— Вы вообще там соображаете?! — орал начальник, расхаживая по своему кабинету. — А вдруг бы у него тромб оторвался?

Он остановился перед виновником этого экстренного совещания, и замахал пальцем у него перед самым носом, который и носом-то назвать было нельзя.

— Категорически! Ферштейн?

Алёшенька виновато улыбнулся и закивал головой:

— Ферштейн.

Он сидел на столе, и мотал одной ногой. Слово «мотать» тут, наверное, даже и не подходило, потому что нога его странно сгибалась и вперед и назад, как будто у Алёшеньки выломали её в колене. Тарас Тарасович глядел, разглаживая усы, на его «махание», как завороженный, так до сих пор и не привыкший к этим фокусам. Алёшенька был единственный в управлении, да и вообще, может быть даже, во всей украинской полиции, кто имел право сидеть перед начальством на столе.

— Я, конечно, понимаю, что ты у нас самый лучший сыщик в Одессе, но такие вещи категорически нельзя.

— Зато – он во всем сознался. Как это – «вуаля»?

— Вуаля, вуаля.

Смекнув, что начальство перестало совсем злиться, все разом загалдели, выгораживая Алёшеньку.

— Тарас Тарасович, если бы не он…

Начальник собрал их реплики одним мановением кулака, как дирижер – заставляет умолкнуть оркестр.

— Ша! А если бы у нас министр из Киева приехал? И в коридоре бы его увидел, и в обморок грохнулся?

— Ну, так что, ему уволиться, что ли?

— Министр Алёшеньку нашего знает…

— Зачем уволиться? Нет. Мы такого ценного кадра никому не отдадим, даже в столицу, — Тарас Тарасович поднял перст указующий в потолок. — Но мы сразу оговаривали в первый же день. Никто его, вот такого, видеть не должен, когда он в угрозыске сидит. Никто! На улице – Бога ради. Не сымать шапку и очки. Тогда все нормально будет.

Алёшенька надел меховую ушанку и очки от солнца.

— Вот, это – совсем другое дело. Еще бы шарф. И сразу похож на человека. Маленького, но человека. Только зеленого. Все свободны. Ты – останься.

Совещание закончилось. Наказанных не было. Все высыпали из кабинета и загалдели по коридору. Те, которые были очевидцами, рассказывали тем, которых не были:

— Привезли на допрос, пятый раз уже. Но не колется. Чего только не пробовали. Тут Алёшенька позвонил и говорит: «Вор-то залетный, Одессу совсем не знает». Ну, снял шапку, очки, входит, сделал страшные глаза, этот поплыл. Раскололся, как на духу. Потом пена изо рта пошла, еле откачали.

Все кругом заржали:

— Ай, да Алёшенька, ай, да сукин сын!

Герой дня всего этого уже не слышал, а иначе бы уточнил: «Почему сукин? Сын собаки, что ли?» Он любил задавать бессмысленные вопросы.

— Ну, молодец, удружил.

ТТ совсем уже успокоился, сел за стол и отворил ящик в поисках чего-то.

— Ладно, проехали.

— На чем проехали?

— Не на чем, это говорят так. Вообще, поздравляю, Алексей. Какое это у тебя? Тринадцатое?

— Двенадцатое, гражданин начальник.

Тарас Тарасович вышел из-за стола с тощей пока папкой, и пожал Алёшеньке четырехпалую ладошку.

— «Гражданин начальник» сейчас не говорят. Это только в кино так.

— Извините.

— Слушай, ну, коли ты такой уникум, и все, как орешки, раскалываешь, то вот, тебе – жмурик.

Начальство кинуло перед Алёшенькой «Дело».

— То есть, труп?

— Труп. Убоинка. Третьего числа нашли. Уже успел испортиться. Забирай.

— Спасибо.

Алёшенька слез со стола, и всякий, кто был бы сейчас в кабинете, подивился, потому что росту в нем было метр тридцать, не более. Взял папку подмышку и пошел прочь.

— До свидания, Тарас Тарасович.

— Да отчего «До свидания», Алексей? Рабочий день еще не кончился!

— Так, мы больше не увидимся, чай.

