На поминках Леонид почувствовал, как внутри поднимается раздражение: здесь собрались в основном знакомые Норы, которые фальшиво ее утешали, как будто не знали, что со Стасом они расстались четыре года назад и живет она в гражданском браке с Олегом, также присутствующим здесь. Нора играла роль безутешной вдовы, а искреннее горе, которое он увидел в ее глазах в крематории, уступило место позерству и фальши. Подвыпив, гости стали интересоваться судьбой мастерской Стаса.

— Он всегда жил сегодняшним днем, думал… да вы прекрасно сами знаете, что Стас ни о чем не думал, а жил в свое удовольствие, — накручивала себя Нора, сбросив маску, — была задета болезненная тема. — Мастерская не приватизирована и уйдет коту под хвост! Я на нее никаких юридических прав не имею. Представьте себе — шестьдесят метров площади на Подоле — это какие деньги! Хотя бы о дочери подумал!

«А какие права ты можешь иметь, если вы уже столько лет официально в разводе и живете врозь?» — Леонид еле сдерживал себя, чтобы не сорваться, поэтому потихоньку встал и по-английски, не прощаясь, удалился. По мобильному он созвонился с несколькими приятелями Стаса, тоже художниками, и пригласил их помянуть усопшего в его мастерской. Заехал в супермаркет, набрал выпивки, закуски и на такси поехал на Подол.

На дверях мастерской бросилась в глаза наклеенная белая полоска бумаги с угрожающими печатями — он, не раздумывая, сорвал ее и открыл дверь своим ключом. Внутри все было без изменений, как прежде, лишь стол-кровать с еще расстеленной постелью зловеще напоминал о том, что именно с него отправился на небеса хозяин этих хоромов. Леониду очень захотелось, чтобы сейчас открылась дверь и зашел живой Стас с возгласом: «Как я вас всех развел! Но это мне обошлось в копеечку!»

Однако чудес в жизни бывает меньше, чем можно предположить, и он убрал постель на место, привел ложе в положение стола и начал на нем готовить поминальный ужин. «Прости меня, Стас, но у тебя в мастерской больше нет подходящего места, кроме этого стола-кровати!» — попросил он прощения у покойника, продолжавшего незримо властвовать здесь.

Вскоре в мастерской стало тесно и шумно — пришли художники, которых он позвал, и прихватили с собой друзей, которые Стаса знали только в лицо. Кто-то принес с собой выпивку, а кто-то пришел с пустыми руками и огромным желанием многократно помянуть почившего художника.

В этой компании не было чопорности, натянутости, а главное, фальши; здесь поминали Стаса, но могли рассказать и сальный анекдот, вспоминали о покойном хорошее и плохое, ибо так создан человек — в нем всего хватает. Люди свободно курили за столом, сбрасывая окурки в глиняный череп, покрытый бронзовой краской, — это была единственная вещь, сохранившаяся с того времени, когда Стас пробовал себя в лепке.

Леониду подумалось: если душа Стаса где-то рядом, то ей должно быть хорошо на все сто от таких поминок. Здесь пили много и не один раз отправляли гонцов за очередной партией горячительного. Леонид смеялся, радовался, что смог так угодить умершему приятелю, с кем-то о чем-то договаривался, о чем-то спорил, что-то обещал, что-то ему обещали.

«А почему на поминках веселого, вечно улыбающегося Стаса должно быть постно и печально? Он любил веселиться при жизни — пусть повеселится его душа с нами после смерти. Ведь наши предки до принятия христианства устраивали после похорон веселый пир — тризну».

Перед его глазами крутилась карусель лиц, предметов, слышались обрывки разговоров. Здесь чествовали Стаса, живого и веселого, а не ту куклу в гробу. На душе было хорошо, спокойно, и хотелось, чтобы эти проводы друга никогда не кончались, словно они могли удержать его на земле. Но к полуночи Леонид остался в мастерской один, выпроводив последних захмелевших художников. Он и сам нетвердо стоял на ногах. Решив, что не будет ехать домой, а заночует здесь, он смел прямо на пол со стола-ложа объедки, одноразовую посуду, бутылки с остатками водки. Привел стол в положение кровати, достал из шкафа гостевую постель, собираясь ее расстелить, и тут его ужаснула мысль: «Это та же постель, на которой Стаса нашли мертвым!» — Он мгновенно сбросил ее на пол, словно боялся, что она его укусит. Стол-кровать тоже не вызвал у него желания провести на нем ночь.

«Стас был мертвецки пьян перед смертью, совсем как я сейчас. А если он не сам умер, а ему помогли? Записка — лишь совпадение, а теперь мой черед!» Мысль его испугала, он ринулся к входной двери и дополнительно закрыл ее на мощную задвижку.

