1

Судак. Ноябрь 2006 года. Дочь мумии

Владлен Петрович вышел из гостиницы и спустился по Морской к набережной. Возле шлагбаума, который в межсезонье был постоянно открыт, его обогнало желтое такси и свернуло в сторону рыбачьего стана.

Погода, как и обещал телевизионный прогноз, была омерзительная: с моря дул пронизывающий ветер, поднимая полутораметровые волны, которые разбивались о камни мола, вздымая тучи брызг. Море в ноябре, как женщина без макияжа утром, имеет совсем другое лицо, не то, к которому привыкаешь. Летом море ласковое, и редкие дни ненастья убегают из памяти, когда вспоминаешь свой отпуск на юге. Другое дело, когда наступает поздняя осень, сезон штормов, — море начинает показывать свой буйный нрав, охваченное жаждой разрушения, оно неутомимо бросает на берег бесконечные шеренги воинов-волн. Редкие отдыхающие прогуливаются вдоль кромки прибоя, кутаясь в теплые куртки, в душе ругая себя за то, что выбрали столь неудачное время для отдыха. Но тем, кто испытывает тягу к одиночеству, — меланхоликам по натуре, ипохондрикам с нулевой потенцией и пессимистам по жизни — нравятся безлюдные, тихие курортные города, которые словно полностью выплеснули всю свою энергию-экспрессию за короткие летние месяцы.

Владлен Петрович не был ипохондриком, да и отдыхающим он не был — в Судак его привела работа, ибо он был археологом, притом довольно известным в профессиональных кругах. Здесь, на территории старинной Генуэзской крепости, проводил раскопки его товарищ и коллега Андрей Герасименко, который попросил его приехать для консультаций. Вчера он оказал необходимую помощь товарищу, затем был приглашен на ужин, который затянулся далеко за полночь, и утром Владлен Петрович не рискнул сразу сесть за руль, решив немного побродить вдоль берега, подышать морским воздухом. Но теперь, подвергаясь атакам пронизывающего ветра, он понял: от такой прогулки удовольствия мало, так что лучше вернуться в гостиницу и поскорее отправиться домой, в Симферополь.

Его внимание привлек шум, крики на городском пляже. Через решетку он увидел развеселую компанию, которая, скорее всего, никак не могла остановиться после вчерашнего. Двое мужчин разделись и под ободряющие крики приятелей и приятельниц и собственное улюлюканье смело бросились в набегающие коричневые волны, но их запала хватило лишь до того момента, когда они почувствовали безжалостный холод воды, в мгновение пронизавший до самого сердца, высосавший энергию без остатка. Они, обессиленные, выбрались по скользкой гальке на берег, не имея сил даже на улыбки, уже не разделяя веселья встречающих. Им поднесли пластиковые одноразовые стаканчики, очевидно с водкой, вдохнув этим жизнь, заставив почувствовать себя героями и присоединиться к веселью. Представление закончилось.

Владлен Петрович с раздражением отвернулся.

«Как все прозаично, предсказуемо и однообразно. Напиться, чтобы развеселиться, напиться, чтобы почувствовать себя героем, напиться, чтобы быть остроумным, веселым, желающим и желанным. А утром прийти в себя в постели, с головной болью, полностью опустошенным, с женщиной, имени которой никак не можешь вспомнить, как и она твоего, с огромным желанием как можно быстрее ее спровадить, как и головную боль».

В этом он был неискренен с собой, ибо до недавнего времени он был таким же, как все. Любил веселые компании и доступных женщин, и недоступных тоже, для разнообразия. Ибо он давно усвоил, что любви нет, а есть только желание, которое ограничено во времени. Да, его можно испытывать годами, но никак не вечно. И разве может рассуждать смертный о вечности своих чувств? Для него вечность — это ограниченный отрезок времени, имеющий разную протяженность для разных наблюдателей. Все имеет свой срок, даже звездные галактики подвластны течению времени. Когда-нибудь, в будущем, погаснет Солнце и земная атмосфера превратится в глыбу льда. Следовательно, для нас вечность ограничена во времени.

Управлять временем — значит, быть всесильным. Со школьной скамьи он усвоил эту аксиому неподвластности времени людским желаниям. С годами он уверил себя, что неподвластен любви, ибо она мешает работе, как обычная болезнь вроде ОРЗ. Подобно пушкинскому Скупому рыцарю, трясущемуся над своими сокровищами, он не разбрасывал слов любви, даже в порыве страсти, даже на доверчиво-просящее «обмани, но скажи мне — люблю» он продолжал молчать, словно это слово могло как-то изменить его.

Но это было в недавнем прошлом, а теперь эти постулаты низверглись в прах, и он знал, что управлять временем возможно, к тому же он теперь был безумно влюблен…

Владлен Петрович, заметив, что находится рядом с длинным двухэтажным зданием ресторана, решил позавтракать и направился к входу. В зеркале стеклянной двери отразился его облик: высокий крепкий мужчина лет сорока, с несмываемым бронзовым загаром на мужественном лице, которому придавал хищное выражение орлиный нос. В целом он был красив той мужской красотой, которая крайне притягательна для женщин неброской внешности и юных девушек. За его спиной по пустынной аллее проехало желтое такси и через десяток метров, скрипнув тормозами, остановилось.

Владлен поднялся по лестнице на второй этаж и своим появлением безмерно обрадовал девушку-метрдотеля. В зале никого из посетителей не было. Он выбрал столик у окна, из которого открывался вид на хмурое море, и углубился в изучение меню.

— Прошу меня простить за то, что отвлекаю, но, если не ошибаюсь, — вы археолог Владлен Петрович? — неожиданно услышал рядом женский голос и поднял глаза.

Перед ним стояла сухонькая старушка с морщинистым лицом, в черном пальто и такого же цвета шляпке.

— Вы не ошиблись, — не скрывая удивления, ответил Владлен — эта престарелая особа была ему не знакома и не интересна.

— Разрешите присесть? — уже усаживаясь на стул, спросила позволения старушка. — Я за вами целое утро езжу. Вчера на работе мне сообщили, что вы отправились в Судак, и даже дали название гостиницы. Сегодня утром в гостинице вас не застала, но там мне сказали, что, возможно, вы пошли к археологам, на раскопки. Там вас тоже не оказалось, но меня направили на рыбный стан к дайверам, и вот только сейчас, случайно проезжая мимо, увидела вас и сразу узнала.

— Желтое такси?

— Что? Ах да — я приехала из Симферополя на такси, оно меня дожидается.

— Вы уже один раз сегодня проехали мимо меня, когда направлялись к рыбному стану.

— Возможно, знаете, зрение уже не то, но очками пользуюсь, только когда читаю газеты.

— Что же вас вынудило отправиться в такой спешке на поиски меня — такси из Симферополя ведь недешевое удовольствие?

— Ничего не поделаешь, у меня уже тот возраст, когда начинаешь ценить каждый прожитый день и не строить долгосрочных планов. Дело в том, что я дочь того человека, мумифицированное тело которого нашли прошлым летом здесь, в пещере под крепостью.

— Что?!

— Я понимаю, вам это несколько неожиданно слышать, впрочем, и я была поражена, прочитав об этой находке в старой газете. Это ведь дело случая — вчера пришла к дочке помочь приготовить кое-какую консервацию. Ее муж принес из гаража в мешке трехлитровые банки. Чтобы не побились, они были обернуты газетами.

— При чем здесь банки?

— Так статью я обнаружила в газете, которую вытащила из мешка!

— Вы же без очков газет не читаете…

— Очень хорошо, что вы меня внимательно слушаете. Я заглавие статьи, напечатанное крупными буквами, прочитала, у меня почему-то сердце сделало «тьох», а затем уже я очки достала и статью стала читать. Несмотря на то что дочка даже сердиться начала.

— Если честно, то я не совсем вас понимаю.

— Летом вы обнаружили в подземелье под Генуэзской крепостью тело мужчины, погибшего во время землетрясения, у которого в кармане была пачка фальшивых червонцев. Этого мужчину звали Иннокентий Мефодиевич Коротков. Он в прошлом был штабс-капитаном в армии Врангеля, поэтому скрывался под другой фамилией — Матусевич, рисовал акварели, а заодно и печатал фальшивые червонцы.

— Он был фальшивомонетчиком?

— К сожалению, да, и это его погубило. Но он занимался этим не ради денег, а потому что входил в тайную организацию, которая боролась с властью большевиков.

— А как он оказался в пещере?

— У него там был спрятан печатный станок. В тот день за ним пришли чекисты, арестовали маму, а он от них сбежал, видно, там пытался спрятаться.

— Сколько же вам тогда было?

— Нисколько. Мой отец даже не знал, что мама ожидает ребенка. Она не торопилась сообщить ему об этом, так как до того у нее уже было два выкидыша. Выходит, в то время я существовала только в виде эмбриона. Обо всем этом мне рассказала мама.

— Вас, наверное, интересуют какие-то дополнительные сведения? К сожалению, я ничего не могу добавить к тому, что вы уже и так знаете.

— Меня интересуют два вопроса: во-первых, где захоронено тело отца?

