Седьмая свеча

Пономареко Сергей

Верите ли вы в черную магию? Молодой киевский психолог Глеб Костюк, главный герой романа Сергея Пономаренко, не верил: до определенного момента. На похоронах тещи он узнает, что та была ведьмой, а ведьмы просто так из жизни не уходят. С Глебом начинают происходить непонятные, жуткие вещи. В сумасшедший водоворот несчастий вовлекаются все новые и новые действующие лица. Но не черная магия играет их судьбами. Съедаемые завистью, страхом, жадностью, похотью, они сами испытывают судьбу. И каждый расплачивается за это сполна.

 

 

ПРОЛОГ

Первая четверть луны, после полуночи

 Мягкий свет от множества свечей, расположенных вдоль стен, отражался от них, расплываясь, преломляясь в замкнутом пространстве, обволакивая две странные фигуры в белых балахонах. В узком длинном помещении, насыщенном запахами ладана и расплавленного воска, находились две высокие женщины, лица которых были едва различимы в полумраке.

  — Твое желание твердо и сердце не будет помехой в его исполнении? — спросила женщина постарше властно, но в то же время с нотками болезненности в голосе.

  — Сердце молчит, когда на плечах есть голова, — улыбнулась вторая женщина, — старое платье сжигают, а в новом норовят побыстрее покрасоваться. Ведь ты сама много раз проходила через это…

  — С возрастом становятся мудрее и в прошлом видят множество ошибок, которых ранее не замечали, — возразила первая женщина.

  — Нет, — не согласилась вторая. — Смиреннее. Ошибок в прошлом нет. Когда ты их совершаешь, ты другая, не та, которая вдруг замечает их и начинает анализировать. Просто со временем мы меняемся: прогибаемся там, где раньше не гнулись, становимся нетерпимее, где раньше прощали. Только зачем эти вопросы, ведь сегодня седьмой, заключительный сеанс, и тогда он станет мягким как воск и я вылеплю из него все, что захочу.

  — Воск прилипает, и его трудно оторвать.

  — Но зато легко соскоблить.

  — Ты разжигаешь пламя, в котором можешь опалить крылышки. Трудно возбудить любовь, но еще труднее в нужный момент ее погасить. Неразлучные подруги — любовь и ревность, антипод любви — ненависть. Это страшные силы, они могут выйти из-под контроля. Что ты будешь делать, когда тебе это уже не будет нужно?

  — А что делают со свечой, когда не требуется ее огонек? Ее гасят, а огарок либо прячут, либо выбрасывают. Приступаем?

  — Тебе виднее.

  Первая женщина достала из корзинки, находящейся у ее ног, маленького черного котенка и омыла его в глиняной миске, стоящей на резной деревянной тумбочке. Котенок слабо пищал, но не пытался вырваться. Когда его окурили ладаном, он чихнул. Первая женщина произнесла: «Всемогущий вечный Боже! Самодержец земли! Очисти и освяти Своей доблестью эту жертву, чтобы истекающая из нее кровь была Тебе приятна, так как Твоею милостью я имею власть по своему желанию убить ее или оставить жить. Ниспошли же Свое благословение жертве. Аминь».

  Вторая женщина, достав из тумбочки длинный нож, быстро резанула котенка по горлу, и тот захлебнулся кровью. Приняв тельце в свои руки, она окропила комнату по четырем углам, немного крови спустила в ту миску, в которой омывала котенка, и вода окрасилась в бледно-розовый цвет.

  Первая женщина произнесла:

  — Всемогущий милосердный Бог Моисея, Бог Авраама, Бог Иакова! Освяти это место и очисти его пролитием крови этой чистой жертвы, а вы, ангелы и духи, придите и соберите кровь, чтобы преподнести ее высшему Богу. Аминь.

  Вторая женщина достала лоскут кожи, на котором было что-то написано, поцеловала его и сказала: «Мельхидаэль, Барехас». Она положила его на пол, наступив на него ступней правой ноги, опустилась на левое колено и быстро зашептала:

  — Кланяюсь тебе и умоляю, прекрасная Луна и восхитительная звезда, заклинаю светом огня, находящегося у меня в руках, воздухом, мною вдыхаемым, воздухом, находящимся во мне, землею, на которой я стою; заклинаю именами Князей духов, первенствующих на тебе под неизреченным именем «ОН», все создавших, и тобою, прекрасный ангел Габриэль, вместе с князем Меркурием, Михаэлем и Мельхидаэлем; вновь заклинаю вас всеми именами Бога, чтобы вы прислали осаждать, мучить, терзать: тело, душу, дух и все пять чувств, чтобы он пришел ко мне исполнить мою волю; чтобы ни к кому не привязался в мире, кроме меня. Если он будет равнодушен ко мне, то чтобы он страдал, мучился и терзался. Идите скорее, Мельхидаэль, Барехас, Хазель, Фириэль, Мильха и все прочие, заклинаю вас именем Бога-живого — пришлите его ко мне немедленно исполнить мою волю. А я обещаю вас удовлетворить.

  Закончив, она тяжело поднялась, словно это заклинание забрало все силы, достала из тумбочки и поставила на кожаный лоскут более темную, чем остальные, свечу и зажгла ее.

  — Теперь он твой, и только смерть разлучит вас. Его смерть, — устало сказала первая женщина.

  Вторая не ответила — она неотрывно смотрела на огонек свечи и что-то тихо шептала про себя.

 

Глава 1

 Деревянные ворота, покрашенные веселой зеленой краской, были открыты настежь, и Глеб, не останавливаясь, въехал прямо во двор. Он здесь бывал редко, и каждый раз теща не разрешала ему заезжать во двор, заросший бархатистой травкой, поучала, что нельзя ездить на машине по живому. Сейчас он, к своему удивлению, увидел, что, несмотря на позднюю осеннюю пору, когда у деревьев вовсю позолотилась листва, трава все еще имела темный, бутылочно-зеленый цвет, лишь кое-где слегка тронутый желтизной. Сморщенное в осеннем насморке небо, словно старушка-плакальщица, которая никак не может разразиться слезами скорби по отошедшим в мир иной, вызывало желание поскорее дожить до следующего лета, жгучую потребность в тепле огня и солнца.

  Несмотря на вероятность близкого дождя, во дворе уже были выставлены длинные, потемневшие от времени столы из некрашеных досок и такие же лавки, казавшиеся грубыми и нелепыми рядом с ухоженным, свежевыкрашенным домиком. Столь дикое сочетание объяснялось неординарными событиями, имеющими только одну первопричину — отсутствие хозяйки. Глеб узнал о случившемся из утреннего телефонного звонка. Ему до сих пор не верилось, что эта высокая, худощавая и моложавая для своих лет женщина — старухой ее никак нельзя было назвать — вдруг отправилась в свое последнее путешествие, и теперь где-то рядом парит ее неугомонная душа, возмущаясь беспорядками, возникшими за столь непродолжительное время отсутствия хозяйки дома.

  Вдруг рядом раздались странные звуки, заставившие Глеба вздрогнуть, — это Ольга, его жена, удивительно спокойно воспринявшая известие о смерти матери, только теперь начала всхлипывать, а потом зарыдала. Высокая, спортивного сложения, страстная любительница мини-юбок, с задиристо рассыпающейся копной рыжих волос, обрамляющих худощавое лицо с небольшим изящным носиком, с вызывающе-дерзким взглядом зеленых глаз, ни при каких обстоятельствах не теряющая самообладания, Оля в одно мгновение неузнаваемо изменилась, как-то поблекла и съежилась. Когда она, внезапно постаревшая, сгорбившаяся, конвульсивно содрогаясь в плаче, кутаясь в черный платок, выходила из машины, в ней было трудно узнать спокойную молодую двадцатидевятилетнюю женщину, которая всю дорогу слушала развлекательные передачи радио «Европа-плюс». К ней бросилось несколько пожилых женщин, и их причитающие голоса слились в скорбном хоре, оплакивая безвременно ушедшую бабу Ульяну.

  «Впрочем, почему безвременно? Дожила до восьмидесяти лет, мне бы достичь этого рубежа», — подумал Глеб и начал разгружать багажник. Женщины, как по команде, перестали причитать и с любопытством окружили быстро растущую гору пакетов и сумок с продуктами. Ольга, снова спокойная и рассудительная, деловито распоряжалась, показывала, куда нести овощи, куда мясо, а куда рыбу. Глеб вошел в дом. Там набилось много народу, в основном женщины среднего возраста и старше. В комнате царил полумрак — окна были закрыты ставнями, и только с десяток свечей разгоняли темноту. Пахло расплавленным воском и еще чем-то тяжелым, удушающим, отчего першило в горле и хотелось прокашляться. Ульяна, мать Оли (отчество ее за два с половиной года супружества Глеб так и не запомнил), лежала в большой проходной комнате на диване. Тонкие черты ее лица, при жизни энергичного, слегка смуглого, еще больше заострились, но в то же время лицо стало мягче, просветлело. Вот только волосы заметно поредели, стала пробиваться седина. Спокойствие, бесконечное спокойствие вечности исходило от нее.

  Глеб неуклюже перекрестился, скорее машинально. У изголовья дивана стояла маленькая рыженькая колобкообразная женщина и громко причитала, беспрерывно теребя концы повязанного на голове покойницы цветного платка. Глеб попробовал сосредоточиться на мыслях о покойнице, но это ему плохо удалось. Так случилось, что с тещей за два года, прошедшие после свадьбы, он виделся всего несколько раз, и их приезды сюда обычно заканчивались ссорами с женой. Нет, теща не была сварливой женщиной, скорее очень властной, хотя и умной. Дом содержала в чистоте, хозяйство — в порядке, со всем справлялась сама, без мужчины. Отец Оли умер много лет тому назад, осталась его фотография — мужчина средних лет с широко открытыми глазами, в темном двубортном пиджаке в полоску. У тещи были черные пронзительные глаза и, несмотря на возраст, черные волосы, завязанные в пучок на макушке, в которых Глеб лишь сейчас заметил седину. Она не походила на забитую сельскую старушенцию, одевалась по-городскому, здраво рассуждала на любую тему, имела привычку во время разговора пристально, не мигая, смотреть собеседнику в глаза, словно пытаясь вывернуть его наизнанку. В свой первый приезд он попытался выдержать ее взгляд, а ей, казалось, только это и надо было. Своеобразная дуэль длилась несколько минут, в течение которых она монотонно рассказывала о сельских буднях, как вдруг неожиданно прервала свое повествование и обратилась к нему: «Глебушка, а у тебя с той рыжей и щербатой когда закончится? Ты же теперь в законном браке с Олечкой. И женщина та вроде бы замужняя?»

  Глеб замер, так как сразу понял, о ком идет речь — о Зинке из соседнего отдела, имеющей длинные рыжие волосы, пышную грудь и небольшую щербинку между зубами «а-ля Пугачева». «Но откуда старая карга об этом дозналась, сидя в селе за семьдесят километров от нашего дома и ни разу у нас не побывав?» — всполошился он. Тогда он попытался свести все к шутке, но Оля восприняла слова матери серьезно и начала допрашивать его с пристрастием. После этого он старался не испытывать судьбу — не встречаться взглядом с тещей, но та все равно провоцировала его на это, и в итоге многое тайное становилось явным, и каждый раз затем следовала семейная ссора. Поэтому он решил больше не ездить к теще.

  Задумавшись, Глеб не заметил, как в комнату вошла Оля, и теперь она рыдала, склонившись на грудь матери. Кто-то принес табуретку, и Олю усадили возле гроба. Приход Оли воодушевил рыженькую старушку-плакальщицу, и она стала особенно усердно, с надрывом, причитать, за несколько минут едва не доведя Олю до истерики. Глебу было жаль жену, но он не решался подойти к ней, чтобы увести от гроба матери. Раздался громкий шепот, который ветерком пронесся по комнате: «Певчие идут! Певчие идут!»

  Три старушки в темных одеждах, преисполненные достоинства, важно прошествовали сквозь людскую толпу, словно и не было никого в комнате. Их белые строгие лица, оттеняемые черными платочками, при изменчивом свете свечей казались восковыми и как бы парили в пространстве, создавая ощущение явившихся взорам умерших душ. Они были настолько похожими, будто прошли строгий отбор по росту и телосложению. Сменив у изголовья растаявшую в темноте плакальщицу и словно повинуясь невидимому дирижеру, они все в один и тот же миг запели псалом. Несмотря на то что пели в один голос, их голоса сохраняли индивидуальность и переплетались, то сливаясь, то вновь расходясь. Мелодия слов без музыки завораживала не смыслом, а именно звучанием и уносила мысли в неизвестность, далеко-далеко, откуда не было возврата. И тогда зазвучал в полную силу более высокий голос средней старушки, поражая своей чистотой, заставляя осознать бренность и мимолетность человеческого существования. Пение гармонировало с все более сгущающейся темнотой, молчаливой толпой, множеством крохотных огоньков свечей и даже с запахами увядающих, но еще живых цветов, воска, ладана и человеческого пота.

  Глеб почувствовал, как его тронули за рукав. Какая-то женщина, в обязательном черном платочке и неузнаваемая в темноте, знаками показала, чтобы он следовал за ней. На улице, хотя уже совсем стемнело, было лучше видно, чем в только что покинутой комнате. Свежий воздух и холод вывели Глеба из состояния отрешенности, в котором он неосознанно пребывал все это время. Глеб даже потряс головой, чтобы полностью выйти из этого состояния.

  — Ой, извините! Я подумала, что вы с дороги и вам надо бы поесть и отдохнуть. В хате Ульяны это невозможно — там певчие будут петь до полуночи, а потом останутся только близкие для прощания с покойной, на всю ночь. По нашим поверьям, нельзя покойника оставлять одного до тех пор, пока его тело не будет предано земле.

  — Я вроде бы тоже родственник, — мужественно сознался Глеб, в глубине души не желая провести ночь в одной комнате с покойницей.

  — Да, конечно, — торопливо согласилась женщина, в которой Глеб наконец узнал соседку, приносившую в дни их прошлых наездов молоко по утрам, — но обычно остаются дети покойника и бабы. Если вы хотите, то, конечно, можете остаться там.

  — Нет-нет, — поспешно возразил Глеб и, чтобы его правильно поняли, добавил: — Я не хочу нарушать устоявшиеся обычаи. Только надо было бы Олю предупредить.

  — Можете не волноваться, с Олечкой договорено, она знает, где вы будете ночевать, — успокоила его соседка. — Я живу недалече, через несколько хат. Пойдемте, я сейчас дам вам поесть и вернусь сюда, к Ульяне. Потом приду и постелю, или вы хотите сразу прилечь отдохнуть?

  — Нет, спасибо, я так рано не засну, но вот ужинать совсем не хочется.

  — Захочется. У меня борщ и пампушки с чесноком. Пирожки с капустой. Картошка с шашлыком.

  — С шашлыком? — удивился Глеб.

  — Ну да, свеженина, в обед на сковороде пожарила. Вчера кабанчика зарезали, сегодня утром, когда узнала про Ульяну, отнесла мяса на поминки. Баба Наталка и Варька уже куховарят на завтра.

  «Шашлык — это просто свежее мясо, жаренное на сковородке», — понял Глеб местное значение известного блюда и вдруг почувствовал, что очень голоден — не в силах терпеть даже минуты, так у него засосало в желудке.

  — Ну, если вы настаиваете, — промямлил он, еле сдерживая себя, чтобы не броситься бегом к обещанному ужину.

  Соседка ступала тяжело, с трудом передвигая натруженные ноги. Глеба начало тошнить от голода, и в какой-то момент ему захотелось схватить ее на руки и пробежать оставшееся расстояние. Но, во-первых, она была уже немолода, во-вторых, имела не только натруженные ноги, но и лишний вес, причем в избытке, в-третьих… Впрочем, Глебу и первых двух причин было предостаточно.

  За стол он садился в полуобморочном состоянии и первую ложку борща поднес ко рту дрожащей рукой. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо возникало такое дикое желание есть. Уже твердой рукой держа ложку, он добрался до дна тарелки. Напротив, на сковородке, аппетитно шкварчало только что снятое с огня жареное мясо. Тут он вспомнил, как его товарищ по институту, вегетарианец по убеждению, агитировал их в столовой не употреблять мяса, ибо оно есть мертвечина, а он и другие ребята смеялись и поедали шницели, заявляя, что в них мяса нет, не было и не будет, пока их готовят в студенческих столовых. В памяти всплыло бледное лицо мертвой тещи, и ему показалось, что в помещении запахло мертвечиной. «Мяса я есть не буду», — твердо решил про себя Глеб.

  — За упокой души Ульяны, — неожиданно раздался над головой голос соседки, которую, как он теперь знал, звали Маней, и Глеб поперхнулся борщом.

  Закашлявшись до слез, он дождался, пока Маня двумя мощными ударами по спине не вернула ему возможность дышать. Лишь сейчас он заметил, что на столе появился графин с прозрачной жидкостью, а рядом с тарелкой — стограммовая стопка, наполненная до краев. Убедившись, что с Глебом все в порядке, соседка стоя, не присаживаясь к столу, выпила такую же стопку, только налитую до половины, и, не закусывая, выжидающе уставилась на него.

  — За упокой души, — пробормотал Глеб, опрокидывая стопку, и тут же огнем ожгло горло, разлилось в желудке, заставило выпучить глаза, так что он на мгновение даже перестал видеть.

  Но вскоре на смену огню пришло приятное ощущение, и Глеб обнаружил, что в руках держит вилку и жует кусок мяса со сковородки, а мертвечиной больше не пахнет. Соседка быстро налила по второй. После третьей она покинула Глеба.

  Глеб от безделья слонялся по комнате, выходил в коридор и, глотнув холодного воздуха, в котором чувствовалось приближение заморозка, в тоске возвращался обратно, стараясь не смотреть в ту сторону, где за ним насмешливо наблюдал потухшим оком экрана старенький цветной «Электрон». Человечество изобрело телевизор для того, чтобы отдельные индивиды не так сильно чувствовали одиночество, но, с другой стороны, это изобретение разъединяло людей, заменяя живое общение изображениями на экране. Сейчас он был лишен и телевизора, и общения. Выяснилось, что Маня была дальней родственницей тещи, как говорится, седьмая вода на киселе или еще дальше, и на его просьбу после ужина включить телевизор она, погрустнев, ответила отказом, не вдаваясь в объяснения. Уходя, она пообещала вскоре вернуться. По всей видимости, душа тещи сильно опечалилась бы, увидев зятя уткнувшимся в голубой экран. Поискав что-нибудь почитать, он обнаружил в коридоре стопку старых газет периода перестройки, приготовленных, видно, для растопки, и среди них детскую книжку без обложки. Книжка оказалась для совсем маленьких, но была написана в стиле Кафки, то есть полной абсурда. Маленький бумажный кораблик, который по странной прихоти автора был назван степным, плывет среди луж и представляет, что это бескрайний океан. Содержание газетных материалов было еще хуже — трубили о радужных планах, о близком безоблачном будущем, когда у каждой семьи будет отдельная квартира, в стране — изобилие продовольствия и материальных благ при бескрайнем океане демократии. Оказавшись теперь в будущем, было смешно читать все это. «Какими глупыми мы были, как верили мы им», — попробовал он переиначить слова популярной в прошлом песни, но вышло чересчур коряво и настроения не улучшило.

  Хмель постепенно улетучивался, и на смену ему пришли головная боль и такая тяжесть в теле, что даже веки с трудом поднимались. Глеб все чаще стал поглядывать на графин с жидким огнем. «Лечить подобное подобным», — вспомнил он неувядаемые слова из романа «Мастер и Маргарита», и лишь прирожденная скромность не позволила ему реализовать греховные намерения.

  «Тут скоро завоешь волком от скуки», — вначале подумал, а потом для убедительности произнес это вслух. Испугав тишину звуками собственного голоса, Глеб этим удовлетворился, но не в полной мере. Выйдя на крыльцо, он увидел в темном небе стыдливо прячущуюся молодую луну, которая выросла только на четверть.

  «Волки воют на полную луну и к голоду, собаки — к покойнику, а я сейчас завою от скуки, — подумал он. — Что, интересно, чувствует четвероногое существо, тренируя голосовые связки по ночам? Чем, интересно, его прельщает не всегда полный светящийся диск в ночном небе?» Им овладело неудержимое желание завыть, как, возможно, делали далекие предки, вернувшись после неудачной охоты и узнав, что подруга ушла к другому, захватив весь запас провизии и шкур. Вокруг было тихо, только вдалеке слышался собачий лай. Глеб подошел к калитке и потерялся в густой темноте. Ни одного светящегося окошка, огонька, никакого знака присутствия здесь человека — ощущение было такое, будто село вымерло. «Ведь еще не слишком поздно, чтобы замуровывать себя в домах до рассвета», — разозлился он, и ему захотелось сделать что-нибудь эдакое, чтобы стряхнуть сон с этого мертвого места. Вернувшись на крыльцо, он негромко завыл, как, по его убеждению, должны выть волки. Потом он завыл громче и, осмелев, стал выводить рулады на полную силу легких. Неожиданно его охватило блаженство, это было очень необычное для него состояние. Вдруг он почувствовал, что не один. Резко оборвав вой, он слегка приоткрыл дверь, чтобы луч света из комнаты помог ему сориентироваться в обстановке. Рядом стояла Маня и с любопытством смотрела на него. Внезапно окончательно протрезвев, судорожно сглотнув образовавшийся комок в горле, Глеб с невесть откуда взявшейся хрипотцой сказал:

  — Извините, видно, немного перебрал. Крепкая у вас водка. Что-то на меня нашло.

  — Вы не смущайтесь и проходите в дом, — приветливо сказала она и, приблизившись почти вплотную, прошептала: — Это Ульяна балуется. Не хочет покидать землю.

  У Глеба сразу похолодела спина, и он поспешил войти в дом.

  Яркий электрический свет успокоил его, и он вновь вспомнил о своей выходке, но, к своему удивлению, даже не почувствовал смущения. Маня, облегченно вздохнув, опустилась на стул и тихо сказала:

  — Не то чтобы сильно устала, но очень ноги болят. Сейчас немного передохну и вам постелю.

  — Ваши слова меня заинтриговали. Вы полагаете, что со мной этот конфуз случился не из-за выпитого, а из-за вмешательства… — и Глеб многозначительно поднял глаза к потолку.

  — Полагаю, что так и есть, — твердо сказала женщина. — Ваша теща была необычным человеком. В былые времена ее назвали бы ведьмой и пытали бы водой. Не утонет — ведьма, сожгут на костре или побьют камнями, утонет — не ведьма, но, как сами понимаете, не всегда удавалось женщину после этого откачать. А за ней водилось много грешков, способна была на колдовские штучки. Не улыбайтесь, Глеб. Я преподаватель в здешней школе, мне это слово больше нравится, чем учитель. Солидное, обстоятельное. В свое время окончила пединститут в Киеве, сюда попала по распределению на три года, а осталась на всю жизнь. Как обычно бывает — замужество, родилась дочь. А ведь я даже училась в аспирантуре, заочно, но силы воли не хватило довести задуманное до конца. Поэтому себя причисляю к интеллигенции, пусть и сельской, я этого не стыжусь. К суевериям отношусь как обычный здравомыслящий человек, тем более что преподаю физику и математику, а эти предметы больше основываются на логике и законах природы, чем другие науки. Ульяна своими штучками порой нарушала мое представление о целостности мира и незыблемости некоторых законов. Мы с ней дружили — она ведь здесь тоже пришлая, как и я.

  — Если можно, расскажите о ней, — попросил Глеб, ему действительно было интересно. — Скажем так, я замечал некоторые странности, общаясь с ней, но не придавал этому особого значения.

  Глеб вспомнил, что, когда рассказал Зинке о чудесном ясновидении тещи, та сначала испугалась, а потом высмеяла его, заявив, что, видно, об их отношениях как-то пронюхала его жена, а перед ним разыграли спектакль. Однако Зинка предупредила, что в любом случае не хочет неприятностей на свою голову, тем более что у нее супруг ревнивый, поэтому — адью!

  — Мне, право, неудобно, может, Олечка не хочет, чтобы вы знали… гм-гм, о некоторых моментах, касающихся жизни ее матери? — нерешительно произнесла Маня.

  Только теперь Глеб хорошо рассмотрел ее. Лицо у нее было округлое, кожа светлая, чистая, из-под черной косынки выбилась прядь светлых волос, глаза были темно-карие. На вид ей можно было дать лет сорок, не больше. На ней была бесформенная, похожая на ватник темная куртка, придававшая телу квадратную форму, и теплая, тоже темная юбка.

  «Одежда ее старит, вот если ее приодеть как следует, она была бы даже очень ничего», — подумал он. Его стало разбирать любопытство, захотелось побольше узнать о покойнице, тогда как при жизни она совсем его не интересовала. Он припомнил, что Ольга никогда ничего не рассказывала ни о матери, ни о своей жизни в селе. Над этим он особенно не задумывался, решив, что она просто стесняется матери. Теперь ему за этим виделась какая-то тайна, тщательно скрываемая от него.

  — Маня, ну я вас очень прошу… ну, пожалуйста! Может, я тоже вам для чего-нибудь пригожусь, — канючил Глеб, делая большие наивные глаза.

  Он стал похож на большого ребенка — такое выражение лица он много раз репетировал перед зеркалом и знал, что оно безотказно действует на женщин. У них, наверное, неосознанно пробуждались материнские чувства, и сразу хотелось помочь этому симпатичному тридцатичетырехлетнему кареглазому блондину с правильными чертами лица и фигурой атлета. Он знал: чтобы чего-то добиться от женщины, ее надо рассмешить, и делать это как можно чаще, или вызвать жалость, но только на время, иначе она решит, что ты убогий…

  — Кто знает, может, и в самом деле пригодитесь, — задумчиво произнесла Маня. — Но с условием: то, что я сейчас расскажу, останется между нами, Олечке ни гу-гу.

  — Ни гу-гу! — радостно согласился Глеб.

  — Хорошо, только немного подождите меня, я сейчас вам постелю. — Глеб молча протестующе замахал руками, замотал головой. — Не спорьте, это бесполезно.

  Она вышла в другую комнату, куда он даже не заглянул за время своего долгого ожидания. Глеб с любопытством огляделся: ощущение было такое, будто он попал в эту комнату в первый раз, а не просидел в ней минимум полтора часа. На стенах веселенькие обои не из самых дешевых. Неразложенная софа с красной обивкой и три мягких стула в тон. Стенка отечественного производства, полированная. За стеклом много фаянсовой посуды и хрусталя. Несколько небольших фотографий в рамочках, словно отражающих жизненный путь хозяйки дома.

  «В молодости она была совсем недурна и даже очень пикантна», — отметил про себя Глеб. Вот она школьница, наверное первоклашка — со смешными косичками, торчащими в разные стороны. Хотя нет, по всей видимости, это ее дочка. А вот это она сама с длинной русой косой по пояс — здесь ей лет четырнадцать, не больше. А этот снимок сделан, вероятно, в институтские годы, и вот, пожалуй, одна из самых последних фотографий — стоит в плотно облегающем фигуру летнем цветастом платье с глубоким вырезом, больше открывающим, чем скрывающим. За ее спиной виднеется море — наверное, была на отдыхе. Скорее всего, ей тогда было тридцать три или тридцать четыре года, выглядела очень эффектно, задорно смеялась, открыв ровные белые зубки. Глеб представил, как она сейчас выйдет, переодевшись в легкий халатик, узкий во всех стратегических местах. Не то чтобы он бегал за каждой юбкой, но любил в женщинах, как он выражался, «перчинку» и, обнаружив ее, мгновенно увлекался, никогда не был против легкого непродолжительного флирта. Хотя бы на одну ночь. А в Мане чувствовалось что-то эдакое. У него никогда не было женщин старше его, и он был не прочь разнообразить свой опыт.

  Маня вышла в той же самой куртке-ватнике и неизменном черном платочке, светлая прядь больше не выбивалась из-под него. От такого официоза у него сразу улетучились эротические фантазии, и он снова увидел перед собой уставшую женщину средних лет.

  — Я постелила вам на кровати, скоро опять пойду к Ульяне и останусь там до рассвета. Дверь закрывать не буду — чужие здесь не ходят. Удобства во дворе, но там очень темно, поэтому поставила ведро в коридоре.

  Она говорила с трудом, словно за те несколько минут, пока стелила постель, она израсходовала все свои силы. Глебу было неудобно заставлять уставшего человека тратить на него время, но он понимал, что другой возможности может не представиться.

  — Вы обещали рассказать о теще, — напомнил он.

  — Раз обещала — расскажу, но прошу не забывать о нашем уговоре.

  — Ни гу-гу!

  Глеб понимающе кивнул, и она устало улыбнулась, как на фотографии, и эта улыбка внезапно преобразила и омолодила ее лицо. «Было бы неплохо, если бы она сбросила с себя это бабское одеяние», — подумал он.

  — Хорошо, слушайте. Ульяна появилась в этом селе в конце пятидесятых годов. Вначале снимала угол в хате. Время это знаете из истории: хрущевская оттепель, кукуруза — царица полей и практическое бесправие колхозников, лишенных паспортов, следовательно, и свободного передвижения по Стране Советов. Что ее привело сюда, сугубо городскую жительницу, никто не знал. Потом стали всплывать некоторые эпизоды из ее прошлой жизни. Вроде бы после войны она пробыла в лагерях на Колыме почти десять лет. За что? Ходили слухи, что во время оккупации она находилась в Киеве и путалась с одним немецким офицером, от которого даже родила ребенка. Вместе с немцами отступала до самой Германии, а там ей не повезло, попала не в зону оккупации союзников, а к землякам и отправилась по этапу прямо в Сибирь. Где и чем она занималась после освобождения — неизвестно. Просто неожиданно появилась в селе, устроилась табельщицей в контору. Очень грамотная, возможно, даже как-то была студенткой. Доросла без образования до бухгалтера. Очень властная. Ее даже больше боялись, чем главного бухгалтера. Умела подчинять себе людей. Посмотрит в глаза, что-то пошепчет — и человек идет за ней, как баран. Стали к ней бегать по ночам, днем она не принимала, боялась. А чего боялась? Люди и так все знали. Село — ничего не скроешь. Кто к кому пошел, кто от кого вышел и когда, наутро все село знало. К ней бегали женщины, у которых не ладилось в семье, девушки с неудачами любовными. Врачевала она травами, заговаривала рожу, излечивала испуг. Добро делала людям, но это, как говорится, одна сторона медали. Умела она насылать порчу на людей, наговорами занималась. Люди при встрече с ней опускали глаза и старались потихоньку прошмыгнуть, чтобы чем-нибудь ее не задеть, а она только усмехалась. Встретит кого-нибудь из мужчин и велит ему, например, выкосить ей луг, или почистить колодец, или дров наколоть — тогда газа не было в селе. Женщинам — чтобы пропололи огород или сделали какую-нибудь работу по дому. Небольшие задания, на час-два в день. Бывало, по пять человек после работы или в выходной день к ней приходили и трудились. Вот такую панщину установила она. А не дай Бог кто-нибудь ослушается, — жди беды. Случалось, и помирали люди.

  Глеб, вначале внимательно слушавший рассказ, стал снисходительно улыбаться, так как все это походило на бабушкины сказки из далекого детства. Женщина заметила перемену его настроения, и это, похоже, ее задело.

  — Как я уже говорила, когда Ульяна появилась в селе, то снимала угол, но не прошло и месяца, как перебралась в дом местного кузнеца. Совсем немного прошло времени после окончания войны, забравшей много мужчин, и для женщины найти себе пару, особенно подходящего возраста, было проблематично, но не для Ульяны. С кузнеца она начала, а вскоре стала жить с агрономом. Из-за нее он оставил жену с маленьким ребенком, точнее, та вернулась к родителям в соседнее село, к своему счастью, не связалась с Ульяной, хотя тогда еще никто не знал, какой она страшный человек. А вскоре они построили тот дом, в котором до сих пор и жила Ульяна.

  Глебу вспомнились слова из песни Высоцкого: «С агрономом не ходи — ноги поломаю, можешь раза два пройтись с председателем».

  — Это был отец Оли? — спросил он.

  — Нет. У нее начался роман с председателем, — Глеб усмехнулся, — а агроном скоропостижно умер. Естественной смертью — сердце схватило. И роман этот начал набирать обороты, жена председателя стала потихоньку собирать вещи — жизнь дороже. Но тут председатель проштрафился: ревизия обнаружила значительные злоупотребления, в особо крупных размерах, и он попал в тюрьму на пятнадцать лет.

  — И через шесть-девять месяцев родилась Оля, — попробовал продолжить историю Глеб.

  — Неправильно. До рождения Олечки оставалось еще восемь лет. За это время Ульяна сменила двух мужей, или не мужей — один Бог знает. Прости меня, Господи, что упоминаю имя твое всуе.

  — Да, видать, теща была женщиной веселого нрава, — усмехнулся Глеб.

  — Как сказать. Она всегда была однолюбкой и оставалась верной мужчине, пока тот был жив.

  Глеб вздрогнул.

  — Вы хотите сказать, что все они умерли? — У Глеба даже пересохло в горле, настолько он серьезно все это воспринял.

  — Нет, не все. Некоторые уезжали — в командировку, на заработки, погостить к родственникам — и больше не возвращались. Иногда присылали письма, а иногда нет.

  — Не хотите ли вы сказать… — и Глеб замолк.

  Высказать вслух такую мысль о покойной, когда ее тело еще не предано земле, было кощунством.

  — Нет, ничего не хочу сказать. — Маня криво усмехнулась. — Ведь когда с ними что-нибудь случалось, ее близко не было. Все случаи можно было объяснить естественными причинами. Инфаркт, пневмония, рак. Один, правда, заснул в поле после обеда, а тут комбайн стал собирать гречиху в валки. Самое интересное другое: липли к ней мужчины, тянуло их, как пчел на мед. Не боялись, что с ними случится то же, что и с предшественниками.

  — А отец Ольги как умер? — спросил Глеб.

  — А он не умер, по крайней мере, не здесь. Он дольше всех жил в законном браке с Ульяной, а когда Олечке было четыре года, подался на заработки в Сибирь, там и остался. Вначале письма присылал, потом перестал. Сибирь огромная, поди сыщи. А развод они так и не оформили.

  — А после него тоже мужчины погибали? — спросил он.

  — Ой, вы себе такое в голову вбили! Да никто же не погибал, разве что под комбайном, и на рыбалке был случай, но это все совпадения. Водка проклятая губит: как напьются мужики, так им море по колено, и тут их поджидают всякие случайности. А так все естественные смерти, болезнь кого хочешь найдет, — вдруг изменила тон Маня и даже внешне преобразилась.

  — Слишком много случайностей, — пробормотал Глеб. — И никто этим не заинтересовался?

  — Интересовались, и не один раз, и все удовлетворились тем, что совпадения это, случайности. Редко, но бывает.

  — А люди что говорили об этих совпадениях? — допытывался Глеб.

  — Ну что люди могут сбрехать о ближнем своем? Ведьма, говорили. Мужиков привораживает, а потом порчу на них насылает, наговоры разные делает. Питается этой… их биоэнергетикой, а как надоест, ищет новую жертву.

  Разительная перемена в тоне разговора вызвала у Глеба недоумение. Отчего эта вроде бы умная женщина стала паясничать?

  — Взять того же отца Олечки — был младше Ульяны на десять лет, а та родила почти в пятьдесят. А мужики как мотыльки на огонь. Летят и горят. И еще люди говорят, что быть беде в течение сорока дней, пока душа ее не покинет землю. Пакостей натворит агромадных. А что и с кем может произойти, никто не ведает, один бес знает.

  Тут Глеб с удивлением заметил, что Маня вдрызг пьяная и у нее еле поворачивается язык. Всего несколько минут назад была совершенно нормальным человеком, и вдруг развезло?

  Словно в подтверждение мыслей Глеба она, вдруг охрипнув, предложила:

  — Давай выпьем по одной? — и потянулась за графином.

  Глеба передернуло. Не так давно он допускал фривольные мысли в отношении ее, а сейчас перед ним чуть не падала со стула пьяная баба. Она налила в стопки водки и залпом выпила. Глеб последовал ее примеру. После всего услышанного ему очень хотелось напиться и забыться до рассвета, к тому же он боялся не уснуть на новом месте. Она налила еще по одной, выпила и, подмигнув, сказала:

  — Знаешь, а ведьмовство ведь передается по материнской линии, от матери к дочке. Не боишься, что Ульяна успела передать свои секреты Ольге? Ну, мне пора. Пойду посижу возле Ульяны, посторожу ее, подготовлю в последний путь. А ты поспи, если сможешь. — Хихикнула, рыгнула и, тяжело поднявшись, не оборачиваясь, вышла из дома.

  Глеб решил ее не удерживать. Оставаться вдвоем с пьяной бабой в доме ему не хотелось. «Лучше в собеседники взять графин с прозрачной жидкостью, благо, ее осталось изрядное количество, и напиться, как еще никогда не напивался, чтобы забыться тяжелым сном до самого утра», — рассудил он.

  Проспать до самого утра ему не удалось. Посреди ночи — по крайней мере, было еще темно, а он не помнил, куда засунул часы, когда ложился, — он проснулся по естественной нужде. Мочевой пузырь разрывался, голова раскалывалась от боли, а во рту было как на поле после удобрения органикой. Хуже всего было то, что он не запомнил, где в комнате находится выключатель. Искать в темноте разбросанную с вечера одежду (он помнил, как раздевался, но смутно) было почти нереально. Но он рискнул. Опрокинул подряд два стула, натолкнулся на стол и остановился, когда приятно, мелодично зазвенел звоном хрусталь за стеклом серванта. Выходит, он не пошел спать в другую комнату, а остался в гостиной и прилег на софу. Хотя он вроде бы помнил, как, пошатываясь, перешел в другую комнату, на ходу стягивая с себя одежду, но потом произошел обрыв памяти. По-видимому, ему все только пригрезилось, ведь он не помнил, где там расположен выключатель, но где он в гостиной, знал точно. Стоять в одних трусах на ледяном полу было очень холодно, и он решил укутаться теплым одеялом. К своему ужасу, он почувствовал, что совсем потерял ориентацию и теперь не может найти софу! Холод и позывы к мочеиспусканию боролись между собой за монополию над ним, вытеснив на время головную боль на задний план. Темнота не отступала, а он надеялся, что глаза к ней привыкнут. Отбросив мысль найти одеяло и мечтая лишь о том, чтобы испытать облегчение, освободив мочевой пузырь, он нащупал стену и начал осторожно передвигаться вдоль нее, надеясь таким образом найти или выключатель, или дверь в коридор, где стояло заветное ведро, или, в крайнем случае, выйти на улицу. Вскоре он и в самом деле нащупал дверной косяк и, мысленно моля Бога, чтобы это не оказался вход во вторую комнату, прошел в дверной проем. Насколько он помнил, шага через три слева от него должен быть газовый котел и рядом с ним плита, и там, на полу, — вожделенное ведро. Глеб оторвался от стены и пошел вперед, мысленно рассчитав маршрут. Он все еще ничего не видел, поэтому закрыл глаза и вытянул перед собой руки — ему показалось, что так проще ориентироваться в темноте. На десятом шаге он засомневался, на двадцатом ужаснулся, а дальше просто шел, ни о чем не думая. Коридор, насколько он рассмотрел его при свете, имел от силы пять-шесть шагов в длину и заканчивался верандой. Значит, он прошел его двойную, если не тройную длину, но так и не добрался до выхода. Никакие спасительные мысли в голову не лезли, поэтому он сделал еще несколько шагов, но так и не достиг желаемого. Внезапно он почувствовал, что ступает по мягкому ковру. Он наклонился и, к своему удивлению, на ощупь определил, что это трава. Ему стало легче. Выходит, дверь из коридора на веранду и наружная оказались открытыми, и он незаметно вышел на улицу, хотя странно, как это он не почувствовал, что спустился с крыльца, не ощутил холода снаружи? Он решил не обращать внимания на эти детали сейчас, когда мочевой пузырь изнемогал от желания освободиться.

  Тугая струя ударила в дно пустого ведра, которое, по-видимому, находилось на весу, а возможно, его кто-то держал! Но Глеба уже ничто не могло остановить, и только испытав облегчение, Глеб осторожно нащупал ведро и, к своему ужасу, наткнулся на холодную руку, держащую его! Мысли спутались, заметались: кто этот человек, который услужливо держит ведро? Специально он это делает или просто так получилось? Он должен его благодарить или извиняться?

  Глаза у него были по-прежнему закрыты, словно таким образом он мог сильнее сгустить вокруг тьму и сделать себя невидимым.

  — Извините, то есть спасибо… это я случайно, такая темень… заблудился я… проклятие, ни один фонарь не горит… — залепетал он что-то несуразное.

  — Глебушка, сколько раз я тебе говорила: не езди по живому на машине, не мочись на траву, она может пожелтеть и погибнуть! — Глеб узнал голос тещи и снова стал извиняться.

  — Извините меня, пожалуйста, я больше не буду, Ульяна Павловна, — он наконец вспомнил ее отчество.

  — Можешь называть меня мамой, Глебушка. Мы же с тобой родня. Конечно, не будешь ездить по траве, уж я за этим прослежу! И с рыжей ты продолжаешь встречаться, — упрекнула она его.

  — Неправда, не встречаюсь я с ней больше! — крикнул Глеб и, вспомнив мертвое бледное лицо тещи, лежащей на диване, певчих, свечи, бросился назад.

  Глеб лежал на кровати, закутавшись в ватное одеяло, и ему очень хотелось в туалет. Странный кошмарный сон наконец отпустил его сознание. По-прежнему густая темень окружала его. Он привстал и опустил ноги на холодный пол. Поискал в темноте одежду, но не нашел. Его стала бить дрожь, скорее нервная, чем от холода. Неужели этот сон сейчас обернется явью? На ощупь определил, что лежит на металлической кровати, а не на софе, и успокоился. Значит, он находится во второй комнате, а не в гостиной. Когда встал с кровати, она страшно заскрипела, нарушив тишину, и он испуганно замер. Хотя никого скрип не мог разбудить, ведь он должен быть в доме один. Маня сказала ему перед уходом, что до утра не вернется.

  Он сделал несколько простых гимнастических упражнений, чтобы немного согреться. В соседней комнате послышались легкие шаги. Глеб почувствовал, как у него в прямом смысле волосы на голове встали дыбом. Он все еще надеялся, что это только слуховая галлюцинация, но шаги неумолимо приближались. Мрак в комнате нарушил крохотный огонек свечи, которую держало в руках нечто белое и длинное. «Погребальный саван!» — догадался Глеб, лишился дара речи и чуть не потерял сознание. Привидение приблизилось, погребальный саван развевался, смутно очерчивая фигуру, но лицо оставалось в тени. Сердцу стало тесно в груди, легкие сковал спазм.

  — Извините, Глеб, но в это время у нас отключают электричество. Идемте, я вас проведу, — заговорило привидение голосом Мани, и Глеб облегченно вздохнул.

  — Спасибо, а то я как-то потерял ориентацию, — сказал он, и ему стало стыдно, так как голос его дрожал — нервное напряжение еще не полностью спало. — Продрог чертовски, слышите, даже голос дрожит, а одежду не могу найти.

  — Не волнуйтесь, я быстро проведу туда и назад, не успеете замерзнуть, — шепнула Маня и, взяв его за руку, повела за собой.

  Рука была горячая и чуть влажная. Женщина шла довольно быстро, и Глеб удивился тому, что слабый огонек свечи выдерживает их темп движения. Вдруг она резко остановилась, и он налетел на нее и непроизвольно обхватил свободной рукой. Сквозь тоненькую рубашку он ощутил упругое горячее тело, и его сразу бросило в жар. Ночная рубашка спереди была с большим вырезом, и его рука скользнула по голой груди, слегка задев ее вершину, мгновенно отвердевшую. Женщина тихо вскрикнула от возбуждения и развернулась к нему лицом, на секунду задержав рукой его руку на своей груди. Глебу, испытывавшему сильное возбуждение, показалось, что на женщине, несмотря на холод в доме, ничего под рубашкой не надето. Чтобы проверить свое предположение, он провел рукой по ее спине до поясницы и убедился, что прав. Она задрожала и тесно прижалась к нему, обвив его руками. Он обнял ее за талию и тут с удивлением почувствовал, что она падает, увлекая его за собой. Не успев толком испугаться, он оказался на ней и услышал, как под тяжестью их тел тихо скрипнула софа. Не оставляя ему времени на размышления, она опытной рукой освободила его от трусов, майки и начала жадно ласкать, приведя в состояние, близкое к эйфории. Забыв обо всем на свете, он предался с этой женщиной сумасшедшему сексу.

 

Глава 2

 Глеб почувствовал, что замерзла нога, торчащая из-под одеяла, и проснулся. Он лежал на кровати в спальне, в трусах и майке, закутанный в красное ватное одеяло, на котором был старый пододеяльник. Через открытую дверь заглядывало серое утро. Комнатушка, служившая хозяйке спальней, была невероятно крохотной, здесь помещались только большая железная кровать с пружинной сеткой и полированными шариками на спинках и маленький одежный шкаф. Вначале Глебу показалось, что окон нет, но потом он понял, что единственное окно, закрытое ставнями, почти полностью загородил шкаф. Комната была очень узкая, похожая на нишу. От дыхания изо рта вырывался пар. Одежда Глеба громоздилась живописной кучей прямо на полу, возле шкафа.

  Чертыхнувшись, Глеб соскочил с кровати и быстро оделся, мечтая о горячем чае. В доме царила тишина. В гостиной софа была сложена, Мани не было, и ничто не указывало на то, что не так давно они вдвоем на ней были охвачены необузданной страстью. На столе заманчиво поблескивал графинчик, в котором оставалось еще немного водки, но Глеб хмуро отвел от него взгляд. Возможно, ему придется с утра сесть за руль, а когда от тебя несет алкоголем, по закону подлости можно запросто напороться на гаишников. Вспомнив о запахе изо рта, он решил взять в машине туалетные принадлежности. «Да и побриться не помешает, — подумал он, проведя рукой по подбородку. — Правда, у некоторых народов в дни скорби родственники покойника не бреются, не причесываются, но у нас это не принято». Выйдя во двор, он увидел Маню, входившую через калитку. Она по-прежнему была одета в куртку-фуфайку и черный платочек.

  — Доброго вам здоровья, — поздоровалась она. — Хорошо, что встали, а то я за вами. Сейчас придут копачи завтракать, и вас заодно накормлю. Еще надо будет поехать в колхозную камору — мясо выписали, нужно получить, а в одиннадцать заехать за пампушками к бабе Кате.

  Ничто в ее поведении не указывало на то, что она разговаривает с мужчиной после ночи страсти. Лишь под глазами у нее появились синеватые отеки после бессонной ночи. Такое поведение Мани задело Глеба, и он иронично спросил:

  — Ну, как прошли ночные бдения у гроба покойницы?

  — Да как… Ни на минуту не удалось сомкнуть глаз. Целую ночь бабы приходили, прощались, будто другого времени у них не будет. А в пять утра надо было печь растопить — пирожки решили испечь с капустой и картошкой. А Олечка, сердешная, так на стуле и заснула, на рассвете. Решили ее не будить, а я за вами, позвать, значит, завтракать, — затараторила она, словно не заметив намека в его словах.

  Глеб от изумления чуть было не открыл рот. Допустим, вначале ему приснился стопроцентный сон-ужастик, но второй сон был настолько реальным, что Глебу даже захотелось обмыться. Неужели он бредил? С ее слов, она целую ночь провела в доме покойницы, но с кем же тогда он ночью занимался любовью? Да и по манерам и разговору она мало напоминала вчерашнюю Маню, не ту, какой она была ночью, потому что тогда разговоров почти не было, но и не ту, которая вечером рассказывала историю жизни тещи, а потом, странно опьянев, ушла.

  «Может, я занимался сексом с ней во сне? До сих пор помню упругое, налитое силой и здоровьем тело, удивительную, манящую нежностью кожу. Хотя кто разберет, что у нее под этой одеждой? Наверное, все-таки приснилось. Ночью она легонечко шла по полу, а теперь еле двигает ногами. Взять и в упор спросить Маню, трахался я с ней ночью или нет?»

  — Да, — сказала Маня, и Глеб остолбенел. Ведь он всего лишь подумал, а не вслух задал вопрос.

  — Что — да? — переспросил Глеб.

  — Вы такой рассеянный сегодня, Глеб. Вы только что спросили меня: не смогу ли я помочь все приготовить для панихиды на девять дней, и я согласилась.

  — А как я спрашивал, вслух или мысленно? — уточнил ошалевший Глеб.

  Маня звонко рассмеялась, потом прикрыла рукой рот и сказала:

  — Господи, прости — в такой день смеяться! Ну конечно вслух — мыслей не читаю, я ведь не бабка Ульяна. Странный вы сегодня какой-то. Идемте быстрее, наверное, уже копачи пришли.

  С давних времен в селах чтят традиции и соблюдают обряды уже несуществующей общины. Тогда все делалось сообща: радовались, трудились и печалились вместе, особенно ярко это проявлялось во время самых значительных деревенских событий — на свадьбах и похоронах. Эти два таких разных события имеют и что-то общее, это относится к их организации. Хотя каждому из них присущи определенные ритуалы, знаки, фетиши, традиционно и свадьба, и похороны безразмерно растягиваются во времени, сопровождаются громадным потреблением пищи и спиртного.

  Похороны собирают множество людей, которые сочувствуют, жалеют покойника, как никогда при его жизни. Если бы все добрые, хорошие слова, звучащие на поминках, могли реально повлиять на жизнь ныне покойного, может, и похороны не пришлось бы устраивать.

  Копачи уже чинно расселись за столом, всем своим видом показывая, как важна их миссия. Их было восемь человек, и все они никуда не спешили. Глеб, который позже их сел за стол, успел позавтракать и несколько раз проделать маршрут двор — дом — улица — дом. Наконец копачи поднялись, взяли «сухой паек» — внушительный сверток с провизией и два литра водки в стеклянной трехлитровой банке — и отправились копать могилу. Глеб отметил про себя некоторую странность в поведении отдельных женщин. Они украдкой на него посматривали и быстро отводили глаза, когда встречали его взгляд, а две молодухи, забыв, где находятся, даже захихикали. Особенно не переживая по этому поводу и сочтя хихиканье следствием прирожденной глупости или смешливости, он наконец увидел жену, подъехавшую на старенькой «ауди» соседа, жившего напротив. Тот, как галантный кавалер, вышел из машины, обошел ее и, повозившись с дверцей, выпустил Олю, окинув Глеба ненавидящим взглядом. Глеб чуть было не почесал затылок, недоумевая, когда же он перешел дорогу этому черноглазому сорокалетнему брюнету, с которым в редкие посещения тещи только коротко здоровался? Знал, что тот живет вдвоем с незамужней сестрой, имеющей нескладную фигуру и обилие мужских гормонов, о чем свидетельствовали обесцвеченные усики и плохо выщипанные волоски на подбородке. Глеб быстро подошел к ним и чуть было не отшатнулся, увидев горящие злостью глаза Оли.

  — Что случилось? — спросил он, охваченный плохим предчувствием.

  — Это я хотела бы знать, где ты вчера так набрался, что такое вытворил на похоронах моей матери! — змеей прошипела Ольга.

  — Не понимаю, о чем ты? — удивился Глеб, с ужасом ожидая позорного разоблачения в связи с Маней и виновато пряча глаза.

  «Чем черт не шутит, может, чудесный дар ее матери передался и ей?» — подумал он.

  — Это до какого состояния надо было упиться, чтобы в такой день выйти вечером во двор в одних трусах, в невменяемом состоянии! Даже язык не поворачивается сказать, что ты сделал. — Последовала глубокая пауза. — Ну так вот: ты помочился в ведро, в котором соседка, за неимением корзины, принесла продукты… Хорошо, что оно было уже пустое. Я от тебя такого не ожидала. Ну, приходил, бывало, выпивши, но в таком состоянии… — Оля замотала головой, словно пыталась отогнать вчерашние воспоминания.

  У Глеба сердце оборвалось и стало холодно в груди. Относительно спокойный тон Оли его лишь еще больше испугал — лучше бы она на него накричала, даже стукнула, он бы стерпел, а этот тон означал, что разборки будут потом, и серьезные.

  — Ты мне не поверишь… — начал оправдываться Глеб, но она его резко оборвала:

  — Я верю собственным глазам. Где ты вчера так набрался? У тебя же здесь вроде дружков нет, да ты никогда и не стремился приезжать в село к матери. Боялся ее, как черт ладана, — она говорила уже раздраженно.

  — Да я выпил вчера у Мани всего три стопки водки, будь они неладны.

  — У кого, у кого? — Глаза Оли сузились от злости.

  — У Мани. Она сказала, что ты сама определила меня к ней на ночь, чтобы я под ногами не болтался, — жалобно сообщил Глеб.

  — Мне вчера было не до тебя! Извини, но у меня умерла мама, если ты этого еще не понял, — ледяным тоном произнесла она. — Я думала, что ты сам определишься, где ночевать, а если бы последнюю ночь провел, как положено, с мамой и со мной, то тебя бы не убавилось. Ладно, после разберемся, что и как. — У Глеба екнуло сердце. — Единственное запомни: Маня последний человек, через кого я стала бы тебе что-либо передавать!

  — Извини, Олечка, ведь я ничего этого не знал, — заскулил Глеб.

  — А тебе и не надо. Ладно, хватит. Занимайся делами. Подойдешь к бабе Марусе — вон она стоит с палкой — узнаешь, куда надо ехать и что делать. Со двора — никуда, только по поручениям!

  — Хорошо, Олечка. Бегу.

  — Постой, — она бросила испытующий взгляд на Глеба. — Если она будет тебя соблазнять, вспомни хотя бы, что ей через два года шестьдесят, она ровесница твоей покойной матери.

  — Баба Маруся нимфоманка? А на вид я дал бы ей все семьдесят! — Глеб усмехнулся.

  — Не она, а Маня. Ей пятьдесят восемь годков в июле стукнуло, — со злостью сказала Ольга и, круто развернувшись, вошла в дом.

  Неожиданно Глеба стало тошнить, и он побежал за дом, где находилась деревянная уборная.

 

Глава 3

 К часу дня все приготовления к похоронам были закончены. Во двор занесли хоругви и мощные деревянные носилки с ручками по бокам, которые украсили цветами, лентами и платками — на них должны были нести гроб. Кладбище находилось недалеко, и к нему предполагалось идти пешком.

  Баба Маруся нашла Глеба на огороде, возле старого высохшего колодца, напротив бани. Он сидел на начавшем осыпаться бетонном кольце и от нечего делать смотрел вверх. По серому небу медленно проплывали тяжелые черные тучи, словно вражеские бомбардировщики, выискивающие цель на земле, чтобы извергнуть свой боезапас. Он жаждал этого дождя, будто тот мог смыть свинцово-мышьячный осадок, оставшийся у него на душе после разговора с Олей. Ему стало казаться, что люди пришли сюда не столько отдать последние почести покойнице, сколько поглазеть на него.

  «Вон тот белобрысый длинноносый приехал из столицы и нажрался до чертиков, а после голышом ходил по селу, никого не видя, и даже…» — дальше только шепот и сдержанное хихиканье чудились ему в каждом шорохе и звуке человеческого голоса. Поэтому, выбрав момент, он сбежал сюда, на огород, чтобы не вздрагивать, почувствовав на себе чей-то любопытный взгляд, и все время не краснеть. Недаром утверждает старинная пословица — на воре и шапка горит! Если бы не слова Оли, он бы до сих пор считал, что ночные события были только сном, настолько нереальными они казались ему днем. Он снова перевел взгляд на грозное небо и решил все послать к черту. Холод, постепенно сковывающий его тело, был приятен, как бы отдалял его от недавних неприятных событий.

  Бревенчатая баня с вечно закрытой дверью чем-то манила его, словно в ней скрывалась тайна, способная пролить свет на те события, которые произошли с ним ночью. Он вспомнил, что, сколько раз сюда ни приезжал, всегда видел на двери бани мощный замок. Его робкие намеки, дескать, неплохо было бы попариться, теща пропускала мимо ушей, лишь один раз она вскользь пояснила, что в бане свалены горы непотребного хлама.

  «Эх, если бы сейчас я мог попариться, сбросить с себя все эти отрицательные эмоции, тогда и чужие взгляды не липли бы ко мне, — подумал он с тоской. — Толку от холодной бани как от козла молока. А жаль».

  — Вот куда ты забрался! — задыхаясь, воскликнула баба Маруся у него за спиной.

  Он даже вздрогнул от неожиданности и сразу почувствовал, насколько замерз. Поднялся, и оказалось, что он на две головы выше маленькой старушки.

  «Чего ее сюда принесло? Может, и она будет мне выговаривать за ночные события?» — подумал он.

  — Батюшки до сих пор нет, а похоронить Ульяну надо до захода солнца. Наверное, поезжай к нему домой и привези его сюда. Вчера вечером его предупредила Дуняша. Иль случилось чего — может, он захворал? У тебя автомобиль, быстро смотаешься туда и обратно, — озабоченно говорила баба Маруся.

  — Я не знаю, где он живет. Пусть кто-нибудь покажет.

  — Да тут недалече. Мимо дома Бондаря, там повернуть, проехать до Дмитренков, а там в провулочек, к ставку. Это напротив кладбища, только с другой стороны.

  — Я никого здесь не знаю и совсем не ориентируюсь. Буду блуждать неизвестно сколько. — Глеб отрицательно замотал головой.

  — Ладно, идем. Сейчас определю тебе попутчика.

  Они медленно прошли по чисто убранному огороду. Можно было подумать, что хозяйка знала собственную судьбу и поторопилась все убрать, чтобы не добавлять хлопот наследникам и соседям. Когда они подошли к калитке, ведущей во двор, баба Маруся крикнула:

  — Манька! Поди сюда, быстро!

  Глеб готов был провалиться сквозь землю. Про себя шептал, словно заклятие: «Только бы не она! Только бы не она!»

  — Манька, надо съездить к батюшке, а то он припаздывает. Глебушка не знает дороги, поедешь с ним. На автомобиле. — Баба Маруся одновременно говорила тоном приказным и вопросительным. Сказано было так, что вот надо, и все, и в то же время слышалось: а вот можешь ли ты?

  — Отчего не съездить, съезжу. Вы не против, Глеб? — спокойно спросила Маня и посмотрела ему прямо в глаза.

  Он сразу опустил взгляд. На старуху она совсем не была похожа, ощущалось в ней что-то неспокойно-манящее. Отказаться неудобно, он не находил никакой явной причины. «И что здесь такого: ведь она только покажет дорогу, чтобы мы вовремя привезли батюшку на похороны», — лихорадочно подумал он и вслух произнес:

  — Конечно нет. Поехали. — И, не оборачиваясь, направился к машине.

  Вначале ехали молча, но вскоре Глеб набрался смелости и посмотрел на нее. Здоровый цвет лица, никакой пигментации, свойственной пожилым, и на предательском лакмусе возраста — шее и руках — отсутствуют морщины. Больше сорока лет никак не дашь. Может, Оля пошутила? Тут он обратил внимание, что Маня вроде и смотрит вперед, но улыбается немного с ехидцей (зубы белые, красивой формы!), мол, что, доволен наблюдениями? Глеб вздрогнул и, непонятно почему, покраснел.

  — Здесь нам надо поворачивать направо, — сказала она, — хотя мы едем, по всей видимости, напрасно.

  — Почему? — удивился он, тормозя и резко поворачивая — о повороте она предупредила немного позже, чем следовало. — Почему мы едем напрасно? — повторил свой вопрос.

  — Не придет батюшка на похороны Ульяны, — пояснила она. — А здесь снова направо, — она опять поздно сообщила ему о повороте.

  — Желательно говорить заранее, где надо будет поворачивать, — и как бы ни к кому не обращаясь, в пространство салона Глеб снова спросил: — Так почему?

  — Теперь только прямо. Увидишь, — кратко ответила она.

  Глеб вздрогнул — она первый раз за все время обратилась к нему на «ты». Что бы это значило?

  Грунтовая дорога вырвалась из окружения всевозможных заборов и домиков, прячущихся за ними, покрытых камышом и блестящим оцинкованным железом, и свободно протянулась вдаль, словно прочерченная под линейку. Позади слева остались серо-унылые двухэтажные многосемейные коттеджи, а справа — огороды, за которыми виднелось кладбище. Мрачный вид черных, освобожденных от растительности участков и кладбищенские кресты сразу за ними наверняка не добавляли оптимизма жителям коттеджей, чьи окна выходили на эту сторону.

  — Возле следующего дома остановитесь. — Глеб послушно нажал на педаль тормоза в указанном месте, и раздался неприятный скрип.

  «Надо будет при случае посмотреть на тормозные колодки, по всей видимости, пришло время их менять», — подумал Глеб, выходя из автомобиля. Маня, раньше его энергично выбравшаяся из машины, была уже возле входной двери и, не оглядываясь, вошла в дом, громко хлопнув дверью. Глеб в недоумении остановился. Идти вслед за ней или подождать снаружи? Решил, что, раз уж он здесь, все-таки следует войти.

  Коттедж был рассчитан на четыре квартиры: две на первом этаже, две на втором. Квартиру священника Глеб определил очень просто — по широко распахнутой двери и стоящей возле нее Мане, ведущей тихую беседу через порог с полной женщиной, одетой в простое темное платье. Увидев Глеба, женщины замолчали. Матушка была еще молодой женщиной, на вид ей было гораздо меньше тридцати, но ее чрезвычайно бледное рыхлое лицо с множественными гнойничками на лбу и щеках, обрамленное черным платочком, было болезненным. Он поздоровался с ней и вопросительно посмотрел на Маню, чувствуя себя очень неуютно, будто помешал им в чем-то чрезвычайно важном.

  — Матушка Софья сообщила, что отец Никодим уехал в соседнее село и будет поздно, поэтому на похороны не успеет. Предложила нам взять землю с могилы, он ее завтра освятит и запечатает могилу, — пояснила Маня.

  Попадья жалобно смотрела на Глеба, как побитая собака, словно прося пощады, и того от ее взгляда передернуло.

  — А разве ему не сообщили вчера, что Ульяна Павловна умерла и ее надо подготовить в последний путь? — неожиданно для себя грозно спросил Глеб женщину в черном.

  У той скривилось лицо и на глазах выступили слезы.

  — Вероятно, очень важное дело вынудило отца Никодима отправиться в путь, на то воля Господня, и не нам его судить, — то ли иронизируя, то ли защищая попадью, почти нараспев произнесла Маня.

  Попадья заплакала, перекрестилась и неожиданно захлопнула перед ними дверь.

  — До свидания, — насмешливо бросил Глеб двери, обитой черным дерматином. «Тьфу ты, черт, да разве свидания с ней я желаю? Глаза б мои не видели ее вместе с батюшкой», — подумал он.