«Мой черед умереть! Мой черед умереть! — стучало в висках, гнало на улицу, но выйти туда одному ему было страшно. — Подземелье! Почему в моих снах настойчиво появляется подземелье? Этот полуподвал… А может, из него есть замаскированный вход в подземелье?!» Теперь запор на двери не давал ему уверенности в собственной безопасности, страшила и темнота, которая властвовала за окном: там, в глухом дворе его могли поджидать.

Почему он решил, что его хотят убить, Леонид не мог объяснить себе, но занялся активными поисками подземного хода: отодвинул шкафы и простучал за ними стенки, выкинул с антресолей всякий хлам и там тоже простучал, как и в других, по его мнению, подозрительных местах. Вскоре бешеная энергия сменилась усталостью, он буквально падал с ног, но на стол-кровать не лег, а устроился спать сидя — в старом полуразвалившемся кресле.

Однако устроившегося поспать на скрипящем при каждом движении кресле Леонида внезапно пронзила мысль, заставившая похолодеть кровь в жилах: «Вне зависимости от характера поминок по усопшему — плачут на них или смеются, — в основе их есть страх, и не столько перед смертью, сколько перед самим покойным». И теперь его опасения приняли, как ему показалось, реальные очертания нереальной опасности — с глазу на глаз встретиться здесь со Стасом, больше не принадлежащим миру живых. Преодолевая дрожь, стараясь не смотреть по сторонам, словно это могло спровоцировать его встречу с покойником, он схватил со стола недопитую бутылку и присосался к горлышку, жадно глотая обжигающую жидкость, пытаясь заглушить страх водкой, побыстрее затуманить сознание.

* * *

Сегодня восьмой день, если считать с последнего визита Кузьмы, продукты, как ни растягивал, закончились еще вчера, и я решился: ночью схожу к нему домой и узнаю причину отсутствия. Не ведаю, что с ним могло произойти: заболел, а может, еще хуже… Это «хуже» включает в себя слишком широкий спектр предположений, но все они сводятся к одному: Кузьма мне больше не сможет помочь. Почему же я тогда иду к нему домой, подвергаясь дополнительному риску, а не спешу поскорее покинуть этот город, такой же негостеприимный, как и те, что встретятся мне в дальнейшем? Что тянет меня к нему в полуподвал? А почему бы мне не остаться здесь еще на некоторое время?

Подземелье мне подарило чувство безопасности, которое я не испытывал уже несколько десятилетий. Прежняя жизнь вынуждала быть постоянно готовым бросить все и бежать, избегать личных привязанностей, всего того, что делало потенциального беглеца уязвимым. Ведь когда я, прожив длительное время под чужой фамилией, уверовал в свою безопасность, злой рок в одно мгновение разрушил десятилетиями создаваемый уклад моей новой жизни, построенной на чужой биографии. А здесь дни, похожие один на другой, неразличимые между собой, дарят мне покой и тишину, чего я был лишен длительное время.

Посмотрел на календарь, который исправно веду, — сегодня 29 июня 1941 года, я пробыл здесь уже больше месяца. Удивляюсь сам себе — зачем мне нужен календарь, ведь времени под землей не существует?

В первое время, живя под землей, я не мог дождаться, когда придет Кузьма, и вместе с ним поднимался ночью на поверхность, чтобы хоть с полчаса подышать свежим воздухом, полюбоваться ночной темнотой, которая ничто по сравнению с мраком подземелья. Да и разве это темнота — при свете луны в преддверии июньских ночей? И настоящей тишины на поверхности не существует. Впоследствии я совершал прогулки все реже, пока не осознал — они мне не нужны.

Я надел новый костюм, который вместе с другими вещами купил для меня Кузьма, поскреб лицо опасной бритвой, сняв растительность, — решил, что с бородой я буду больше привлекать внимание милиционеров и прохожих. Посмотреться в зеркало при свете «летучей мыши» и реально оценить себя — непростое дело: здесь все становится загадочным, таинственным, даже моя исхудавшая от недоедания физиономия. Отражение в зеркале — чужое лицо. Дай Бог, чтобы я действительно стал неузнаваем, тогда и от преследователей удастся уберечься. В розыск меня давно объявили, но не думаю, чтобы здесь моя особа привлекала к себе внимание. Скорее всего, гепеушные ищейки предполагают, что я просочился мимо их соглядатаев и укатил в дальние края.