— Я этим не занимался и поэтому не знаю ответа на ваш вопрос. Езжайте в местную больницу, они вам подскажут. А второй вопрос?

— Где сейчас находится золотая маска богини Девы?

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — Владлена бросило в жар, и он почувствовал, что у него горит лицо.

— У отца с собой была золотая маска — это семейная реликвия. Когда-то моя прапрапрабабка вынесла эту маску из осажденной турками Судакской крепости. Тогда эта местность носила другое название — Солдайа — и была…

— Извините, но я ничем не могу вам помочь. Рядом с телом никакой маски не нашли, тем более золотой, поэтому и на этот вопрос я не смогу ответить. К сожалению… Пожалуй, мне уже пора.

— Вы же собирались здесь позавтракать? Я вам помешала своим присутствием?

— Позавтракать или пообедать — какая разница? Я вспомнил о неотложных делах и должен ехать. К сожалению, ничем не могу помочь в ваших розысках.

— Выслушайте меня, уделите хотя бы минуту! Маска Орейлохе — не простая маска, в ней сокрыто зло, хотя она может принести своему владельцу и добро: помочь избежать смертельной опасности.

— Если она была у вашего отца, то, как видите, не помогла. В любом случае, ее не оказалось рядом с его телом.

— Я хочу, чтобы вы прочитали старые записи, которые начала вести еще моя прапрапрабабка бонна Беата ди Негро, урожденная ди Аманди. Эти записи хранятся в нашей семье, и в них говорится об этой маске. Вам как историку будет интересно ознакомиться с этими документами.

— Извините, но я очень спешу.

— А в Симферополе…

— Я скоро уезжаю в Африку и буду очень занят.

— Могу привезти вам домой эти записи или отослать копию по почте.

— По почте — пожалуйста. Главпочтамт, абонентный ящик 21. Всего хорошего. — И Владлен Петрович, не оглядываясь, ринулся к двери, мимо обескураженных метрдотеля и официантки, словно его преследовали злые собаки.

 

2

Музей драгоценностей

— Димон, наши после занятий собираются принять пивка, — радостно сообщила Ира и, сделав усилие над собой, вместо повелительного наклонения облекла все в вопросительную форму: — Составим им компанию?

— А рефераты? — приземлил ее практичный Дима. — Не будет реферата — не будет зачета, а это в конце концов приведет к тому, что нас не допустят к экзамену.

— Так мы ненадолго! Всего по бокальчику пивка и немного потреплем языками. Делов-то! А потом…

— Ира! — возмущенно воскликнул Дима и напомнил о ее недавнем обещании, и она осеклась, что для нее было неестественно.

Любой, кто хотя бы немного знал эту эксцентричную серебристую блондинку с короткой стрижкой, великолепной фигурой, большими голубыми глазами и маленькой ямочкой на подбородке, придававшей ей дополнительный шарм, очень бы удивился ее покорности. Теперь она походила на укрощенную пантеру. Покорность была внешней, а не внутренней, в ней жил незримый протест, который ждал своего часа, чтобы вырваться наружу.

А причина в том, что здесь была замешана любовь, или, по крайней мере, так Ире казалось до недавнего времени. Эта история началась два года тому назад, на третьем курсе.

Несмотря на внешнюю бесшабашность, склонность к эксцентрическим, сумасбродным поступкам, Ира глубоко внутри была очень ранимым человеком, а в детстве даже сочиняла стихи о лютиках-цветочках. Она изначально была убеждена в том, что мужчина — загадочное явление, к тому же абсурдно понять существо, которое писает стоя. Природная любознательность и склонность к экспериментаторству к двадцати двум годам привели к тому, что через ее жизнь прошло много мужчин, и все они оказали какое-то влияние на формирование образа девочки-катастрофы. Ей казалось, что, «коллекционируя» мужчин, она доказывает свое превосходство над ними, и завязывала-развязывала отношения лишь по своему желанию. Мужчины различались по возрасту, положению, материальному состоянию, не были похожи внешне. Объединяло их лишь одно — они хотели обладать ее телом. Одни из них были опытными и искусными в любви, другие лишь старались получить удовольствие, третьи были никакими. Если в ее первых романах призрак любви теоретически присутствовал, то в дальнейшем она попыталась избавиться от него.

Мужчин она сравнивала с макияжем на лице: не держится долго и все время хочется подправить и разнообразить. А любовь, как любое недомогание, со временем проходит, главное — не запускать процесс.

Но в глубине души она по-прежнему ждала сказочного принца, верила в алые паруса и встречу с настоящей любовью.

Отучившись с Димой первые два года, она так и не обратила на него внимания — по ее шкале он был «никакой». Дима был парнем невысокого роста, весьма хрупкого телосложения, очень застенчивым, даже робким, отличался усидчивостью в учебе, хотя обычно терялся на экзаменах и зачетах, поэтому выходил из сессии с двумя-тремя «хвостами».

Но однажды вмешался господин Случай, когда после очередной сдачи зачета решили группой отпраздновать это событие в ближайшем кафе. Из полутора десятка студентов, принявших участие в этом мероприятии, один лишь Дима не сдал зачет. Каждый из участвующих в застолье счел своим долгом вспомнить недавние события, похвалиться — кто везучестью, кто ловкостью, благодаря которой удалось списать со шпаргалки, или иной изобретательностью, приведшей к положительному результату. Один Дима огорченно заявил, что честно и напряженно готовился к этому зачету, даже предыдущую ночь почти не спал, а когда вытащил билет, то от волнения все вылетело из головы.

Ира, до этого не замечавшая посредственного юношу, который не имел ни талантов, ценящихся в студенческом обществе, ни особого «прикида» и принимал участие в тусовках лишь в качестве статиста, волей случая оказалась его соседкой по столику. Откровения Димы ее развеселили, и она, перекрыв своим звонким голосом веселый шум, царящий за столом, провозгласила тост:

— Внимание! Очередной зачет сдан, и черт с ним — на горизонте светит другой! Все вы показали чудеса доблести, изобретательности и ловкости, преодолевая этот рубеж, за которым маячат следующие. Надеюсь, они будут нам так же по зубам, как и этот. Поэтому я вам ничего желать не буду! А вот Дим Димычу Димону, — она указала рукой на сидящего возле нее Диму, — усердно, но без успеха грызущему гранит науки, словно мышонок прошлогодний сухарь, желаю, чтобы он поменьше стачивал зубы о науку — ну и хрен с ней, если тебе не дается! — а поимел лучшие результаты! Поимей учебу, иначе она поимеет тебя!

Ее тост подхватили нестройные голоса:

— За мышонка Диму! Пусть переходит с гранита на сыр, а лучше на сало! Дим, за тебя! За мышонка, чтобы он наконец вырос в серую мышь! Мышонок, трахни учебу — хватит ей трахать тебя!

Шутливый тост Диме не понравился, он не без основания счел, что теперь к нему приклеится прозвище Мышонок. Он не стал ничего говорить в ответ, а только поставил на стол полный фужер с вином, который держал в руке, и покинул кафе.

Вскоре Ира вышла покурить и увидела стоящего у входа Диму, который сразу подошел к ней и, глядя в упор, произнес:

— Что я тебе плохого сделал? Почему ты так со мной поступила?

— Как? — удивилась Ира. — Ты о чем?

— Почему ты обозвала меня… мышью?

— Что? — Ира не сразу поняла, что имел в виду Дима, а потом, сообразив, расхохоталась.

Обидеться на шуточное сравнение в ее понимании было нонсенсом, как если бы она кого-нибудь послала к такой-то матери, а тот бы стал дотошно уточнять ее адрес. Смеялась долго, от души, до слез, не в силах остановиться, наблюдая за тем, как постепенно сползает маска обиды с лица Димы. И он, не в силах сопротивляться ее заразительному смеху, начал вместе с ней нервно хохотать. Успокоившись, они вместе вернулись в зал, и Ира затянула его в толпу танцующих. С этого дня они подружились, стали встречаться, проводили много времени вместе, и Дима влюбился. Он по ночам видел эротические сны, в которых всегда присутствовала Ира, после чего тайком застирывал трусы. Но, встречаясь с ней, терялся. Ира, умудренная любовным опытом, заметила его страдания и однажды, танцуя с ним на дискотеке, пошутила, будучи навеселе:

— Килограмм конфет «Рафаэлло», мартини — и я твоя!

Дима от неожиданности остановился, а обретя дар речи, спросил:

— Ты это серьезно?

— Серьезнее не бывает, — рассмеялась девушка.

— Я быстро, я сейчас… — И, не дождавшись конца танца, умчался, несмотря на толчею на танцплощадке.

— Что это с ним? — поинтересовалась подружка Маша, танцевавшая рядом.

— От счастья крышу снесло. Да ну его! — Ирка знала, что ей, такой эффектной девушке, недолго оставаться здесь в одиночестве, и не ошиблась.

Вскоре ее развлекали два долговязых четверокурсника из политеха. Через какое-то время Машка отвела ее в сторонку и заговорщически сообщила:

— Твой Димон пришел — у входа дожидается.

— Почему он мой? — удивилась Ирка.

— Ну не мой же он! — отрезала Машка.

У входа в студенческое кафе, где проходила дискотека, стоял Дима с двумя белыми пакетами.

