элегантный, будто с витрины магазина на Елисейских полях, костюм, холеное лицо. Золотая дужка пенсне. Даже ростом будто выше. И совсем не толст – наоборот, подтянут.

– Чем могу служить? – Пригляделся. – А, очень рад! – Протянул мягкую чистую руку. – Владимиров? Узнал, батенька, узнал – борода не обманула! – Сделал радушный, плавный жест рукой. – Располагайтесь.

Проводил к журнальному столику у кожаной кушетки.

– Седеть начали – ай-ай! Такой молодой, а уже прихватило морозцем. И давно приехали? Целую вечность не видел вас в Париже.

Голос его лился, журчал, но не только гостеприимство хозяина, а и искренняя заинтересованность звучала в нем. Отцов позвонил в колокольчик на фигурной рукояти, попросил, чтобы принесли кофе. Антон оглядел кабинет. Высокие темные шкафы, заставленные книгами с золотыми корешками. Стол на резных тумбах. Обтянутые кожей кресла. В таком кабинете полагается оставлять ого какие гонорары! Он вспомнил Ольгино: «Но как врач – осел», – и еле сдержал улыбку.

– Так что вас привело ко мне, дорогой друг? На что жалуетесь?

– Вот, – Антон встал, поднял брючину. – И на той ноге. Пустяки.

– Понятно… Позвольте вас осмотреть. Прошу сюда.

Из этого кабинета дверь вела в другой – стерильной белизны, с устланной белыми клеенками кушеткой, белым креслом с никелированными рычажками, белым же застекленным шкафом с инструментами.

– Разденьтесь.

Врач обратил внимание не только на рубцы. Выслушал. Выстукал. Помял живот. «Сейчас скажет: гангрена или того хуже…»

– Одевайтесь. Не так страшно. Сердце превосходное. В легких чисто. Печень?.. Воздерживайтесь от острого и спиртное – в меру. Только вот эти… – Он не нашел, как назвать кровавые обручи на щиколотках. – Нужно принять меры, чтобы не было заражения, и провести курс лечения: мази, компрессы.

Подошел к белому столику. Начал писать на листках:

– Часть лекарств я вам дам, а эти закажете в аптеке.

– Не надо рецептов.

– Не беспокойтесь, заплачу я. – Он достал портмоне. – Сейчас наложу повязку, завтра сменим. Через недельку как рукой снимет.

– Сделайте все, что возможно, сегодня, – попросил Антон. – Завтра меня, наверное, здесь уже не будет.

– Почему?

– Уезжаю.

– Далеко?

– Туда, – неопределенно махнул он рукой.

– Зачем?

Обычный, естественный вопрос. И все же в голосе врача Антону почудилась настойчивость.

– Дела… – вздохнул он.

– Надолго? Извините, я спрашиваю в интересах лечения.

И это поспешное извинение… Путко пожал плечами.

– Не понимаю, как можно? – словно бы досадуя на кого-то, продолжил Отцов. – Только приехали – и снова назад!

«Откуда он знает, что я только приехал?» Антон посмотрел ему в глаза. Поймал его взгляд за линзами очков. Доктор, не торопясь, отвернулся.

– Знаю, знаю… – ответил, будто угадав его мысли. – Не только потому, что раны свежие. Конференция, да? – Он склонился к рецептам. – Все сейчас только и говорят и пишут что о конференции… Но подходящее ли для нее место – Париж?

– Не знаю. Думаю, вряд ли: у всех на глазах.

– Я тоже собираюсь на нее, – продолжал Отцов. – Вот успею ли управиться с делами?.. Кажется, в конце месяца она соберется?

