Глеб лежал на узкой железной койке в больничном изоляторе и с тоской смотрел через зарешеченное окно на свет божий. Следователь сдержал слово и сделал все, чтобы ему дали срок по максимуму, за умышленное убийство, но вмешалась судьба в лице Ольги, за спиной которой просматривался Степан. Она наняла первоклассного адвоката, убедившего суд, что это было непредумышленное убийство. Чтобы сократить срок, Глеб, скрепя сердце, признал свою вину в преступлении, которого не совершал. Ему дали пять лет с отбыванием в колонии строгого режима, с зачетом тех семи месяцев, которые он находился в следственном изоляторе, пока его дело расследовалось. Тяжелее всего ему пришлось, когда вывозили на следственный эксперимент в Ольшанку, в дом Мани. Он не мог смотреть на хмурые лица сельчан.

  Желтый диск на небе, пройдя только половину пути восхождения к зениту, успел распалиться не по-осеннему, словно алкаш от ста граммов портвейна. К удивлению, горячие батареи — благодаря собственной кочегарке и хорошим отношениям начальства колонии с руководством близлежащих шахт — совместно с окном изолятора, выходившим на южную сторону, превратили эту комнатушку в раскаленную духовку, а его самого — в костлявого заморенного цыпленка, которого поджаривают к обеду. Было душно и очень хотелось пить, но не той болотной, с металлическим привкусом жидкости трехнедельной давности из затуманенного временем графина, а холодной родниковой воды. Это была его причуда, но он вспомнил, что ему однажды приснился сон, как он пьет воду из лесного родника, а проснувшись, он с удивлением понял, что за свою прожитую жизнь так ни разу и не попробовал такой воды. Он признал это удивительным фактом своей жизни, не менее чем встреча с призраком покойной тещи. Глеб прекрасно понимал, что он не первый и не последний, кто приходит к необходимости переоценки системы ценностей, зная, что невозможно повернуть жизнь вспять. Тогда и хочется того, на что раньше и внимания не обращал. Даже составил мысленно список, что бы сделал, окажись сейчас на воле, хотя осознавал, что это утопия. Он сожалел, что не построил дом, не вырастил ребенка, не посадил дерево, не взял от жизни всего, что хотел бы взять, не дал того, что мог бы дать. А теперь было уже очень поздно. Лето закончилось, а вместе с ним и его жизнь приближалась к концу.

  Он находился уже семь месяцев в лагере строгого режима, расположенном в Луганской области. Промышленный край шахтеров и химиков, огромных терриконов, глубоких шахт и чахлой растительности, где сам воздух был пропитан запахом и вкусом угольной пыли. Лагерь имел свои писаные и неписаные законы, но и те и другие были обязательными для выполнения. Только здесь он с удивлением осознал суть понятия «закон». Теперь он знал, что, если говорить о законопослушных гражданах, то идеальный пример — те, кто находились здесь, за решеткой и колючей проволокой. Потому что они при столь строгой регламентации навязанного им образа жизни при всем желании не имели возможности закон нарушить. Возможно, такую основополагающую концепцию вывел Сталин, строя свою модель тюремного социализма. Кто не был — тот будет, кто был — не забудет. Лагерь был очень старый и имел свою историю, которую создавали многие неординарные личности и события, обрастающие легендами. Так, например, Глеб узнал, что здесь коротали умопомрачительные сроки командиры армии Махно, последний из которых покинул сие негостеприимное заведение только в конце семидесятых годов.

  Неизвестная хворь подточила его в зоне, и вот уже три недели он «отдыхал» в тюремном лазарете. У него было ощущение, что в нем поселился громадный червь, жадно высасывающий из него все жизненные соки, и от этого не хотелось есть. Когда ему приходилось обнажаться на процедурах, он видел свое истощенное тело, больше похожее на скелет, обтянутый кожей, тонкие палочки ручек-ножек, и тогда ему казалось, что это чужое тело, в которое по злой воле поселилась его душа. С момента заключения он потерял почти половину своего веса. Самочувствие у него с каждым днем ухудшалось, и вот уже два дня, как его перевели в больничный изолятор, — это он воспринял как плохое предзнаменование судьбы.