— Здесь десять пачек «Рафаэллы», а здесь мартини и шампанское. Помню, ты говорила, что любишь красное крымское — я его взял. Такси тоже ждет. — И он показал на автомобиль, припарковавшийся у тротуара. — Номер в гостинице…

— Ты поверил, что я могу за конфеты с тобой переспать?! — взвилась Ирка. — За кого ты меня принимаешь?

— Ты же… сама… серьезно… — лепетал Дима.

— Я пошутила! Это — шутка! Вот теперь я говорю серьезно, а тогда пошутила!

— Зачем ты так… — У парня был такой несчастный вид, что казалось, он сейчас заплачет.

— У тебя из глаз вот-вот закапает сперма! — рассмеялась Ирка.

Дима отшвырнул пакеты, и бутылки, встретившись с асфальтом, громко раскололись. Парень с мокрыми глазами бросился к такси, расплатился и ушел прочь, в темноту, не оглядываясь.

Ирка, в недоумении пожав плечами, вернулась на дискотеку, но настроение у нее испортилось, и вскоре она засобиралась домой. Выходя, она заметила группу ребят, устроивших пир из найденных конфет. Они весело обсуждали находку и даже предложили ей угоститься.

— Пацаны, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, — отказалась она. — А может, их СПИДом накололи?

Двое поперхнулись и стали выплевывать остатки конфет, а третий, невозмутимо продолжая жевать, философски изрек:

— Ни фига в них нет. Рядом бутылки валяются разбитые — на фига их надо было бить, если тоже можно было наколоть? Это кто-то психанул!

Ночью ей приснился Дима, он сидел на ветке дерева с петлей на шее, читал ей стихи и плакал. Его стихи заставляли трепетать ее сердце, она плакала, просила его слезть и не делать глупостей — ведь жизнь прекрасна! «Жизнь, словно лестница в курятнике, — короткая и вся в дерьме!» — не соглашался он и снова читал прощальные стихи. А она задыхалась от бессилия, не имея возможности ему помешать, и с ужасом представляла тот момент, когда он повиснет в петле, и произойдет это у нее на глазах. Сердце ей подсказывало, что не выдержит этого и разорвется на мелкие кусочки.

Проснувшись утром, она долго не могла прийти в себя после приснившегося кошмара, первой прибежала на занятия, с нетерпением ожидая появления Димы, ни на кого не реагируя. Он пришел лишь на вторую пару, когда Ирка была близка к истерике, уже полностью убедив себя, что это был пророческий сон. При виде Димы на нее напало неудержимое веселье, которое вдруг сменилось слезами сквозь смех. Машка, впервые видя Иру в таком состоянии, предпринимала безрезультатные попытки привести подругу в чувство. В конце занятий Ира сама подошла к Диме для разговора.

Они вновь начали встречаться, и она с ним переспала, без конфет и мартини. Время шло, и они все больше привязывались друг к другу. Ира была у Димы первой женщиной. Она притягивала его эксцентричностью, способностью генерировать всевозможные идеи, с ней было всегда интересно. У него теперь не оставалось времени для учебы — его стало просто катастрофически не хватать, но, с другой стороны, как это ни удивительно, он стал лучше учиться. Его память стала более цепкой, а сам он спокойнее и сконцентрированнее.

Но однажды Диму, единственное чадо родителей, буквально принесли домой, так как от количества выпитого он идти уже не мог, а из его кармана выпала начатая пачка сигарет.

Его отец был профессором, заслуженным медиком, гинекологом, мать работала врачом-онкологом в больнице. Диме, казалось, самой судьбой была уготована врачебная карьера, но он, еще учась в выпускном классе школы, категорически от нее отказался (его ужасало посещение «анатомички») и настоял на историческом факультете.

Теперь, увидев, в какую пропасть катится их единственный отпрыск, родители забили тревогу. Мама, Роза Ивановна, хороший диагност, мудро рассудила, что курение и выпивка — это лишь внешние проявления глубоко скрытой причины. Приложив не так уж много усилий, вскоре обнаружила и причину — Иру. Чтобы выявить, насколько эта причина опасна, как долго тянется «заболевание» и какие средства необходимо применить для его лечения, мать уговорила Диму привести Иру к ним домой на «чашку чая». Дима простодушно согласился, а Ира сочла это капитуляцией его предков. Ее все чаще стали навещать мысли, что, если кто и годится ей в мужья, так это Дима — покладистый, уступчивый, влюбленный. Как известно, влюбленный человек подобен слепому — бери его за руку и веди куда хочешь. А хотела Ира многого.

Страсть к Диме вспыхнула, когда он в полуобморочном состоянии от возбуждения возился с ее платьем, а ее тело, резонируя с его чувствами, трепетало и жаждало любви. Его неумелость в сексе умиляла Иру, и когда она его обучала, ей казалось, что и она делает это в первый раз. Вместе со страстью пришло ранее незнакомое чувство полного обладания этим парнем и в то же время желание уберечь его от возможных невзгод. В ней перемешались яркие чувственные желания с почти материнским отношением к нему. До этого ей больше нравились наглые, уверенные в себе мужчины, которые начинали нетерпеливо срывать с нее одежду еще в прихожей. Секс с ними походил на сплошное безумие и не имел границ дозволенного. Но они хотели только ее тела, впрочем, и она жаждала лишь утоления желания, а этот паренек претендовал на нее саму, не разделяя тело и душу.

Периодически просматривая разнообразные телевизионные программы, где то и дело возникали новые длинноногие «звездочки», узнавала, что одной помог построить карьеру муж-продюсер, другой — муж-бизнесмен, а третьей — политический деятель. Из «желтой» прессы ей стало известно, что жизнь знаменитостей — это череда браков и разводов. Поэтому Ира считала правильным относиться к браку как к понятию временному, особенно не ограничивающему свободу, но способствующему росту благосостояния. Несколько раз безуспешно пробовала свои силы в различных кастингах, рассчитывая на свои внешние данные, но в итоге ей пришлось немного опустить планку намеченных высот.

Но вот однажды, стоя обнаженной перед зеркалом, любуясь собой, подумала: «Какая я буду через десять лет? А через двадцать? А через… Неужели наступит время, когда мои бедра заплывут жиром, груди опустятся, кожа перестанет быть такой нежной, а по лицу пойдут борозды-морщины?..»

От этих мыслей ей стало страшно, и она решила в отношении Димы: от добра добра не ищут. Взяла на вооружение лозунг: «Брак по расчету — самый крепкий, так как в этом случае нет иллюзий — каждый получает то, на что рассчитывал».

Дима был в нее влюблен, послушен, простодушен, его родители — состоятельные люди, которые смогут обеспечить должный уровень жизни, тем более Диму уже сейчас ожидала изолированная двухкомнатная квартира, в которую он сможет вселиться сразу после женитьбы. Он не дотягивал до идеализированного героя ее тайных мечтаний, но она знала: принца можно прождать всю жизнь, а в итоге остаться одной.

Роза Ивановна сладко улыбалась, изображала радушие, устроив чаепитие с ликером, и засыпала Иру массой вопросов на различные темы. Сама предложила и провела Иру по громадной квартире в двух уровнях с прекрасным ремонтом и великолепной итальянской мебелью. Ира искренне восторгалась вслух, в мыслях строя планы переселить родителей после свадьбы в «двушку», которую они уготовили сыну. Она пожаловалась, что не любит ездить в метро, так как там полно стариков, которые так и норовят занять место, поинтересовалась, когда Диме купят автомобиль, потому что это «круто», и, не удержавшись, сделала несколько замечаний по поводу цвета штор, не гармонирующих с интерьером.

Оказанный прием расслабил Иру, она посетовала на то, что Дима одевается серо и порой без вкуса, и пообещала взять под контроль его гардероб, а после телефонного звонка профессора, который сообщил жене, что задерживается на работе, порекомендовала ей быть бдительной, периодически проверять эти «задержки», которые могут быть чреваты многим.

— Знаю я таких трудоголиков — фанатов работы, это про них говорят: «Седина в бороду, а бес в ребро», — многозначительно, со знающим видом добавила она, и Роза Ивановна сделала для себя вывод, что эта «девочка» уже успела много повидать, не исключено, что у нее были отношения и с теми, у кого «бес в ребро».

Прощаясь, Роза Ивановна, все так же сладко улыбаясь, пожелала ей счастливой дороги, но не предложила еще приходить в гости. Ира тогда не придала этому особого значения, лишь потом до нее дошло, что ее интеллигентно послали.

Роза Ивановна после знакомства с Ирой приняла решение: только хирургическое вмешательство, пока не пошли метастазы! А для успешной реабилитации в «послеоперационный период» обзвонила всех своих подруг и приятельниц, которые имели незамужних дочерей.

Так она и преподнесла мужу-профессору свое окончательное заключение по клинике сына.

— Резать, к чертовой матери! — загорелся он, повторив знаменитую фразу из популярного фильма восьмидесятых годов.

— Согласна, но не сейчас, а… — И она посвятила его в свой план.