С собой захватил фанерный чемоданчик, в который сложил немногочисленные пожитки: еще один, светлый, костюм из парусины и пару смен белья. На прощание сделал обход подземелья, тайну которого я так и не разгадал. Возле прохода в канализационную сеть разделся донага, чтобы не испачкать вещи, спрятал все в чемодан. Иду по канализационному лабиринту без света — привык, знаю, сколько шагов до каждого поворота, где надо пригибаться, а где поберечь ноги. Вспомнил, как, исследуя этот лабиринт в первые дни, в конце его натолкнулся на подземную «реку» и, пытаясь ее преодолеть, окунулся и оказался с ног до головы в дерьме. Тогда пришлось поморочиться, пока не нашел «душ» и не устроил постирушку.

Вот я и у цели — перед колодцем, за чугунной крышкой которого может ожидать меня… Я этого знать не могу, как и не умею заглядывать в будущее.

Вспоминаю — под ногами должна лежать смятая пачка из-под папирос, невидимая в темноте, я ее выбросил, когда впервые спустился вниз. Тогда Кузьма сделал мне замечание — мусор здесь не оставляют. В этом месте любая вещь может пролежать годы, а то и десятилетия — некому убирать. Воспоминания о табачном дыме вызвали нервный зуд — не курил уже пять дней, и больше всего меня донимает не голод, а желание покурить крепкого самосада, который время от времени приносил Кузьма, постоянно ругаясь — зачем переводить деньги на это сатанинское зелье?

Надеваю костюм, с помощью веревки приспосабливаю на спине чемодан и карабкаюсь вверх по холодным железным скобам. Пришлось повозиться с тяжеленной крышкой, и я все-таки испачкал пиджак на плече, пока ее поднимал. Но препятствие преодолено, и я вдыхаю воздух, густо насыщенный запахами деревьев, травы — начинает кружиться голова от волшебства наступившего лета, пьянящих ароматов. Здесь есть небольшой палисадник, примыкающий к высоченной глухой стене какой-то фабрики. Напротив находится фабричное общежитие — неприглядный четырехэтажный кирпичный домик, в котором, к моему удивлению, ни одно окно не светится. В памяти всплыло, как я в первые дни, точнее, ночи, мучимый одиночеством, выбравшись из люка, с завистью смотрел на освещенные окна общежития, откуда доносился шум жизни.

Глухая ночь, хотя довольно светлая, кругом тишина и ни души — мое появление проходит незаметно. Глаза отвыкли от света, даже от такого, призрачного, ночного, но через пару минут зрение восстанавливается. Крышку люка я не стал закрывать: если придется вернуться, то без крюка мне ее не поднять, а что люк открыт — это не моя печаль.

Память меня никогда не подводила, поэтому повторяю путь, каким меня сюда вел Кузьма, особенно не напрягаясь: небольшими улочками, через дворы, иногда даже преодолевая заборы. Город абсолютно темен, кажется вымершим, затаившимся, и это внушает мне тревогу. Когда мы шли с Кузьмой, нет-нет, да и слышали звуки ночного города: пьяные голоса выясняли отношения, где-то вдалеке бренчала гитара и раздавались молодые голоса, в окнах домов горел свет, а сейчас за ними полная темнота, словно все по команде легли спать или выехали отсюда. В ночную тишину врывается рокот мощных моторов, который усиливается, — видимо, неподалеку идет автоколонна. Почему ночью?

Июньская ночь светла, к тому же полная луна щедро освещает все вокруг, помогая мне и в то же время меня предавая.

— Стоять! Приготовить документы к проверке! Комендантский патруль, — раздается окрик, и я вижу военный патруль: офицера и двух солдат с винтовками.

«Почему военные проверяют документы у штатских? Что здесь происходит?» Но я не владею собой от страха, хотя запоздалый здравый смысл требует, чтобы я вел себя спокойно — ведь это военные, а не милиция, у них вряд ли есть ориентировка на мой розыск, и документы у меня имеются, хоть и фальшивые. Бросаюсь бежать прочь, позади слышатся крики, а вслед выстрелы из винтовок — пуля оцарапала щеку, потекла кровь.

«Они что, с ума сошли — по гражданскому шпулять из винтарей?!»