Все, кто слышал его, решили бы, что Алёшенька иностранец. Так заковыристо он говорил. Переставлял слова справа налево и спереди назад. И первое время он, и вправду, чтобы никто не догадался, изображал из себя мексиканца, и даже купил как-то сомбреро. Но в сомбреро было неудобно в троллейбусе ездить – поля его вечно упирались кому-нибудь в живот. А уж в машине на задание – тем паче: либо водителя спереди в затылок бьет, либо второго опера – в висок, приходилось шляпу в багажник класть.

А как одел Алёшенька ушанку, так и больше уже не снимал. В самую пору пришлась. Всем меховая шапка хороша, даже лучше полковничьей каракулевой. И тепло в ней всегда, особенно, если голова без волос. Только звезду с неё свинтили. «Это, — говорят, — некомильфо, вражеские символы вешать. А, вот, лучше мы тебе трезуб прикрутим».

Проходя мимо открытой на улицу двери, где курильщики горячо обсуждали сегодняшнее, услыхал обрывки:

— А ведь не хотели его брать.

— И ТТ не хотел.

— Зато потом первый перехотел. Сколько он у нас? Год, два?

— Три года уже.

— Господи, время-то как бежит…

Но Алёшенька уже дальше ничего не слышал. Запах табака он на дух не переносил и потому спешил поскорее ретироваться.

 

На веранде шикарного кафе «Гусь и противень» три гламурные девицы курили тонкие сигаретки. Официант принес еще бокалы, безуспешно попытался забрать грязную посуду и был с позором изгнан.

— А он может во что-нибудь превращаться?

— Нет, конечно. Кажется.

— Диан, а у него там жена есть?

— Где?

— В космосе?

— Говорит «нет».

— Обратно не собирается?

— А фиг его знает? Да и на чем? Он свою тарелку распилил на сувениры, жить-то на что?

— А он по ночам храпит?

— Он спит, как кошка. Залезет под одеяло с головой, я все боюсь, как бы там не задохнулся.

— А зачем он в полицию пошел?

— И я вот, тоже не пойму, девочки.

Диана пила коктейли с двумя давними подружками. Они только приехали из Львова, и не знали еще пока всех нюансов её нового романа.

— Не жалеешь?

— С ума сошли? Да я теперь самая известная бикса в мире!

— Зато у тебя какой Instagram!

— Да уж, покруче, чем у Брежневой!

— Нет, пока не покруче.

— А что твои?

— Маман в шоке!

Подружки пускают пузыри в свои бокалы, наконец, спрашивают самое важное, что крутится на языке, и что пока не решаются:

— А это-то у него есть?

— Да не переживайте. Все у него есть, еще подлиннее будет, чем у некоторых.

Подружки захохотали в свои мартини, боясь спросить показать фотки.

 

На подоконнике стояла трехлитровая банка с карасем. Карась смотрел чрез толщу воды на Алёшеньку, который сидел за самым дальним в кабинете столом, боком к окну на специальном стуле с двумя подушками, и печатал восьмипальцевым методом отчет. Кроме него в отделе никого не было. Паша был на задании, а Оля – в вечном декретном отпуске. Все кругом было завалено горами бумаг, папками, лежащими прямо на столах, или во всюду разбросанных коробках.

Хоть и было у Алёшеньки на два пальца меньше, чем у секретарши управления Оксаны, мастера машинописи, а печатал он быстрее ее в три раза. Специально соревнование устраивали, после чего Оксана Алёшеньку страшно невзлюбила, хоть и не показывала совсем виду. Карась уткнулся носом в стекло, глядел мутным своим карасьим взглядом на Алёшеньку и думал: «Черти что тут такое сидит, на человека даже не похожее. Зелёное. Тонкая, будто гусиная шея. По четыре пальца на каждой руке. Огромная голова с этой дурацкой шапкой самого большого в мире размера, и очки от солнца, несмотря на пасмурную погоду».