К удивлению Димы, через два дня он оказался на курсах по вождению автомобиля, чего безуспешно добивался от родителей два года, а у отца вдруг вспыхнуло желание помочь ему развить водительские навыки, но этот порыв вскоре угас, после того как Дима зацепил левым крылом «мерса» дерево. Ему наняли водителя с автомобилем, с которым ежедневно, после занятий в универе, он два часа проходил практические занятия, после чего спешил в автошколу. Но это было не все. Посыпались настойчивые приглашения на «чай» от знакомых его родителей, и он, как человек интеллигентный, не мог отказаться. В гостях его ждали дочери всевозможных форм и окрасов, и мир, ранее сузившийся до одной Иры, вдруг стал понемногу расширяться.

Неожиданно Ира, с восторгом принявшая сообщение Димы о курсах и о том, что по их окончании родители обещают ему купить автомобиль, стала замечать, что он от нее отдаляется. Если раньше он ее изводил требованиями ежедневных встреч и расспросами, то теперь они встречались очень редко, скорее эпизодически. Вначале ее устраивало то, что высвободилось время, поэтому она особенно не переживала. Но когда она решила исправить положение, его родители активно перешли в наступление, буквально объявили ей войну. Запретили Диме с ней встречаться, пригрозив, что иначе он ни курсов не закончит, ни долгожданного автомобиля не увидит.

На тайном совете, устроенном по инициативе самой Иры, которая еще не предполагала, с каким серьезным противником в лице Розы Ивановны имеет дело, она порекомендовала Диме согласиться с требованиями предков, а вот когда автомобиль будет у него в руках, проявить мужской характер.

Может, все так бы и получилось, но Ира в то время стала встречаться с Мишей из «могилянки», а Роза Ивановна вскоре предоставила сыну ряд компрометирующих фотографий, где счастливая Ира целуется с Мишей. При этом она сухо добавила, что это не все: снимки, сделанные с помощью инфракрасного объектива в темноте, в парке, она ему не показывает, так как они… Она замолчала, подбирая слова, но для Димы и без того все было ясно. Роза Ивановна с удовлетворением отметила, что деньги ею были потрачены не зря.

От нервного потрясения Дима заболел, слег на несколько дней, и в это время его стала навещать Катя, студентка мединститута, дочь приятелей-врачей.

— Вот смотри, какая Катюша хорошая девушка. Учится прекрасно, красавица, умеет себя вести, а ты пристал к этой… Выздоровеешь, обязательно пригласи Катю в кино. Ты же интеллигентный человек!

Выздоровев, Дима выполнил указание мамы и повел Катю в кино. На протяжении всего вечера он был мрачен и неразговорчив, так как уже который день вел мысленный диалог с Ирой, то обвиняя ее, то находя смягчающие обстоятельства. Сравнительный анализ девушек был явно не в пользу Кати.

Свое состояние он объяснил Кате остаточными явлениями перенесенной болезни. Без всякого удовольствия он просмотрел фильм, так и не вникнув в его сюжет, почти не притронулся к попкорну и пепси. После фильма, выйдя из здания бывшего Института благородных девиц, двинулись было вниз, но тут Катя предложила пойти посмотреть на новый кукольный театр, построенный в виде сказочного дворца.

Они прошлись по темной аллее. Даже наступившая весна, напоившая воздух удивительными ароматами возрождающейся жизни, не смогла ни развеять грустные мысли Димы, ни улучшить его настроение.

— Жаль, что болезнь не совсем покинула тебя, — почти холодно проговорила Катя. — Знаешь, меня даже мучает совесть из-за того, что я согласилась на твое предложение встретиться. Ведь я будущий врач, и кому как не мне знать, что возможны рецидивы, если не полностью выздороветь и пойти… в кино.

— Ничего, все в порядке, — сказал Дима, особенно не вникая в смысл ее слов.

— Впрочем, как будущий врач, я могу тебе порекомендовать одно народное, но очень эффективное средство. Не против испробовать?

— Надеюсь, это не уринотерапия, — слабо улыбнулся Дима.

— Закрой глаза, расслабься и доверься мне, — вкрадчиво произнесла Катя.

Дима закрыл глаза, внутренне иронизируя над доморощенной целительницей, но только на мгновение. Он почувствовал, как горячие влажные губы девушки завораживающе прошлись по его шее, дошли до уха, то пытаясь проникнуть внутрь, то слегка сжимая мочку уха. Все это было исключительно приятно, и от этих прикосновений словно пробежал ветерок по спине и напряглись мышцы живота. Охватившее Диму возбуждение изгнало из его головы все прежние мысли. Не открывая глаз, он попытался заключить Катю в объятия, но она мягко отстранилась, и ему то ли послышалось, то ли он прочитал ее мысли: «Еще не время». И он подчинился.

Она так же прошлась губами с другой стороны лица, слегка касаясь его губ и тут же отстраняясь. Острое желание овладело им, и, уже не слушая ни внутреннего, ни какого бы то ни было другого голоса, он заключил девушку в объятия и впился губами в ее губы. Она ответила, доминируя над ним.

— Я схожу от тебя с ума! Я хочу тебя! — прошептали чужие губы Димы.

— Не все сразу… Здесь не место и не время… — прошептала девушка, словно задыхаясь, и отстранилась, отступив на шаг. — Я рада, что это лечение пошло тебе на пользу, — произнесла ровно. — Проводи меня вниз, до такси. Провожать домой не надо. Захочешь увидеть — позвонишь.

В эту ночь Дима ложился спать с мыслью о Кате — образ Иры стал каким-то далеким, тусклым и нереальным. Сон приснился сумбурный, фантастический, но, проснувшись, почувствовал себя свежим и отдохнувшим. Утром позвонил Кате и договорился с ней встретиться вечером.

Все дальнейшие меры Иры вернуть утраченные позиции оказались безуспешными. Когда она все же вынудила Диму откровенно поговорить об их отношениях, он сослался на волю родителей, которые грозят ему всеми ужасами мира, при этом у него предательски забегали глаза. В качестве последнего довода он привел компрометирующие Иру фотографии.

Она не стала оправдываться, а обиделась, попыталась забыть о нем и, как ей показалось, вычеркнула его из своей жизни. Но сделать это оказалось значительно труднее, чем она предполагала, и тогда она наконец поняла: Дима ей небезразличен! Более того, она влюбилась в него! А любовь всегда нелогична и не требует установления причин. Он стал сниться ей ночами, отношение к нему было двойственным: днем она готова была его растерзать, а ночью умирала от страсти к нему…

Вскоре Ира узнала, что Дима сожительствует с какой-то медичкой в двухкомнатной квартире, подаренной родителями, дело идет к свадьбе, и она совсем потеряла покой. Ее стали навещать мысли о смерти — вот она, такая красивая, лежит в гробу, а вокруг все рыдают: родители Димы, сам Дима и даже медичка. Но эти мысли она сразу отогнала прочь, заменив другими — в гробу лежит медичка, совсем некрасивая, а она, взяв за руку Диму, уводит его в укромное местечко на кладбище и… «Бр-р!» Эта мысль ей тоже совершенно не понравилась, и она заменила «укромное местечко» на двухкомнатную квартиру Димы.

Ира начала вновь «обрабатывать» Диму, благо на занятиях он никуда не мог деться, а в дополнение к этому подключила старушку-ведунью, взявшуюся приворожить Диму. В ход пошли иголки, нитки с узелками… Ко всему Ира резко изменила свое поведение: из развеселой девицы вдруг превратилась в тихую, задумчивую, погруженную в себя девушку. Она бросала на него такие взгляды!..

Затем, посчитав, что артподготовка прошла успешно, перешла в наступление, послав эсэмэску: «Обещай, что после свадьбы обязательно навестишь мою могилу». После ответа Димы «Что это означает?» от нее хлынула лавина SMS, в которых она давала последние распоряжения, указания, что надо сделать на ее могилке и в тех местах, где им было хорошо. Теперь Дима вызвал ее на разговор, который ее усилиями затянулся далеко за полночь…

Обозленная медичка устроила Диме разнос и в наказание на несколько дней переехала к родителям. Ира не упустила шанс и провела массированную операцию: в ход пошли любовные стихи, специально сочиненные ее подругой Машей и выданные за свои, умные мысли о любви, придуманные классиками, а появившись вечером в его квартире, она устроила прощальную ночь любви, после которой ему совсем не захотелось прощаться.

Дима дрогнул, капитулировал, признался, что все это время думал о ней («Старушка не подвела!» — порадовалась Ира), и даже решился на разговор с родителями. Одним разговором не обошлось, за ним последовали другие, при этом Диме пришлось отдать родителям ключи от подаренной квартиры. Но спиной он ощущал присутствие Иры, и это не давало иссякнуть его мужеству.

Роза Ивановна постаралась вернуть медичку Катю, но та через свою маму передала, что Дима «никакой», этим глубоко уязвив ее. Настойчивость Димы стала приносить свои плоды: первым сдался папа-профессор, выразив сомнение в том, что они принесут добро единственному сыну, лишив его первой любви. А его фраза «мои родители тоже были от тебя не в восторге» вызвала между ними легкую ссору, но и зародила сомнение в душе Розы Ивановны, и она согласилась на повторную встречу с Ирой.