  Молча вдвоем вышли и когда устроились в автомобиле, Глеб не выдержал:

  — Маня, вы можете мне объяснить, что здесь происходит? Я к вам в село приезжаю не первый раз, всегда все было нормально, но сейчас творится, — он даже схватился за голову руками, широко растопырив локти, — черт знает что!

  — О чем вы? — невозмутимо спросила Маня, насмешливо глядя ему прямо в глаза, но он не отвел взгляда.

  — У меня такое ощущение, что происходящее — не похороны, а какой-то балаган. Со мной непонятные вещи творились ночью, — сказал Глеб и сразу покраснел, но продолжил: — С ваших слов, батюшка не желает являться на эти похороны, попадья какая-то чудная, — он, запнувшись, поискал подходящее слово, — словно пришибленная.

  — Неужели заметно? — весело спросила Маня.

  — Не только это, — разозлился Глеб, — но и… — Он запнулся, потеряв мысль.

  — Необыкновенного человека сегодня хороним, даже удивительно, что все так спокойно, — не дождавшись продолжения, сказала Маня. — Обычно в таких случаях возникают небольшие природные катаклизмы: гром среди ясного неба, град величиной с куриное яйцо, ну и, конечно, молнии-шкодницы должны поджечь в деревне сарай, а то и дом. А тут такой человек дух испустил, и черти ее даже не пытались удержать. Бывало, и крыши домов сносило, а сейчас все спокойно. Похороны на носу, а тут даже поганенького дождичка нет, только небо хмурится уже два дня. Все это очень плохо, не к добру.

  — Вы это серьезно? — ошарашенно спросил Глеб.

  — Серьезнее не бывает. Покойница была очень сильной колдуньей, ведьмой. Вот чего поп не явился на ее похороны? Как говорится, не бывает села без праведника и колдуна. Праведник, в силу своего сана, — это, конечно, отец Никодим, ну а колдунья… понятно кто. Месяцев шесть тому назад это было. Церкви в селе пока нет, только возводится, а клуб у нас большой имеется, еще в застойные времена построили. В нем два зала: один большой, а второй маленький, в нем вроде собирались школу бальных танцев открыть, дочка тогдашнего председателя колхоза ими увлекалась. Клуб построили, председателя инфаркт хватил, дочка в город уехала, а зал остался. Так вот, в этом зальчике отец Никодим службу правит по выходным дням. Прошел слух, что за глаза затронул он Ульяну словом. Вроде заявил, что кто на службу не ходит и на строительство церкви не жертвует, так это только ведьмы и колдуны. Потому что боятся приобщиться к праведным делам и, приди они сюда, их будет корчить и выворачивать, а если он еще святой водичкой их обрызгает, то вообще как огнем сожжет. Затем недвусмысленно указал на Ульяну. Слова эти доброжелатели сразу ей передали.

  Маня перевела дух и продолжила:

  — Появляется она на воскресной службе, да такая кроткая! Бросила мелочишку в ящик на строительство Божьего храма в селе. После службы она прямо к отцу Никодиму, мол, хочет исповедоваться. Тот, не чувствуя подвоха, подумал, что испугалась она его, решила смириться, отошел с ней в уголок, набросил на голову платок и давай ее исповедовать. А народ увидел, что Ульяна исповедуется, никто не расходится, трутся рядом — любопытно послушать, в каких страшных колдовских делах она покается. «Грешна?» — спрашивает он ее. «Грешна», — отвечает она. «В чем грешна?» — «А в том, что на службу пришла, которую правит большой грешник. Ведь ты, Никодим, любишь потискать молодых девчат. Дуняше вон мне пришлось срывать беременность на втором месяце, с попадьей своей не спишь, холодная она у тебя». Люд кругом так и покатился со смеху. Батюшка покраснел и как закричит: «Изыди, сатана!» Она, улыбаясь: «Попробуй святой водичкой, которая огнем жжет!» Тот стал красный как рак и бросился вон. А она еще больше масла в огонь подлила: «Не знаю даже, что раньше появится: дом и автомобиль у отца Никодима или Божья церковь. Недавно, правда, слышала, что видели его в Киеве, слонялся по автосалонам, что-то там присматривал, наверное, вскоре этим самым и разродится». Почти месяц после той службы хворал отец Никодим, а темпы строительства церкви стали более интенсивными, до Рождества должны закончить. Он по-прежнему живет в квартире, которую выделило ему правление колхоза. Вот нескладуха, оговорилась я — акционерное общество, так оно теперь называется.

  — А попадья что? — брякнул Глеб.

  — Правильно разумеешь, Глебушка, мужик стерпит и постепенно отойдет, а женщина не простит и отомстит. Давай, поехали помаленьку, дорасскажу про попадью.

  Автомобиль заворчал, как обиженный пес, и тронулся, подпрыгивая на ухабах и дребезжа внутренностями. «Доконаю я машину на этих дорогах!» Глеб в сердцах сплюнул.

  — На той службе попадья тоже была и видела, как опозорился ее муж. А больше всего ее задело не то, что он с молоденькими девчонками якшается, а то, что Ульяна привселюдно обозвала ее холодной в постели. Знала, что людская молва обсосет и разнесет каждое брошенное тогда слово, осрамит на веки вечные, — продолжила Маня. — Решила отомстить Ульяне ее же оружием — нет, не словом, а колдовством.

  У Глеба в голове не укладывалось все это — ведьмы, колдовство считались здесь чем-то обыденным, само собой разумеющимся, существование этого не требовало доказательств. Просто верили, и все.

  — Поехала в соседнее село к старой колдунье и заплатила ей, чтобы навела порчу на Ульяну. И правда, вскоре та заболела, пожелтела и вся иссохла. Чтобы снять порчу, надо точно знать, кто ее навел. Вычислила она и попадью, и старую колдунью. Пересилила она ту порчу. Стала Ульяна поправляться, а колдунья неожиданно умерла — хотя, может, от старости? Один Бог ведает. Есть в черной магии такой прием: порча возвращается назад, к ее наславшему, но уже многократно усиленная. Ульяна выздоровела, колдунья умерла, а попадья заживо гниет, и никакие бабки ей ничем не могут помочь. Очень сильная ведьма была Ульяна. А вы говорите, что много здесь странного происходит. Попомните мои слова — еще ничего и не происходило, но когда произойдет, тогда… тогда и увидите.

  Они подъехали к воротам и остановились. Маня вышла из машины и сразу исчезла в толпе, запрудившей двор. Глеб нашел бабу Марусю и объяснил ей, что поп уехал в другое село и, по всей видимости, до похорон не успеет вернуться. Она на мгновение сощурилась и приказала ему: «По-быстрому смотайся на кладбище, возьми немного землицы с выкопанной могилы и сразу дуй сюда. Больше ждать не будем. Через час пойдем на кладбище», — и отвернулась, давая другие распоряжения по подготовке к похоронам.

 

Глава 4

 Дорогу на кладбище Глеб уже знал, поэтому не стал искать попутчиков, сел в машину и через пять минут уже к нему подъезжал. Дорогу перегородила громадная лужа жидкой грязи, которая осталась от прошлого дождя. Рисковать он не стал, остановил машину, обошел лужу и вскоре уже был на кладбище. Свежевыкопанную могилу он нашел сразу. Возле нее лежали две лопаты, пустая трехлитровая банка, еще сохранившая запах самогонки, и остатки еды, небрежно завернутые в газету, так что из нее виднелся наполовину обглоданный хвост селедки. Глеб взял лопату и задумался. Сколько земли необходимо, чтобы запечатать могилу? Технологии этого процесса он не знал, но подозревал, что земли не нужно много. Тут он понял, что не взял ничего такого, во что можно было бы набрать землю. Подумал и набрал в трехлитровую банку из-под самогонки, надеясь, что сивушный запах поглотит земля. Заглянул в пока пустую могилу: она была глубиной не меньше двух метров — аккуратный прямоугольник, словно под линейку выкопанный в глине. Вернулся к машине и поехал назад.

  Только он подъехал к воротам, как к нему тут же подскочила Маня:

  — Где же вы пропадаете? Идемте быстрее! — И она, держа его за руку, буквально поволокла за собой в дом. Рука у нее была холодная какая-то, неживая.

  В доме было многолюдно, все стояли плотно, как шпроты в банке, но Маня невероятным образом смогла протолкнуть его почти до самого гроба. Там люди стояли, как скалы. Одуревшие от нехватки кислорода в помещении, запаха расплавленного воска и ладана, певчие пели что-то слишком заунывно-пессимистическое даже для похорон. Маня всунула ему в руки маленькую горящую свечу, у нее в руке была такая же.

  — Читай молитву, можно про себя, — приказала она.

  — А я и не знаю, — пробормотал Глеб.

  — Ну, хотя бы «Отче наш», — подсказала она.

  Глеб хотел объяснить, что в жизни никогда не читал молитв, но тут, к своему удивлению, начал вспоминать слова, не будучи уверенным в том, что правильно вспомнил.

  — Отче наш, еже си на небеси. Да хранится имя твое, да хранится дело твое, — прошептал он.

  — Скажи «аминь!» — строго приказала она.

  — Аминь! — послушно повторил он.

  — Теперь задуй свечку и передай, пусть ее положат в гроб, — распорядилась она и задула свою свечу.

  Глеб послушно выполнил указание и, отведя глаза, отдал ей свечу. Все это ему напомнило общественный транспорт в часы пик, когда передаешь деньги кондуктору через других пассажиров. Было очень душно, и он стал проталкиваться к выходу, рассудив, что этим странным ритуалом его участие и ограничивается.

  Выбравшись на волю, он глубоко вдохнул, мысленно прикидывая, сколько ему еще придется пробыть в этом селе. Да, сегодня никак не удастся уехать обратно в город, ведь завтра будет панихида на кладбище. Из дома повалил народ, и стала выстраиваться похоронная процессия. Его снова нашли и отправили в дом. Оказывается, теща еще лежала на диване, вся усыпанная цветами, живыми и бумажными. Рядом стоял обитый черным крепом новенький гроб, пахнущий сосной.

  — По нашему обычаю в гроб покойника должны уложить его родственники и близкие друзья, — кто-то шепнул ему на ухо, и он послушно подошел к теще.

  Ее лицо сильно потемнело, стало черным, как у негра. Спокойствие и безмятежность исчезли с лица, а отвисшая челюсть придавала ему выражение озабоченности и даже злости. Покойников Глеб не то что боялся, но испытывал к ним брезгливость. Пересилив себя, он взял тещу за ноги. Тело оказалось удивительно тяжелым, несмотря на то что его подняли и уложили в гроб четыре человека. Ее голова дернулась и неестественно свесилась на плечо, невероятным образом вытянулась шея. Словно из ниоткуда возникли женские руки и поправили голову. Глеб не поднимал глаза на поправлявшую, и от этого казалось, что руки существуют сами по себе. На диване осталось большое влажное пятно по контуру туловища, и он почувствовал легкую тошноту. Как сквозь вату, до него доносились голоса присутствующих, занятых подготовкой покойника.

  — Господи, кто же так делает — покрывалом укутали, а веревки с ног не сняли! Куда тащишь ножницы, развязывать надо, а не резать! Вот так-то лучше.

  — Челюсть бинтом подвяжи, поаккуратней и незаметно. А не получается у тебя потому, что вначале язык во рту надо поправить. Вот так. Теперь привязывай.

  — Свечи в гроб положила, а ты их пересчитывала? Нет? Давай сейчас считай. Одна, две, три, пять, шесть… Шесть? Всего шесть? А где седьмая свечка? Ищи внимательней. Нет? Теперь жди неприятностей. Кто-то украл свечку. Быть беде, помоги нам Господи! Ладно, заканчиваем, веревки уложите в гроб. Хорошо, хоть их не украли. Да, так незаметно.

  — Наконец все готово. Зовите мужиков, которые будут нести гроб. Кто-кто? Копачи будут нести!

  — Нет, из хаты обязаны родственники и близкие вынести на рушниках, а во дворе уже передать копачам.

  — Нет, копачи сразу несут гроб из хаты.

  — Это у вас так, а у нас родичи обязаны.

  Глеб, совершенно одуревший, взялся за край полотенца, продетого под днище гроба, и помог вынести его во двор. Тут он внезапно осознал, что выносили они гроб не через узкую входную дверь, а через специально открытую, очень широкую дверь, так что им ничего не мешало. До этого скрытая под ковром, висевшим на стене, эта дверь ждала своего часа десятилетиями. Ему представилась картина, как жизнерадостные рабочие строят этот дом, а рядом ходят не менее жизнерадостные здоровяк хозяин, красавица жена и стеснительная малолетняя дочурка, прячущаяся за юбку матери. Значит, уже когда строили, учитывали, что жизнь человеческая коротка и потребуется этот широкий проход, чтобы в свое время вынести вперед ногами пока еще улыбающегося и пышущего здоровьем хозяина, красавицу жену, их дочь. Memento more. Помни о смерти, говорили древние римляне и не забывали о ней даже за пиршественным столом, так как в те времена он мог в одну минуту превратиться в поминальный. Или взять, к примеру, мрачный культ Осириса у древних египтян… Но похоронная процессия уже построилась, и Глеб вернулся мыслями к настоящему.

  Похоронная процессия вытянулась в длинную разноцветную змею-кобру, голова которой была украшена двумя голубыми хоругвями. Ее капюшон образовали восемь человек — они несли на специальных носилках гроб, утопающий в цветах, в основном красных. Затем следовала беспорядочная человеческая толпа, постепенно сужающаяся к концу-хвосту. Шли, как показалось Глебу, очень долго, с двумя остановками на перекрестках дорог, но когда он посмотрел на часы, оказалось, что прошло всего полчаса. Долго собиравшийся дождь не оправдал опасений, так и не излился на землю слезами и даже позволил на время выглянуть несмелому, по-осеннему тусклому солнышку, разогнавшему свору черных толстых дармоедок-туч. Время подкрадывалось к четырем часам вечера, и солнышко, едва выглянув, стало стремительно падать за горизонт.

  Толпа, запрудившая и преобразившая место, где не так давно побывал Глеб, придала ему некую торжественность. Специальных речей не было. Ольга упала на грудь матери и зарыдала. Ее с трудом оторвали, и неожиданно ее место заняла рыдающая Маня. Глеб был поражен, до этого он не замечал проявления сочувствия к покойнице с ее стороны. Маня поднялась и исчезла в толпе. Когда Глеб, в свою очередь, наклонился, имитируя то ли поклон, то ли воздушный поцелуй без помощи рук, он похолодел от ужаса — ему показалось, что веки покойницы дрогнули, выпустив зловещий лучик взгляда. Отпрянув от гроба, Глеб еще раз внимательно взглянул на покойную. Глаза ее были наполовину приоткрыты, блеснули белки без зрачков. Трупные пятна явственно выступили на лице, они отдавали синевой даже сквозь смуглую кожу. Кругом зашушукались:

  — Следующего высматривает. Скучно ей уходить — сотоварища выискивает!

  «Нервы стали пошаливать. Завтра после поминок надо немедленно ехать домой», — еще раз напомнил себе Глеб.

  Обратно возвращались напрямик, через огороды. Этот путь занял от силы семь минут. Во дворе румяные молодухи, несмотря на осеннюю прохладу в одних тонких белых рубашках, сливали из кувшинов на руки вернувшимся с кладбища и давали им вытереть руки душистыми, пахнущими чистотой длинными льняными полотенцами. Вымыв руки, народ устраивался на лавках за поминальным столом. Над столом был натянут громадный кусок брезента, прикрепленный с одной стороны к крыше дома, а с другой — к крыше летней кухни.

  Ольга, очень бледная, проследовала в дом с какой-то незнакомой женщиной, не обратив никакого внимания на Глеба. Тот хотел было куда-нибудь забиться, вспомнив о своем неприглядном виде во время ночного происшествия, как вдруг баба Маруся прервала его мысли, скомандовав ему наливать гостям. В помощники ему дали рыжеволосого парня с наглой ухмылкой и очень пьяными глазами. Парень наливал водку и вино, отчаянно расплескивая, в стограммовые стаканчики, а Глеб подносил их на небольшом пластмассовом подносике сидевшим за столом. Те отвлекались на мгновение от поглощения кушаний, брали стаканчик левой рукой, правой крестились, говорили «за упокой ее души» или «пусть земля ей будет пухом». Задыхаясь, захлебываясь, сморкаясь, кашляя от крепости содержимого, выпивали, сколько душа примет, — когда половину, когда до дна, а некоторые ставили стопки, лишь чуть пригубив. И опять эти стопки наполнялись до краев и подносились следующим. Глядя на это сборище грызущих, жующих, давящихся, неудержимо голодных, брезгливо сытых, Глеб с тоской подумал: «Неужели, чтобы помянуть человека, надо набить до отказа свой желудок, сдабривая все алкоголем? Это значит почтить память усопшего?»

  Вначале за столом никто не произносил речей, слышно было только чавканье и бульканье. Затем начали вспоминать о покойной, пьяно ухмыляясь и прося передать селедку. Вскоре темы разговоров стали более актуальными, злободневными. Зачем вспоминать о мертвеце, который уж ничем не сможет ни помочь, ни навредить, и со временем превратится в удобрение, сливающееся с землей?

  «Людская слава преходяща, и все мы тленны», — подумал Глеб, в очередной раз поднося чарки. К его удивлению, поминальный обед не затянулся, так как по здешнему обычаю можно было выпить только три раза. За столами трижды сменялись люди и столько же раз блюда, и в восемь часов вечера поминки закончились. Во двор вышла очень спокойная умывшаяся Ольга, на стол добавили кушаний, и за него уже сели те, кто обслуживал это поминальное пиршество, всего человек двадцать. Перед тем как сесть за стол, Глеб потихоньку забежал в дом и там до хрустального блеска вымыл два стаканчика: один себе, другой — Оле. Выпив подряд два полных стаканчика водки, перед этим бормоча что-то невнятное, Глеб немного захмелел и расслабился. Невыносимо длинный день обещал вскоре закончиться, и Глебу очень хотелось, чтобы алкоголь помог ему отключиться и спать без сновидений и пробуждений.

  К Ольге приковыляла еще больше сгорбившаяся баба Маруся. Сегодняшняя нагрузка сказалась на ней, главном распорядителе и организаторе похорон, усугубив тяжесть прожитых лет. Она что-то зашептала Оле на ухо. Глеб только собирался опрокинуть третий полный стаканчик водки, как Ольга строго сказала: «Глеб!» Его рука предательски дернулась, расплескивая драгоценную жидкость, и опустила стаканчик на стол.

  — Не увлекайся! Не забывай о ночных похождениях прошлой ночью, — напомнила она ему о том, что он пытался изгнать из своих воспоминаний. — Где земля с могилы матери?

  — В машине.

  — Принеси ее сюда.

  — Она необходима прямо сейчас? Сию минуту?

  — Ты правильно понял. Тебе помочь?

  — Спасибо, дорогу я и сам найду.

  Он встал из-за стола и направился к автомобилю. Было уже совсем темно, и, отойдя на несколько шагов от навеса, под которым горели электрическими звездами три лампочки, он оказался в темноте. Глеб стал очень медленно двигаться, осторожно нащупывая дорогу носком туфли. Трава сухо шелестела, и его это сильно злило, вновь напоминая о позоре прошлой ночи.

  «Завтра возьму косу и выкошу ее, скотину, под корень», — поклялся он себе.

  Глаза постепенно привыкли к темноте, и до автомобиля он добрался без происшествий. Верный четырехколесный друг радостно принял его, гостеприимно осветив салон. Банки с землей внутри не было. Глеб четко помнил, что поставил банку под переднее пассажирское сиденье, но там было пусто. На всякий случай он осмотрел весь салон и заглянул в багажник. Банки нигде не было. Он хорошо помнил, где поставил банку, а также то, что не закрыл машину. Банка исчезла.

  «Невелика потеря, завтра утром привезу, земли там хватит», — решил он про себя.

  Увидев Глеба, вынырнувшего из темноты с пустыми руками, Оля побледнела и угрожающе сказала:

  — Только не говори, что банка исчезла, что ты не нашел ее там, где оставил. — По ее интонации он понял, что это в самом деле очень важно для нее.

  Снисходительно относясь к предрассудкам жены и желая собственного спокойствия, он мгновенно сориентировался и соврал:

  — Дело хуже, чем можно представить, — в машине сел аккумулятор. Завтра придется кого-нибудь просить, чтобы подтолкнули. Надо будет возвращаться засветло, не стоит здесь задерживаться. Мне этот выбрык машины совсем не нравится.

  — Земля где? — нетерпеливо, с тревогой в голосе спросила Оля.

  — А где ей быть? Я ее нащупал в темноте, брать в руки не стал — она замотана в газету, может рассыпаться по салону. А так как в машине убираю только я сам, то руководствуюсь всем известным лозунгом — «Береги труд уборщика!».

  — Машина хорошо закрыта?

  — Лучше не бывает! — Глеб быстро нарисовал в воздухе знак «Z». — Охранная сигнализация «Зорро» всегда с вами!

  — Хорошо. С меня достаточно и того, что седьмую свечку кто-то украл. Завтра в шесть часов утра пойдем к попу, надо запечатать могилу.

  — В шесть еще темно.

  — Ничего. Отправимся пешком, раз машина не на ходу. На обратном пути уже будет светло.

  Глеб вернулся на свое место за столом и твердой рукой взялся за стопку. То ли было очень холодно, то ли нервы сдавали, но хмель его не брал. Все так же легко одетые молодухи стали убирать со стола напитки и закуски. Он грустно размышлял, как ему быть. Ольгу он знал: она не отступится и в шесть утра заставит идти к попу, но с чем? Признаться в том, что он ее обманул, что землю похитили, — значит, спровоцировать грандиозный скандал. Благо, дровишек для него он непроизвольно насобирал за эти два дня предостаточно. Придется сегодня идти на могилу тещи и набрать там земли. Совсем как в триллерах. Он, конечно, не верит во все эти предрассудки, но прошлой ночью с ним случилось что-то необычное. А эта ночь обещала быть и вовсе ужасной. Глеб загрустил. Если выбирать между мертвецами, вурдалаками, вампирами и разъяренной Ольгой, то он выбрал бы их.

  Он встал из-за стола и подошел к Оле, тихо беседующей с незнакомой женщиной в черном платочке.

  «Черный цвет здесь самый популярный. Хотя что я горожу? Сегодня же были похороны. Наверное, водка все-таки подействовала и я опьянел, но мне это не помешает сходить на кладбище и набрать земли!» — подумал он.

  — Я, конечно, извиняюсь, но у меня два вопроса к тебе, Ольга, — прервал он беседу женщин.

  Незнакомка встала.

  — Ну, я уже пойду, — сказала она.

  — Нет, подожди. Мы еще не обо всем договорились, — холодно заявила Ольга.

  — Хорошо, я подойду через десять минут, — кротко согласилась женщина.

  — Тебе хватит времени на два своих вопроса? — строго спросила его Ольга.

  «Боже мой, какой официоз! Раньше этого за ней не замечал. Может, здесь воздух такой, что от него все дуреют?» — подумал Глеб и ответил:

  — Вполне! Для вопросов хватит, а сколько времени уйдет на ответы, сама решишь.

  Ольга кивнула, и женщина исчезла в темноте.

  — Слушаю тебя. Что за вопросы?

  — Во-первых, где я буду спать? — с пьяной ухмылкой спросил Глеб.

  — Здесь, в доме.

  — На диване?

  — Нет, на кровати во второй комнате, где обычно мы спим, когда приезжаем сюда, — она запнулась и добавила: — К матери.

  — Хорошо, — согласился Глеб и подумал: «У Мани я тоже спал во второй комнате, и что из этого вышло?»

  — Что еще? — Ольга вопросительно посмотрела на него.

  — Почему тебя испугала пропажа какого-то огарка свечи? — Глеб заметил, что слегка пошатывается, и сразу выпрямился.

  «Прямой как столб, и такой же устойчивый», — гипнотизировал он себя.

  — Это не просто огарок свечи, — серьезно ответила Ольга. — Это один из атрибутов ритуального посмертного обряда. Человек не способен при жизни распорядиться всей данной ему энергией и использует лишь незначительную часть ее в течение своей жизни. В момент смерти происходит колоссальный выброс нерастраченной энергии, отведенной ему на всю жизнь. Вместе с ней высвобождается из материального тела нематериальная субстанция, которую мы называем душой. Путь, который она должна проделать, чтобы перейти в мир иной, невозможно совершить без помощи живых людей, без посмертного обряда. Похороны, панихиды по умершему в строго определенные дни, ритуалы и атрибуты — все это составляющие посмертного обряда, которые позволяют душе умершего перейти в другой мир. Каждый народ эмпирически создал свою систему помощи душе. При отсутствии или нарушении такого обряда в силу тех или иных причин душа не может покинуть землю, она остается здесь и начинает мешать живым. Иногда это опасно для их психического и физического состояния, для здоровья и даже для жизни. Души, которые не смогли переместиться, объявляются у нас, на земле, в виде фантомов, призраков, барабашек и прочей нечисти. Из этого следует, что мы имеем колоссальный запас энергии, неистраченной при жизни, а душа человека непосредственно управляет этой энергией. Удерживая душу на земле и при помощи магии ею манипулируя, можно получить в руки страшное оружие, не оставляющее следов преступления, существование которого недоступно пониманию обычного человека.

  — А разве можно управлять душой умершего?

  — Это возможно с помощью приемов черной магии и при наличии неких катализаторов — атрибутов похоронного обряда: свеч, заряженных энергией близких покойного, или веревки, которой были связаны руки-ноги покойника перед тем, как его положили в гроб, а также одежды, в которую был одет покойник в момент смерти. Чтобы этого не случилось, и существует обряд запечатывания могилы, также следует проконтролировать, чтобы эти атрибуты не попали в злые руки. Все это было определено эмпирическим путем, основано на опыте предыдущих поколений и пока рациональному объяснению не поддается.

  — А что случилось бы, если бы похитили землю, которую я набрал с могилы твоей матери? Ведь можно набрать другой земли. Не проще тем, кто это задумал, самим взять землю с могилы?

  — Дело в том, что земля для запечатывания могилы должна быть взята рукой родственника покойного, любой степени родства, до того момента, как земля покроет тело или гроб. Теперь тебе все ясно?

  Глеб неопределенно хмыкнул.

  «Понятно одно: от всей этой чертовщины я скоро сойду с ума», — подумал он и потер лоб. Опьянение испарилось, он внимательно посмотрел на жену, раздумывая, не шутит ли она, младший научный сотрудник Института психологии. Она, похоже, не шутила. Смотрела на него серьезно и, как покойная теща, словно стремилась проникнуть в его мысли, добраться до их потайных закромов. Он спрятал глаза, встал и сказал, зевая:

  — Пойду пройдусь, пусть хмель выйдет полностью. По-моему, я немного перебрал.

  — Далеко не отходи. Все-таки ночь на дворе и скоро полночь. В такую ночь всякое может случиться. Хорошо хоть, что сегодня месяц молодой. Не в полную силу может колдовать тот, кто похитил свечу.

  Глеб, удивившись познаниям жены в магии, а потом вспомнив, кто ее мать, исчез в темноте.

 

Глава 5

 Конечно, проще всего было подъехать к кладбищу на машине, но, услышав шум отъезжающего автомобиля, Оля догадается, в чем дело, а по всему видно, что она придает этому очень большое значение. Впрочем, ее рассказ он воспринял как бред. «У нее слишком сильны сельские корни, и в силу этого она подвержена суевериям», — размышлял Глеб, выбравшись на улицу. Для начала он достал из багажника аккумуляторный фонарик, проверил его и остался доволен, хотя светил он слабо.

  Идти тем путем, по которому шла похоронная процессия, было дольше, но зато по улице, а через огороды было гораздо ближе, но по бездорожью. Впрочем, какая ему разница, где идти? Когда огородами возвращались с кладбища, он не заметил на пути больших луж и грязи, угрожающих его костюму, а остальное его особенно не волновало.

  Ночь, как и время, представляет знакомые предметы и людей в другом облике. Глеб двигался по разбитой грузовиками дороге, и слабый луч фонарика ему в этом плохо помогал — он то и дело спотыкался. Дома, стоявшие по обе стороны улочки за высокими и низкими, в основном деревянными заборами, словно растворились в плотной тьме. Темнота и тишина стояли мертвые, как и в прошлую ночь. Было такое ощущение, что село с наступлением темноты вымирает или затаивается в страхе из-за чего-то неведомого и ужасного. Он с удивлением отметил, что в этой части села даже собаки не лают. Может, их здесь нет? Похоже, что где-то они все же были — иногда доносились отголоски их пустого лая. Вдруг он вспомнил давно прочитанный рассказ с забытым названием, где главный герой определил по вою своей собаки, что его сосед — живой мертвец. Впрочем, это глупость и противоречие — живой мертвец. Может быть так: или живой, или мертвец. Третьего не дано в жизни. А не в жизни? Разве что в параллельном мире, который древние по ошибке представляли на небесах?

  Глеб выругался про себя — если он будет мыслить в том же русле, то, пока дойдет до кладбища, сам себя запугает до полусмерти.

  «А почему до полусмерти, а не до смерти?» — вклинилась предательская мысль.

  Все очень просто, мысленно успокаивал он себя, он — городской житель, постоянно находящийся в сутолоке жизни, — отвык от тишины. Приходя домой, он сразу включает, причем одновременно, приемник в одной комнате и телевизор в другой, при этом названивает по телефону или отвечает на звонки. Он и засыпает-то при работающем телевизоре, и тот автоматически отключается после окончания всех телепередач.

  А когда он по-настоящему видел темноту, к тому же еще и в одиночестве? Да он и не припомнит такого случая! А теперь налицо все эти три фактора: тишина, темнота, одиночество — вот он и выдумывает страхи! Эти рассуждения понравились ему, даже показалось, что темнота разочарованно отступила и стало немного светлее. Он остановился в нерешительности.

  Вроде здесь надо войти во двор и обойти дом, а там огородами, по прямой, до пересечения с грунтовой дорогой (как будто здесь есть другие!), и потом выйти прямо на кладбище. Он вошел во двор. Собаки не было, иначе она подняла бы лай. Не то чтобы он очень боялся собак, но не любил, когда они разгуливали свободно, без поводка и намордника. В таких случаях у него почему-то начинало сосать под ложечкой, хотя сейчас он предпочел бы, чтобы собака все же была здесь, конечно, только на цепи и очень короткой. Что-то ненормальное было в том, что собаки отсутствовали. Он осветил фонариком крыльцо и неожиданно узнал дом Мани. Неужели, когда они возвращались с кладбища, он не обратил внимания, чей это дом? Может, и нет, находясь под впечатлением после похорон. Ему стало казаться, что Маня притаилась за дверью и ждет, когда он подойдет к двери, чтобы распахнуть ее и уволочь его вглубь, к застеленной софе. И будет одета, точнее, раздета, лишь та же тоненькая ночная сорочка, и волосы будут распущены. И с пенсионной книжкой под подушкой! Он разозлился на себя и, не оглядываясь, обогнул дом. Ему показалось, что дверь скрипнула, но он не обернулся.

  По убранным огородам идти было несложно, здесь было принято перекапывать их весной. Непроглядный мрак ночи бывает только в лесу, в замкнутом пространстве помещений, но не на поле. Несмотря на то что начал моросить мелкий дождик, идти было веселей, чем он предполагал. Глеб надел на голову капюшон, до этого спрятанный в воротнике куртки, и затянул змейку-молнию под подбородок. Было холодно рукам от соприкосновения с металлическим корпусом фонарика, и он попеременно их менял, отогревая одну в кармане, пока другая мерзла. Выйдя на грунтовую дорогу, он пошел по ней, помня, что она идет вдоль границы кладбища. Неожиданно фонарик погас. Глеб начал его трясти, но, осознав бессмысленность своих действий, засунул его в наружный карман куртки, отчего тот сильно оттопырился и стал мешать ходьбе, неприятно колотя по боку. Рука, оставшаяся без прибежища-кармана, сразу замерзла. Пришлось ему вновь опустить змейку-молнию и, приняв любимую позу Наполеона, продолжать путь. Отсутствие источника света сильно затрудняло его передвижение, но не делало предприятие невыполнимым.

  Насмехающаяся ущербная луна в беззвездном небе, таинственное во мраке ночи кладбище, тишина, пронизанная множеством непонятных звуков, будоражащих фантазию, — все это воспринималось как романтика безвозвратно ушедшей юности. Так думал Глеб, чувствуя, как им овладевает минорно-ностальгическое настроение, будящее воспоминания прошлого, когда все было просто и понятно: белое было белым, черное — черным, а дружба — святой и нерушимой. Ну, не возвращаться же назад с пустыми руками, когда цель так близка?

 

Глава 6

 Кладбище как бы делилось на две части: старое, горбящееся могильными холмиками, окруженными полуразвалившимися ржавыми оградками, и «молодое», постоянно расширяющееся, ухоженное, с памятниками, с металлическими бордюрчиками по всему периметру могилы и столиками для поминания. Оно непроизвольно отражало законы исторического развития общества. Как мы почитаем предков, то мы и получаем от потомков. Старое, заброшенное кладбище с покосившимися крестами наблюдало с ехидцей и затаенной обидой, как новое покрывалось легкими алюминиевыми остроконечными пирамидками со звездочками и трапециевидными памятниками. Как на смену им, созвучно времени, сначала несмело, потом массово стали возвращаться кресты. Потом ряды алюминиевых памятников с каждой ночью стали таять, отправляясь на пункты сбора цветного металла. В лучшем случае со временем памятники заменяли тяжеловесными из черного металла, а в основном оставляли безымянные холмики, открывая оперативный простор для разрастания новой части кладбища.

  Посаженные в старой части кладбища деревья и кустарники в течение нескольких десятилетий образовали небольшой лесок, закрыв высокими кронами небо, оплетя колючими побегами могилы, затрудняя проход даже в дневное время. Путь Глеба к могиле тещи как раз пролегал через старую часть кладбища.

  С замиранием сердца он переступил границу кладбища, стихийно образовавшуюся из живой изгороди сплетшихся кустов и живописных куч мусора — продуктов жизнедеятельности человека, еще не задумывающегося о том, что и ему уже уготовлено место, возможно как раз там, куда он швырнул завернутые в газету отбросы.

  В Глебе зрело предчувствие, что должно произойти что-то весьма необычайное, удивительное, не поддающееся разумному объяснению. От этого нервы у него напряглись до предела и стали напоминать перетянутые струны на музыкальном инструменте, готовые завибрировать не только от прикосновения, но и просто от внешних звуковых колебаний. Оглохшая темнота и одиночество давили на психику, изгоняли минорное настроение и требовали от него мужества, чтобы продолжить путь. Идти без фонарика было крайне тяжело, приходилось петлять между могилами, оградками, порой просто ступая в темноте по могильным холмикам, которые, несмотря на давность захоронения, оказывались на удивление мягкими, словно с удовольствием принимали ногу, и в этот момент ему казалось, что вот-вот высунется иссохшая рука потревоженного жильца кладбища. И тогда сердце у него замирало, спина обливалась холодным потом, и он побыстрее переносил тяжесть тела на другую ногу, уже стоящую на твердой земле. Возможно, это всего лишь прошлогодние неубранные листья, превратившиеся в перегной, создавали ощущение мягкости, и он никого не тревожил, да и не смог бы потревожить спящих беспробудным вечным сном и ожидающих только трубного гласа Апокалипсиса.

  Поэтому он гнал все мысли из головы, запрограммировав себя, как будто он бесчувственный робот, которому поставлена простая цель: дойти туда-то и сделать то-то. Проще не придумаешь. Но предательские мысли все равно пробивались через этот заслон, заставляли учащаться пульс и громче биться сердце. В такие мгновения он был готов повернуть назад, ругая себя за глупую идею отправиться в ночной поход, ведь такой же земли он мог накопать в любом другом месте, даже на огороде. Так, споря с собой, он продолжал медленно продвигаться вперед, пока не понял, что заблудился на кладбище.

  Глухая темнота, злорадствуя, окружала его со всех сторон, и в ней уже чувствовалась угроза. Собственная беспомощность чуть было не довела его до истерики, так как, петляя, он уже не помнил, с какой стороны пришел и в какую сторону направлялся. Он остановился, беззвучно ругаясь, боясь потревожить ненужным звуком тишину, словно прятался от кого-то. Зачем он здесь, почему спасительная мысль набрать пару лопат земли с огорода не пришла ему в голову тогда, когда он собирался в этот бессмысленный поход? Почему он пошел на поводу у предрассудков собственной жены?

  Нет, он не боялся упырей, вурдалаков, мертвецов, но не забыл все же сплюнуть через левое плечо. Однако здесь, возможно, целыми стаями бродят одичавшие собаки, а как он сможет защититься от них? Да, он ощущал опасность, но она могла быть только осязаемой, иметь материальное воплощение, без всяких фантомов. Мысль о собаках, живых существах, представляющих собой угрозу, так его увлекла, что он даже стал искать на земле какую-нибудь палку, орудие защиты, но в темноте ничего не нашел. Внезапно он заметил впереди, метрах в пятнадцати-двадцати, слабый огонек свечи и, обрадовавшись, пошел на него. Так как он не мог идти напрямую из-за всевозможных препятствий на пути, которые приходилось обходить, то не сразу заметил, что огонек не удаляется, но и не приближается.

  «Кто бы это ни был, он, по крайней мере, поможет мне выбраться отсюда», — подумал Глеб и крикнул:

  — Эй, подождите! Подождите, пожалуйста, меня! Я заблудился, не могу сориентироваться. В какую сторону надо идти, чтобы выбраться с кладбища? — Это прозвучало многозначительно. «А вдруг со свечой женщина, и она испугалась? — подумал он. — Хотя — что ночью на кладбище может делать женщина? А что мужчина?»

  — Постойте минутку, не бойтесь меня! Укажите мне только направление, в котором надо идти! — вновь крикнул он, но увидел, что огонек медленно продвигается вперед — несущий его не реагировал на вопли Глеба. Разозлившись, он ринулся напрямик и, как и следовало ожидать, больно ударился ногой об оградку, зацепился и упал. Когда он поднялся, огонек исчез.

  «Погас он, что ли? Может, незнакомец или незнакомка где-то затаилась, испугавшись меня?» — подумал он, пытаясь пробраться к тому месту, где в последний раз видел огонек. Вдруг, снова за что-то зацепившись в темноте, он упал на руки, которые погрузились по запястья в рыхлую землю. Похоже, это была недавно засыпанная могила, по всей видимости, та, которую он искал.

  «Ищешь — не находишь, уходишь прочь — утыкаешься чуть ли не носом, в буквальном смысле. Такие вот парадоксы случаются, нарочно не придумаешь», — подумал он тоскливо. Ему даже показалось, что теперь он узнает очертания могильного холмика, на котором пирамидкой установили три венка. К своему удивлению, венков он не нащупал. Особенно не задумываясь над этим, он вытащил целлофановый кулек из кармана и стал наполнять его землей.

  «Место для меня знакомое, — успокаивал он себя, — если идти прямо, то метров через пятьдесят начнутся огороды, а за ними грунтовая дорога и двухэтажные коттеджи. Там мы с Маней были днем, когда приезжали к священнику».

  В этот момент ему показалось, что за ним наблюдают, он поднял глаза и обомлел от ужаса. Прямо перед ним, буквально в полутора метрах, стояла теща в светлом погребальном саване и белом платке и как бы светилась изнутри, так что были хорошо видны даже завязки на саване. Как и на похоронах, ее глаза были полуоткрыты.

  Он не успел даже удивиться, почему она в саване, а не в темной одежде, в которой ее похоронили, как с диким воплем, без всякого уважения к покойнице, швырнул в нее кулек с землей и бросился прочь. От страха перепутал направление и, вместо того чтобы бежать к ближайшим домам, бросился через старую часть кладбища. Когда он это понял, то не стал менять направление, так как никакие сокровища мира не могли заставить его снова пройти мимо могилы тещи, он только увеличил темп бега. Он бежал, спотыкался, падал, не чувствуя боли, поднимался и снова бежал, объятый ужасом, изгнав прочь все мысли, ибо понимал: если начнет думать, то может потерять рассудок. Он не чувствовал усталости, только страх руководил им, страх гнал его прочь от этого места. И лишь в очередной раз споткнувшись и сильно ударившись ногой, он, лежа на земле, нащупал рядом обыкновенное корыто и осознал, что находится в чьем-то дворе. Тут он почувствовал, что силы оставили его, было единственное желание — где-нибудь спрятаться, чтобы призрак не смог его найти. Не в состоянии полностью подняться, почти ползком, на локтях и коленях, он продвигался вперед, пока не натолкнулся на стену. Нащупал дверь, закрытую только на засов, и проник внутрь. По специфическому запаху догадался, что попал в хлев. В дальнем углу возилось и громко дышало какое-то животное, но теперь Глебу не было страшно — оно было живое, реальное. Он вскоре нащупал пустую загородку для свиней, догадавшись о ее предназначении по запаху. Пока он раздумывал, как дальше поступить, снаружи раздался женский голос:

  — Кто здесь?

  От неожиданности он перепрыгнул через загородку, попал во что-то липкое и дурно пахнущее и только тогда узнал голос Мани, но нисколечко не удивился. Она, не входя в хлев, снова повторила вопрос и добавила:

  — И чего бы там шкодничать?

  — Это я, Глеб, — тихо отозвался он.

  — Не надо там отсиживаться. — Она словно и не удивилась неожиданному появлению Глеба в хлеву и зажгла свечку.

  Глеб встал, перешагнул через загородку, вышел из хлева и замялся.

  — Извините, Маня, у меня небольшая катастрофа… Я тут немного того… ну, словом, немного испачкался, — и, нащупав дыру на колене, добавил: — И штаны порвал.

  — Не страшно. Идемте со мной. На веранде оставьте верхнюю одежду. Я ее замочу, а через час, когда включат свет, постираю. До утра она, конечно, не высохнет, но мы ее досушим утюгом.

  — А как же… Меня могут начать искать… а я здесь… Неудобно будет, — заколебался Глеб.

  — Ничего, ничего, все в порядке, Олечка не будет возражать, — твердо сказала Маня, и ему сразу вспомнились недавние слова Ольги: «Запомни: Маня — последний человек, через кого я буду тебе что-нибудь передавать».

  — Вы так думаете? — все еще сомневался он.

  — Я это знаю наверняка! — категорично заявила Маня, и Глеб проследовал за ней на веранду.

  Сбросив верхнюю одежду, оставшись только в трусах, майке и услужливо предложенных тапочках, он прошел по коридору в комнату. Странное дело, на улице он чувствовал себя словно слепым, а здесь прекрасно ориентировался в темноте, хотя, по логике вещей, все должно быть наоборот.

  Без труда обнаружил софу с расстеленной на ней постелью и нырнул под теплое пуховое одеяло. «Тепла, именно тепла мне сейчас не хватает. А еще лучше прижаться к горячему женскому телу!» — подумал он и увидел рядом смутно проявляющийся в темноте женский силуэт в белом. В один момент ему показалось, что это его теща в белом саване, и у него на мгновение остановилось сердце, а легкие сжались в спазме. Привидение молча нырнуло под одеяло — у Глеба крик застрял в горле. Но это была Маня, живая-живехонькая, в тонюсенькой ночной рубашке, прикрывающей упругое тело, охваченное огнем разбуженной страсти. И его помертвевшее холодное тело заразилось этим огнем.

  «Как это она могла так быстро раздеться?» — мелькнула мысль и сразу была вытеснена разбуженной плотью в дальние уголки подсознания. Вспомнив ощущение эйфории, испытанное прошлой ночью, он не стал противиться зову природы, окончательно изгнав все сомнения.

 

Глава 7

 Он проснулся на рассвете все в той же маленькой комнатке, под старым одеялом, из которого лезла вата, заправленным в штопаный-перештопаный пододеяльник. Ему стало казаться, что вчерашнего дня и ночи не было, а был только один очень длинный сон, и похороны должны быть только сегодня. От этой мысли ему стало легче, и он не удивился, когда, войдя в гостиную, увидев сложенную и застеленную покрывалом софу. На стульях была развешена его одежда, а на столе лежала записка без подписи: «Глеб! Извините, что ушла не прощаясь, но мы, сельские жители, привыкли ложиться рано и вставать с петухами. Одежду вашу починила и выстирала, да вот незадача — электричество так и не включили. Чтобы вы, не дай Бог, не простудились, возьмите, не побрезгуйте, белье моего покойного мужа — оно почти новое. Завтрак не оставила. Вас уже ждут, поторопитесь».

  — Боже мой, значит, и эта ночь была не сном, а явью! — прошептал потрясенный Глеб и, взглянув на будильник, который стоял на серванте, чуть не застонал от ужаса — он показывал ровно шесть часов!

  Наверное, Ольга уже бросилась на его поиски. Дрожа, натянул на себя мокрую одежду и чуть не околел от холода. Сразу потекло из носа, из глаз. Проклиная все на свете, сбросил с себя одежду и, последовав совету Мани, натянул на голое тело трикотажные кальсоны и такую же рубашку, а уже поверх них свою одежду. Не высохшая за ночь одежда все равно холодила, даже через трикотаж, но было уже терпимо. Одевшись, он бросился из дома бегом, надеясь на чудо, рассчитывая, что Оля заспалась. Но чудеса здесь происходили в основном ночью и только с ним — она ждала его у ворот дома покойной матери.

  — Где же ты провел эту ночь? — спокойно спросила она его.

  — Понимаешь, произошла неразбериха. Ночью, прогуливаясь, заблудился, попал в какую-то долбанку, полную ледяной воды, так что поневоле искупался. Постучал в ближайший дом, напросился к незнакомым людям. Большое им спасибо, обогрели, дали возможность переждать до утра, — в отчаянии врал Глеб.

  Он говорил, что приходило в голову, и только тут вспомнил, что землю, которую собрал на могиле, он швырнул в призрака, когда убегал, и идти к священнику не с чем. Стал лихорадочно придумывать новую версию, но ничего спасительного на ум не приходило.

  «Может, рассказать правду или хотя бы полуправду?» — подумал он в отчаянии.

  — Считай, что поверила тебе, — холодно сказала Ольга. — Особенно когда увидела, из чьего двора ты выходишь.

  Екнуло сердце.

  — Предупреждала тебя: не к добру она приманивает тебя.

  Немного отлегло: значит, виноват не он.

  — Бери землю и пошли побыстрее к священнику, пока тот дома и никуда не уехал.

  Снова екнуло сердце — теперь уже не отвертеться! Поступью обреченного на смертную казнь через четвертование он подошел к своему верному БМВ слева и не поверил своим глазам — возле закрытой дверцы стояла трехлитровая банка, полная земли! Вздохнув с облегчением и не задумываясь, как она могла здесь оказаться, он быстро сел в машину и положил банку под переднее пассажирское сиденье. От сердца отлегло, и сразу настроение улучшилось.

  «Жизнь как тельняшка, темные полосы чередуются со светлыми», — вспомнил он чей-то афоризм и задохнулся от ощущения вдруг привалившего счастья в виде трехлитровой банки.

  — Что ты там копаешься? — недовольно спросила Оля. — Нам надо еще пешком идти километра два.

  — Почему пешком? Поедем на авто. Ночью, до того, как я влез в лужу, сумел устранить неисправность. Доберемся быстро и с комфортом, — довольно сказал он, открывая ей дверцу.

  Вдруг, с внезапно проснувшимся подозрением, извлек банку из-под сиденья, открыл ее и внимательно понюхал. Запаха самогонки не было — это была другая банка!

  Оля пристально посмотрела на него:

  — Что-то не так?

  — Нет, все так. Просто на меня нашло.

  — Ты говорил, что землю запаковал в газету, а она, оказывается, в банке. Ты что-то темнишь.

  — Да все в порядке! Ночью, когда чинил машину, пересыпал землю в банку, так надежнее.

  — Хорошо, если это так, хотя, похоже, ты что-то недоговариваешь.

  — Хочешь — верь, хочешь — нет, но все обстоит так, как я сказал, — и Глеб постарался придать своему лицу честное выражение.

  — Бог с тобой. Ты думаешь ехать или будем здесь сидеть вечно? — зло спросила Ольга.

  Отец Никодим оказался внешне совсем не таким, каким представлял его Глеб. Это был светловолосый подтянутый тридцатипятилетний мужчина с небольшой рыжей бородкой на худощавом открытом лице, сразу вызывавший симпатию. Он, увидев их, догадался о цели визита, не выказав ни тени недовольства из-за столь раннего посещения. Он даже извинился за то, что вчера не смог быть на похоронах, но причины отсутствия не назвал. Отец Никодим, скрывшись в смежной комнате, быстро облачился в церковное одеяние, разжег кадило. За все время попадья не показывалась на глаза, ни малейшим звуком не выдала своего присутствия в квартире.

  Глебу было любопытно посмотреть на обряд, но он, почувствовав смертельную усталость, вернулся в машину, чтобы хоть немного отдохнуть. Вскоре пришла Ольга, она с трудом растолкала его, но и после этого он минут пять то и дело часто моргал, стараясь прогнать сон. Когда они ехали обратно, Оля спросила его:

  — Ты ничего не хочешь мне рассказать?

  — Пока ничего, а что? — Он нервно зевнул.

  — Смотри, чтобы поздно не было! — зло сказала Ольга, отвернулась и больше не заговаривала.

 

Глава 8

 Глеб не испытывал ни малейшего желания идти на кладбище, где ночью видел призрак тещи, но деваться было некуда, да и рассказать об этом он не мог — его могли не так понять. Решил, что он, достаточно натерпевшись за два дня, оставшиеся несколько часов как-нибудь переживет, тем более что стало уже светло. Утро было хмурое, и снова, как ночью, начал моросить мелкий дождик.

  При свете дня кладбище выглядело умиротворенным, и Глебу не верилось, что всего несколько часов тому назад он натерпелся здесь столько страха и бежал отсюда, объятый ужасом. Ничего необычного не было и на могиле тещи. По-прежнему на ней было три венка из зеленой хвои и искусственных цветов, которых он не обнаружил ночью. Вдруг Оля, остановившись, присела.

  — А что это за две ямки? — спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

  Глеб присмотрелся и сразу понял, что это следы от его коленей, оставленные, когда он набирал землю. Вот здесь, на расстоянии чуть больше вытянутой руки, он увидел тогда призрак тещи.

  — Может, это кто-то колдовал? — невинно предположил он, в душе надеясь, что Ольга сейчас проявит свою «зацикленность» и суеверность, а он позлорадствует.

  — Не исключено, и мне это не нравится, — оправдала она умозаключения Глеба, и тот с трудом удержался, чтобы не улыбнуться.

  Поминали они недолго. На соседнем столике — своего пока не было — расставили закуски и бутылки водки, выпили-помянули, потом еще. На кладбище было довольно людно. Многие, помянув своих усопших родственников, подходили к ним. Люди шли по одному, группами, получали горсть конфет, выпивали стопку водки и освобождали место другим. В двенадцать часов дня они собрали со столика объедки и пустые бутылки, поспособствовали разрастанию мусорника, раскинувшегося вокруг кладбища, и ушли.

  Когда перед отъездом они закрыли опустевший дом на громадный замок, на крыльцо вышел здоровенный черный кот и присел, семафоря переливающимися зелеными глазами. Глеб посмотрел на него с симпатией и жалостью: что теперь, после смерти хозяйки, ожидало его? При жизни тещи он никого не подпускал к себе, часто проявлял скверный характер.

  — Уйдет со двора дня через два-три, — успокоили соседи, — найдет нового хозяина.

  Оля повернулась к Глебу и встревоженно сказала:

  — У меня плохое предчувствие — мне вдруг показалось, что я не буду здесь на поминках по матери на сорок дней. Пообещай: если со мной что-нибудь случится, ты тогда сам организуешь достойные поминки. Обещаешь?

  — Да ты что, Оля?! Какие глупости говоришь! — возмутился Глеб.

  — Пообещай мне, и тогда я от тебя отстану! — Лицо Оли покраснело, глаза сузились, и смотрела она жестко.

  «Бог ты мой! Опять эти суеверия!» — подумал Глеб и сказал:

  — Ну, обещаю!

  — Без «ну» и на полном серьезе! — заупрямилась Ольга.

  — Обещаю, что в случае чего организую все достойно: соседи будут сытые и пьяные. А в доказательство этого откушаю немного землицы, — шутливо сказал Глеб и наклонился, словно собираясь взять щепоть земли в подтверждение своих слов.

  — Да ну тебя! — разозлилась Оля. — Мы наконец поедем или нет? Вроде кто-то очень спешил побыстрее отсюда уехать!

  — Так точно, мэм! — Глеб сделал реверанс и распахнул перед ней дверцу автомобиля. — Карета подана. Куда прикажете, мэм? — Ольга не отозвалась на шутку и молча забралась в салон автомобиля, что означало высшую степень ее обиды на Глеба.

  Был будний день, и узкая трасса оказалась запруженной автотранспортом. С чувством превосходства из-за своей мощи шел поток автопоездов дальнобойщиков, изредка взрываясь пароходными сиренами и придавливая к обочине мелюзгу-легковушки. С ними могли соревноваться только деловито требующие освободить дорогу, мгновенно набирающие скорость и удаляющиеся из поля зрения шестисотые и пятисотые «мерседесы», джипы различных марок.

  Глеб, сидя за рулем своего семилетнего БМВ, чувствовал себя дискомфортно. Барахлил инжектор, и Глеб никак не мог на равных соревноваться в скорости и только с завистью и раздражением провожал взглядом обгонявшие его «болиды», периодически проносящиеся за окном. Ко всем неприятностям добавилась неполадка в системе омывания стекол, и такие «болиды», проносясь мимо, забрызгивали лобовое стекло, практически закрывая обзор, а стеклоочистители только размазывали грязь, так как чуть моросящий дождик недостаточно смачивал стекло. Уже дважды Глебу приходилось останавливать машину и тряпкой протирать снаружи лобовое стекло. Обиженная Ольга продолжала хранить молчание, не реагируя на его попытки ее расшевелить. Это был явный признак того, что дома будет скандал. По давней договоренности они не выясняли отношений, когда он был за рулем, но зато дома… Все это отнюдь не способствовало улучшению настроения.

  Когда до Борисполя оставалось километров тридцать и до Киева было уже рукой подать, у него сдали нервы и он сорвался. Воспользовавшись моментом, когда впереди идущая фура стала притормаживать перед поворотом, он выскочил за сплошную осевую линию, на полосу встречного движения, чтобы обогнать фуру. Маневр удался, хотя на выходе из поворота он чуть не столкнулся с идущей в лоб «таврией», но все же благополучно разминулся с ней. Почувствовав прилив адреналина в крови, Глеб начал вести автомобиль на предельной скорости, какую только позволял развить неисправный инжектор. Приходилось все время маневрировать, так как в это время движение было интенсивным в обоих направлениях. Стрелка спидометра дрожала между 120 и 140 километрами в час, он ловко маневрировал, ухитряясь перестроиться в свой ряд буквально перед носом у встречного, отчаянно сигналящего клаксоном и фарами автомобиля. После новой порции адреналина он испытал состояние эйфории и отрешился от всего обыденного. Он уже чуть ли не специально провоцировал такие моменты, чувствуя бешеное возбуждение от постоянного притока адреналина в кровь.

  Вновь обгоняя на крутом закрытом повороте рейсовый автобус, он внезапно увидел перед собой красную морду «Икаруса» и ничего не успел предпринять. Ему показалось, что руль сам повернулся у него в руках, и БМВ выбросило на левую обочину. «Икарус» успел достать только правое заднее крыло БМВ, но и этого было достаточно, чтобы машина закрутилась волчком, как ветряная мельница. Он смутно услышал ужасный удар и скрежет рвущегося, мнущегося металла, на мгновение потерял сознание и тут же пришел в себя. Земля вдруг стала небом, стойки сложились, словно в картонной коробочке, и он уперся головой в крышу, лишь после этого осознав, что машина перевернулась и он висит вверх тормашками на ремне безопасности. Переднее стекло напоминало лохмотья, а узор множества трещин походил на паутину. Автоматически Глеб выключил зажигание, даже не осознавая того, что делает. Он все норовил обернуться назад и посмотреть на Ольгу, до этого дремавшую на заднем сиденье, но никак не мог ее увидеть. Проклятый ремень безопасности не расстегивался. Дверца возле него деформировалась и не открывалась. Кровь из разбитых бровей и лба медленно стекала на потолок, а Глеб только и мог наблюдать, как вдруг оказавшиеся рядом люди пытаются вытащить его из машины. Апатия овладела им, и он закрыл глаза и как бы отключился от внешнего мира. Он слышал доносящиеся словно через вату голоса, но не вникал в смысл услышанного. Это был шок.

  Пришел в себя, уже лежа на траве. Полный седоватый мужчина, приподняв его голову, совал под нос пузырек с чем-то резко пахнущим. «Нашатырный спирт», — подумал Глеб и вдруг чихнул прямо в лицо мужчине, забрызгав его слюной.

  — Где Оля? — сразу спросил он и тут увидел ее, лежащую недалеко от него, с помертвевшим, неживым лицом, в разорванном и окровавленном платье. Она теперь стала похожей на мать. — Что с ней? Что же вы стоите и ничего не делаете? — закричал он, вскакивая и бросаясь к ней.

  Ему в голову пришла спасительная мысль: «Надо донести ее до шоссе, там остановить машину и довезти до ближайшей больницы».

  Он схватил Олю, но она оказалась удивительно тяжелой, так что он смог ее только приподнять. Глеб тащил ее волоком наверх, где беззаботно неслись в обоих направлениях различные автомобили и ничего не напоминало о трагедии. Его догнали и вырвали из его рук Ольгу.

  — Ты что делаешь, бля? — услышал он грубый голос. — Не угробил в аварии, так хочешь сейчас добавить? У нее ведь может быть сломан позвоночник, ей надо лежать на твердом до приезда «скорой». Она вот-вот должна быть, ее уже вызвали по «мобилке». Эх ты, лихач!

  Ничего не соображая, охваченный жаждой деятельности, он сильно стукнул говорившего в челюсть, даже толком его не рассмотрев. Тот остолбенел от неожиданности, и тогда Глеб стал наносить один за другим беспорядочные удары по туловищу мужчины и по лицу. Его схватили за руки и обездвижили. Женский голос сказал: «У него шок!» Мужской голос хмуро возразил: «У него заскок!»

  Его связали по рукам и ногам, и он снова лежал на траве, но это была другая трава, не такая, как во дворе покойной тещи, — вся желтая, иссохшая и противно шелестящая, как напоминание о прошедшей жизни. Он лежал под продолжавшим моросить мелким дождиком и все пытался перевернуться на бок, чтобы увидеть Ольгу, и когда ему удалось перевернуться, ее от него скрыл частокол ног, мужских и женских. Вскоре приехали «скорая помощь» и милиция.

 

Глава 9

 Из плохо закрученного крана в кухне капает вода на стопку грязной посуды, звук эхом разносится по пустой, затихшей квартире, противно щекоча нервы. Глеб полулежит в кресле перед темным экраном телевизора, а перед ним на журнальном столике стоят, словно дразнясь, недопитая квадратная бутылка «Древнекиевской» и угрожающе-молчаливый телефон. Он гипнотизирует его взглядом, молит, чтобы тот ожил, пускай даже это будет не звонок из больницы, лишь бы прогнать проклятую тишину, которую он сам накликал.

  Когда они собирались на похороны, Оля вытащила эту бутылку водки из сумки и оставила на журнальном столике, сказав, что после возвращения помянут маму у себя дома. Перед отъездом из деревни она как предчувствовала, что вскоре с ней должно произойти нечто страшное, поэтому попросила его, в случае чего, позаботиться, чтобы обязательно совершили панихиду по матери.

  Проклятая авария, он в результате ее получил лишь пустяковые царапины, а его Олечка лежит в крайне тяжелом состоянии в реанимации. Что с ним случилось тогда? Ему казалось, что чья-то злая воля ввела его в такое состояние, из-за чего случилась авария. Ведь он всегда ездил осторожно, зря не рисковал, а тогда точно черт попутал! Глеб с силой сжал виски, будто хотел раздавить голову. Почему она не треснула при столкновении, как орех? Он бы не сидел сейчас, терзаемый муками совести из-за того, что, возможно, собственными руками убил свою Оленьку, свое солнышко.

  Дрожащей рукой он плеснул водки в простой стакан и выпил не закусывая. Даже водка сегодня какая-то не такая горькая. Зазвонил телефон — небо услышало его! Глеб тут же поднял трубку и закричал: «Я слушаю вас! Говорите!» Но в трубке какое-то мгновение молчали, словно испугавшись его крика, ему даже послышалось чье-то дыхание на другом конце линии, затем раздались сигналы отбоя.

  Медсестра, в кармане которой исчезли двадцать гривень, обещала позвонить и сообщить, как прошла операция, как состояние его Оленьки, ласточки ненаглядной. Почему она не звонит? Ведь уже прошло четыре часа, как Оленьку отвезли на операцию. Неужели дела обстоят так плохо? Кого надо просить, чтобы все было хорошо с его Оленькой, — Бога или черта? Если бы сейчас из ничего материализовался некий тип с копытцами и залихватски закрученным хвостиком, торчащим из-под пиджака, он бы не удивился и безропотно, не читая договора, расписался кровью, спасая тело Оли и губя собственную душу.

  «Властитель ада, ты имеешь возможность заполучить мою душу в вечное пользование, или тебе сейчас не до того? Смотри, такие мгновения не повторяются. Тогда, может, ты, Господи, поможешь в моей беде? Ты меня не слышишь? Небеса и тартарары безмолвствуют, им нет до меня дела…»

  Глеб пил водку, потому что теперь было можно. Его машина разбита и находится на штрафплощадке в Борисполе. Его жена борется за жизнь под ослепительным светом ламп в операционной, окруженная со всех сторон эскулапами в окровавленных халатах и с кошельками вместо сердец. Бессердечные медики заставили его принять две таблетки элениума и выпроводили из приемного покоя домой. Только здесь ему еще хуже, он в полном неведении. В современных клиниках на Западе родственники больного имеют возможность наблюдать за ходом операции по телевизору, а видеозапись может стать доказательством правильности действий медиков. Оленька нужна ему живая и здоровая, и нет такой цены, какую он за это не заплатил бы!

  За окном, должно быть, уже совсем темно. Приехав домой, он отгородился плотными портьерами от внешнего мира, словно это могло помочь ему. После этого прошла целая вечность, а из больницы не звонит улыбчивая медсестра, и он ничего не знает о результатах операции. Что еще он может сейчас сделать для Оленьки? В больнице заплачено всем. Когда хирург, назвав необходимую сумму, заметил, что Глеб замешкался, то начал оправдываться: «Вы не думайте, это не мне одному. Операцию проводит целая бригада, ведь многое зависит даже от наркоза, который делает анестезиолог…»

  Глеб прервал оправдания и положил пятьдесят долларов сверх указанной суммы. Заплатил и медсестрам, которые будут ночью дежурить у кровати его Оленьки, в том числе и улыбчивой медсестре… Почему она не звонит, ведь от неизвестности можно сойти с ума!