– Вам известно куда больше… – снова с удивлением воззрился Антон на врача, – куда больше, чем мне…

И вдруг вспыхнуло огнем беззвучного взрыва: он!.. Он, доктор Отцов, участвовал тогда вместе с ними – Феликсом, Ольгой – в размене добытых Камо пятисоток. У него тогда, в седьмом году, хранилось большинство банкнот. После провала – Антон слышал от кого-то – Большевистский центр приказал оставшиеся пятисотки уничтожить. Отцов сказал, что сжег их, и в доказательство показал несколько обгоревших уголков. Может быть, остальные деньги он взял себе и на них куплены эти роскошные апартаменты?.. Но как мог доктор обменять русские пятисотрублевые купюры на франки, если номера билетов уже стали известны полиции и всем европейским банкам? Об этом ведь писали в газетах. Странно… Тогда, перед отъездом из Парижа, Антон тоже заходил к доктору и, кажется, рассказал ему, куда едет. Но самое странное – это его вопросы о конференции: где и когда? О самом секретном. И так откровенен… Просто болтлив? Нет. В голосе его Антон уловил скрытую настойчивость. А что, если… Не может быть!.. Почему? Не похож?.. На кого не похож – на предателя?..

Отцов негромко посапывал, продолжая писать:

– Возьмите с собой. Закажете там. А перевязки будете делать сами. – Подошел к застекленному шкафчику, начал выбирать пузырьки.

– Говорите, что через неделю – как рукой?

– Надеюсь.

У Антона перехватило дыхание. «Трушу?.. А как же тогда проверить?… Камо сказал: мужчина и умирает мужчиной…» И решился:

– Через недельку? Стало быть, пятого? – Вздохнул. – Пятого я буду уже в Питере.

И, как бы про себя, растерянно пробормотал:

– Два пополудни, Поварская… дом десять или двенадцать, ах чтоб меня… Придется снова к Надежде Константиновне…

Последние слова он проговорил совсем еле слышно.

– За неделю – до Питера? – Доктор готовил у столика повязку. – Как же вы будете добираться? Хотя у вас, должно быть, чистый паспорт?

– Не знаю, – простодушно отозвался Антон. – Может, и засветили. Еще не решено, как поеду, но поеду наверняка.

Отцов умело, крепко перебинтовал щиколотки.

– Эти мази возьмете с собой. По этим рецептам купите в аптеке. Вот деньги. Когда вернетесь, проведем полный курс лечения.

– Спасибо. Да, вертится у меня в голове: кто из великих врачей сделал себе прививку смертельных микробов?

Отцов наморщил лоб:

– Не единичный случай. Макс Петтенкофер выпил культуру холерных вибрионов. Наш соотечественник Илья Мечников, три года тому удостоенный Нобелевской премии, ввел себе тифозную кровь…

Антон поднялся в свою комнату в «Отель популяр». Запер дверь. Достал из кармана только что полученный от Надежды Константиновны паспорт. Нет больше Анатолия Захарова Чащина. Испарился галантерейщик. Сей же моложавый бородач или стариковатый юноша – Федор Семенович Кузьмин. Накануне Крупская сказала: «Выберите имя, отчество и фамилию такие, чтобы и спросонок не запнулись». Он выбрал. Федор – в память о Карасеве. Отчество – по имени названого брата, Камо. А фамилия… Он не знал истинной фамилии Ольги. Наверное, Кузьмина – это ее партийный псевдоним. Пусть так… Но его право – хотя бы в мыслях объединить себя с нею.

Вытряхнул на покрывало постели содержимое чемодана. Он не возьмет ничего лишнего.

С кровати на пол скатился продолговатый, завернутый в тряпицу сверток. Антон нагнулся, сдернул тряпицу. В пальцах заструилась коричневым золотом соболья шкурка. Как же он забыл о ней, о царском даре Прокопьича? А ведь тогда, принимая, подумал: вот бы для Ольги… Уже уехала. Да разве бы он посмел? Если только смог бы объяснить, откуда у него этот соболюшко… Она бы поняла…

Он разгладил большой лист, старательно завернул шкурку, перевязал бечевкой. Потом взял еще один листок и конверт. Написал несколько строк. Положил в конверт, заклеил. И когда уже полностью собрал все в дорогу, спустился на второй этаж, постучал в комнату № 13.

– Давай прощаться, друг.