Ира, напившись разных успокоительных, олицетворяла собой саму скромность. Она периодически потупляла взгляд, не поддавалась на некоторые провокационные высказывания Розы Ивановны, несмотря на то что внутри бушевала буря, и… выиграла. Ей был выставлен ряд условий, которые она, внешне смирившись, приняла, а взамен получила Диму и ключи от двухкомнатной квартиры для совместного проживания с ним на протяжении года, «а там видно будет».

Вот и сейчас Дима напомнил ей о пункте номер два договора — «ничего такого, что мешало бы учебе», следующем за пунктом номер один — «никаких детей».

Скрепя сердце она дала Диме отвести себя в библиотеку, где почти в мертвой тишине они занялись написанием рефератов. Ира, с тоской представив себе, как проходит веселая пирушка у однокурсников, захотела пива до умопомрачения и, не в силах себя сдержать, нарушила тишину, заявив:

— Пить хочу! Я хочу пить!

— К сожалению… — на секунду оторвался Дима от писанины. — Но на обратном пути купим минералку.

«Да подавился бы ты своей минералкой! Пива хочу!» — со злостью подумала Ира, но вслух выдавила вполголоса:

— Ладно, пусть будет минералка.

— Или лимонад, — добавил Дима, строча в тетрадке. — Ты чего не пишешь?

— А я уже написала.

— Что — это все?

— Да, все. Нехорошо утомлять препода обилием материала, тем более что все равно до конца не будет читать — она же не контуженная!

— Ты думаешь?

— Я знаю. Быстрей заканчивай и пошли, поищем… минералку.

Этим днем завершался первый месяц жизни по условиям договора. Радости от всего этого Ира не испытывала, даже наоборот. Все чаще ей приходило в голову, что это была пиррова победа. То и дело вспоминалась фраза: «Брак — это союз двух людей, каждый из которых считает другого домашним животным». А быть «домашним животным» ее не устраивало.

Историческая библиотека находилась на территории Печерской лавры. Стоял чудесный осенний день, и хотя он близился к вечеру, было еще довольно тепло.

— Какой воздух — не надышишься! — сказал Дима, когда они спустились с крыльца.

В самом деле, воздух был насыщен запахами расцветающей весны, а не умирающей осени.

— Мир сходит с ума, природа от него не отстает — в Закарпатье снова зацвели фруктовые деревья, — отозвалась Ира.

— Это все парниковый эффект, он привел к всеобщему потеплению. Такая теплая осень! Наверное, сейчас в лесу здорово.

— А ты похоронил нас в библиотеке, вместо того чтобы прочувствовать это чудо. Сейчас бы с пивом на природу!

— Давай немного пройдемся по территории, сходим к вновь отстроенному Успенскому собору. Посмотри — ведь какая красота!

— Шикарно! А ты не знаешь, здесь поблизости пиво не продается?

Но до Успенского собора они не дошли, так как по предложению Димы свернули к Музею исторических драгоценностей. Ира особенно не сопротивлялась, поддавшись предложению посмотреть на древние золотые побрякушки, в которых щеголяли модницы тех времен.

Их отправили на второй этаж, где начиналась экспозиция. Там золотые вещицы датировались восьмым веком до нашей эры. Золота было много, но произведения ювелирного искусства древности не произвели впечатления на Иру, даже само золото ей казалось простым желтым металлом наподобие бронзы. Перстенечки, шейные гривны разнообразных форм, бусы, украшения для одежды и оружия — все это казалось ей примитивным, безыскусным, тогда как Дима то и дело громко выражал телячий восторг: «Ты посмотри на эти византийские солиды — ранее они ценились из-за своей формы, а не из-за того, что на них было изображено! Представляешь, эта оправа меча из чистого золота, и посмотри, какая она изящная!» Подобные фразы крайне раздражали Иру, но она терпела, ничем не проявляла своего недовольства. Следующие одиннадцать месяцев совместной жизни теперь представлялись ей совсем не в розовом свете, но она решила постепенно переделать Диму на свой лад, да так, чтобы ни мама, ни кто-либо другой не смогли больше повлиять на него.

Некоторое оживление у нее вызвала золотая пектораль, нагрудное украшение царей, — чудесная работа древнегреческих мастеров.

— Вы видите на пекторали три ряда изображений, находящихся одно над другим, символизирующих собой три мира: Нижний мир — мир мертвых, здесь вы видите крылатых грифонов, поедающих лошадей, — рассказывала экскурсовод.

— Зачем под землей крылья? Представляю себе крота с крыльями — бедняга замучится, пока додумается, какое применение им найти, — вслух подумала Ира, и Дима на нее шикнул.

— Средний мир — это мир растений, — продолжала экскурсовод. — Древо жизни — начало всего сущего.

«Классная штукенция и весит более килограмма! Интересно, на сколько бы она потянула, если бы ее толкнуть? Ох, попалась бы она мне — ни за что не побежала бы ее сдавать в музей!» — вздохнула Ира.

— Третий мир — мир людей и животных. На пекторали сто двадцать фигурок, и каждая не похожа на другую. До сих пор неизвестно, как смогли древние мастера создать этот шедевр, ведь чтобы припаять каждую фигурку, необходимо было владеть уникальной техникой пайки. Даже сейчас, для реставрации этого чуда, пектораль пришлось отправлять в Германию, где пайку фигурок производили при помощи лазера.

— Что бы ты сделал, если бы тебе попалась подобная вещица? — спросила Ира Диму, внимательно слушавшего рассказ экскурсовода.

— Как — что? Сдал бы государству и получил бы вознаграждение.

— Копейки! Это на тебя похоже!

— Что ты этим хочешь сказать?

— У меня от голоса этой экскурсоводши голова заболела. Пошли дальше сами, а то ходим толпой, как в детском садике.

— Ведь интересно послушать.

— А мне нет. Хочешь — оставайся здесь, любуйся на нее, а я пошла дальше! — Ира резко развернулась и пошла к выходу из зала, уже издали услышав вопрос одного из экскурсантов:

— Выходит, древние владели технологиями, которые могут посоперничать с современными? Не доказывает ли это, что у них был установлен тесный контакт с иной цивилизацией? Ведь как объяснить, что это чудо — золотая пектораль — разительно отличается от других ювелирных украшений того времени, изготовленных по другой технологии?

«Что это за мода: чуть что непонятно — сразу сворачивают на инопланетян!» — подумала Ирина. Она, проходя через залы, полные ювелирных чудес, не смотрела по сторонам. Дима, в очередной раз вздохнув, поспешил за ней, уловив последние слова экскурсовода:

— Что касается инопланетян — это спорно, но техника изготовления пекторали совершенна… Пектораль была найдена в разграбленной могиле и находилась в отдельном тайнике. Грабители не докопали всего десять сантиметров земли до нее…

Догнав Иру, запыхавшийся Дима снизил темп ее передвижения, и она вновь стала рассматривать экспонаты. Ее подавляло обилие золота, серебра, драгоценных камней, а изделия становились все изящнее и красивее. От всего этого богатства у Иры в самом деле разболелась голова, и она уговорила Диму поскорее покинуть музей.

— Какое впечатление от увиденного? — спросил Дима уже на улице.

— Шикарно, такое богатство! После института пойду в археологи — может, себе что-нибудь найду, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь.

— Ты и лопата несовместимы! Учти, можно копать десятилетиями и ничего особенного не найти. Такую вещь, как золотая пектораль, находят раз в столетие, а может, и значительно реже. В самом деле, она выглядит так, как будто ее изготовили в будущем и отправили в прошлое.

— Если мне выпадет шанс что-нибудь такое найти, я его не упущу и распоряжусь добычей по-своему. Я красивая девушка и нуждаюсь в дорогом обрамлении, желательно золотом. Чего ты хмыкаешь — ты хочешь сказать, что я некрасивая?

 

3

Бандероль

Владлен Петрович открыл почтовый ящик и среди вороха рекламной макулатуры нашел уведомление на ценную бандероль. Эта бумажка его немного озадачила: для серьезной почтовой переписки у него имелся абонентский ящик в почтовом отделении, о котором знали все его друзья и знакомые. А в почтовый ящик в своем доме он заглядывал не чаще одного раза в две недели, чтобы освободить место для новых рекламных буклетов, а главное, извлечь квитанции из ЖЭКа. Подобной системы он придерживался последние семь лет, после того как расстался с женой, поэтому эта квитанция таинственно намекала на предстоящий сюрприз. На ней не была указана фамилия отправителя, что могло бы навести на мысль, на какой именно сюрприз можно рассчитывать, только написанные, по-видимому, в лихорадочной спешке буквы «ц/б» и семизначное число.

Владлен Петрович любил решать ребусы, кроссворды, поэтому вместо того, чтобы помчаться сломя голову на почту, размахивая паспортом, решил немного поразмышлять. Отправитель знал его домашний адрес, но не знал номера абонентского ящика. Возможно, кто-то из давних знакомых решил напомнить о своем существовании, прислав бандероль. А что в бандероли может оказаться? Книга! Напрашивался логический вывод: некто, с кем он поддерживал дружеские отношения в незапамятные времена, издал монографию на собственные деньги, и тираж теперь захламляет его квартиру — выбросить жалко, а магазины не берут на реализацию. Так что в бандероли, скорее всего, несколько брошюрок со скучными названиями и таким же содержанием.