  Попав в лагерь, он стал более терпимым, простил в душе Степана, Ольгу. К его удивлению, Оля не подала на развод после приговора суда, а, наоборот, как могла, старалась поддержать его. Ему разрешалась после приговора продуктовая посылка раз в месяц, и Ольга сама, несмотря на большое расстояние, привозила ему продукты и добивалась свидания. При встречах они, словно соблюдая табу, не говорили о своем прошлом, а в остальном — обо всем на свете и ни о чем конкретно, стараясь ничем не задеть друг друга. Глеб с нетерпением ждал этих встреч, он, казалось, жил ради этого. Сейчас он думал: дождется ли он следующей встречи или к тому времени уже будет там, где безразличны чины, звания, деньги, мирские утехи.

  На зоне вор-рецидивист по прозвищу Чуб, имеющий за плечами не одну ходку, заметив состояние подъема, овладевающее Глебом после посещений Ольги, рассмеялся и поделился житейским опытом: самка, которая выслуживается перед мужиком, попавшим на нары, на воле обычно «тянется» с кем попало. Это у нее просто комплекс вины перед ним, но вскоре она привыкнет к новому положению, а о нем забудет. Положит на него, как он выразился.

  Глеб был готов вцепиться в эту ухмыляющуюся рожу, тогда еще силы были, но сдержался. Подразнив его еще несколько дней, Чуб отстал и переключился на другого новенького, а у того оказались нервы послабее. Тогда, подключив «подельников», втроем в сортире они «проучили борзого», затем неоднократно возвращались к «учебе». Глеб понял, что это у них вроде развлечения, и поэтому старался даже не встречаться взглядом ни с кем из них.

  Лазарет был избавлением от тяжелого, бессмысленного труда и ежеминутных унижений и, по всей видимости, станет его последним пристанищем на этом свете.

  Оля часто приходила к нему во сне, беседовала с ним, жалела и всегда обещала забрать его отсюда. Он просил, чтобы она не покидала его. Она твердо обещала это, сдерживала свое обещание, появляясь в последующих снах. Порой ему казалось, что он живет во сне, а наяву ему снится кошмар. Как ему хотелось навсегда остаться во сне, где ему было лучше, чем в жуткой реальности! Все друзья, знакомые, сослуживцы отказались от него, вычеркнули из своей жизни, словно его и не было. Оля стала единственной ниточкой, связывающей его с прежним миром. Ему казалось: порвись эта ниточка — и он в тот же миг умрет. Хотя смерть его уже не страшила, в последнее время он все чаще думал о ней.

  Силы совсем оставили его, и он уже не вставал, лишь изредка нащупывал под кроватью утку, которую пока еще мог поднять дрожащими руками.

  Услышав звук отпираемой двери, Глеб горько усмехнулся: было пустыми хлопотами закрывать дверь на ключ, в таком состоянии он не смог бы пройти и десяти шагов без посторонней помощи. Толстяк санитар Петя заслонил своей жирной тушей дверной проем.

  — К тебе гости. Двоюродная сестра с теткой. Впустить, что ли? — и, не дожидаясь ответа, посторонился, пропуская незнакомую черноволосую девушку с темными усиками, в светлом платье и надетой поверх него кремовой кофте и сгорбленную старушку во всем темном, похожую на тень.

  «Двоюродная сестра и тетка? Да у моих родителей не было братьев и сестер, так откуда этим родственникам взяться?» — подумал он и тут с удивлением узнал в девушке Галю, которая помогла ему выбраться из Ольшанки в тот памятный день, перевернувший всю его жизнь. С момента их последней встречи она краше не стала, да и сам он сейчас был не «красавéц» — невольно вспомнилось любимое выражение Степана.