– Завидую. Меня все же заставили ехать в Брюссель, лечиться. – Камо сердито рубанул ладонью воздух. – Мне – сейчас! – прохлаждаться на белых простынках! Надежда Константиновна сказала: «Должны подчиниться партийной дисциплине. К сожалению, вот это самое трудное для многих из нас». Что я после таких слов могу!..

– Ничего, Камо: потерпи. У тебя силы и энергии – на сто человек. Еще успеешь сделать все свои дела. Раз надо – поезжай лечиться.

Положил перед ним перевязанный бечевкой сверток:

– Если что случится, сам передай, не сможешь – попроси Серго, чтобы передал Ольге Кузьминой из нашей женевской группы. От кого – не надо говорить. Просто из Сибири. Она догадается сама.

Протянул заклеенный конверт:

– Прочтешь, если в ближайшее время что-нибудь со мной случится.

Камо настороженно заглянул ему в лицо:

– Не нравится мне твой тон! С таким настроением не возвращаются туда на работу!

– Поверь, брат, все как надо. Настроение у меня на все сто.

– А что в конверте?

Антон постарался, чтобы улыбка получилась как можно веселей:

– Ты же не хочешь, чтобы я откусил свой язык?

ИЗ ДОНЕСЕНИЯ НАЧАЛЬНИКА МОСКОВСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Полковник Заварзин

…По указаниям, полученным от сильной и надежной агентуры, стоящей весьма близко к руководителям социал-демократической эмиграции, предположенная общепартийная конференция РСДРП состоится во Франции, в департаменте Бретань, в первой половине января 1912 года. Точное место и дата секретным сотрудником уточняются.

ИЗ ДОНЕСЕНИЯ ЗАВЕДУЮЩЕГО ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРОЙ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

Чиновник Особых Поручений Красильников

…Имею честь доложить Вашему Превосходительству, что, по полученным от агентуры сведениям, конференция заграничных групп большевиков-ленинцев продолжалась с 27 по 30 минувшего декабря… Первые два дня конференции были посвящены докладам:

1) Организационной комиссии по созыву настоящей конференции,

2) Делегатов с мест,

3) Ленина – о положении дел в партии.

Был избран Комитет Заграничной организации (КЗО РСДРП)…

Резолюция конференции по отпечатании будет представлена Вашему Превосходительству дополнительно.

ШИФРОТЕЛЕГРАММА ЗАВЕДУЮЩЕГО ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРОЙ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ

По полученным от агентуры достоверным сведениям общепартийная конференция РСДРП состоится Стокгольме конце января будущего года.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

30-го декабря. Пятница

К утру потеплело – 6° и гулять было приятно. Принял Коковцова и Лангофа. Завтракали все вместе. Аликс каталась на саночках в саду. В 4¼ поехал в город к Мама. Пил у нее чай с Ники и Ксенией. Вернулся в 7 час. Читал. После обеда наклеивал фотографии в альбом и почитал вслух.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Утром 5 января 1912 года все русские, добравшиеся до Праги – кто через Париж, кто через Лейпциг, Берлин, Вену, – пришли к подъезду дома № 7 на Гибернской улице. Здесь, у дверей Народного дома чешской социал-демократической партии, их встретили двое – чех и тот россиянин, с которым многие познакомились раньше, Серго.

– Товарищ Иоахим Гавлена, – представил пожилого чеха Серго. – Наш добрый хозяин и опекун. Он поможет нам избавиться от многих забот.

Через зал ресторана они прошли во внутренний двор. Несмотря на ранний час, в помещениях Народного дома было уже людно, никто не обратил внимания на группу просто и обычно одетых посетителей (накануне Серго пришлось изрядно потрудиться и растратиться, чтобы заменить их шапки и сапоги на шляпы и штиблеты).