Но они настроены серьезно и стреляют на поражение. Бросаюсь в ближайший двор, перелетаю через забор в чей-то огородик, снова преодолеваю забор, цепляюсь за что-то — порвал брюки, бегу, себя не помня, лишь бьется мысль: «Что происходит?!» Бегу на автомате, не соображая: где я, куда бегу, что буду дальше делать. Успокаиваюсь, лишь увидев знакомый палисадник у фабричной стены, на которой висят какие-то листовки. Постепенно прихожу в себя — позади не слышно погони, видно, оторвался. Подхожу к листку бумаги с напечатанными буквами и при свете бензиновой зажигалки читаю — раз, второй, третий. Наконец понимаю — началась война. Это распечатанная типографским способом сводка Совинформбюро, в которой говорится о боях советских войск с немецкими войсками на Вильненско-Двинском, Минском, Луцком направлениях, называются оставленные противнику населенные пункты. Особенно меня потрясли заключительные строчки: «Немцы преследовали цель молниеносным ударом в недельный срок занять Киев и Смоленск. Однако на сегодняшний день врагу не удалось добиться своей цели: наши войска все же сумели выстроить оборону, и план так называемого молниеносного захвата Киева, Смоленска оказался сорванным».

Рядом примостился листок поменьше: общий приказ НКГБ, НКВД и Генерального прокурора СССР был категоричен: все сдавшиеся в плен приравниваются к предателям Родины.

Выходит, началась полномасштабная война с Германией и, судя по этой информации, бои идут на фронтах протяженностью в тысячи километров и не на территории противника, как пелось в песнях. Фронт уже приближается к городу, в котором я прячусь. Не знаю, как это может сказаться на моем положении беглеца, но ничего хорошего ожидать не приходится. Теперь ясно: в городе объявлен комендантский час, применяется светомаскировка, поэтому кажется, что он вымер.

Страх помог мне избежать смертельной опасности, иначе патруль меня, злостного нарушителя, доставил бы в комендатуру, где мою личность установили бы быстро. А в военное время с такими, как я, с подобным прошлым, не церемонятся — к ближайшей стенке. Замечаю, что во время бегства потерял чемодан, порвал костюм, теперь в нем не покажешься на глаза ни днем, ни ночью. Спускаюсь в подземелье, нахожу инструменты Кузьмы, но иголки и ниток среди них нет. Беру ломик и поднимаюсь на поверхность. Решаю вопрос заготовки продовольствия оперативно: нахожу поблизости продуктовую будочку и ломиком срываю замок. Снимаю пиджак, в него сваливаю банки консервов, несколько кружков колбасы; жаль только, хлеба здесь нет, но папиросы есть! Не удержавшись, прихватываю с собой пару бутылок водки с залитыми сургучом головками. Задыхаясь и потея, спешу отнести тяжелую ношу к канализационному люку. Закрывая над собой крышку, слышу вдалеке милицейские свистки, но я уже в безопасности — здесь никакая собака не сыщет вход в мое подземелье. Единственная опасность — Кузьма, если он арестован и проговорится, выдаст мое убежище. Но я не верю, зная Кузьму, что он может опуститься до такой низости. Наше братство, учрежденное в студенческие годы, ему и Петру казалось чем-то священным.

Перед глазами возникло лицо Петра перед тем, как я прострелил ему череп, но я отогнал наваждение. Пока я жив, буду думать о живых, то есть о себе, а мертвые пусть побеспокоятся о себе сами. Бог с ним, с Петром, — все в прошлом, а значит, предано забвению.

* * *

Леонид проснулся от непрекращающегося звонка-мелодии мобильного телефона. С трудом открыл глаза — свет от яркой лампочки, горящей над головой, ослепил болью, заставил прослезиться. Самочувствие после выпитого было ужасное: голова раскалывалась от страшной боли, хотелось выпить чего-нибудь холодненького и вновь завалиться спать. В окне стояла непроглядная темнота, а часы показывали полвторого ночи. Он нащупал рядом мобилку и прохрипел в нее:

— Кому не спится в ночь глухую?!

— Это я, Ксана. Нам надо срочно встретиться!

— Ночью?! Я не в том настроении и состоянии, чтобы сломя голову бежать во тьму. Или ты меня хочешь? — проблеял он пьяно.

— Может, хорошо, что ты пьян — это поможет тебе не сойти с ума от увиденного. Ты где?

— В мастерской Стаса. Ее дверь напротив той двери, из которой ты меня вызволяла. А я, сволочь последняя, не удосужился тогда зайти к Стасу — может быть, он был бы сейчас жив… — Леонид заплакал.

— Или вы оба были бы покойниками.

Слова девушки дошли до его сознания и чуть отрезвили.

— Ты хочешь сказать, что Стасу помогли отправиться на тот свет?!

— Я хочу сказать, что через полчаса заеду за тобой на такси, если у тебя есть бабки за него расплатиться. «Химза» у тебя с собой?

— «Химза»?! — Леонид встал с кресла, шатаясь, с трудом удерживая равновесие, оглянулся и сказал заплетающимся языком: — А, химзащита! Нет, что я, рехнулся, чтобы с ней повсюду таскаться? Она в гараже. А для чего она тебе?