Неожиданно вспомнился похожий случай из далекого прошлого: через несколько месяцев после одного научного симпозиума получил посылку с Кавказа, а там целое эльдорадо гурмана — жареные каштаны, мандарины, ореховое варенье и персики в собственном соку. Таким образом коллега из Еревана, черноволосая Эвик, напомнила ему о тех коротких жарких ночах, когда они занимались не только научными диспутами.

«Вот было бы здорово получить что-нибудь в том же духе!» — пронеслось у него в голове, но из съестного воображение смогло связать безрадостное слово «бандероль» только с воблой. «Все равно, пусть будет вобла», — согласился он, хотя не был поклонником сушеной рыбы, впрочем, как и скучных монографий.

Бандероль, которую Владлен Петрович получил в обмен на заполненную квитанцию после сверки ее с паспортными данными, пахла не воблой, а только казенщиной и повседневностью. Фамилия отправителя была незнакомая, но еще больше смущало то, что бандероль была отправлена из Симферополя, к тому же без обратного адреса. Как только он оказался в своем автомобиле, решил себя больше не мучить загадками: разорвал плотную упаковочную бумагу и вытащил стопку листов формата А-4 — это были ксерокопии рукописного текста. На первом листе он прочел приписку: «Постарайтесь отнестись к рукописи со всей серьезностью и не сочтите ее бредом сумасшедшего. Дневник многократно переписывался из-за ветхости, с течением времени кое-какие листы были утеряны, но главное вы поймете — вы в большой опасности! Судя по той нервозности, которую вы проявили в кафе, я уверена — маска у вас и вы ее раб! Передайте этот артефакт музею, получите причитающееся вознаграждение и тогда обезопасите себя и окружающих. Она исчадие ада и, вырвавшись из заточения в подземелье, вновь будет творить свои кровавые дела. Даю вам недельный срок для раздумий, после чего мне придется об этом заявить… Это вынужденная мера, но, поступив так, я сберегу человеческие жизни, в том числе и вашу. Храни вас Господь! С уважением, Анастасия Иннокентьевна Вроцкая-Матусевич».

Владлену Петровичу вспомнилась неугомонная старушка, примчавшаяся к нему на такси в Судак, чтобы в итоге переброситься с ним парой слов. С такой станется — заявит на него в милицию, но у нее нет никаких существенных доказательств, только догадки. Он посмотрел на дату отправки бандероли — прошло три дня, оставалось четыре. Через неделю он будет в Африке, а здесь она может рассказывать свои сказки кому захочет. Мысли придали оптимизма, но он все равно чувствовал легкое беспокойство.

«Маска Девы! Ее не провезешь через множество границ, таможен. С другой стороны, старушка, распустив свой злой язык, может вызвать нездоровый интерес к его пустующей квартире, а ведь в ней сберегается сокровище, которое не имеет цены в силу своей уникальности! И никакая сигнализация не поможет».

Он вспомнил, что, когда устанавливали сигнализацию на дверь, он отказался ставить ее на окна — все же четвертый этаж, зачем неоправданные расходы? Но у него тогда не было маски!

«Может, стоит встретиться со старушкой Анастасией и попробовать ее убедить, что маски у меня нет? Маловероятно, что это подействует на такую дубоголовую и прямолинейно-открытую особу, но попробовать можно. Только вначале придется раздобыть ее адресок».

Проблем с адресом не возникло: двойная фамилия — Вроцкая-Матусевич — оказалась единственной в городе, более того, старушка проживала неподалеку — всего минутах в пятнадцати ходьбы быстрым шагом. Владлен Петрович улыбнулся: отдельно Вроцких, а тем более Матусевичей имелось великое множество, а вот соединение двух банальностей дало некий эксклюзив.

Добравшись домой, Владлен Петрович сдвинул плотные шторы на окнах, так что в квартире сразу стало темно, заварил крепкий кофе идеального помола, который может дать только ручная мельница, сел за письменный стол и, включив лампу, приступил к чтению дневника.

«Я, Беата ди Аманди из Савоны, что в Лигурии, отправилась к своему жениху, достославному Христофору ди Негро, консулу Солдайи, летом 1474 года от Рождества Христова…»

Дневник был написан на русском языке, что у Владлена Петровича вызвало подозрение в его подлинности, да и орфография, и стиль изложения наводили на мысль, что он написан не ранее первой половины XIX столетия. В дневнике описывалось, как Беата ди Аманди стала женой консула Солдайи во время осады крепости турками и ее захвата. Бонне Беате удалось бежать из гибнущей крепости через подземный ход в сопровождении кавалерия ди Сазели и служанки Мары. По дороге она случайно наткнулась на золотую маску неизвестной богини, приведшую служанку в непонятный трепет. После блужданий по горам их спасли люди из племени тавров, к которому принадлежала служанка Мара. Благодаря найденной маске она стала верховной жрицей. Кавалерия убили, а Беату с помощью колдовских снадобий привели в безумное состояние, заставили отказаться от веры в Христа и поклоняться кровожадному божеству — Деве. Но милостивый Бог не оставил Беату, и ей удалось попасть на корабль, на котором русские купцы возвращались в Московию. Так она покинула берега Таврики, где испытала столько горя.

Автор дневника, описывая основные события, уделяла мало внимания деталям, так что в историческом смысле Владлен Петрович мало почерпнул нового и почувствовал раздражение. Единственное, что его интересовало, — маска Девы, но о ней упоминалось вскользь, и пока ничего нового он не узнал об этом артефакте. Взглянув на часы и убедившись, что промелькнуло уже полночи, а он ознакомился лишь с третью дневника, решил дочитать оставшееся в последующие дни.

Владлен Петрович отправился в спальню, расстелил постель, и тут мелькнула безумная мысль, и он не смог ей противиться — достал из вмонтированного в стену сейфа золотую маску и положил рядом, на тумбочку. Выключил свет и почувствовал беспокойство, которое его не покинуло, пока он не протянул руку и не дотронулся до маски. На удивление, металл был теплым, словно живым. Так он и заснул, обнимая золотую маску.

 

Хроника Плачущей Луны

6986 год от сотворения мира (1479 г.). Московское княжество

Беата, сидя в санях, зябко поежилась, но не от холода — бобровая шуба надежно защищала от мороза, — а от плохого предчувствия, которое ее не покидало с тех пор, как они выехали из Глебовских ворот Переяславля. Хотя за долгую дорогу никаких происшествий не случилось и перед ее взором вдалеке уже раскинулась столица Московского княжества, она знала — что-то должно произойти. А предчувствия ее никогда не обманывали.

Уже больше года она находилась в этой чужой стране, теперь волею судьбы должной стать ее отчизной на всю оставшуюся жизнь. Надежды, что она когда-нибудь увидит родную Лигурию, не осталось — она исчезла в тот роковой день, когда Беата приняла чужую веру схизматиков и обвенчалась с Василием в православной церкви. Теперь у нее даже имя было другое — Прасковья.

События последних лет вновь всплыли в памяти: солнечная Лигурия, с которой она распрощалась пять лет тому назад, как оказалось, навсегда, отправившись к своему будущему супругу, Христофору ди Негро — консулу Солдайи, крепости, павшей под натиском янычар Гедик-Ахмед-паши; страшная смерть ди Негро; бегство; верный кавалерий Микаели ди Сазели и вероломная служанка Мара; скрывавшийся в горах древний народ тавров и его кровавое божество — Дева-Орейлохе. Ей чудом удалось попасть на корабль русских купцов, возвращавшихся домой через земли Астраханской Орды. Однако в пути ее ожидало новое испытание. Проведав, что она подданная Генуэзской республики, местные власти ее задержали.

Она оказалась в громадном строении, имеющем только крышу, которая держалась на толстых бревнах, врытых в землю. Здесь было много измученных пленников-славян, ожидающих отправки на невольничий рынок в Кафу. У нее под одеждой была спрятана золотая маска из храма тавров, вот только она боялась показать ее охранникам — ничем не помогут, а золото заберут. Решила уповать на милость Господа Бога и Девы Марии, а золотой маской за свободу рассчитаться, когда подвернется удобный случай. Но даже в таком бедственном положении желание расстаться с маской ее ужасало больше, чем сама неволя, хотя она боялась признаться себе в этом. Помощь пришла неожиданно: молодой русский купец Василий Голода, немного знавший ее родной язык и часто беседовавший с ней во время морского путешествия, сумел ее вызволить, но дорогой ценой.

На следующий же день Василий с помощью татарина-христианина разыскал ее, трепещущую от страха, и объяснил, что он ее выкупил, но ему пришлось целовать крест, клянясь, что она его жена перед Богом. Беата была готова на все, лишь бы ее миновала ужасная участь рабыни. Дальнейшее помнила как в тумане: крещение и венчание в небольшой православной церквушке возле Астрахани, бесконечную дорогу до Рязанского княжества. Ей было чудно после великолепных пышных шелковых нарядов, которыми ее баловали родители и ди Негро, облачиться в сарафан из узорного штофа, отделанный лентами золотого шитья, спрятать под высокий золотошвейный кокошник, расшитый жемчугом, свои великолепные волосы. Поверх кокошника научилась повязывать шелковую шаль, прикрывавшую плечи.