Алёшенька повернул к банке голову и снял очки. Рыба дернулась в сторону от этих огромных глаз: лицом Алёшенька был вылитый кот породы сфинксов, только без ушей. Карась забился в ужасе по всей банке, существо за столом, кажется, читало все его карасьи мысли: «О, мой Рыбий Бог! Спаси меня от этого чудовища!» Напрасные мольбы, рыбий Бог не внемлет его молитвам, старший оперуполномоченный съест его сегодня на ужин. А теперь Алёшенька вздохнул и продолжил печатать.

Это было двенадцатое его дело, которое он раскрыл. Двенадцатое из двенадцати. Таких сыщиков в Одессе, пожалуй, было поискать. Да и поискать, не нашли бы. Да и нигде, пожалуй, в мире не нашли бы. Потому, что Алёшенька был не простым человеком. Да и не человеком даже вовсе…

 

— Угораздило же тебя в это чудище влюбиться?

— Да не влюбилась я, ма. Нахрен он мне сдался, урод?

— А тогда зачем?

— Инстаграм, мама, одноклассники, вконтактике. Селфи! Ты не представляешь, сколько у меня теперь подписчиков! Я – звезда ютуба!

— Да что с того-то? Вон, Аркадий Борисович шубы с барского плеча дарил. Держалась бы его. А так пересела, тьфу, с мерседеса на троллейбус.

— Мама, ты ничего не понимаешь. Мысли масштабно. Это селебрити. Я такая – единственная на Земле! Ни у кого такого мужика больше нет.

— Все я понимаю. Глупости это. Увез бы тебя в Киев, а оттуда уже – в Америку. Вон, Даша…

— Мама! Перестань!

— Еще дети пойдут, не приведи Господи, от этой жабы! Точно, надо сходить, в Свято-Ильинской церкви свечку поставить. И молитву заказать. Есть ли, впрочем, молитвы против беременности? Надо у Саввина уточнить.

— Какие дети, мама!? Ты с ума сошла?! Я с таблеток не слезаю. Ты хочешь, чтобы я хищника родила, или чужого?

— Ужас какой, доча!

— Хватит уже!

— Ничего, пешком дойдете.

— Виктор Фёдорович, так ведь через весь город…

— Не сахарные.

Гонюкович, заместитель Тараса Тарасовича, видом своим показал, что аудиенция окончена.

Опера вышли на крыльцо.

— Это он назло.

— Да, я знаю, — вздохнул Алёшенька.

 

Пришлось тащиться в прозекторскую пешком. А все дело в том, что Виктор Фёдорович люто, бешено ненавидел Алёшеньку. По причине совершенно идиотской. Алёшенька тогда был стажер и едва собирался устраиваться в уголовный розыск. Плохо изъяснявшийся ещё на земном языке, он пару раз назвал Гонюковича в его присутствии «Гавнюковичем». После того Виктор Фёдорович пошел на принцип.

«Я» — кричал Гонюкович, — «костьми лягу, а эту чебурашку со свету сживу». Отказывался ни в какую оформлять Алёшеньку на общих основаниях. «В нём, Тарас Тарасович, – сто тридцать один сантиметр. У нас такой рост уставом не предусмотрен». «Витя, мы же не за галочку работаем!» «Не могу, — в грудь себя бил, — увольте, но инструкции не нарушу. Закон есть закон!» Пришлось согласовывать назло зануде кандидатуру в Киеве. И всюду, где только мог, палки ему в колеса ставил. С утра ТТ умотал в Киев и Гонюкович остался за главного, вот, и лютовал, как водится: лишил оперов машины.

Паша с Алёшенькой шли с Еврейской по Молдаванке. Идти было где-то час. Две странные фигуры: будто отец с ребенком, которому зачем-то поздней весной, когда солнце – во всю, натянули меховую шапку на голову. Под горло Алёшенька намотал «арафатку», чтобы не смущать случайных прохожих тонкой зеленой шеей. Болтали, как обычно, о всякой чепухе. Паша всегда пользовался этой удивительной возможность порасспрашивать коллегу о необычном.

— А чего тебя не взяли ученым каким-нибудь? Профессором? Мог бы много чего нового рассказать нашей науке. Антигравитация там всякая. Вечный двигатель.

— А ты сам, Паша, много рассказал бы? Например, — Алёшенька вдруг остановился и посмотрел насмешливо на товарища, — если бы прилетел к марсианам?