  — Глебушка! — позвал его знакомый женский голос из кухни. Он замер в кресле: возможно, ему показалось — ведь там никого не должно быть! — Глебушка! — повторил призыв женский голос.

  Глеб вскочил с кресла и бросился в кухню, на секунду замешкавшись, чтобы включить по дороге свет. Там, как и должно быть, никого не оказалось! Наверное, ему послышалось. Ведь на небольшом пространстве семиметровой кухни невозможно спрятаться человеку, разве что в пенал. Он открыл пенал. Или в холодильник «Индезит», сняв там полочки. Он открыл холодильник — полочки были на месте. Может, кто-то затаился в тумбе под мойкой? И там никого не обнаружил. Тут он вновь явственно услышал женский голос, но уже из гостиной: «Глебушка! Чего ты не идешь? Я тебя заждалась!»

  Он вбежал в гостиную. Настольная лампа на журнальном столике, отбрасывая фантастические блики на стены, позволила увидеть, что в комнате никого нет! Глеб включил верхний свет, все пять лампочек, и даже зажмурился от такого обилия света. В комнате никого не было. Открыл одежный шкаф, но и там никого не обнаружил. «Как я не догадался! — вдруг сообразил Глеб. — Шутница прячется на балконе-лоджии, общем для комнаты и кухни!» Но на балконе было пусто, кроме того, он был завален разным барахлом, которое Оля все грозилась выбросить. Он старательно обследовал дверь, ведущую на балкон, и убедился, что она закрыта со стороны кухни. Тогда он быстро перебежал из комнаты в кухню и увидел, что дверь по-прежнему закрыта изнутри!

  С Глебом происходило что-то странное. На лбу выступили бисеринки пота, его начала бить нервная дрожь, вдруг нарушилась фокусировка зрения, все поплыло перед глазами. Он потерял равновесие, и его бросило к стенке, а она внезапно опустилась вниз и слилась с полом, который приобрел способность двигаться, и по нему пробежала рябь, как по воде, — от боровшихся внутри его течений. Глеб мягко провалился в пол по пояс, но он оказался в таком положении, что противоположные течения стремились разорвать его на части, и когда это произошло, он почувствовал блаженство невесомости.

  «Так, наверное, чувствует себя душа, когда покидает тело», — осенила его догадка. Где-то поблизости должна парить душа тещи, своей смертью принесшая ему столько страданий. Возможно, сейчас где-то рядом появится серебристая душенька его Оленьки. Они возьмутся за руки и будут парить в невесомости, наслаждаясь полетом. Шелуха бытовых проблем, мелочных дрязг спадет с них, исчезнет все, что изредка портило им жизнь. Наверное, это начинается настоящая жизнь после жизни!

  Он проплыл мимо софы, на которой в тонкой сорочке, бесстыже расставив ноги, сидела Маня, пытаясь выловить его громадным сачком. «Прочь, отвратительная баба! Больше не заманишь меня в ловушку. Как жаль, что я тогда не послушался Олечку, может, сейчас и не пришлось бы ей страдать!» Сластолюбивая баба стала потрясать какой-то бумажкой, как он сразу догадался, свидетельством о рождении, прыгать на софе, высоко задирая толстые голые ноги, показывая выбритый лобок. Он пытался увернуться, стал плыть против течения, стараясь не дать ей возможности накрыть его своим сачком. Зловредное течение внезапно изменило направление, и его медленно, но неумолимо начало сносить под громадный сачок. «Глебушка, чего ты боишься? Ведь я родная сестра горца Дункана МакЛауда! Мне не пятьдесят восемь, а двести пятьдесят восемь, и какая тебе разница, сколько мне лет, ты главное посмотри, как я хорошо сохранилась!» — И она стала на его глазах молодеть. Он отвернулся от нее и напряг все силы, чтобы отплыть, ускользнуть. Впереди он увидел тещу, которая презрительно наблюдала за этой сценой. «Мама! Мама! Помогите мне выбраться отсюда!» — крикнул он ей. Та вначале не соглашалась, но потом смилостивилась и протянула руку, которая стала расти и тянуться к нему. Глеб снова напряг все силы, чтобы доплыть и ухватиться за эту черную, как корни деревьев, узловатую руку. Но баба сзади не сдавалась. Она включила адский граммофон, который громкими звуками стал забирать у него силу.

  Телефонный звонок все же пробился к сознанию Глеба, и тот, еще ничего не соображая, дополз до журнального столика, с трудом сел на пол, прижался ухом к телефонной трубке и крикнул:

  — Алло!

  — Извините, что так поздно, но вы просили позвонить в любом случае. Сразу после того, как прооперировали вашу жену, меня задействовали в следующей операции. Больную тоже привезли на «скорой»…

  — Кто это говорит? — прервал он собеседницу. Ему показалось, что проклятая баба Маня хочет его выманить через телефонную трубку.

  — Это операционная медсестра из больницы, где лежит ваша жена. Вы просили позвонить. Операция прошла успешно, и больная уже два часа как спокойно спит. Хирург сказал, что ее жизни и здоровью ничто не угрожает. Все оказалось не так страшно, как предполагали вначале. Завтра можете…

  — Ничего я не просил, — снова прервал ее Глеб, — и моя жена не лежит в больнице, а летает вместе со мной. Знаю ваши шуточки. Надоели вы мне. Исчезните.

  — Извините… — недоуменно произнесли в трубке, но он уже нажал на рычажок.

  В ухо, прямо по перепонкам, небольшими молоточками стали бить отрывистые сигналы, звук все усиливался, становился выше. Он отполз от трубки и открыл глаза. Над ним плыло белоснежное поле, идеально ровное, подходящее для посадки самолетов.

  «Посадку надо будет запретить, а то они, пожалуй, испачкают потолок», — подумал он и тут понял, что это действительно потолок, но странно растекающийся и плывущий в направлении окна, которое тоже не было неподвижным и все время меняло форму. Сознание не хотело полностью возвращаться, а окружающее то приобретало знакомые очертания, то вновь уплывало в фантастический мир.

  — Глебушка! Глебушка! — послышался женский голос из кухни.

  Теперь он был уверен, что голос принадлежит покойной теще. Не было никаких сил встать, и он, обессилевший, продолжал лежать на полу, устремив взгляд в потолок, который наконец-то почти остановился, все реже начинал течь. Он не удивился, когда рядом, в комнате, раздался голос тещи.

  — Глебушка! Чего ты не идешь? Я тебя заждалась!

  Он закрыл глаза, руками зажал уши, боясь еще раз увидеть призрак тещи, тем более что находился в столь беспомощном состоянии, и продолжал лежать так вечность, пока телефонный звонок вновь не вторгся в его сознание.

  Звонок был настойчивый, наглый и заставил его все-таки открыть глаза. К своему облегчению, он не увидел над собой склонившейся фигуры покойной тещи, как предполагал, а только пять лампочек люстры по сто ватт каждая больно ударили по глазам. Все предметы приобрели знакомые очертания. Он поднял трубку и пробормотал что-то нечленораздельное, язык был не совсем послушен ему.

  — Привет, говорю, красавéц! — услышал он голос Степана, своего бывшего однокурсника.

  В институте они были всего лишь знакомы, потом пути-дорожки их развели, но, случайно встретившись более трех лет тому назад, они вдруг крепко подружились. Степан делал неплохие успехи в бизнесе, занимаясь импортом сырья для химической промышленности, его переработкой на давальческих условиях и экспортом изготовленной продукции, а также ее реализацией на внутреннем рынке.

  — Прими мои соболезнования, — сказал он, и у Глеба екнуло сердце.

  «Неужели с Олей произошло самое страшное? Значит, ночной телефонный звонок ему только померещился, как и все остальное?»

  — Что с Ольгой? — хрипло спросил он в трубку.

  На том конце линии возникла долгая пауза.

  — При чем здесь Оля? Я случайно узнал, что ты с ней, красавéц, ездил на похороны ее матери, вот звоню, может, чем-то надо помочь?

  У Глеба отлегло от сердца.

  — Спасибо, там все в порядке. Похороны прошли успешно. — «Боже мой, какую я несу ересь! — подумал он. — Как похороны могут быть успешными?» — Но на обратном пути попал в аварию, разбил машину, Ольга в реанимации. — На другом конце линии вновь возникла тишина.

  — Чего же сидишь дома, ты должен быть там! — зло крикнул в трубку Степан. — Ты что, не знаешь, какая нищета и мздоимство царят в нашей медицине? Пустить на самотек — это то же самое, что похоронить! Возможно, ей потребуются дорогие импортные лекарства, хирургическое вмешательство, наконец.

  — Я уже все сделал, кому надо — заплатил. Видишь ли, со мной в эти дни какая-то чертовщина происходит. Какой-то горячечный бред, который вдруг оказывается реальностью. Порой я теряю связь с окружающим миром, начинаю галлюцинировать наяву, слышать голоса. Это не то, что ты думаешь. Я слышу голос покойной тещи. Впрочем, что это я все о себе да о себе, когда Олечка в больнице по моей вине. Если можешь, заскочи за мной, поедем вместе к ней в больницу. Жизнь ее сейчас вне опасности, только я глупостей наговорил по телефону дежурной медсестре. Вообще, если сможешь, то приезжай сейчас — при встрече все расскажу!

  — Хорошо, только сделаю несколько телефонных звонков и скоро буду у тебя. Обязательно дождись меня. До встречи.

  Глебу понравились заботливость и оперативность друга. Ему самому не мешало бы позвонить на работу и привести себя в порядок. Он с трудом поднялся и первым делом распахнул портьеры на окне. Традиционно серое утро заглянуло в окно, по-прежнему шел мелкий осенний дождик.

 

Глава 10

 -Вот такая история. Прямо наваждение какое-то нашло на меня на похоронах, и чувствую, что оно еще меня не отпустило, — закончил Глеб свой рассказ о событиях последних дней. Они сидели в приемном отделении Центральной городской клинической больницы и ожидали хирурга, который накануне вечером сделал операцию Оле.

  — Интересная получается штука, красавéц, — как обычно, делая ударение на последнем слоге, медленно протянул Степан, собираясь с мыслями. — Если бы кто-нибудь другой рассказал — ни за что не поверил бы. Тебя же знаю как облупленного, и на неврастеника ты не похож, и на шизофреника тоже. Солидный человек, кандидат наук, ученый-психолог, а не псих какой-то.

  Глеб не удержался и ткнул его кулаком в бок.

  — Вот-вот, теперь вижу тактильные проявления маниакально-депрессивного состояния — на хороших людей с кулаками бросаешься! Ладно — шутка! А если серьезно, то раньше не замечал, чтобы на тебя бабушкины сказки и бредни так действовали. — Он громко и смачно высморкался в платок и продолжил: — Если не найдем рационального объяснения происходящему, то нам останется лишь признать это фактом, не требующим доказательств. — Сделал многозначительную паузу. — Самое неприятное в этой истории — это бабулька Маня. Она явно имеет непосредственное отношение ко всему этому. Кстати, раньше я также не замечал за тобой тяги к пенсионеркам, красавéц, — улыбнулся Степан.

  — Иди ты к черту. Нашел время для шуток. Говорю тебе: сам себе не верю, что такое могло со мной приключиться, — огрызнулся Глеб.

  — Ладно, успокойся. Это я для поднятия твоего духа.

  В приемное отделение через внутреннюю дверь зашла высокая девушка в бледно-голубом одеянии, которое очень шло к ее чуть смуглому лицу, и направилась прямо к ним.

  — Вы Костюк? — строго спросила она у Степана, поигрывавшего мобильным телефоном.

  — Нет, это я. — Глеб поднялся.

  — Петр Иванович сейчас не может выйти, готовится к операции. Просил передать вам список лекарств, которые потребуются больной, а с доктором вы сможете встретиться часа через два, если это вас устроит.

  — Ну а как там Оля? — встревоженно спросил Глеб.

  — Все в порядке, кризис миновал, нет никаких осложнений. Считайте, что она отделалась легким испугом.

  «Хорош легкий испуг, от которого чуть Богу душу не отдала!» — неприязненно подумал Глеб, но промолчал.

  — Обычно в таком состоянии мы сразу переводим больных в общую палату, а тут Петр Иванович решил немного подождать.

  — Он чего-то опасается? — разволновался Глеб.

  — Абсолютно нечего опасаться, — отчеканила медсестра, давая понять, что полностью в курсе всех дел Петра Ивановича, — просто в реанимации лучше условия, постоянный уход и контроль.

  — Мы прекрасно вас поняли и обязательно будем здесь через два часа. А когда сможем увидеть больную? — вмешался в разговор Степан.

  — Это против наших правил, но Петр Иванович может сделать исключение, — прозрачно намекнула медсестра.

  — Премного благодарны и надеемся на скорую встречу, — шутливо поклонился Степан.

  Девушка развернулась, в одно мгновение успев окинуть его оценивающим взглядом, и ушла. Степан не был таким красавцем, как Глеб, однако также был мужчиной высоким, спортивного телосложения, но, в отличие от друга, круглолицым брюнетом и с более живым, энергичным выражением лица, еще у него на щеке был небольшой шрам иксообразной формы. Он выглядел старше своего возраста. Степан привык постоянно находиться на гребне событий и везде успевать. У Глеба появился неприятный осадок из-за излишней суетливости друга.

  — Почему мы должны подстраиваться под этого Петю? — недовольно спросил он. — Мы ведь еще не знаем, сколько времени потребуется побегать за лекарствами.

  — Неправильно мыслите, маэстро, — засмеялся Степан, увлекая друга к выходу. — Во-первых, надо обязательно быть здесь через два часа и вручить очередную мзду этому Петé, — он сделал ударение на последнем слоге, — чтобы он продолжал держать в реанимации под неусыпным контролем нашу дорогую Олечку. Расходы я беру на себя.

  — У меня еще есть деньги, — запротестовал Глеб.

  — Вот именно — пока есть, но вскоре ты почувствуешь жгучий голод на них. Больница, ремонт машины, ГАИ — одного из этих бедствия хватит, чтобы ощутить их нехватку, а тут сразу три. Поэтому выручи друга, дай ему сделать для тебя что-нибудь приятное.

  — Спасибо. Ты настоящий друг, — растроганно сказал Глеб.

  — От тебя благодарностей не принимаю, потому что это целевая помощь нашей Олечке. Тебе же постараюсь сделать подарок — помочь с ГАИ. Права сразу не обещаю, но будем хлопотать. Да и с ремонтом покалеченной автолошадки подсоблю, с этим, судя по внешнему осмотру, проще: дня на три хлопот.

  — Спасибо, Степа.

  — Ты меня просто забросал своими благодарностями, так что автомобиль не сможет тронуться под их непосильной тяжестью, а нам еще придется выискивать лекарства по представленному списку, и, как ты правильно заметил, эти поиски могут отнять у нас изрядное количество времени. Так что по коням! — весело закончил Степан.

  — По коням! — радостно согласился Глеб.

 

Глава 11

 Поздно вечером, усталые, но довольные, они возвращались домой. Все лекарства были доставлены в срок и уже пущены в дело. Хирург оказался не просто врачом, а заведующим отделением, и после некоторых переговоров со Степаном клятвенно заверил, что Оля останется в реанимации до полного выздоровления и ей будет обеспечен наилучший уход. Кроме того, дал разрешение на посещение больной со следующего дня. Все остались довольны. Затем друзья заехали на штрафплощадку и организовали транспортировку автомобиля Глеба на СТО.

  — Не вижу никаких причин ночевать тебе дома одному в пустой квартире. Поедем ко мне, выпьем неплохого коньяку, гарантирую, что настоящий, потреплем языками по-бабски, а если совсем не захотим спать, то распишем «пулю», — предложил Степан.

  Глебу и самому не хотелось возвращаться домой, где ночью с ним творились всякие чудеса. Жизнь Оли была вне опасности, и он принял предложение друга. Степан жил один в трехкомнатной квартире на Борщаговке и яростно вступал в спор с каждым, кто морщился при упоминании названия этого промышленного района, доказывая, что тот ничуть не хуже других районов города. С прежней женой он расстался еще шесть лет тому назад, когда находился в глубочайшем кризисе, как он выразился — «засосанный болотом безденежья по самые уши». Но по странному совпадению или просто по стечению обстоятельств, с того самого момента дела у него пошли в гору. Как он объяснял друзьям, будучи на седьмом небе от счастья из-за того, что от него ушла жена, он сумел сконцентрироваться, напрячься и повторить подвиг барона Мюнхгаузена: вытащил сам себя из того «болота» за чуб. Конечно, чуба у него не было, а были очень аккуратно уложенные слегка вьющиеся волосы, но он объяснял отсутствие чуба тем, что пожертвовал им во время той нелегкой и даже болезненной операции.

  Квартира была просторной, не загромождена лишними предметами. Большой кожаный диван с изменяющейся конфигурацией и дымчатый полупрозрачный журнальный столик, две разноцветные напольные вазы с искусственными цветами, декоративный фонтанчик и домашний кинотеатр дополняли интерьер огромной гостиной, сотворенной из двух комнат.

  Спальня была выдержана в голубых тонах и больше напоминала будуар какой-то модницы, чем комнату одиноко проживающего холостяка. На туалетном столике находились даже наборы косметики и женские духи.

  «Интересно-интересно! Ведь Степан никогда не рассказывал о своих сердечных привязанностях, а такое складывается ощущение, что у него есть постоянная пассия. Его спальня совсем не похожа на комнату холостяка. Ничто не указывает на то, что здесь часто меняется женский контингент, наоборот, все так и кричит: женщина у него одна. Надо будет при случае его деликатно о ней порасспрашивать», — подумал Глеб.

  Просторная кухня-столовая была выставкой современных достижений в области максимального сокращения ручного труда в домашнем хозяйстве. Всевозможные кухонные устройства, мигающие лампочки панелей управления, машина для мытья посуды, гриль, небольшой жарочный шкаф, двухметровая морозильная камера, такой же холодильник. Степан сделал ревизию холодильника, и на столе появились копченое мясо, маслины, крупно-ноздреватый сыр, баночка мидий в томатном соусе и початая бутылка «Первой гильдии». Глеб предложил сделать горячие бутерброды в СВЧ-печи, но Степан охладил его пыл, сообщив, что толком не знает, как ею пользоваться, и добавил: если ты умеешь, то тебе и флаг в руки. Укрепившись во мнении, что какая-то женщина уже как следует взяла в оборот Степана и тому уже недолго ходить в холостяках, Глеб ограничился приготовлением обыкновенных бутербродов, ибо Степан и на это был не способен. Обнаружив в ящичке под мойкой картофель, Глеб решил его поджарить и изгнал Степана из кухни, так как тот ему только мешал, ухитряясь постоянно что-то ронять и, периодически что-то вспомнив, названивать по радиотрубке. Степан охотно удалился, сообщив, что вспомнил об интересной книжке, случайно затесавшейся в его домашнюю библиотеку и способной кое-что прояснить относительно странностей, творившихся с Глебом в последние дни.

  Почистив картошку, Глеб вдруг понял, что задуманное им может остаться только на первой стадии проекта, так как не был уверен, что найдет сковородку. К его счастью, под газовой плитой он нашел громадную чугунную сковородку. Щедро покрыв дно растительным маслом, он поставил сковороду на малюсенький огонь и накрыл сверху крышкой. После этого он мелко-мелко, соломкой, нарезал картофель, ровным слоем выложил его в кипящее масло и снова прикрыл сковородку крышкой. В результате поисков, к своему удивлению, он нашел чеснок и, очистив, мелко его порезал, пересыпал солью, чтобы тот пустил сок. Когда на картошке появилась первая корочка, он посолил ее и отправил туда чеснок. Затем взял сыр и нарезал его продолговатыми ломтиками, не забывая при этом тщательно перемешивать картошку, чтобы она равномерно покрывалась золотистой корочкой. Определив, что картошка уже доходит, высыпал туда сыр, перемешал, накрыл крышкой и выключил газ.

  Достав из холодильника кетчуп и майонез, дополнил ими сервировку стола, разложил картошку по тарелкам и позвал Степана. Тот не откликнулся. Неожиданно плохое предчувствие кольнуло сердце, и он быстро, почти бегом отправился за Степаном. Глеб обнаружил его во второй комнате, переодевшегося в спортивный костюм и развалившегося на двуспальной кровати, за чтением толстой книжки в коленкоровом переплете. «Энциклопедия суеверий», — прочитал он на обложке.

  — Чего ты не отзываешься? — сухо поинтересовался у Степана. — Великий пан, может, вам принести покушать в постель?

  — Неплохая мысль, — одобрительно бросил Степан, — а чуть позже и ночной горшок.

  — Молодец, — не нашелся, как еще отреагировать, Глеб.

  — Я здесь нарыл кое-что интересное, но сначала пойдем пожрем, а потом я тебя ошарашу. Как у тебя с суевериями, воспринимаешь здраво? — спросил Степан, бодро вскакивая.

  — На голодный желудок не очень, — хмуро сознался Глеб.

  — Эх, и нажремся сейчас! Как в давние студенческие годы! — Степан похлопал Глеба по плечу. — Тебе это не помешает, легче будет слушать, — и побежал в кухню.

  Бесшумно работающая вытяжка в считанные минуты освободила кухню от чудесного запаха жареного картофеля, и Глеб почувствовал, что ему его не хватает. Активно набросившись на еду, они вспомнили о «Первой гильдии» только тогда, когда в основном утолили голод. Холодная водка великолепно гармонировала с горячим картофелем и маслинами.

  — Ты чего мидии не разогрел? — укорил товарища Степан.

  — Не было начальника, тот заперся в избе-читальне, попав в плен суеверий.

  — Ну ты и красавéц! Между прочим, только ради вас. С тех пор как подарили эту книгу, у меня и в мыслях не было ее открыть, не то что читать.

  — А я ради вас приготовил этот ужин, не только осязаемый, но и вполне съедобный. А вот ваше чтение — что-то вроде развлечения. Ну прочитали, а дальше что?

  — Кстати, об избе-читальне. Знаешь ли ты, что в Киеве первую библиотеку открыли приблизительно полтораста лет тому назад?

  Глеб недоуменно пожал плечами.

  — Я так и думал: ученая деревенщина, только и того, что с ученым званием, одним словом — кандуб. Представляешь, в этой библиотеке посетителям предоставляли отдельные топчаны в читальном зале и разрешали курить. В те времена люди умели комфортно жить!

  — Можешь дальше не продолжать — с тех пор пожарные предупреждают: курение в постели опасно для жизни!

  — Уговорил. Не буду курить и читать в постели. Неужели тебе совсем не интересно, что я выудил из этой книги?

  — Просто любопытно, но не интересно.

  — Ловлю тебя на слове и оставляю за собой право в любой момент прервать печальное повествование.

  — Ладно, кончай паясничать и давай колись.

  — Я не хочу утверждать, что прочитанное мной — истина, более того, считаю все полной чушью, удивительным образом совпавшей с событиями, в которые ты был вовлечен.

  — Переходи от предисловия к сути.

  — Видишь ли, все происшедшее с тобой можно объяснить благодаря этой книге, но я хочу прежде высказать свои соображения. В первую ночь ты поддался действию колдовских чар бабы Мани. — Степан, заметив, как вытянулось лицо у Глеба, подмигнул ему. — Не обижайся! Ведьмы — это те же самые энергетические вампиры, которые питаются человеческой энергией, общаясь с людьми. А сначала ты можешь почувствовать облегчение и даже получить удовольствие. — Степан не удержался и снова подмигнул другу, а тот послал его к черту.

  — Возможно, она не только применила традиционные заговоры, но и напичкала тебя разными галлюциногенами — психотропными препаратами, поэтому у тебя «поехала крыша», ты потерял способность отделять действительность от галлюцинаций. Во вторую ночь она увидела тебя, проходящего через двор и направляющегося в сторону кладбища, и бросилась за тобой следом. Так как ты заблудился, она успела к могиле раньше тебя, надела белую рубашку, возможно, загримировалась под бедную тещу и испугала тебя насмерть. Впрочем, по-моему, гримироваться ей было незачем: сама обстановка кладбища ночью способствует интенсивной работе воображения, но это уже детали. Убегая, ты опять заблудился, и она снова тебя поджидала, но уже возле своего дома. Там она тебя пригрела, остальное ты знаешь.

  — Малоубедительно, — возразил Глеб. — Призрак тещи я видел с близкого расстояния и ошибиться не мог, по крайней мере, спутать с Маней. — Он посмотрел на Степана и пояснил: — Баба Маня ниже той на полголовы, и у нее более округлое лицо. Если в первую ночь она могла меня подпоить какими-нибудь снадобьями, то во вторую я у нее ничего не ел и не пил.

  — Ты предлагаешь поверить во всю ересь, которая запечатлена в этой книге? Мне кажется, ты пал жертвой в лучшем случае розыгрыша, в худшем — хорошо продуманной инсценировки. Если это розыгрыш, то для чего он был нужен, а если это второй вариант, то кому это выгодно?

  — Дело в том, что я ведь не являюсь наследником покойной, и если кого надо было бы пугать или сводить с этого света, так это Ольгу. — Внезапно Глеба осенило. — Ты считаешь, что эта авария была не случайностью, а результатом хорошо продуманной психологической обработки меня? Ты думаешь, меня зомбировали?

  — А почему бы и нет? Ты знаешь даже лучше, чем я, еще из лекций в универе и по опыту своей работы, что зомбировать, то есть выработать у человека определенный алгоритм поведения, могут не только сотрудники спецслужб, но и люди, обладающие необходимой информацией и получившие практические навыки. Яркий пример — «Белое братство». Ведь что такое черная магия? Это та же экспериментальная психология с элементами парапсихологии, прошедшая эмпирический путь становления. Что мешает человеку, владеющему приемами черной магии, зомбировать другого человека?

  — Ну, ты слишком утрируешь, — возразил Глеб.

  — В этих вещах я не смыслю — мой диплом давно лежит под сукном. Но если есть в происшедшем какая-то логика, то только эта. Жертвой изначально была Ольга, а ты — лишь орудие. У некоторых народов, которые и сейчас близки к природе, шаманы, те же самые колдуны, имеют власть над жизнью и смертью соплеменников. Если шаман сказал, что кто-то из них умрет, то в большинстве случаев это и происходит. А весь фокус в том, что они безгранично верят своему шаману, верят в его силу: все, что тот сказал, должно совершиться. Убивают не слова шамана, а уверенность в том, что это должно произойти, их вера в предопределенность. Это тот случай, когда осознание сути заклинания убивает. Может ли шаман повлиять на человека, не знакомого с символикой его действий, не знающего смысла его заклинаний? Конечно нет! Та, или тот, или те, кто это задумывал, рассчитывали, что тебе известна деревенская магическая символика. По-видимому, это кто-то из местных жителей. Они эти знания впитали с молоком матери. Но в этом они просчитались — ты, сугубо городской житель, многих вещей не знаешь, эти знаки оказались вне твоего понимания, поэтому махинаторы не смогли за столь короткое время как следует обработать тебя, достаточно глубоко прозомбировать.

  — Разъясни подробнее.

  — Ты был свидетелем некоторых событий, которые имеют важное мистическое значение. На похоронах пропадает свеча, которую держал в руке близкий покойному человек, а их должно быть ровно семь. Свеча олицетворяет связь близких с отошедшим в загробный мир и несет в себе тайну единения мира живых и мертвых. Свеча будто является кодовым ключом к живому человеку, державшему ее, так как он наделил ее частицей себя. Приемы черной магии направляются на конкретного человека, ему адресуется заклинание, и свеча как раз является необходимым идентификатором. Поэтому для того, чтобы напустить порчу, она — лучшее подспорье. Возможно, пропала та свеча, которую держал именно ты. — У Глеба заколотилось сердце: он вспомнил, что передал эту свечу Мане перед тем, как выйти из комнаты. — Ты рассказывал, что на кладбище ночью видел странный огонек, будто горела свеча, а дома слышал голос, зовущий тебя, даже не будем говорить о том, на чей голос он похож. Да и призрака ты видел. В книге это растолковывается так: покойник наметил забрать к себе в скором времени человека, который это увидел и услышал. Все это называется знаками смерти.

  Степан внимательно посмотрел на Глеба, а тот почувствовал, как по спине побежали мурашки, ему вдруг стало холодно. Он вспомнил, как приоткрылись веки у покойной на кладбище, и ему тогда показалось, что она смотрит на него. Мгновенно пересохло в горле. Степан, почувствовав настроение Глеба, разлил водку по рюмкам и произнес краткий тост:

  — Чтобы враги подохли! — выпил, не ожидая Глеба, и тот поспешно последовал его примеру. — Продолжим или хватит? — закусив маслиной, спросил он у Глеба.

  — Продолжим! — твердо сказал Глеб.

  — Видишь, как на тебя подействовало сказанное мной, а если бы ты все это знал заранее — тогда, в деревне, — как бы это отразилось на твоем душевном состоянии? — вкрадчиво спросил Степан. — Так что не думай об этом, а посчитай все бредом и забудь. Давай лучше еще выпьем, — и снова наполнил рюмки.

  «Мальчишник» затянулся до позднего вечера, и вскоре, забыв обо всем на свете, они стали вспоминать студенческие годы, курьезные случаи из того времени и словно сбросили с плеч по десятку прожитых лет, отделявших их нынешних, приземленных, от тех, сумасбродных и непредсказуемых. Неожиданно Степан поднялся и сказал:

  — Сегодня за нашим столом нет женщин, но это не значит, что их нет в наших сердцах. Давай выпьем за твою Олю, чтобы ей сейчас икнулось и стало очень хорошо. Пусть темные, враждебные силы сгинут — они не всесильны — и в следующий раз за этим столом с нами будет она, здоровая и веселая. За ее здоровье! — Он одним махом выпил рюмку до дна.

  Глебу стало неловко, так как за сегодняшний вечер он даже не вспомнил об Оле, а она лежит сейчас, бедняжка, в реанимации и борется с тем, чему он главный виновник. Степан — мужик! Степан — это сила! Хорошо иметь такого друга, который не бросает его одного, несмотря ни на какие невзгоды! Глеб вдруг почувствовал, что на глазах выступили слезы. Он, шатаясь, встал и сказал:

  — Спасибо, Степа! Ты настоящий друг! А сегодня ты сделал… — не находя слов, способных выразить его чувства, он, раскинув руки, как будто обнимал громадный шар, — такое, такое… Я перед тобой в долгу за Олю, за себя… За нашу дружбу! Пусть ничто ее не омрачит и не нарушит!

  Степан поднялся. Они выпили и по-мужски расцеловались.

 

Глава 12

 Маня, противно хихикая, схватила его за руку и потянула в темную чащу, за которой было кладбище. Глеб пытался вырваться, а она уговаривала его не сопротивляться, пояснила, что это кратчайшая дорога на пляж. В подтверждение своих слов она подняла платье, больше похожее на ночную рубашку, и продемонстрировала купальник. Он заглянул ей в глаза и увидел, что они до самых краев полны лжи.

  — Что тебе надо от меня? Почему ты привязалась ко мне, а не к кому-нибудь другому? — стал кричать он.

  — Я выбрала тебя, и мы обязаны обвенчаться, — заявила она и полезла целоваться.

  — Я уже женат. У меня есть Оля. — Он пытался вырваться.

  — Ты не прав. Ольги уже нет. Она мертва. Теперь я твоя суженая, и только смерть разлучит нас. Твоя смерть! — хихикая, сказала она и начала расстегивать на нем рубашку.

  — Пошла вон, старуха! — закричал он, пытаясь ударить ее, но сил не было. Все силы высосала проклятая ведьма.

  — Полюби меня! — попросила она и стала размазывать слезы по лицу, старея и дряхлея на глазах.

  — Правильно, Глебушка! Не она, а я твоя суженая! — сказала возникшая мертвая теща и потянулась к нему. Вновь он увидел ее так близко, как тогда ночью на кладбище. — Глебушка, Глебушка! Чего ты не идешь, я тебя заждалась! — услышал он явственно.

  Он проснулся, задыхаясь, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. Вокруг было темно. Вначале ему показалось, что он лежит на софе в доме у Мани, и от этого у него зашевелились волосы на голове, но постепенно глаза привыкли к темноте, он стал различать предметы и с радостью понял, что находится в гостиной просторной квартиры Степана. В углу светилась красная точка на панели спящего телевизора. Пульт обнаружился рядом с подушкой, Глеб прощелкал все каналы и убедился в их безмолвии. Было или слишком рано, или слишком поздно. Ему страшно захотелось пить. Он встал и включил свет в комнате. Вместе с темнотой сразу рассеялись остатки зловещего сна. Комната теперь имела спокойный, умиротворенный вид, и было странно, что здесь мог присниться такой сон.

  «Какой бы сон ни был, это всего лишь сон! Но голос тещи я слышал отчетливо сквозь сон, и именно из-за этого проснулся», — вспомнил он, и даже в освещенной комнате ему стало неспокойно. В горле пересохло, и мысль о том, что в кухне в холодильнике осталось полбутылки «Миргородской», сводила с ума. Но, чтобы добраться до воды, надо было пройти длинный темный коридор и кухню. «Детские страхи!» — мысленно прикрикнул он на себя и, не раздумывая, ринулся в темноту. Дошел до кухни, щелкнул выключателем, достал заветную бутылку и припал к горлышку.

  — Глебушка, Глебушка! Чего ты не идешь, я тебя заждалась! — услышал он голос из комнаты, в которой был всего минуту назад, и тут же поперхнулся. Кашель сводил с ума, не давал вдохнуть, заставил глаза слезиться и тело корчиться. Глеб сполз на пол. Стоя на четвереньках, чувствуя себя беспомощным, он стал сильно стучать кулаками по полу, задел плечом табурет, который опрокинулся со страшным грохотом, и кашель прошел. Он вытер слезы на глазах. На полу в громадной луже лежала почти пустая бутылка из-под минеральной воды. В кухню прибежал заспанный Степан и испуганно спросил:

  — Что это ты за концерт устроил среди ночи? Думаешь, соседи оценят твое мастерство?

  — Ты слышал голос? Ты должен был слышать голос! Она находится в гостиной! — крикнул Глеб.

  — Ни хрена я не слышал! — зло отрезал Степан. — Это у тебя нервишки пошаливают. Я думал, водочка поможет тебе расслабиться, а вышло наоборот. Послушай, может, ты злоупотребляешь алкоголем и это у тебя начальная стадия «белочки»?

  — Пошел ты к черту! — разозлился Глеб, сжав кулаки и наступая на Степана. — Ты должен был слышать голос! Два раза… первый раз я проснулся, второй только что…

  — Хорошо, хорошо. Я крепко спал, поэтому не слышал, — миролюбивым тоном сказал Степан. — Идем, ты ляжешь в спальне, а я пойду в гостиную.

  — Ты не понимаешь! Ей все равно, где я! — снова закричал Глеб. — Дома, у тебя или у черта на куличках! Она наметила меня и не отстанет, пока не заберет к себе!

  — Глеб, успокойся. Выбрось всю эту чертовщину из головы. Идем, ляжешь вместе со мной в спальне, кровать большая, места хватит.

  Взял Глеба за руку, как ребенка, и отвел в спальню. Уложил на широкую двуспальную кровать, на которой могло спокойно поместиться шесть человек, и закутал по подбородок одеялом. Для себя достал другое одеяло. Когда собрался выключить свет, Глеб вскрикнул:

  — Не надо. Она снова придет!

  — Хорошо, будем спать при свете, — согласился Степан, и через мгновение послышалось глубокое дыхание спящего человека.

  Глеб лежал без сна, тупо уставившись на горящую лампочку, яркость которой не смягчал даже плафон молочного цвета. Он понял, что если ничего не предпримет, то промучается до самого утра и заработает головную боль. Он встал, огляделся в поисках очень скучного чтива, по опыту зная, что это хороший заменитель снотворного. Ему на глаза попалась толстая книга с интригующим названием «Практическая магия» Папюса.

  — Степан поражает разнообразием своих интересов, — пробормотал он и раскрыл книгу наугад.

  «Все стихии имеют душу и жизнь. Обитатели стихий называются Сатанами (элементалами). Они не ниже человека, но отличаются тем, что не имеют бессмертной души. Это силы Природы, то есть они производят все то, что приписывается силам Природы. Их можно назвать существами, но они не происходят от Адама. Они питаются стихиями. Они одеваются, женятся и размножаются. Они знают все, что творится в мире, и часто являются людям, которые иногда могут с ними беседовать. Они способны проникать в человеческую среду, сливаться с обществом, воспроизводить потомство, но дети принадлежат не им…» — прочитал он, в одурении покачал головой и наугад перевернул несколько страниц.

  «Колдун, или черный маг — не противник, а союзник, соучастник и почти раб элементала, несмотря на то что считает себя его повелителем. Элементал — агент зла, враг эволюции, погружает колдуна в мрачную бездну, парализует его действия, тот становится помощником преступника, замедляющего переход на психический план. Он овладевает астральными телами, появляясь при этом в различных видах. Колдун сам передает элементалам часть своего астрального тока и способствует их кратковременному и поражающему ужасом существованию. Они могут также захватить часть астральной формы медиума. Они используют труп животного или овладевают астральной формой, покинувшей свое материальное тело, они оживляют разрозненные части и воспроизводят чудовищные образы, остающиеся на долгое время в памяти народов». Взгляд перескакивал со строки на строку, Глеб не вникал в смысл прочитанного, лишь отрывочно текст доходил до его сознания.

  «…каким путем происходит эволюция после смерти или, скорее, до рождения, в состоянии последующем и высшем.

  После смерти три низших начала, увлекаемые как бы собственной тяжестью, возвращаются к материи:

  а) Тело возвращается к элементерам, из которых было составлено…

  б) Жизненность (Джива) не исчезает, подобно телу, а производит новое действие, которое ограничивается группировкой молекул, подпадающих под ее влияние.

  в) Наконец, астральное тело распадается само, более или менее быстро.

  Четвертое начало — Кама-Рупа, или душа животная, седалище воли или желаний, отлетает, чтобы перейти в более высокий мир, составляющий продолжение нашего и стоящий выше только в смысле духовном, потому что принадлежит еще Земле, составляет ее часть и погружен в ее атмосферу. Этот мир есть реальная сущность — астральный план, или Кама-Лока.

  Там действительно начинается новая жизнь. Душа — существо астрального плана, Камалокист, состоит из тела эфирного, сравнительно с физическим телом, но очень материального…» — перелистал еще несколько страниц.

  «Элементеры овладевают также астральными телами, скитающимися в низшей части Кама-Лока, и достигают некоего кажущегося перевоплощения под видом материализованного призрака. Эти элементеры подчинены материальной власти человека, и в некоторых случаях он может заставить их повиноваться.

  Такие элементеры подстерегают людей спящих или мечтающих, и, едва астральное тело отдалилось, ему приходится выдерживать настоящую битву, чтобы проникнуть в свое тело. Отсюда происходят кошмары, страшные видения и панический ужас».

  Взгляд Глеба переместился в конец страницы.

  «Существует обряд, используемый магами, которым служат преимущественно злые духи. Для того чтобы вызывать их, они имеют освященную книгу, которую правильнее назвать книгой Духов…

  …Духи, в нее вписавшиеся, дают обет полного и длительного повиновения, что и подтверждают священной клятвой.

  Из этого следует, что души умерших не могут быть вызваны без пролития крови или если нет в наличии какой-либо части оставленного ими тела. При вызывании теней употребляются испарения свежей крови, костей и мяса мертвецов вместе с молоком овец, медом и растительным маслом, а также всего того, что может стать для души средством воплотиться. Те, которые хотят вызывать души умерших, должны это делать в тех местах, где эти души чаще появляются по причине притягивающего их родственного влечения или расположения, ощущаемого ими при жизни к некоторым местам, предметам или лицам. Такие места по своей адской природе способны очистить или наказать эти души, эти места легко узнать, потому что в них являются привидения, ночью слышится беготня и тому подобные невероятные явления.

  Самые подходящие места для вызова — это кладбища, места казней и массовых убийств (битв), еще лучше место, на котором находится не отпетое и не погребенное тело лица, недавно погибшего насильственной смертью, потому что освящение этих мест при обычном погребении препятствует душам приближаться и отталкивает их к месту судилища».

  Глеб в изнеможении отложил книгу и снова судорожно сжал виски. Жил себе спокойно, потихоньку защитил кандидатскую диссертацию, в прошлом году съездил в США по приглашению Массачусетского университета. Уже было договорился там о совместной работе по некоторым темам, так что мог рассчитывать на более длительное пребывание там и, возможно, даже с семьей. Оля тогда пришла в восторг, а потом все сорвалось. Глеб сморщился — происки недругов, а особенно заместителя директора по науке Варавы. Собственно, у него и докторская почти готова, но он не спешит, знает, что Варава обязательно прокатит его на предварительной защите. А как же — он, Глеб, первый претендент на его должность и имеет два существенных преимущества: светлую голову и молодость. Ничего, он дождется своего часа. Мыслями снова вернулся к недавним событиям и заскрипел зубами.

  Степан сквозь сон пробормотал:

  — Ну ты и красавéц! — и снова заснул, изредка всхрапывая.

  «Выключить, что ли, свет?» — подумал Глеб, и опять по спине пробежал холодок — голос покойницы он еще был в состоянии переносить, но если он увидит ее в саване здесь, как тогда на кладбище… Нервы стали совсем никудышными. Смешно сказать, молодой ученый, психолог, подающий большие надежды, — и запуган до смерти призраками. Смешно тому, кто не испытал на себе ЭТОГО. Чего только с ним за последние пять дней ни случалось: ходил, как сомнамбула, трахался со старухой. Бог ты мой! Два раза! Видел призрака, слышал голос из загробного мира, попал в автокатастрофу, при этом чуть было не погибла Ольга. А самое смешное, что у его жены мать оказалась ведьмой! Взаправдашней! Благодаря чему ему сейчас приходится забивать голову всякой ахинеей, написанной каким-то чокнутым. А может, и нет. Ведь он ученый и должен во всем разобраться, оперируя только фактами. Еще раз бегло вспомнил события этих дней и загрустил. Похоже, все эти события, несмотря на их кажущуюся нереальность, имели место, и он был очевидцем и главным свидетелем.

  Не верь глазам своим, сказал кто-то, но это не его случай. Как им не верить, когда он сам все это видел и чувствовал. Достал другую книгу в блестящей обложке — «Энциклопедия суеверий». «Как там у Булгакова: показывать фокусы и разоблачать трудящимся их секрет. По-видимому, здесь должны быть описаны суеверия и раскрыта их сущность в свете материалистической теории, — подумал он, но, посмотрев на год выпуска книги, решил: — Впрочем, необязательно».

  Интересующие главы просматривал бегло, схватывая самую суть. Прочитанное его не порадовало, материалистической теорией здесь и не пахло, сущность суеверий не раскрывалась, они описывались как само собой разумеющиеся факты действительности. Из этой книжки следовало, что если ему «сделано», то есть если на него наслана порча, то ее можно перебить только встречным колдовством, направленным на того, кто наслал. Но самое плохое было в том, что, по всей видимости, та особа, которая с ним «шутит шутки», вероятно, обрела власть над астральным телом тещи, не дав ему переместиться в иной мир, — голоса и призрак это доказывали. Поэтому в скором времени, как только эта особа достаточно поупражняется в управлении им, могут произойти очень серьезные вещи. Возможно, им с Олей придется непосредственно столкнуться с духом покойной тещи, тем самым «элементером». В таком случае она должна превратиться в вампира и, приходя ночью, во сне высасывать из них кровь, а они будут чахнуть, чахнуть, пока к ней не присоединятся. Единственное оружие против этого — вбить осиновый кол в сердце покойной тещи, а для подстраховки желательно сжечь труп.

  «Бред какой-то, — в очередной раз решил Глеб, но ничего не мог этому противопоставить. — С одной стороны, наука утверждает, что вампиров нет в природе, за исключением одного вида летучих мышей и некоторых зафиксированных случаев человеческих извращений и проблем с психикой, — размышлял он. — С другой стороны, она исключает факт существования призраков, хотя не далее как пару дней тому назад мне явился их яркий представитель в лице покойной тещи. Выходит, не верить самому себе? Может, прислушаться к Беркли, который считал, что мир — это комплекс собственных ощущений? Признать реальным то, что воспринимается на уровне ощущений? Получается, если существование призраков имеет реальную основу, тогда, возможно, вся описанная в этой книженции муть действительно существует? Или, может, подождать, пока покойная теща не появится во сне в образе ненасытного вампира? Только не поздно ли тогда будет?

  Кому это я перебежал дорогу в селе, где, похоже, почти каждый второй колдун, и кто на меня точит зуб колдовской? — раздраженно подумал он, представив себе этот зуб: желтый, кривой, дурно пахнущий. — Никого в селе не знал, ни с кем не общался. Оля тоже давно покинула село — сразу после школы. Остается только Маня. Чем это я не угодил или, наоборот, слишком угодил ей, если она затаила зло против Оли и собирается ее извести? А может, во мне и кроется первопричина? Ведь она сама мне рассказывала, что мужчины в жизни ведьмы играют роль подпитки жизненных сил: те кормятся их энергией, а затем, бывает, уничтожают. Может, она наметила меня как очередную жертву и желает вволю «накушаться»? Неужели все так просто? Бред, хотя в этом, возможно, что-то есть. Недаром старик Фрейд носился с либидо как с первопричиной всех причин. Слава Богу, наконец глаза стали слипаться, теперь не стоит делать резких движений, чтобы не спугнуть сон». — Глеб погрузился в глубокий сон с неясными тенями вместо сновидений, затем и это все пропало.

  В темноте тускло засветились два уголька, которые стали увеличиваться по мере приближения и вскоре превратились в два горящих глаза на очень ему знакомом худощавом продолговатом лице с ярко накрашенными губами.

  — Бог ты мой, да это теща! — пробормотал Глеб и закричал раньше, чем осознал это, и сразу проснулся.

  Утро было холодное, батареи, видно, совсем не грели или грели очень слабо. Комната из-за серости за окном приобрела неуютный вид, свет, горевший почти всю ночь, был выключен, Степан отсутствовал.

  Глеб усилием воли заставил себя подняться и сразу покрылся гусиной кожей от холода. Вчера он явно перебрал. Голова раскалывалась, ощущение было такое, что в ней за ночь мозги заменили песком, который теперь перекатывался при любом движении и пытался высыпаться через глаза. Закутался в одеяло и прошлепал в кухню. Степан, полностью одетый, доедал яичницу с ветчиной.

  — Не хотел тебя будить, по-видимому, ты этой ночью больше бодрствовал, чем спал, — сказал Степан, попивая апельсиновый сок из высокого бокала.

  У Глеба при виде этой золотистой, ароматно пахнущей жидкости даже закружилась голова от желания пить. Прочитав это по помятому лицу друга, Степан встал и, достав из шкафчика еще один бокал, наполнил его на три четверти. Глеб судорожно припал к бокалу, чувствуя, как с каждым глотком уходит головная боль, а взамен приходит легкое опьянение.

  — Еще? — спросил Степан и, не ожидая ответа, наполнил бокал снова. — Я звонил в больницу — самочувствие у Ольги хорошее, ночь прошла спокойно, — рассказывал Степан, пока Глеб, зажмурившись, кайфовал от сока, — но сегодня лучше воздержаться от посещений. Ее пичкают успокоительными, и она будет почти целый день спать. Завтра в двенадцать часов, после обхода, будет в самый раз. Я пошлю кого-нибудь с работы купить для нее фруктов и вечером завезу передачу, так что ты сегодня полностью свободен. Какие у тебя планы?

  — Да я бы сам смог передачу отвезти, — начал Глеб нерешительно — он в душе ненавидел базары и магазины. — Думал пойти на работу…

  — Вот-вот. Пойти на работу не помешает, немного развеешься. Потом сходишь к следователю-дознавателю по поводу ДТП. Позвонишь мне, расскажешь, что тебе там собираются «шить».

  — А что они мне могут сделать? Никого не задел, только свою машину помял, — испуганно рассуждал Глеб.

  — Много чего. Во-первых, с автобусом ты все же столкнулся, поэтому не помешало бы встретиться с его водителем. Во-вторых, считай, что ты уже без прав, возможно, даже года на два. В-третьих, ДТП с особо тяжкими последствиями, а именно тяжелые травмы у пассажира, его госпитализация. Ну и что из того, что это твоя жена? — заметив, что Глеб собирается что-то возразить, резко его прервал: — Здесь может светить «химия» или условное. Да, ты еще съездил кому-то по морде, но все обошлось без заявления в милицию. Поэтому пропускаем. И наконец, четвертое, и самое главное. — Степан испытующе посмотрел на Глеба.

  — Что еще не так? — недовольно буркнул Глеб. Перспектива мотаться по ГАИ и судам вызвала у него резкий упадок сил.

  — Четвертое — то, что у тебя есть друг, который, в свою очередь, имеет очень много друзей и поэтому постарается утрясти все эти вопросы с минимальным для тебя ущербом, — изрек Степан, победоносно глядя на Глеба.

  — Спасибо, — сказал прочувствованно Глеб.

  — Кроме спасибо, с тебя мартини, и не одна бутылка. Возможно, тебе придется поить меня до конца жизни, — скромно заявил Степан.

  — Заметано, — повеселев, сказал Глеб. — По коням!

 

Глава 13

 В белом халате Глеб чувствовал себя ужасно большим и неуклюжим. Пройдя через заветную дверь, из-за которой, чтобы взять передачу для Ольги, обычно возникала и туда же исчезала крутобедрая сестричка в голубом, он оказался в длинном светлом коридоре. Путеводителем ему служили плавно колышущиеся аппетитные ягодицы сестрички, вышагивающей на метр впереди него. Он так увлекся их созерцанием, что, когда они успокоились и стали равновеликими, он с разбега налетел на остановившуюся сестричку. Невольно обхватив ее за талию, он встретился с ней взглядом. Она холодно ему кивнула, но он интуитивно почувствовал, что сестричка ощутила его интерес и он был ей приятен, хотя она и скрыла это под маской безразличия.

  Оля, с распущенными волосами, немного похудевшая и побледневшая, лежала на кровати за прозрачной перегородкой, под капельницей. В палате Глеб заметил несколько приборов непонятного назначения, громоздившихся по углам. Олечка почти добродушно наблюдала за ним. Сестричка с глазами-фиалками произнесла ледяным тоном, не вязавшимся с ее роскошным горячим телом, которое успел уже почувствовать Глеб:

  — Десять минут на свидание. Больную ничем не волновать. Я буду в соседней палате, — и вышла из палаты.

  — Ну, привет, что ли, мой убийца, — весело сказала Оля.

  — Ты извини… не знаю, что тогда на меня нашло… — принялся извиняться Глеб.

  — Знаю, знаю, ты всегда водишь осторожно, потому что машина тебе дороже, чем жена, — продолжала подначивать Оля, заметив его смущение.

  — Нет, нет. Ты гораздо дороже, — поспешил заверить ее Глеб. — Не знаю, что со мной было бы, если бы тогда… — он не закончил фразу, потому что не мог выговорить эти страшные слова, да и глаза стало предательски пощипывать.

  — Я дороже? — недоуменно повела плечиками Ольга и вскинула правую бровь. — Однако ты не тратил на меня больше, чем на свою машину. Кстати, ее лечение обойдется дорого?

  — Она уже ремонтируется, окончательный приговор будет вынесен после покраски. Пока я дал деньги на рихтовку и на замену кое-каких деталей. В случае чего Степан пообещал выручить с деньгами.

  — Степа, как всегда, на высоте, — задумчиво произнесла Ольга. — Кстати, здесь не сразу разобрались, кто из вас двоих мой муж. Пока я не расставила точки над «і», почему-то все склонялись к тому, что это Степан. — Глебу было неприятно это слушать, хотя он понимал, что Оля шутит. Заметив его состояние, она вновь рассмеялась. — Ладно, ладно, ты мой единственный и неповторимый. Можешь присесть на краешек кровати. Ложиться не обязательно, места здесь маловато.

  — Спасибо, — сказал Глеб, усаживаясь, и, провалившись в пружинную пропасть, невольно откинулся на спину.

  — Ой! — вскрикнула Ольга и через одеяло стала ощупывать ноги, которые немного прижал Глеб. Тот сразу вскочил. — Ты такой неуклюжий! — с легким недовольством заметила Ольга. — Да садись уже, только аккуратно.

  Глеб присел, и теперь все обошлось.

  — Что говорят врачи? — спросил он.

  — Говорят, что я очень везучая и живучая. Быстро восстанавливаюсь. Прогнозируют мое окончательное выздоровление в конце следующей недели.

  — Что-то слишком быстро, — засомневался Глеб.

  — Нормально, потом еще недельку дома — и можно на работу, если ты меня не доконаешь своей машиной.

  — Чтобы я еще… Буду тебя возить, как хрустальную…

  — Хрустальную… — Наморщила лобик. — Хрусталь — вечный холод — смерть. Не пойдет. Лучше как картину или икону. Все-таки лучше как картину. Я не старая. Картину, выдержанную в мягких пастельных тонах. Они живые и теплые.

  — Как очень ценную картину, — уточнил Глеб, и был удостоен царственного кивка.

  — Хорошо, хорошо. Все вы, мужчины, мягко стелете, а пока женушка в больнице, сами небось шалите на стороне? — Она пытливо посмотрела ему в глаза.

  — Да не дай Бог! — испугался Глеб. — Даже ни разу не приходило в голову. — Он вспомнил ягодицы сестрички. — И по телевизору не смотрю, сразу переключаю на другую программу. Ты, конечно, мне не веришь, но я… никак не могу себе простить этот случай.

  — Хорошо, верю. На девять дней поминать маму поедешь сам, хотя не исключено, что составлю тебе компанию. По крайней мере, настроена оптимистично. Список я тебе приготовила. — Она достала из тумбочки тетрадку и вырвала полностью исписанный листок.

  — Баба Маруся поможет тебе все организовать. Приедешь утром, помянете — и сразу домой, без всяких шалостей.

  Глеб почувствовал, что краснеет.

  — О чем ты? — с деланным удивлением спросил он.

  — Сам знаешь, о чем, о ком. О Маньке. Не знала, что ты любитель старух.

  — Да я… Ты такое придумаешь… Ну, даешь! — Глеб не знал, что и говорить в свое оправдание.

  — Моя вина, не предупредила я тебя. Приколдовала она тебя. Вот так.

  — Со мной такие странные вещи происходили там, и здесь продолжаются. Видишь ли… Ты только не волнуйся. По ночам слышу, как будто твоя мама меня к себе зовет, — холодея от сказанного, произнес Глеб.

  — Это очень серьезно. — Ольга посуровела. — Видно, она все-таки взяла ее.

  — Что взяла и кто? — взмолился Глеб. — Объясни мне толком, что происходит вокруг меня?

  — Хорошо. Только для тебя, и чтобы это осталось между нами двоими.

  — Обещаю, — сказал Глеб и вспомнил Маню, которой недавно тоже что-то обещал.

  — Моя мама была целительницей, магом. Разные болезни заговаривала, молитвами сглаз снимала, порчу. Это у нее наследственное и передается только близким родственникам. В деревне это называют колдовством. Плохое слово, связывается со сказками и шарлатанством. «Магия» несколько лучше звучит, в этом слове слышится тайна. Впрочем, по сути разницы между этими понятиями никакой. В жизни между злом и добром нет четких границ. Бывает, что, делая зло одному, можно облагодетельствовать многих и наоборот. Чтобы справиться с наговорами, порчей — словом, с черной магией, необходимо, в свою очередь, знать ее приемы, формулы, заклинания и тогда принимать контрмеры. Была у матери книга, в которую она записывала всякую всячину, касающуюся магии. Это не простая книжка, а книга Духов. Ее она получила от своей матери, а та, в свою очередь, от своей… С давних времен существует обычай: маг передает книгу Духов наследнику перед самой своей кончиной. Связано это с поверьем, что маг не сможет спокойно умереть, пока не отдаст книгу, а будет испытывать страшные муки. И еще. Отдавая эту книгу, он тем самым передает неистраченные человеческие силы — и свои, и принятые от предшественников. Все эти силы сконцентрированы вокруг этой книги, тем самым умножая многократно силу преемника.

  — Трудно это осознать, больше похоже на сказку.

  — Страшную сказку. Ты в этом убедишься в дальнейшем. Так вот, мы приехали в деревню, когда моя мама была уже мертва, и книги в доме не оказалось.

  — Но ты же сказала, что она не может умереть, пока не передаст книгу преемнику, — заметил Глеб, замялся и добавил: — Выходит, тебе должна была передать…

  — Есть такое поверье, — подтвердила Ольга.

  — Если это так, значит, она успела передать книгу перед смертью своей дочери. — Ольга с ужасом посмотрела на Глеба, но тот продолжил: — Нет, не тебе, а своей первой дочери, которую родила и потеряла в войну. — Мысли вдруг выстроились в строгую логическую схему, и он понял, что ухватился за конец нитки, который приведет его к клубку. — Никого из посторонних на похоронах не было. Ведь так? — уточнил он.

  — Так, — согласилась она, с интересом наблюдая за ним.

  — Выходит, та дочь живет в этом селе или поблизости. Мне Маня рассказывала, что неизвестно, по какой причине именно в этом селе объявилась твоя мама, еще до твоего рождения. Умная, сообразительная, явно выросшая в городе, она вдруг добровольно перебралась в село. По-моему, этому есть следующие объяснения-версии. Во-первых, извини, но это ее тюремное прошлое. Насколько оно могло повлиять в те времена на ее решение, я не знаю, но и не считаться с ним нельзя. Во-вторых, возможно, она скрывалась. От кого, от чего, я не знаю. Это так, домыслы. В-третьих, не исключено, что ее туда что-то тянуло. Скорее не что-то, а кто-то. Я предполагаю, что это дочь, которая поселилась там раньше. Твоя мать перебралась в село, чтобы быть ближе к дочери!

  — Что из этого следует? — живо спросила Ольга.

  — Дочь ее приблизительно 1942 года рождения, значит, ей сейчас должно быть примерно пятьдесят восемь лет. А ты мне сама говорила, что Мане как раз пятьдесят восемь лет. Просто совпадение, скажешь? Кто постоянно возникал у меня на горизонте перед тем, как со мной стали твориться разные чудасии? Маня, баба Маня! Ей пятьдесят восемь лет, она неоднократно подчеркивала в разговоре со мной, что у нее с твоей матерью близкие отношения, хотя сама же рассказывала, что никто не знает в селе, откуда и почему явилась твоя мать, у которой там нет никаких корней. Не могло быть в этом селе у нее родственников! Следовательно, Маня — твоя старшая сестра! Поздравляю. Выходит, во всем, что происходило и происходит с нами, виновата она. Только вопрос, зачем ей все это нужно?

  — Ей мешаю я. Она хочет меня убить, — произнесла Ольга, помрачнев. — Убийство при помощи магии — идеальное убийство: без следов орудия убийства и явного исполнителя. Поэтому исчезла из гроба матери свечка — неплохое подспорье в магических ритуалах. Маня нарушила твое психическое равновесие, заставив вести себя по-идиотски в ночь перед похоронами, чтобы никто не сомневался, что автокатастрофа произошла по твоей вине.

  — Но я все равно не понимаю, зачем ей это было нужно? Если ты в самом деле ее сестра… — вскричал Глеб, но тут в палату вошла медсестра и, строго посмотрев на него, сказала:

  — На сегодня более чем достаточно. Я провожу вас к выходу.

  Глеб, чмокнув в губы жену, отправился следом за своей проводницей, которая, несмотря на выпуклости в нужных местах, вдруг перестала интересовать Глеба.

 

Глава 14

«Маня — дочь тещи и сестра Ольги. Если это так, то все события стыкуются друг с другом, но есть и исключения, — размышлял он по пути домой. — Самое непонятное — какой у Мани мотив, почему она хочет извести Ольгу? Усадьба, оставшаяся после тещи? Но Маня никогда не заявляла о родственных отношениях, чтобы теперь претендовать на наследство. А впрочем, она может и сейчас заявить об этом, тогда усадьбу разделят поровну между Олей и нею. Не подходит половина, а нужно все? Это не такие большие деньги, чтобы из-за них убивать сестру, пусть даже они сестры только по матери. Почему я сейчас так уверен, что они сестры? Пока это только мои домыслы.

  Что я знаю о Мане? Ничего. Правда, она сама говорила, что осталась в селе после замужества, ребенок у нее есть. Сейчас должен быть уже взрослым, насколько, не знаю. В доме у Мани не видно следов его присутствия, может, где-то учится? Какой же я тупой! Если ей пятьдесят восемь лет, то ее ребенку далеко за тридцать, возможно, он или она даже старше меня. Пока эту тему оставим в покое.

  Какие у меня есть доказательства, что к аварии косвенным образом причастна Маня и причина не в моей неосторожности? А если в этом все-таки виновата Маня, то не придумает ли она что-то более надежное, чтобы сжить Ольгу с этого света? Необходимо срочно ехать в село и там попытаться что-нибудь выведать у соседей. Вопрос только — на чем ехать? Мой автомобиль разбит и будет готов в лучшем случае послезавтра. Обещание отремонтировать его в кратчайшие сроки может означать, что на это потребуется несколько дней или несколько месяцев».

  Глеб чувствовал свою вину в том, что произошло с Ольгой, и считал, что необходимо поехать в село, чтобы разобраться во всем. «Там все началось, там оно и должно закончиться. Возможно, стоит поговорить в открытую с Маней, а там видно будет, — решил он. — На всякий случай позвоню Степану, может, в очередной раз выручит с транспортом». Глеб позвонил ему по таксофону. Услышав, что Глеб собирается ехать в село, и узнав, где тот в настоящий момент находится, Степан через полчаса подъехал на своем светло-бежевом «лексусе».

  — Время обеденное, поэтому приглашаю тебя в ресторан. Возражения если и есть, то не принимаются! — категорично заявил Степан плюхнувшемуся на переднее сиденье Глебу.

  Вел он машину легко и уверенно, свободно маневрируя в потоке машин. Пунктом питания он определил ресторан американского образца «Бостон» на Большой Васильковской. Приятная ненавязчивая атмосфера. Интерьер оформлен в мягких тонах, много искусственной зелени. Солидные клиенты, в основном мужчины. Долетали обрывки фраз о контрактах со сногсшибательными суммами, музыкальный перезвон «мобилок» заставлял вздрагивать всех и проверять на экране, не им ли звонят.

  За соседним столиком две яркие длинноногие девицы в строгих костюмах, отличающихся только оттенком цвета, вели неторопливый разговор, с удовольствием смакуя вино, налитое в большие круглые бокалы. Казалось, они никого не замечают. Перед одной из них лежал мобильный телефон.