— Не мне, а тебе. Ничего, потом постираешь все или жена постирает. Так за тобой на такси заезжать?

— Деньги у меня всегда есть! — Он говорил нетвердо, как и стоял. — Приезжай! С тобой — хоть на край света! В любую канализацию! Мне даже сны стали сниться, связанные с канализацией, будто я там даже жил!

— Времени в обрез, чтобы слушать твою пьяную болтовню. Я еду. Приведи себя в порядок — прими душ! — Послышались гудки отбоя.

— Для женщин я всегда в форме! — выкрикнул в трубку Леонид и чуть не упал.

Затем вспомнил про имеющийся здесь душ. Правда, это был не душ, а одно название — просто в уборной, рядом с унитазом, имелось сливное отверстие, а над ним кран с холодной водой. По-видимому, там когда-то находился умывальник. Стас набирал в ведро воду из крана и опрокидывал его на себя над этим отверстием, называя это душем. Сделать там нормальный душ Стас не хотел, заявлял, что тогда этот полуподвал потеряет свою естественность.

Леонид разделся и прошел в эту импровизированную «душевую» — его хватило на два ведра. В результате он ужасно замерз, голова продолжала болеть и в ней был кавардак от выпитого, но шататься он стал меньше.

Ксана приехала через пятнадцать минут вместо обещанного получаса и сильно забарабанила в дверь, так что ему, полураздетому, пришлось открыть и заканчивать приводить себя в порядок уже при ней.

— Услышав твой голос, подумала, что ты вновь завалился спать после нашего разговора, а ты ничего, молодчага, — объяснила она свой барабанный бой в дверь, наблюдая за его неуверенными движениями.

— Пить будешь? Здесь еще есть! — предложил Леонид неуверенным тоном, поднимая с пола бутылку, в которой оставалось немного водки.

Его самого только от взгляда на ее содержимое передернуло и затошнило.

— Буду! — зло бросила Ксана, вырвала бутылку из его рук и разбила об пол. Потянула его к двери. — Такси ожидает — поехали, как бы нам не опоздать на самое интересное!

— Куда мы едем? — поинтересовался уже в автомобиле Леонид.

— Не к чертовой бабушке, а значительно дальше.

В салоне такси хмель крепко овладел Леонидом, он то дремал, то пялился в окно, но ничего не видя, не воспринимая, а затем и вообще перестал соображать. Пришел в себя уже на улице, такси поблизости не было. Он не мог ничего рассмотреть из-за окружающей темноты и рези в глазах, но почему-то мрачное место казалось ему знакомым. Девушка вложила ему в руки крюк, и он, собравшись с силами, поднял чугунную крышку канализационного люка.

— У тебя все нормально с головой? — поинтересовался он. В голове у него немного просветлело. — Среди ночи вытянуть меня, чтобы лезть в канализацию! Я не готов там лазить. Пачкаться. — Он пожал плечами, развел руками: мол, ты, девушка, даешь вводные.

— Лезь! — жестко произнесла Ксана, и у него пропало желание спорить с ней. Уже спускаясь, он услышал ее слова, сказанные вполголоса: — А вот на обратном пути я поинтересуюсь твоим психическим здоровьем!

Внизу Леонида окружила непроглядная темнота, так как у него не было фонаря, не говоря уже об остальной экипировке для подземного путешествия. Подобная ситуация, а особенно то, что он одет в дорогой костюм и белую сорочку, никак не вяжущиеся с такой обстановкой, его очень рассмешила, и он стал громко хихикать, пока к нему не спустилась девушка. Дав ему в руку фонарик, она серьезно предупредила:

— Следуй за мной и ни звука, если не хочешь в скором времени встретиться со своим приятелем!

Напоминание о Стасе несколько умерило смешливое настроение, но вызвало вопросы, которые он тут же озвучил слегка заплетающимся языком:

— Куда мы идем? Нас кто-то ждет? Кассандра? Она принимает только ночью и в канализации? — Тут он снова громко рассмеялся, а девушка, резко повернувшись, влепила ему пощечину.

— Больше ни звука, иначе вернемся назад! Мне моя жизнь дорога!

Леонид ошарашенно замолк, потирая щеку.

«Я вообще не против вернуться, но…» До его затуманенного алкоголем сознания наконец дошло, что Ксана хочет показать ему что-то очень важное и небезопасное для жизни. Но это его не испугало, а наоборот, вызвало прилив энергии и желание развлечься.

— Ни шагу назад — я буду нем как рыба! — И он громко икнул.