  Увидев его в столь плачевном состоянии, Галя чуть не прослезилась, но все же сумела сдержать слезы.

  — Здравствуйте. Вот мы с теткой Анысей решили вас навестить, гостинцы привезли — свежие яички, — сказала Галя.

  — Ладно, я пойду. Час, и не минутой более, — бросил Петя, уходя и закрывая за собой дверь на ключ.

  — Что в мире случилось, раз у меня появились родственники? — спросил с насмешкой Глеб.

  — Спокойненько лежите, сейчас все вам расскажу, не волнуйтесь, — скороговоркой произнесла Галя.

  — Слушаюсь и повинуюсь.

  — Знаю, что вы не виноваты в смерти Мани, знаю и убийцу. Ну, это после, а начну с того, что произошло значительно раньше. Знаете, в селе боялись бабы Ульяны и ее дочки Ольги.

  — Я знаю об Ульяне, мне Маня об этом рассказывала. При чем тут Ольга? — Глеб поморщился.

  — Об Ольге тоже после. Так вот, бывало, на кого баба Ульяна глаз положит, — молодой ли, старый, женатый, холостой, тот сразу начинает сохнуть от любви к ней.

  — А она подпитывалась их энергией, выглядела молодо, и все они плохо кончили свою жизнь, — иронично подсказал Глеб.

  — Да. Именно так. Когда Олька подросла, последний класс заканчивала в школе, то втюрилась она в моего братца Василия. Он немного постарше вас будет, да вы его знаете… Знали… Писала она ему записочки, ходила за ним тенью, всякая там девичья мура, — покраснев, сказала она, — а у него уже была зазноба. Бедовая бабенка из соседнего села, замужняя, но муж запойный пьяница. Это если мужик начинает пить, то пьет неделю и все тащит из хаты. Она, значит, во все тяжкие. Назло ему. Море по колено. Ну а Василием крутила, как хотела. Ольга, закончив школу, поехала в город учиться. — Глеб кивнул. — Первые три года, как приезжала на летние каникулы, так братца не могла застать, тот все по работам бегал: на машину собирал. За это время много событий произошло: бабенка вдовая стала, мужа и дочь похоронила, утихомирилась. Посчитала, что прогневила Господа нашего, вот он ее и наказал. Ну а с Василием уже совсем по-серьезному у них пошло, тому тоже надоело парубковать. Машину купил. Аккурат осенью свадьбу хотели сыграть, чтобы все как у людей. Засватал уже зазнобу, та и в село наше переехала, хату купила. Я туда должна была перейти — негоже Василию в приймах быть. А тут Олька приехала на каникулы, и свадьба расстроилась. Тут уж он сам втрескался в Ольку. Ни с того ни с сего и до беспамятства. Та вначале довольная ходила, а когда он сватов прислал, гарбуза ему передала. Стала вертеть им, как хотела, почище той, прежней. Ну а сама училась в городе. Одну учебу закончила, вторую начала, в аспирантуре, значит. Потом что-то не сложилось у нее. А Васька все ждет ее. Вдруг до Василия слушок доходит, что она замуж вышла. Василий, горячий как огонь, хватает охотничье ружье и в город. Слава Богу, не имел адреса, а то беды бы не миновать. А тут она сама приехала и с Василием переговорила, не знаю о чем, только немного успокоился он. Вскоре она сама стала вдовая — мужа похоронила. Васька к ней, она ему: куда спешишь, еще года не прошло, что люди скажут. Ждет Васька. Тут она снова замуж собирается — за вас, значит. Опять Ваську успокоила. Снова он ждет, а чего — непонятно! Бывало, когда без вас приезжала, так Василий в те дни и домой не являлся ночевать. А то повадился сам к ней в город ездить, благо недалече. Поздно возвращался. А она связь с ним поддерживала: то телеграмму на почту, то через Нинку-секретаршу из конторы весточку передавала.