Они пересекли двор, снова гуськом втянулись в узкую дверь, по железной лестнице начали подниматься на самый верх, под крышу, и наконец очутились в комнате, которая, судя по каменному полу и специфическому запаху, была одним из типографских помещений. Но сейчас осталась лишь одна наборная касса в дальнем левом углу. На ней стоял бюст Карла Маркса (накануне Гавлена и Серго принесли его сюда из кабинета председателя Антонина Немеца). Посреди комнаты было сдвинуто несколько столов, покрытых черной клеенкой, вокруг – тонконогие венские стулья. По обе стороны от дверей щетинились крючьями две круглые железные вешалки. Пощелкивали калориферы водяного отопления. От начищенных до блеска чугунных пластин струилось тепло. На полу у окон были сложены кипы газет. По верхнему листку крупно выделялось: «Социал-Демократ». На столах стопками лежали газеты и брошюры.

Многие, еще незнакомые друг с другом, успевшие обменяться лишь улыбками и осторожными фразами, уставшие от напряжения последних недель и дней, вдруг разом почувствовали себя уютно и легко в этих стенах, через которые доносился гул типографских машин, а в калориферах по-домашнему сверчало.

– Прошу, товарищи! – с картавинкой проговорил невысокий, еще молодой, но уже облысевший человек, коротким взмахом ладони приглашая к столам. И когда все расселись, не сдерживая волнения, торжественно сказал: – Разрешите Шестую Всероссийскую общепартийную конференцию Российской социал-демократической рабочей партии считать открытой!

Было десять часов утра.

Владимир Ильич выступил с речью, в которой горячо приветствовал делегатов и наметил основные задачи предстоящей работы. Затем он предоставил слово товарищу Серго – для доклада о деятельности Российской организационной комиссии.

В этот день Антон шел на Поварскую.

Новый паспорт оказался надежным, и не возникло никаких помех на всем пути от границы до Питера. Приехал Антон вчера. Соблюдая все меры осторожности, чтобы избежать «хвостов», поспешил на Гребецкую. Открытая форточка в квартире на третьем этаже, герань на подоконнике, сумка с провизией, вывешенная снаружи, – все это были приметы того, что явка не провалена.

Так оно и оказалось. Но с первых же слов хозяина квартиры он понял, что с Семеном случилась беда.

Что теперь делать. ему в Питере? Если бы он встретился с Семеном… Но сейчас… Страшно?.. Будто подступил к самому краю пропасти и почувствовал зыбь под ногами. Если он не ошибся, милый доктор сообщил уже о нем из Парижа в Питер. Передал его приметы. Что ж… Он вспомнил давнее-давнее. Тогда сказал ему эти слова Леонид Борисович: «Лишь час опасности – проверка для мужчины». Кажется, из Шиллера… А вот уже и их собственное: максимальный срок работы большевика-нелегала от ареста до ареста – полгода. Тоже слова Красина. Антон бежал в июне. Значит, уже седьмой месяц. Если он не пойдет, сколько еще бед может обрушиться на его товарищей. Он должен пойти!.. Должен!..

В короткие минуты дремы его окутывал, душил тюремный смрад; Антон слышал окрики конвойных, кандальный звон… Стряхивая сон, с горечью думал: опять погонят по этапным трактам в окружении нацеленных штыков. Опять рудники и тысячетонное отчаяние… Можно не ходить – ведь никто не побуждает его: он свое задание выполнил. Выполнил?.. Свой долг перед памятью о Федоре, о Жене?.. Долг перед Камо?.. Если он не пойдет, то как после этого сможет посмотреть в глаза Юзефу и Серго – всем, в ком предстает образ его партии? Сможет посмотреть в глаза Ольги?.. «Если не я – то кто?..» Скольких людей вела эта мысль…

Но вдруг, уже под утро, понял – он не пойдет. Не потому, что струсил, нет! Ему было бы легче пойти. Но он не имеет права. Надежда Константиновна сказала: он должен остаться в Питере и ждать задания от Большевистского центра. Он частица партии, а партия намерена дать ему какое-то задание, которое необходимо будет выполнить. Да, будь на его месте эсер или анархист – тот бы, наверное, ринулся очертя голову…

Однако проверить свою страшную догадку он обязан.