Это был явно старинный подземный ход, как и в предыдущий раз, если судить по кирпичной кладке, но отличался от него в лучшую сторону — его высота позволяла идти в полный рост. Девушка быстро шла вперед, и Леонид еле за ней успевал, не имея возможности что-либо рассматривать, поняв, что это не ознакомительная экскурсия.

Его стало мучить ощущение, что он здесь уже бывал, и не раз. Это наваждение вызвало некую двойственность восприятия: реально он находился здесь вместе с Ксаной, двигаясь за ней шаг в шаг, а закрыв глаза, будто бы оказывался в одиночестве, но в знакомой обстановке, где давно привык ориентироваться без света. С закрытыми глазами ему было даже легче, тогда он сразу шел быстрее и натыкался на спину девушки.

— Ты что — ослеп? — недовольно спросила Ксана во время очередного столкновения.

— Наоборот — я могу двигаться без фонаря. Хочешь, продемонстрирую? — радостно предложил Леонид.

— Лучше двигайся с фонарем и будь осторожнее — нам уже немного осталось идти. Помни: молча выполняешь то, что я тебе скажу. Ой! Посмотри, какая крыса! — Голос девушки дрогнул.

Луч ее фонарика осветил крысу величиной с кошку с полуметровым хвостом, которая спокойно отреагировала и на свет, и на появление незваных гостей в ее владениях. Не отклоняясь ни на сантиметр от выбранного направления, она бежала прямо на них, и им даже пришлось посторониться, пропуская ее, при этом Ксана в испуге невольно схватила Леонида за руку. Крыса пробежала мимо, словно их здесь не было, и исчезла в темноте.

— Не надо бояться — в одиночку они не агрессивны, — неожиданно сказал Леонид, словно не он был здесь новичок, а Ксана.

Девушка немного пришла в себя и отпустила его руку.

— Я такую большую в первый раз здесь встречаю. Упаси Господи столкнуться со стаей таких монстров! — Ксана не скрывала своего страха. — Я не слышала, чтобы кто-то из диггеров рассказывал о таких чудовищах — жаль, что не догадалась сфотографировать.

— Несмотря на то что здесь постоянно царит темнота, именно ночью начинает бурлить жизнь — видно, срабатывают биологические часы. Неприятная встреча, ничего не скажешь…

— Это не самая неприятная встреча, которая возможна здесь, — пообещала девушка и продолжила путь.

Высота хода уменьшилась чуть ли не до метра, и, согнувшись пополам, Леонид почувствовал, что мышцы спины стали ныть, требуя поскорее пройти неприятный участок дороги, но, ускоряясь, он всякий раз тыкался головой в зад девушке. Его стал разбирать смех, но он сумел овладеть собой до того, как Ксана на него отреагировала. Наконец высота хода стала увеличиваться, и вскоре Леонид смог даже выпрямиться, однако не успел он насладиться этим, как что-то холодное и мерзкое ударило его по лицу — от неожиданности он уронил светящийся фонарик на пол. Словно заработало множество вентиляторов, гоня воздух в разные стороны, и это стало началом светопреставления: шорохи, писк, вонь, в лицо то и дело что-то ударялось, один раз даже поцарапав щеку. Он застыл от ужаса, лишь отмахивался от невидимого противника руками. В чувство его привел голос девушки, долетевший словно издалека:

— Чего ты застрял?! Это летучие мыши! Иди быстрей сюда!

Леонид наклонился, поднял фонарь. Теперь он явственно различал шум крыльев, а при свете фонаря увидел и самих рассерженных их вторжением обитателей подземелья. Защищая рукой лицо и глаза, он двинулся на голос девушки, почти ничего не видя, и чуть не разбил голову, налетев на какую-то балку, торчащую из свода. Спасла его голову рука, и дальше он шел уже более осторожно. Вскоре летучие мыши остались позади, и Леонид с облегчением вздохнул, догнав поджидающую его Ксану. Стены здесь были непривычного черного цвета, словно кто-то их покрасил.

— Дальше пойдем очень тихо, не кричи, не стони, не задавай вопросов. Молчи, не издавай никаких звуков, что бы ты ни увидел. Если они нас обнаружат, то я не уверена, что мы отсюда выберемся.

— Кто ОНИ — кого мы должны опасаться? — спросил Леонид.

Слова девушки на него не подействовали, страха он не почувствовал, а может быть, в этом ему помог хмель, который до сих пор не выветрился из затуманенной головы. Для него угрозу могло представлять что-то более реальное, чем то, что было скрыто под неопределенным, расплывчатым словом «ОНИ», не имеющим конкретного облика.