  Глеб вдруг вспомнил, как иногда Ольга допоздна задерживалась, говорила, что у подружек заболталась, а у него это ни малейших подозрений не вызывало. Верил он ей, а может, был очень работой увлечен…

  — В тот день, когда баба Ульяна умирала, он поехал в город и привез Ольку в село. Была она там до самой смерти бабы Ульяны, упокой ее душу, Господи.

  — Выходит, Ольга была в селе до самой смерти матери? — переспросил он Галю.

  — А как же. По поверью, когда колдунья умирает — а баба Ульяна ею была, — черти не забирают ее душу и заставляют страшно мучиться, пока она не передаст свои секреты преемнице. Мучилась, болела баба Ульяна долго, а как передала — и смерть легкую получила. Так вот, баба Ульяна передала все, вместе с книгой колдовства, Ольке. Василий это видел. В первую ночь, когда вы приехали на похороны, Олька позвала Василия и закрылась с ним в бане. Тот потом обмолвился, что она пыталась заклинаниями заиметь власть над духом умершей матери, а он ей помогал совершать обряд. И на следующую ночь, когда бабу Ульяну похоронили, — а теперь у Ольги была свечка из гроба и земля с могилы покойницы — все у нее получилось. Брат говорил, страшно на это было смотреть.

  «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — подумал Глеб, вспомнив свое путешествие на кладбище ночью. Выходит, Ольга знала, что у него нет земли, так как сама ее забрала. А он, дурачок, потащился ночью… Теперь понятно неожиданное появление банки с землей.

  — Когда Василий узнал, что Олька попала в аварию и лежит в больнице, то сразу поехал в город, разузнал, в какой больнице, заимел там знакомство. Вскоре он узнал о существовании Степана и о том, какие отношения их связывают. Он пробился к ней и стал упрекать за Степана, а она смеялась и говорила, что она Василию никогда не будет женой, зато любовницей — завсегда, если он не будет дурить, а только ее слушаться. Делать нечего, смирился он. Бывало, после работы на машину — и в город, к больнице, и стоит там, счастлив, что рядом. И вот она сама позвонила из больницы и вызвала его к себе. На крыльях любви, к своей погибели, прибежал он к ней. Она ему записочку продиктовала и сказала, чтобы на следующую ночь он ее передал вам через нашу родычку, работающую в «Колосе». Знала ее, они с Васей там иногда останавливались. Ой, я, наверное, не то говорю? — спохватилась Галя.

  — Нет, ничего, продолжай, — попросил Глеб слабым голосом.

  — Вася, когда вышел, по обыкновению отстоял часок под ее окнами, а там видит: Степан приехал, а вскоре они вдвоем вышли и поехали. Он за ними. Они ненадолго заехали к Степану, а потом прямо в село порулили. Тогда Вася поехал обратно и позвонил вам в ту ночь, а не в следующую, как она просила, — поломал Ольке задуманный сценарий. Говорил с вами, словно он Степан, он это умеет. Кого хочешь может перекривить. А Брежнева, Горбачева, Ельцина — одно удовольствие. Вызвал вас, значит, ночью в «Колос» и направил в Ольшанку. Задум у него был такой: если застанете их вдвоем, то Степану бока намнете, а то и голову проломите, тогда, может, вас в тюрьму упекут, а он от обоих соперников сразу избавится.

  Глеб поморщился:

  — Просто Талейран какой-то, Жозеф Фуше.

  — Кто-кто? — не поняла Галя.

  — Да никто. Продолжайте, пожалуйста.

  — Вася следовал за вами до самой Ольшанки. Видел, как вы чуть было не застали их на кладбище, но потом почему-то поехали к дому Ульяны и подожгли баню. Он заходил в баню за вами, видел учиненный разгром. Когда побежали к Мане, он следом. Маня-то и была той зазнобой, на которой он чуть не женился. Стукнул вас табуреткой по голове. Что Маня ему сказала, чем его вывела из себя, за что он ее убил, он так мне и не признался. Убив ее, он дело обставил так, словно вы убийца. Остальное вы знаете.