— Конечно, — Паша воодушевился даже. — Я бы рассказал, что мы уже придумали теорию относительности.

— Ну.

— Что, ну?

— Ну, говори её.

— Кого?

— Теорию относительности.

— Е равно… Эм равно…

— Ну, вот, то-то же. Так и я. Ни бэ ни мэ.

Алёшенька был в морге на Академика Воробьева несколько раз. Там работала Галя, судмедэксперт. Метров за сто Алёшенька забеспокоился. Вообще, к интуиции Алёшенька относился более чем скептически, считая её совершенно ненаучной чепухой. Но именно интуиция была развита у него сверх всякой меры.

— Бежим! — крикнул он Паше, и понесся вперед.

Ходил Алёшенька медленнее людей, но, вот, бегал…

Он ворвался на крыльцо, с которого санитары спорхнули, как стая снегирей. Дверь одна. Вторая. Мимо охраны, под вертушкой. Паша застрял. Налево. Направо. Дверь. Странное ощущение все сильнее и сильнее вело его вперед, как кошку – валерьянка. Он влетел в прозекторскую. Галя сидела на стуле, держа у носа алый уже платок. На кафельный пол из сжатых ладоней капала кровь.

— Привет, Алёшенька.

— Вызывай, Паша, скорую.

— Не надо скорую.

— Надо, Галя. Надо. Это – радиация.

В двери стал набиваться народ.

— Панове, всем выйти на улицу!

Паша вытолкал санитаров и судмедэкспертов. Алёшенька встал перед цинковыми ящиками и показал на один из них.

— Он здесь?

— Да, — сказала Галя удивленно.

— Что-нибудь извлекали?

— Вон, там, — еще более удивилась Галя.

Алёшенька аккуратно заглянул в стеклянную банку.

— Дай-ка, я его запру пока.

Он взял со стола крышку с резинками, и плотно притер её.

— Паша, всем надо срочно выйти. А Галю в больницу. Срочно. И нам будет нужен свинцовый контейнер. Точнее, не нам уже, а им. Как это называется? Радиационная безопасность?

На крыльце бузили люди в белых халатах.

— Граждане! Все срочно должны покинуть территорию морга! В радиусе, желательно, ста метров.

— Что это за чмо тут раскомандовалось? — выкрикнул какой-то солидный лысый мужчина в розовом пиджаке с золотой цепью поперек.

— Паша, объясни ему.

Полицейский вынул из подмышки пистолет, и ткнул бунтовщику в самый нос:

— Это тебе, блять, не чмо. Это – старший оперуполномоченный лейтенант Инопланетянинов. А ну-ка, всем – выполнять приказание!

 

— Милый, я хотела бы поговорить.

— Да, любимая моя.

— Слушай, ну, зачем нам эта полиция? Смотри, какие варианты еще есть.

Диана лежала теперь на кровати в неглиже, спустив бретельку и отставив попочку в ажурных трусиках так, как это изображают на рекламных страницах. Одна нога её покоилась на шелковом одеяле, вторая была согнута в колене, чтобы он видел розовую пяточку. Которую так любил лизать своим узким, шершавым, кошачьим языком. Она скривила дважды увеличенные операцией губы в комочек и сложила их набок, будто для фотографии в Instagram. Перед ней, между последними айфоном, айпадом и ладошкой с пластмассовыми ногтями, валялся блокнот молескина. Она уже вполовину изгрызла ручку, которой в нем все исчирикала.

— Гляди, пусик, что я придумала. Ты мог бы пойти в цирк работать, или в зоопарк, например. Можно еще карты отгадывать в Лас-Вегасе. Или порно, как самый крайний вариант.

— Ты же знаешь, в казино меня не пускают после того случая. А вообще, в зоопарк, это, конечно, – интересный вариант.

Алёшенька взобрался на кровать рядом с возлюбленной и снял очки:

— Ты хочешь, чтобы я сидел в клетке с обезьянами? Или чтобы я с ними порно делал?