  — Деловые леди? — кивком указал на них Глеб.

  — Деловые проститутки, — рассмеялся Степан, — но очень, очень дорогие. Ты думаешь, они нас не заметили? Как бы не так. Они моментально сфотографировали нас и оценили с точностью до доллара, лежащего в портмоне. Для разнообразия они могут сделать скидку для людей науки. Хочешь попробовать? Могу договориться.

  — Я настроен серьезно, а ты все о своем, — разозлился Глеб и изложил ему все, что узнал от Ольги, а заодно и высказал свои соображения.

  — Значит, ты думаешь, что колдуны существуют? — озабоченно спросил Степан.

  — Существуют — не существуют, какая разница? — раздраженно бросил Глеб. — Главное — съездить в село и собрать информацию об этой Мане. Возможно, стоит и с ней переговорить. Ведь может быть, что все это мне пригрезилось.

  — Ты прав, — согласился Степан. — Нет, не в том смысле, что пригрезилось, а что надо ехать в село. Но тебе туда ехать нельзя — тебя там знают, а эта Маня… неизвестно, что может выкинуть.

  — Что же ты предлагаешь? — спросил Глеб.

  — Поеду я один. Завтра утром. Если до двенадцати ночи не вернусь, то после этого часа мне дверь не открывай, так как это буду не я, а вампир, — вновь рассмеялся Степан.

  — Да ну тебя!

  — Не злись. О поездке я серьезно, и что тебе ехать нельзя, тоже.

  — Может, все-таки вместе?

  — Э-эх… — Степан дурашливо вздохнул. — И не проси, красавéц!

  Они обговорили детали завтрашней поездки, и Глеб объяснил, к кому обратиться.

  — К бабе Марусе. Уж она все обо всех знает, — и Глеб рассказал, как ее найти. Потом спохватился: — А что ты ей скажешь? Зачем тебе это надо?

  — Что я сбрешу, — поправил друга Степан. — Человеческая фантазия не имеет границ, а я к тому же предпочитаю экспромты. Например, набираем бабушек в отряд космонавтов, хотим в этом вопросе быть первыми во всем мире. Подходит?

  — Хоть в подводники. Лишь бы она тебе поверила и все рассказала.

  — Об этом не волнуйся, — нежно прошептал Степан, — я знаю тысячу и один способ, как разговорить женщину. А вот и горячее. Чтобы не обжечь кишки, его надо кушать молча.

  На этот раз Глеб ночевал дома. Чтобы не скучать, захватил с собой книги, любезно предоставленные Степаном. Порывшись в домашней аптечке и найдя из снотворных только фенобарбитал, скривился, представив, какая утром будет тяжелая голова, но все равно это было лучше, чем бессонная ночь, полная голосов призраков. То ли сказалась предыдущая бессонная ночь, то ли фенобарбитал подействовал, но только Глеб открыл первую страницу «Энциклопедии суеверий», как сразу же провалился в сон без сновидений. В эту ночь он ничего не видел и не слышал и решил, что призраки взяли тайм-аут.

 

Глава 15

 Стрелка часов подходила к одиннадцати, на город опустилась ночь, а Степана все не было. Предварительно они договорились, что тот должен, не заезжая к себе домой, сразу приехать к нему. Глеб отложил в сторону книжку, так как уже совсем не мог читать. Сегодня он еще раз навестил Олю. На этот раз она не показалась ему такой безмятежной и спокойной, как в прошлый раз, скорее наоборот. Может, за неполные сутки, пока они не виделись, произошли тревожные события? Увидев ее, Глеб сразу почувствовал недоброе. На его расспросы Оля отвечала уклончиво, потом, очевидно решившись, почти вплотную придвинулась к нему и прошептала:

  — У меня предчувствие, что я скоро умру. — Глеб вздрогнул, как от удара током. — До сих пор предчувствия почти всегда оправдывались, — она горько усмехнулась, — видно, это наследственное.

  — Не мели ерунду, — пробормотал он, с ужасом вспоминая, как она пророчествовала перед отъездом из села. — Это на тебя больница так действует.

  — Нет, — продолжала шептать она, словно боялась, что их подслушивают, — ночью ко мне приходила мама. — Глеба стала бить крупная дрожь. — Она сказала, что мы скоро увидимся, и она мне в этом поможет. Сорок дней по ней совпадут с моими поминками. Обещай, что ты похоронишь меня возле нее, — попросила она.

  — Не сходи с ума, — тоже стал шептать Глеб. — На следующей неделе ты уже будешь дома. — Она отрицательно замотала головой. — Все будет хорошо. — И он поцеловал ее в щечку.

  — Не будет хорошо, и ты знаешь, что я права. Посмотри, что я нашла. — Слезы брызнули из ее глаз. Она сунула руку в тумбочку и достала очень маленький сверток. Раскрыла его — там оказался засушенный лягушонок. — Я его случайно обнаружила под матрасом. Мне сделано! Кто-то наслал на меня изуроченье!

  — Как эта мумия могла здесь оказаться? Может, это амулет предыдущей больной и он, наоборот, приносит счастье?

  — До меня здесь умерла четырнадцатилетняя девочка. Вирусный менингит. Поздно привезли.

  — Кто тебе такую глупость рассказал? — голос Глеба хрипел от возмущения.

  — Никто. Я случайно об этом узнала. Меня водили на процедуры, вот и услышала обрывок разговора.

  — Предположим, что эта лягушка — атрибут черной магии. Но кто ее мог подбросить? Не сама же она сюда доскакала в засушенном состоянии?

  — Ты прав. Ее подбросили. И сделать это мог кто угодно из обслуживающего персонала. Деньги делают все и творят чудеса. Я здесь пятый день, а ее могли подбросить не сегодня и не вчера. Возможно, гораздо раньше.

  — Я узнаю, кто это сделал, и тогда… — Глеб сжал руки в кулаки, представляя, что он с этим человеком сделает.

  — Ничего ты не узнаешь, никто тебе не признается. Разве что сожжешь живьем сорок кошек.

  — При чем здесь кошки? — удивился Глеб.

  — Есть такой ритуал, позволяющий обрести способность ясновидения. Частью этого ритуала является сожжение сорока кошек.

  — Ты хочешь сказать, что твоя мама в свое время сожгла… кошек? — Глеб от удивления даже раскрыл рот.

  — Ничего я не хочу сказать. Просто у мамы была книга, в которой об этом говорилось. Это та книга, которая пропала, — книга Духов.

  — Послушай, я недавно читал книжку про всякую нечисть — обитателей стихий, вроде сатанов, и всякое такое, у них есть другое название…

  — Элементеры, — кивнула Ольга, — те же самые духи. Сейчас мама, покинув телесную оболочку, пребывает в состоянии элементера.

  — И что, благодаря этой книжке можно ими управлять, и даже духом твоей мамы? — спросил нерешительно Глеб.

  — Можно, но только теми духами, которые приписаны к этой книге. Теперь из-за роковых случайностей ими сможет управлять неизвестно кто.

  Глеб вновь вспомнил, что и он виноват в том, что душа тещи, точнее, ее новое состояние, подвластно управлению враждебными силами.

  — А твоя мама может превратиться… в вампира? — осторожно спросил он.

  — В том виде, как это традиционно представлено в книжках и фильмах, — нет. Она не материальна, поэтому не может сосать кровь. Я тебе уже говорила, что человек имеет невидимый энергетический слепок. Вот им она может подпитываться, отчего человек заболевает неведомой болезнью, чахнет, пока не умрет. Она в астральном образе будет истощать жизненную энергию того человека, на которого ее направят. Ведь образ Бога проявляется в трех ипостасях: Бог-Отец, Бог-Сын и Святой дух. А человек — производное от Бога, сотворенное по его подобию, и поэтому имеет свой нематериальный образ — дух.

  — Выходит, чтобы избавиться от астрального вампира, надо проткнуть материальное тело в области сердца осиновым колом?

  — Считается, что это помогает, в чем я глубоко сомневаюсь, — сказала Ольга, — но я не позволю совершить кощунство над телом моей матери.

  — Тогда какие действия можно предпринять, чтобы обезопасить нас?

  — Уничтожить колдуна, кто бы он ни был.

  — Может, проще обратиться в милицию?

  — Интересно, что ты им скажешь? Спасите дочь от призрака матери? События, к которым мы оказались причастны, проявляются лишь как вера в каждом из нас. Над тобой только посмеются, так как они не захотят иметь дело с потусторонними вещами, которые не способны воспринять разумом.

  — В таком случае, думаю, стоит обратиться к таким же старушкам-шептухам, может, они помогут?

  — Видишь ли, я, к примеру, не знаю никого, кто мог бы помочь в этом. Знания, изложенные в книге Духов матери, представляют собой страшное оружие в умелых руках. Возможно, меня хотят уничтожить только из-за того, что я знаю о существовании этой книги. Догадываюсь, у кого она сейчас находится, а в случае чего могу ею даже воспользоваться — ведь я родная дочь.

  — Есть другой выход? — спросил Глеб, все еще не веря в серьезность происходящего.

  — Есть. Моя смерть, — ответила Оля и печально улыбнулась. Грустно посмотрев на него, она сказала: — Извини, я поддалась минутной слабости. Возможно, все обстоит не так трагично, как я тебе обрисовала. В любом случае, я не желаю сохранить жизнь, став причиной смерти кого-либо… каким бы плохим ни был этот человек. Тем более если речь идет о Мане, предположительно, моей единокровной сестре. Как жаль, что мама мертва и не сможет раскрыть эту тайну.

  Тяжелый осадок остался у Глеба от этого разговора и от вида еще больше побледневшего и заострившегося лица родного человека.

  «Чем я могу ей помочь? — размышлял Глеб. — Неужели только пролив кровь другого человека? Поддаться этим суевериям — это же дикость… Нет уж, увольте». А возникший внутри голос с ехидцей добавил: «Тогда готовься еще к одним похоронам, возможно, не последним. Ты же не знаешь, что тебя ожидает: вполне вероятно, смерть грозит и тебе — как свидетелю… Никаких следов. Идеальное убийство».

  «Нет и нет. На убийство человека я не пойду, — решил Глеб. — Как могла даже прийти в голову подобная мысль?! Ольга сейчас больна, и ей все представляется в неверном свете. Тем более после утраты близкого человека, матери. Она с детства слышала эти деревенские рассказы о колдунах, ведьмах и им подобных. Ее мать просто была человеком с мощной биоэнергетикой. Что-то у нее получалось, что-то — нет. Слухи сильно преувеличивали ее способности, и она сама уверовала в свое предназначение и даже стала составлять книгу, не понимая, что это лишь начало шизофрении. Гениальность и шизофрения всегда идут рядом, рука об руку. Правда, не каждый шизофреник является гением или просто талантливым человеком. Хотя речь идет, скорее, не о шизофрении, а об истерии. Ладно, не буду больше развивать эту тему, а то голова лопнет. — Глеб в изнеможении откинулся на спинку кресла, мечтая о спасительном сне. — А все происходившее со мной тоже объяснимо — я слишком много выпил и перенервничал. Ведь атмосфера деревенских похорон весьма угнетающая». — Так он пытался уговорить себя, хотя в глубине души знал, что все гораздо серьезнее. Мысли, словно испуганные птицы, постоянно меняли свое направление.

  «Скоро двенадцать, а Степана все нет. Может, он все-таки дома?» Он набрал номер домашнего телефона друга и в очередной раз сообщил автоответчику, что ждет его звонка. Он ругал себя за то, что до сих пор не удосужился узнать номер мобильного телефона Степана. Зловещая мысль закралась в голову: «И друга послал на растерзание». Вспомнил Маню, испытывая к ней сейчас только ненависть. «Ну и бабуля, ну и учудила! Жила бы себе потихоньку, завлекала мужиков, поддерживала форму с помощью их жизненной энергии, а тут ей захотелось…» Не найдя подходящего слова, заменил его кратким «всего». «И это не мелкие козни, а односторонние военные действия по уничтожению противника. И уже вырисовалась первая жертва этой войны — моя Оленька. События этих дней, похоже, подтверждают слова Оленьки. Но где же Степан?»

  Незаметно подкрался сон, которого так жаждало измученное предыдущими, почти бессонными ночами тело, и Глеб отключился от действительности. «Глеб! Глебушка! Глеб-у-у-ушка!» — ворвалось в сон, и мгновенно включились защитные рефлексы самосохранения. Глеб проснулся, свет по-прежнему горел в комнате, голос, как и в прошлый раз, доносился из кухни. В это время зазвонил телефон.

  — Алло! Алло! — закричал в трубку Глеб, как бы давая понять тем силам, которые сгустились этой ночью вокруг него, что он не один и имеет связь с внешним миром. В книге было написано, что мертвецы в образе вампира выпивают кровь у спящего человека, а вот если он бодрствует? Неужели американский фильм «Кошмар на улице Вязов» имел реальную основу?

 

Глава 16

 В трубке раздавался треск, и кроме него ничего не было слышно.

  «Словно с того света звонят», — с досадой подумал Глеб, и тут же трубка возле уха налилась тяжестью. Он с ужасом ожидал, что сквозь шумы, будто из подземелья, возникнет женский голос, мучивший его по ночам. Когда наконец через несмолкаемый треск прорвался голос мужчины, у него отлегло от сердца. С большим трудом Глеб догадался, что это звонит Степан.

  — Я тебя слушаю, Степа! Где ты находишься? — обрадованно закричал Глеб.

  — Санаторий «Колос», Третья линия Пущи-Водицы.

  — Как тебя туда занесло? — удивился Глеб.

  — Об этом потом. Дело гораздо сложнее и опаснее, чем я представлял. Ты можешь сейчас приехать сюда?

  — На чем? Ты, наверное, забыл, что моя машина находится в ремонте, а сейчас ночь?

  — Извини, в самом деле… Но я могу встретиться с тобой только здесь, боюсь, что утром будет уже поздно.

  — Хорошо, беру такси и еду. Санаторий «Колос»?

  — Да. Тебе такси потребуется лишь до моего дома. У тебя есть запасные ключи от твоей машины?

  — Имеются, а что?

  — Твоя машина уже на ходу, в исправном состоянии, правда, не успели ее подкрасить. Ее подогнали к моему подъезду.

  — В самом деле? Быстро ребята сработали. Большое тебе спасибо.

  — Я здесь ни при чем, а их сам поблагодаришь, когда ее покрасят и остальное полностью закончат. Я словно предчувствовал, что возникнут некоторые обстоятельства, поэтому распорядился, чтобы машину сегодня пригнали ко мне. Интуиция меня не подвела, и машина оказалась кстати.

  — Хорошо. Как я тебя там найду?

  — Буду ждать в центральном корпусе в вестибюле.

  — Хорошо, еду. Но учти, что в самом лучшем случае буду через час.

  — Я жду. — Снова треск, а потом гудки отбоя.

  «Что так напугало Степана, вечного оптимиста? Почему он вдруг оказался в санатории в Пуще, и что это за дело, которое не требует отлагательств до утра?» Все мысли Глеба крутились только вокруг этого, пока он не собрался и не вышел на улицу. С удивлением отметил, что за размышлениями даже забыл об испугавшем его ночью голосе. Вдруг вспомнил мрачную шутку Степана, что после полуночи может вернуться в качестве вампира, и мороз пробежал по телу. «Так недолго и свихнуться!» — подумал он.

  Улица Гончара круто сбегала вниз, до самой площади Победы. У ночного города совсем другое лицо, не такое, как днем, он словно женщина без косметики. Редкие фонари стыдливо выхватывали из темноты лишь небольшие пятачки тротуара, фрагменты стен и зловещие темные провалы внутренних дворов. В три часа ночи улица вымерла, не было ни одного запоздалого прохожего, кроме него самого. Пока он минут двадцать шел вниз, его дважды ослепили фары едущих навстречу машин, но водители не отреагировали на его поднятую руку, и только на площади ему удалось поймать такси.

  «Волга» с молчаливым водителем лихо пронеслась по едва освещенному проспекту Победы, задумавшись на повороте, выскочила на Воздухофлотский мост, затем свернула и помчалась вдоль путей скоростного трамвая. Глеб попросил остановить машину возле подземного перехода на Гарматной, чтобы не терять времени на развороты-подъезды, и перебежал на другую сторону улицы. Его машина в самом деле стояла во дворе, возле подъезда, в котором проживал Степан. Отключив сигнализацию, Глеб повернул ключ зажигания. Двигатель сразу завелся, заработал без перебоев.

  Через полчаса Глеб на бешеной скорости выскочил на Большую окружную дорогу, город закончился. Непроглядная темнота безраздельно властвовала здесь, и только свет фар позволял составить представление о местности, по которой он ехал, — с обеих сторон стоял густой лес. Вскоре он въехал в курортный поселок Пуща-Водица, встретивший его деревенской тишиной, разбитой дорогой и сиротливо поблескивающими трамвайными путями. Глеб пожалел, что не расспросил Степана более подробно о местоположении санатория. Вследствие этого ему то и дело приходилось останавливаться и нырять в пугающую темноту, чтобы при помощи зажигалки изучать содержание вывесок на прятавшихся домах.

  «Санаторий-профилакторий «Колос»» — сообщила табличка на приземистом двухэтажном здании, спрятавшемся среди деревьев, на первый взгляд уже обезлюдевшем до следующего сезона. Машины Степана нигде не было видно, но это еще ни о чем не говорило. Глеб, терзаемый плохими предчувствиями, нажал на когда-то покрашенную пуговку звонка. К удивлению Глеба, звонок сработал, проснулся, о чем заявил громким, противно-дребезжащим звуком, и через минуту недовольный женский голос поинтересовался из-за двери:

  — Кто там? — Интонация говорившей означала следующее: кого это нелегкая несет в позднюю ночь или раннюю рань.

  — Извините, пожалуйста, что беспокою, но меня должны ждать у вас в вестибюле, — удивительно нежным голоском проворковал Глеб.

  — Как вас зовут? — продолжал интересоваться голос, но женщина не делала никаких попыток открыть дверь.

  — Глеб.

  — Я фамилию спрашиваю, а не имя.

  — Костюк.

  — Подождите минутку. Я сейчас. — Шаги удалились.

  «Наверное, Степан заснул, и она пошла растолкать его, чтобы он идентифицировал мою личность», — строил предположения Глеб. Вскоре шаги послышались снова.

  Дверь приоткрылась, и в щель проскользнул белый конверт. «Держите!» — раздался тот же недовольный женский голос. Конверт упал на землю, дверь захлопнулась, и шаги вновь удалились — женщина, очевидно, решила, что свою миссию выполнила.

  «Тишина. Темнота. Одиночество, — оценил Глеб обстановку. — Стою, как болван, с конвертом в руках и прочитать не могу из-за отсутствия света — зажигалка в этом плохой помощник». Вернулся в машину и включил освещение в салоне, но это мало помогло, только от напряжения заболели глаза.

  «Зачем Степану надо было назначать встречу в этом месте, если все равно меня не дождался? Надеюсь, что ответ в этом письме», — подумал он. Глеб вышел из машины и поплелся к одинокому уличному фонарю, стоявшему в стороне, среди деревьев, и неизвестно с какой целью их освещавшему… Идти в темноте было трудно, он то и дело ступал в лужи — недавно прошел дождь. В туфлях уже хлюпала вода, пальцы ног замерзли, мокрые носки натирали мозоли. Ему вспомнился недавний поход на кладбище, и сердце сжал страх.

  «А что, если Степана заставили выманить меня сюда, чтобы?.. Для чего и кому это нужно?» — прыгали мысли в голове, и он со страхом посмотрел на темный лес, проступавший чернотой даже в ночной тьме и полностью оккупировавший пространство вдоль дороги, по которой шел Глеб. Но ничего страшного не происходило, лес затаился, и он благополучно дошел до одинокого фонаря.

  «Глеб, извини, что не дождался тебя, но об этом потом! — начал он читать письмо в желтом, усыпляющем свете уличного фонаря. — Я буду краток, так как не знаю, сколько у меня осталось времени. Приехав в село, я первым делом нашел бабу Марусю, о которой ты говорил. Вначале она хитрила и ничего не хотела рассказывать, больше сама задавала вопросы, но потом я раскрыл карты и рассказал, что с вами приключилось после отъезда, правда, сразу каюсь, с ужасающими подробностями. Она расчувствовалась, раскудахталась, словно курица. Но и только. Я уже было расстроился, но она перенаправила меня в соседнее село к бабе Мотре. Та недолго упиралась и выдала на-гора следующее: Маня и твоя покойная теща, эти два странных, непонятных и в то же время опасных человека, были очень близки, можно сказать, дружили, и неизвестно, что их связывало. Это тебе тема для размышлений». Глеб усмехнулся: Степан молодец! Сразу ухватил суть. Возможно, они с Олей в больнице правильно разгадали тайну Мани.

  «Маня пришлая, — читал он далее, — из города. Никто ее родни не видел, и вначале она появилась именно в том селе, где живет баба Мотря, — в Лисичках. Там она обзавелась семьей — вышла замуж и родила дочку. В семилетнем возрасте дочка утонула в речке, когда ее пьяный папашка гулял на берегу с дружками. Тогда Маня от переживаний чуть было не тронулась умом. Возможно, это был бы лучший вариант, так как после этого за ней стали замечать странности.

  Через некоторое время, в том же году, повесился ее муж, были даже разговоры, что не по своей воле. Тогда она переехала в село, где проживала твоя теща. Самое интересное, что они были знакомы еще до переезда Мани и иногда навещали друг друга. Вскоре после ее переезда люди заметили, что у этой Мани дурной глаз, и стали ее сторониться. Слухи пошли, что она колдунья, как и твоя теща. Естественно, нашелся спрос на ее умение решать проблемы при помощи магии. Словом, конкуренция для твоей тещи, но это не мешало их дружеским отношениям.

  Видно, я уж очень скептически улыбался, и этим «завел» бабушку, и она рассказала то, о чем вначале и не собиралась говорить. По крайней мере, так она утверждала. Потом пожалела и чуть было не заставила меня поклясться на образах, что никому не расскажу, но удовлетворилась обещанием рассказать только тебе. Передаю тебе ее рассказ, как запомнил.

  Двадцать три года тому назад, вскоре после похорон дочери Мани, возвращалась баба Мотря поздно ночью после того, как приняла роды у дочки Степашиной. Лисички — село глухое, «скорую помощь» долго ждать, а у той схватки случились на восьмом месяце и поздним вечером. Вот так баба Мотря, впрочем, тогда еще и не баба, оказалась возле хаты, где в то время проживала Маня. Была она не сама, а с мужем дочки — Егором. Слышит, воет собака во дворе у Мани, но не так, как обычно, когда воет на луну, вспомнив далекое волчье прошлое, или на покойника в доме, а в смертельном страхе. Никогда ни до этого, ни после не слышала она такого воя. Не понравился этот вой бабе Мотре, вот она и брякни своему зятю об этом. А тот, горячая голова, сразу загорелся, говорит, идем посмотрим, в чем дело, может, помощь какая нужна. У бабы Мотри внутри все заледенело, сдвинуться с места не может, попыталась отговорить Егора, а тот ни в какую. Открыл калитку — и во двор. А она стоит, окаменевшая, боится даже заглянуть за калитку, забор-то высокий, выше ее роста. Не знает, сколько простояла, но тут послышался какой-то шум, и вскоре показался Егор, весь взлохмаченный, глаза навыкате, и что-то бормочет непонятное. Ухватила его за руку и потянула за собой. Только дома он немного пришел в себя и рассказал, что видел дочку покойную Мани, будто стояла она в белом саване перед отцом, а тот перед ней на коленях, опустив голову к земле. Пообещала тому почаще приходить, пока у него останется хоть капля крови, а тогда с собой забрать. После обернулась и так ласково говорит Егору: «Хорошо, что и ты тут. Ты мне всегда нравился, конфеты дарил, скучно мне будет без тебя. Заберу и тебя с собой. Давай поцелую».

  У того и ноги отнялись, но пересилил себя и побежал, спотыкаясь, на негнущихся. А та смеется вдогонку: «Где это видано, чтобы девки за мужиками гонялись? Не переживай, тихо приду, когда и ждать не будешь. Трепещут от любви, как и от страха, дрожь одна и та же. Жди меня, милок!»

  Через неделю полез в петлю папаша покойницы. А Егора стали доставать разные голоса, стуки, видения, вовсе измаялся он, мог спать только при свете, ни на минуту не оставался один — боялся. Подняла баба Мотря знакомых баб, знающих толк в черной магии. Сделано, сказали, Егору. Тот вспомнил, как на похоронах дочери Мани свечку ему в руки сунули, которую должны потом в гроб покойницы положить. Молитву заставили прочитать, пока свечка горела. Вот, говорят, по этой свечке и навела покойницу какая-то ведьма на Егора. Стали его пытать, расспрашивать о прошлом. Тот возьми и вспомни, что была у него некрасивая история с Маней, еще до его женитьбы, какая, не сказал. Приглашали разных баб-шептух, чтобы порчу снять с Егора. Те шептали, молились — ничего не получилось. Тогда по секрету рассказали, что в этом случае только крайние меры помогут: или колдунью убить, или, если она уже покойница, осиновый кол ей в сердце вколотить. Решали тайно, на семейном совете, что делать. Черт знает, кто колдунья? Никто на Маню и не подумал, до того ничего за ней не водилось, да и все же грех на человека руку поднимать. Порешили испробовать второе средство. Лето было на исходе, подкрадывалась осень, дни становились заметно короче. В десять часов вечера Егор с дружком пошли на кладбище, к одиннадцати выкопали гроб, сорвали крышку. Рассказывал после — покойница лежала, как живая, а на губах то ли кровь, то ли помада размазалась. Чувство у них было такое, что она вот-вот глаза откроет. Вбили они ей в сердце кол. Побежала кровь, не горячая, а холодная, черная. Поставили крышку на место и закопали могилу. В последующие ночи Егор стал нормально спать, успокоился. Работал он водителем. Вот однажды поехали они с напарником, тем самым, с которым могилу раскапывали, в Харьков, в командировку, а обратно вернулись в гробах. Егор был за рулем, сердце у него остановилось, а напарник спал рядом, и бабахнулись они с моста. А на сердце до того он никогда не жаловался, и было ему тридцать лет. Вот это и рассказала баба Мотря.

  После этого мне вдруг снова захотелось съездить в Ольшанку, но по дороге поймал костыль в колесо. Пока ставил запаску, пока нашел умельцев, чтобы разбортировать-сбортировать колесо, уже и сумерки на дворе. Нашел дом твоей тещи, без труда открыл калитку, зашел во двор, затем на огород и пошел прямо к бане. Словно черт меня вел. Дверь там оказалась открытой. Внутри светло от множества свечек, а там женщина в длинном белом одеянии мне любезно улыбается: «Милости просим, — говорит, — заждалась я тебя. Много о тебе рассказывал Глеб, таким и представляла».

  Заводит она меня в самую глубину парильного отделения, а кругом все белое. Она смеется: кто сказал, что черные дела делаются в темноте? Чистота и свет этому делу не помеха, а даже наоборот. Давай, говорит, пальчик. Я, как идиот последний, протягиваю руку, она ее хвать и чем-то уколола, пару капель крови выжала в глиняную чашу. Словно на анализ. Открыла тумбочку, что-то оттуда достала и в чаше замесила, вроде темного теста. Я смотрю, на тумбочке в необычном подсвечнике стоит и коптит, источая отвратительный запах, черная свеча. Никогда не забуду этот запах. Женщина та месит тесто и что-то бормочет. Рядом лежит толстая книга. А я возьми и раскрой ее: страницы вроде как из кожи, толстые такие, и электризуют пальцы. Картинки странные, и что-то написано прописью, но не разобрать. Женщина стукнула меня по рукам линейкой и книгу захлопнула. «Все, — сказала, — ты мне больше не нужен. Теперь ты в моих руках». Показывает мне фигурку, вылепленную из того теста. Я снова руку протянул, а она иголочкой уколола фигурку — у меня сердце кольнуло, воздуха стало не хватать, упал я на колени.

  «Все, — кричит, — свободен, пока не позову». Я пришел в себя и сразу ходу. Страшно мне домой возвращаться, ощущение такое, как будто кто-то чужой поселился в моей голове и приказывает, что мне делать. Так я оказался здесь. Сейчас голос нашептывает, чтобы я снова ехал в село, и мочи нет ему противиться. Обязательно передай это письмо Ольге. Наверное, прощай. Сожалею, но, боюсь, что более не увидимся. Степан».

  Глеб, потрясенный, словно окаменел. По его вине Степан вляпался в эту темную историю, теперь и он на грани нервного срыва. «Сто-о-оп! — Он стукнул себя по голове. — Степан пишет, что вновь поехал в Ольшанку. Надо немедленно ехать за ним — кто знает, что еще там эта ведьма учудит?!»

  Глеб вспомнил прочитанное письмо. «Может, она на это и рассчитывает? Заманивает меня к себе? — проскользнула предательская мысль, но он от нее отмахнулся. — Ну и пусть! Лишь бы добраться, наконец, до этой ведьмочки». Он осмотрелся. Мертвая тишь. Вернулся к машине. Вспомнил, что Степан просил обязательно отвезти это письмо Ольге. «Впрочем, если заеду в Центральную больницу, это лишь ненадолго удлинит дорогу. Передам конверт дежурной сестре, а денежная купюра компенсирует ночное беспокойство, — подумал он. — А утром Оля прочитает, и если со мной что случится… — В сердце снова закрался страх. — Почему со мной должно что-то случиться? Это абсолютно исключено», — успокаивал он себя. Назад в город он доехал гораздо быстрее, чем в Пущу.

  Подъехав к Центральной городской больнице, он остановился и начал рыться в багажнике. Нашел тюбик с клеем «Момент», вздохнул — ничего другого нет! — и заклеил конверт — от чужих любопытных глаз. Дежурная медсестра, приняв двадцатку, превратилась в саму любезность, всем своим видом говоря, что будет оберегать этот конверт пуще сокровищ Нацбанка или золотого запаса США, хранящегося в Форт-Нокс, а завтра, точнее сегодня утром, превратится в саму пунктуальность и сразу передаст его Ольге. С чувством исполненного долга Глеб прямиком поехал в село, он очень торопился.

  «Проклятая ведьма, — с ужасом думал Глеб по дороге, — жизнь и здоровье двоих самых близких людей — Оленьки и Степана — находится под угрозой. И в том, что с ними происходит, виноват я сам».

  Оля, на протяжении его жизни несколько раз неожиданно возникавшая и так же исчезавшая, чтобы снова появиться через некоторое время, подобно легендарной птице феникс, на этот раз имела шанс исчезнуть навсегда.

  Глеб познакомился с ней случайно в университетской библиотеке, когда был уже аспирантом, а она готовилась к госэкзаменам. Невинный флирт с бесконечными разговорами и поцелуями украдкой длился всего два дня из-за отсутствия времени у обеих сторон. Она, как и он, изучала психологию, хотя у нее это был уже второй вуз, до этого она успела проучиться два года в Киевском театральном институте. В ответ на вопрос, почему она оттуда ушла, отшучивалась: «Не люблю, когда вокруг маски вместо лиц, так можно и свое лицо потерять». Однако Глеб подозревал, что там была какая-то «история», о которой она не хочет вспоминать. Они тогда незаметно разошлись: просто и буднично. Она перестала звонить ему по телефону, а ему было лень поехать к ней в общежитие. Вскоре он ее забыл.

  Второй раз их пути пересеклись через три года — они встретились на какой-то лекции в обществе «Знание». Оба обрадовались встрече и, не дождавшись окончания лекции, побежали пить кофе в кафе на Крещатике. Они провели чудесный вечер, но когда Глеб предложил зайти к нему в гости, она категорически отказалась.

  — Я замужем, — сообщила она ему.

  Глебу тогда стало очень грустно из-за этого известия, как будто она была его собственностью, которую некто похитил. Когда он провожал ее, в метро она весело болтала, словно не заметив перемены в его настроении. Непринужденно сообщила, что по-прежнему живет в общежитии, но уже в семейном, аспирантском. Муж ее тоже выпускник Киевского университета, только геологического факультета, и уже давно работает геодезистом, мотается по командировкам.

  Через два дня она сама ему позвонила, и они договорились о встрече вечером. Как и в предыдущий раз, им было весело, оба чувствовали себя непринужденно. Глеб, не надеявшийся на продолжение вечера, был буквально ошарашен, когда она сама напросилась к нему в гости. Дело было непростое, так как он после смерти матери жил вдвоем с отцом и до сих пор никого домой не приводил, когда тот был дома. Но сердце у него в груди сильно-сильно билось, и было предчувствие, что другого случая может и не представиться.

  Оля была приятно поражена, обнаружив, что он живет в доме по улице Богдана Хмельницкого. Увидев в квартире его отца, ничем не выказала своего замешательства — она, безусловно, умела владеть собой. Трехкомнатная квартира позволила им уединиться. Отец оставался наедине с телевизором в гостиной, а они вдвоем закрылись в комнате Глеба. Слушали музыку, вспоминали веселые студенческие годы и словно не замечали времени, которое отсчитывал маленький будильник на книжной полке.

  — Ой! Похоже, я опоздала на метро, — наконец спохватилась Оля, когда маленькая стрелка перешагнула за полночь.

  — Оставайся, переночуешь, места здесь хватит с лихвой, — несмело предложил Глеб.

  — Наверное, это неудобно, — с неопределенной интонацией сказала Ольга. — Как отреагирует твой отец?

  — Думаю, что он не будет возражать, — убежденно сказал Глеб, надеясь, что отец его поймет.

  — Может, все же такси? — нерешительно предложила Оля.

  — Ты боишься, что кто-то бросится на твои поиски? — Глеб, избегая обозначить того, кто мог бы волноваться из-за ее отсутствия, наконец задал вопрос, который мучил его последние полчаса.

  — Да нет. Тот, кого ты имеешь в виду, сейчас в командировке, а больше некому.

  — Тогда в чем же дело? — сказал повеселевший Глеб. — Оставайся!

  — Хорошо, — нерешительно согласилась Оля, — но я уеду рано утром.

  Это была их первая ночь любви. Она выполнила свое обещание — ушла ранним утром, как только открылось метро. На прощание сказала, что сама позвонит, когда сочтет нужным. Она не позвонила — ни на следующий день, ни через месяц. Он пытался ее найти через горсправку, но безрезультатно. Видно, она взяла фамилию мужа, а новую так ему и не сообщила, как и то, где работает.

  Появилась она, а точнее позвонила, почти через год. Как ни в чем не бывало, сказала, что всегда держит слово, — пообещала позвонить, вот и позвонила. Он тогда встречался с Наташей, и у него даже были серьезные намерения по отношению к ней. Оля, вновь возникнув, через короткий промежуток времени полностью вытеснила Наташу, как и все, что могло его отвлечь от нее: работу, друзей, дом, отца. Вскоре она как бы невзначай сообщила, что свободна от семейных уз, больше не распространяясь на эту тему, и кольцо, купленное для Наташи, досталось Оленьке. Они поженились и стали жить у Глеба. Втроем. Оля стала работать вместе с ним и даже начала писать кандидатскую диссертацию. Через год у отца обнаружилась женщина, на которой тот решил жениться. Глеб как раз вернулся из командировки в США и одобрил его намерение. Но как-то вечером, вернувшись домой после работы, они обнаружили отца мертвым, он лежал в ванной. Инфаркт. С тех пор прошло чуть меньше года.

  И сейчас, когда не стало ее матери, опасность угрожала ей самой. Ко всему прочему, он вовлек в эту историю Степана, не имеющего к этим событиям никакого отношения, решившего помочь ему из дружеских побуждений. Где теперь искать Степана? Неужели эта колдунья имеет такую власть над людьми?

 

Глава 17

 Глеб около шести часов утра въехал в село Ольшанка, а через час в Управлении внутренних дел Киевской области раздался звонок.

  — Дежурный слушает, — прохрипел простуженно капитан, мечтая побыстрее сдать смену и принять очень горячую ванну, выпить чая с малиной, а может, и пятьдесят граммов «Украинской с перцем», оставшейся после дня рождения жены… Тут он понял, что засыпает, и прослушал то, что ему только что сообщил женский голос.

  — Повторите, вас очень плохо слышно, — приказал он, вынырнув из сна.

  Женщину в самом деле было очень плохо слышно из-за треска на линии.

  — Меня сегодня убьют, — спокойно повторила женщина.

  — Кто вас собирается убить?

  — Он пока не собирается, но скоро меня убьет. Он уже въехал в село, я это чувствую, — терпеливо объяснила женщина. — Меня зовут Мария Нечипоренко, проживаю в селе Ольшанка Н-ского района, — и повесила трубку.

  — Ч-черт! — разозлился дежурный. — Еще и психов не хватало. Я чувствую… он въехал… меня убьют… — он вслух передразнил звонившую женщину. — Сто против одного — это еще одна шизофреничка, страдающая манией преследования.

  Чертыхаясь, все же нажал кнопку на пульте.

  — Никита, — сказал он, — поступил странный звонок из села Ольшанка Н-ского района. Свяжись с их участковым или пошли туда патрульную машину. Я понимаю, что нет бензина, но телефон-то есть. Ведь я сказал: или-или. Звони участковому, пускай проветрится — уже утро, давно пора вставать. Да, возможно, что она шизоид, но проверить надо. В журнале я сигнал зафиксировал, а ты давай-ка — аллюр три креста. Ты что, в кавалерии не служил? Это значит — сломя голову. Нет, ломать не стоит. Доложишь, когда ситуация прояснится.

  В селе Глеб собирался посетить бабу Марусю, дом покойной тещи, ее могилу и напоследок зайти к Мане. Что он рассчитывал там найти? Он и сам не знал, просто интуитивно чувствовал, что эти три места между собой тесно связаны, образуют некий магический круг. Заодно он надеялся больше разговорить бабу Марусю, чем это удалось Степану. Однако бабу Марусю он не застал и поехал на кладбище. Проезжая мимо дома священника, вспомнил о том, как они были там с Маней. В голове сразу закружились воспоминания. Молодая женщина, заживо гниющая от порчи старухи, которая сама теперь гниет в могиле. Никакие бабки, врачи не могут ей помочь, она приговорена, хотя смерть колдуна может снять порчу. Смерть тещи была для нее очень кстати. Интересно, отчего так внезапно покинула этот мир моложавая старуха, обожающая земные удовольствия? Почему ему до сих пор не приходила мысль расспросить об этом Олю? Он вспомнил, что, когда позвонили из села и сообщили ей о смерти матери, она нисколечко не удивилась и даже не спросила, от чего та умерла, по какой причине. Если рассмотреть три причины ее смерти — самоубийство, убийство и естественная смерть, — то получается следующее. Если бы она покончила с собой, ее могилу сельский священник отказался бы запечатывать, для этого требуется разрешение самого митрополита; если же она умерла насильственной смертью, ее бы отправили в морг на вскрытие, а это три-четыре дня, и только потом похоронили бы; значит, остается естественная смерть.

  «Естественная смерть тоже разная бывает», — подумал Глеб и остановил машину. Метрах в двухстах от дороги с правой стороны виднелось кладбище, слева стояли уныло-серые двухэтажные коттеджи. «Собственно, причина смерти тещи меня не волнует, старушка, видно, сделала при жизни много пакостей окружающим, спаси ее душу, Господи! Но она, возможно, прольет свет на происходящие события. Надо будет поговорить с попадьей», — решил Глеб и свернул к дому священника.

  «Исходя из того, что мне довелось услышать, — размышлял он по дороге, — теща была очень сильной ведьмой — тьфу ты черт, да я за последнее время просто свыкся с мыслью, что они существуют! А впрочем, что здесь такого? Ведь я вкладываю в значение этого слова вполне реальные понятия. Тьфу, тьфу, тьфу! Опять понесло в дебри, оставим это пока».

  Если со смертью тещи что-то все же было не так, то следует для начала учитывать, что ее не просто было свести со свету. Хотя, возможно, это сделал человек, втершийся к ней в доверие, чтобы исподтишка нанести удар ее же оружием. Кто, как не Маня, был близок к ней? Вот только зачем ей это было нужно? Тогда как быть с их предположением, что она приходится дочерью теще? Или это еще одно подтверждение теории Фрейда?

  Впрочем, если верить тому, что Глеб узнал из мистических книг, любезно предоставленных ему Степаном, и из рассказов Ольги, после смерти колдуна к наследнику переходит часть его силы, а заодно и книга Духов, которую тот вел всю свою жизнь, также получив ее в наследство от мага. Для человека, посвятившего себя магии, это мог быть довольно лакомый «кусок пирога».

  Возможно, ей надоело быть на вторых, точнее на последних ролях, вот она и решила выйти на авансцену? «Однако это могла быть ее мать», — возразил внутренний голос. Но даже если это так, если это не просто их с Олей фантазии, это не противоречит моральному кодексу черного мага. Ведь по имеющимся описаниям черных месс, шабашей, в среде магов приветствуется даже кровосмешение, и родственные узы — просто условность! «Бог ты мой, что мне в голову лезет, в какие дебри меня опять понесло!» — подумал Глеб, входя в подъезд дома, где проживал священник. Вначале он прислонился ухом к двери и прислушался. В квартире кто-то ходил, шаркая тапочками без задников. Глеб нажал на кнопку звонка, который глухо прозвучал за дверью. Шаги замерли. Нажал снова, на этот раз звонил сильно и долго. Шаги осторожно приблизились. «Смотрит в глазок», — догадался Глеб. Никаких попыток открыть дверь. Отбил кулаком по двери единственное запомнившееся из азбуки Морзе — «дай, дай закурить», проиграл на звонке мелодию «Кришталева чара». В конце концов он плюнул и вернулся к машине. Теперь его путь лежал на кладбище.

  На этот раз он постарался подъехать к могиле тещи как можно ближе. Это ему удалось, так как громадная лужа, в прошлый раз перегородившая ему дорогу, успела подсохнуть, но оказалось, что в этот день еще кому-то понадобилось сюда приехать. С колотящимся от вновь нахлынувших дурных предчувствий сердцем он подошел к чужому автомобилю, покрытому пылью грунтовых дорог и грустному из-за отсутствия хозяина. Это был «лексус» Степана, увы, пустой и закрытый на центральный замок, но сигнализация не была включена.

  «Так вот куда тебя потянуло ночью!» Дрожа всем телом, Глеб представил, как Степан в сплошной темноте выруливает сюда, покидает машину. Вопрос: куда тот ушел? Поблизости его не было видно, не задремал же он за каким-нибудь могильным холмиком! Понимая, что это чушь, он все равно походил среди могил. Мертвая тишина — покойники отдыхали после бурно проведенной ночи?

  Теперь кладбище ему показалось зловещим монстром, который только и ждет ночи, чтобы проглотить без остатка заблудившегося путника. На всякий случай несколько раз крикнул «Степан!», но безрезультатно. Подошел к могиле тещи. Вокруг нее было аккуратно убрано, а землю даже разрыхлили граблями. Возле фотографии стояли свежие красные гвоздики в пол-литровой баночке с водой. Насчитал восемь штук. Интересно, кто это постарался? Уж во всяком случае, не Степан приехал сюда ночью, чтобы навести порядок. Взгляд тещи на фотографии не понравился Глебу, показался зловещим. Фотографу, возможно, удалось отобразить на этом фото ее сущность — «вещь в себе», готовая излить накопившийся внутри яд на чересчур приблизившегося к ней по неосторожности.

  Глеб решил продолжить поиски Степана. Единственным местом, куда тот мог пойти, был дом Мани, к которому вела короткая дорога через старую часть кладбища. Но, несмотря на светлое время, он не решился идти по этой дороге, а снова вернулся к машине, намереваясь сначала подъехать к дому тещи.

  Глеб остановился у ворот и вошел во двор. Ему бросился под ноги страшно истощавший черный кот, он обрадовался Глебу, как родному. Вспомнил, что прогнозировали знатоки — что кот уйдет через два дня, а уже прошла неделя, а тот, голодный, все дежурит на крыльце. К сожалению, с собой у Глеба не было ничего съестного, и он удовлетворил кота лишь тем, что пару раз его погладил. Прошел за дом, где находилась злополучная баня.

  «Ч-черт, завтра девять дней со дня смерти тещи», — вспомнил он. Обещал Оле организовать панихиду. Хорошо, с этим покончит и тогда займется поминками. Странно только то, что Оля ему больше не напомнила об этом. Еще сама собиралась приехать сюда.

  На двери бани висел обычный навесной контрольный замок. К своему удивлению, Глеб увидел, что в него заправлена белая бумажка.

  Интересно, кому так необходимо знать, что эту, на первый взгляд обыкновенную баню посещают посторонние лица? Покойной это должно быть сейчас безразлично, а вот кому из ныне живущих любопытно?

  Память послушно возвратила его в день похорон, когда он неподалеку отсюда прятался после ночного инцидента с ведром, но упорно отказывалась прояснить такие мелочи, как был ли этот замок на дверях бани. Вдруг отчетливо вспомнил: да, был, но только другой, более массивный, а не этот — игрушка для школьника. Замок был простой, символический и никак не вязался с мощными петлями, в которые был продет, да и дверь выглядела не хлипкой, словно в самом деле скрывала от посторонних глаз что-то очень важное. От первоначального плана вырвать монтировкой петли из двери Глеб отказался из-за их неприступного внешнего вида. Глеб вернулся к машине и после недолгих поисков в багажнике обнаружил среди инструментов гвоздь, неизвестно каким образом попавший сюда. Вспомнил безоблачное детство и подобный замок на черном ходе в подъезд, прозванный в те далекие советские времена «замком от честных». Поковырялся в нем гвоздем, и тот после минутного сопротивления поддался его усилиям. Не без внутреннего трепета приоткрыл дверь и попал в небольшой предбанник.

  Стены, обшитые вагонкой, деревянные лавки и крючки для одежды. В углу металлическая печь, точнее ее топка, поддувало. Ничего удивительного. За два года теща ни разу не предложила ему попариться, и Оля тоже, словно и не было этой бани. Это казалось ему немного странным, но и только. Увидев два выключателя, щелкнул ими, и вверху загорелась тусклая лампочка, одетая в герметичный плафон с металлической оплеткой.

  Он открыл деревянную дверь, ведущую в саму парилку, и шагнул через порог. Вверху висел такой же плафон, как и в предбаннике, но выкрашенный красной краской, и от этого все вокруг было залито алым светом. Деревянные стены и потолок были задрапированы простынями. На потолке — картонная шестиугольная звезда, оклеенная золотой фольгой. В глубине, у противоположной стены, стоял стол, также задрапированный материей. Возле него — большая тумба, сверху покрытая стеклом с каким-то изображением. Подойдя поближе, он увидел, что это пентаграмма и вырезана она из чего-то, на ощупь напоминающего кожу. «Уж не человеческая ли послужила исходным материалом?» — похолодело внутри. Вокруг пентаграммы, на ее оконечностях, расположились семь маленьких металлических кубиков с гранью не более одного сантиметра.

  По четырем углам тумбочки были прикреплены: в правом дальнем — толстая оплывшая свеча на бронзовом блюдечке, в левом дальнем — что-то вроде маленького детского подносика, но тоже из бронзы, в ближнем левом — металлическая баночка с белым порошком, напоминающим соль, и справа — металлический бочонок с прозрачной жидкостью. Над тумбочкой висело металлическое вогнутое зеркало в черной оправе. Глеб наклонился и открыл тумбочку. Внутри она была оклеена золотой фольгой, а на единственной полочке лежал тяжелый нож, больше напоминающий кинжал, и стояли две глиняные чаши. Глеб взял нож и залюбовался инкрустированной ручкой. Потрогал лезвие — очень острое. Перехватил нож за лезвие и бросил в дверь. Нож ударился рукояткой о дверь, отлетел назад и упал ему под ноги. Глеб со злостью отфутболил его к двери.

  Посредине комнаты были начертаны черной краской три концентрических круга. В центре их находилась шестиконечная звезда с непонятными надписями возле двух противоположных лучей.

  Вдруг его словно изнутри что-то толкнуло, и он снова открыл тумбочку и более внимательно обследовал полочку. Он не ошибся: под глиняной чашей обнаружился небольшой плотный белый прямоугольник — фотография! Перевернул ее — а на ней Ольга! Вот она стоит в летнем платье среди зарослей сирени в Ботаническом саду. Эту фотографию он множество раз видел в доме у тещи за стеклом серванта, только теперь на фото произошли заметные изменения — на месте глаз у Ольги были небольшие дырочки и такая же на груди. Вспомнил про описанную в записке Степана фигурку и что с ним происходило, когда колдунья колола ее иголкой. Неожиданно память, обострившаяся в этой жуткой обстановке, стала воспроизводить давно прочитанное, воспринятое как курьез и забытое как ненужное, а сейчас всплывшее на поверхность сознания.

  «В глиняные фигурки врагов вмешивали кусочки одежды, волосы, капли крови, все, что могли достать из принадлежавшего тому человеку. Затем колдуны, шаманы протыкали фигурку иголками, гвоздями, резали стеклом, клали в ручей, чтобы она размылась, веря в то, что так тело врага иссохнет и будет похищено смертью». Глебу стало жарко от этих воспоминаний.

  Фотография — это застывший слепок человека. Церковь долгое время была против фотографирования людей, считая, что это может принести вред. Тот, кто берет лицо, фотографию, тот берет и душу! Выходит, Маня похитила фотографию Ольги, чтобы сжить ее со свету! Манипуляции с фотографией это доказывают!

  Что делать? Обратиться в милицию, чтобы там высмеяли его? Только зря потеряет время, а потом, может, будет уже поздно. Когда на одной чаше весов жизни Ольги, Степана и, возможно, его собственная, а на другой — только проклятой колдуньи, неужели он еще будет сомневаться?

  Противный голосок внутри снова завел свою песнь: неужели ты, образованный человек, кандидат наук, психолог, веришь в эту чушь про колдунов, магию, живых мертвецов и прочую дребедень? На пороге третье тысячелетие, а ты погряз в суевериях, которые толкают тебя на преступление!

  «Да, да! Я в это верю. Я видел воочию призрак умершего человека, со мной творилось непостижимое и необъяснимое. Я слышу по ночам голос мертвеца — все это факты! Какие еще доказательства требуются? Дождаться смерти Ольги и снова подвергнуть все это сомнению? Нет, сейчас идет война. Дьявольская, хитрая, не доступная пониманию, и я как мужчина должен принять вызов и бороться, чтобы победить. И на этом пути меня ничто не должно остановить. Это не подвластно разуму? Прекрасно! Отныне я не буду прислушиваться к нему, а буду действовать, как подсказывают интуиция и чувства!» Внутри Глеба все кричало, требовало выхода.

  В ярости он начал срывать простыни, оголяя деревянные стены, разбрасывал и крушил все колдовские принадлежности, сорвал золотую звезду с потолка и порвал ее в клочья. Опрокинул тумбочку, и глиняные чаши, упав, разбились. Ему этого показалось мало, и он начал толочь их ногами на мелкие кусочки. Без особого успеха потоптался по бронзовым подсвечникам, металлическим мисочкам, а они словно насмехались над его жалкими потугами и кичились собственной неуязвимостью. Только тут он заметил выпавший из-за тумбочки пакет, обернутый золотой фольгой. Нетерпеливо размотал и увидел множество фотографий — мужчин, женщин, детей. Единственное, что их роднило, — это маленькие аккуратные дырочки, но на каждой фотографии в определенном месте. С удивлением и ужасом нашел свою, Степана, Васи, соседа, живущего напротив, и даже покойного отца. Только у отца, как и у Оли, были дырочки на месте глаз и сердца, а у него, Степана и Васи лишь по одной дырочке в области сердца.

  — Я тебе сделаю! — буркнул Глеб, щелкнул зажигалкой и поджег простыни.

  Пламя вначале лениво, а потом все яростнее стало пожирать все вокруг. Помещение наполнилось удушливым дымом. Откинув от себя горящую зажигалку и подняв лежащий возле порога нож, он выскочил во двор и побежал к дому Мани.

  Ее он увидел стоящей возле двери дома. По всей видимости, она собиралась уходить — держала в руках навесной замок с ключом в нем.

  — Быстро же ты, — улыбнулась она, — я тебя ждала только завтра.

  — Это хорошо, что не ждала — не успела приготовиться! — сказал Глеб, подойдя к ней вплотную.

  Ее глаза, встретив его взгляд, округлились. Распахнув дверь, он швырнул Маню внутрь — она ударилась о стол, опрокинула его и сама оказалась на полу. Юбка задралась, оголив ее полные ноги в теплых чулках, что еще больше взбесило Глеба.

  — Что, старуха, это твое любимое занятие — раздвигать ножки? — заорал он. — Где Степан? Куда ты его спрятала? — Он заглянул в маленькую комнату, но там никого не обнаружил. — Или ты им уже набила, нашинковав, бочку в подвале? Мясца сладенького захотелось? — кричал он вне себя от ярости.

  — Что ты городишь? Какой Степан? — защищаясь, она надела на лицо маску недоумения, пытаясь ввести его в заблуждение.

  — Вот этот! — Он припечатал фотографию к ее лбу, она вскрикнула от боли и откинулась на спину.

  — Что вы себе позволяете! — зло бросила она.

  — Хорошо, будем на «вы», бабулька Маня, — криво усмехаясь, сказал Глеб. — Манька-Облигация не твоей была родственницей?

  — Послушайте, я понимаю, что у вас проблемы, но не впутывайте в это меня и постарайтесь вести себя… по-человечески.

  — Бог ты мой! Какое построение фраз! Для сельской учительницы это звучит… — развел руками, — высокопарно. Извините, я забыл, вы рассказывали, что закончили институт с красным дипломом, учились в аспирантуре, но дело не в этих баранах. Да, у меня есть проблемы, и теперь, я надеюсь, они будут также у тебя.

  — Человека на фотографии я не знаю и никогда не видела, — быстро сказала она, посмотрев на фото.

  — Ужасный случай амнезии, провал в памяти. Вот только этот человек сообщил мне, что не далее как вчера беседовал с тобой.

  — Этого не может быть. Я хочу пить, — сказала Маня, приподнимаясь, но сразу была снова отброшена на пол.

  — Лежать! Я не знаю, какие штучки-дрючки вместо воды ты хочешь взять, может, после них у меня поедет крыша, и я буду перед тобой прыгать зайчиком или плясать польку-бабочку.

  — Вы получили от меня письмо? — спросила она.

  — За последнее время я получил море сообщений от тебя, и они все меня не радуют. Чего только стоит покойная теща, каждый вечер призывающая меня из могилы!

  — Не может быть!

  — Вот рассмешила! Может, я еще должен представить тебе доказательства? Но, опять же, речь идет о других баранах.

  На улице послышались крики, топот. Крики были неразборчивые, но шум нарастал.

  Маня прислушалась.

  — Что там на улице происходит?

  — Всего-навсего горит баня моей тещи, — успокоил он ее, — колдовская лаборатория. Тебе она уже не понадобится. А вот как мне поступить с тобой?

  Маня изменилась в лице, у нее затрясся подбородок.

  — Что вы имеете в виду? — спросила она.

  — Посоветуй, что мне делать. Не знаю, чем мы с Ольгой тебе дорогу перешли и почему ты хочешь нас сжить со свету, — сказал он, демонстративно поигрывая в руке ножом.

  Вдруг глаза у Мани округлились, она протянула руку к Глебу и что-то выкрикнула, но он уже не услышал, так как на него обрушился потолок, выбив прочь сознание и опрокинув его в беспамятство.

 

Глава 18

 Вначале пришла боль, потом ощущение, что в голове сидит громадный кол, и лишь потом медленно вернулось сознание. Глаза открылись с трудом, Глеб провел левой рукой по лицу, испачкав его чем-то липким, неприятным на ощупь. Когда частично восстановилось зрение, он понял, что лежит на холодном дощатом полу, покрашенном в коричневый цвет, уткнувшись носом в пол. Вытянул перед глазами левую руку и увидел, что она дрожит и вся в крови. Правая оказалась под животом, и он почувствовал, что в ней находится какой-то продолговатый предмет. Слегка приподнявшись, вытащил из-под себя руку, в которой оказался окровавленный ритуальный кинжал из бани. Это ему совсем не понравилось. Он с усилием приподнялся и сел, упершись для равновесия руками в пол за спиной. Кинжал больно прижал пальцы, и он его отбросил.

  В двух шагах от него сидела Маня в разорванной блузке, из-под которой торчала молочного цвета грудь. Взгляд его заскользил по ее задравшейся цветастой юбке из ткани с преобладанием красного цвета, и остановился на ее глазах, в которых застыл ужас. Она прижимала обе руки к животу, на котором расплылось большое мокрое пятно, сделав в этом месте юбку однотонной.

  — Маня! — позвал он слабым голосом. — Чем это меня так? — Но она не ответила, продолжая смотреть вперед.

  У него защемило сердце от ее остекленевшего взгляда. Глеб с трудом стал на четвереньки и так двинулся к ней. Не веря своим глазам, дернул ее за руку, и Маня сползла на пол, уткнувшись лицом в натекшую лужу крови. Пульс, несмотря на его неоднократные попытки отыскать его, не прощупывался.

  — Ерунда! Я его просто не могу нащупать, — успокаивал он себя, через силу встал и сорвал со стены зеркало.

  Перевернул Маню на спину и приложил к чуть приоткрытым губам зеркало. На нем остался лишь слабый отпечаток ее губ — и все. Маня была мертва.

  Теперь он вспомнил все, до того момента, как на него обрушился, как ему тогда показалось, потолок. Он даже посмотрел вверх и убедился, что, несмотря на давнишнюю побелку, он целый и от него ничего не отвалилось. Сильная головная боль мешала сосредоточиться, но он понял главное: он ее не убивал. У него этого и в мыслях не было, он хотел только попугать ее, чтобы она отстала от Оли, и узнать, где находится Степан. Значит, кто-то чужой «вырубил» его, убил Маню и сделал все, чтобы в этом обвинили его, Глеба.

  Кинжал был в его руке, сам он весь измазался в крови, в доме полно его отпечатков пальцев, и он никак не сможет их все уничтожить. У него был выбор: остаться здесь и вызвать милицию, поехать домой и самому заявить об этом или просто сбежать, надеясь на авось. Третий вариант он сразу отбросил — тот, кто все это сделал, лишь приложит небольшие усилия, и на него сразу выйдут.

  Дожидаться здесь тоже было глупо — прибыв сюда по вызову, милиция сразу обвинит его в убийстве и возьмет под стражу, а к утру следующего дня он во всем признается. Самое лучшее — вернуться побыстрее в город, там поднять на ноги всех знакомых, найти грамотного адвоката и самому заявить о случившемся. В лучшем случае у него было в запасе несколько часов, но этого должно было хватить, чтобы выполнить задуманное.

  Глеб, шатаясь, вышел во двор, подошел к калитке и выглянул на улицу. Возле двора тещи, откуда валили клубы черного дыма, кружился человеческий водоворот, оттуда доносились крики, шум и гам. Он мысленно обозвал себя ослом, потому что оставил там машину. Возвращаться сейчас к ней в вымазанной кровью куртке было все равно что вызвать огонь на себя.

  Вспомнив о машине Степана, стоящей возле кладбища, поспешил к ней — напрямик, через огороды. Автомобиля на кладбище не оказалось. Смутное подозрение зародилось у него, но пока он старательно отгонял его. Чтобы друг мог вот так, и спрашивается: за что? Но тогда кто? Может, разгадка кроется в их общем прошлом?

  В университете они со Степаном особенно не дружили, но и не враждовали. Как это бывает в студенческой среде, группа делилась на отдельные группки: по интересам, месту проживания, способам прожигания свободного времени, социальному статусу. Были еще и неформальные землячества. Степан был приезжим. Входил в состав группы проживающих в общежитии и в черниговское землячество. Глеб же, потомственный киевлянин, проживающий в центральном районе, общался с ребятами обеспеченными и, как им тогда казалось, с запланированной карьерой. Время их учебы совпало с периодом, когда страной правили престарелые временщики. Они на закате жизни, оказавшись на первых ролях, так и не поняли, что всю жизнь умели только выполнять чьи-то указания, а не принимать самостоятельные и, самое главное, верные решения. Конечно, за исключением Андропова, правда, так и не успевшего за отведенное ему короткое время перевести страну на казарменное положение, создав подобие китайской модели коммунистического капитализма.

  Свободное время члены и той, и другой группы проводили в жарких политических дискуссиях, только в разных местах. Активность, а самое главное, исполнительность и дисциплинированность Глеба были замечены наверху, и он, постепенно карабкаясь по ступеням комсомольской иерархии, добрался до комитета комсомола университета. Это положение давало массу преимуществ в учебе, но и отнимало уйму свободного времени. Глеб тогда твердо знал, что успешная карьера ученого, получение высоких должностей без активной общественной работы невозможны. Поэтому, неуклонно продвигаясь к поставленной цели, он близко сходился только с теми людьми, которые могли быть ему полезны, однако и со всеми другими, в число которых тогда входил и Степан, был исключительно любезен. И не возникло у них за все время учебы никакого противостояния. Хотя один незначительный случай все же был.

  До окончания университета было еще два долгих года, а до агонии комсомола и того больше. Он в составе многочисленной делегации попал на районную комсомольскую конференцию, а затем в числе избранных из ближайшего окружения их комсомольского вожака был приглашен на ее продолжение в небольшом кафе на Бессарабке. Длительное застолье с обильным «чаепитием» под традиционные тосты «Эх, бахнем, бахнем, бахнем! Эх, трахнем, трахнем, трахнем!» продолжалось долго, подкосив многих молодежных вожаков районного масштаба и приглашенных партийных наставников. Обстановка была исключительно непринужденная, свободная, и Глеб, обычно немного терявшийся в обществе девушек, завел массу знакомств, а наутро проснулся в общежитии на улице Ломоносова в одной кровати с девушкой-активисткой с истфака. Она ему сообщила, что до него встречалась со Степаном из его группы, но теперь решила с ним порвать, так как Глеб ей больше подходит. А через две недели он с ней расстался, так как она требовала уделять ей много времени, чего он не мог себе позволить. Глеб так и не узнал, рассказала та что-либо Степану или нет. Его отношения со Степаном оставались ровными, без изменений, а точнее, никакими. После окончания университета их дороги разошлись.

  Следующая их встреча произошла три года тому назад. У него тогда еще были старенькие «Жигули» одиннадцатой модели и невеста Наташа. Собственно, благодаря «Жигулям» они со Степаном и встретились… Он стоял на трассе в безнадежном унынии, в одной руке держа буксировочный трос, конец которого был закреплен под передним бампером его машины. Проклятая развалина ни с того ни с сего вдруг заглохла и не хотела заводиться, несмотря на то что он испробовал все известные ему методы: поменял катушку, свечи, подергал все провода. Машина презрительно наблюдала ослепшими фарами за его потугами, зная, как он ее ненавидит, и платила ему той же монетой.