  Глеб, помолчав, спросил:

  — Почему вы до сих пор не рассказывали об этом, а сейчас вдруг все открыли? Что на вас повлияло?

  — Вот именно, повлияло. — У нее на глазах вновь появились слезы. — Вася из ревности убил Степана, но, когда убегал… его милиционеры застрелили… он на патруль нарвался… У меня больше никого не осталось…

  — Я могу использовать ваш рассказ, когда потребую пересмотра моего дела?

  — Нет. Я поступила учиться в педагогический университет в Киеве, как бы эта история мне не навредила. Нет никаких доказательств, кроме моих слов. Мне подсказал один человек, мой друг, что меня могут привлечь как соучастницу, раз скрывала это так долго. Я не хочу в тюрьму. Собираюсь вот продать все имущество в селе и купить какую-нибудь маленькую квартирку в Киеве.

  — Хорошо, я вас понимаю, но не одобряю. Зачем тогда вы сюда приехали и мне все это рассказали? Какой в этом прок? Я все равно умираю, но какие-то иллюзии все же сохранились бы.

  — Неужели не понимаете, что Ольке нужно, чтобы вы умерли? Она рассказывала Васе про вашу квартиру и сколько она может стоить.

  — Если она собиралась замуж за Степана, так тот был не бедным человеком, — возразил Глеб.

  — Это конечно, но то деньги Степана, до них еще надо было добраться, а тут квартира — вот она, и Ольга будет наследницей. Ведь у вас больше никого нет?

  — Согласен. Больше никого нет. Квартира приватизирована на мое имя.

  — Олька не хочет прожить всю жизнь в селе, как ее мать. Хочет чувствовать себя в этом мире не ущербной, пользоваться всеми благами, которые дают деньги.

  — Мне кажется, что это совпадает и с вашими планами, — зло заметил Глеб. — Не все покупается и продается.

  — Да, не все, но многое. Но иногда можно и потерпеть, — возразила она.

  — Это философский вопрос, но у меня нет желания рассуждать на эту тему. Похоже, ваша миссия окончена?

  — Не поняла?

  — Вы выполнили поставленную перед собой задачу и убедили меня в том, что я не виновен. Теперь я могу спокойно ожидать смерти на больничной койке, — с иронией сказал Глеб.

  Он не хотел обижать девушку, тем более что понимал: если бы его сейчас оправдали, он все равно долго не протянет на этом свете.

  — Нет, еще не все, — твердо сказала Галя. — Когда я ехала сюда, то предполагала, что вы больны. Олькины штучки. Поэтому попросила поехать со мной бабу Анысю, чтобы она помогла.

  — Чем? Перепилит напильником решетку на окнах? А вы, Галя, взвалите меня на плечи и побежите, так как я без посторонней помощи не могу передвигаться?

  — Вы не поняли. Она снимает порчу. Вам сделано, как у нас говорят.

  — Вы считаете слова эффективнее лекарств? Впрочем, мне выбирать не приходится. Отдаюсь в ваше распоряжение, со всеми потрохами. Только предупреждаю, что таранку из летучей мыши или варенье из лягушек я есть не буду. Слишком брезглив.

  Бабка, до этого сидевшая в углу молча, встала и подошла, щурясь на него подслеповато.

  — Соколик мой, не замечал ли ты, чтобы тебе что-то подбрасывали? — спросила она.

  Глеб почувствовал раздражение.

  — Кроме большой лажи, благодаря которой я здесь оказался, другого не замечал.

  — Ничего, соколик, разберемся. Порчу, или узуроченье насылают при помощи колдовских растений, гоги, куклы или духов-элементеров.

