Когда послышались шаги, Леонид встрепенулся, отгоняя сонливость. «Неужели я смог заснуть?!» — поразился он, с ужасом прислушиваясь к приближающимся неторопливым шагам, которые отдавали болью в сердце. Все ближе и ближе.

— Все — будем готовиться к путешествию в следующую жизнь, — послышался голос Бахи.

Леонид вскочил на ноги, его ослепили светом фонаря в лицо, сбили с ног, он, насколько мог, размахивал скованными руками, ограниченными в движениях цепью, пытался бить ногами, но вскоре был обездвижен. На его грудь навалилась тяжесть чьего-то тела, его рот раздирали чьи-то руки. Рядом закричала невидимая Ксана:

— Не трогайте его!

— Вот сволочь — не хочет открывать рот! — пожаловался Серый. — Заткнись, соска. Скоро и до тебя дойдет черед!

— Закрой ему нос — рот он сам откроет, — посоветовал вкрадчивый голос, и Леонид теперь вспомнил, кому он принадлежит — вежливому администратору из крематория.

Ему больно сдавили нос, перекрыв приток воздуха. Попытки движениями головы освободить нос ни к чему не привели, и Леонид стал задыхаться. В его памяти вспыхнула яркая картина: мертвый Стас с открытым ртом, из которого вырываются язычки пламени, и лысый Баха, восседающий на его груди, — и, не в силах больше сопротивляться, лишенный возможности дышать, открыл рот.

Леонид сглатывал горькую жидкость, кашлял, задыхался. «Керосин, что ли? Но запаха нет».

— С него хватит, — вновь раздался голос Бахи, и Леонид с жадностью глотнул полной грудью воздух.

Тут он почувствовал, что его тело стало наливаться тяжестью, затем неметь, а вскоре он перестал его ощущать. В голове нарастал непонятный гул, сравнимый с шумом прибоя. Попытки пошевелить пальцами ни к чему не привели, и он вновь стал задыхаться. Его лицо залило ярким светом.

— Вытяни у него язык, смотри, он аж посинел — еще окочурится раньше времени.

Яркий свет слепил, он попытался закрыть глаза, но и веки не повиновались ему. Леонид мысленно завыл от ужаса — он был полностью парализован, только сознание, зрение и слух были в его власти.

Щелкнули наручники — их с него сняли. Неожиданно он почувствовал, что движется, словно медленно летит куда-то. «Это смерть?»

— Тяжелый, боров. Надо было его вывести отсюда, а потом уже напоить, а теперь тащи его, — пожаловался кто-то.

Теперь голос звучал глухо, словно уши заткнули ватой, а перед глазами стояла непроницаемая темнота. В голове усилился шум, начали возникать разноцветные феерические картинки, рассыпающиеся огнями салюта, и он узнал их: «Это же фотографии Смертолюбова, которые он делал в подземелье!» А перед глазами закружился вихрь разноцветных искр, то и дело унося его сознание в далекие миры. Он парил в лучах синего солнца над красными песками, блуждал в фиолетовых облаках, опускался в коричневые глубины неведомого океана, постепенно свыкаясь с тем, что у него нет тела. Его Я было отлучено от физического тела, оставались лишь фантомы прошлых ощущений. Ему ужасно захотелось вновь ощутить свое тело, испытать радость движения, восхититься чудом — возможностью что-то сделать своими руками, пошевелить пальцами, рассмеяться, заплакать, крикнуть, что-то сказать или просто чихнуть, но даже ощущение сквозняка ему было недоступно.

Время от времени в фантастические картины врывались вещи прозаические: серый салон автомобиля, шум улицы, разговор людей, воспринимаемый лишь как набор звуков, не желавших соединяться в понятные слова. Неожиданно фантасмагорическая свистопляска закончилась, вернулась головная боль и ощущение тела, которое по-прежнему было обездвижено и словно налито свинцом.

Леонид понял, что едет в автомобиле, сверля взглядом потолок, но уже имея возможность вращать зрачками и даже дышать полной грудью. Автомобиль остановился.

— Мы приехали. — Над ним склонилась зловеще улыбающаяся полная луна, и он не сразу понял, что это лицо Бахи. — Вижу, что стал понемногу приходить в себя, но это очень длительный процесс: займет не меньше шести-семи часов, а к тому времени тебе уже ничего не нужно будет. Ты счастливчик — сейчас пройдешь по пути, которым следуют люди после смерти, вот только, к сожалению, не сможешь со мной поделиться своими впечатлениями.

Его тело поплыло, и он догадался, что его несут на носилках в темноте, но это был не густой, непроницаемый мрак подземелья, а ночь с сиротливо прячущейся за тучами кривой луной, изредка стеснительно выглядывающей из-за них. Скрипнула дверь, и он оказался в просторном помещении со знакомыми росписями Смертолюбова на стене — это был траурный зал крематория. Носилки остановились.

— Сегодня мы прощаемся с одним из никому не нужных, лишних на нашей земле людей — Леонидом Бесфамильным, ибо настоящая его фамилия мне не нужна, — раздался издевательский голос Бахи. — Вскоре он исчезнет, а со временем сотрется память о нем: жена и любовницы найдут себе замену, дети привыкнут другого мужчину называть папой. Он жил в свое удовольствие и в жизни не сделал ничего хорошего, поэтому не заслуживает хороших слов. Его ждет всеочищающий огонь, который избавит его тело от жизненной скверны, подготовит к возрождению в другом теле. Мы не будем скорбеть о тебе и обещаем забыть как можно скорее! Напоследок запомни молитву из Упанишад, которая тебе сейчас пригодится: «Веди меня от лжи к истине, веди меня от тьмы к свету, веди меня от смерти к бессмертию».