  Мимо гордо проносились автомобили разных марок, обдавая его мелкими брызгами грязи и пренебрежения, ибо погода была мерзопакостная, под стать настроению и ситуации. Одна шикарная иномарка лихо пронеслась близко к краю шоссе, обрызгав грязью лицо. Чертыхнувшись и помахав вслед ей кулаком, Глеб стал размазывать грязь по лицу, пытаясь ее стереть. Набедокурившая иномарка вдруг резко остановилась и стала сдавать назад. Глеб приготовился принять извинения или получить по морде за чертыхание и вскинутый кулак — второе было более вероятно. Из машины выскочил коротко стриженный верзила в волочащемся по грязи темном пальто и заключил его в объятия, обдав запахом выпитого хорошего коньяка. У него было уже начавшее расплываться от обильной пищи красное мясистое лицо с нездоровой угреватой кожей, маленькими глазками, сдвинутыми к переносице, стручкообразным носом и небольшим шрамом на щеке в форме буквы «х».

  — Ну, ты красавéц! — делая ударение на последнем слоге, пророкотал верзила. — Молча тонешь в болоте жизни, и не одна б…дь не протянет руку помощи, не подхватит твой конец! На твое счастье есть бывшие однокурсники, которые готовы выручить друга.

  Только теперь Глеб признал в верзиле изрядно располневшего и возмужавшего Степана.

  После того как «жигуленок» был посажен на привязь, Степан сам, несмотря на возражения Глеба, сел за руль, оставив в своей машине водителя. Вскоре они покатили в потоке других машин и, несмотря на сцепку, не уступали им в скорости. «Жигуленок» мгновенно оценил ситуацию и показал свой зловредный характер — завелся, но Степан не пошел у него на поводу, выключил двигатель и заявил:

  — Побережем твой бензин, а заодно до города поболтаем.

  Он рассказал о своих коммерческих успехах, совершенно не связанных с полученной специальностью, и искренне удивился, узнав, что у Глеба, руководившего небольшой лабораторией при Институте психологии и социологии, дела идут тоже неплохо и что он собирается в скором времени поехать в США на стажировку. После этого они стали встречаться, проводить вместе время, регулярно ходили в сауну. Степан помог Глебу найти недорогую БМВ взамен капризного «жигуленка».

  Вскоре в жизни Глеба появилась Ольга, а деликатный Степан так и не спросил о причинах столь резкого поворота в судьбе друга. Само собой разумеется, он был на свадьбе свидетелем со стороны жениха. Так что особых причин мстить или затаить злобу у Степана не было. Глеб считал его немного шумным, шебутным, но не подлым. Хотя, с другой стороны, именно загадочная записка Степана вынудила его приехать в село, именно его машина стояла на кладбище. Глеб чувствовал, что разгадка где-то рядом, но сильная головная боль из-за полученного удара не давала полностью сосредоточиться.

  «Как бы не было сотрясения мозга, — подумал он, — но в таких случаях обычно тошнит». И тут же почувствовал легкую тошноту. Он стоял на кладбище, перед могилой тещи, и думал о том, что завтра исполняется девять дней со дня ее смерти, а поминок, по всей видимости, не будет: Оля в больнице, а он, возможно, окажется в КПЗ, в лучшем случае — дома, на подписке о невыезде. Впрочем, Оля уже ходит, и она не усидит в больнице, а примчится сюда и все устроит. Степан ей поможет. Снова Степан? Прочь эти мысли, ему надо думать, как отсюда побыстрее выбраться. Позади него хрустнула ветка. Он вздрогнул и медленно, всем туловищем, по-волчьи обернулся назад. Он был готов увидеть воскресшую Маню, покойную тещу, милицию, Степана, но все оказалось прозаичнее — это была сестра соседа, живущего напротив, Василия. «Ее зовут… Да какого черта! Не важно, как ее зовут», — подумал он. Она стояла в двух шагах от него, в темной кожаной куртке, темно-синих джинсах, мощных кроссовках и внимательно его рассматривала. Угловатая, в прыщах и с темной растительностью на лице.

  — Здравствуйте! — поздоровалась она.

  — Здравствуйте! — откликнулся он.

  — А у вас дома сгорела баня, дотла сгорела, — сообщила она.

  — Это не у меня дома, а у тещи, покойной тещи… — возразил он.

  — Вы же наследники, — пожала она плечами.

  — Но не я, а жена. — Глеб почему-то счел необходимым отмежеваться от наследства тещи.

  — Да я об этом и говорю. Вот Ольке подфартило! — согласилась она.

  «Почему смерть матери — фарт для дочери? — подумал Глеб, глядя на девушку. — Ей лет двадцать, самое большее двадцать один. Ее портят излишняя волосатость и фигура-нескладуха. Словом, у нее пока есть только свежесть молодости, которая вскоре испарится, и она пополнит ряды одиноких озлобленных женщин».

  — А я вашу книгу берегу, читаю только сама, — серьезно сообщила она.

  Глеб не сразу сообразил, что речь идет о его монографии, посвященной современным методам психоанализа и роли сновидений в диагностике патологических проявлений человеческой психики. Книга была издана год тому назад на собственные средства тысячным тиражом и должна была стать плацдармом для докторской диссертации. Из этого тиража взяли на реализацию по пять экземпляров магазины «Академкнига» и «Наукова думка». Полгода назад он потерял надежду, что и эти десять книжек найдут своего благодарного читателя. Получилось почти как у Кафки. Когда тот опубликовал свою первую книгу, через некоторое время задался вопросом: десять книг купил он сам, а кто же купил одиннадцатую? За полгода было куплено три книги Глеба и раздарено им более пятидесяти экземпляров. Поняв, что дарить у него получается гораздо лучше, чем продавать, он поставил перед собой задачу раздать как можно больше книг, чтобы освободить полностью забитые ими кладовку и антресоли. Возможно, в один из его прошлых приездов эта девушка попалась у него на пути и он «осчастливил» ее своим творением.

  — Ну и как? — без интереса спросил он, с горечью вспоминая о затраченных времени и средствах на подготовку докторской. «Какая там докторская? — подумал он. — Теперь как бы в тюрьму не загреметь!»

  — Очень, очень интересно! — с жаром воскликнула девица. — Особенно о снах. Я даже их записываю и раскладываю по полочкам по вашему способу, сразу все встает на свои места.

  — Я рад, что хоть кому-то смог угодить, — иронично сказал Глеб.

  — Нет, правда, мне очень нравится, как вы пишете… Может, у вас есть еще что-нибудь похожее почитать?

  — Есть, конечно, но для этого мне необходимо добраться домой, — сказал Глеб, и в его душе вдруг затеплилась надежда. — Понимаете, у меня машина забарахлила… — и осекся, глядя девушке в глаза.

  Они смеялись над ним, беззастенчиво, открыто. «Она не простушка, она лицемерка, — подумал он. — Все или почти все поняла по моему виду и даже не интересуется, где это я вымазался в крови по самые уши».

  — Да, я видела вашу машину. Стоит у двора бабы Ульяны. Такая красивая машина! Большая. Люди там бегают с ведрами, могут поцарапать — отогнать в сторону надо. А вы, как я погляжу, ушиблись — весь в крови. Наверное, теперь вам опасно и за руль садиться, даже если кто-нибудь и пригонит ее сюда? — Она устремила на него свой уже ничего не выражающий взгляд — глаза у нее были черные как ночь.

  — Да нет, пустяки. Никаких проблем, — торопливо заверил ее Глеб и, приняв условия игры, спросил, уже догадываясь об ответе: — А кто ее сможет сюда пригнать?

  — Я. Видели, у брата похожая, только очень старая. Он мне доверяет ездить по селу. Мне нравится. Может, заработаю когда-нибудь много денег, получу права и куплю машину. Только маленькую. Такой много бензина требуется.

  — Вот смотри, — Глеб по-свойски перешел на «ты». — Подойдешь к машине, нажмешь на эту кнопочку, замки откроются, а этот ключ вставишь в замок зажигания. Там три педали…

  — Знаю, знаю, — прервала она его. — Ну все, я пошла, пока ей все бока не пообтесали ведрами. — Схватила ключи и быстрым шагом устремилась вглубь кладбища.

  «Она неплохая девчонка, — подумал Глеб. — Что-то знает, зараза, смеется в глаза, а играет простушку. Ну и Бог с ней, скорее бы пригнала машину».

  Через полчаса его мысли текли уже в противоположном направлении: «Какой же я дурак! Доверил ключи от автомобиля почти незнакомой девчонке. Здесь ехать от силы пять минут, наверное, влипла в какую-то историю, а время идет, и до трассы пешком идти километров семь, да и не пойдешь в таком виде по дороге, а окольных путей я не знаю».

  Но тут послышался ровный шум двигателя, и его БМВ, ловко объезжая неровности грунта, заехала прямо на кладбище. Глеб на мгновение почувствовал укол ревности от того, что его «ласточка» слушается чужого водителя. Девушка вышла из машины и протянула ему синюю болоньевую куртку.

  — Вот, возьмите. Для вас взяла, она старая, и брат ее не хватится.

  Она открыла багажник и достала двухлитровую бутылку с водой, брусочек цветочного мыла в обертке и чистое льняное полотенце. Глеб был готов кинуться к ней и расцеловать. С ее помощью он привел себя в порядок.

  — Спасибо, э-э-э… — вспомнил, что не знает, как ее зовут.

  — Галя. Меня зовут Галя. Я выведу машину на трассу, а вы пока отдохните на заднем сиденье, а там сами поедете.

  — Почему так? Случилось что? — с нервной дрожью в голосе, похолодев, спросил Глеб.

  — Нет. Ничего. Это чтобы не видели вас соседи. Машина что? Ее мог кто-нибудь другой пригнать или брали покататься. Меня никто не видел, когда я садилась в машину. Поэтому и задержалась — ловила момент.

  — Просто детектив какой-то, шпионские страсти, — пробурчал Глеб, послушно растянувшись на заднем сиденье.

  Галя, как все начинающие, сильно газанула, трогаясь с места, а затем осторожно выехала на дорогу.

 

Глава 19

 Когда Глеб приехал домой, он первым делом позвонил Степану. Всегда улыбчивая Зоя, секретарь Степана, сразу узнала его по голосу и сообщила, что у того важное совещание, он не может подойти к телефону, а в его ближайших планах срочно выехать в Винницу. Пообещала сразу связаться по телефону, когда тот освободится.

  «Наверное, мне этого придется очень-очень долго ждать», — поделился он с собой своим же умозаключением. Потом решил проверить одно предположение, возникшее у него, когда возвращался домой. Голоса, которые его пугали, возникали только в двух местах его просторной трехкомнатной квартиры: в гостиной и кухне. Начал с кухни — выгрузил всю посуду на пол, соорудив гремящие, шевелящиеся металлизированные кучи, но ничего не нашел. Отодвинул кухонные тумбы, снял навесные шкафы — ничего.

  «Остается только поверить, что меня посещает настоящий призрак, кухня ему требуется, чтобы перекусить, а гостиная — чтобы отдохнуть от забот неземных, посмотреть телевизор», — успокоил он себя и полез снимать вентиляционную решетку. Под ней он обнаружил миниатюрные динамик и магнитофон, которые были хитроумно подключены через кухонную вытяжку.

  «Бьюсь об заклад, эти штучки включаются дистанционно», — поспорил он сам с собой, не сомневаясь в выигрыше. В гостиной он не стал искать второй комплект, трезво рассудив, что времени на уборку разбросанных вещей потребуется гораздо больше.

  Теперь самое главное — найти грамотного адвоката, ввести его в курс дела и вместе с ним отправиться сдаваться правоохранительным органам.

  Распевая на мотив траурного марша «моя милиция меня бережет», Глеб начал обзванивать знакомых в поисках хорошего адвоката. Безуспешность поисков на протяжении часа перестроила его мысли на другой лад. Он убедился, что все его знакомые — кристально чистые люди, не имеющие дела с криминалом, поэтому им адвокат не требуется. Взамен они предлагали телефоны дешевых нотариусов и юристов, имеющих концы в арбитражном суде. Тревога, идущая изнутри, заставила слова известной песенки «мама, я летчика люблю» переделать на «мама, я адвоката люблю».

  «Прошло четыре часа с момента, как я покинул дом Мани, — размышлял он. — Двух часов с головой достаточно, чтобы по номерам машины определить ее владельца. Тело могли обнаружить, а могли не обнаружить, но, в любом случае, моя запоздалая явка будет иметь отрицательные последствия, а если за мной они сами придут, то дело примет плохой оборот, и о подписке о невыезде можно будет только помечтать». Поэтому Глеб решил покинуть свой дом и направить стопы в ближайшую юридическую консультацию, чтобы, проведя там пробное, пилотажное, исследование, выйти на след неуловимых адвокатов, из каковых на Западе хоть плотину строй.

  И он вышел на улицу.

 

Глава 20

 -Присаживайтесь поудобнее. — Следователь мило улыбнулся впервые за три дня, которые Глеб находился в следственном изоляторе Лукьяновской тюрьмы.

  Ему так и не удалось выполнить задуманное — обзавестись адвокатом и с ним и с заявлением явиться в правоохранительные органы. Тогда, выйдя на улицу, он почувствовал сильное головокружение и поехал в больницу «скорой помощи», где у него определили сотрясение мозга легкой степени. После назначенных процедур он решил заехать домой, где и был задержан по подозрению в убийстве гражданки Марии Ивановны Нечипоренко, жительницы села Ольшанка.

  — Извините, но ваши показания по этому делу напоминают бред сивой кобылы, а детали не стыкуются, — слегка пожурил следователь Глеба. — Вся эта чертовщина, в реальности которой вы пытаетесь меня убедить, напоминает бред шизофреника, но, зная, что по роду своей работы вы постоянно сталкиваетесь с больными шизофренией, могу предположить, что вы хотите увести следствие в сторону.

  — Я не психиатр, а психолог, и с психбольными мне на работе не приходится сталкиваться.

  — Психиатр, психолог — какая разница! — раздраженно буркнул следователь. — Лучше обратимся к фактам. В ночь на десятое октября 1999 года, по вашему утверждению, вам позвонил гражданин Сиволапко Степан Семенович и потребовал, чтобы вы немедленно приехали в пансионат «Колос», который расположен в Пуще-Водице на Третьей линии, что вы и исполнили. Допустим, хотя имею от гражданина Сиволапко письменное объяснение, в котором ни о чем подобном не говорится, но к этому мы еще вернемся. В пансионате «Колос» вы получили записку и, прочитав ее, в срочном порядке отправились в село Ольшанка. По дороге завезли записку жене в больницу и передали ее через медсестру. Из имеющегося объяснения дежурной пансионата «Колос» следует, что вы там не были, как и гражданин Сиволапко, и никакой записки не получали. Из объяснения дежурной медсестры выяснилось, что вы приезжали ночью в крайне взвинченном состоянии, передали какую-то записку жене и сразу уехали. Ваша жена предъявила записку, написанную вашей рукой, в которой вы клялись ей в любви и желали скорейшего выздоровления.

  — Это не та записка. Та, которую предъявила Ольга, была написана раньше, — раздраженно объяснил Глеб.

  — Хорошо. Почему ночью вы приезжали к ней? Не потому ли, что узнали о том, что она той ночью не ночевала в больнице, а записка, которую вам якобы так не терпелось передать, была только предлогом?

  — Как — не ночевала? — вскричал удивленный Глеб. — Она же лежала в реанимации!

  — Согласно объяснению главного врача, мест в общих палатах не было, и ее временно держали в реанимации, а состояние у нее было удовлетворительное, готовили на выписку. В тот вечер она обратилась к дежурному врачу с просьбой отпустить ее до двух часов следующего дня, чтобы она могла организовать поминки на девятый день по умершей матери. Под расписку ее отпустили, и, согласно ее заявлению, она сразу уехала в село Ольшанку с гражданином Сиволапко.

  — Друзья мне не надоедают никогда, друзья мне изменяют иногда, а недруги мне просто надоели, их постоянство — сущая беда, — продекламировал Глеб, горько усмехаясь.

  — Из ее объяснений следует, что она не знала об окончании ремонта вашей машины, — продолжил следователь, просверливая взглядом дыры на лице Глеба, — а с другой стороны, боялась ехать с вами из-за недавнего ДТП, в котором она пострадала по вашей вине. Кроме того, она опасалась и вашего безобразного поведения, как в день похорон.

  — Она же прекрасно знает, что мне тогда было «сделано»! — закричал Глеб, вскакивая.

  — Я не знаю, что тебе там сделали, но если не сядешь на место, я приглашу конвоиров, и тогда тебе точно сделают. Сесть! Руки на колени! — грубо скомандовал следователь.

  Глеб нехотя подчинился.

  — Далее из ваших показаний следует, что вы приехали в село Ольшанка ранним утром и сразу направились на кладбище, где обнаружили автомобиль гражданина Сиволапко. Объяснения этого гражданина и вашей жены подтверждают это. Они наводили порядок на могиле ее матери. Увидев подъезжающую машину, они спрятались. Вы еще некоторое время бегали по кладбищу, зовя их по именам.

  — Не их, а только Степана, — уточнил Глеб.

  — Имеем объяснения гражданина Неборачко, жителя этого села, случайно оказавшегося в то время там. Некоторые фразы были неразборчивы, но по интонации их можно было принять за угрозы.

  — Буйная фантазия, — фыркнул Глеб.

  — Не перебивайте, — строго сказал следователь. — После безрезультатных поисков вы сели в свою машину и поехали к дому тещи. Там в ярости разгромили и подожгли баню. После этого с ножом в руке бросились к дому гражданки Нечипоренко.

  — У меня в руках ничего не было, — возразил Глеб.

  — Примерно в то время, когда происходили эти события, дежурному Н-ского райотдела внутренних дел был произведен звонок, в котором женский голос, назвавшись гражданкой Нечипоренко, сообщил, что ее вскоре должны убить.

  — Ну и слог у вас: «произведен звонок, в котором женский голос, назвавшись…» — нарочно не придумаешь. Не думали коллекционировать фразы-курьезы? Чего же она, позвонив, не спряталась где-нибудь у соседей? — со злостью спросил Глеб, не чувствуя ни малейшего страха перед этим полным человеком средних лет, назначенным вершить его судьбу.

  Страх остался на воле, вот если бы он сейчас находился там, то трепетал бы, только воображая, что чего он боялся, свершилось. Прошлое кануло в Лету вместе с честолюбивыми планами, докторской диссертацией, и выйдет он отсюда уже другим человеком, только вопрос — когда? И прежней жизни уже не будет.

  — Гражданка Нечипоренко Мария Ивановна, 1962 года рождения… Да-да, ей было тридцать семь лет, а не пятьдесят восемь, как вы утверждали, доказывая, что она подпитывалась энергией соблазненных при помощи колдовства мужчин. Так вот, она умерла от проникающего ранения в брюшную полость после того, как вы вошли к ней в дом. Теперь я слушаю вас, объясните, что произошло в ее доме и послужило причиной смерти гражданки Нечипоренко?

  — Я уже рассказывал, мне нечего добавить. Неизвестный ударил меня чем-то по голове, а когда я пришел в себя, то увидел ее… мертвую.

  — Орудие убийства найдено. Вы постарались и вымыли рукоятку ножа, чтобы уничтожить свои отпечатки, да только в других местах они остались. Там их везде хватает. Одежда погибшей в таком виде, что это указывает на попытку сексуального насилия. Как это объясните?

  — Тот, кто стукнул меня по голове, убил Маню и уничтожил свои отпечатки. А о сексуальных домогательствах вообще слушать смешно. Я уже вам говорил: мне жена сообщила, не знаю, с какой целью, что Мане скоро исполнится шестьдесят, и я ее считал бабушкой, хорошо сохранившейся, но бабушкой!

  — В своих показаниях вы написали, что, придя в себя, обнаружили нож в своей руке. Если исходить из этого, то убийца вернулся позднее и уничтожил ваши отпечатки на рукоятке ножа? Зачем ему это было надо?

  — Он боялся, что вместе с моими отпечатками обнаружат и его. Видно, он был без перчаток. А то, что везде мои отпечатки пальцев, — так я же не бестелесный дух! Неужели не очевидно, что если бы я совершил это убийство, то постарался бы не оставлять следов? Неужели я сумасшедший?

  — Возможно, многие поступки на это указывают, — следователь пристально посмотрел ему в глаза, — а может, симулируешь, по-блатному «косишь». В любом случае я буду настаивать на психиатрической экспертизе. Только мне кажется, что ты неуравновешенный человек, другими словами, псих. Узнав, что жена наставляет тебе рога с другом, выследил их, но не смог достать на кладбище. Поехал и в отместку поджег баню. Но и этого показалось мало. Побежал к одинокой смазливой соседке, думал, припугнешь ножом, и она тебе «даст». А та оказала сопротивление, оттолкнула тебя. Ты голову расшиб, легкое сотрясение мозга заработал, и, ничего не соображая, пырнул ее ножом. Тянет на непредумышленное.

  — Что же она сразу имя убийцы не сообщила и адресок, чтобы вы сил лишних не тратили? — ядовито спросил Глеб. — Сами чувствуете, что все это шито белыми нитками. Подставили меня.

  — Непонятливый ты человек, я к тебе по-хорошему, а ты в рога. Здесь я и не таких обламывал! А будешь хорохориться и умничать, то, пожалуй, вытянем на умышленное, уж слишком ты мне несимпатичен. Хорошо, что ученый, будешь состоять в зоне при параше. А в зону загремишь на всю катушку, правда, сейчас законы гуманные, «вышку» не дают, Европейское сообщество запретило, поэтому пользуйся, сгнивай за колючей проволокой. Может, там любовь встретишь, настоящую — мужскую. Таких холеных там любят. Вместо баб. Ладно, подумай до завтра, чтобы чистосердечное и непредумышленное, а нет — завтра займусь тобой по-настоящему, и назад тебе дороги не будет. Уж слишком я осерчал на тебя, сынок.

 

Глава 21

 «Лексус» несся по трассе с сумасшедшей скоростью и всего за два часа преодолел расстояние, отделяющее Винницу от Киева. Степан сам был за рулем, а водителю приказал пересесть на заднее сиденье. Пятидесятилетний водитель Петя не любил подобных «заскоков» шефа и «каркал», что когда-нибудь это плохо закончится. Но, имея за плечами тридцатилетний водительский опыт — возил начальников разной руки, — про себя отмечал, что это не самые дурные наклонности, с которыми ему пришлось столкнуться. Больше всего он не любил, когда с ним не считались, ограничиваясь тем, что платили ему за труд. Его предыдущие хозяева могли полночи, находясь в ресторане или казино, не обращать внимания на то, что он часами дожидается в машине, не имея возможности куда-нибудь отъехать, чтобы перекусить, или вообще относились как к быдлу, считая, что раз в кармане есть «зеленые», то они короли для тех, у кого их нет.

  Теперешний хозяин был неплохим, всегда внимательный, без снобизма, относился по-человечески, да и платил он больше всех предыдущих. Вот только эти дурацкие выходки… Пусть бы сам сходил с ума, без него, а у него дети, внучок уже есть. Петя вздохнул с облегчением, только когда подъехали к офису.

  — На сегодня свободен, — хмуро сказал Степан. — Впрочем, нет. У тебя час времени, после этого вернешься в офис и будешь ждать моего звонка. Предупреди домашних, что не знаешь, когда сегодня вернешься домой. Чрезвычайные обстоятельства.

  Оставил недовольного и недоумевающего Петю на дороге. «ЧП, только не на работе, а в личной жизни, — подумал водитель. — Небось, связано с рыжеволосой чертовкой, о которой, как он ни скрывает отношения, знают все в организации.

  Вначале утром несется в Винницу как угорелый. Было видно, что его приезд для представителей другой организации — как снег на голову. Впрочем, они, как радушные хозяева, предложили вначале позавтракать в ресторане. Когда они уже сидели за столиком и сделали заказ, — звонок «мобилки» — придумали же, черти, такое — везде достанет! Явно звонила она. Он поднялся, извинился и сразу же рванул назад. Чрезвычайные обстоятельства — даже в офис не зашел! — Водитель покачал головой и пошел в кафе напротив. — Разве за час можно успеть съездить домой, туда и обратно?»

  Каждый человек успокаивает свои нервы по-своему: одному требуется побегать трусцой вокруг дома, другому — напиться до поросячьего визга, а Степану была необходима скорость. Обычно когда стрелка спидометра преодолевала двухсоткилометровую отметку, на него снисходило успокоение, мысли становились четкими, и он быстро находил выход из сложившейся ситуации.

  На этот раз все было намного сложнее. Первый раз в жизни он почувствовал себя подлецом на все сто и выхода из сложившейся ситуации не видел. Перед ним стояла дилемма: подвести человека, которого он любит, или предать другого, с которым он дружит. Последние полгода он не задумывался над двусмысленностью своего положения, находясь полностью во власти чувств. Сейчас, когда Глеба арестовали по подозрению в убийстве престарелой сельской нимфоманки, он ясно осознал, что друга он предал давно, когда нырнул под одеяло к его жене, какими бы высокими чувствами это не объяснял.

  Он полюбил Ольгу, и когда это понял, было уже поздно: он не мог никуда от этого скрыться. Ее образ преследовал его везде, днем и ночью. Хуже всего были ночи, когда она являлась ему во сне, предаваясь с ним любви в самых неожиданных местах. Другие женщины так и не смогли отвлечь его внимание от Ольги.

  С ним происходило невероятное: чувственный образ Оли из снов значил для него больше, чем самые сексуальные женщины в мире. Он с трудом сдерживал себя, как ему казалось, не показывая этого, до той злополучной весенней поездки в Ялту в этом году. Они поехали вчетвером. Себе в спутницы он взял начинающую топ-модель Вику, мечтающую с помощью его денег сделать карьеру то ли манекенщицы, то ли певицы. Она связалась с второразрядным продюсерским центром, напела две кассеты и теперь искала две тысячи баксов, чтобы мелькнуть в традиционной осенней передаче «Шлягер». Впрочем, личико и фигурку имела отличные, а голос — при наличии серьезной электронной аппаратуры и повсеместном использовании фонограмм — был делом второстепенным. Чтобы петь, необходимо быть сексуально-откровенной и уметь хорошо двигаться на сцене, а это она умела в свои девятнадцать лет.

  Остановились в гостинице «Ялта». Весь сервис внутри, не требуется никуда далеко ходить. Погребок «Массандровские вина» — и сразу в бассейн с подогретой морской водой. Солярий, где теплое апрельское солнце словно гладит кожу, бар — и снова с бортика в воду. Неплохое начало. На пляж спустились в лифте, оборудованном в скале. Всего несколько чудиков вроде них ходили по берегу штормящего моря. Они с Глебом не удержались и искупались.

  Позерство и бравада чуть не обошлись дорого Степану. Ледяная вода и волны потащили его прочь от берега, еле вырвался. Растерявшиеся женщины в истерике кричали, синий от холода Глеб, стоя по пояс в воде, крутил пальцем возле виска, раздумывая, плыть на помощь или это Степан, по своему обыкновению, дурачится.

  «Молодец, что не поплыл, — не хватило бы сил его вырвать из цепких объятий волн», — подумал обессиленный Степан. Все смеялись, радовались — обошлось! Вечно этот Степан пытается чем-то выделиться! Снова погребок, бассейн, солярий, бар.

  Вечером ужин в Хрустальном зале, стриптиз, казино, карты — блек-джек. Каждый раз безуспешно. Под давлением женщин мужчины безрезультатно испытывают удачу, играя в рулетку. Большое колесо, испещренное цифрами и цветными квадратиками, напоминает колесо Фортуны. Разве есть шанс выиграть у Судьбы? С трудом выманили из зала призрачного счастья зараженных азартом женщин, соблазнив бильярдом. В бильярдной женщины поняли, что катать шары тоже непросто, быстро сникли, и, не закончив партию, компания разошлась по номерам, не забыв заглянуть по дороге в бар.

  Степан занимался сексом с Викой, полностью отрешившись под действием алкоголя от реальности. Все было прекрасно.

  На следующее утро Вика загадочно смотрела на него за утренней чашкой кофе в номере.

  — Ты хочешь что-то сказать? — не выдержал Степан.

  — По-моему, ты здорово вляпался, Степа, — усмехнулась она, опуская хитрую мордочку к чашке с кофе.

  — Объясни, и без загадок.

  — Сегодня ночью, когда мы занимались любовью… — она замялась.

  — Сексом, — хмуро вставил он.

  — Правильно — сексом, — словно обрадовалась она. — Ты обнимал не меня, а другую женщину.

  У Степана возникло ощущение, что его сейчас вывернут наизнанку. И кто — эта девчушка, полная честолюбивых планов!

  — Это была прекрасная ночь — ты показал себя великолепным мужчиной! Но ты часто невзначай называл меня Ольгой. Это, случайно, не жена твоего друга?

  — Не касайся того, что выше твоего понимания, — разозлился Степан.

  — А если я смогу тебе помочь, поможешь ли ты мне? — спросила она.

  — Чем же ты сможешь мне помочь? — спросил насмешливо Степан.

  — Она будет твоей не далее как сегодня вечером, — предложила Вика.

  — Ольга — жена моего друга! И я… — он не нашелся, что еще сказать.

  — Вот и прекрасно. Я иду навстречу твоим фантазиям, а ты финансами мне помогаешь поучаствовать в «Шлягере».

  — Ну, у тебя и запросики!

  — Зато ты сегодня будешь обнимать не жалкую имитацию, а свою мечту.

  — Это ты — жалкая имитация? С такими формами?

  — Любовь слепа и глупа. Извини — это я повторяю чужие мысли.

  — Допустим, я пойду на твои условия, но каким образом…

  — Это предоставь мне. Только ты должен будешь выполнять мои указания. Например, я с Глебом буду целую ночь играть в казино, и мне потребуются деньги… Триста.

  — Двести долларов хватит. Я не Ротшильд.

  — О’кей. Условия нашего договора не будем подписывать кровью?

  — Как хочешь.

  — Когда вернемся, зайдем к моему продюсеру. У него чернила в ручке равнозначны крови.

  — Как страшно! Я испугался.

  — Я пошутила. — Поцеловала его и стала собираться.

  — Ты куда?

  — Претворять твои фантазии в жизнь. Встретимся через два часа в бассейне.

  Она прибежала через полчаса, чмокнула его в щеку, рассказала о плане действий на сегодняшний вечер и умчалась в бассейн.

  За завтраком Вике все не сиделось на месте, и она под разными предлогами срывалась с места и убегала. В один из этих моментов зазвонил мобильный телефон Степана. Услышав в трубке голос Вики, он встал и отошел в сторону. Глеб и Оля остались за столом одни. Днем ресторан был заполнен только на треть, и Глеб от нечего делать разглядывал присутствующих, пытаясь догадаться, кто приехал с женой, а кто с любовницей.

  Вернувшись, Степан извинился и сообщил, что его здесь разыскали друзья и настаивают на встрече. Он был бы рад отказаться, но это связано с деловыми интересами. Возможно, им сегодня придется провести вечер втроем, так как Вику он не сможет взять с собой. Он не смог удержаться и заглянул Оле в глаза. Она со спокойным интересом слушала его. Все как обычно.

  Вскоре вернулась улыбающаяся Вика и равнодушно восприняла то, что на сегодняшний вечер останется без кавалера.

  — Олечка, надеюсь, не станет ревновать, если я буду время от времени у нее красть мужа в течение сегодняшнего вечера?

  — Ничуть, Вика, только окажешь мне любезность. После сегодняшней ночи я себя плохо чувствую, голова гудит, как колокол. Не знаю, смогу ли я сегодня выдержать повторение вчерашнего.

  «Театр трех актеров для одного зрителя», — подумал Степан. Это было ему неприятно. Пока все шло по намеченному Викой плану.

  После завтрака отправились погулять по Никитскому ботаническому саду, потом пробовали вина в знаменитом дегустационном зале Массандры, обедали в итальянском ресторане, расположенном в самом замке «Ласточкино гнездо». Заработанные поеданием мучнистых блюд итальянской кухни лишние калории решили согнать в бассейне, но тут Олю стало очень правдоподобно знобить, и она ушла к себе.

  Степан и Глеб традиционно после бассейна пили вино в расположенном рядом подвальчике, когда зазвонил мобильный телефон, и Вика, находившаяся в другом конце подвальчика, прошептала:

  — Пора, сеньор. Клиент созрел, события требуют вашего вмешательства, — и отключилась.

  Под действием алкоголя Степан стал очень убедительно вести диалог с молчащей трубкой, вернее, это был его монолог. Он так увлекся, что только когда увидел рядом серьезное личико Вики со смеющимися глазами, быстро скомкал конец «разговора». Глеб не стал заставлять долго себя упрашивать составить компанию Вике в казино, лишь попросил поддержать его, пока он будет отпрашиваться у Оли. Вика торжественно заверила его, что сможет убедить приболевшую Олю доверить его на сегодняшнюю ночь ей.

  Когда Степан осторожно постучал в дверь номера, она нетерпеливо распахнулась. Перед ним стояла бледная Оля, устремив на него невообразимо волнующий взгляд зеленых глаз.

  Степан вошел и нерешительно, напряженно кашлянул. Он вновь почувствовал себя словно перед сдачей экзамена в институте.

  — Встречу с друзьями пришлось отложить. Глеба с Викой нигде не видно. Вот, на всякий случай зашел узнать… — пробормотал он и неожиданно закончил: — Что да как.

  Оля не приняла его условия игры, не захотела ходить вокруг да около.

  — Они в казино, и ты это прекрасно знаешь, как и то, что я ждала тебя. Я хочу, чтобы мы пошли к тебе. Ты не возражаешь?

  — Нет, — ответил Степан и понял, что летит в пропасть.

  Оля ушла от него в четыре часа утра, после того как долго приводила себя в порядок в ванной. На прощание она поцеловала его и сказала, что так хорошо ей не было никогда в жизни. Он смутился и хотел было ее проводить. Она тихо рассмеялась, выскочила из номера и захлопнула дверь у него перед носом.

  На следующий день Степан, сказавшись больным от злоупотребления спиртным на встрече с друзьями, в одиночестве переживал полдня, думал, как вести себя в дальнейшем с Глебом. Пропустил завтрак, обед, прогулки, бассейн.

  Утром, перед выходом из номера, Вика неодобрительно хмыкнула:

  — Мужик, а распустил нюни!

  Задумав и блестяще осуществив очередную комбинацию по отвлечению Глеба, Вика позволила Оле на пару часов навестить Степана, помочь ему избавиться от комплекса вины. Он понял, что об этом лучше не задумываться, пусть все идет, как идет.

  Вскоре Степан уже вполне освоился со своим новым положением, а после возвращения в Киев тайным местом их встреч с Олей стала его квартира.

  Вика познакомила Степана со своим продюсером, и они договорились, что он внесет пять тысяч долларов спонсорских вместо оговоренных двух на ее «раскрутку» в октябре-ноябре этого года.

 

Глава 22

 Степан позвонил Оле по мобилке, как и договаривались, как только подъехал к ее дому. К его удивлению, она не ответила. «Где теперь ее искать?» — подумал он, нервно куря сигарету за сигаретой. На всякий случай позвонил ей на работу и обнаружил ее там.

  — Выйди, я сейчас подъеду, — бросил он.

  — Постой, я лучше пройдусь к Морозовскому гастроному. В машине будет удобнее поговорить, — попросила она.

  — Хорошо. Не задерживайся. — И поехал навстречу ей.

  Оля, оглянувшись по сторонам, забралась в его машину с тонированными стеклами и привычно потянулась губами к его губам. «Не вовремя», — с досадой подумал Степан, отвечая.

  — Теперь объясни толком — что случилось?

  — Глеб, очевидно, будучи в невменяемом состоянии, поджег баню, а после зарезал соседку Маню. Сейчас сидит в изоляторе.

  — Почему он это совершил? Может, увидев мою машину, он что-то заподозрил?

  — Не думаю. Ведь он сам тебя посылал в Ольшанку, чтобы ты разобрался.

  — Это было на день раньше, и ты сама попросила, чтобы я не ехал один в Ольшанку, а заехал за тобой, но на следующий день. Я не выходил с ним на связь все эти дни. Мне даже пришлось выехать срочно в командировку, чтобы не прятаться от его звонков. Зачем это надо было?

  — Я была злая на него — он забыл о поминках моей мамы на девятый день! Хорошо, что мы тогда поехали, помянули ее сами, привели могилку в порядок. А он и не вспомнил… А я его давно просила! У него лишь хватило ума следом за нами примчаться в Ольшанку, устроить пожар и убить бедную Маню. Зря ему авто так быстро подремонтировали!

  — Я не могу понять — откуда он узнал, что БМВ почти готова и стоит возле моего дома? Я же ему об этом не говорил!

  — Зато сказал мне, а я, видно, обмолвилась в разговоре, когда он меня в тот день навещал. Впрочем, я точно не помню.

  — Что он говорит следователю?

  — Толком не знаю, но, похоже, всякую чушь. Его даже направили на психиатрическую экспертизу. Да, чтобы ты знал. Когда я приехала домой, в квартире был сплошной разгром — он обнаружил магнитофон в кухне, в комнате я сама его сняла. Мне удалось их убрать до того, как милиция приехала с обыском.

  — Я чувствую свою вину перед ним. Возможно, то, что я подыгрывал его фантазиям, привело к столь печальному исходу.

  — Не вини себя. Не ты направлял его руку, когда он напал на ту несчастную женщину. Я тебе рассказывала, что у него с головой не совсем в порядке? У тебя была возможность в этом убедиться из его рассказов.

  — Что я могу для него сделать?

  — Адвокат. Нужны деньги и хороший адвокат.

  — Это я беру на себя. Можешь не волноваться. Вот только почему ты покинула больницу и вышла на работу?

  — Был обыск и на работе. Поехала проверить, что у него изъяли. Там все в шоке. Теперь мне можно подумать и о здоровье — ты меня подвезешь в больницу?

  — Да. Когда тебя должны выписать?

  — Дня через два-три. Я не буду спешить, если ты займешься поисками адвоката.

  — Что тебе привезти в больницу?

  — Как обычно: фрукты, сок. Вот тебе телефон следователя — позвони и на правах друга расспроси, что можно передать Глебу. Пусть он знает, что мы о нем не забываем.

 

Глава 23

 Степан лежал на разложенной софе и нервно курил, пытаясь пускать дым колечками.

  — Не кури, — поморщившись, попросила Ольга.

  Встала, надела халат прямо на голое тело и пошла в ванную.

  Степан, словно не расслышав, продолжал курить. Но когда она через десять минут вернулась, посвежевшая после принятого душа, поспешно загасил сигарету.

  — Степа, что тебя тревожит? — ласково спросила она, присаживаясь на краешек софы.

  — Во-первых, почему я не могу остаться здесь до утра? — спросил он.

  — Я очень устала, и у меня есть желание побыть дома одной. Только не обижайся. Завтра я останусь ночевать у тебя, а здесь мне бы не хотелось, чтобы ты… Сам все понимаешь — ты умный. Здесь и соседи, и знакомые — у тебя спокойнее.

  — Хорошо. Будь по-твоему, — согласился Степан.

  Ольга ему безумно нравилась, как никто и никогда. В его представлении она была идеальной женщиной: умной и страстной, в которой одновременно сочетались и шаловливый котенок, и грозный тигр. Он очень ею дорожил и не представлял, как сможет с ней расстаться.

  — Оленька, я себя чувствую подлецом по отношению к Глебу, — поделился он с ней. — Наверное, нам в самом деле не стоит здесь встречаться, а лучше по-прежнему у меня. Тут все напоминает о нем, и меня не покидает чувство, что я отчасти виноват в том, что с ним произошло.

  — Ты же не принуждал его убивать несчастную женщину? — спросила Ольга, заглядывая ему в глаза. — Виноват он сам, а точнее, его необузданный характер, который он тщательно скрывал от окружающих. Мне как его жене приходилось все это терпеть. Ты же мне долго не верил, что у него порой бывают неконтролируемые приступы ярости, и тогда он может убить кого угодно. Поэтому я не могла ему открыться и прямо попросить развода, а прибегла к небольшой фальсификации, с твоей помощью. — Она быстро наклонилась и чмокнула его в щеку. — Меня только удивляет, что психиатрическая экспертиза признала его вменяемым. Интересно, каким он выйдет через пять лет?

  — Уже осталось около четырех. Время нахождения под следствием вошло в срок. Мне до сих пор не верится, что в порыве гнева он может убить человека. Тем более женщину. Он казался мне таким мягким, слишком уж интеллигентным. Одним словом, красавéц!

  — А теперь можешь представить, что на месте той женщины могла оказаться я?

  — Бр-р! Не хочу себе такого представлять. Ты же знаешь, как я тебя люблю.

  Он привлек ее к себе и поцеловал в губы. Она страстно ответила, но когда его рука проникла под распахнувшийся халат к ее груди, резко отстранилась.

  — Твоя затея с тайно установленными магнитофонами и записанной на них чушью, будто бы его зовет к себе покойница, была осуществлена в спешке, когда вы собирались на похороны. Это было что-то! Но я толком не понял смысла этого. Зачем нам это было надо? — спросил он, пытаясь преодолеть ее сопротивление.

  — Моя идея, но твое исполнение. Жалко, что вышло совсем не так, как задумывалось. Только прошу тебя, не употребляй слово «чушь», когда говоришь о моей матери. — Она резко встала и поправила халат. — А для чего? Хотела немного попугать, умерить его агрессивность.

  — Извини, если обидел. Я имел в виду совсем другое. — Он сел на софу, раздумывая, вставать или вновь предпринять попытку. — Знаешь, когда вы должны были вернуться после похорон, я долго дежурил под вашими окнами, ожидая, когда погаснет свет, чтобы со своего пультика включить магнитофоны. Но когда свет погас, меня стали терзать муки ревности, я представлял, что вы там делали в этот момент… Ведь я тогда не знал, что ты попала в больницу.

  — Давай оставим эту тему, — холодно сказала она, и он понял, что дальнейшие попытки бесполезны.

  — Согласен, только скажи: если бы он не убил ту женщину и не попал в тюрьму, могли записи голоса покойницы его так напугать, что он дал бы тебе развод? — спросил Степан, вновь откидываясь на подушку.

  — Он в глубине души большой трус, как все неуравновешенные люди. Кроме того, он очень суеверный. Если ему вдруг приходилось с дороги возвращаться, то сильно переживал и перед повторным выходом смотрелся в зеркало. Ну а черные кошки, сам понимаешь…

  — Знаешь, Оля, в моем представлении Глеб как бы раздваивается: одного я знал, а о другом ты мне рассказываешь. Ведь я тоже психолог по диплому, не верится, что он так хорошо маскировался.

  — Все люди имеют несколько масок, которые напяливают на себя в зависимости от того, где находятся и кто рядом с ними. Ведь один и тот же человек — лев перед подчиненными и ягненок перед начальством, прекрасный товарищ и тиран в семье. Все понемногу одновременно и Хайды, и Джекилы. Если тебя интересует, то Глеб дома был тираном, он считал верным только одно суждение — свое собственное. Вы, друзья, знали его как покладистого компанейского парня, а он дома, бывало, над вами насмехался, ненавидел вас, завидовал. Тебя он сильно ненавидел за то, что ты крепко стоишь на ногах и твой бизнес процветает.

  — Все, больше о нем ни слова! Ведь все это в прошлом, а сейчас он вырван из жизни на долгие годы и прохлаждается на нарах. Сейчас как раз прекрасная возможность тебе с ним развестись и соединиться со мной законным браком, — резко поменял тему Степан. — Золотце мое, какое колечко крепче привяжет тебя ко мне: медное, серебряное или золотое?

  — Бриллиантовое, но пока еще рано. Для него это будет ударом, который может его убить. Давай обождем годик, он акклиматизируется там, я его постепенно подготовлю. — Глаза у Оли затуманились.

  — При помощи голосов из потустороннего мира, — вставил Степан зловещим тоном.

  — Без голосов, с помощью разума и логики, — печально поправила его Ольга.

  — Принято, красавица моя сердобольная. — Он снова хотел привлечь ее к себе, но она ловко увернулась.

  — Не подхалимничай и не нахальничай. Уже поздно, давай собирайся.

  Когда Степан через полчаса вышел из подъезда и подошел к машине, у него за спиной неожиданно возник высокий мужчина в темной куртке и вязаной шапочке.

  — Гражданин Сиволапко? — хрипло спросил его мужчина, у него был голос человека, продрогшего от долгого ожидания.

  — Да, а ты кто, красавéц? — спросил Степан, оборачиваясь и слишком поздно замечая в руках незнакомца обрез охотничьего ружья, которое исторгло в тот момент столб огня, больно ударившего его в грудь и опрокинувшего на землю.

  Крупная дробь, с какой охотятся на кабана, вырвала громадный клок одежды, разорвала легкое и застряла в левом желудочке сердца…

  В шоке Степан сразу вскочил, но тут же задохнулся от крови, хлынувшей изо рта, и снова рухнул на землю. Когда приехала машина «скорой помощи», он был уже мертв.

 

Глава 24

 Звук выстрела с улицы донесся в комнату, где находилась Ольга, он прозвучал глухо, безобидно, словно кто-то баловался. Занятая своими мыслями, она его никак не связала с уходом Степана, поэтому не могла предположить, что в этот момент тот лежит возле ее дома, безуспешно пытаясь вдохнуть разорванными легкими.

  Она наметила на сегодняшний вечер очень важные дела, поэтому сняла трубку с телефонного аппарата, чтобы никто не помешал звонком. На всякий случай она закрыла входную дверь на цепочку, понимая, что это лишняя предосторожность, так как теперь от этой квартиры ключи были только у нее. Глеб был уже не в счет. Больше ни на что не отвлекаясь, в том числе и на нарастающий шум за окном, она перешла в самую маленькую комнату, памятную ей по двум причинам: знакомство с этой квартирой и ее обитателями началось с нее, и хозяин этой комнаты пал жертвой ее магии. Этим человеком был отец Глеба — Леонид Григорьевич.

  Когда она вышла замуж за Глеба, его отец жил вместе с ними, занимал эту комнату. Худощавый, подтянутый седоватый шатен пятидесяти двух лет от роду, он вел себя подчеркнуто корректно, с холодной учтивостью, изрекая лишь непреложные истины. Он напоминал ей актера кино, играющего исключительно положительные роли, героям которого не присущи ошибки и человеческие страсти. Такие люди делали только то, что было необходимо, а не то, что хотелось бы. При всей любви к кинематографу, ее от этих фильмов тошнило, и она невольно задумывалась: неужели те актеры и в жизни такие слащаво-приторные? Отец Глеба не был актером, он работал уже более двух десятков лет в отделе кадров бывшего номерного завода. Слушая его сентенции, в которых, впрочем, всегда присутствовал здравый смысл, она задавалась вопросом: он на самом деле такой святой или только прикидывается? Еще он напоминал своими нравоучениями ее школьного учителя по математике, как впоследствии оказалось, тайного педофила. Словом, этот человек вызывал слишком много противоречивых чувств, чтобы Ольга не постаралась его как-то задеть, убедиться в его верности провозглашаемым идеалам. Она решила его подразнить. Как бы случайно стала появляться перед ним в полураздетом виде, вскоре отметив, что у него появился блеск в глазах. Зная, что Леонид Григорьевич очень рано уходит на работу, когда они еще обычно спят, однажды она решила принять в столь раннее время ванну, естественно, не закрыв дверь изнутри и очень удачно инсценировав свою растерянность. Тогда он увидел ее полностью обнаженной. Когда она через неделю повторила свой спектакль и он снова заскочил к ней, она была уверена, что это уже не было случайностью.

  Ночами, когда они занимались с Глебом сексом, она старалась кричать погромче, мысленно представляя себе Леонида Григорьевича, прислушивающегося к ее стонам и их возне, обливающегося потом и сосущего валидол. Наверное, об этом думал и Глеб, так как он вдруг резко решил перенести их сексуальную программу на утро, когда отец уже отбывал на работу, но, разгадав его хитрость, она оставила все как было.

  Леонид Григорьевич мужественно противостоял этим ухищрениям, не предполагая, что впереди его ждет самое главное испытание — полугодичная командировка Глеба в США. Его стойкости хватило на месяц, после чего он оказался в постели у Ольги. Как она и предполагала, провозглашать идеалы и следовать им — это удел героев кинематографа и литературы, а в жизни подобное — большая редкость. Леонид Григорьевич ничем не был ценен для Ольги, для нее это был всего лишь спортивный интерес, и одного раза ей было предостаточно. Однако она разбудила в нем вулкан чувств и, чтобы совсем не испортить с ним отношения, время от времени шла ему навстречу. Заметив с ее стороны прохладное отношение, он воспылал, и небезосновательно, ревностью. В это время она старательно вела обработку Степана, друга Глеба, очень состоятельного и перспективного бизнесмена. Для этого, не надеясь только на собственные силы, она съездила к матери, чтобы та помогла приворожить Степана.

  Для Леонида Григорьевича, при жизни супруги хранившего ей верность и ни разу не «прыгнувшего в гречку», подобное положение было в новинку, тем более что в роли обманутого был его собственный сын. Поэтому он все же нашел в себе силы разорвать их отношения. Ольга вздохнула с облегчением, но он вдруг загорелся бредовой идеей: необходимо разменять квартиру и разъехаться. А вскоре даже «невесту» нашел — разведенную, проживающую в однокомнатной квартире с сыном. Леонид Григорьевич решил, что, разменяв квартиру, он заберет к себе «невесту».

  Его решение совпало с приездом Глеба. Вот тогда Ольга и забеспокоилась. Глеб не был тем мужчиной, с которым она собиралась прожить всю жизнь. Степан, впрочем, тоже. Она придерживалась принципа, внушенного ей матерью: молодость — это только средство обеспечить себе старость. Ей уже исполнилось двадцать восемь лет, и она давно лишилась иллюзий, присущих восемнадцатилетним. Больше всего в Глебе ей нравилась его трехкомнатная квартира в тихом районе — на улице Богдана Хмельницкого, в четырехэтажном домике, уютно расположившемся во дворе. По скромным оценкам, она тянула тысяч на сто, учитывая ее местоположение в центре, в отличие от квартиры Степана на Борщаговке. А теперь она могла лишиться ее по прихоти выжившего из ума блудливого старика. Она поехала к маме в село, та ей «проассистировала», и через месяц Леонид Григорьевич избавился от земных проблем и больше никому уже не мешал. Вот тогда она оценила способности своей матери в полной мере и поняла, насколько они полезны в этой жизни. Поэтому продолжала оставаться ее прилежной ученицей, стараясь перенять от нее как можно больше знаний.

  Глеб, погруженный в науку и зависимый от бюрократов типа Варавы, больше не удовлетворял амбиций Ольги. Ей хотелось размаха, она жаждала получить все удовольствия от жизни сейчас, а не ждать неизвестно чего неизвестно когда. Поэтому она обратила внимание на Степана, преуспевающего бизнесмена.

  Собственные чары, подкрепленные магией матери, все равно никак не могли перебороть комплексы Степана в отношении дружбы с Глебом. Время шло. Тот избегал взглядов Ольги и ситуаций, в которых они могли остаться вдвоем. «Уж не пойти ли мне к нему самой, проявить инициативу?» — подумывала она все чаще, но поездка в Ялту расставила все по своим местам. Успокоившись, она, считая Глеба абсолютно бесполезным, начала плести тонкую паутину вокруг Степана и привязывала его к себе все сильнее. Сумасбродство Василия, отправившего Глеба вслед за ними в Ольшанку, чуть не разрушило ее планы, но в итоге привело к желаемому результату. Единственное, чего она не учла, так это того, что, обнаружив проколотые фотографии, в том числе и удачно оставленное для отвода глаз ее фото, Глеб полностью уничтожит баню, вместе со всеми магическими атрибутами, тем самым неожиданно продлив себе жизнь. Ведь каждый предмет для совершения магического обряда должен и сам пройти через специальный обряд, чтобы зарядиться необходимой энергией. Восстановление всех магических предметов, погибших тогда в пламени, заняло у нее не один месяц.

  Неожиданная болезнь и смерть матери помешали Ольге перенять весь ее опыт, но у нее в руках была теперь книга Духов, которую ее мать получила от бабушки, а та — от своей матери. Каждый, кто обладал ею, вписывал в нее свои наработки, наблюдения. Обложка и страницы книги были изготовлены из телячьей кожи, на которой писали специальными чернилами. Придет время — и она тоже дополнит ее.

  Она решила не разводиться с Глебом после ареста, рассчитывая вскоре отправить его на небеса вслед за отцом, чтобы остаться единственной владелицей чудесной квартиры. Но то ли Глеб оказался сильнее своего отца, то ли она была еще очень слабым магом, все ее наговоры, порчи пока не давали желаемого результата. Она не отчаивалась, время у нее было. К тому же росло ее мастерство и пополнялись знания по черной магии.

  Ее взгляд упал на белый запечатанный конверт, и она улыбнулась. Привет с того света, от Мани. Как интересно устроен мир — человека нет, уже полгода, как им лакомятся черви, а ты от него получаешь письмо. Она внимательно осмотрела конверт, весь испещренный нервными надписями почтовых работников. В итоге письмо нашло адресата, но не того, кому изначально предназначалось. Вполне возможно, что если бы не была допущена ошибка в адресе, то и отправитель был бы жив, и адресат не находился бы в местах не столь отдаленных. Впрочем, получатель в противном случае давно отправился бы туда, куда письма не доходят.

  «Вскрыть или уничтожить, не вскрывая? — задумалась она. — Ничего нового и важного для меня в нем нет, разве что удовлетворю свое любопытство». Взглянула на часы: у нее есть в запасе достаточно времени, чтобы прочитать письмо.

  Она вскрыла конверт, достала маленький листочек, исписанный почти каллиграфическим почерком, и углубилась в чтение.

  «Здравствуйте, Глеб! Удивительным образом наши судьбы соприкоснулись при необычных обстоятельствах, и теперь я не могу оставаться безучастной свидетельницей тех угрожающих событий, которые сгустились вокруг вас.

  Вы знаете, я часто мысленно веду с вами беседу, хотя хорошо понимаю, что воображаемый образ и реальный человек — это не одно и то же. Хотелось бы верить, что они, по крайней мере, во многом совпадают.

  Мне сложно начать с конца, с самой сути проблемы, тогда может оказаться много «белых пятен» и я могу остаться непонятой. Поэтому извините, если я буду чересчур многословна.

  Историю Ульяны я вам вскользь рассказала и к этому только добавлю, что девочка, родившаяся в далеком 1942 году, впоследствии стала моей матерью. Ее звали Кэтрин, Катя. В трехлетнем возрасте она вместе с Ульяной (она не хотела, чтобы я называла ее бабушкой, к тому же наши родственные отношения для всех были тайной) вначале оказалась на поселении в Сибири, но вскоре их разъединили: Ульяну арестовали и отправили уже в северные лагеря, а ее — в детский дом, который мало чем отличался от тюрьмы. Это были первые послевоенные годы, тогда слова «немец» и «фашист» были равнозначными. Маме пришлось пережить множество унижений и притеснений в детдоме, ведь она была наполовину немкой, а там жило много сирот войны. Испытания только закаляют сильных людей, а слабых ломают. Моя мама не была сильным человеком, и в этом я ее не упрекаю, я ведь знаю, в каких условиях ей пришлось жить.

  В восемнадцать лет она распрощалась с детдомом и с небольшим фанерным чемоданчиком, вместившим все ее пожитки, вступила в самостоятельную жизнь, не имея близких, которые могли бы предоставить ей временное пристанище. Ульяна пропала в лагерях, и мать думала, что она там погибла. Три года она проработала в Иваново-Вознесенске, городе невест и ткачих. Там она встретила первую любовь, там родилась я, там ее постигло глубокое разочарование, и это начисто лишило ее оптимизма, который еще оставался. Моим отцом был вор-рецидивист, который вскоре отправился отбывать очередной срок, где и сгинул бесследно. Чтобы как-то выжить с ребенком, мать стала брать у его дружков краденые вещи на продажу. Вскоре ее задержали и дали срок условно, приняв во внимание малолетнего ребенка. Из фабричного общежития ее выгнали с клеймом воровки и списали на нее все пропавшие вещи. Она меняла города, становясь все ближе к уголовному миру. Когда мне было пять лет, она отправилась в тюрьму, а я в детский дом. Через три года она вышла, забрала меня, но ненадолго, вскоре получила следующий срок. Я снова оказалась в детдоме. Мне очень легко давалась учеба, и я была прилежной ученицей с примерным поведением, насколько это было возможно в тех условиях. Меня полюбила бездетная воспитательница Вероника Матвеевна, которая после многолетних усилий добилась, чтобы мою мать лишили материнских прав, а ее назначили моим опекуном. Мне с ней было хорошо, но когда в очередной раз выпускали из тюрьмы мать, сердце тянулось к ней. Однако она уже ничего не могла сделать, не могла изменить свою жизнь. С такой биографией она могла претендовать только на работу уборщицы с нищенской зарплатой, но это ее не устраивало, и, побыв какое-то время на воле, она вновь получала срок.

  Закончив с отличием школу, я с первого раза поступила в пединститут в Киеве. Во время учебы в институте Вероника Матвеевна меня поддерживала материально, но неожиданно умерла, когда я была уже на четвертом курсе. Ее квартира отошла государству.

  По распределению я поехала в село Лисички учительницей и в первый год вышла замуж за Федора. Я его не любила, просто мне надоело мыкаться по углам, хотелось чего-то постоянного и своего. У нас родилась дочь Настя, и тут приехала после очередной отсидки моя мать. Федор не знал, что эта приличная на вид, но очень болезненная женщина имела за плечами суровый опыт — в общей сложности тринадцать лет она провела в тюрьме. Я скрыла это от него, да он и не был особенно любопытным, а родители его умерли.

  Мама была больна туберкулезом, выглядела ужасно, но не захотела с нами оставаться, боясь нас заразить. Она сообщила, что в соседнем селе живет моя бабушка Ульяна, и уехала, чтобы на этот раз навсегда исчезнуть из моей жизни. Я так и не знаю, жива ли она сейчас и где находится, а если умерла, то где ее могилка.

  Вскоре Ульяна приехала к нам в гости. Мы с ней очень подружились. Однажды я, в свою очередь, выбралась к Ульяне и там познакомилась с Ольгой, своей тетей, которая была младше меня на девять лет. Она сразу, по непонятным причинам, невзлюбила меня, и потом в основном Ульяна навещала меня, а я не горела желанием встречаться с Ольгой, как и та со мной.

  Время шло, Федор все чаще заглядывал в бутылку, я работала в школе и училась заочно в аспирантуре. Там я познакомилась с одним человеком и влюбилась в него. По моей просьбе Ульяна «посмотрела в будущее» при помощи магии и ужаснулась. Она сообщила, что через несколько лет меня постигнет страшный удар и лучше мне отдаться зову сердца. Я колебалась, но Настенька очень любила отца, а мой любимый связывал наше будущее с общими детьми, а не с ней. Я порвала с ним, ушла из аспирантуры, полностью отдаваясь воспитанию Настеньки и занимаясь домом. Это была моя страшная, роковая ошибка. Ульяна была недовольна мной и возненавидела Федора.

  В семилетнем возрасте Настенька, моя дочурка, утонула, купаясь в речке, на глазах у Федора, но он был так пьян, что даже не заметил этого. Тогда я попросила помощи у Ульяны…

  После смерти Федора я продала хату и переехала в село Ольшанка, стала жить недалеко от Ульяны, помогала ей во всем. Ольга жила в городе, изредка наезжая в гости. От Ульяны я узнала, что Ольга часто прибегает к ее помощи, чтобы приколдовать мужчин, которые ей нужны. Они воспламенялись неудержимой любовью к Ольге и становились воском в ее руках, а когда уже были не нужны, от них помогала избавиться та же Ульяна. Первый муж Ольги умер от инфаркта через год после свадьбы в возрасте тридцати лет, чтобы освободить место для вас…

  В последнее время Ольга несколько раз приезжала в село со Степаном, вашим близким товарищем. Ульяна сказала мне по секрету, что это будет ее следующий муж. «Ольга что, разводится?» — удивилась я. «Ее сама жизнь разведет навечно, но пока еще не пришло время», — рассмеялась Ульяна.

  Я поняла, что ваша участь предрешена, но мне тогда было безразлично — несколько раз я вас видела, когда вы приезжали в село, ну и что с того? Жестоко?! Да, но я находилась словно в дурмане, и чужая жизнь мне была безразлична, а Ольгу я ненавидела. Почему? Год тому назад я стала встречаться со своей бывшей любовью, которую отбила у меня Ольга, с одним из ее «привороженных» — с Василием. Он живет напротив Ульяны вместе с сестрой Галей. Мы с ним даже стали подумывать съехаться, жить вместе в гражданском браке, а там как сложится, но Ольга, узнав об этом, вновь привязала его к себе, внушив иллюзорные надежды. Она повела себя, как собака на сене, — сама не гам и другим не дам. Мне тридцать семь лет, и я считаю, что моя жизнь еще не закончилась и у меня все впереди.

  Три месяца тому назад Ульяна заболела неизвестной хворью, в итоге сведшей ее в могилу. Скорее всего, она пожинала плоды от семян, которые сама же посеяла. Мне даже странно, как при том количестве горя, которое Ульяна принесла многим людям, она смогла дожить до столь преклонного возраста.

  Ольга тайком от вас ее навещала, использовав вместо водителя «зачарованного» Васю. В ночь, когда умерла Ульяна, она была здесь и забрала книгу Духов. Меня обозвала приблудой и дочерью воровки, пообещав, что после похорон моей ноги не будет в доме Ульяны. Она разбудила во мне жажду мести, несмотря на то что мы с ней одной крови. Она первая начала.

  На похоронах Ульяны я решила отыграться на вас, посчитав, что так больнее уколю ее. По моей вине вы были выставлены посмешищем ночью, а потом я, переспав с вами, пошла искать Ольгу, чтобы сообщить ей об этом. Если можете, простите меня. Не знаю, что на меня тогда нашло, может, это неугомонный дух Ульяны заставил меня сойти с ума, как вас тогда ночью выть? Еще раз простите великодушно.

  Ольгу я нашла закрывшейся изнутри в бане, служившей Ульяне местом отправления магических обрядов. Прислушавшись, я поняла, что она наводит на вас изуроченье, порчу, а я своими действиями только подыграла ей! Поэтому я стала подумывать превратить вас в своего союзника, но у меня было совсем мало времени, всего лишь одна ночь, а вы были безумно напуганы призраком Ульяны на кладбище. Тогда из вашего рассказа я поняла, что Ольга учится управлять духом своей покойной матери. Моей бабушки. Для себя я решила найти возможность связаться с вами в городе и все рассказать.