— А ты хочешь, чтобы я на троллейбусе ездила? В этих каблуках? — Диана швырнула ручку на пол, закрыла лицо и как будто зарыдала навзрыд. — У нас даже дома своего нет! Ютимся, как нищеброды, в съемной квартире! В районе для быдла!

— Диана, милая…

— Убери от меня руки!

— Дианочка моя…

— Даша два года, как в Калифорнии! А уже! А я могла бы быть женой английского лорда! Ко мне сам Березовский клеился, еле отбилась.

Алёшенька протянул к ней свои тонкие пальцы.

— Отойди от меня! Не прикасайся! Я тебя ненавижу!

Она вскочила и побежала в коридор. Там уже были заранее готовые два её собранных чемодана. Диана надела пальто прямо на белье.

— Я ухожу, мне все надоело.

Алёшенька не спешил бежать к дверям и уговаривать. Это было совершенно бесполезно. Он вообще очень плохо разбирался во всех этих вещах. Тут совсем не действовала земная логика. Да и никакая, впрочем, не действовала. Ни с Марса логика, ни с Венеры.

— Я ухожу сейчас на улицу, и там меня изнасилуют хулиганы назло тебе! — закричала она с порога.

— Если тебя изнасилуют хулиганы, я посажу их в тюрьму.

— Идиот! — выпихнула чемоданы, и хлопнула дверью.

Алёшенька сидел на тротуаре и пил молоко. Дианы нигде не было, поехала, верно, к маме, ночевать. Это повторялось каждый месяц с завидной регулярностью. Но больше, чем на два дня её не хватит, он знал это точно. Полупустой пакет стоял рядом с ним. Пятипроцентное. Это было для него почти как водка. Двухпроцентное – как вино, и полупроцентное, как пиво. Алёшенька был уже совсем нетрезв. «Боже, какие они все дуры», — подумал он вдруг с внеземной тоской. Ему хотелось выть на Луну. Где-то там, с другой её стороны, не видимая отсюда, была его солнечная система, которую они зафиксируют в самый мощный свой телескоп лет через триста. GFQ-209 по межгалактической классификации.

По щеке его сползла слеза, надолго задрожала на подбородке и слетела на дорогу. Через час в этом месте на асфальте будет дырка, через день из неё осторожно вылезет несмелый ещё фиолетовый росточек, который распустит свой стебель удивительным и необыкновенным трёхлистным цветком. И никакие выхлопные газы, и никакие сорняки не смогут его никогда погубить. Спустя год они будут уже расти тут повсюду. А через два – Одесса прославится на весь мир, как город, в котором появились золотые цветы, доселе совершенно неизвестные науке.

 

Алёшенька вошел в кабинет, в руке у него был пластиковый пакет с водой и карасем внутри. Он выплеснул содержимое в банку на подоконнике. Рыба заметалась, обследуя свое новое жилище. По Инопланетянинову можно было часы сверять, он приходил на работу ровно в 8.57.

Прежде Алёшенька появлялся на рабочем месте в 8:59, но однажды Тарас Тарасович, будучи в дурном настроении, сделал ему отчего-то замечание об опоздании. Придирка совсем вздорная, и подчиненный стал спорить, что явился вовремя. Начальник был не прав но, не желая признаваться в том, выдумал своеобразно необходимость быть на рабочем месте ещё раньше:

— Если ты приходишь за минуту до начала трудового дня, то у тебя просто не остается времени на то, чтобы приготовиться к работе. А в девять ноль ноль ты должен уже за столом сидеть, а не аквариумом своим заниматься.

Хорошо. После того случая Алёшенька стал приходить за три минуты заблаговременно. Раздевался, выплескивал рыбу, доливал в банку свежей воды и садился за стол, даже если ему и нечего было там делать. Это был у него такой непременный ритуал. Посидит недолго, подперев голову, и выходит из-за стола по делам.

— А ты мог бы вынюхать?

— Я, Паша, не собака.

— Не так сказал. В смысле – телепатически?

— Я просто зеленый человечек, который работает в угрозыске.

— Ты мог бы походить вокруг, вдруг еще где «фонит»?

— Конечно, я понимаю, что вам всем хочется водить меня на поводке, как собаку-сыщика. Чтобы я вынюхивал везде, где они еще могли облучиться?