  — Гога — яйцо, кукла — фигурка из глины или фотография, — пояснила Галя.

  Бабка тем временем вытащила из кошелки теплый платок, завязанный узлом, а из него извлекла небольшой треножник и два металлических блюдечка. На блюдечко побольше установила треножник, положила таблетку сухого спирта и подожгла. На огонь поставила блюдечко поменьше, на него сверху поместила несколько кусочков воска. Галя достала с десяток яиц и положила их на тумбочку, рядом с треножником.

  — Соколик, выбери яйцо, — попросила бабушка.

  — Вот это. — Глеб взял первое попавшееся яйцо.

  Бабушка приняла его в свои руки и разбила над стаканом. Оранжевый желток поплыл в слегка мутноватом белке.

  — Ловкое такое, свеженькое, — удовлетворенно отметила бабушка и рассказала, что Глебу дальше надлежит делать.

  С помощью Гали он переместился на табурет и сел лицом к выходу. Бабушка зажгла и установила вокруг него три свечи. Гале дала блюдечко с водой, в которое вылила кипящий воск и приказала держать его над головой Глеба. Сама прочитала подряд три раза «Отче наш». Затем взяла яйцо и начала катать вокруг головы Глеба, быстро приговаривая:

  — Во имя Отца и Сына и Святого Духа аминь, от Богородицыной молитвы, от Иисусова креста, от Христовой печати, от святых помощи, от моего слова, изыди, бес нечистый, дух проклятый, на сухие дрова, на мхи и болота, и там тебе место, житие, пребывание и воля, и там точи недугом, а не в рабе Божьем Глебе. Сам Господь Иисус Христос, сама мать Пресвятая Богородица, все небесные силы, Михаил Архангел, Авоид-ангел и все святые чудотворцы, и мое слово страшно и заговор силен: запрещаю тебе, бес проклятый, дух нечистый, нигде не живи и не будь в рабе Божьем Глебе, выйди вон обратно в гогу, сейчас и в сию минуту, со всеми порчами и чарами и отойди от раба сего прочь и поди в свое место, где был и куда тебя Господь Бог, Иисус Христос, послал и где тебе велел жить, в бездну преисподнюю, в землю пустую неделанную, туда и поди, там и живи, а сего раба оставь навсегда, отныне и до века. Аминь. Аминь. Аминь.

  Тихий голос бабушки, снимающей порчу, прикосновения прохладного яйца к лицу все больше вгоняли Глеба в сонливость, и он с трудом таращил глаза, чтобы не заснуть, боясь, что, закрыв их, сразу отключится. Бабушка, закончив, вновь разбила яйцо в стакан — желток оказался темно-коричневым, почти черным, а белок был зеленоватого оттенка.

  — Тебе, соколик, очень сделано, но не беда. Даст Бог силы, справимся.

  Она взяла новое яйцо и повторила обряд и заклинание. В конце снова разбила яйцо, желток оказался уже бледно-оранжевым с коричневатым оттенком, а белок — бледно-салатным. Затем бабушка все повторила сначала, но Глеб впал в полубессознательное состояние и уже не соображал, что происходит, сколько раз совершался обряд. Он только смутно видел, как в палату входил Петя, и Галя выходила с ним в коридор, и больше бабушке никто не мешал. Начал приходить в себя уже лежа на кровати.

  — Все, — сказала Галя. Они уже собрались уходить, а в коридоре мелькала лоснящаяся от жира физиономия Пети. — Мы, может, снова приедем через две недели, чтобы повторить, но уже и этого достаточно. Вы сейчас поспите и проснетесь совсем другим человеком. Только не принимайте ни от кого больше передач, и все наладится.

  — Прощавай, соколик. Вовремя мы приехали, храни тебя Господь. Слушайся Галю, правду она говорит, ибо сказано в Священном Писании: бойся данайцев, дары приносящих, — но Глеб уже ничего не слышал, провалившись в глубокий сон без сновидений.