Заиграла музыка, и Леонид почувствовал, что опускается вниз, оцепенев от страха и догадываясь, что ждет его впереди. Ему вспомнилась тележка, с которой гроб перегружали в печь крематория, а та через мгновение превращалась в огнедышащее жерло.

Его тело, словно спеленатое невидимыми веревками, по-прежнему не было подвластно ему. Мысли лихорадочно искали выход из ужасного положения и не находили, ясно было одно, — сейчас смерть была бы избавлением от ожидающей его ужасной участи. Некоторые мышцы лица уже стали подвижными, и он попытался выдохнуть воздух из легких и больше не вдыхать, умереть от удушья. Но его тело на это не пошло, предательски через двадцать секунд заставило открыть рот и жадно глотать воздух.

— Ты делаешь поразительные успехи, но виновата в этом концентрация раствора — она значительно меньше, чем в том, который отведал Бака Смертолюбов. — Видно, Бахе доставляло удовольствие мучить Леонида своими рассуждениями. — Тебе осталось немного ждать — уже пять утра, а с девяти часов начнут поступать первые «клиенты». Извини, индивидуальной огненной колесницы не могу предложить — у нас строго с перерасходом газа, но за компанию с каким-нибудь трупом тебе будет даже веселее. Серый, бери его за ноги — переложим на тележку, на которой он скоро отправится в свое последнее путешествие.

— От тяжести его туши у меня все мускулы болят. Не могу смотреть на его сытую морду. Столько ждать… Неужели нельзя его раньше сунуть в печь?

— Я бы рад, но газовые счетчики упрямы и неподкупны. Подождем. Тебя я понимаю — не терпится свести счеты с девчонкой, но с ней придется повозиться, пока мы не получим дневник и в нем не разберемся. А там делай с ней что хочешь… Пойдем чего-нибудь перехватим, пока есть время, а то у меня сосет в желудке.

Вскоре затихли их шаги и погас свет в коридоре. Леонид, понимая, что ничего уже не может сделать для своего спасения, множество раз читал, как заклинание: «Веди меня от лжи к истине, веди меня от тьмы к свету, веди меня от смерти к бессмертию», как будто это могло ему помочь.

Психологи утверждают, что людей, приговоренных к смерти, пугает не столько сама смерть, сколько ее длительное ожидание, поэтому нередко осужденные лишают себя жизни, не воспользовавшись возможностью еще хоть немного побыть на белом свете. Леонида ожидала смерть, но смерть ужасная и мучительная — сгореть живьем в газовой топке с температурой шестьсот градусов. Поэтому, как ни пытался он отвлечься и думать о чем-то другом, мысли возвращали его к ожидаемой ужасной кончине. Вместо того чтобы вспоминать свою жизнь, он вспоминал ощущения нестерпимого жара от большого костра, которые ему неоднократно довелось испытывать на выездах с ночевками на природу, только там ему было достаточно отодвинуться чуть дальше от огня, чтобы избежать неприятных ощущений, а теперь он должен будет находиться в самом центре огненного ада. Он ярко представил себе, как языки пламени лижут его тело, лицо, обугливая кожу, выпекая глаза, сжигая волосы и легкие, сворачивая кровь в венах. Скорее всего, смерть наступит через несколько секунд, но они для него превратятся в часы, так как время будет течь иначе, катастрофически замедлившись. Чем лучше работало воображение, тем физически явственнее он ощущал будущие мучения, страдая от фантомов боли, мечтая о скорой смерти. А дополнительные мучения приносила неподвижность, невозможность подняться, убежать из этого страшного места. Ожидая предстоящей казни, он задыхался, страдал от воображаемой боли, которая была в тысячи раз меньше той, которую ему предстояло испытать наяву. Он потерял надежду и смирился с тем, что придется умереть, но желал вымолить у своих мучителей более легкую смерть.

Его тело возвращалось к жизни слишком медленно для того, чтобы можно было на что-то надеяться, и когда вновь пришел Баха, Леонид мог лишь слегка шевелить пальцами рук и сподобился издать неопределенный звук: «З-з-з-з-з-зу!»

— Ты делаешь успехи, — Баха благодушно похлопал его по щеке, — но твое время истекло — на подходе твой товарищ по путешествию в ад. Тебе даже повезло — это женщина, правда, немолодая, но тебе же не сексом с ней заниматься!

Послышался шум опускаемого тельфера с гробом, и у Леонида оборвалось сердце.

— Извини, дорогой, но так получается, что гроб с подружкой придется поставить на тебя — другого места на тележке нет.

Невероятная тяжесть сдавила грудь, чуть не свернула шею, прижала нос, почуявший запах свежеструганного дерева, и Леонид едва не задохнулся, почти не получая в легкие воздух. В висках застучало, глаза были готовы вылезти из орбит, а тележка, скрипя, медленно двинулась к пункту назначения. Баха выдавал сентенции, адресуя их полуживому Леониду:

— Жизнь скоротечна до неприличия. Со временем понимаешь, что в году не 365 дней, а всего, в лучшем случае, с десяток мгновений, остающихся в памяти. Скорее всего, предстоящее мгновение будет самым ярким в твоей жизни.

Тележка остановилась.

— Вот мы и на месте, — прокомментировал Баха.

Послышался лязг металла, Леонид понял, что это открыли дверцу печи, и то ли от недостатка воздуха в легких, то ли от ужаса происходящего он потерял сознание, а может, это сознание самопроизвольно отключилось, чтобы ему легче было принять смерть.