Алёшенька засмеялся, Павел тоже засмеялся.

— Итак, Паша, что мы имеем?

Оперуполномоченный стал читать:

— Обезображенный труп с радиоактивной ампулой. Смерть наступила около месяца назад от ударов тяжелым предметом по голове. Ампула была зажата в пальцах. Место осмотра преступления…

— Посмотри по картотеке пропавших? Какой возраст?

— 20-25 лет.

— Самое простое было бы найти, кто еще облучился. Потому, что ампула – либо жертвы, либо убийцы. Если убийца имел с ней дело, то на нем тоже есть полониевые следы. А теперь – давай думать.

Алёшенька подошел к стенке, прислонился к ней своей огромной головой в меховой шапке и закрыл глаза. Дверь резко распахнулась, в кабинет заглянул Костик, водитель:

— Я детей привез.

— Всё. Думание отменяется. Я поехал вынюхивать, а ты – допрашивай.

 

— Я тебе апельсинов принес, Галя.

— Это мандарины, Алёшенька.

— Вот, я вечно путаю! А мандарины считается?

— Считаются. Ещё даже лучше.

Алёшенька сел на кровать и посмотрел на Галю с удовольствием. Странное было чувство, как будто он снова очутился дома, так было ему хорошо подле. Галя была, конечно, совсем не такая красавица, как Диана. Слегка полноватая, румяная, чернобровая, но такая домашняя, что притягивала Алёшеньку к себе будто каким-то магнитом стократ сильнее Дианы.

— Что там у вас нового?

— Вий лютует.

— Да почему Вий-то?

— Потому, что «Виктор» сокращенно. Да ты видела, какие у него мохнатые ресницы?

— А ТТ куда делся?

— В командировку. Как ты тут?

— Обследуют.

— А давай-ка я ещё лучше обследую. Алёшенька приложил ладошку ей на лоб. Галя откинулась на подушку и закрыла глаза. Он отнял руку, быстро и незаметно послюнявил кончики всех четырех пальцев, и приложил снова ей к голове. Галя вздрогнула.

— Что это?

— Лежи, лежи. И глаза не открывай.

Приятное тепло двинулось по всему её телу. В воздухе запахло вдруг малиной, и Галя странным образом почувствовала, что сама превращается в огромную ягоду…

 

— Ну, Дианочка, давай ещё два подхода?

— Я больше не могу.

Тренер вздохнул и отошел от неё, видя, что ученица теперь уткнулась в свой айфон, и никак больше на тренера не реагирует.

— Девушка, а можно с вами познакомиться?

— Нет, нельзя, — ответила Диана, не поднимая глаз.

Она сидела в фитнесе на резиновом шаре, раскачиваясь, и строчила себе в телефон. Человек не отходил от неё.

— Вы так упадете.

— Ну, что ещё?

Перед ней стоял улыбающийся красавец в навороченном белоснежном спортивном костюме. Иссиня-черные волнистые волосы струились по его широким плечам. В руках он крутил брелок от мерседеса.

— Вы же ведь Диана?

— И?

— Меня зовут Артур. И я не клеюсь.

— Но именно это и делаешь.

— Отнюдь. Я хочу поговорить с вами по одному очень важному делу, и оно – совершенно не то, о чем бы вы могли подумать.

— ?

— По поводу вашего друга Алексея.

Диана неловко двинула попой и полетела с шара на маты.

— Ну, вот, я же предупреждал.

Артур подал ей руку, помогая подняться.

 

— Но как ты угадал? — спросила Галя.

— Понятия не имею. Интуиция. А, кроме того, ведь, чего я к вам сюда летел?

— Чернобыль?

— Ну да. Ведь у нас нет радиации вообще.

— Вообще нет радиоактивных элементов?

— Нет, у нас на планете нету.

— А какая она вообще, ваша Земля?

Алёшенька улыбнулся, соскочил с кровати и стал расхаживать взад-вперед, размахивая своими четырехпалыми ладонями и рассказывая Гале о космосе…

 

— Ты где это гуляешь?

— Кидал грязь в стену.

— Опять?! Я же запретил вам, гражданин лейтенант, кидать грязь в стену!