  Я поняла, что Ольга захотела избавиться от вас навсегда, не знаю, по каким именно причинам ее не устраивает банальный развод. Степан вам уже не товарищ, так как он находится в полной ее власти и будет делать то, что она прикажет. Если мы объединим наши усилия, у вас будет шанс остаться на этом свете.

  Без книги Духов мне очень сложно бороться с Ольгой, хотя я и прошла «школу» Ульяны. Поэтому прошу вас, если знаете, где она ее хранит, перепрячьте в другое место, только вам известное. Приезжайте в село, и мы спланируем наши действия, а если у вас еще остались сомнения, то у меня достаточно доказательств, чтобы их развеять. Приезжайте поскорее, пока Ольга лежит в больнице. С нетерпением жду. Маня».

  Ольга презрительно улыбнулась. «Судьба на моей стороне. Она не позволила Глебу раньше меня прочесть это письмо, иначе события могли принять неожиданный поворот, а пока все складывается очень удачно, — думала она. — С тех пор прошло уже полгода, было совершено много ошибок, но в итоге я все равно выиграла.

  Случайная авария чуть не стоила мне жизни и здоровья, она немного спутала мои планы. По моему указанию, пока мы находились на похоронах, Степан установил миниатюрные магнитофоны, чтобы воздействовать на психику Глеба, так как тогда я еще не была уверена в своем умении пользоваться книгой Духов, а в оставленную бутылку водки был добавлен в большой концентрации галлюциноген — псилобицин. Где не помогает магия, поможет наука, а где бессильна наука — поможет магия. Сейчас мне эти шалости-мистификации уже не нужны, конечно, я не скоро достигну уровня покойной матери, но кое-что уже умею.

  Ошибкой было подключить к своим планам влюбленного дурака-ревнивца Василия, который чуть было не спутал все карты, но в итоге, сам того не подозревая, все провел как надо. Василий, бывший участник художественной самодеятельности, хорошо сымитировал голос Степана по телефону и написал записку. Все произошло, как было задумано, только на день раньше, чем я запланировала, из-за чего все чуть было не рухнуло.

  Пока все хорошо — Глеб в тюрьме, и у него оттуда только одна дорога. Василий, болван, мне больше не нужен, болтается под ногами, об него можно и споткнуться. Притом он еще и лишний свидетель. Сестра его, Галя, тоже лишняя, неизвестно, что ей наболтал ее братец. К тому же я узнала от Василия, что это она звонила в милицию, наверное, хотела предупредить события, но не рассчитала, не учла, что наши правоохранительные органы такие неповоротливые.

  Она ведет собственную игру? Помогла Глебу ловко смыться с места преступления. Вася и Галя должны уйти на тот свет одновременно, вместе, чтобы оставшийся в живых не смог ничем навредить мне. Вот это задача! Головоломка просто! Думаю, маме над такой задачей тоже пришлось бы попотеть. Спаси Господи ее грешную душу, тем более что не удалось мне после разгрома бани приписать ее дух к книге. Пора переходить к делам насущным, не требующим отлагательства».

  Она перешла в дальнюю комнату, закрытую на ключ. Эта комнатка была превращена в небольшую магическую лабораторию, наподобие той, что сжег вместе с баней Глеб. Утрата была ощутимой, но она уже все восполнила. Все ритуальные предметы, без которых заклинания — пустой звук, требовалось изготовить, каждый — по отдельному сложному обряду, чтобы придать им силу.

  Сегодня она решила снова наслать изуроченье на Глеба, порчу злобой, и это должно было свести его в могилу.

  Ольга пошла в кухню и вернулась с картонной коробкой, в которой мирно спал черный пушистый комочек. «Возьмите на счастье», — попросила ее в подземном переходе полная женщина с болезненным лицом, предлагая выбрать из корзинки котенка на свой вкус. Она взяла абсолютно черного, в память о верном коте матери Гекторе, не покинувшем двор матери и после ее смерти, сгинувшем в конце концов от чьей-то злой руки. Зажгла свечку и поставила ее на журнальный столик, где все уже было приготовлено. Взяла в руки фотографию Глеба и приступила к заклинанию.

  — Окаянные духи, придайте мне силы, помогите, подсобите мне, чтобы не было Глебу ни в день жития, ни в ночь спанья, ни в час моготы, ни в полчаса терпения. Хоть бы схватило его грыжами или стрелами, взяло его в минуту или в две, и узнал бы он все скорби и печали. Во имя этого отказываюсь я от Иисуса Христа, предаюсь нечистому духу, окаянной силе, прошу его помощи.

  Закончив заклинание, она перерезала котенку горло, и слабенький ручеек крови потек в блюдечко, из которого тот недавно пил молоко. Несколько раз вонзила нож в маленькое тельце, лежащее на жертвеннике, в место, где, как ей казалось, должно было находиться сердце.

  — Слова без крови пусты, какие бы они ни были страшные, кровь придает им силу, — озвучила она открывшуюся ей истину и начала читать на латыни: — In nomen Droch, Mirroch, Esenaroth, Et Spiritus Sauctus, et in ente Droch, Mirroch, Escnaroth, Betu, Baroch, Maaroth.

  Судьба Глеба была предрешена.

 

Глава 25

 Убийца увидел, как Степана выстрелом отбросило на «лексус», как он сполз на землю, но сразу поднялся, протягивая к нему руки, и вновь упал. Лицом вниз. Убийца знал из средств массовой информации, что профессиональные киллеры обычно делают контрольный выстрел в голову. Планируя это убийство, он тоже собирался так поступить, но сейчас не мог этого сделать и не хотел. Одновременно с выстрелом у него словно спала с глаз пелена, которая мешала разобраться в реалиях жизни до этого момента. Ради кого и ради чего он отнял жизнь у этого человека, с которым никогда близко не сталкивался, только видел несколько раз издалека? Ради Ольги? Но она давно для него потеряна, и его смертью ее назад не вернешь. Ради собственного удовлетворения, из жажды мести? А за что мстить? И удовлетворен ли он на самом деле? Или правы те, кто утверждает, что человек, на котором кровь, уже не сможет остановиться?

  А на нем, отчасти, кровь Марии. Он знал, что виновен в ее смерти, хотя это помогло ему избавиться от мужа Ольги.

  Только для чего? Чтобы сегодня стать настоящим убийцей? А Ольга найдет замену и этому, найдет другого, третьего…

  Ему захотелось вернуться во времени на несколько минут назад, когда он, уставший от долгого ожидания, уже собирался покинуть свой пост — почему же он не ушел? Зачем этот мужик спустился вниз, когда он, Василий, все еще был здесь, и своим появлением вынудил его сделать ЭТО? Он не мог уже пойти на попятную, чтобы не быть бабой. Он ведь настоящий мужик, который если что решил, то обязательно доведет до конца, и не играет словами, как в бирюльки.

  Он быстро шел по двору, по заранее продуманному и не раз пройденному маршруту. Теперь он чувствовал только раздражение по отношению к убитому. Да, тот его вынудил сделать это своим появлением — не мог же он так просто уйти, ведь никогда трусом не был. Сам виноват, меньше бы по чужим бабам бегал!

  Из темного двора он сразу попал на освещенную улицу Леонтовича, на которой, казалось, в двух шагах от него, сверкало разноцветными огнями казино «Будапешт». Его путь пролегал мимо него на другую сторону бульвара Шевченко, чтобы по темным аллеям Ботанического сада сбежать вниз, на улицу Саксаганского, где была припаркована его старенькая «ауди». Он, убийца, шел, придерживая обрез сквозь специально сделанный разрез в кармане куртки, ощущая еще горячий ствол. Раньше, чем он их увидел, почувствовал — опасность! Напротив казино стоял милицейский джип «лендкрузер» с «беркутовцами».

  «Может, это совпадение, а может, ловушка», — пронеслась мысль. Возможно, кто-то сразу позвонил, а может, его приметы уже известны. Он вспомнил, как вокруг него крутился пенсионер с хромой шавкой, когда он поджидал Степана. Эти старики в темноте видят лучше, чем молодые на свету, и имеют длинный любопытный нос и язык еще длиннее, — подумал он, замедляя шаг. — Уж слишком подозрительно осматривает проходящих этот здоровила с автоматом. Ловит мой взгляд. Неужели он прочитал в нем тревогу, раз так напрягся? Или мне показалось?» — и, резко развернувшись, Василий пошел в противоположную сторону, чувствуя спиной прожигающий взгляд. Наконец не выдержал и побежал.

  — Стой! Стой, тебе говорят! — закричали сзади, и убийца сразу почувствовал себя спокойнее.

  «Стрелять не будут, кругом люди, — подумал Василий. — На своем джипе сразу догонят, если будут двигаться по прямой, надо уходить дворами». Просто так он им не дастся. Хорошо, что, уходя, он успел перезарядить обрез. В стволах два патрона, в кармане еще пяток, так просто они его не возьмут! Сейчас он сделает резкий рывок в сторону, и будет уходить через Владимирский собор, Пирогова, потом махнет через забор Ботанического сада. Поможет Бог, и он уйдет. Не поможет — значит, так суждено!

 

Глава 26

 -Здравствуйте! — поздоровалась Вика с Ольгой. — Вы меня не узнаете? Я Вика, мы вместе отдыхали в Ялте весной.

  — Узнаю, и что? — Ольга стояла в дверях, и лицо ее выражало решимость не пускать незваную гостью в квартиру.

  — Это я вам тогда помогла сблизиться со Степаном! — громко и радостно напомнила Вика, и эхо ее голоса разнеслось по всему подъезду.

  Ольга нервно дернулась, почти заволокла ее в прихожую и поспешно захлопнула дверь.

  — Может, угостите меня кофе? В комнате нам будет удобнее разговаривать, и от соседских ушей подальше.

  — Вместо кофе — чай, вместо комнаты — кухня! — сухо бросила Ольга и, заметив, что Вика расстегивает пальто, упредила ее действия: — Раздеваться не надо. У нас будет недолгий разговор.

  — А я думала, что мы вспомним недавние чудесные денечки в Ялте. Наших мужичков, которых, к сожалению, с нами нет, — протянула Вика, мысленно подытожив: «Стерва!»

  Она вспомнила Ялту, вспомнила, как из шкуры лезла, стараясь угодить Степану, устроить так, чтобы тот перепихнулся с этой гадиной, а сейчас она еще и выкаблучивается!

  Ольга потащила ее в кухню, заставила париться в пальто, усадила на неудобный табурет, а сама молча готовила чай. Молчание затянулось, и у Вики вновь всколыхнулись воспоминания о, казалось бы, недавних днях.

  Вика, выйдя тогда из гостиничного номера, про себя посмеялась над Степаном. С первых дней ее знакомства с ним она ощущала в нем некоторую напряженность, но не могла разобраться в ее причинах. Вначале она думала, что не устраивает его как женщина, или ее внешность не соответствует его вкусу, или ее поведение чем-то ему не нравится. Та ночь ей многое прояснила — она узнала о нем больше, чем за месяц их знакомства. Вика расстроилась.

  Степан был ей очень нужен, точнее, его деньги. Интуитивно она чувствовала, что он из той породы людей, которые, если их «завести», ничего не пожалеют ради удовлетворения своих прихотей, желаний. Но как нащупать его тайные струны? Он никак не хотел раскрываться перед ней, на какие бы ухищрения она ни шла. Бывало, в течение одного вечера она несколько раз меняла свой имидж. Вика уже совсем потеряла надежду решить свои проблемы с помощью этого холостого, не жмотистого бизнесмена, редкого экземпляра в их среде. Общаясь с людьми определенного круга, она знала, что большие деньги предполагают редкостное скупердяйство. Очередной ее знакомый мог выбросить несколько сот баксов на ресторан и увеселения, но никогда не подарил бы такие деньги ей для всяких нужд. Ночь страсти, в течение которой Степан постоянно называл ее Ольгой, могла кого угодно довести до фригидности, но только не ее. Она поняла, что причина напряженности Степана в неудовлетворенности желаний, испытываемых по отношению к Ольге. Но как это использовать для своей выгоды? И тут ее осенило.

  Необъяснимым женским чутьем она давно поняла, что Ольга сама неравнодушна к Степану и делает все, чтобы привлечь его внимание. Разве что не вешается ему на шею на глазах у мужа, и только закомплексованность Степана не позволяет ему увидеть это. «Если он сам этого не понимает, то ему помогут практичные друзья», — решила она и затеяла в то утро разговор.

  Одно дело решить, а вот что необходимо предпринять для того, чтобы затащить Ольгу к нему в постель? Невелика цаца. Сама аж пищит от нетерпения, а тут ломай голову. Поэтому она решила сыграть ва-банк, рассчитывая на то, что Ольга — женщина умная и способная на эксцентрические поступки.

  Дверь номера открыла сама Ольга, вся заспанная, с кругами под глазами от бессонной ночи.

  — А, это ты? — произнесла она недовольным тоном и, повернувшись спиной, прошлепала к кровати.

  Вика, посчитав это приглашением войти, воспользовалась им, сильно хлопнув дверью. Ольга, уже сидевшая с ногами на двуспальной кровати, поморщилась.

  — Ты что, одна? А где Глеб? — спросила Вика.

  — Девочка, мне это нравится! Ни свет ни заря вваливаешься сюда и интересуешься, где мой муж, — раздраженно произнесла Ольга, с ненавистью глядя на эту куклу.

  То, что Ольга ее не переносит, Вика заметила с первых минут знакомства, и лишь потом поняла, что основная причина этого — Степан.

  — Очень хорошо. Я, собственно, к тебе.

  — Ко мне? Что ж, слушаю тебя.

  — Какие планы на вечер?

  — Тебе лучше знать, ведь у нас Степан — генератор идей. А мы пойдем, куда нас поведут. Яко агнцы.

  — А если никуда не поведут, это будет большой трагедией?

  — Смотря что ты имеешь в виду.

  — Предположим, мы соберемся идти в казино, а тут Степану звонок на «мобилку» от друзей, которые, оказывается, тут же отдыхают, только в другой гостинице. Связано с деловыми интересами. Очень важная встреча. Вот он и отпадет от нашей компании.

  — Ну и что?

  — Дело в том, что еще раньше у тебя заболит голова, и ты пойдешь в номер отдохнуть.

  — Для того чтобы вы с Глебом остались вдвоем и пошли в казино веселиться? Неплохо придумано, подруга!

  — Неправильно расставлены ударения. Меня очень попросили сообщить, что, поскольку у тебя вечером разболится голова, развлекать Глеба в казино придется мне. Ты права в том, что это будет до самого утра. Но к тебе придет врач, который поможет избавиться от головной боли, возможно, не только от нее.

  — Ты занимаешься сводничеством? Интересно, кто же об этом попросил?

  — Возможно, Степан.

  — Так возможно или Степан?

  — Значит, без возможно.

  — А для чего это тебе нужно?

  — В обмен на услугу от него. Так принято: услуга за услугу.

  — Какая же это услуга, если не секрет?

  — Вот это уже относится к коммерческим и личным тайнам. Конечно секрет.

  — Почему я должна тебе верить?

  — Ты неправильно сформулировала мысль — почему все произойдет именно так, как я говорю? У тебя будет возможность в этом убедиться. Сегодня за общим завтраком раздастся тот первый телефонный звонок, Степану сообщат о том, что его разыскивают друзья. Второй звонок будет после того, как ты уйдешь в номер из-за головной боли.

  — А если меня это не устраивает и я не захочу вечером торчать одна в своем номере?

  — Тогда второго звонка вообще не будет и мы чудно проведем и эту ночь в казино.

  — Хорошо, я подумаю и решу после первого звонка. Вот только… честно говоря, ты мне не нравишься.

  — Это у нас взаимно. Ты мне тоже не нравишься, но война нам ничего не принесет, кроме горечи поражений и эфемерности побед, тем более что у нас есть общие интересы.

  — Для молоденькой девочки ты слишком здраво рассуждаешь.

  — Бывает иногда — находит озарение. Глеб, говоришь, в бассейне? Пожалуй, я тоже туда пойду. До встречи за завтраком.

  — Счастливо тебе поплавать. Вдвоем.

  — Хорошо тебе отдохнуть, возможно, ночью тебе понадобятся все силы. Адью! — И она покинула номер.

  Воспоминания ушли, а Ольга уже разлила чай по чашкам из заварного чайника.

  — Я слышала, что чай надо пить только свежезаваренным, иначе он превращается в яд, — подала голос Вика.

  — Это достаточно свежий чай, и яда, к моему глубокому сожалению, не держу. Что у тебя? Быстрей рассказывай и проваливай!

  — Быстрей так быстрей, Оля. Неласково встречаешь людей, оказавших тебе некогда великую услугу…

  — Это еще бабушка надвое сказала, услуга ли это. Знаешь, что приключилось со Степаном?

  — Знаю, поэтому я здесь.

  — Вот как? Слушаю тебя.

  — Весной, когда мы были в Ялте, в обмен на услугу, за то, что я помогла вам переспать и наладить интимные отношения, Степан пообещал в октябре дать пять тысяч «зеленых». — У Ольги от удивления вытянулось лицо. — В виде спонсорской помощи продюсерскому центру, который занимается моим творческим талантом.

  — Да, такса за сводничество у тебя серьезная. Ты у нас кто в творческом плане?

  — Певица.

  — Звучит многообещающе, но я тут при чем?

  — В октябре прошлого года Степан, сославшись на временные трудности, попросил подождать до начала ноября, потом передал две тысячи, а остальное пообещал в феврале, но как раз тогда его убили.

  — Какое отношение имею я к тем деньгам, которые пообещал тебе Степан? По-моему, две тысячи долларов за сводничество более чем достаточно, — раздраженно заявила Ольга.

  — Договор на спонсорскую помощь имеется, но нынешний директор организации, которую возглавлял Степан, отказывается выплатить оставшуюся сумму. От этих денег зависит мое участие в очень интересных гастролях. Я даже готова эти деньги после вернуть, через два месяца. Очень тебя прошу — помоги! Ты ведь там всех знаешь! Тебе не откажут!

  — С ума сошла. Три тысячи «зеленых»! Это не в моих силах, даже если бы захотела помочь. Что касается нашей дальнейшей дружбы, ты заблуждаешься. Я недурна собой, хоть и не пою, поэтому в сводниках не нуждаюсь.

  — Прошу тебя. Я в цейтноте — срочно нужны деньги, слишком многое сейчас решается в моей судьбе…

  — По-моему, я ясно сказала. Давай прощаться — я очень спешу!

  — Это твое последнее слово? Подумай, лучше сохранить старого друга, чем приобрести нового врага.

  — Более точного, чем последнее слово, трудно найти! Но бывают случаи, когда враги стоят дешевле друзей. Это как раз тот случай. Теперь попрощаемся. Надеюсь, навсегда!

  — Я так не думаю. Я помню хорошее, а еще лучше — плохое. Мы еще встретимся, и это тебе совсем не понравится. Ты еще будешь жалеть о своем решении.

 

Глава 27

 Глеб лежал на узкой железной койке в больничном изоляторе и с тоской смотрел через зарешеченное окно на свет божий. Следователь сдержал слово и сделал все, чтобы ему дали срок по максимуму, за умышленное убийство, но вмешалась судьба в лице Ольги, за спиной которой просматривался Степан. Она наняла первоклассного адвоката, убедившего суд, что это было непредумышленное убийство. Чтобы сократить срок, Глеб, скрепя сердце, признал свою вину в преступлении, которого не совершал. Ему дали пять лет с отбыванием в колонии строгого режима, с зачетом тех семи месяцев, которые он находился в следственном изоляторе, пока его дело расследовалось. Тяжелее всего ему пришлось, когда вывозили на следственный эксперимент в Ольшанку, в дом Мани. Он не мог смотреть на хмурые лица сельчан.

  Желтый диск на небе, пройдя только половину пути восхождения к зениту, успел распалиться не по-осеннему, словно алкаш от ста граммов портвейна. К удивлению, горячие батареи — благодаря собственной кочегарке и хорошим отношениям начальства колонии с руководством близлежащих шахт — совместно с окном изолятора, выходившим на южную сторону, превратили эту комнатушку в раскаленную духовку, а его самого — в костлявого заморенного цыпленка, которого поджаривают к обеду. Было душно и очень хотелось пить, но не той болотной, с металлическим привкусом жидкости трехнедельной давности из затуманенного временем графина, а холодной родниковой воды. Это была его причуда, но он вспомнил, что ему однажды приснился сон, как он пьет воду из лесного родника, а проснувшись, он с удивлением понял, что за свою прожитую жизнь так ни разу и не попробовал такой воды. Он признал это удивительным фактом своей жизни, не менее чем встреча с призраком покойной тещи. Глеб прекрасно понимал, что он не первый и не последний, кто приходит к необходимости переоценки системы ценностей, зная, что невозможно повернуть жизнь вспять. Тогда и хочется того, на что раньше и внимания не обращал. Даже составил мысленно список, что бы сделал, окажись сейчас на воле, хотя осознавал, что это утопия. Он сожалел, что не построил дом, не вырастил ребенка, не посадил дерево, не взял от жизни всего, что хотел бы взять, не дал того, что мог бы дать. А теперь было уже очень поздно. Лето закончилось, а вместе с ним и его жизнь приближалась к концу.

  Он находился уже семь месяцев в лагере строгого режима, расположенном в Луганской области. Промышленный край шахтеров и химиков, огромных терриконов, глубоких шахт и чахлой растительности, где сам воздух был пропитан запахом и вкусом угольной пыли. Лагерь имел свои писаные и неписаные законы, но и те и другие были обязательными для выполнения. Только здесь он с удивлением осознал суть понятия «закон». Теперь он знал, что, если говорить о законопослушных гражданах, то идеальный пример — те, кто находились здесь, за решеткой и колючей проволокой. Потому что они при столь строгой регламентации навязанного им образа жизни при всем желании не имели возможности закон нарушить. Возможно, такую основополагающую концепцию вывел Сталин, строя свою модель тюремного социализма. Кто не был — тот будет, кто был — не забудет. Лагерь был очень старый и имел свою историю, которую создавали многие неординарные личности и события, обрастающие легендами. Так, например, Глеб узнал, что здесь коротали умопомрачительные сроки командиры армии Махно, последний из которых покинул сие негостеприимное заведение только в конце семидесятых годов.

  Неизвестная хворь подточила его в зоне, и вот уже три недели он «отдыхал» в тюремном лазарете. У него было ощущение, что в нем поселился громадный червь, жадно высасывающий из него все жизненные соки, и от этого не хотелось есть. Когда ему приходилось обнажаться на процедурах, он видел свое истощенное тело, больше похожее на скелет, обтянутый кожей, тонкие палочки ручек-ножек, и тогда ему казалось, что это чужое тело, в которое по злой воле поселилась его душа. С момента заключения он потерял почти половину своего веса. Самочувствие у него с каждым днем ухудшалось, и вот уже два дня, как его перевели в больничный изолятор, — это он воспринял как плохое предзнаменование судьбы.

  Попав в лагерь, он стал более терпимым, простил в душе Степана, Ольгу. К его удивлению, Оля не подала на развод после приговора суда, а, наоборот, как могла, старалась поддержать его. Ему разрешалась после приговора продуктовая посылка раз в месяц, и Ольга сама, несмотря на большое расстояние, привозила ему продукты и добивалась свидания. При встречах они, словно соблюдая табу, не говорили о своем прошлом, а в остальном — обо всем на свете и ни о чем конкретно, стараясь ничем не задеть друг друга. Глеб с нетерпением ждал этих встреч, он, казалось, жил ради этого. Сейчас он думал: дождется ли он следующей встречи или к тому времени уже будет там, где безразличны чины, звания, деньги, мирские утехи.

  На зоне вор-рецидивист по прозвищу Чуб, имеющий за плечами не одну ходку, заметив состояние подъема, овладевающее Глебом после посещений Ольги, рассмеялся и поделился житейским опытом: самка, которая выслуживается перед мужиком, попавшим на нары, на воле обычно «тянется» с кем попало. Это у нее просто комплекс вины перед ним, но вскоре она привыкнет к новому положению, а о нем забудет. Положит на него, как он выразился.

  Глеб был готов вцепиться в эту ухмыляющуюся рожу, тогда еще силы были, но сдержался. Подразнив его еще несколько дней, Чуб отстал и переключился на другого новенького, а у того оказались нервы послабее. Тогда, подключив «подельников», втроем в сортире они «проучили борзого», затем неоднократно возвращались к «учебе». Глеб понял, что это у них вроде развлечения, и поэтому старался даже не встречаться взглядом ни с кем из них.

  Лазарет был избавлением от тяжелого, бессмысленного труда и ежеминутных унижений и, по всей видимости, станет его последним пристанищем на этом свете.

  Оля часто приходила к нему во сне, беседовала с ним, жалела и всегда обещала забрать его отсюда. Он просил, чтобы она не покидала его. Она твердо обещала это, сдерживала свое обещание, появляясь в последующих снах. Порой ему казалось, что он живет во сне, а наяву ему снится кошмар. Как ему хотелось навсегда остаться во сне, где ему было лучше, чем в жуткой реальности! Все друзья, знакомые, сослуживцы отказались от него, вычеркнули из своей жизни, словно его и не было. Оля стала единственной ниточкой, связывающей его с прежним миром. Ему казалось: порвись эта ниточка — и он в тот же миг умрет. Хотя смерть его уже не страшила, в последнее время он все чаще думал о ней.

  Силы совсем оставили его, и он уже не вставал, лишь изредка нащупывал под кроватью утку, которую пока еще мог поднять дрожащими руками.

  Услышав звук отпираемой двери, Глеб горько усмехнулся: было пустыми хлопотами закрывать дверь на ключ, в таком состоянии он не смог бы пройти и десяти шагов без посторонней помощи. Толстяк санитар Петя заслонил своей жирной тушей дверной проем.

  — К тебе гости. Двоюродная сестра с теткой. Впустить, что ли? — и, не дожидаясь ответа, посторонился, пропуская незнакомую черноволосую девушку с темными усиками, в светлом платье и надетой поверх него кремовой кофте и сгорбленную старушку во всем темном, похожую на тень.

  «Двоюродная сестра и тетка? Да у моих родителей не было братьев и сестер, так откуда этим родственникам взяться?» — подумал он и тут с удивлением узнал в девушке Галю, которая помогла ему выбраться из Ольшанки в тот памятный день, перевернувший всю его жизнь. С момента их последней встречи она краше не стала, да и сам он сейчас был не «красавéц» — невольно вспомнилось любимое выражение Степана.

  Увидев его в столь плачевном состоянии, Галя чуть не прослезилась, но все же сумела сдержать слезы.

  — Здравствуйте. Вот мы с теткой Анысей решили вас навестить, гостинцы привезли — свежие яички, — сказала Галя.

  — Ладно, я пойду. Час, и не минутой более, — бросил Петя, уходя и закрывая за собой дверь на ключ.

  — Что в мире случилось, раз у меня появились родственники? — спросил с насмешкой Глеб.

  — Спокойненько лежите, сейчас все вам расскажу, не волнуйтесь, — скороговоркой произнесла Галя.

  — Слушаюсь и повинуюсь.

  — Знаю, что вы не виноваты в смерти Мани, знаю и убийцу. Ну, это после, а начну с того, что произошло значительно раньше. Знаете, в селе боялись бабы Ульяны и ее дочки Ольги.

  — Я знаю об Ульяне, мне Маня об этом рассказывала. При чем тут Ольга? — Глеб поморщился.

  — Об Ольге тоже после. Так вот, бывало, на кого баба Ульяна глаз положит, — молодой ли, старый, женатый, холостой, тот сразу начинает сохнуть от любви к ней.

  — А она подпитывалась их энергией, выглядела молодо, и все они плохо кончили свою жизнь, — иронично подсказал Глеб.

  — Да. Именно так. Когда Олька подросла, последний класс заканчивала в школе, то втюрилась она в моего братца Василия. Он немного постарше вас будет, да вы его знаете… Знали… Писала она ему записочки, ходила за ним тенью, всякая там девичья мура, — покраснев, сказала она, — а у него уже была зазноба. Бедовая бабенка из соседнего села, замужняя, но муж запойный пьяница. Это если мужик начинает пить, то пьет неделю и все тащит из хаты. Она, значит, во все тяжкие. Назло ему. Море по колено. Ну а Василием крутила, как хотела. Ольга, закончив школу, поехала в город учиться. — Глеб кивнул. — Первые три года, как приезжала на летние каникулы, так братца не могла застать, тот все по работам бегал: на машину собирал. За это время много событий произошло: бабенка вдовая стала, мужа и дочь похоронила, утихомирилась. Посчитала, что прогневила Господа нашего, вот он ее и наказал. Ну а с Василием уже совсем по-серьезному у них пошло, тому тоже надоело парубковать. Машину купил. Аккурат осенью свадьбу хотели сыграть, чтобы все как у людей. Засватал уже зазнобу, та и в село наше переехала, хату купила. Я туда должна была перейти — негоже Василию в приймах быть. А тут Олька приехала на каникулы, и свадьба расстроилась. Тут уж он сам втрескался в Ольку. Ни с того ни с сего и до беспамятства. Та вначале довольная ходила, а когда он сватов прислал, гарбуза ему передала. Стала вертеть им, как хотела, почище той, прежней. Ну а сама училась в городе. Одну учебу закончила, вторую начала, в аспирантуре, значит. Потом что-то не сложилось у нее. А Васька все ждет ее. Вдруг до Василия слушок доходит, что она замуж вышла. Василий, горячий как огонь, хватает охотничье ружье и в город. Слава Богу, не имел адреса, а то беды бы не миновать. А тут она сама приехала и с Василием переговорила, не знаю о чем, только немного успокоился он. Вскоре она сама стала вдовая — мужа похоронила. Васька к ней, она ему: куда спешишь, еще года не прошло, что люди скажут. Ждет Васька. Тут она снова замуж собирается — за вас, значит. Опять Ваську успокоила. Снова он ждет, а чего — непонятно! Бывало, когда без вас приезжала, так Василий в те дни и домой не являлся ночевать. А то повадился сам к ней в город ездить, благо недалече. Поздно возвращался. А она связь с ним поддерживала: то телеграмму на почту, то через Нинку-секретаршу из конторы весточку передавала.

  Глеб вдруг вспомнил, как иногда Ольга допоздна задерживалась, говорила, что у подружек заболталась, а у него это ни малейших подозрений не вызывало. Верил он ей, а может, был очень работой увлечен…

  — В тот день, когда баба Ульяна умирала, он поехал в город и привез Ольку в село. Была она там до самой смерти бабы Ульяны, упокой ее душу, Господи.

  — Выходит, Ольга была в селе до самой смерти матери? — переспросил он Галю.

  — А как же. По поверью, когда колдунья умирает — а баба Ульяна ею была, — черти не забирают ее душу и заставляют страшно мучиться, пока она не передаст свои секреты преемнице. Мучилась, болела баба Ульяна долго, а как передала — и смерть легкую получила. Так вот, баба Ульяна передала все, вместе с книгой колдовства, Ольке. Василий это видел. В первую ночь, когда вы приехали на похороны, Олька позвала Василия и закрылась с ним в бане. Тот потом обмолвился, что она пыталась заклинаниями заиметь власть над духом умершей матери, а он ей помогал совершать обряд. И на следующую ночь, когда бабу Ульяну похоронили, — а теперь у Ольги была свечка из гроба и земля с могилы покойницы — все у нее получилось. Брат говорил, страшно на это было смотреть.

  «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — подумал Глеб, вспомнив свое путешествие на кладбище ночью. Выходит, Ольга знала, что у него нет земли, так как сама ее забрала. А он, дурачок, потащился ночью… Теперь понятно неожиданное появление банки с землей.

  — Когда Василий узнал, что Олька попала в аварию и лежит в больнице, то сразу поехал в город, разузнал, в какой больнице, заимел там знакомство. Вскоре он узнал о существовании Степана и о том, какие отношения их связывают. Он пробился к ней и стал упрекать за Степана, а она смеялась и говорила, что она Василию никогда не будет женой, зато любовницей — завсегда, если он не будет дурить, а только ее слушаться. Делать нечего, смирился он. Бывало, после работы на машину — и в город, к больнице, и стоит там, счастлив, что рядом. И вот она сама позвонила из больницы и вызвала его к себе. На крыльях любви, к своей погибели, прибежал он к ней. Она ему записочку продиктовала и сказала, чтобы на следующую ночь он ее передал вам через нашу родычку, работающую в «Колосе». Знала ее, они с Васей там иногда останавливались. Ой, я, наверное, не то говорю? — спохватилась Галя.

  — Нет, ничего, продолжай, — попросил Глеб слабым голосом.

  — Вася, когда вышел, по обыкновению отстоял часок под ее окнами, а там видит: Степан приехал, а вскоре они вдвоем вышли и поехали. Он за ними. Они ненадолго заехали к Степану, а потом прямо в село порулили. Тогда Вася поехал обратно и позвонил вам в ту ночь, а не в следующую, как она просила, — поломал Ольке задуманный сценарий. Говорил с вами, словно он Степан, он это умеет. Кого хочешь может перекривить. А Брежнева, Горбачева, Ельцина — одно удовольствие. Вызвал вас, значит, ночью в «Колос» и направил в Ольшанку. Задум у него был такой: если застанете их вдвоем, то Степану бока намнете, а то и голову проломите, тогда, может, вас в тюрьму упекут, а он от обоих соперников сразу избавится.

  Глеб поморщился:

  — Просто Талейран какой-то, Жозеф Фуше.

  — Кто-кто? — не поняла Галя.

  — Да никто. Продолжайте, пожалуйста.

  — Вася следовал за вами до самой Ольшанки. Видел, как вы чуть было не застали их на кладбище, но потом почему-то поехали к дому Ульяны и подожгли баню. Он заходил в баню за вами, видел учиненный разгром. Когда побежали к Мане, он следом. Маня-то и была той зазнобой, на которой он чуть не женился. Стукнул вас табуреткой по голове. Что Маня ему сказала, чем его вывела из себя, за что он ее убил, он так мне и не признался. Убив ее, он дело обставил так, словно вы убийца. Остальное вы знаете.

  Глеб, помолчав, спросил:

  — Почему вы до сих пор не рассказывали об этом, а сейчас вдруг все открыли? Что на вас повлияло?

  — Вот именно, повлияло. — У нее на глазах вновь появились слезы. — Вася из ревности убил Степана, но, когда убегал… его милиционеры застрелили… он на патруль нарвался… У меня больше никого не осталось…

  — Я могу использовать ваш рассказ, когда потребую пересмотра моего дела?

  — Нет. Я поступила учиться в педагогический университет в Киеве, как бы эта история мне не навредила. Нет никаких доказательств, кроме моих слов. Мне подсказал один человек, мой друг, что меня могут привлечь как соучастницу, раз скрывала это так долго. Я не хочу в тюрьму. Собираюсь вот продать все имущество в селе и купить какую-нибудь маленькую квартирку в Киеве.

  — Хорошо, я вас понимаю, но не одобряю. Зачем тогда вы сюда приехали и мне все это рассказали? Какой в этом прок? Я все равно умираю, но какие-то иллюзии все же сохранились бы.

  — Неужели не понимаете, что Ольке нужно, чтобы вы умерли? Она рассказывала Васе про вашу квартиру и сколько она может стоить.

  — Если она собиралась замуж за Степана, так тот был не бедным человеком, — возразил Глеб.

  — Это конечно, но то деньги Степана, до них еще надо было добраться, а тут квартира — вот она, и Ольга будет наследницей. Ведь у вас больше никого нет?

  — Согласен. Больше никого нет. Квартира приватизирована на мое имя.

  — Олька не хочет прожить всю жизнь в селе, как ее мать. Хочет чувствовать себя в этом мире не ущербной, пользоваться всеми благами, которые дают деньги.

  — Мне кажется, что это совпадает и с вашими планами, — зло заметил Глеб. — Не все покупается и продается.

  — Да, не все, но многое. Но иногда можно и потерпеть, — возразила она.

  — Это философский вопрос, но у меня нет желания рассуждать на эту тему. Похоже, ваша миссия окончена?

  — Не поняла?

  — Вы выполнили поставленную перед собой задачу и убедили меня в том, что я не виновен. Теперь я могу спокойно ожидать смерти на больничной койке, — с иронией сказал Глеб.

  Он не хотел обижать девушку, тем более что понимал: если бы его сейчас оправдали, он все равно долго не протянет на этом свете.

  — Нет, еще не все, — твердо сказала Галя. — Когда я ехала сюда, то предполагала, что вы больны. Олькины штучки. Поэтому попросила поехать со мной бабу Анысю, чтобы она помогла.

  — Чем? Перепилит напильником решетку на окнах? А вы, Галя, взвалите меня на плечи и побежите, так как я без посторонней помощи не могу передвигаться?

  — Вы не поняли. Она снимает порчу. Вам сделано, как у нас говорят.

  — Вы считаете слова эффективнее лекарств? Впрочем, мне выбирать не приходится. Отдаюсь в ваше распоряжение, со всеми потрохами. Только предупреждаю, что таранку из летучей мыши или варенье из лягушек я есть не буду. Слишком брезглив.

  Бабка, до этого сидевшая в углу молча, встала и подошла, щурясь на него подслеповато.

  — Соколик мой, не замечал ли ты, чтобы тебе что-то подбрасывали? — спросила она.

  Глеб почувствовал раздражение.

  — Кроме большой лажи, благодаря которой я здесь оказался, другого не замечал.

  — Ничего, соколик, разберемся. Порчу, или узуроченье насылают при помощи колдовских растений, гоги, куклы или духов-элементеров.

  — Гога — яйцо, кукла — фигурка из глины или фотография, — пояснила Галя.

  Бабка тем временем вытащила из кошелки теплый платок, завязанный узлом, а из него извлекла небольшой треножник и два металлических блюдечка. На блюдечко побольше установила треножник, положила таблетку сухого спирта и подожгла. На огонь поставила блюдечко поменьше, на него сверху поместила несколько кусочков воска. Галя достала с десяток яиц и положила их на тумбочку, рядом с треножником.

  — Соколик, выбери яйцо, — попросила бабушка.

  — Вот это. — Глеб взял первое попавшееся яйцо.

  Бабушка приняла его в свои руки и разбила над стаканом. Оранжевый желток поплыл в слегка мутноватом белке.

  — Ловкое такое, свеженькое, — удовлетворенно отметила бабушка и рассказала, что Глебу дальше надлежит делать.

  С помощью Гали он переместился на табурет и сел лицом к выходу. Бабушка зажгла и установила вокруг него три свечи. Гале дала блюдечко с водой, в которое вылила кипящий воск и приказала держать его над головой Глеба. Сама прочитала подряд три раза «Отче наш». Затем взяла яйцо и начала катать вокруг головы Глеба, быстро приговаривая:

  — Во имя Отца и Сына и Святого Духа аминь, от Богородицыной молитвы, от Иисусова креста, от Христовой печати, от святых помощи, от моего слова, изыди, бес нечистый, дух проклятый, на сухие дрова, на мхи и болота, и там тебе место, житие, пребывание и воля, и там точи недугом, а не в рабе Божьем Глебе. Сам Господь Иисус Христос, сама мать Пресвятая Богородица, все небесные силы, Михаил Архангел, Авоид-ангел и все святые чудотворцы, и мое слово страшно и заговор силен: запрещаю тебе, бес проклятый, дух нечистый, нигде не живи и не будь в рабе Божьем Глебе, выйди вон обратно в гогу, сейчас и в сию минуту, со всеми порчами и чарами и отойди от раба сего прочь и поди в свое место, где был и куда тебя Господь Бог, Иисус Христос, послал и где тебе велел жить, в бездну преисподнюю, в землю пустую неделанную, туда и поди, там и живи, а сего раба оставь навсегда, отныне и до века. Аминь. Аминь. Аминь.

  Тихий голос бабушки, снимающей порчу, прикосновения прохладного яйца к лицу все больше вгоняли Глеба в сонливость, и он с трудом таращил глаза, чтобы не заснуть, боясь, что, закрыв их, сразу отключится. Бабушка, закончив, вновь разбила яйцо в стакан — желток оказался темно-коричневым, почти черным, а белок был зеленоватого оттенка.

  — Тебе, соколик, очень сделано, но не беда. Даст Бог силы, справимся.

  Она взяла новое яйцо и повторила обряд и заклинание. В конце снова разбила яйцо, желток оказался уже бледно-оранжевым с коричневатым оттенком, а белок — бледно-салатным. Затем бабушка все повторила сначала, но Глеб впал в полубессознательное состояние и уже не соображал, что происходит, сколько раз совершался обряд. Он только смутно видел, как в палату входил Петя, и Галя выходила с ним в коридор, и больше бабушке никто не мешал. Начал приходить в себя уже лежа на кровати.

  — Все, — сказала Галя. Они уже собрались уходить, а в коридоре мелькала лоснящаяся от жира физиономия Пети. — Мы, может, снова приедем через две недели, чтобы повторить, но уже и этого достаточно. Вы сейчас поспите и проснетесь совсем другим человеком. Только не принимайте ни от кого больше передач, и все наладится.

  — Прощавай, соколик. Вовремя мы приехали, храни тебя Господь. Слушайся Галю, правду она говорит, ибо сказано в Священном Писании: бойся данайцев, дары приносящих, — но Глеб уже ничего не слышал, провалившись в глубокий сон без сновидений.

 

Глава 28

 -Лицом к стене, — контролер загремел ключами, открывая дверь. Приказал Глебу: — Проходи. Садись. Свидание пятнадцать минут. Деньги, спиртное не передавать. За нарушение…

  — Я знаю, — перебила его Ольга, — не в первый раз. У меня передача: копченое сало, варенье, печенье разное — ее уже досматривали.

  — Ладно, — осклабился контролер Вася, — я вас помню. Не буду мешать. И что этому доходяге надо — такая женщина добивается, а он норов показывает! Мне даже завидно.

  — Если завидно, то можем поменяться местами, — огрызнулся Глеб.

  — Но-но! Разговорчики! Пятнадцать минут и ни секунды больше. — Он улыбнулся Ольге и вышел.

  — Глеб, что случилось? Ты отказываешься от свиданий со мной… В прошлый раз я уехала ни с чем, в этот раз пришлось обращаться к здешнему начальству, чтобы они на тебя повлияли. Спасибо, помогли. Я тебя не понимаю.

  — Ничего. Просто не хочется ни с кем видеться — вот и все.

  — Как твое самочувствие? Ты тяжело болел, я так волновалась… Даже ходила в церковь ставить свечку за твое здоровье.

  — Видишь — помогло, — иронично сказал Глеб. — Уже стал передвигаться самостоятельно, на своих двоих. Через пару дней выпишут из лазарета снова в барак.

  — Это и хорошо, и плохо. Хорошо, что ты выздоравливаешь, но плохо, что снова придется общаться со здешним контингентом. Как тебе здесь?

  — Терпимо. Уже привык.

  — Ты знаешь, Степан погиб.

  — Знаю.

  — Интересно откуда?

  — …

  — Если не хочешь — не отвечай.

  — Не отвечу.

  — Меня вызывали к следователю. Ты подал апелляцию?

  — Не я, а адвокат.

  — Ты вообще не хочешь со мной разговаривать?

  — Не хочу.

  — Ты продолжаешь на меня злиться за прошлое? Но ведь Степан мертв!

  — Степан был моим товарищем, и я сожалею о его смерти.

  — Мне больше не приезжать к тебе?

  — Не стоит, так мне спокойнее.

  — А я все равно буду! Я не могу тебя покинуть в беде, здесь, среди страшных уголовников.

  — Как хочешь. Везде есть люди, даже среди уголовников, тем более я теперь один из них.

  — Я хочу. Это у тебя последствия от болезни. Я тебе привезла яблок, всякой всячины, а это поливитамины в таблетках — они помогут восстановить твое здоровье.

  — Спасибо. Ольга!

  — Что, Глеб?

  — Ты стала хуже выглядеть. Позаботься и о своем здоровье тоже. Время сейчас такое — надо беречься!

  — Что ты этим хочешь сказать?

  — Ничего, кроме того, что сказал. Мне пора. Слышишь, Вася насилует дверь своими ключами. Прощай.

  — До свидания, Глеб! Возьми передачу.

  — Заключенный Костюк, на выход!

  Глеб передернул плечами, но передачу взял. Вышел не оборачиваясь.

  — Лицом к стене. Что для тебя краля припасла? — И контролер профессионально, благодаря длительной практике, обыскал его. — Что это такое?

  — Витамины. Возьми себе — здоровее будешь. В аптеках они дорого стоят.

  — Конечно возьму. Где деньги спрятал?

  — Нигде. Не брал я денег.

  — Ты что, поц? Половину оставь себе, утаил — все заберу. В ж…у засунул?

  — Можешь полюбопытствовать. Там, кроме дерьма, ничего нет.

  — Ну ты, профессор, доиграешься! Крутым, как я погляжу, стал. Пошли на досмотр!

  Через полчаса Глеб входил в барак с передачей под мышкой. Ему навстречу попался Чуб.

  — Бля, наш доходяга воскрес! — воскликнул он, сверля взглядом сверток. — Что несешь, бля?

  — Передачу от мары. Ты был прав тогда, Чуб!

  — Чего-чего, бля?

  — Все бабы — прости Господи! В глаза — ангелочки, а в душе — дьяволицы. Эту передачу она, наверное, со своим хахалем собирала. Тошно мне от одного ее вида. Отдам пацанам! Не надо мне от нее ничего!

  — Ладно, бля! Давай сюда!

  — Держи. Ну, я пошел.

  — Куда, бля?

  — Обратно в лазарет. Еще пару деньков там покантуюсь. Пока. — Глеб развернулся и вышел.

  Чуб достал из передачи яблоко и со смаком начал им хрустеть.

  В лазарете Глеб пробыл не пару деньков, а целую неделю — после посещения Ольги у него поднялась температура и все никак не падала. За день до того, как его выписали, в лазарет привезли Чуба. Он был иссохшим, желтым, похожим на выжатый лимон. Глеб навестил его.

  — Что с тобой приключилось, Чуб?

  — Не знаю, бля. Хворь прицепилась, и дохтура не знают, что такое. Но это все херня. Наклонись, что-то скажу!

  Глеб наклонился, не ожидая ничего хорошего. Еще ухо откусит, чтобы повеселиться!

  — Мужик мне каждую ночь снится. Страшный мужик. Живых не боюсь, а этот, во сне… Жуткий. Кровь из меня сосет. От него хворь. Дохтурам не говорю — в дурку упекут. Вот такие дела, бля! На щеке у него шрам в виде буквы «х». А ты правильный пацан. Еще свидимся на нарах.

  На следующий день Глеба выписали, а через месяц он узнал, что Чуб умер от лейкемии в лазарете, и не ощутил никакого сожаления. Душа Глеба словно одеревенела: не было в ней ни сострадания, ни злорадства, а только бешеное желание вернуться на волю. Дело его находилось на дорасследовании, так как вскрылись новые факты, свидетельствующие о его невиновности. Но если бы у него вдруг появилась возможность бежать отсюда, он, не раздумывая, воспользовался бы ею.

 

Глава 29

 Большой черный кожано-хрустящий диван. Квартира подружки по институту. Уже не помню, как ее зовут. Замухрышка, никогда с ней не только не дружила, но и не общалась. Я сижу на диване с ребенком на руках. Ребенок — мальчик. Упитанный, но не толстый, крепко сбитый, чувствую его мышцы. Ему не больше трех лет, а мышцы у него накачаны. Играю с ребенком, он крутится, как юла. Вглядываюсь в его лицо, а у него нет глаз. На похоронах матери у нее приоткрылись веки, были видны белки. Взгляд без зрачков. Жуткий взгляд. Но я не боюсь, а удивляюсь и думаю, что мальчик — инвалид с детства. Затем более внимательно вглядываюсь и замечаю узенькие щелочки, в которых появляются маленькие зрачки. Начинаю его укачивать, чтобы он уснул, но он плачет, плачет. Спрашиваю у подружки: почему он плачет? Она отвечает, что он боится тех цифр, которые записаны после запятой на запотевшем окне. Число вроде 1999,67. Я прошу подружку стереть их, но она не хочет их вытирать, так как боится той руки, которая появляется, когда она подходит к окну. А мне становится жалко ребенка, и я иду к окну, чтобы стереть те цифры. Подхожу к окну. На улице скоро вечер, смеркается. Начинаю вытирать пальцем стекло, и тут появляется с той стороны нечеловеческая рука. Она свободно проходит сквозь стекло, не нарушив его целостности. Она вытягивается, растет и хватает меня за руку. Но хватает несильно, и я вырываю руку. Вспоминаю, что подружку зовут Света, но в то же время я знаю точно, что это не так. Говорю ей: давай закроем окно шторами, он не увидит цифры и тогда уснет. Окно закрыли, и ребенок уснул. Иду с мужчиной по пустынной пыльной мощеной дороге. Подъем пологий, но очень долгий. Наконец поднимаемся и выходим к костелу. Нам очень хочется пить. Возле входа стоит мужчина, одетый в балахон, но не монах, скорее, бродяга. Я говорю ему, что хочу пить, а он молча, мимикой дает понять, что не знает, где можно взять воду. Подходим поближе к костелу, и я вижу скульптуру святого с курчавой длинной бородой. Знаю, что он отвечает за воду, но не знаю, как его зовут. Из этого святого вынимаю тоненький шланг, и из него извергается вода. Напор сильный, а вода очень чистая. Струя не разбрызгивается, а выходит широким потоком. Пью эту воду, чувствую ее соленый вкус. Напиваюсь, вставляю шланг на место и думаю: это надо же, люди сидят в подвале этого храма, замаливают грехи, плачут, а их слезы попадают в эту воду, и я чувствую привкус этих слез. Проснулась и подумала, что приснился странный, очень странный сон, — закончила Ольга свое повествование.

  — Мало ли какой сон может присниться, милочка, — прогибая стол своим необъятным бюстом, невозмутимо сказала Маргарита Львовна, за глаза прозванная Маргарет Тэтчер. — За день набегаешься, накрутишься, окружающие взвинтят нервы так, что ночью такое привидится, куда там этим доморощенным Хичкокам и Кингам!

  Ольга вдруг почувствовала неприязнь к этой невероятно толстой женщине, прилипшей к столу. «Собственно, почему я пошла к этой бегемотше-ортодоксу? Что, других врачей мало? Вот я сейчас расскажу ей, что каждое утро на подушке остается здоровенный клок моих роскошных волос, а этот мастодонт возразит, что и с париком можно прекрасно жить, себя приведет в пример».

  — Дорогая Маргарита Львовна! Я не врач, а только психолог…

  — Милочка, это я знаю! — отозвалась Тэтчер.

  — …но это родственные профессии, — попыталась продолжить Ольга. — Насколько я помню, Фрейд учил, что…

  — Шарлатан! — бесцеремонно прервала ее Маргарита Львовна. — Ваш Фрейд — шарлатан и извращенец. Недаром он со своим либидо попал в сумасшедший дом. Взять, например, меня…

  Ольга, в свою очередь, прервала ее:

  — Мой муж написал монографию, в которой рассмотрел некоторые аспекты проявления сигнальной функции подсознания через сон и симптомы болезни… — и вновь была прервана.

  — По-моему, ваш муж в тюрьме? Ему долго еще там сидеть?

  — Достаточно долго.

  В груди Ольги бушевала ярость, вызванная бесцеремонностью этой тетки, словно по ошибке попавшей сюда с базара. Ей бы семечками торговать, а не людей лечить! Большой специалист в поликлинике для ученых! А я дура, дура! Нашла куда идти!

  — Знаете, как вас за глаза называют? — Ольга потеряла контроль над собой. — Маргарет Тэтчер! Но не за железный характер, а за железные мозги, в которых извилины и не проглядываются! — Маргарет Тэтчер с интересом посмотрела на Ольгу, а та уже не могла остановиться. — Они вам льстят! Вы похожи на громадную, вздувшуюся от внутренних газов жабу. Да-да! Покрытую бородавками и слизью.

  «Кругом притворщики и льстецы! Я не такая — я не могу всего этого видеть и слышать! Льют воду на мельницу, а она уже развалена на части и растащена по углам». В голове у Ольги вспыхнуло: «Что я говорю? Что на меня нашло? Что мне сделала эта толстая, но всегда добродушная женщина, которую знаю уже не первый год? У нее своеобразное поведение, но это лишь потому, что она пытается скрыть свою ранимость, и мне как психологу нужно было в этом разобраться, а не устраивать безобразную истерическую сцену. Ведь еще мгновение, и я впилась бы в нее ногтями и рвала, рвала бы ее плоть на куски». Ей вспомнился маленький черный котенок и темная струйка крови, и сразу навалилась апатия, вялость.

  — Извин-те, Марг-рита Льв-на, — язык еле слушался Ольгу, она через силу выталкивала слова.

  Ольга, с ужасом осознав, что не может их правильно выговаривать, поднялась и, едва переставляя ноги, попыталась идти к выходу. Вновь появилось ощущение, будто во рту находится тряпка.

  — Постойте, милочка! — Маргарита Львовна с неожиданной легкостью выскочила из-за стола и силой водворила Ольгу на тот же стул, на котором та сидела. — Интересно, интересно. Давно это у вас?

  Ольга силилась, но ничего не смогла выговорить.

  — Успокойтесь, выпейте воды. — Налила из графина и насильно заставила выпить.

  Вода теплая и противная, но Ольга почувствовала, что постепенно возвращается в нормальное состояние. Вялость и апатия остались. Маргарет Тэтчер внимательно изучила ее зрачки, померяла давление.

  — Вижу мысль в глазах, значит, все в порядке. — Маргарита Львовна снова навалилась грудью на стол. — Гм-гм. Артериальное давление низкое. Все признаки астении: выраженная аффективная лабильность и атактическая походка. Неплохой набор. Давно ли и как часто у вас это проявляется?

  Ольга отрицательно мотнула головой, но ее губы тихо произнесли:

  — Второй…

  — Не сушит, милочка, по утрам? Рвота, понос? Подергивания отдельных групп мышц? Слабость?

  — Бывает, возникает ощущение постороннего предмета во рту. Иногда сильно тошнит, вплоть до рвоты.

  — Вы были правы, милочка, — вам надо лечиться! Подобные нарушения возникают при сильной интоксикации организма, но где вас могло угораздить? Снотворное принимаете? — Ольга отрицательно покачала головой и молниеносно выскочила за дверь. Еле добежала до туалета, где ее стошнило.

  На работу не стала возвращаться, а сразу поехала домой. «Каждый день снятся дурацкие сны, вот захотела проконсультироваться у нормального врача, и та оказалась ненормальной, не смогла определить, что со мной. Чуть что, сразу начинают пичкать химией, — размышляла она, лежа на диване. — Что старая дура понимает в этом — интоксикация организма! Я все больше убеждаюсь, что мне «сделано», и я знаю, откуда растут ноги, — тому подтверждением последние слова Глеба на свидании в зоне. «Береги здоровье», — холод в словах и издевка. Он все знает! Но откуда? Маня мертва, ее письмо не попало к Глебу. Степан, Василий тоже мертвы. Круг главных действующих лиц сузился, но есть и второстепенные, которые могут многое знать. Первая в списке Галя — сестра Васи. Не дошли у меня до нее руки — мое упущение, но не беда, исправим. Вот только где ее искать? Она уехала из села, поступила здесь учиться. В какой институт? Придется ехать в село — баба Маруся должна знать. Чтобы предпринять контрмеры, надо узнать, кто делал наговор. Сама Галка отпадает — здесь чувствуется специалист с опытом. Ничего — поищем, а через Галку — сыщем. Сегодня позвоню на работу и возьму две недели за свой счет — надо серьезно этим заняться, а там, Глебушка, и твой черед придет. Никуда ты от меня на зоне не денешься! Вот только надо будет сегодня отлежаться, если удастся, то поспать. Кошмары и бессонница совсем замучили. Неужели придется переходить на снотворное?»

 

Глава 30

 -Иван Степанович? Здравствуй, дорогой! Забыл старуху и собственные болячки? — Маргарита Львовна крепко прижимала телефонную трубку к уху, словно хотела ее туда втиснуть. — Не оправдывайся, это очень хорошо! Вот только в твоем институте непорядок. С твоими сотрудниками. Нет, не с делами, а со здоровьем. Была у меня твоя Костючка. Не делай вид, что вспоминаешь. Редкий мужик мимо пройдет, не обратив внимания. Такая здоровенная копна рыжих волос, смазливое личико и муж далеко, в местах достаточно отдаленных! За ней, поди-ка, целый эскадрон гусар летучих приударяет. Нет, не венерическое, зачем бы я тебе тогда звонила? Ты что взволновался?! А есть из-за чего? Ладно, я так, шучу. Неудачно пошутила. У нее серьезное психическое расстройство, по внешним признакам похоже на тяжелую интоксикацию ядами. Да, отравление, но не знаю чем. Необходима клиника. Да-да, моча, кровь и все прочее. Нет, не промывание желудка, здесь другое. Я не до конца уверена, но похоже на отравление промышленными ядами. Я на этом зубы съела в молодости — тема моей незащищенной диссертации. Вот так. Чем грозит? Разными нарушениями психики, возможны припадки — на меня в кабинете чуть не набросилась, напугала старуху. Может вызвать эпилептиформные припадки, а то и привести к суицидальным попыткам. Присматривать за ней надо. Я не знаю, что именно послужило причиной. Тебе должно быть виднее, на какие «горячие точки» ее бросал. Не бросал? Тогда нужно поискать у вас в институте, у нее дома. Она должна сама очертить круг поиска. Необходима госпитализация в нашу больницу. Неделя-другая — и вернем, будет как новенькая. Обратно к гусарам. О средствах индивидуальной защиты не забывай. Ты о чем? А я о ядах. Беречься надо. Пока. Надеюсь, ты своей властью завтра ее пришлешь ко мне. И тебе всего хорошего.

 

Глава 31

 Новыми возникшими обстоятельствами в уголовном деле Глеба, которые встревожили Ольгу, стала Галя. Она приехала, как и обещала, через две недели после своего первого визита, но уже сама. На этот раз она серьезно поработала над внешностью: сделала тщательную эпиляцию лица, полностью убрав даже намек на растительность, невероятным образом распрощалась с прыщами, оттенила синевой глаза и умело очертила линию губ. Была одета в строгий серый костюм с короткой юбкой, хорошо подогнанный по фигуре, скрывающий угловатость и выгодно подчеркивающий длинные ноги в дымчатых чулках и туфлях на высоких тонких каблуках. В своем новом облике она была довольно привлекательной. Метаморфоза, происшедшая с ней, поразила даже санитара Петю, который никак не мог поверить в то, что та деревенская нескладная девчонка и эта леди — одна и та же особа. Он настолько ошалел, что даже не напомнил о продолжительности визита и, пятясь, вывалился за дверь.

  — Здравствуй, спасительница! — первым поздоровался Глеб.

  Он уже два дня передвигался без посторонней помощи.

  — Здравствуйте, Глеб! — отозвалась она, искоса наблюдая за ним, наверное, ожидая воплей удивления и восторга.

  — Твой теперешний вид совсем не вяжется с окружающей обстановкой. В прошлый раз ты выглядела как простая девчонка. Ты подарила мне жизнь, а теперь, став такой эффектной, можешь ее забрать вместе с сердцем. Мне все это напоминает заключительную сцену из романа Стендаля «Красное и черное».

  — В романе, который вы только что упомянули, героине удалось завладеть чьим-то сердцем?

  — Вначале сердцем, а потом главный герой лишился и головы — ее ему отрубили.

  — Я не такая кровожадная, мне достаточно сердца. Но я обязательно прочитаю этот роман. Вы знаете, я очень много читаю, хочу наверстать упущенное.

  — Не уподобляйся тем бегунам, которые, неудачно стартовав, возвращаются назад и вновь начинают бег, вместо того чтобы увеличить его темп. Если хочешь чего-то достичь в жизни, не пытайся переделать прошлое, трать силы на настоящее, и у тебя появится шанс.

  — Спасибо, я буду следовать вашим советам.

  — А тебе спасибо, что не забыла о своем обещании навестить меня. Впрочем, если не секрет: что послужило причиной нынешнего визита? Судя по отсутствию бабушки — отнюдь не врачевание.

  — Вы сами сказали, что я исполняю обещанное.

  — Не лги. Ты забыла, что я психолог, хоть и в далекой прошлой жизни, которая осталась за колючей проволокой. Я чувствую за твоим внешним спокойствием сердечную драму. Скажешь, я не прав?

  — Неужели это так заметно?

  — Не очень, но я профессионал.

  — Если вы такой умелец, разбирающийся в людских душах, то угадайте сами причину.

  — Тебе надо кому-нибудь пожаловаться, рассказать о недавних неприятных событиях, а нет никого из близких, кому ты могла бы довериться. Во мне ты уверена, ты ведь знаешь, что в ближайшие четыре года я никому не смогу об этом рассказать за пределами зоны. А за это время события потеряют свою актуальность. Правильно?

  — Допустим, это так, но не совсем.

  — Хорошо. Я весь внимание. Чуть было не сказал, что помогу, чем смогу. В моем нынешнем положении это прозвучало бы как насмешка.

  — Спасибо. Вы не правы — я как раз рассчитываю на вашу помощь.

  — В чем именно?

  — Вначале выслушайте меня. Во время вступительных экзаменов в вуз я познакомилась с одним парнем. Его зовут… звали… впрочем, это несущественно. Он был не абитуриентом, учился на третьем курсе. Мы вместе провели лето в городе. Я снимала квартиру, он не поехал к родным, а поселился вместе со мной. В прошлый раз я уже говорила вам, что хочу продать дом в селе. Так вот, на прошлой неделе эта сделка состоялась, и я получила три тысячи долларов за свой дом. Конечно, за такие деньги в Киеве квартиру не купишь, но задел уже есть. Это важно еще и потому, что я беременна — недавно узнала об этом. — У нее глаза заволокло слезами, но она взяла себя в руки. — А через два дня исчез мой товарищ вместе с половиной моих денег. В деканате я узнала его домашний адрес и то, что он отчислен за неуспеваемость. Он все время мне врал, когда мы обсуждали совместные планы. Я поехала к нему домой. Его там не оказалось, видно, с моими деньгами он решил поразвлечься, тем более что ему этой осенью идти в армию. Я познакомилась с его родителями и рассказала им обо всем. Они меня оскорбили и выгнали. И вот я здесь.

  — Очень печальная и поучительная история, но чем я могу в этом случае помочь?

  — Жениться на мне.

  — Что-о-о?!

  — Жениться на мне в благодарность за жизнь и в обмен на свободу.

  — Я вроде как и не разведен. Пока.

  — Ничего, это вопрос времени. Неужели вы хотите оставаться в браке с женщиной, которая чуть вас не убила, тем более что нет никакой гарантии, что она не совершит это в ближайшем будущем?