Утром Путко сказал хозяину дома:

– У вас есть знакомый парень, внешне хоть чем-то похожий на меня? Но только чтобы никакого отношения к партийным делам не имел!

Рабочий оглядел Антона:

– Пожалуй… Соседский Колька. Только пьет, шельма.

– Тем лучше. Можете сделать так, чтобы он, одевшись поприличней, в два часа пошел на Поварскую? Но чтобы не вы его послали.

Мужчина поскреб в затылке.

– Могу. Через сноху. На Поварской магазин скобяных товаров хороший. Можно туда. А Колька, если штоф пообещать, хоть на Голодай побежит пехом… А зачем?

– Так надо. Запомните: точно в два пополудни.

Хозяин квартиры зачем-то понизил голос:

– Извини, конечно, товарищ… Не положено спрашивать: что, зачем, – он замялся, – а все же… Зачем тебе нужон этот Колька?

– Проверить одно очень важное для партии дело.

– Ясно-понятно… – Рабочий переступил с ноги на ногу. – А все же… А что ему, Кольке, может грозить?

– Вот ты о чем! – усмехнулся Антон. – Напрасно ты думаешь, не в моих это правилах… Не беспокойся. Разве что час-другой отсидит в участке, пока разберутся, что дальше Пулкова твой Колька никогда в жизни не уезжал. Самое большее – получит пару подзатыльников.

– Это ему не привыкать! – с облегчением улыбнулся рабочий.

– Но учти: самое важное – чтобы не навел он полицейских на след вашей квартиры.

– Будь спокоен, тут уж я обмозгую. На снохе и оборвется веревочка. А если схлопочет подзатыльник, отвалю в вознаграждение целковый – еще и радый будет.

Антон подошел к Поварской около часу. Вряд ли кто мог бы узнать недавнего пациента доктора Отцова-Житомирского в мужике, одетом в замызганное пальто с оборванными пуговицами и выдранным на плече клоком ваты, в нахлобученной на глаза ушанке.

Антон помнил Поварскую летней. Тогда здесь торговали квасом и пивом, дворник в белом фартуке мел мусор, а на углу прохаживался городовой в полотняном кителе. Теперь же улица укатана снегом и вдоль тротуаров громоздятся сугробы. Но пивной ларек открыт, и вокруг него толпятся мужики, сдувают с кружек пену на вытоптанный булыжник.

Путко присоединился к скопищу черных фигур. Пристроился с кружкой на углу так, чтобы Поварская была видна из конца в конец. Старательно оббил о стойку воблу, выданную разбитной торговкой к пиву. На часы не глядел. Часы – роскошь для этого неприкаянного люда.

Вот уже, наверно, и два… Увидел приближающегося парня. Действительно чем-то похож: темно-русая бородка, кудри выбиваются на лоб из-под франтоватого «пирожка». Правда, пальто с цигейковым воротником явно не с его плеча.

Жадно заглотнул пива. И тут же краем глаза заметил: городовой повернулся и вразвалочку пошел следом за парнем. И дворник – в фартуке поверх телогрейки, ломом скалывавший лед с мостовой, – замер как по команде.

Антон почувствовал оцепенение. Будто ледяной стержень пронзил его. Сейчас… Сейчас…

Раздался истошный крик. Не из того, прошлогоднего подъезда, из другой подворотни выскочила женщина, а за ней – краснорожий верзила. Женщина кричала, а он догонял ее и вот-вот должен был настигнуть, когда она поравняется с ничего не ведающим пьянчужкой Колькой.

«Все правильно», – Антон поставил кружку и пошел прочь.

ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II

5-го января. Четверг

Погода простояла тихая и теплая. Погулял полчаса. В 11½ пошли к службе с водосвятием. Завтракали Андрей (деж.), кн. Долгорукий и Танеев – они оба подносили нам святую воду. Ходил в саду до 4 ч. Потом принял Будберга. К чаю приехал д. Павел. В 6 час. у меня был Саблер. Читал и кончил все к обеду.

Вечером поиграл с Андреем на биллиарде.