Ей часто приходила мысль, что вместо одной неволи она оказалась в другой. Может, менее унизительной. Василий Голода был молод — до тридцати оставалось два года, высок ростом, крепок телом, круглолиц, светловолос, с такой же светлой бородой. Беата за время своего крайне непродолжительного замужества за мессиром Христофором ди Негро лишь один раз взошла с ним на супружеское ложе, и у нее не осталось об этом особых воспоминаний. Фактически именно русский купец стал ее первым мужчиной, ввел ее в мир чувственных удовольствий. Его тело влекло ее, давая наслаждение, удовлетворение, но душа оставалась холодной, как погода, обычная здесь в это время года. Ей не нравились нравы и обычаи этой варварской страны, где жена должна быть затворницей в тереме, в лучшем случае тенью мужа.

Ночами, закрыв глаза, поддаваясь ласкам супруга-русина, обнимала его могучее тело, но мысленно видела на его месте ди Сазели. Часто вспоминала, как он ее обнимал, как, тяжело дыша, взяв ее на руки, брел по пояс в ледяной воде подземной реки. А вот облик покойного мужественного супруга ди Негро стерся из памяти, хотя часто, оставаясь в одиночестве, она молилась за упокой его души.

Она понимала, что прошлое не вернется, и постепенно училась жить в новом для нее краю, по чужим обычаям, в которых было больше языческого, чем христианского, при крайней религиозности местных жителей. Язык выучила довольно быстро, правда, Василий часто посмеивался над ней, поскольку она коверкала слова. По дому ей не приходилось работать, так как ей в услужение были даны две дворовые девки: Маклуша и Фекла. Ей все же пришлось научиться готовить традиционную пищу в печи, неуклюже орудуя в ней подхватом, ставя и вынимая тяжеленные горшки, но и это она в конце концов поручила Маклуше.

Беата-Прасковья неуютно чувствовала себя в недавно выстроенном тереме — все ей здесь было чуждым. К тому же ее постоянно донимала хозяйка терема — Настасья Акимовна, мать Василия, дородная громкоголосая купчиха, командовавшая всей челядью и домочадцами. Настасья Акимовна с недовольством приняла поступок Василия, явившегося с женой-фрязиной, с которой обвенчался, не испросив у нее на то родительского позволения. А жена-то иноземка по-человечески с грехом пополам научилась говорить, к тому же оказалась вдовая. Не такую жену она желала своему старшему сыну — красавцу-удальцу. Видно, пример ненавистного московского князя Иоанна Васильевича, обвенчавшегося с византийской принцессой, посеял смуту в сердцах молодых русичей, посчитавших позволительным и для себя жениться на чужеземках.

Кроме Василия у нее были еще сыновья, жившие здесь же: Юрий — двадцати двух лет и Семен — восемнадцати. Восемь лет тому назад их семью постигло горе: в битве на речке Шелони, где новгородцы обороняли свои вольности от алчного московита, великого князя Иоанна Васильевича, погиб ее супруг, Артамон Митрофаныч, и средний сын Иван. По указу великого князя их, как и сотню других семей, выслали за пределы Новгорода, под страхом смерти запретив там появляться, лишив многого нажитого добра. Когда никто не видел, она горячо молила Бога, чтобы он покарал московского князя, ниспослал на него хворь страшную и чтобы тот в ужасных мучениях отправился в преисподнюю. Но пока Бог не внимал ее молитвам и эпидемия моровой язвы, унесшая многих в могилу, затронув Москву, пожалела князя Иоанна Васильевича, которого народ нарек Грозным.

Притом что ее мужья сильно отличались внешне и по возрасту, разве что оба удались высокими ростом, Василий чем-то напоминал Беате покойного ди Негро. Василий целыми днями пропадал, занимаясь торговыми делами, которые приносили ощутимый достаток, в доме появлялся лишь перед вечерей. Беата скучала — бывало, за целый день не с кем было и словом перемолвиться. Челядь послушно выполняла команды и тут же норовила исчезнуть с глаз долой, так как знала нелюбовь хозяйки к невестке-чужестранке, которую за глаза презрительно звала фрязиной.

Вскоре после их приезда в городе началось великое беспокойство — поползли слухи, что золотоордынский хан Ахмад недоволен московским князем, переставшим платить дань, и в ответ на требования послов татарских гневно швырнул на землю пожалованный ханом ярлык на княжество, а послов, за исключением одного, казнил. Все понимали: теперь быть войне. Стало известно, что разослал хан своих гонцов по ордам и улусам собирать воинство великое, чтобы наказать непокорного князя московитов.

Рязанское княжество находилось во владении сестры великого князя Иоанна III — княгини Анны Васильевны, так что татарский хан вполне мог вначале «прогуляться» по рязанской земле, а уж потом завернуть к Москве.

Вечером, обсуждая эти слухи за трапезой, Василий, довольно щурясь, сказал:

— Не пойдет татарва на Рязань. Им Москва нужна — великий князь уж слишком занесся — суд вершить на всех землях хочет только сам. Присудил он князя Оболенского-Лыко к оброку великому за разбой на земле Ржевы, так тот лыком не шит, сразу сбежал к брату великого князя, Борису Васильевичу, князю Волоцкому. А Иоанн, нарушив старинное право отъезда, послал своих тиунов его изловить, и хотя князь Борис воспротивился, взяли Оболенского-Лыко силой. Тогда уже и князь Борис, и остальные братья-князья вознегодовали и стали супротив него, пошли на Новгородскую землю. Я так думаю: новгородцы их поддержат, польский круль Казимир придет им на выручку, а тут татарва на Москву начнет наступать — закрутится великий князь: от кого ранее борониться? Господин Великий Новгород волнуется — я весточку оттуда имею!

— Слав те Господи! Наконец Иоанну, волку ненасытному, конец придет! — Настасья Акимовна перекрестилась и неожиданно всплакнула. — Припомнится ему речка Шелонь и души убиенных там новгородцев! Упокой души христианские Артамона и Ивана!

— Татарва попалит Москву, а вдруг и сюда сунется? Кремль здесь только недавно отстроили, — побледнев, проговорил Юрий, который хорошо запомнил разоренный Переяславль после нашествия татар в 1471 году.

— Не сунется — в Москве их добыча знатная ожидает, — возразил Василий. — Тяжело им с обозами и пленниками будет идти на Рязань — ни за что не пойдут!

Беате нечасто приходилось видеть супруга таким возбужденным, с хищно поблескивающими глазами.

— В Москве же людей невинных — тысячи! — неожиданно для себя сказала Беата и вспомнила расправу турок над защитниками крепости, обнаженного супруга, посаженного на кол. — Не один же князь Иоанн там…

— Великая княгиня там, София, цесаревна из Византии, — едко заметила Настасья Акимовна. — Научила она Иоанна заморским штучкам, и вознесся он гордынею: руку требует ему целовать, словно митрополиту, разрешает говорить боярам только тогда, когда спросит, двухголовых орлов византийских себе на знамена и на печать взял — видно, цесарем себя мнит. Аки алчный волк, родовые княжеские уделы себе забирает, удельных князей на службу принимает, будто они бояре. Осталось только княжеств на Руси Тверь да мы, Рязань.

— Я так думаю, матушка: пора мне в Новгород ехать — великие дела там будут вершиться! Добро, нами потерянное, надо возвернуть, честь нашу поруганную исправить! А как все выправится — знак вам дам воротиться на родную землю!

— Не пущу, родимый! Обустроились мы уже здесь, привыкли. Терем какой возвели — одно загляденье! Торговые дела идут ладно. А там — смерть от Иоанновых слуг!

— Это смерть супостата Иоанна ожидает за все его лихие дела и несправедливости! — гневно возразил Василий. — Не перечьте, матушка, — я так порешил! Один поеду, Юрий и Семен без меня тут управятся. Прасковью тоже здесь оставлю.

— Не останусь здесь — поеду с тобой! — твердо сказала Беата.

— Негоже жене перечить мужу! — ястребом взвилась Настасья Акимовна, но тут же успокоилась. — А может, правду она говорит — вдвоем-то сподручнее будет там? И не тяжела она пока — пускай едет! Да и скоро всему белу свету конец наступит — ответ придется держать перед Богом за содеянные дела!

В народе все упорнее ходили слухи, поддерживаемые и духовенством, что с окончанием тысячелетия — в 7000 году наступит конец света, о котором было сказано в «Откровениях» Иоанна Богослова. Приводились даже доказательства того: Господь сотворил видимый мир за шесть дней, седьмым был день отдыха — воскресенье. Седмица являла собой символ: если день символизирует тысячелетие, то, стало быть, мир простоит семь тысячелетий от своего сотворения. Даже Пасхалии были рассчитаны только до этого срока, говорили, что потом наступит «Царство Славы» и все предстанут перед Богом на Страшном суде. И многие приметы подтверждали это: моровая язва и чума собирали богатый урожай, а то вдруг солнце посреди бела дня погасло и наступила ночь, и только молитвами вернули день. Но главным было падение столицы твердыни православия Византии — Константинополя — под напором турок.