  — Это не значит, что я собираюсь жениться на тебе. К тому же ты беременна от того негодяя. Большое спасибо, но мне это не подходит. Я бессилен чем-либо помочь тебе.

  — Вы нужны мне, а я — вам. Сделка очень выгодна для обеих сторон.

  — Можешь объяснить, что должно так пленить меня, чтобы я бросился сломя голову в твои объятия, несмотря на колючую проволоку? Я, конечно, благодарен за жизнь, но…

  — Объясняю, если сами не видите своей выгоды. Во-первых, Ольга не успокоится, пока не сживет вас со свету. Для этого у нее достаточно времени. До конца срока вам осталось почти четыре года — полторы тысячи дней и ночей. Сможете так долго протянуть? Извините, но я сомневаюсь. Во-вторых, в скором времени с моей помощью вы выйдете на свободу. Неужели жизнь и свобода для вас так мало значат?

  — Для начала расскажи, каким образом ты собираешься меня отсюда вызволить?

  — Самым простым и надежным. Я дам показания, сообщу, кто настоящий убийца. Тетя Валя — родственница, которая работает в «Колосе», подтвердит мои слова. Ей ничего другого не останется после моих показаний.

  — Раньше ты боялась, говорила, что сама в этом случае можешь попасть в тюрьму.

  — Я уже все выяснила. Советовалась с адвокатом. Вы осуждены по статье 95 УПК, а по этой статье недонесение не предусматривает уголовную ответственность. Потом, не забывайте, что я беременна, плюс добровольное признание.

  — Я подумаю. Пожалуй, недели мне должно хватить.

  — Вы думаете, что находитесь на курорте и к вам так просто попасть, не говоря уже о том, что сюда надо ехать на поезде? Это ощутимые расходы. А у меня токсикоз, и это создает определенные трудности. Сегодня мне с большим трудом удалось добиться встречи с вами, и по правилам этого заведения рассчитывать на следующую можно только через месяц. А в течение этого срока у меня самой могут измениться планы. Этого вы не боитесь?

  Перед Глебом замаячил призрак свободы, такой близкой и осязаемой, что, казалось, только руку протяни. Вместо оставшихся четырех лет — несколько месяцев, и он снова на свободе. Баланда, дикие нравы зоны — все это канет в Лету и со временем сотрется из памяти. Он будет не только свободен, его реабилитируют, восстановят в прежней должности на работе. Остается только одна существенная проблема — Ольга! С ней надо будет не только развестись, но и добиться того, чтобы она покинула стены родительской квартиры. В своих воспоминаниях он вернулся в тот злосчастный день, когда, попав в баню, обнаружил в ней фотографии, использовавшиеся, по-видимому, для наведения порчи. Одна из них была фотографией его отца — выходит, его смерть была не неожиданной, а запланированно-неизбежной? Что отец сделал Ольге плохого, из-за чего она так жестоко с ним расправилась? Теперь она жаждет смерти его сына. Причина в одном: они оба ей мешали, она использовала их, и больше они ей оказались не нужны, поэтому должны были исчезнуть навсегда!

  — Вы что, заснули? Я могу и обидеться на столь долгое молчание. Можно подумать, что я навязываю вам непотребный хлам в виде себя! — нервно сказала Галя.

  — Тебе нужен сиюминутный ответ на поставленный вопрос, но мне необходимо хоть немного поразмышлять!

  — Надеюсь, размышления не продлятся слишком долго, до того момента, когда толстяк санитар начнет вытаскивать меня из этой палаты?

  — Хорошо, я согласен, но у меня есть свои условия, и это в интересах нас обоих.

  — Если они в наших интересах, почему бы их и не выполнить? Скажете сейчас или потом?

  — Нам надо будет все обдумать. Потребуются деньги, много денег. Во-первых, адвокат, а во-вторых… Ольга. Той оставшейся тысячи баксов не хватит, чтобы все решить. Я пока ничем не могу помочь. У тебя есть возможность где-нибудь одолжить деньги, пока я выйду отсюда?

  — Я подала заявление в милицию о том, что мой бывший… сожитель меня обокрал. Вчера звонили его родители и предлагали встретиться, хотят договориться со мной, чтобы я забрала заявление. Он по-прежнему где-то в бегах. Думаю, они вернут похищенные деньги, может, кое-что удастся одолжить. А какие проблемы с Ольгой?

  — Мы пока с ней не разведены. Я подам на развод, начнется раздел имущества, квартиры. Мне бы не хотелось менять квартиру, в которой я родился и вырос. Возможно, если… Впрочем, уговорить ее будет очень сложно. Все остальное из области фантазии. Я подам на развод с Ольгой после того, как будет вынесен оправдательный приговор. Это подойдет?

  — Вполне. По поводу квартиры я подумаю. И еще. Желательно до того времени, как Ольга начнет что-то предпринимать, сделать так, чтобы у нее уже не было книги Духов, доставшейся ей по наследству от бабы Ульяны.

  — Что ты предлагаешь?

  — Нужны ключи от вашей квартиры. Наверное, они у вас?

  — Да. Только хранятся вместе с одеждой, согласно описи. Я смогу ими воспользоваться, лишь когда выйду отсюда.

  — Это поздно. Я думаю, это можно решить при помощи санитара. Он должен знать, к кому подойти и как это сделать. У меня есть с собой деньги.

  — Хорошо. Тогда так и поступим.

  С тех пор прошло полтора месяца до того момента, как Ольга обратилась к врачу.

 

Глава 32

 Галя снимала комнату в частном доме «деревни-города» Совки, недалеко от Центрального автовокзала. Место жительства ей очень напоминало родную Ольшанку. Схожи они были не рельефом местности — Совки расположены на холмах, Ольшанка — в низине, — а своим деревенским укладом, криками петухов по утрам, ухоженными огородиками возле домов. Ежедневно ей приходилось полчаса идти к остановке автобуса по разбитым мостовым кривых улочек частного сектора. Каждый раз она поражалась резкой смене окружающей обстановки: выйдя из деревни, оказывалась на оживленной автостраде большого города, а на противоположной стороне вздымались высотные дома. Добираться целый час до места учебы было не очень удобно, но зато ехала она без пересадок — только на автобусе. Ей нравился этот район, нравились проживающие здесь люди, и она мечтала в будущем иметь небольшой домишко с обязательным приусадебным клочком земли.

  Хозяйкой, сдавшей ей комнату в пристройке, была пожилая женщина, Петровна. Вместе с ней проживал ее великовозрастный сын Василий.

  Петровна целыми днями занималась приусадебным хозяйством. У нее были парники, в них она выращивала всевозможные цветы, на доходы от продажи которых жила сама и содержала сына. Несмотря на то что имя у него было такое же, как и у покойного брата Гали, и по возрасту они были почти ровесниками, он являл собой полную его противоположность. Вялость и инертность были основными чертами его характера. Нельзя сказать, что он был лодырем или отлынивал от работы, — он нехотя делал только то, о чем его просила мать, ни больше ни меньше, совсем не проявляя инициативу. Его любимым времяпрепровождением был просмотр видеокассет, благо, видеомагнитофон имелся. Работал он посменно дежурным кочегаром в каком-то ЖЭКе, а дома в основном прятался в своей комнате и смотрел видеофильмы до одури, не отдавая предпочтения конкретному жанру.

  Когда Галя поселилась у них, то сразу положила глаз на Василия и начала потихоньку строить далеко идущие планы, трезво оценивая свою внешность, но рассчитывая на его инфантильность. Петровна этому не препятствовала, даже поощряла. Гале пришло в голову, что она сдавала комнату вовсе не из-за мизерной платы, так как доходы от продажи цветов были ощутимыми, а рассчитывала женить сына.

  Петровне понравилась работящая жиличка, которая сама постоянно вызывалась помогать, при этом было видно, что работа доставляет ей удовольствие. Цветы были страстью Гали, она в изобилии выращивала их у себя в Ольшанке и, занимаясь ими здесь, ощущала, как щемит сердце.

  Однако Василий холодно встретил молчаливое намерение Петровны и Гали возложить на него семейные обязанности. Непрерывная двухмесячная блокада Василия параллельно с подготовкой и сдачей вступительных экзаменов в вуз не дала положительных результатов. В лучшем случае он шел на непродолжительный разговор, а после предложения куда-нибудь пойти прогуляться молча скрывался в своей комнате и включал «видик».

  Неужели в этом была виновата ее внешность? Неужели он не видит, какая она работящая, насколько у нее расширился кругозор, так что с ней есть о чем поговорить? Не родись красивой, а родись счастливой, говорит народная мудрость. А разве можно быть счастливой, будучи некрасивой, так что даже такой недоросль, как этот Василий, ее игнорирует?

  Все больше мир книг и грез заменял Галине живое общение. Иногда у нее сдавали нервы, и ночью подушка становилась мокрой от слез. Неужели страшное пророчество Мани, несмотря на все ее усилия, исполнится? Выходит, человек — только игрушка в руках Судьбы и, что бы он ни делал, все равно сбудется то, что предначертано? Она углубилась в философию волюнтаризма Шопенгауэра и откровения Ницше.

  После занятий Галя стала ходить на курсы по изучению испанского языка. Если бы нашелся кто-нибудь, кто задал бы ей вопрос, почему она выбрала именно испанский язык, то она, не задумываясь, ответила бы: за его живость, красоту и жизнерадостность.

  Но правдой было не только это. Как-то раз она посмотрела испанский фильм и заметила, что буквально у всех женских персонажей над верхней губой виднелся темный пушок — у одних он был более заметен, у других менее.

  Она страстно захотела поехать в Испанию, и ночью ей стали сниться обожженные безжалостным солнцем горы, мужчины и женщины, одетые в диковинные яркие наряды, больше похожие на цыганские. Они танцевали зажигательную фарандолу и при этом, не переставая, ели оранжевые апельсины.

  Однажды на этих курсах они стали изучать пословицы на испанском. «Больше может не тот, кто может, а тот, кто хочет», — открыла она для себя народную мудрость и решила сделать эти слова основным принципом своей жизни. Второй основополагающий жизненный принцип она почерпнула из философии утилитаризма: цель оправдывает средства.

  Галя не оставила попыток покорить Василия, решив, что любую цитадель можно сломить изнурительной, но ненавязчивой осадой. Теперь она лишь изредка совершала активные попытки штурмовать ее. Она сделала для себя вывод, что нельзя зацикливаться на чем-то одном, а проводя все свободное время в одиночестве, в жалкой каморке в пристройке, она ничего не высидит, к тому же для Петровны слишком жирно иметь платежеспособную квартирантку и бесплатную подсобную работницу в одном лице. Она решила лучше узнать город, с которым была еще мало знакома.

  В это время она неожиданно сдружилась с одногруппницей Снежаной. Как это бывает на скучных лекциях, с соседом по столу было интереснее общаться, чем слушать лектора. Постепенно общие интересы стали возникать и после лекций. Несколько раз по окончании занятий они договаривались «прошвырнуться» по Крещатику, ели мороженое в маленьких кафе, болтали о том о сем, знакомились с уличными донжуанами. Снежана была киевлянкой, внешне очень эффектной и «прикинутой» барышней: высокая, стройная, с правильными чертами лица, большими выразительными голубыми глазами и светлой копной волос. Она всегда была изысканно одета. Естественно, на нее обращали внимание в первую очередь, а до Гали очередь зачастую и не доходила. Снежана сама выбирала из ребят того, кто ей был больше по душе, а Гале доставался один из его товарищей, у которого сразу портилось настроение и иссякал словарный запас. Чаще всего он молча шел рядом с Галей, закатив глаза, и по выражению его лица было нетрудно догадаться: он молит Бога, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых. Галя завидовала Снежане белой завистью и очень дорожила дружбой с ней. Впрочем, их уличные знакомства не имели продолжения, правда, однажды пьяные журналисты, по крайней мере, таковыми они представились, сводили их в Кинодворец на «Жанну д’Арк» Люка Бессона.

  Как-то раз после занятий, когда они уже выпили по традиции по чашечке кофе в кафе на улице Пушкинской, или, как в шутку говорили студенты, отдали дань Сашку Пушкарю, Снежана посмотрела на часы и сказала:

  — Сегодня я иду на пати. Надо заехать домой и переодеться.

  — Извини, Снежана, не разобрала, куда ты идешь?

  — Боже мой, Галка! Пати — это вечеринка, пора это знать.

  — Завидую тебе — хорошо повеселишься сегодня.

  — Да не без того, подружка. А ты что пригорюнилась?

  — Нет, ничего. Интересно, как у вас вечеринки проходят?

  — По-разному, только на тебе лица нет, подружка. Хотела бы пойти?

  — Неудобно, меня никто не приглашал. Впрочем, не отказалась бы.

  — Хорошо, возьму грех на душу. Только компания там специфическая, так что держи ушки востро. Встречаемся у турникетов метро «Берестейская» в шесть вечера. Заметано, подружка?

  — Конечно! Спасибо тебе, Снежана.

  — Потом поблагодаришь, а пока быстро-быстро разбежались.

  Пати проходила в насквозь прокуренной просторной четырехкомнатной квартире с высоченными потолками. Долговязый и чрезвычайно тощий, до изнеможения, парнишка, хозяин квартиры на время отсутствия родителей, отзывался на странное прозвище Клоп. Несмотря на то что они пришли туда в семь часов вечера, как и было договорено, веселье было в полном разгаре, словно вечеринка началась давно, возможно, ранним утром или не прекращалась со вчерашнего дня. Здесь веселилось, по меньшей мере, полтора десятка разнополых представителей молодежи. Все комнаты были раздельные, и в двух устроили противоположные по стилю танцевальные дискотеки: джангл, с его ритмом, больно бьющим по нервам, и электронные трансовые композиции.

  Веселящаяся компания была разношерстной, словно здесь проходил форум представителей различных стилей и образа жизни. Единственное, что всех объединяло, — это модный прикид. Коротко стриженная девица с ядовито-зелеными волосами в широких штанах с большими накладными карманами — из продвинутых «кислотников» — сидела в углу комнаты на коленях у парня, отдающего предпочтение стилю хип-хоп, в нарочито простой по покрою одежде, но, судя по всему, из очень дорогих магазинов. На его лысой голове, блестящей в свете цветомузыкальной установки, чудом держалась маленькая игрушечная желтая кепочка, которую он периодически поправлял, не прекращая взасос целовать девицу. В центре комнаты подпрыгивали в ритмах джангла три очень поддатых парня и девица в джинсах и полупрозрачном лифчике. Это почему-то напомнило Гале весело резвящихся на травке козликов, и она прыснула. Снежана непонимающе на нее посмотрела, но тут вмешался Клоп и выволок их оттуда.

  Они вошли в комнату, где был накрыт «а-ля фуршет» полированный стол без скатерти: несколько видов рыбных консервов и солений в банках, огрызки ранее присутствовавших здесь бутербродов, обветренные жалкие ломтики копченой колбасы на треснувшей тарелке, опрокинутая полиэтиленовая бутылочка кетчупа с набежавшей коричневатой лужицей. Здесь было относительно тихо и пусто. Только в углу комнаты на чем-то наподобие развернутого спального мешка, отрешившись от всего, крепко обнявшись, лежала обкурившаяся парочка.

  — Девчонки, вам надо выпить, а потом курнем. Если хотите нюхнуть, у меня немного есть. Как думаете, что молодежь выбирает на самом деле?

  — Как всегда — пепси, — сказала Галя и улыбнулась и тут же поняла, что хотя обращение прозвучало во множественном числе, но все это относилось к Снежане, и ее реплика растворилась в воздухе.

  — Ты знаешь, что я люблю больше всего, — с достоинством произнесла Снежана.

  — Понял, я сейчас, — сказал Клоп и исчез.

  — Снежана, а почему его называют «Клоп»?

  — Один шутник как-то сравнил его с клопом на заднице во время поста — хочет, да нельзя. С тех пор за ним закрепилось это прозвище, и он привык. Многие так и не знают его настоящего имени.

  — Если честно, Снежанка, то я не догнала. Ведь он такой тощий — какой же он клоп?

  — Потому что должен соблюдать пост, — терпеливо объяснила Снежана.

  — Все равно не поняла. Какой пост? Ты можешь мне это растолковать?

  — Ну ты и непонятливая! Видишь ли… — но тут появился Клоп, он приволок полбутылки мартини.

  — Снежинка, я о тебе помнил — грудью лег, но не дал спившейся компании прикончить пузырь! — воскликнул он, доставая из карманов фужеры.

  Ими явно многократно пользовались, но Галя промолчала.

  — Оно чистое? Не так, как в прошлый раз? — недоверчиво спросила Снежана, косясь на бутылку.

  — Обижаешь! Чистейшее! Жизнью клянусь!

  — Смотри, Клоп. Раздавлю!

  — Готов принять мученическую смерть клопа, но только на твоем теле. Когда начнем?

  — После того как кончим, — отрезала Снежана.

  Клоп налил полные фужеры.

  — За ее бесстыжую, но неизбежную долю, — брякнул Клоп.

  Галя сама чокнулась о его фужер, засмущалась, увидев, что Снежана и Клоп не последовали ее примеру, и выпила. Приятное вино с легким привкусом лимона и чуть заметной горчинкой пилось очень легко, и Галя, не отрываясь, осушила свой фужер до дна, словно утоляла жажду. Снежана только слегка отпила, Клоп тоже.

  — Убью! — зло сказала Снежана.

  — Я готов! — радостно согласился Клоп.

  — Я не помешаю? — вклинился в разговор крепкий парень лет двадцати с небольшим, в белой рубашке с широкими короткими рукавами, не скрывающими его хорошо тренированные мышцы. Поверх рубашки был повязан узкий черный галстук.

  — Нет, — отозвался Клоп.

  — А ты мне — да. Вали отсюда! — сказал парень и повернул сердитое лицо к Гале, но не успел ничего сказать, так как вмешалась Снежана.

  — Привет! — наигранно радостно сказала она. — Давай лучше мы отойдем в сторонку!

  — Базара нет! — согласился парень, и они вышли за дверь.

  Галя как бы невзначай подошла к двери и прислушалась. Снежана говорила тихо, из-за шума ее не было слышно, но зато голос парня гремел, каждое его слово впечатывалось в мозг Гали, заставляя кровоточить сердце.

  — Что это за чувырло среднего рода ты привела с собой? Если она морду не бреет, представляю, что у нее делается в других местах… Ладно, проехали. Когда будут?.. Что ты гонишь! Играешь с огнем, пацанка. У меня жилка не резиновая — лопнет, ты обгадишься!

  Вдруг у Гали перед глазами все поплыло, закружилось, и она начала тихо сползать на пол. Последнее, что еще прорвалось в ее сознание, — это глухой далекий голос, словно через вату: «Отъехала. Что с ней делать?» — и все. Потом бегущая строка фантастических цветных картинок с экзотическими животными, тропическими джунглями, сквозь которые иногда прорывались знакомые человеческие лица, но, неузнанные, вновь пропадали. Голоса, разговоры, музыка, еще что-то — все это проходило мимо ее сознания как далекие стершиеся воспоминания.

  Галя пришла в себя в полной темноте на широкой кровати. Она лежала полностью обнаженная, и на ней молча трудился какой-то мужчина. Она в страхе закричала и попыталась столкнуть его.

  — Чувиха очухалась! — закричал тот в темноту и крепко прижал ее к кровати.

  Сразу появился еще кто-то, невидимый в темноте, и разжал ее рот костлявыми пальцами. В него полилась какая-то жидкость, которую она стала быстро глотать, чтобы не захлебнуться. Это было все то же злополучное мартини. Все же она поперхнулась, закашлялась, пытаясь отдышаться.

  — Хватит! — сказал кто-то невидимый. — С нее достаточно!

  На этот раз мартини подействовало гораздо быстрее, и вновь замелькали фантастические картинки, не оставляющие следов в сознании. Пришла в себя уже после полудня. По-прежнему лежала на широкой двуспальной кровати. На полу в беспорядке валялась ее одежда. Голова гудела и была словно налита свинцом, ее еле удерживала шея. С трудом оделась. Низ живота горел огнем. Прошла по квартире, но никого из вчерашних знакомых не обнаружила. Несколько парочек лежали, обнявшись, но Снежаны, Клопа, злого парня не было.

  Вышла из квартиры, доехала на метро до станции «Университет» и почувствовала сильную тошноту, так что еле сдержала рвоту, поднимаясь по длинному эскалатору. Долго сидела на лавочке в Ботаническом саду, приходила в себя, лишь потом смогла продолжить путь домой.

  На свое счастье, она не встретила Петровну, так что ей не пришлось отвечать на вопрос, где она провела эту ночь.

  На следующий день на занятиях Снежана вела себя как обычно. Еле дождавшись перерыва, Галя отвела ее в сторону.

  — Как это называется? Ты куда меня привела?

  — Ты сама захотела пойти. Я тебя предупреждала, что надо держать ушки на макушке. Сама слышала, что я интересовалась качеством мартини.

  — Но ведь он сказал, что в нем ничего нет.

  — У тебя была возможность в этом убедиться… Ты что, не почувствовала постороннего привкуса?

  — Я его никогда не пила. Мне оно показалось очень вкусным.

  — Вот и пеняй на себя.

  — Но ведь ты там тоже была, почему ты не защитила меня? Ты ведь моя подруга!

  — Каждый спасает свою шкуру, как может. Мне надо было думать о своей.

  — Ты пойдешь свидетелем? Я хочу заявить на них в милицию!

  — Нет, конечно. Тебе тоже не советую. Ты знаешь, кто их папеньки и маменьки?

  — Нет. Расскажи.

  — Я не самоубийца. Прошу тебя, воздержись от опрометчивого шага, иначе очень сильно пожалеешь. Мне тоже перепадет…

  — Хорошо, как говорил твой знакомый — проехали. Интересно, кто он — тот парень в белой рубашке? Чего он от тебя хотел?

  — Ты… идиотка! Не понимаешь, во что ввязываешься. Хочешь себя погубить и меня! Надо быть дурой, чтобы… Я тоже хороша! Отстань от меня, но запомни: малейший звук с твоих губ — и тебе не жить! И мне тоже! Какая я дура, дура! — С этими словами она ушла.

  На следующей паре она пересела за другой стол и больше не обращала на Галю ни малейшего внимания. Так Галя лишилась единственной подруги, а больше в университете ей ни с кем не удалось сблизиться.

  «Большой город подобен джунглям. Притягивает своей красотой и может погубить зазевавшихся, потерявших осторожность. Враждебный для чужих и ласковая гавань для своих. Вывод — надо только научиться жить в нем!» — решила она.

  Через две недели у Гали случилась задержка месячных. Экспресс-метод сообщил, что она беременна, а через месяц гинеколог подтвердил этот вывод и ее опасения: она была беременна, но даже не знала, от кого! Уничтожить зарождающуюся жизнь, рискуя в дальнейшем остаться бесплодной и одинокой? Она на это не могла пойти.

  Тогда она вспомнила о Глебе и, прихватив целительницу из соседнего села, поехала его выручать. Второй визит тоже был запланирован, и вместо правды она сочинила правдоподобную историю. Под сердцем у нее билось еще одно сердечко, и она мечтала о девочке. У ее ребенка должен быть отец и обеспеченное будущее. Ради этого она была готова на все.

  Существовала опасность, что, выйдя из тюрьмы и отделавшись от Ольги, Глеб откажется от их уговора, так как он был только устным. Поэтому она постаралась предпринять меры, чтобы этого не произошло.

 

Глава 33

 Ольга приехала домой и сразу, не раздеваясь, в изнеможении упала на кровать. Голова кружилась, тошнило. В доме не было лифта, и на третий этаж она поднялась с большим трудом, ноги были, как деревянные, не гнулись. «От женщины с такой походкой мужики на улице будут шарахаться в разные стороны. Как назвала эту походку старая жаба? А, не помню! И это дурацкое ощущение, как будто во рту что-то находится!» — думала Ольга, мечтая заснуть, но чувствовала, что у нее это не получится.

  Резкий телефонный звонок, казалось, расколол голову пополам. Она еле удержалась, чтобы не вырвать шнур из розетки, а сам аппарат не разбить о стенку. «Какой идиот может звонить к ней домой в то время, когда она находится на работе?!» Этим идиотом оказался заместитель директора по науке Варава Иван Степанович.

  — Ал-л-ло! — зло бросила в трубку Ольга.

  — Голубушка, дорогая, с тобой все в порядке?

  — Не называй меня голубушкой — сколько раз можно об этом говорить, голубь мой сизокрылый!

  — Не злись, пожалуйста. Я знаю, что ты ходила к врачу, вот спешу узнать, как самочувствие и каков диагноз.

  — Самочувствие прекрасное, настроение прескверное, диагноза никакого. Удовлетворен? Ой, чуть не забыла: беременна я, видно, ты в прошлый раз не поберегся! — На другом конце линии повисла гнетущая тишина. Ольга взяла себя в руки и изменила тон: — Иван Степанович! Где ты? Я пошутила про беременность. Настроения никакого, вот ты и попал под горячую руку.

  — Звонила Маргарита Львовна…

  — А, Маргарет Тэтчер! Жаловалась, что я обозвала ее жабой? Это не со зла, а под настроение.

  — О жабе она ничего не говорила. Настаивает на твоей госпитализации в их клинику.

  — Хочет свести счеты при помощи капельниц и клизм? Я не дамся. Чувствую себя совершенно здоровой, только нервы расшатались. Неделя затворничества дома — и я восстановлюсь. Хочу написать заявление на отпуск за свой счет. На неделю-другую. Подпишешь?

  — Она говорит, что у тебя симптомы, похожие на отравление промышленными ядами. Это возможно?

  — Она выжила из ума. У меня просто переутомление. Я жалею, что ходила к ней на прием.

  — Я бы на всякий случай все-таки порекомендовал лечь в больницу на обследование. Неделькой можно пожертвовать.

  — А ты будешь мне передачи носить? Молчишь? Значит, как под покровом темноты пробираться ко мне домой можно, а принести пару апельсинов в больницу страждущему человеку, так нельзя!

  — Я к тебе отправлю профорга с апельсинами и мандаринами.

  — Дело не в апельсинах… Давай заканчивать разговор, а то у меня страшная головная боль. Я не лягу в больницу, а отпуск за свой счет возьму.

  — Не будем делать скоропалительных выводов. Поспи, успокойся, а там решишь. В любом случае сдай клинические анализы. Маргарита Львовна уже выписала направление.

  — Видеть не хочу эту жабу.

  — Ладно, я сам за ними к ней заеду, тем более у меня есть к ней небольшое дельце.

  — Иван Степанович, а ты, оказывается, донжуан. Крутишь женщинами, лишенными мужского внимания, как хочешь.

  — Оля, зачем так… Да еще по телефону. Сама знаешь, что, бывает, вклинятся и слушают чужие разговоры.

  — Хорошо, лишим их этой возможности. Пока.

  — До свидания, Оля… — не успел договорить он, как Ольга повесила трубку.

  Сон все не шел. Ольга встала и закурила сигарету. Переоделась в халат. Вдруг быстро подошла к входной двери, открыла ее, вышла на площадку и подняла подстилку. Под ней лежали высушенные жаба и летучая мышь. Ольга курила, бездумно глядя на эту странную парочку.

  Начала открываться дверь в квартире напротив. Ольга быстро опустила подстилку. Вышла старушка-соседка, поздоровалась и остановилась возле нее.

  — Как там Глебушка? — спросила она.

  — Нормально. Недавно была у него, немного попривык. Помните, рассказывала, что сильно болел, — теперь пошел на поправку.

  — Слава тебе, Господи! Просто не верится: такой хороший паренек рос, всегда здоровался, вежливый такой — и чтобы убить человека?! До сих пор не верится. Родители такие хорошие были, жаль только, рано ушли из этой жизни.

  — Все в этой жизни случается не так, как мы планируем.

  — К сожалению, да. Вот у моих…

  — Извините, — прервала ее Ольга, — я вспомнила, что должна позвонить на работу. В следующий раз обязательно продолжим. До свидания, всего вам хорошего. — Захлопнула дверь и прильнула к ней ухом с внутренней стороны.

  Старушка что-то долго бормотала. «Шалава, чужих мужиков дома ублажает, пока муж там мается». У нее разыгралась фантазия или старушка в самом деле так о ней отозвалась? С сильно бьющимся сердцем она подождала, пока стихнут шаги старушки, и вновь открыла дверь. Веником смела высушенных тварей на газету и, брезгливо морщась, не поленилась вынести на улицу, в мусорный бак. Вернулась домой, вновь закурила сигарету. «Кто этот таинственный исполнитель? Судя по моему состоянию здоровья, он или она не новичок в этих делах. Начинать надо будет с села и обязательно разыскать Галю — уж я постараюсь ее разговорить и узнать об исполнителе. Впрочем, имя заказчика может оказаться неожиданностью, возможно, это кто-то из дальних знакомых, имеющих на меня зуб, та же Вика. Подобная месть в ее духе, и она полна авантюрного пыла ее осуществить. Итак, более важного дела у меня не должно быть, потому что это вопрос жизни и смерти. Мама не побереглась и теперь в могиле».

  Ольга уже не сомневалась, что смерть Ульяны была вызвана отнюдь не естественными причинами.

  Она вспомнила, как постепенно угасала ее мама. Вначале по непонятным причинам у нее появилась непрекращающаяся рвота с кровью и желчью, неожиданные позывы в туалет. У нее пропал аппетит, начали сыпаться волосы — предмет ее гордости! Да, у мамы сыпались волосы, как сейчас у нее! Это один и тот же исполнитель — ее «заказали», как и ее маму! Вдруг сильная тошнота согнула ее пополам, и она не успела добежать до туалета, как ее стало выворачивать наизнанку. Она рвала с кровью, как и ее мать. Больше сомнений не было никаких!

  Обессилев, она опустилась на колени, вспоминая дальнейшее течение болезни матери: позднее появились сильные, с каждым днем усиливающиеся боли в районе селезенки и печени. Потом наступило самое страшное — она стала терять свою индивидуальность. Ослабела память, вплоть до того, что мать стала забывать самое элементарное, иногда вместо слов звучал только бессвязный набор звуков. Ее железная воля сошла на нет, она становилась все более и более беспомощной, появились признаки старческого слабоумия — раздражительность и сварливость, часто менялось настроение — от эйфории до глубокой депрессии. Она потеряла себя, была уже не в состоянии концентрировать силы для отпора врагу, превратилась в беспомощную жертву. Смерть духовная наступила раньше физической.

  В последний вечер, когда Василий привез ее попрощаться с мамой, та лежала абсолютно безучастная ко всему происходящему. Она тогда сама нашла книгу Духов, которую мама берегла как зеницу ока, и вложила той в руки. Лишь это на какое-то время вывело ее из апатии, и в ее глазах проявился интерес. Она гладила книгу слабой старческой рукой и пыталась что-то сказать, но это уже было выше ее сил. Этот последний всплеск жизни ускорил ее конец. Когда Ольга взяла у мамы книгу, через минуту та тихо отошла в иной мир, избавившись от земных мук, в последний раз сжимая руку дочери. Обряд был соблюден. Ольга не знала, было ли это совпадением с легендой об обязательном обряде, сопровождающем смерть магов, но было странно, что мама, которая сильно мучилась, пока болела, так легко умерла.

  Ольга встала и пошла приводить себя в порядок. Итак, решено: завтра она поедет на родину, в Ольшанку.

 

Глава 34

 После неожиданной смерти Степана Ольга никак не могла выбрать достойный объект. С кем переспать — вариантов было предостаточно, но все это было несерьезно. Неожиданно для себя она сблизилась с бывшим врагом ее мужа — заместителем директора института Иваном Степановичем Варавой. Человек могущественный и склочный, постоянно плетущий паутину интриг, так что даже директор института боялся с ним связываться. Неизвестно, что толкнуло ее на эту связь: желание сделать могущественного врага другом для решения личных вопросов или отомстить Глебу из-за его нежелания встречаться с ней и принимать передачи. Скорее всего, и то и другое. С подачи Ивана Степановича ее включили в список участников конференции, которая должна была проходить через год во Франции, хотя ее научные достижения явно не дотягивали до такого уровня. Но кто захочет портить отношения с всесильным мастером интриг?

  Чтобы приручить к себе этого человека, «грозу» института, Ольге даже не потребовалась магия, а лишь женская смекалка и интуиция, и теперь он был у нее «под каблуком».

  В минуты откровения Иван Степанович признался Ольге, что никогда до нее не изменял жене. Она этому верила, потому что не встречала в жизни более закомплексованного и законспирированного человека. Того обуревали неведомые ранее чувства, наличие которых в себе он никогда не предполагал. Он всегда был рациональным прагматиком, и вот такая незадача. Он боялся признаться себе, что влюблен первый раз в жизни и, скорее всего, последний… Разум ему говорил, что Ольга использует его в своих корыстных целях, но он уже ничего не мог с собой поделать и соглашался на любые условия, только бы быть с нею. Иногда его даже посещали крамольные мысли о разводе с женой, но он их сразу гнал прочь, с каждым разом менее энергично.

  Предположения Маргариты Львовны его встревожили, а разговор с Ольгой, ее нервозное состояние еще больше укрепили во мнении, что ее надо госпитализировать. Но как это сделать?! Не издавать же для этого приказ по институту — развеселятся все его сотрудники. Здоровье Ольги его очень обеспокоило, как никогда и ничье до этого. В свои сорок девять лет он имел двух взрослых дочерей, которые выросли незаметно для него, не создавая хлопот. Это произошло благодаря усилиям жены, также создавшей ему условия для карьерного роста. Он никогда ни с кем не был откровенен, оставаясь Штирлицем на работе и дома. Домочадцы ему платили тем же, поддерживая официоз в отношениях, наказывая безразличием. Находясь рядом с Ольгой, он с удивлением отметил, что ему хочется безудержно говорить, особенно о тех вещах, о которых, собственно, не рассказывают чужим. Вскоре не осталось ничего, чем бы не поделился с Ольгой.

  Несколько взволнованный, он забежал в профком и договорился о двух безымянных путевках в Сваляву, через месяц. Он предполагал, что Ольга не откажется поехать вместе с ним, конечно, соблюдая строжайшую конспирацию. Горы, лыжи, вода и любимая женщина — для него это было пределом мечтаний. Горя желанием поделиться с ней этой новостью и надеясь уговорить ее на госпитализацию, он отправился после работы к Ольге домой. Предварительно звонить он не стал, зная, что в плохом настроении она может отказаться встретиться.

  Войдя во двор дома, где она жила, Иван Степанович с удовлетворением отметил, что слабый свет пробивается сквозь занавески на окнах одной из комнат ее квартиры. Набравшись храбрости, с букетом гвоздик, замаскированных под бесформенный пакет из пяти газет, он позвонил в ее дверь. Раз, другой. Она не спешила открывать. Через двадцать минут топтания под дверью и безрезультатного насилования звонка, в течение которых старушка-соседка из квартиры напротив с заговорщическим видом успела прогулять болонку со слезящимися глазами по ее естественным надобностям, он понял, что ему не откроют.

  Он вышел на улицу, с трудом доплелся до скамейки возле соседнего подъезда и буквально рухнул на нее. Его даже не испугало то, что скамейка холодная, а это было опасно для его предстательной железы. Ему не хватало воздуха, сердце выделывало цирковые антраша. Причина, по которой ему не открыли дверь, могла быть только одна — там был мужчина! Иван Степанович никогда не задумывался над тем, что Ольга может еще с кем-нибудь иметь интимную связь, кроме него самого. Теперь допустив это, он оказался в безоговорочном плену у ревности.

  Это была не бешеная ревность, толкающая на преступления, наоборот, она делала из него мазохиста, заставляла искать подтверждение домыслам, все больше копаться в этом дерьме, растравляя до изнеможения душу.

  Он сидел на скамейке, а его мысли, словно скакуны Газманова, неслись аллюром в бедной голове, на которую свалилось такое приключение на закате жизни. Кто этот негодяй, который прячется за ее дверьми, занимаясь адюльтером? Неужели из Его института?! Этого негодяя необходимо непременно дождаться, вывести на чистую воду. По жизни он не терпел соперников в карьере, а в любви — тем более. И тут он понял, что первый раз в жизни в мыслях пронеслось запретное слово — «любовь». Несмотря на все еще учащенное сердцебиение, ему тут же стало гораздо лучше, ибо он понял, какие чувства привязывают его к Ольге. Да, это не грязный адюльтер, а чистая, непорочная любовь! Он дождется соперника во что бы то ни стало, посмотрит на этого подлеца! И если он из Его института… Необходимо только позвонить домой жене и сообщить, что он задерживается. Но как покинуть пост? Ведь чтобы добраться до ближайшего таксофона, необходимо выйти из двора на улицу, а тем временем грязный подлец может попросту улизнуть, и его старания пропадут напрасно. Нет, он будет здесь сидеть до победного конца. До сих пор он никогда долго не задерживался на работе, лишь по крайне уважительной причине, и на этот раз жена поверит, что так было необходимо!

  Прошло не менее двух часов ожидания, и он уже давно не морозил предстательную железу на ледяной скамейке, когда увидел, что дверь подъезда открылась. Из него вышла его Оленька в наброшенном на плечи кожаном пальто и с мусорным ведром в руке. Она быстро скрылась за углом дома — там стояли мусорные баки.

  Впервые в жизни не раздумывая о возможных последствиях, Иван Степанович бросился в подъезд и, сдерживая дыхание, взбежал на третий этаж. Вот ее дверь. Проклятая одышка! Дыхание вырывается изо рта, словно пар из паровозного котла. Дверь лишь прикрыта, и, затаив дыхание, он проник в квартиру.

  Где прячется его соперник? В какой из трех комнат они совершали прелюбодеяние? В квартире мертвая тишина. Похоже, что никого нет. Или он спит? Сквозь полуоткрытые двери он бросал в комнаты осторожные взгляды и ничего подозрительного не обнаруживал. Уже слышались Олины шаги на лестничной площадке. Сейчас она войдет в квартиру, обнаружит его и — какой пассаж! Необходимо спрятаться! Куда? Какого черта он проник сюда тайком?!

  По предыдущим посещениям Иван Степанович помнил, что из трех комнат Оля пользовалась только двумя — третья была постоянно закрыта. «Она у меня вместо кладовки, забита ненужными вещами», — пояснила ему Оля. Длинный коридор, изогнутый в форме буквы «г», упирался в эту комнату. На его счастье, она оказалась открытой, и он проскользнул в нее, пока Оля запирала наружную дверь.

  Тут только он стал осматриваться, изучать обстановку этой комнаты. Она не была завалена старыми ненужными вещами — наоборот, все указывало на то, что ею постоянно пользуются и она служит для совершения каких-то таинственных обрядов, в которых явно ощущалось и языческое и христианское. По периметру комнаты стояло множество зажженных свечей, обильно насыщая воздух запахом расплавленного стеарина. На полу был очерчен магический круг с пентаграммой, на потолке была прикреплена золотая звезда Соломона, на вершинах лучей которой выписаны, пожалуй, древнегреческие письмена. Трюмо с высокими прямоугольными зеркалами, наполовину прикрытыми черной материей, явно служило своеобразным алтарем. На нем находился жертвенник, рядом лежал большой нож с наборной цветной ручкой и стояла глиняная мисочка. Как в полусне, словно завороженный, Иван Степанович подошел ближе и обмакнул палец в темную жидкость на дне мисочки. Это явно была кровь, здесь, очевидно, недавно совершали жертвоприношение!

  Оля не прятала в своей квартире мужчину, она занималась черной магией! Теперь это стало ему понятно, ведь в свое время он прочитал об этом массу популярной литературы. Он обернулся и вздрогнул — в дверях комнаты стояла Оля и изучающе смотрела на него. На ней была длинная белая полотняная рубашка с завязками на груди и рукавах.

  У него пересохло в горле, он ничего не мог выговорить, впрочем, он и не знал, что сказать. Оля так же молча подошла к нему, взяла его за левую руку и заставила выпустить сверток с замаскированными цветами. Они упали, почти не произведя шума. Заметив, что он пытается что-то сказать, протягивая направления на анализы в поликлинику, Оля отрицательно качнула головой.

  — Мельхидаэль, Барехас! — произнесла она, и его руку полоснула боль. Только сейчас он заметил в ее руке нож, которым она сделала надрез на его руке. — Заклинаю тебя именами Князей духов, ангелами-истребителями, низвергнутыми в тартарары с небес, покорись мне, отдай свою душу, плоть и кости, чтобы ни к кому не привязывался в этом мире или в ином, кроме меня. Клянись и целуй книгу Духов. — С его руки кровь стекала в глиняную чашу. Она нарисовала этой кровью крест на его губах. — Запечатываю твои уста, запрещаю говорить непотребное, могущее принести мне вред или производить действие, направленное против меня.

  Достала, как показалось в полумраке, черную книгу и заставила ее поцеловать и трижды произнести «клянусь и повинуюсь!». Иван Степанович покорно все исполнял, чувствуя при этом, как холодный пот стекает по спине.

  — Теперь ты никуда от меня не денешься! — удовлетворенно сказала Ольга. — А сейчас возьми меня, прямо здесь. — И одним движением сбросила рубашку, под которой ничего не оказалось, кроме ее тела, изнывающего от страсти.

  В час ночи она буквально вытолкнула Ивана Степановича из квартиры, на прощание сказав:

  — Помни, теперь ты мой! Не забывай этого, иначе тебя ожидает нечто ужасное. Сегодня ночью ты в этом убедишься.

  Эти слова не давали ему покоя по пути домой, куда он добирался на такси. Жена не спала и явно была взволнована. «Задержался у друзей», — брякнул он первое, что пришло в голову, и замер. Она ведь знает, что у него друзей нет, и объяснить опоздание можно было чем угодно, но только не этим! Но жена казалась удовлетворенной и молча легла спать. Вскоре заснул и Иван Степанович.

  Ему приснился сон, будто он не спит, а гуляет ночью по кладбищу среди множества гранитных памятников. Останавливается возле одного. На нем фотография круглолицего темноволосого мужчины со шрамом на щеке в виде буквы «х», одетого в строгий костюм с галстуком. Вдруг он с ужасом замечает, что не один, — рядом стоит мужчина с фотографии и пристально смотрит ему в глаза, только одет он теперь в белую полотняную рубашку, подобную той, которая была на Ольге. Тут он вспомнил, что эта рубашка называется саван, и в нее в незапамятные времена обряжали покойников. Он проснулся в холодном поту.

  Было очень темно, и Иван Степанович понял, что все еще ночь. Он проспал, может, час, а то и меньше. Ему очень захотелось сходить в туалет. Он вышел в коридор и вдруг заледенел от ужаса в предчувствии чего-то ужасного. Щелкнул выключателем в коридоре — лампочка, на мгновение вспыхнув, погасла.

  «Как некстати перегорела!» — со страхом подумал он и в темноте прошел в туалет. Там свет зажегся, и это его немного успокоило. Но тут его стало мучить ужасное предчувствие, что, выходя отсюда, когда его рука потянется к выключателю, а взгляд скользнет вглубь темной кухни, он увидит фигуру мужчины в странной белой погребальной сорочке. Оцепенев от страха, он, выходя, закрыл глаза и на ощупь погасил свет, страшась посмотреть в сторону кухни. С разрывающимся от ужаса сердцем он возвратился в свою комнату, чувствуя спиной ледяной взгляд из могилы. Только теперь Иван Степанович понял, что сегодня он столкнулся не с чудачествами сумасбродной барышни, а приобщился к страшному таинству черной магии, с которой он теперь навечно связан. К своему удивлению, он об этом не сожалел. Больше ему в ту ночь ничего не снилось.

 

Глава 35

 Галя смахнула слезу, глядя на фотографию брата десятилетней давности. Эх, Вася, Вася! Здесь он такой беззаботный, смеющийся, совсем не похожий на того хмурого, молчаливого, озлобленного человека, каким он стал в последние два года перед смертью, и дело было не в возрасте. Она специально выбрала эту фотографию на памятник брату.

  Все дело в проклятой Ольге — и угораздило же его связаться с ней! А может, в его необъяснимой привязанности к этой рыжей лахудре повинна мать Ольги, баба Ульяна, владеющая чарами колдунья?

  Как бы то ни было, но баба Ульяна своей смертью открыла счет безвременно умершим, связанным с ней при жизни в той или иной мере. Подряд три могилы, одна за другой: баба Ульяна, непутевая Маня, оказавшаяся ее внучкой, и любовник ее дочери — Василий. Недаром она на похоронах открыла свои бельма, чтобы забрать кого-нибудь с собой, только высмотрела не тех людей. Бедный Вася!

  Совсем неплохо рядом с ее могилой смотрелась бы могила Ольги вместо этих двух. «Эх, Василий, Василий! Брат мой горемычный! — Галя немного всплакнула. — На этом все. Прибрала могилку, навестила, погоревала. Не знаю, когда снова здесь буду, может, очень скоро, а возможно, и нет…»

  Она на прощание поцеловала портрет смеющегося брата: «Дай Бог, чтобы тебе на том свете было так хорошо, как на этой фотографии!» — и пошла к серым двухэтажным коттеджам.

  Был будний день, и село в этой части словно вымерло. Галя прогуливала занятия, она специально выбрала этот день, чтобы никто не мог помешать ей осуществить задуманное.

  Возле домика блуждало несколько возбужденных кур, готовых в любой момент впасть в истерику и бежать куда глаза глядят. Грустный петух темной окраски, весь в пыли, с изрядно выщипанным хвостом искоса наблюдал за ними, открыв один глаз. Он, словно адмирал Нельсон, решал стратегию предстоящей боевой операции: ну, предположим, догоню, а дальше что? И стоит ли ради этого догонялки устраивать? Галя положила конец его раздумьям — он открыл второй глаз и пустился вдогонку за улепетывающими пугливыми подружками.

  Звонок, как она и ожидала, не работал, то ли из-за того, что отключили электричество, то ли в силу своей вредности и отсутствия мужской руки в квартире. Только Галя постучала в дверь, как ей сразу открыла матушка Софья, по возрасту не намного старше ее.

  Если бы Глеб не находился в местах столь отдаленных и мог сейчас видеть матушку, то он поразился бы происшедшей с ней перемене. Лицо ее стало чистым, светлым, умиротворенным, без ужасных прыщей, поедающих его, и сама она стала спокойней и улыбчивей.

  — А я смотрю, к кому это гостья идет, даже не предполагала, что к нам! Милости просим. — Софья широко открыла дверь, пропуская Галю. — Только батюшки нет, все мотается, сердешный. Скоро у нас своя церковь будет в селе. Слава тебе, Господи! Не волнуйтесь, через часок должен быть. Пока отдохнете с дальней дороги. Слыхала, что теперь в городе живете?

  — Да, матушка. Учусь теперь. Экономистом буду, — ответила Галя, окинув взглядом комнату.

  Все просто, никаких излишеств: сервант, стол, четыре стула, а в углу целый иконостас. Все иконы выполнены на дереве, никакой дешевой литографии на бумаге.

  — Трудно небось учиться?

  — Нелегко. Да вы и сами прекрасно знаете, каково это. Вы же медучилище в Киеве заканчивали, на медсестру выучились. Я не ошибаюсь?

  — Все верно. Кое-чему научилась. Бывает, прихожанам помогаю, тем, кто недалече живет. Что ж им к фельдшеру иттить.

  — У вас так много икон, и такие красивые! Что, отец Никодим их коллекционирует?

  У матушки лицо дернулось, но не утратило приветливого выражения.

  — Иконы своей силой помогают ему служить Господу Богу. Все православные семьи должны иметь иконы святых-покровителей. Каждая из них имеет свое предначертание. Вот «Господь Вседержитель» — основа всех основ, охраняет христиан; «Божия Матерь» покровительствует молодоженам; «Николай Угодник», «Всех скорбящих Радосте» помогает выздоровлению всех тяжелобольных; «Скоропослушница Преподобной Богородицы» помогает молодым, сохранившим целомудрие, в получении настоящей любви; «Сошествие в ад» лечит одержимых нечистой силой, — с гордостью рассказывала матушка Софья.

  — Матушка, а можно попросить вас об одной услуге?

  — Если в моих силах.

  — Пока отец Никодим не пришел, давайте вместе помолимся об усопших. Авось с вашей помощью молитва быстрей дойдет до Господа нашего, и брату будет легче на том свете.

  — С большой охотой, — согласилась матушка Софья и стала вместе с Галей на колени перед иконостасом.

  — Помяни, Господи, души усопших рабов Твоих, родителей моих Варвару и Федора, брата моего Василия, соседей близких Ульяну и Марию… — Галя почувствовала, как напряглась рядом стоящая женщина, еле слышно бормочущая за ней вслед. — Прости их все согрешения вольные и невольные, даруй им царствие небесное и причастие вечных Твоих благих и Твоея бесконечныя жизни наслаждение. — Обе они согнулись в земном поклоне. — Подажь, Господи, оставление грехов всем прежде отошедшим в вере и надежде Воскресения, отцем, братиям и сестрам нашим, сотвори им вечную память. Аминь. — Они снова согнулись в поклоне.

  — Матушка Софья, не подскажешь мне, какая икона помогла тебе преодолеть злую силу изуроченья ведьмы и излечиться? — невинно спросила Галя у попадьи, не вставая с колен. У той искривилось лицо в немом ужасе. — Уж не смерть ли ведьмы Ульяны сыграла на руку тебе? А не ты ли приложила руку к ее кончине?

  Софья, не в силах произнести хоть слово, смотрела на нее, вытаращив глаза, теряя почву под ногами и больше уже не имея спокойствия на душе. Ее схороненная в глубине души тайна, из-за которой она добровольно и бессрочно исполняла наложенную на себя изнурительную епитимью, когда отца Никодима не было дома, стала известна другим!

  — Тот порошочек, который по твоей просьбе Василий щедро насыпал в поддувало печи и в духовку газовой печи бабы Ульяны, мышьяком называется? Учеба в медучилище не пропала даром — знала, что при высокой температуре мышьяк постепенно переходит в летучее состояние и что при общеизвестной любви бабы Ульяны печь различную сдобу ей не долго придется ею лакомиться. Все просчитала, продумала матушка Софья премудрая. А тут, на твое счастье, и Василий покинул свет божий, отправился вслед за Ульяной. Умер свидетель — тебе на руку. Только успел он тогда рассказать мне о твоей странной просьбе, но сразу он не придал этому значения или не захотел. Ульяну он крепко недолюбливал, считал, что из-за нее Ольга с ним в кошки-мышки играет. Тебе, должно быть, известно, что мышьяк имеет свойство накапливаться в организме человека и никуда не исчезает и после смерти. Вон через сколько лет по волосам определили, что Наполеона отравили мышьяком. А с бабой Ульяной проще простого, всего-то годочек прошел!

  — Нет мне места на этом свете, — отрешенно сказала Софья, — не доводи до сраму. Добровольно уйду из жизни.

  — Ты погодь, Софа. Отобьешь сколько положено поклонов, прочитаешь множество молитв, и Бог тебя простит. Я тоже забуду, но если выполнишь все, о чем тебя попрошу. Это будет наша тайна, и о ней никто не узнает.

  — Нет мне прощения… — запричитала Софья, но Галя ее быстро прервала.

  — Огород держишь в исправности. Много гарбузов вырастила на огороде?

  — Достаточно.

  — Вот и хорошо. Слышала я, что отец Никодим скоро поедет в город.

  — Должен…

  — Так пусть передаст от тебя подарочки с огорода Ольге, дочери Ульяны. И гарбузик, кстати, положи.

  — И это все?

  — Пока все. Видишь, пустяковые просьбы, ни к чему не обязывающие. Так что не волнуйся, живи с миром — никто ничего не узнает. — Галя поднялась и вышла из квартиры.

  Софья продолжала стоять на коленях перед иконостасом.

 

Глава 36

 Визит отца Никодима вначале удивил, а потом насторожил Ольгу. А когда он выложил дары с огорода, то она поняла, что это неспроста. Обмениваясь ничего не значащими фразами о житье-бытье, Ольга лихорадочно пыталась понять, что это значит и кто за этим стоит. Отец Никодим поведал ей радостную весть: отделочные работы внутри церкви приближаются к завершению, и, по всей видимости, если на это будет воля Божия, она будет освящена не позднее Крещения. Пообещал, что пригласит ее на это торжественное событие.

  Ольга знала о натянутых отношениях между отцом Никодимом и ее покойной матерью, а также о слухах по поводу того, кто навел порчу на попадью. Ее это мало касалось, так что она при жизни матери даже не поинтересовалась, основаны эти слухи на реальных событиях или нет. Сейчас, когда отец Никодим ни с того ни с сего привез гостинцы из села, ее охватили неясные подозрения. Вспомнились ей и предположения Маргарет Тэтчер о том, что она отравилась промышленными ядами. А если яды не промышленные?

  «Положим, это бессмыслица, — подумала она, вспомнив засушенных лягушку и мышь под половиком. — Мне «сделано», наведена порча. Обычное лечение здесь бесполезно, еще не придумали от этого лекарства. Я знаю, как снимать порчу, умею выкатывать яйцами, проводить обряды очищения свечками, но для этого надо знать адресата, того, который навел, по-научному — индуктора».

  — А как здоровье матушки Софьи? Помню, когда последний раз была на поминках по матери, на сорок дней, она все еще сильно болела?

  — С Божьей помощью выздоровела, хворь покинула ее. Слава Иисусу Христу!

  — Наверное, в больнице лежала? Интересно, в какой?

  — Обошлось без больницы. Слава тебе, Господи! Молитвами, молитвами, и Божья Матерь и Николай Угодник помогли. Пришла радость в наш дом, — он перекрестился.

  Теперь Ольга словно прозрела. «Как она раньше не догадалась?! Источник таинственной болезни ее матери — Софья! Кто ей помогал, пока не известно, но кто-то из близлежащих сел или из Ольшанки. Видно, все-таки мать имела отношение к хвори Софьи, и ее смерть освободила попадью от болезни. Вот так матушка! Змея подколодная! Значит, ей показалось мало свести со свету мать, так она принялась за дочку! Решила использовать более действенные приемы, чем магия, — отравить захотела! «Кушай, дорогуша Олечка, овощи из родных мест!» Вот секрет этой странной посылочки из Ольшанки. Привет от матушки Софьи! Ей сразу стало легче. «Знать об опасности и о том, от кого она исходит, — значит, иметь возможность упредить ее, нанести удар первой!»

  Когда отец Никодим ушел, она надела хозяйственные перчатки, собрала всю передачу и выбросила в мусорный бак вместе с перчатками. Вернулась домой, и ей вновь стало плохо, поэтому сразу легла в постель. Болела голова, бил озноб. Телепередачи раздражали, и она не включала телевизор. Вновь позвонил Иван Степанович, умоляя лечь в больницу. Она наотрез отказалась и запретила ему сегодня приходить.

  Она провела весь день в постели, обдумывая план дальнейших действий. Теперь ее первоочередная задача — заняться матушкой Софьей! Еще не было и девяти часов вечера, когда она заснула.

  Неожиданно посреди ночи Ольга проснулась. Ей показалось, что в квартире есть еще кто-то. Она чувствовала, что тишина обманчива и в любой момент может взорваться какофонией звуков или ее нарушит сдерживаемое дыхание кого-то прячущегося в этой большой трехкомнатной квартире. Духов и призраков она не боялась — в силу занятий магией они стали для нее чем-то таким же обыденным, как ложка или вилка. Элементер Степана после его смерти теперь служил ей, приписанный к магической книге Духов, как и при жизни, в физическом обличье.

  Хорошее или плохое быстро забывается, только обида остается в памяти. Степан ей ничего плохого не причинил, поэтому все больше и больше сливался с нынешним обликом бестелесного духа, вытесняя в забвение свой прошлый, живой образ.

  «Я слишком беспечная. Забыла закрыть дверь, когда выносила на мусорник останки очередного котенка после сеанса магии, так что даже этот остолоп Варава смог проникнуть в квартиру и узнать, чем я занимаюсь. Хорошо, что это был он, а не кто-то другой. Впрочем, этот влюбленный дурак Варава мне еще очень пригодится. Хотя не исключено, что я просто становлюсь психически неуравновешенной, — кто может проникнуть незаметно ко мне в квартиру, закрытую на два таких мощных замка? Я здесь, Глеб в тюрьме. И все же допустим невероятную вещь: Глеб нашел возможность передать кому-нибудь свои ключи. До ареста — вряд ли, после ареста — маловероятно, — размышляла она в темноте, сопротивляясь физической слабости, так как намеревалась осмотреть квартиру. — Тем не менее теоретически это не исключено. Ключи были у него при задержании, конечно, они вместе с его личными вещами должны были уехать вместе с ним на место отбытия наказания. Однако при большом желании, материально заинтересовав кладовщика, того, кто этим ведает, можно заполучить «золотой ключик». Не помешает на всякий случай сменить замки на входной двери, хотя и не знаю, как это практически осуществить. Помнится, Глеб, когда устанавливали эту металлическую дверь, приказал сварщику сделать так, чтобы замки нельзя было вынуть из двери — для большей безопасности. Поручу это Ивану Степановичу — пускай мозгует! Если существует вероятность того, что кто-то с ключами Глеба может проникнуть в квартиру, и у меня возникли подозрения, то не помешает ее все-таки осмотреть!» — Она открыла тумбочку возле кровати и достала газовый револьвер системы «бульдог» — подарок Степана. Встала, накинула халат, и под ее ногами скрипнули половицы, разбудив квартиру.

  В этот момент, словно проснувшись от шума, задребезжал телефон. «Если ночью кто-то звонит и не ошибся номером, то он собирается сообщить что-то неприятное или, того хуже, имеет слишком серьезные намерения по отношению к вам», — подумала Ольга и подняла трубку.

  — Алло. — Ольга сымитировала голос только что проснувшегося человека.

  Молчание, лишь слышится чье-то дыхание.

  — Говорите! — со злостью сказала Ольга, и вдруг чуть слышно хлопнула ее входная дверь.

  С револьвером наготове она выбежала из комнаты в коридор, лишь приостанавливаясь по дороге, чтобы везде включить свет.

  Шум хлопнувшей входной двери не был слуховой галлюцинацией — она точно помнила, что вечером запирала ее на оба замка, а теперь дверь была закрыта только на верхний замок. Открыла дверь и прислушалась. Внизу хлопнула дверь в подъезд. Быстро подбежала к окну, выходящему на улицу, но безрезультатно — было очень темно.

  «Что было нужно ночному посетителю? — подумала она и вдруг, чувствуя, как холодеет сердце, побежала в маленькую комнату, превращенную в магическую лабораторию. Она была открыта. — Какая я дура, не закрыла ее вечером на ключ! — ругала она себя, включив свет и проверяя, все ли на месте. — Вроде все как обычно».

  Она открыла тумбочку — книга Духов, доставшаяся ей по наследству от матери, исчезла!

  Ольга пошла в кухню и, стараясь успокоиться, достала из холодильника бутылку пепси-колы, запас которой у нее был постоянно. Открыла ее, глотнула прямо из горлышка и тихо, с остекленевшим взглядом, сползла на пол. Она провалилась в царство звуков и цвета. Шепот множества невидимых людей давил на нее, вызывая ледяной озноб. Красные, зеленые, оранжевые шары плыли в воздухе в огромном количестве, затрудняя движение вперед. Впрочем, ей не обязательно двигаться прямо, можно повернуть назад. Она так и сделала, рассчитывая, что теперь эти шары будут обтекать ее при движении, и передвигаться будет легче.

  Большой черный человек грозил ей пальцем, приказывая повернуть назад. Лицом он был похож на Глеба, но с иксообразным шрамом на щеке, как у Степана. Однако это ее не удивило, ведь они друзья по жизни и у них должно быть все общее.

 

Глава 37

 Ранним утром Ольга очнулась в кухне от позывов рвоты. Она сидела, прислонившись спиной к кухонной двери. Перед ней лежала опрокинутая бутылка пепси-колы, содержимое которой, вылившись на пол, успело подсохнуть и стало напоминать деготь. Держась за дверной косяк, она медленно приняла вертикальное положение. Хватаясь за стену для подстраховки, поспешила в туалет. После того как вырвала, ей сразу стало легче. На этот раз крови не было.

  События прошлой ночи напоминали кошмарный сон, но место, где она пришла в себя, и опрокинутая бутылка пепси подтверждали реальность ночных событий до того момента, как она потеряла сознание.

  Ночной гость прекрасно знал ее привычки и вкусы. Не исключено, что не первый раз проникал в квартиру. В напиток, находящийся в бутылке, было подмешано сильное психотропное вещество в большой концентрации, которое мгновенно ее оглушило и погрузило в мир галлюцинаций. По-видимому, он рассчитывал, что она выпьет пепси вечером и ночью не сможет ни на что реагировать. Ее привычку пить вечером вместо чая холодные напитки мог знать только очень близкий человек — Глеб. Из-за болезненного состояния она не захотела выпить перед сном пепси, что в какой-то мере помешало планам ночного посетителя, заставив его поспешно скрыться. Впрочем, книгу Духов он успел унести.

  Особого ума не требовалось, чтобы понять: основной целью ночного посетителя была маленькая комната-лаборатория и книга Духов, но чего он хотел? Лишить ее магической силы, а потом взять голыми руками? По-видимому, так и есть. Собственного опыта и знаний у нее маловато, без этой книги ей не обойтись, не сможет она противостоять более опытным соперникам, возможно, уничтожившим ее мать.

  Эта книга — грозное оружие только в умелых, опытных руках, а для обычного человека — просто курьез. Если ее противник сумеет использовать книгу против нее, тогда не останется ни малейших шансов уцелеть. Скорее всего, ночной посетитель и маг, наведший на нее порчу, — разные люди. Выходит, у нее есть в запасе немного времени, чтобы вычислить заказчика, мага и местонахождение книги. Только придется действовать более прямолинейно и грубо, оставить пока магические приемы.

  «Как обнаружить этого невидимого противника? Разве что удастся разговорить заказчицу — Софью. Следующей в списке стоит Галя — эту девчонку тоже не следует сбрасывать со счетов, вот только мотивировка ее поступков не совсем ясна. Месть за брата? А при чем тут я? Выходит, все-таки Софья». Ольга взяла телефон, чтобы позвонить, но вместо этого заглянула под кровать. Ее предположения оправдались — там она обнаружила сушеную лягушку черного цвета.

  «Доброжелатель» вел себя в ее квартире, как в собственной. Необходимо с утра срочно заняться замками. Впрочем, с этим можно и повременить — книгу все равно украли. Сегодня, во второй половине дня, надо будет поехать в Ольшанку». Ольга стала набирать домашний номер телефона Ивана Степановича. Ей повезло, а может, ему — он сам поднял трубку.

  — Здравствуй, это я, — тихо сказала Ольга.

  — Здравствуйте, — очень громко сказал Иван Степанович, его голос звенел от напряжения.

  — Мне необходимо, чтобы ты утром заехал ко мне, — попросила она.