— Увидишь. Помни — ни звука! — ушла от ответа девушка и повернулась, чтобы продолжить путь.

— Это ОНИ покрасили стены этого хода? — поинтересовался Леонид.

Ксана повернулась, улыбнулась и на этот раз соизволила удовлетворить его любопытство.

— Нет, это не краска. Присмотрись повнимательнее!

Леонид направил свет на стену: это была не краска, иначе чего бы она шевелилась? Это множество медлительных крошечных черных жучков, которые плотно оккупировали все стены и свод. Он внимательно пригляделся и чуть не вскрикнул от омерзения: жуки были точно такие, как тот, которого нарисовал Смертолюбов на своей картине, лишь многократно увеличив размеры и наделив хищническими инстинктами. В жизни они не охотились на юных красавиц, а мирно расположились на стенах по одним им известным причинам.

— Налюбовался? Нам надо спешить! — нетерпеливо произнесла Ксана и отправилась дальше.

Через сотню шагов они повернули в боковой проход и оказались в тупике. Девушка наклонилась, достала из рюкзачка монтировку, засунула в небольшую щель, налегла на нее, и часть стены подалась вперед, открыв небольшой ход. Ксана знаками показала, чтобы он соблюдал молчание, и полезла в проход. Леонид последовал за ней, ему было сложно протиснуться через узкое отверстие, он сопел, потел, но вскоре оказался по ту сторону, и там его ожидала Ксана с выключенным фонарем. Она взяла у него фонарь и тоже выключила, крепко сжала его руку и двинулась вперед. Он уже не сомневался, что здесь бывал — это была та самая пещера, где Кузьма прятал Степана. Выходит, во сне он увидел события, которые на самом деле происходили в прошлом, и пещера тому подтверждение. Он сожалел, что не может осветить то место на стене, где были начертаны магические руны, чтобы отпали последние сомнения.

Сердце Леонида бешено билось в ожидании того, что он должен столкнуться с чем-то необычным и угрожающим. Впереди послышались глухие человеческие голоса, что-то быстро говорили речитативом, так что слов нельзя было разобрать.

Видимо, Ксана в этом месте бывала не раз, так как довольно быстро двигалась в темноте, ведя за руку Леонида, который и без ее помощи прекрасно здесь ориентировался. Они, следуя изгибам лабиринта, сворачивали то направо, то налево, словно пытаясь запутать самих себя. Когда они подошли к центральному залу пещеры, полумрак рассеялся от множества горящих свечей, установленных прямо на земле. Свечи образовывали пентаграмму, в центре которой на возвышении находились двое полностью обнаженных людей. Один, с кожей ярко-красного цвета, неподвижно лежал на спине, запрокинув заросший подбородок кверху, другой сидел прямо на нем, соединив ладони обеих рук, как в молитве, предплечья при этом составляли прямую линию. Сидящий громко произносил слова, смысл которых не проникал в сознание Леонида: или он нечетко их выговаривал, или это был незнакомый язык.

Сидящий был абсолютно лыс, его лицо, череп, грудь, спина были разрисованы цветными линиями, и прямыми, и извилистыми, и прерывистыми. Продолжая говорить речитативом, он наклонился, зажег какой-то предмет у себя в руке и поднес его к открытому рту лежащего под ним. Во рту у того показался синий огонек, который тут же опалил его густую бороду.

У сидящего, словно ниоткуда, в руках появился бубен, в который он начал энергично бить в ритм своим словам.

Леонид почувствовал позывы тошноты от усиливающегося отвратительного запаха горящей плоти и опаленных волос. Но самое ужасное было то, что в лежащем мужчине он узнал своего приятеля Стаса, тело которого должны были еще днем сжечь в крематории! Увиденное было настолько фантастическим, что он даже ущипнул себя, чтобы проверить, не грезится ли это ему?

Сидящий лысый все более входил в транс, его движения стали судорожными, глаза закатились.

— Надень! — услышал он шепот Ксаны прямо в ухо.

Она передала ему черную накидку с капюшоном, в подобную которой уже успела облачиться сама. Леонид, не отводя взгляда от тела друга, послушно набросил на себя одеяние.

Лысый, сидевший на теле Стаса, отложил бубен, и у него в руке оказалось ведро, которое он опрокинул на лежащее под ним тело. Густая черная жидкость местами покрыла его.

Ксана, взяв Леонида за руку, повела его вдоль стены. Теперь он видел, что в этом зале присутствуют какие-то люди в таких же накидках с надвинутыми на лица капюшонами и свечами в руках. Он и Ксана оказались в нескольких шагах от тела Стаса, над которым измывался лысый шаман. Черная жидкость оказалась вблизи множеством черных жучков, таких же, как и те, которых он видел на стене. Они омерзительно шевелились на теле Стаса. А у того от огня съежились, почернели губы, открытые глаза отсвечивали зловещим огнем.