— Я пошутил, Виктор Фёдорович. Я по моргам ездил, потому что оперуполномоченный Мироненко детей допрашивал. А мне по инструкции нельзя в кабинете, когда дети.

— Кого искал?

— Вынюхивал.

— Что у вас там?

— Сплошная радиация.

Гонюкович махнул рукой, дескать, ступай: добиться от Алёшеньки было ничего решительно невозможно. Он вошел в кабинет, Павел ел вареное яйцо и хлеб. В стакане с подстаканником плавала в чае долька лимона. Он с большим удовольствием ел бы сейчас сало, но сало есть при Алёшеньке было категорически запрещено.

— Бон аппетит.

— Мерси.

— Давай, ты доешь, и расскажешь.

— Я уже все.

Мироненко стряхнул крошки на ладонь, а оттуда – в рот, и ознакомил Алёшеньку с результатами беседы. Ребята играли, видят – из канавы ботинок торчит. Поворошили – а он на ноге. Позвали взрослых. Там дожди размыли, труп был слегка землей присыпан. Ничего важного сообщить не могут.

— Может, устроим шторм в мозгах?

— Мозговой штурм?

— Ага. Смотри, Паша. У него ампула была в руке. Не в свинцовом контейнере, не в специальной упаковке, а в руке. Это означает: четыре варианта. Номер один…

— Говорят «первое».

— Хорошо. Номер первое.

Паша старательно записывал все, что говорил Алёшенька. Тот научил его так делать: «Вы, люди, когда слушаете, то часть информации не слышите, теряете. Особенно женщины. А потом ты читаешь снова, и видишь, чего не заметил раньше. А лучше два раза перечитать, или даже три. Поэтому всегда пиши».

Павел вдруг отложил ручку:

— Я думаю, что эта ампула еще где-то погуляла. Её могли использовать, чтобы устранить кого-нибудь. Например, вставить в стул Гонюковичу, чтобы он медленно угасал.

— Я тоже так думаю, но это не доказанный факт, — согласился Алёшенька.

Зазвонил телефон.

— Мироненко – на опознание.

— Я поехал.

— Давай, дуй. Я пока отчет напечатаю.

 

— Виктор Фёдорович, а я думаю, что дело тут нечистое.

Гонюкович любовно поливал в кабинете своих деточек. У него была просто страсть к разведению роз. На подоконнике у врио главы одесского угрозыска стояли красно-черная чайная Боркороле, будто специально выкрашенная в цвета Правого Сектора, плетистая Фламентанц, Патио и несколько Шрабов. Позади своего командира мялся старший лейтенант Курицын, которого Алёшенька называл «правой ногой» Гонюковича.

— Говори.

— Чебурашка же каждое утро приходит на работу с рыбой себе на ужин.

— И?

— И я подумал: а где он её берет-то?

— Как где? В магазине. Хотя…

Начальство замерло в задумчивости.

— Вот, и я – о том же. В восемь утра все магазины закрыты.

— Молодец, Володя. Не зря ты в угрозыске работаешь. Выясни это дело.

— Слушаюсь, пан подполковник.

 

Алёшенька посмотрел на часы в компьютере:

— Я думал, тебя уже не будет. Время-то – пора с работы убегать.

— Важная информация, — сказал Паша, садясь на стул у двери, и оттирая пот со лба. Видно было, как он торопился, чтобы застать начальника на месте. — У меня две новости, одна хорошая, а вторая плохая.

— А какая разница?

— Просто так говорят.

— Давай.

— Какую?

— Лучше с плохой. Чтобы я сначала огорчился, а потом – обрадовался. Или нет, давай, попробуем наоборот.

— Труп идентифицировали. Это Пётр Чистяков. 22 года. Только женился. Пропал через три дня.

— А плохая?

— Он курсант военного училища. Наше дело передадут в военную прокуратуру.

Алёшенька глубоко задумался:

— А у меня тоже новость. Только одна. И она самая плохая из всех плохих.

— Что случилось?

— Тарас Тарасович переходит в главк, в Киев. Насовсем. Вместо него будет теперь Вий.

— Вот так поворот.