  — Очень хорошо, Петр Сидорович. Ваш реферат еще не рассматривался на ученом совете, но я приложу все усилия, чтобы это ускорить. Только прошу вас, в такую рань больше не звоните.

  — Видишь ли, случилось что-то очень важное. Приезжай как можно скорее.

  — До свидания, Петр Сидорович. Обязательно займусь вашим рефератом.

  — До скорой встречи, Иван Степанович.

  Не было еще и семи часов утра, как приехал Иван Степанович.

  — Олечка, ну зачем домой звонить? Знаешь, что я позже полдевятого на работу не прихожу. Если, конечно, произошло что-то сверхъестественное — НЛО, инопланетяне, — тогда я понимаю.

  — Произошло. У меня ночью были гости.

  — Кто это?

  — Если бы я знала, но не инопланетяне. Видно, не в первый раз. В холодильнике обнаружила бутылку пепси с большой дозой психотропов, а можно было и отраву любую подсунуть.

  — Маргарита Львовна сразу заподозрила, что произошла интоксикация.

  — Дура она, твоя Маргарита Львовна. В прошлый раз, когда ты увидел у меня в комнате все эти свечки и разные магические штучки, что подумал?

  — Ничего особенного. — Иван Степанович запнулся. — У каждого свое хобби.

  — Неплохо сказано, только это хобби поможет мне остаться живой и здоровой. Никогда не слышал, как здоровый человек может ни с того ни с сего начать чахнуть, заболевает неведомой болезнью, против которой медицина бессильна, и человек ложится в могилу или становится инвалидом?

  — Бывает, но, возможно, это происходит из-за непрофессионализма отдельных медиков, неправильной диагностики. У человека туберкулез, а его лечат от коклюша.

  — Такое тоже бывает. Но бывает, что насылают на человека порчу, с которой он не может справиться. От нее еще не придуманы лекарства, так как ее не признает официальная медицина. Ты, кстати, говорил как-то, что у тебя была рожа в студенческие годы. Интересно, как тебя вылечили?

  — Попал я в больницу, нога распухла, как бревно стала. Кололи лекарства разные. А, понимаю! В самом деле, матушка приехала с бабкой, которая со свечкой всякие манипуляции делала, заговаривала, молитвы читала. Легче стало, потом выздоровел. Правда, не знаю, от этого или от лекарств, которые кололи.

  — Лекарства до этого же не помогали! И бабка заговаривала рожу не один раз, а три! Вспомни!

  — В самом деле, не один раз она приходила. Что ты этим хочешь сказать?

  — Есть вещи, которые неподвластны традиционной медицине, а народная — лечит. Так вот, порчу можно побороть только с помощью магии, и никакая Маргарита Львовна в этом деле не поможет. Моя покойная мама была знахаркой, целительницей, и у нее имелась книга по магии, подспорье в таком лечении. Так вот, на меня наслали порчу, а сегодня ночью выкрали из квартиры эту книгу, чтобы я не смогла излечиться. А в тот вечер, когда ты проник тайком ко мне в квартиру, я как раз пыталась при помощи магии снять с себя порчу.

  — Кто бы это мог быть?

  — Есть некоторые предположения, но думаю, за всем этим стоит Глеб.

  — Так он в тюрьме!

  — Зато его пассии остались на воле и мстят мне. Правда, я даже не догадываюсь — за что? Может, за то, что ты меня навещаешь по вечерам, Иван Степанович?

  — Ну, если только в этом дело… — Иван Степанович замялся.

  — Ты что, идешь на попятную? — насмешливо спросила Ольга, и в ее зеленых глазах он прочитал неприкрытую насмешку.

  — Нет. Я готов тебе помочь. Но как?

  — Спасибо, что не бросаешь в беде, — серьезно сказала Ольга. — Ты мое заявление на отпуск за свой счет подписал?

  — Да, оно находится у секретаря. Сегодня пойдет в приказ.

  — Хорошо. Вот только и тебе надо на пару дней забыть о работе. Возьмешь отгулы на три дня. Может, быстрее управимся.

  — Это трудно. Должны венгры приехать, «круглый стол» и прочее.

  — Для тебя трудностей не существует, а венгры приедут только на следующей неделе. Это я знаю. У нас в запасе целая неделя. Подготовку поручишь кому-нибудь из завотделами. Ты же не бросишь меня в столь трудный период?

  — Я попробую.

  — Молодец. А дома скажешь, что будешь усердно работать над рефератом Петра Сидоровича. А кто он? Я не слышала о таком сотруднике в нашем институте.

  — Не знаю. Сказал первое, что взбрело в голову.

  — Молодец. Слушай, а ты не хочешь сказать дома, что уезжаешь в командировку на три дня? Будешь жить у меня.

  — А если жена позвонит на работу?

  — До этого она когда-нибудь звонила, проверяла?

  — Нет.

  — Так не позвонит и в этот раз.

  — А если вдруг…

  — Тема исчерпана. Три дня ты в моем распоряжении, а причину для домашних придумаешь, если командировка не нравится.

  — Уговорила, — вздохнул Иван Степанович. — Когда отбываем?

  — Сегодня во второй половине дня. Времени у тебя предостаточно, чтобы все уладить на работе и дома.

  — Да вот… если… понимаешь…

  — Не теряй времени, ведь на следующей неделе приедут венгры. Жду в шестнадцать часов. Не забудь, с тобой в командировку отправляются и твои «Жигули», так что не ставь их в гараж.

  — Маргарита Львовна снова звонила, спрашивала о твоем самочувствии и когда ты явишься сдавать анализы.

  — Пожалуй, я сегодня утром все-таки заеду сдам анализы, а там видно будет.

  — Молодец, Оленька! Я побежал! — вскричал Иван Степанович, подумав: «Назвался груздем — полезай в кузов!» — и исчез за дверью.

  «Теперь можно немного расслабиться и обдумать план дальнейших действий, — решила Ольга. — Для начала не помешает выяснить, в каком вузе учится Галя. Для этого не обязательно ехать в Ольшанку, можно позвонить по телефону тем односельчанам, у которых он есть, — я записывала номера в записную книжку». Размышления Ольги были прерваны телефонным звонком.

  — Алло, это вы, Оля?

  — Да, это я. Кто это говорит?

  — Да это Галя, сестра Василия, соседка бывшая вашей матери.

  — Слушаю тебя, Галя! — Ольга стиснула трубку в руке. Уж от кого она не ожидала звонка, так это от Гали.

  — Я не очень рано звоню?

  — Терпимо. Говори, что у тебя.

  — Я же свою хату продала.

  — Это я знаю.

  — Вчера была в Ольшанке. Ночевала у новых хозяев.

  — Ну и что?

  — Вечером прохожу мимо хаты покойной бабы Ульяны, извините, вашей матери.

  — И что дальше?

  — Смотрю: в окне слабый свет. Открыла калитку и вошла во двор. Заглянула в окно, а там женщина в белом балахоне и кругом на полу горящие свечки стоят. Наверное, колдовала.

  — Кто это был? — нетерпеливо спросила Ольга.

  — Не разглядела. Та, видно, почувствовала, что я подсматриваю, и к дверям, а я со двора. Что я, дура — с ведьмой связываться?

  — Жаль, что не узнала, кто это был. Хоть что-нибудь рассмотрела толком: старая или молодая, высокая, низкая, худая, толстая?

  — Вроде не высокая и не худая. Что-то в ней было знакомое, а со спины и не узнала. Спросила новых хозяев, сказали, и раньше замечали там свет, но не подходили. Дурной славой пользуется дом Ульяны. Вы, конечно, извините, если что не так сказала.

  — Ты еще что-нибудь хотела мне рассказать?

  — Не-а. Только это.

  — Как у тебя учеба? Где ты, кстати, учишься?

  — Ой, у меня карточка телефонная кончается, до свидания, Оля. Я еще позвоню. — И отключилась.

  Ольга задумалась. «Чего ради Галка мне позвонила? Чтобы сообщить о ночных проделках в доме матери? Дает знать, что кто-то колдует против меня в моем же доме? Никогда раньше добрых чувств ко мне не испытывала, а тут вдруг беспокоится обо мне. Где мой телефон взяла? Возможно, в старой Васиной записной книжке, хотя вряд ли. Подозрительно это. Или она хочет меня выманить в село? А для чего ей это надо? Что ей это может дать, если она и задумала плохое? А если и в самом деле просто позвонила и сообщила о том, что видела? Сплошные вопросы и ни одного ответа. Говорит, вроде знакомая, а лица не увидела. Интересно, кто еще черной магией в Ольшанке занимается после смерти мамы и Мани? Все-таки ехать надо, вот только предчувствие дурное, сердце беду чует.

  Есть две кандидатуры, на которые необходимо обратить особое внимание: Галя и попадья Софья. Минуточку, есть еще особа, которую тоже не стоит сбрасывать со счетов. Авантюристка и себе на уме. И имеет на меня не зуб, а целую челюсть — это незабвенная Вика. Как выяснить — кто из них снюхался с Глебом и взял у него ключи от квартиры? Какая я дура! — Ольга даже застонала. — Ведь узнать это проще простого! Достаточно ознакомиться с журналом посещений на зоне и выявить всех посетителей Глеба. Необходимо сейчас же позвонить заместителю начальника по воспитательной работе Бондарчуку. Он во время моих посещений явно положил на меня глаз и будет рад помочь мне — для него это мелочи».

  Когда она дозвонилась в зону, ей ответили, что майор Бондарчук находится в местной командировке и будет только завтра. Другие справки по телефону отказались дать.

  «Ждать до завтра, чтобы переговорить с Бондарчуком, или поехать сегодня, на авось? Кто эта таинственная женщина, хозяйничающая в моем доме? Может, колдунья, которая мне «сделала»? Нет, если решила сегодня, значит, надо ехать сегодня. Никаких проблем», — приняла окончательное решение Ольга. Вдруг сильные позывы к рвоте вновь погнали ее в туалет. На этот раз рвота была с кровью.

  Приведя себя в порядок, она решила на всякий случай съездить в поликлинику и сдать анализы. К Маргарите Львовне не заходила — по-прежнему чувствовала себя неловко из-за своего поведения в прошлый раз.

 

Глава 38

 В селе Ольга первым делом решила посетить могилу матери. Было еще не поздно, но короткий ноябрьский день закончился, и стало совсем темно. Иван Степанович не был заядлым автолюбителем и чувствовал себя за рулем не очень уверенно, особенно в темноте. Пока доехал до села, прилип от пота к спинке автомобиля. Глаза у него слезились от фар встречного транспорта, и он в очередной раз мысленно спрашивал себя, какого черта он здесь делает и зачем ему все это надо. Так как никто, кроме него самого, не мог ответить на эти вопросы, они остались без ответа. Ему теперь стала часто приходить на ум пословица «Седина в бороду — бес в ребро!», и он осознал ее актуальность.

  Съезжать с одной разбитой грунтовой дороги на другую грунтовую, тем более на какую-то подозрительную, он наотрез отказался, как и оставлять автомобиль без присмотра. Вследствие этого к могиле матери Ольга отправилась одна и пешком. Теперь могила не была крайней, ее заслоняли две новых, свежих, стоящих рядком. Ей было очень любопытно узнать, кто из знакомых отправился сюда на вечный покой, но она приехала в село по крайне неотложному делу и не могла зря терять время.

  Свежезаряженный аккумуляторный фонарик, взятый из машины Глеба, давал достаточно света, и она сразу вышла к могиле матери. Убрала засохшие цветы, сиротливо торчащие ощипанными головами из литровой банки, наполовину наполненной грязной вонючей водой. Вздохнула: не было грабель, чтобы сгрести множество опавших с соседних деревьев листьев, принесенных сюда проказником ветром. «Надо будет найти время, чтобы навести здесь порядок», — подумала она. Видно, ей придется выслушать нотации от зорких недремлющих старушек из-за того, что плохо ухаживает за могилой матери. Она осветила соседнюю, Манину могилу. К ее удивлению, она была ухоженной, и в банке стояли свежие белые гвоздики. Кто же сюда приходил и что он хотел сказать белым цветом гвоздик? Явно кто-то не местный. Эти цветы никак не вязались с мрачной кладбищенской атмосферой. «Кругом одни загадки», — недовольно подумала она и подошла к могиле Василия. Она тоже была ухоженной, и такие же белые гвоздики стояли у изголовья памятника. «Выходит, Галя постаралась. Откуда такая неожиданная любовь к Мане после ее смерти? При жизни Мани они не питали друг к другу нежных чувств. Их не смогла соединить жизнь, так объединила смерть?» Усмехнулась и вернулась к автомобилю.

  Дальше их путь пролегал к бабе Марусе. Проезжая мимо дома, где жила попадья Софья, с неудовольствием отметила молчаливо темные окна квартиры. Где ее с отцом Никодимом носит нелегкая?! Ведь после бабы Маруси Ольга собиралась поговорить с ней!

  Баба Маруся с радостью встретила Ольгу и, не слушая возражений, напоила чаем с грушевым вареньем. Все такая же сгорбленная, она все еще была резвехонькая, настоящий живчик. Ольга покорилась и с тоской выслушала сельские новости: кто женился, а кто развелся, у кого родился ребенок, а кто отправился в последний путь на кладбище, кому пишут дети, кто с кем путается, сколько чего получили на свои паи сельчане и многое другое.

  Расправившись с первой чашкой чая, Ольга решила, что наступила пора задать интересующие ее вопросы.

  — Как там Галя поживает, бывшая соседка матери? — осторожно спросила она.

  — Оказывается, она такая умная, хоть наши парубки на нее внимания и не обращали, — сказала старушка. — Поступила учиться. В Киеве. На учителя. А родительскую хату продала — это она неправильно сделала! Когда могла, приезжала бы, картоплю выращивала, городину разную. Было бы подспорье в городе. Соседи бы помогли, я бы тоже на что-нибудь сгодилась. Неправильно сделала — все же родительская хата! Недавно приезжала, заходила ко мне. О тебе расспрашивала, адресок твой взяла, телефон. Часом, не звонила?

  — Звонила вчера. Мы толком с ней не успели договориться, связь прервалась. А у вас ее домашний адресок имеется?

  — Имеется, только она вскорости думает менять квартиру, переезжать. Далеко ей добираться до учебы.

  — Может, вы ее адресок дадите мне?

  — Почему не дать? Дам. — Старушка вооружилась громадными очками с одной поломанной дужкой и начала рыться в допотопном комоде, перекладывая множество бумажек, большая часть которых пожелтела от старости. — Вот ее адресок. Пиши. А как увидишь, то обязательно поклон передай, и скажешь, что ее адресок я дала.

  — Обязательно так и сделаю, — обрадованно сказала Ольга. — А как там матушка Софья, избавилась уже от своих болячек?

  — Выздоровела, выздоровела. Давно выздоровела. Такая ладная и важная ходит, как пава. С весны начнут строиться. Землю им выделили, возле самого ставка. И церковь должна скоро открыться новая! На Крещение обещают освятить. Из Киева приедут.

  — Знаю. Батюшка Никодим был в городе, заезжал. Гостинцев привез с огорода. Адресок мой он не у вас брал?

  — Нет, не спрашивал. Жалко. Если бы знала, что он к тебе собирается зайти, я бы и сама тебе чего-то передала. Яблоки закрученные, компот из вишни. Может, сейчас возьмешь баночки? А может, у тебя с собой и пустые есть?

  — Спасибо, но не могу, бабушка. Водитель посторонний человек, небось уже сердится. К теще ездил, весь багажник забил гостинцами, некуда класть. Меня просто попутно захватил.

  — Так чего ты его в холоде держишь? Зови сюда, пусть чаю попьет.

  — Некогда, бабушка. Спешит он. Побежала и я. Все же интересно, у кого батюшка Никодим мог мой адресок взять?

  — Ума не приложу. Кроме как у меня, больше не у кого. Ульяна скрытная была, никому его не давала, ты только мне после похорон и дала. Помнишь?

  — Да ладно, это неважно. Побежала я. Ой, забыла! Никак не уйду я, бабушка. Подруга просила узнать: кто в селе катает яйца, порчу снимает?

  — После смерти Ульяны и Мани, упокой Господи их души, никого нет!

  — А поблизости, в другом селе?

  — А Бог его знает. Слышала, в Сосновке — баба Аныся, а больше не знаю.

  — Спасибо, бабушка Маруся. Очень мне помогли. До свидания.

  — Бог в помощь! Может, все-таки возьмешь яблучек?

  Ольга села в машину и радостно сказала замерзшему, уставшему от ожидания Ивану Степановичу:

  — Кое-что начинает проясняться. Поехали прямо, только медленно. Заедем, проведаем материнский дом и поедем обратно, домой.

  Ее домашний адрес брала у бабы Маруси Галя, но не брала Софья. А где еще она могла его взять, разве что у Глеба? А заодно и ключи. А Гале зачем надо было спрашивать ее адрес, если она могла его узнать у Глеба? Все сходится на Софье. Завтра, на всякий случай, она перезвонит майору Бондарчуку и… — Вдруг она даже застонала от досады, почувствовав позывы к рвоте. Иван Степанович резко остановил «Жигули».

  — Что с тобой? — испугавшись, с тревогой в голосе спросил он ее.

  Немного придя в себя, она молча открыла дверцу машины, и ее начало выворачивать наизнанку, рвота была с желчью и кровью. В одно мгновение онемели ноги, голова поплыла кругом. Она почувствовала, что теряет сознание, и откинулась на Ивана Степановича. От кислого запаха, идущего из ее рта, его тоже стало немного мутить. Он слегка придерживал отяжелевшее бесчувственное тело, голова Ольги оказалась между ним и рулем, лишив его возможности выйти из машины. Интуитивно он стал массировать ей виски.

  Сознание вновь вернулось к ней, но уже не было ясности мысли. В голове обрывки мыслей водили сумбурный хоровод, возникали непонятные ассоциации. С большим трудом поймала мысль, поразившую ее перед приступом: «Как некто смог или смогла выйти на Глеба, ведь я никому не говорила, где он отбывает срок заключения?»

  Состояние ее здоровья с каждым днем становится все хуже и хуже. Необходимо завтра побывать в Сосновке у бабы Аныси, попытаться выяснить, уж не ее ли рук дело эта порча. Да и к Софье сегодня она уже не поедет. Завтра с утречка. Отец Никодим, по слухам, ранняя пташка. Как он уйдет, так она сразу же в дом. Сегодня никуда не хотелось ехать. Она с трудом подняла голову с колен Ивана Степановича и приняла сидячее положение.

  — Будем ночевать здесь. В доме матери. Доедешь до того дерева, сверни налево, в переулочек, и сразу останавливайся. Там оставим машину на ночь. Дальше пойдем пешком, здесь недалеко — пятая хата справа.

  — Не надо этого делать, Оля. Поедем лучше домой, по дороге заедем в больницу «скорой помощи». Тебе совсем плохо.

  — Я лучше знаю, что делать. Ты должен понимать, что у меня осталось не так много времени. У тебя есть в машине питьевая вода? Лучше, конечно, минеральная.

  — Сейчас принесу.

  Ольга пила воду мелкими глотками, постепенно приходя в себя. Самочувствие у нее несколько улучшилось.

  «Чувствую себя вместо очень плохо просто плохо», — подумала она и усмехнулась.

  — Оля, давай все-таки… — начал было Иван Степанович, но она его прервала.

  — Мы ночуем здесь!

  — Я боюсь оставлять автомобиль без присмотра, — робко возразил Иван Степанович.

  — Хорошо. Будешь ночевать в машине. Когда замерзнешь — придешь. Постучишь в окошко, я открою, отогрею. Дом не перепутаешь? Пятый с правой стороны, — напомнила она.

  Иван Степанович заехал в указанный переулок и остался в машине, раздираемый противоречивыми желаниями. С одной стороны, ему не хотелось, чтобы больная Ольга находилась одна в пустом нетопленом доме, с другой стороны, он боялся бросить без присмотра «Жигули» — вдруг сельские умельцы «разуют» машину чужака, уволокут колеса, снимут магнитолу или спьяну бросят бутылку в лобовое стекло? С третьей стороны, он по-прежнему задавал себе вопрос: зачем ему надо было влезать в эту сомнительную историю? И снова уходил от ответа.

  За все время, пока колесили по селу, они не встретили ни одной живой души. Только иногда из темноты их облаивали собаки. А в этой части села не было слышно и собачьего лая. Село казалось вымершим.

  Иван Степанович решил до часа ночи посидеть в машине и тогда, если все будет в порядке, перебраться в дом.

 

Глава 39

 Ольга с удивлением и досадой обнаружила дверь в дом открытой. Одна из скоб, на которых крепился навесной, теперь бесполезный замок, была вырвана. Галя, видно, не обманывала — кто-то навещал тайком опустевший дом.

  Оля затаила дыхание и прислушалась. Темный молчаливый дом словно таил в себе угрозу и ничем не напоминал «родное гнездо». Она заколебалась: может, пойти и «оторвать» от машины Ивана Степановича? Вдвоем будет не так страшно и все же безопаснее. Потом все-таки решилась и, вынув из сумочки газовый револьвер, переступила порог. Вдвоем с револьвером было уже не так страшно, и он более надежный защитник, чем Иван Степанович!

  Когда Степан подарил ей этот тяжелый для дамских рук «бульдог», то объяснил, что в его барабане «винегрет» — газовые патроны через один чередуются с заряженными крупной дробью. Силу «бульдога» он продемонстрировал в лесу, поставив на бок пустую банку со шпротами в десяти шагах от себя. Эхо выстрела тогда оглушило Олю, и она увидела, что в дне банки образовалась большая рваная дыра неправильной формы. Потом он научил ее стрелять. С тех пор револьвер не приходилось применять.

  Ольга осторожно продвигалась по дому, держа в одной руке включенный фонарь, а в другой — револьвер. Предательски скрипели половицы. В большой комнате, служившей матери одновременно и гостиной, и спальней, она увидела подтверждение слов Гали: круглый стол был сдвинут к буфету, кровать — к противоположной стене, так что половина комнаты была полностью освобождена от мебели. Вдоль всей стены на полу стояло множество огарков свечек. Обследовав обе комнаты и убедившись, что там никого нет, Ольга вернулась в коридор и вкрутила пробки, чтобы можно было зажечь электрический свет, но ее усилия оказались напрасными — видно, в это время в очередной раз отключили электричество. Газовая плита тоже не работала — она сама попросила, чтобы газ перекрыли и опечатали, раз в доме никто не живет.

  Ей было немного страшно оставаться одной в пустом темном холодном доме. Она выключила фонарь, чтобы не посадить аккумулятор, и густая темнота, ослепив, окружила ее со всех сторон, обострила слух и ускорила биение сердца. Постепенно темнота стала терять свою плотность и глаза, привыкнув, стали различать отдельные предметы.

  Вначале она решила разжечь печь и вскипятить чайник, но потом передумала. Она стала привыкать к обстановке, окружающей ее с пеленок, так что темнота уже не была помехой. «В родном доме и стены помогают», — она теперь убедилась в этом. Ольга подумала: «Вдруг этот таинственный некто решит и сегодня ночью навестить наш дом? Это было бы совсем неплохо, я к этому готова». Она крепко сжала шероховатую ручку короткоствольного «бульдога» тридцать восьмого калибра.

  Ольга принесла из маленькой комнаты еще два одеяла и, забравшись с ногами на кровать, полностью укуталась ими, оставив лишь небольшую щелку для наблюдения. Сразу время замедлило бег, словно стало задыхаться и потеряло желание двигаться. Под одеялами благодаря ее дыханию стало тепло, создалась иллюзия комфорта. Знакомая с детства обстановка теперь, через тринадцать лет, прошедших с тех пор, как она покинула этот дом, вдруг заставила вспыхнуть воспоминания детства.

  Она снова почувствовала себя маленькой девочкой, запахи, ощущения далекого детства обрушились на нее, так что сомлело сердце. Казалось, сейчас войдет мама, строгая и суровая с другими и такая добрая с ней, и, приняв ее игру, будет делать вид, что ищет ее, оставив убежище на кровати на конец поисков. Найдя, потащит в кухню и угостит горячими пирожками или другой сдобой. Печь было страстью ее мамы.

  А она не захотела отпустить душу мамы с земли, обрекая ее на мучения между небом и землей, и все для того, чтобы она исполнила ее замыслы, пребывая в состоянии элементера. Но ведь после смерти это была уже не ее мама, так как, покидая телесную оболочку и приобретая некий астральный образ, она была уже не подвластна человеческим чувствам, добру и злу, любви и ненависти, не могла желать чем-то помочь или навредить.

  Тогда Глеб нарушил ее замыслы — сжег магическую лабораторию в бане, позволил душе мамы полностью переселиться в астральный мир. А возможно, она заблуждается, и эта бедная душа мается здесь до сих пор, не имея возможности разорвать земные узы?

  Может, сейчас она появится в этой комнате и начнет корить ее за столь жестокое отношение к себе? Словно в подтверждение ее предположения ночная тьма в комнате сгустилась, возникли очертания темной фигуры, неслышно плывущей по комнате, словно и не было скрипучих половиц. Ольга прикрыла рот от ужаса — одно дело вызывать призрак, а другое — нежданно-негаданно столкнуться с ним.

  Вдруг в комнате стало светлеть — это призрак поочередно зажигал свечи, стоящие вдоль стены. Ольга, умерив дыхание, наблюдала за невысокой полной женщиной, одетой в черное. Вскоре незваная гостья опустилась на колени перед большой иконой, стоявшей на стуле в углу комнаты. Такой иконы у мамы не было, это Ольга знала наверняка.

  — Царице моя преблагая, надеждо моя, Богородице, приятельнице сирых и странных представительнице, скорбящих в радосте, обидимых покровительнице! Зриши мою вину, зриши мою скорбь, помози ми яко грешной. Вину мою прости, разреши ту, яко вопиши: яко не имам иныя помощи разве Тебе, ни иныя представительницы, ни благия утешительницы, токмо Тебе, о Богоматерь, яко да сохраниши мя и покриеши во веки веков. Аминь. Прости меня, Богородица, и упокой душу убиенной мною Ульяны…

  Ольга не выдержала и соскочила с кровати. Женщина охнула, оглянувшись, перекрестилась и упала без чувств.

  Ольга подбежала к ней, взяла свечу, подняла ее повыше — и узнала попадью Софью. Та уже пришла в себя, она дрожала и крестилась:

  — Свят, свят, Ольга! Это ты иль нечистый дух?

  — Я, дорогуша Софья. А нечистый дух и такая же совесть — с тобой!

  Ольга стояла над ней, сжимая револьвер. «Надо же, чинуша Софа сама призналась, что убила мою мать!» — подумала она.

  — Давай рассказывай все как есть! Иначе… — И она приставила револьвер к голове Софьи.

  — Прости меня, Ольга! — Софья зарыдала, стоя на коленях.

  — Бог простит. Давай рассказывай, я долго буду над тобой стоять?

  — Нечистый попутал меня! Не помогали мне от хвори ни лекарства, ни молитвы, денно и нощно произносимые, гнила заживо, а жить хотелось. Очень хотелось. Когда баба Харита — она пыталась меня спасти от порчи, да сама Богу душу отдала — помирала, — и Софья перекрестилась, — то сказала, что пока ведьма или ведьмак, которые на меня порчу наслали, не помрет, не выдужать мне, не быть мне жильцом на белом свете!

  — При чем тут моя мать?

  — Знала, что она наслала на меня порчу!

  — Откуда?

  — А больше некому и незачем. Прогневалась она на меня и наслала порчу, упокой Господи ее душу.

  — А что сейчас здесь делаешь? Зачем замок сорвала?

  — Епитимью за совершенный грех добровольно на себя наложила — по ночам отмаливаю грехи. Но замка не ломала. Увидела, что дверь открыта, вот и решила, — глотая слезы, объяснила Софья, но утаила, что так делать ей приказала Галя.

  — А меня зачем хотела отравить? — спросила Ольга.

  — Вот тебе крест, не хотела!

  — А передачи отравленные зачем присылала?

  — Да не отравленные они! — истерично взвизгнула она. — Галя наказала передать. Да там все овощи свои были, такие ловкие, только с погреба. Никакого яда!

  — А когда к Глебу ездила, то о чем договаривалась? Как меня извести? К бабе Анысе в Сосновку ездила, на меня «порчу» заказала по чьему наущению? Только не ври, а то хуже будет!

  — Не ездила я никуда! Вот тебе крест! Тебе каждый скажет, что я больше года никуда не выезжала. А бабу Анысю не знаю и никогда у нее не была!

  «Вот Галка, все-таки обвела вокруг пальца! — зло подумала Ольга. — А что делать с этой дурой? Маму мою убила — этого не прощают… Должно быть, вода в пруду сейчас холодная…»

  — С помощью кого ты довела мою маму до могилы? Ведь я не поверю, что сама смогла.

  Софья стала громко рыдать, не в силах больше ничего сказать, лишь ползала на коленях.

  — Мы сейчас с тобой немного прогуляемся. По дороге ты успокоишься и мне расскажешь все подробно. Только не глупи. В случае чего пристрелю, как бешеную собаку, и мне ничего не будет! — Ольга пригрозила ей револьвером, включила фонарик и пошла к выходу. — Свечки за собой погаси, еще пожар в доме устроишь.

  Только она вышла на крыльцо, как на нее кто-то навалился, обдавая сивушным запахом и матюгами. От неожиданности она вздрогнула и нажала на курок. Пистолет дернулся в ее руках и плюнул огнем прямо в лицо нападавшему. Выстрел, хоть и газовым зарядом, но произведенный впритык, своротил тому челюсть.

  У Ольги застлало глаза от слезоточивого газа, и она не смогла узнать окровавленного мужчину, сползшего на землю. Она почувствовала сильный толчок в спину и слетела с крыльца. Это обезумевшая от страха Софья выскочила из дому во двор. Стоя на коленях, Ольга, уже сама ничего не соображая, закричала Софье:

  — Стой, тварь! Стой!

  Но Софья, в трех шагах от нее, открывала калитку, собираясь раствориться в темноте. Ольга, не целясь, вновь нажала на курок. Второй выстрел ей показался громче первого. У Софьи подкосились ноги, и она упала ничком. Ольга подошла к ней. При свете фонаря увидела, что дробь попала той в голову, и уже стала набегать лужа крови. Софья не подавала признаков жизни. Вдалеке послышался звук сирены милицейской машины. Сколько Ольга себя помнила, ни разу такого не было, чтобы в Ольшанку милиция приезжала вот так, с сиреной.

  «Может, не сюда, это только совпадение? Прочь отсюда, пока любопытствующие соседи, проснувшись от звуков выстрелов, не прильнули к темным окошкам!»

  Сбросив с себя оцепенение, она выскочила на улицу и побежала туда, где оставила Ивана Степановича с машиной. Тот был на месте, нервно топтался возле автомобиля, не зная, что делать — бежать на выстрелы или остаться и ждать, как дальше будут разворачиваться события.

  Ольга на ходу крикнула:

  — Заводи машину! Быстрей поехали!

  Дважды ей не пришлось просить, Иван Степанович сразу оказался за рулем.

  — Кто стрелял? — спросил он.

  — Потом объясню. Давай, быстрее трогай. Поедем другой дорогой, в объезд.

  Машина тронулась с места. Следуя ее указаниям, Иван Степанович поехал в противоположном от Киева направлении, но вскоре проселочными дорогами они выехали на Полтавскую трассу и развернулись.

  Ольга рассказала ему свою версию происшедшего. Якобы когда она находилась в доме, зажгла свечки, чтобы не так было темно. Вдруг ей показалось, что кто-то заглядывает в окно со стороны огорода. Она испугалась, но все же осторожно вышла на огород, чтобы застигнуть врасплох шутника. Никого там не обнаружила, и в это время раздались выстрелы возле дома. Выбежав во двор, она увидела два лежащих окровавленных тела и бросилась бежать к Ивану Степановичу.

  Иван Степанович особенно не интересовался деталями, лихорадочно соображая, как ему выпутаться из этой передряги, грозившей серьезными неприятностями. Он проклинал себя за легкомыслие, за то, что впутался в эту авантюру. С удивлением искоса поглядывал на сидящую рядом молодую женщину, раздумывая, почему ей удавалось вертеть им, словно марионеткой, использовать для выполнения своих малопонятных для него планов. Молил Бога, чтобы эта история закончилась для него благополучно, и поклялся, что тогда отстанет навсегда от этой медноволосой женщины, красота которой приносит мужчинам одни несчастья.

  Когда он подвез ее к дому, то быстро распрощался, не имея ни малейшего желания провести с ней ночь, о чем буквально грезил в последние дни. Ольга поняла его состояние и подбодрила:

  — Не волнуйся, Ванечка! Тебя никто не видел со мной, и я не думаю тебя «светить». Тебя там не было, и мы с тобой не ездили в Ольшанку. Спи спокойно.

  У Ивана Степановича немного отлегло от сердца. «Ох, если бы так все и было!» — подумал он.

  — Оленька, я желаю тебе всего хорошего, — быстро зашептал Иван Степанович, словно боялся, что кто-то еще услышит.

  — Все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению, — заметила Ольга, и он смутился. — Ладно, больше не задерживаю. Езжай. Возможно, еще увидимся.

  Но Иван Степанович все не уезжал, просительно глядя на нее.

  — Что еще? — недовольно спросила она, чувствуя, что силы оставляют ее.

  — Мне той ночью приснился человек… Со шрамом… Я боюсь сказать, но… — начал мямлить он.

  — Он тебе больше никогда не приснится, это я тебе твердо обещаю. Езжай спокойно.

  Она еще не успела зайти в подъезд, как вдалеке исчезли задние габариты автомобиля Ивана Степановича, придумывающего по дороге версию для жены: почему он не поехал в командировку и где допоздна пропадал.

 

Глава 40

 В лифте Ольге снова стало плохо, и она, чувствуя себя совершенно больной, с трудом открыла входную дверь в квартиру.

  «Замки на двери так и не поменяла, а теперь уже, наверное, и ни к чему», — подумала она, сбросила пальто и, обессиленная, упала на кровать.

  Во дворе дома матери осталось два тела: неизвестного мужчины и Софьи. Возможно, они живы, а может, и нет. Софья, по крайней мере, не подавала признаков жизни. Если она жива, то не в ее интересах указывать на Ольгу. Свой поступок можно, в крайнем случае, объяснить тем, что находилась в состоянии аффекта, когда узнала, что маму убили и кто это сделал. Мужчина тоже попался под горячую руку. Сложнее с револьвером — ведь он не зарегистрирован, и тот злосчастный патрон с дробью — вроде это запрещено и наказуемо. Впрочем, кто сможет доказать, что она у себя хранила револьвер? Никто. Поэтому она будет утверждать, что случайно его обнаружила на стройке, перед самой поездкой в село. А какие патроны в нем находились, совершенно не знала и вообще в этом не разбирается.

  Приступ рвоты скрутил ее, и она с трудом встала и доплелась до туалета. Вся нижняя часть туловища у нее онемела, и она передвигалась как-то бочком. Потом еле добралась до ванной, умылась. Провела массажной щеткой по волосам, и на ней остался небольшой клок волос. В зеркале она увидела изможденное лицо с черными кругами под глазами. Она выглядела гораздо старше своих лет.

  Ольга поняла, что проиграла. Возможно, следствие по ее делу будет еще продолжаться, а она уже покинет этот мир и воссоединится с мамой. С трудом добралась до кровати, не имея сил постелить себе и раздеться. Легла, как была.

  Мысли лениво плыли в голове, не имея желания останавливаться. «Может, не стоит ждать, когда все это закончится, а взять горсть таблеток снотворного и навеки заснуть, без боли и мучений? Ничего не надо будет объяснять. Никому и ничего. Так станет хорошо и спокойно!»

  Телефонный звонок больно ударил по барабанным перепонкам. Ольга подняла трубку и услышала голос Маргариты Львовны, которая бесцеремонно ночью нарушила ее покой и даже не думала извиняться за столь поздний звонок.

  — Оля, я целый вечер вам названивала. Где вы пропадаете?

  — Гуляла, ходила на дискотеку — потанцевать захотелось!

  — При вашем состоянии здоровья это ни к чему хорошему не приведет. Я получила результаты клинических исследований. Как я и предполагала, у вас тяжелейшее отравление. Как думаете — чем? Тетраэтилсвинцом. Где это вас так угораздило?

  — Даже не предполагаю. А где он применяется?

  — Насколько я знаю от Ивана Степановича, вы к химическому производству никакого отношения не имеете. Тетраэтилсвинец иногда применяют автомобилисты для повышения октанового числа бензина, но вы, похоже, приняли лошадиную дозу. Как это могло произойти?

  — Не знаю. Ошибка исключена, как я понимаю?

  — Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Но в этом случае с полной уверенностью заявляю, что диагноз верен. Я бы рекомендовала вам сразу вызвать «неотложку», пусть везут в нашу больницу. Я позвоню в приемное отделение и дам соответствующие указания.

  — Я вам очень благодарна, Маргарита Львовна. Считайте, что вы мне спасли жизнь. Еще раз прошу простить за тот неприятный инцидент у вас на приеме.

  — Ничего, ничего, милочка. Отравление тетраэтилсвинцом, случается, вызывает помрачение сознания, вплоть до делирия. Спишем это на болезненное состояние. Я знаю, что вы лихо ездите на своем авто, но лучше добираться в больницу не на своем транспорте. Так спокойнее. Отравление может вызывать неожиданные эпилептические припадки. Что, Олечка, решили — звонить мне в больницу?

  — Я приеду ближе к обеду, часов в двенадцать. Мне надо будет сделать кое-что неотложное, чтобы потом спокойно поболеть.

  — Рискуете, милочка, и заметьте — собственным здоровьем, которое потом ни за какие деньги не купите. Вам, конечно, виднее.

  — Спасибо, Маргарита Львовна. Я теперь ваша должница на всю жизнь. Спокойной ночи.

  — Спокойной ночи, милочка. Не шутите со здоровьем — оно шуток не понимает.

  Ольга повесила трубку. Этот звонок в прямом смысле спас ей жизнь. Теперь снотворное отменяется. Зачем себя травить, когда уже кто-то постарался? Видно, непрошеный гость не только безнаказанно гулял по квартире и украл книгу. По всей видимости, он уже длительное время имел сюда доступ, потихоньку отравлял продукты в холодильнике. Возможно, привычка постоянно держать в холодильнике любимый напиток, пепси-колу, сыграла с ней злую шутку. А все эти сушеные жабы и мыши были для отвода глаз. Тот, кто это предпринял, знал, как меня направить по неверному пути.

  Завтра она в самом деле ляжет в больницу, но сначала ей надо кое-что предпринять. Как жаль, что она не узнала об этом раньше, тогда бы и не было злополучной поездки в Ольшанку. Правда, теперь она знала, что ее мама умерла не своей смертью, и кто ее убил, Ольга тоже знала. Возможно, она убила Софью. Если нет, матушку эта участь не минует, рано или поздно.

  Теперь самое главное — узнать, у кого книга, кто стоит за ее отравлением: Галя или авантюристка Вика? Какие мотивы этим человеком, пока не известным, движут — месть или корысть? Ольга раздумывала над этим, так и не заснув до самого утра.

  Утром она позвонила в зону и переговорила с майором Бондарчуком. Он ее прекрасно помнил и пошел навстречу. Ольга узнала две важные новости: в зону несколько раз приезжала Галя, а дело Глеба было уже практически пересмотрено, так как появились неопровержимые доказательства того, что он не виновен, и вынесение оправдательного приговора — дело самого ближайшего времени, в зависимости от скорости движения бюрократической машины судопроизводства. Затем спецпочтой документы на освобождение Глеба попадут в зону, и он, скорее всего, сможет выйти на волю еще до Нового года. Эта новость совсем ее не обрадовала.

  В почтовом ящике она обнаружила письмо от Глеба, в котором он просил ее согласия на развод. «Где тонко, там и рвется», — подумала она, криво усмехаясь. Теперь и мотив Гали был понятен. Преодолевая болезненное состояние, она все равно села за руль БМВ и в течение нескольких часов выполняла то, что наметила ночью.

  Было двенадцать часов дня, и она уже собрала необходимые в больницу вещи. Самочувствие у нее еще ухудшилось. Больше всего ее донимало ощущение чего-то постороннего во рту, она воображала, что это белый воротничок со школьной формы, и не понимала, как он оказался во рту. Она ощупывала языком внутренность рта, и из-за множества бесполезных попыток остро желала материализации этой вещи, чтобы появилась возможность ее выплюнуть, а так как этого не происходило, она то и дело понапрасну сплевывала уже только иллюзию слюны — во рту и в горле пересохло.

  У нее кружилась голова, мучила непрекращающаяся тошнота, появилась резь в глазах. Когда она двигалась, у нее дрожали мелкой противной дрожью мышцы ног, спины.

  Зазвонил телефон, и у нее почему-то все оборвалось внутри. «Я никого не жду, никто мне не должен звонить!» — уговаривала она себя, но рука предательски подняла трубку.

  — Костюк Ольга Викторовна? — поинтересовались казенным тоном, не оставляющим сомнений, кто на другом конце линии.

  — Да, это я, — безжизненным голосом произнесла она.

  — Ольга Викторовна, у вас вроде имеется дом в селе Ольшанка?

  — Это дом моей матери… Она умерла, и теперь я являюсь владелицей.

  — А вы часто ездите в это село?

  — Не очень.

  — Когда вы в последний раз там были?

  — Уже точно не припомню. Это очень важно?

  — Как вам сказать. Я следователь Нечипоренко Вадим Георгиевич из областной прокуратуры. Мне необходимо выяснить некоторые моменты.

  — А собственно, что произошло?

  — Возле вашего дома в Ольшанке совершено преступление. Я его расследую, и мне крайне необходимо с вами побеседовать. Как вы смотрите на то, чтобы через часик заехать ко мне?

  — Я больна. Ложусь сегодня в стационар больницы ученых. Поэтому извините, сегодня не могу. Вам придется подождать, пока я выздоровею, или самому навестить меня в больнице.

  — Ольга Викторовна, вы же еще не легли в больницу и находитесь дома…

  — Я уже выходила из дому, — прервала его Ольга.

  — Ольга Викторовна, в ваших интересах, — сказал он холодным тоном с нажимом на слове «ваших», — сегодня побеседовать со мной, до того, как ляжете в больницу, иначе у меня может создаться впечатление, что вы что-то скрываете.

  — Ничего я не скрываю! А что, собственно, там произошло?

  — Придете — узнаете. Я вас жду, Ольга Викторовна.

  — Хорошо, я сейчас заеду. Сами убедитесь, что я очень больна.

  — Спасибо, Ольга Викторовна. Обещаю, это ненадолго. Я выпишу вам пропуск. Комната номер 305. Приезжайте.

  — Хорошо. Приеду, — и повесила трубку.

  «Ч-черт дернул поднять трубку! Так некстати! — разозлилась она на себя. — Возьму машину. Потом оставлю ее на территории больницы — думаю, Маргарита Львовна поможет ее пристроить. Если бы знать, чем все закончилось в Ольшанке! Свои показания следует выстраивать, исходя из этого. И вообще, ничего подписывать не буду, а в случае чего упаду в обморок, сошлюсь на болезненное состояние. Самочувствие такое, что и притворяться не надо. — Посмотрела на себя в зеркало. — Вид неважнецкий, как говорится, краше в гроб кладут. Впрочем, это мне как раз на руку». Собрала вещи и вышла на улицу.

  Когда уже тронулась, пожалела, что села за руль. Головная боль усилилась, тошнота то и дело подкатывала к горлу, резь в глазах вызвала слезы, и все виделось словно в тумане, мелькали неясные образы.

  Был час пик: перегруженные автотранспортом дороги, матерящиеся и ни за что не уступающие дорогу водители, ловкачи, пытающиеся протиснуться в самых невероятных местах, издерганные регулировщики на перекрестках, всегда правые пешеходы, снующие через улицу, где вздумается.

  За Бессарабской площадью, когда выехала на бульвар Леси Украинки, стало немного веселее, машин здесь было меньше, появилось ощущение, что и в самом деле едешь, а не дергаешься, плетясь в бесконечном потоке. Утром прошел мокрый снег, превратившийся в грязь. Она густо облепила днища автомобилей и вылетала из-под колес противной жижей, норовя залететь в приоткрытое окно.

  Дорога все время шла на подъем. Ольга, заметив мигающий зеленый светофор метрах в ста впереди, на перекрестке с улицей Щорса, утопила педаль газа, пытаясь проскочить до того, как загорится красный свет. В то время как она уже въезжала на перекресток, ей перегородил дорогу микроавтобус, вывернувший слева, тоже, видно, очень спешащий проскочить на упреждающий сигнал светофора. Ольга резко нажала на тормоз и вывернула руль вправо, обходя микроавтобус спереди. На мокром асфальте ее занесло, развернуло и бросило на осветительный бетонный столб, стоящий на углу тротуара. Страшный удар пришелся на водительскую дверцу. Тысячи звезд вспыхнули у нее перед глазами, она еще слышала, как разлетелось лобовое стекло и рвался металл. Боли она не почувствовала, только словно услышала, как кто-то с ней вдалеке разговаривает. «Я нахожусь здесь, а разговариваю где-то далеко», — удивилась она, и все померкло.

 

Глава 41

 Зима была исключительно теплой, и надежды на то, что к Новому году выпадет снег, не оставалось никаких. Телевидение, газеты, журналы были полны ностальгии по уходящему столетию, тысячелетию и, как обычно, радужных надежд на будущее, заставив все население включить в свой словарный запас диковинное слово — миллениум. Правда, иногда проскальзывали пророчества отдельных чудаков об ожидаемых природных катаклизмах, катастрофах, общественных потрясениях, войнах на рубеже эпох, но в это большинство людей не хотели верить. Во все времена существовали те, кто боится грядущих времен, и те, кто надеется на них, хотя истина всегда находится посредине. Смена эпох и невидимо связанные с ней политические потрясения низвергали одних с гранитных пьедесталов, а другие получали возможность из ветхих хижин перебраться во дворцы.

  Изучая спецкурс по истории философии, Галя с удивлением узнала, что еще древние греки три тысячи лет тому назад предсказали ход и формы общественного развития, которые менялись с неумолимой последовательностью на протяжении всей истории человечества: тирания — демократия — олигархия — тирания, и для простого человека особой разницы между ними не было. Даже при тирании существовала в видоизмененной форме демократия и были установлены определенные рамки, ограничивающие власть тирана, границы, которые без ущерба для своей жизни он не мог переступить, а при демократии (власть народа, большинства) фактически власть и свободы принадлежат меньшинству, и нередко в это время играет главенствующую роль отдельная личность, строя демократию по своему разумению; развитие же олигархии ввиду множества неудовлетворенных, все растущих потребностей в итоге создает почву для возникновения тирании, и круг замыкается. Поэтому она сделала для себя вывод, что важна не столько форма общества, сколько то, что она может дать для ее рядового члена, ибо нерядовые сами возьмут.

  Это была ее последняя поездка к Глебу, точнее, она приехала за ним. Ее свидетельские показания сыграли свою роль при повторном расследовании, активная работа адвоката ускорила рассмотрение апелляции, и Глеба оправдали. Сегодня она в последний раз приехала в этот городок горняков и химиков на Луганщине, где снег зимой серо-буро-малинового цвета, а ночное небо разноцветное, что не имеет никакого отношения к радуге — это результат жизнедеятельности химического комбината.

  «Радуга, спектр света, имеет свою формулу, зашифрованную в присказке, известной еще по школе: каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Гамма из семи цветов, — неожиданно подумала она. — Каждый охотник желает знать, является ли он охотником или же он, возможно, уже дичь».

  «Галина» в переводе с испанского означает «курица». Ей больше нравился древнегреческий перевод имени Галина — тишина, спокойствие. Спокойствие, которое в любой момент может обернуться смертью того, кто на него посягнул. Мертвая тишина. Галина — курица, дичь — это не она! Она теперь умела постоять за себя, и дичью она себя не ощущала.

  «Уродина, образина, пошла вон!» Гневные слова Мани ее уже не так трогали, как в тот далекий день. Сейчас они мертвы для нее, как мертва и сама Маня.

  Она вошла тогда в дом вслед за братом и увидела лежащего на полу в луже крови Глеба. Василий пинал неподвижное тело, а Маня вцепилась ему в волосы, пытаясь оттащить от Глеба. Вмешательство Гали успокоило Василия и привело его в чувство. Он очень любил сестру, как и она его. Он послушно покинул дом Мани.

  Тогда, не разобравшись в возникшей ситуации, она совершила ошибку. Она знала, что Василий с Маней то сходились, то расходились. Поэтому посчитала, что из-за ревности он избил Глеба, не предполагая, что за спиной Василия маячит силуэт Ольги и он мстит мужчине, который владеет его возлюбленной.

  Галя тогда сказала Мане, что она себя неправильно ведет, спит с кем попало, а Василий, ее брат, страдает из-за нее. Вот если бы она себя нормально вела, то Василий, может быть, на ней бы женился.

  От этих слов Маня пришла в ярость. Она кричала, что Галин брат, придурок, ей не нужен, дети от него могут быть только олигофренами, дебилами, уродцами вроде нее, Гали. И пусть она лучше следит за своим поведением, так как готова бежать куда угодно за любыми штанами и делать что угодно. Ее удел — быть сельской старой девой или подстилкой для любого желающего. Она еще успела выкрикнуть: «Уродина, образина, пошла вон!», когда Галя схватила нож, лежащий на полу, и проткнула им живот Мане.

  — Больно, ой, мамочки, как больно! — стонала Маня, сползая по стене на пол.

  Не выдержав этого зрелища, она выскочила из дома. Она бродила какое-то время поблизости, не в силах покинуть это место, потом увидела Глеба в окровавленной одежде, шагающего в сторону кладбища.

  Вернувшись в дом и убедившись, что Маня мертва, обмыла водой и вытерла рукоятку ножа, уничтожив свои отпечатки пальцев. Именно тогда ей в голову пришла мысль свалить все на Глеба.

  Она поспешила вслед за ним. Получив ключи от машины, она с домашнего телефона позвонила в районное управление милиции и от имени Мани сообщила, что ее хотят убить. Затем вернулась к Глебу, рассудив, что после ее сигнала его должны перехватить по дороге в Киев, так как его машина примелькалась во время пожара. Только она немного просчиталась, надеясь на оперативность милиционеров.

  Галя не чувствовала угрызений совести. Да, она засадила Глеба за решетку, но она же и спасла его от Ольги, сумела наказать ее и освободила его из тюрьмы. Неизвестно, как бы сложилась в дальнейшем его судьба, если бы не она. Скорее всего, он бы сейчас гнил на кладбище, а Ольга торжествовала бы, так как все ее черные планы исполнились бы.

  Она принесла ему меньшее зло, чем его ожидало, в итоге оказавшееся добром. Она верила в Бога, но не была согласна с тем, что он может быть добрым или злым. Он выше этих чувств, ибо им неподвластен, он — высшая сила. Поэтому нет резкой границы между добром и злом: зло во имя добра — это уже добро, а добро, приводящее в конечном итоге к злу, — это уже зло.

  После заключения договора с Глебом она сделала все так, чтобы в результате совершилось добро по отношению к ее еще не родившемуся долгожданному ребенку, которого она уже чувствовала в себе постоянно. Пусть она не знает, кто его отец, это неважно, главное — кто его вырастит.

  Она перерыла горы справочной литературы, по крохам собирая информацию, как уничтожить ведьму. Софья извела старую ведьму при помощи мышьяка, но это ей не подходило. Средство должно быть доступным, медленно действующим и в то же время способным направить Ольгу по ложному пути. Она самостоятельно рассчитала дозу и период действия яда. Днем, когда Ольга была на работе, она, воспользовавшись ключами Глеба, пробиралась к ней в квартиру и строго отмеряла миллилитры тяжелой темно-красной жидкости, добавляла ее в любимый напиток Ольги — пепси. Для отвода глаз подбросила в разные места сушеных жаб и летучих мышей. Сколько ей потребовалось воли, изобретательности и терпения, чтобы самой их изготовить! Кажется, ужасный запах насквозь пропитал ее комнату, провоцируя и усиливая токсикоз. Ее труды увенчались успехом — Ольга пошла по ложному пути, как ягненок на заклание. Но Гале никак не удавалось, несмотря на все усилия и многочисленные посещения днем квартиры Ольги, найти книгу Духов.

  Ее внимание привлекла третья комната, постоянно закрытая в дневное время. По всей видимости, именно там Ольга хранила книгу Духов и производила свои тайные обряды. Взламывать дверь Галя боялась — а вдруг книга не там? Тогда Ольга насторожится и, конечно, поменяет замки на входной двери. Наконец она решилась, с большим трудом достала сильнодействующее снотворное — фенобарбитал — и «заправила» им бутылку пепси. Чтобы обезопасить себя от неожиданностей, выпросила у знакомой на один вечер мобильный телефон.

  Наблюдая за окнами квартиры Ольги, она увидела, что погас свет, но еще не было и девяти часов. Не зная, как быстро подействует снотворное, Галя решила отказаться от контрольного звонка по телефону, чтобы случайно не разбудить ее. В час ночи, окоченевшая из-за длительного ожидания на улице, она проникла в квартиру и не стала запирать за собой дверь. Мертвая тишина, царящая вокруг, ее успокоила. Как она и предполагала, маленькая комната оказалась открытой. Книгу она нашла быстро, в тумбочке, но тут ей послышался слабый шум в комнате, где спала Ольга. Чтобы выиграть время, она набрала по мобильному номер телефона Ольги, надеясь таким образом ее задержать, пока сама выйдет из квартиры. План ее удачно сработал, книга теперь была у нее, а Ольга лишилась своего страшного оружия.

  Неожиданно полученный гостинец — безобидные овощи — вызвал подозрения у Ольги. Она решила, что это происки Софьи. Шантажируя попадью-отравительницу, Галя заставила ту каждую ночь молиться и каяться в гибели Ульяны, а сама вынудила Ольгу приехать в село и убедиться в вине Софьи, рассчитывая, что она не стерпит и отомстит убийце матери. Сама вновь позвонила в областное УВД и от имени Софьи сообщила, что ее хотят убить.

  Получилось почти все так, как она задумывала, за небольшим исключением, но главная цель была достигнута. Она не желала Ольге смерти, только хотела, чтобы та попала в тюрьму, испытала то, что перенес Глеб. Неожиданно вмешалось Провидение — произошла авария, и Ольги теперь уже нет в живых. Цель оправдывает средства — она добилась своего!

  Галя ни в чем не чувствовала себя виноватой. Ольга была злом, она несла в себе смерть, а зло должно быть наказано. Это принесло добро сразу троим: Глебу, ей и будущему ребенку.

  Пострадала ли Софья? Она не невинная овечка, а отравительница. Надеялась поклонами вымолить прощение! Сила свыше сама отмерила ей наказание, исходя из степени ее вины, и не она, Галя, в этом виновата.

  Что плохо — из-за своего любопытства пострадал сосед, но и он, наверное, вел не безгрешную жизнь. Впрочем, скоро он совсем поправится.

  Галя считала, что Глеб для нее — заслуженный приз, и достался он ей в результате приложенных усилий, преодоления множества опасностей, значит, по праву.

  Дверь в высоких металлических воротах дрогнула, открылась и пропустила чуть сгорбленную фигуру мужчины в сером пальто, со стриженым ежиком волос и без шапки. Это был Глеб.

  «Какая я дура! Надо было захватить с собой шапку, а то, неровен час, простудится. Слава тебе, Господи, что нет мороза. Но этот противный ветер!» — подумала она и поспешила навстречу Глебу.

  Он вышел под пронизывающий ветер и в первый момент даже не почувствовал его ледяного дыхания. Он был свободен! Здесь, на зоне, он узнал истинную цену времени. Этот год заключения заставил его сжаться подобно пружине, и теперь он был уверен, что этого завода ему хватит на многие годы, к тому же он сможет теперь отделять в жизни важное от второстепенного или вообще ненужного.

  Навстречу ему шла Галя, девушка, которая спасла его, вдохнула в него жизнь, не позволила погибнуть на зоне, восстановила чистоту его имени и вернула к прежней жизни. Да, она не красавица, но это также означает, что она не будет путаться с его знакомыми, друзьями, а он, наконец, сможет закончить свою докторскую диссертацию, написать не одну монографию, сделать имя в большой науке. При этом она чертовски молода, он старше ее на четырнадцать лет.

  Он выполнит обещание и женится на ней, а она родит ему ребенка, мальчика или девочку, все равно, и уже от него. У них будет двое детей, продолжателей его рода, который чуть было на нем не прервался.

  Они обнялись.

  — Поезд будет только в пять часов вечера, — прошептала она, — я заказала номер в гостинице, чтобы не мерзнуть на улице. Возьми и обмотай голову. — Она сняла с шеи шерстяной шарфик и протянула ему.

  — Зачем?

  — Холодно, а тебе с такой прической, должно быть, во много раз холоднее.

  — Не надо.

  — Не бойся, что люди скажут, они на тебя не обратят внимания, и ты в своей жизни их больше не увидишь, а вот менингит можешь заработать. — И, несмотря на его легкое сопротивление, она обмотала ему голову шарфиком, так что стало похоже на тюрбан араба. Они оба рассмеялись, и Глеб поймал себя на мысли, что так весело он смеялся очень давно, еще в позапрошлой жизни. А теперь начинается новая жизнь, и хорошо, что она начинается со смеха.

  — Хорошо, — повторил он вслух и почувствовал, какое это всеобъемлющее слово. — Хорошо, — еще раз сказал он.

  — Завтра будет Новый год. Миллениум. Встретим новое тысячелетие. Ты не возражаешь, если мы его встретим вместе, у тебя?

  — Да, вместе. Обязательно вместе.

  — Мы сможем пойти на Крещатик, посмотрим фейерверк, увидим мост, связывающий тысячелетия, празднично украшенную елку. В газетах пишут, что она самая высокая в Европе.

  — Да, так и будет. Мы будем гулять по Крещатику. Я соскучился по оживленным улицам, толпам людей, улыбающимся лицам.

  — А когда мы заберем мои вещи с квартиры, которую я снимаю?

  — Мы это сможем сделать еще до празднования Нового года, сразу по приезде. — Помолчал. — Ты знаешь, где похоронена Ольга?

  — На новом кладбище в Боярке. Я была на похоронах. Если захочешь, то вместе съездим на ее могилу.

  — Да, я захочу, но после. Ты можешь мне рассказать, как все это произошло? Я знаю об этом лишь в общих чертах. Зона не то место, где узнаешь все подробности.

  Галя спокойно встретила его изучающий и словно чего-то опасающийся взгляд. Она его поняла. Ему нужна успокоительная «правда», и он ее узнает. А она в награду — его. Выдержав его взгляд, она стала рассказывать:

  — Увлечение магией истощило нервную систему Ольги, ведь, чтобы иметь дело с темными потусторонними силами, надо обладать очень крепкой психикой. Возможно, я в какой-то мере спровоцировала у нее нервный срыв, когда, воспользовавшись твоими ключами от квартиры, забрала книгу магии. Но другого выхода у нас, — она сделала ударение на последнем слове, — не было. Ее надо было лишить главного оружия. Как бы то ни было, но вечером, в крайне болезненном состоянии, вооружившись газовым пистолетом, неизвестно где приобретенным, она поехала в Ольшанку. То, что произошло в тот вечер, весьма запутано, многое непонятно до сих пор. Каким-то образом она заманила в дом покойной матери Софью, жену отца Никодима. О чем у них шла беседа — неизвестно.

  Ты помнишь, я продала свой дом, который стоит напротив Ольгиного. Новый владелец, Федор, увидев в окне свет и зная, что в нем никто не живет, решил, что туда забрались воры, и когда Ольга выходила, бросился на нее. Она выстрелила в него из газового пистолета с очень близкого расстояния и повредила челюсть. Федор после этого две недели лежал в больнице, ничего не мог говорить, да и сейчас у него речь не совсем разборчивая. Матушка Софья, воспользовавшись моментом, попыталась убежать, но тут Ольга выстрелила второй раз, а в этом патроне уже была дробь, и Софью тяжело ранило в голову. Рана на голове скоро заживет, но у нее от всего этого нарушилась психика, другими словами, она умом тронулась. Возможно, из одной больницы она перейдет в другую, теперь уже психиатрическую. Впрочем, отец Никодим, скорее всего, заберет ее домой, так как она тихая и никакой опасности для окружающих не представляет. На время у нее «поехала крыша» или навсегда, никто не может спрогнозировать. Время покажет.

  После всего этого Ольга приехала домой. Утром ей позвонил следователь и пригласил к себе для беседы. Оба потерпевших не могли дать показания, и Ольгу приглашали как хозяйку дома, возле которого все это произошло. Когда она ехала к следователю, то попала в аварию. В больнице скончалась от полученных травм. Вот и все.

  — Галя, ответь мне, только честно, — ты… мы не имеем к этому никакого отношения?

  — Нет, никакого, — твердо сказала Галя, и Глеб вздохнул с облегчением.

  — Я так и думал, — обрадованно произнес он. — А где книга, которую ты взяла у Ольги?

  — Я ее уничтожила, — соврала Галя.

  В книге имелось заклинание на приворот любимого. «Если любви нет, то ее можно внушить, и никто от этого не пострадает», — решила она, надеясь с помощью бабы Аныси и этой книги совершить задуманное в ближайшее время.

  Обнявшись и оживленно разговаривая, они пошли к гостинице, где намеревались скоротать те недолгие часы, которые остались до поезда.

  А в Киеве, на улице Богдана Хмельницкого, их ждала уютная трехкомнатная квартира, во всех комнатах которой были спрятаны серебристые шарики ртути. Прощальный привет от Ольги, результат ее стараний в то злополучное утро.

 

Справка.

При хронической интоксикации от воздействия ртути возникают психопатоподобные расстройства с выраженной аффективной лабильностью, слабодушием, иногда эйфорией, в наиболее тяжелых случаях они сопровождаются аспонтанностью и вялостью. Отмечается дизартрия, атаксическая походка, тремор.

  При длительном воздействии паров ртути возможен летальный исход.

Ссылки

[1] Психопатоподобное расстройство — истощение психической деятельности, ее регресс, могущий привести к парциальному и тотальному слабоумию.

[2] Аффективная лабильность — неустойчивость настроения с выраженными проявлениями часто сменяющихся эмоций

[3] Дизартрия — неспособность к правильной артикуляции речи, смазанная, запинающаяся, «спотыкающаяся» речь

[4] Атаксическая походка (греч. ataktos беспорядочный) - Общее название различных расстройств ходьбы при атаксии.

[5] Тремор (лат. tremor — дрожание) - непроизвольные колебательные движения всего тела или отдельных его частей. Характеризуются ритмичностью, стереотипностью и обычно малым размахом; чаще охватывают пальцы рук, веки, язык, нижнюю челюсть, голову