«Боже мой, как Стасу больно!» — Мысль пронеслась как молния, и, не соображая, что делает, он подскочил к шаману, перед которым почтительно склонилась темная фигура в балахоне, что-то негромко спрашивая, и сильным ударом в лицо свалил того на пол.

— Ходу! — заорала в ухо Ксана, схватила его за руку и потянула за собой.

Сзади раздались гневные крики, Ксана развернулась и что-то бросила — раздался громкий взрыв, за ним второй. Ксана бежала по запутанному лабиринту, держа Леонида за руку и увлекая его за собой. Она силой протолкнула его, путающегося в длинной накидке, в отверстие и быстро пролезла сама.

— Идиот! Вляпались мы! — прокричала она, отдавая ему фонарь, и уже не оглядываясь устремилась вперед со всей скоростью, на какую только была способна.

Леонид, наконец поверив, что страхи девушки не беспочвенны, и от этого в значительной мере протрезвев, устремился за ней следом, стараясь не отставать. Картины только что увиденного продолжали стоять у него перед глазами, а сам он механически бежал за девушкой. За одно мгновение они преодолели коридор с летучими мышами, вновь их потревожив; согнувшись, то и дело опускаясь на четвереньки, помогая себе руками, они быстро продвигались по низкому ходу, и спина Леонида уже не беспокоила. Сзади слышался то приближающийся, то удаляющийся шум погони, который заставлял их бежать все быстрее и быстрее.

Обратная дорога показалась Леониду очень короткой, а когда они выбрались из люка, он упал на землю спиной и почувствовал, что смертельно устал. От усталости, неимоверного напряжения сил его тут же стошнило.

— Вставай! Мы выиграли всего несколько минут, а еще надо поймать такси! — поднял его требовательный голос девушки, возившейся с крышкой люка.

Ксана уже успела сбросить с себя «химзу», и он нечеловеческим усилием воли заставил себя подняться и вновь побежать за ней, раскачиваясь от усталости. От его внимания ускользала окружающая их обстановка, он видел лишь спину бежавшей девушки и старался не отставать, хотя у него заплетались ноги. Вдруг Ксана резко рванула в сторону, и он услышал скрип тормозов, ругань водителя. Сознание то и дело ускользало, он лишь смутно ощущал, что втаскивает свое непослушное тело в салон автомобиля, затем провал в памяти и кратковременный всплеск — он спускается по лестнице в мастерскую художника… Тут уже Леонид полностью отключился.

Проснулся Леонид поздним утром на столе-кровати. События ночи представлялись ему настолько нереальными, что он принял бы их за сон, если бы не обнаружил рядом с собой спящую Ксану, полностью одетую, лежащую поверх одеяла. Сам он был раздет и лежал в одних трусах. «Я еще смог сам раздеться и постелить — значит, все не так запущено».

Тут он вспомнил, что на этой постели несколько ночей тому назад умер Стас, и ему сделалось дурно. Он поспешил встать, этим разбудив Ксану, легко соскочившую на пол и сразу принявшую деловой вид. Она на несколько минут скрылась в импровизированной ванной комнате, а появившись, удивила свежим видом, словно отлично выспалась.

— Доброе утро. Завтракать не буду — побегу, еще много дел. Твою одежду постирала, но думаю, что она еще не высохла. Висит в другой комнате — там я открыла окошко для проветривания, благо, на нем есть решетка. — Ксана подхватила свой рюкзачок и направилась к двери. — Утюг найдешь.

— Подожди, — спохватился Леонид. — Объясни мне, что произошло ночью: где мы были, что это за ритуал? — Он вспомнил землистое лицо Стаса с вырывающимся изо рта огнем и вздрогнул. — Чудовищный ритуал. Это были сатанисты?

— Неужели ты не догадался, где был? — удивилась девушка.

— По правде сказать, нет. Но эту пещеру я видел во сне. Хочешь, я тебе расскажу?

— В следующий раз — я спешу.

— Пещера, люди в балахонах, ужасный ритуал над телом Стаса, погоня. А что ты там бросила, взорвавшееся?

— Ерунда — петарды, но звук в подземелье многократно усиливается и поражает воображение. Мне пора. — И она выскочила за дверь, на ходу выкрикнув: — Ты был у Кассандры! — Дверь за ней захлопнулась.

— Ну, если так… — глубокомысленно произнес Леонид. — Однако это ничего не объясняет. Абсолютно ничего!