Беата, в противоположность Настасье Акимовне, делала вид, что не верит этим рассказам, хотя в глубине души у нее затаился страх: а вдруг это правда? Подобные мысли, пробивающиеся в ее сознание, снова ввергали ее в тоску по солнечной Лигурии, родителям, тому миру, в котором она беззаботно жила, пока не отправилась навестить жениха в далекую Солдайю.

Она не знала, в какой стороне находится торговый город Новгород, о котором она много слышала от мужа, тосковавшего по нему. Он говорил, что там бывает много купцов из разных стран, также и из ее стороны. Василий ей рассказал, что ее языку он выучился там, будучи еще пацаном, у Антона Фарязина, прибывшего для строительства храмов на Новгородскую землю, пока его не сманил князь Иоанн для возведения московского кремля.

На следующий день Василий предпринял еще одну попытку отговорить Беату от опасного путешествия — кроме татей и татар, которые могли встретиться на пути, существовала еще одна опасность: если станет известно, что Василий нарушил указ великого князя и вернулся в Новгород, не избежать ему смерти на плахе. Но Беата твердо стояла на своем, и он смирился. Ей показалось, что он даже рад был этому — не хотел расставаться надолго с молодой женой. Василий, как и положено купцу, взял с собой товара немало, на пяти возах с вооруженными возничими, и дополнительно охрану надежную — четверо молодцов на конях. Охрана была вооружена луками, кистенями, боевыми топорами. Сам Василий в толстом кафтане, подбитым войлоком, имел саблю и кистень.

Пока воспоминания и думы одолевали Беату, их небольшой караван успел подъехать к Москве. Беата помнила наказ Василия — ни с кем не заговаривать, чтобы не узнали, что она — чужестранка. По указу князя Иоанна III ему должны были докладывать обо всех чужестранцах, въехавших в его княжество, о целях их приезда, так как он подозревал каждого из них в намерении разведать, каковы силы князя, подготовить чужеземное вторжение.

Беата была столько наслышана о Московском княжестве, что даже разочаровалась, когда они въехали в пределы его столицы через ворота в земляном валу. Город был большой, возможно, не меньше Генуи, но какой-то мрачный, с низенькими невзрачными домиками, которые производили впечатление времянок. Узкие кривые улицы, мощенные бревнами, перегораживались на ночь рогатками, сосновыми колодами. Здесь было очень многолюдно. Проезжая по улицам, можно было сразу узнать, где облюбовали себе место гончары, так как горы произведенных горшков высились у входа в жилища; ужасная вонь и громадные чаны с позеленевшей водой сообщали, что вы въехали в пределы артели кожемяк; улица оружейников отличалась обстоятельностью и достатком. Вскоре подъехали к замерзшей речке Неглинной и двинулись вдоль нее, по широкой улице с добротными домами, затем свернули налево. Василий, который часто бывал по купеческим делам в Москве, то и дело сообщал названия улиц: Великая, Варьская, Ильинская, Никольская. Стали попадаться большие каменные дома и небольшие церквушки. Возле каждой церквушки всадники спешивались, кланялись и, трижды перекрестившись, не заходя внутрь, продолжали путь. Через час езды после того, как пересекли городские валы, въехали на большую торговую площадь, где стоял несмолкающий шум, как будто тушили пожар, но здесь лишь шла оживленная торговля. За площадью поднимались высокие белокаменные стены крепости, из-за которых виднелись золоченые купола церквей. Но это был не замок — это был город в городе!

— Этот кремль — резиденция великого князя, — борясь с несмолкаемым шумом торга, крикнул ей на ухо Василий.

Он помог ей выбраться из повозки. Оставив возы под присмотром охраны, они немного прошлись по площади. Чем здесь только не торговали: винами — фряжскими, рейнскими, романейскими; за этими рядами шла торговля разными материями, в том числе и турецкими; далее золотых дел мастера выставили свои изделия, зорко следя за покупателями, чтобы пресечь воровство; за ними расположились меховщики, шорники, портные, гончары. Здесь можно было увидеть бухарские ковры и московские калачи, резные деревянные кубки и серебряную посуду, восточные специи и женские украшения, одежду. Московитянки отличались пестрой, яркой одеждой и тем, что чересчур усердствовали, нанося белила и румяна на лицо. Василий захотел что-нибудь купить Беате из украшений, но от несмолкаемого шума, обилия людей у нее разболелась голова, и они стали выбираться из толпы.

— А почему вон те женщины держат во рту одинаковые кольца с голубыми камушками, бирюзой? — спросила Беата, увидев двух женщин непонятного возраста, в зипунах, на головах у которых были только платки, а не кокошники, как у замужних.

Лица у них были неестественно белые от белил, с яркими яблоками румян на щеках, что не смогло скрыть следов побоев, а одежда на них была не совсем чистая. Василий усмехнулся, презрительно оглядел женщин.

— Здесь торг: каждый продает что может. Эти продают свое тело.

Добравшись до своих возов, они продолжили путь и проехали множество улиц, в том числе и улицу, куда простой народ ходил вычесывать грязь из головы, стричься. Эту улицу назвали «вшивый рынок», так как по ней идешь, словно по перине, из-за множества волос, сваленных на дорогу.

Затем они въехали в Царь-град. Эта часть города была еще большей, чем та, через которую до этого проехали. На улице, где расположились артели сапожников, на окнах висели голенища, портные обозначали свое ремесло кусками материи, но наибольшее впечатление на Беату произвели мясные лавки с грудами рубленого мяса и тяжелым запахом. Некоторые из мясников торговали тухлым вонючим мясом, а покупатели были и на этот товар. На ее глазах здоровенный мужик в овчинном тулупе и такой же шапке ткнул пальцем в кусок испорченного синего мяса, пробуя его на мягкость, выпил чарку водки и тут же стал пожирать этот кусок, заедая чесноком. Беата вспомнила о своих блужданиях по горам с ди Сазели и Марой, о том, как они утоляли голод, жажду сырым мясом и кровью.

Остановились на гостином дворе, где Василий встретил много знакомых купцов. Огромный город Беату впечатлил, да и только, — он не шел ни в какое сравнение с родной Генуей, ее мраморными дворцами, висячими садами, ласковым морем. Оставив жену со спутниками отдыхать, Василий отправился с расспросами к знакомым купцам и вернулся поздно ночью, когда она уже крепко спала, не обращая внимания на периодический стук сторожей по специальным доскам, — они сообщали этим, что несут службу.

На следующий день отбыли утреню в церкви Святой Троицы, помолившись на дорогу. Явно напуганный священник читал молитву по-гречески скороговоркой, проглатывая окончания слов, так что Беата разобрала лишь отдельные слова. Она ощутила: надвигается беда. Утром город изменился, затих, принял встревоженный облик. Даже колокола зазвонили по-другому, не как накануне, словно передавая тревогу всем жителям, сообщая о грядущей беде.

Василий показал Беате вырезанную в камне икону святого Георгия на Фроловских воротах Кремля, у которой просил благословления князь Иоанн III, отправляясь с полками воевать с татарским ханом Ахмадом. Затем наклонился и на ухо ей прошептал:

— Егорья храбрый не хочет помогать великому князю, который отнюдь не храбрец… Князь Иоанн вчера воротился, бросил войска на Угре, не пошел против татар — видно, не верит, что их одолеет. Княгиню Софью с челядью и воинами отправил из Москвы подалее. Думаю, тяжкая участь ждет этот град — пожгет его татарва, людей в полон заберет.

Беате слова Василия не понравились: в голосе вроде слышится сострадание, а значение их зловещее. Но она промолчала — этой ночью сон ей приснился ужасный, будто вновь тащит на себе кол ее покойный супруг, консул, а турки с двух сторон стегают его обнаженное тело батогами. Но на месте казни он оборачивается, и видит она — это не Христофор ди Негро, а Василий Голода, ее нынешний супруг. О сне Василию она не рассказала, но от нехорошего предчувствия с большой силой сжалось ее сердце. А дорога их ожидала дальняя…

— Почти пятьсот верст до Новгорода, — наклонившись, сидя в седле, сказал Василий, словно прочитал ее мысли. — Но болота замерзли — проедем! Даст Бог, доберемся в целости и сохранности. Все в его руках, а в наших — только сабля!

 

4

Незваная гостья

Звонок в дверь оторвал Владлена Петровича от записей. Он не любил, когда к нему приходили без предварительной договоренности, и об этом знали все его друзья, так что если кто и появлялся, то случай был экстренный. Он посмотрел в глазок входной двери. Спиной к нему стояла девушка с распущенными черными волосами, которые падали на спину из-под вязаного берета. Она явно не хотела показывать ему лицо, и это означало либо приятный сюрприз, либо неприятную неожиданность.

«Одна из прежних любовниц, которая решила таким образом напомнить о себе?» — подумал он, не испытывая никаких эмоций. Со спины было трудно узнать девушку, и он не стал гадать, а просто открыл дверь. Черноволосая девушка обернулась, и… Владлен Петрович с удовольствием захлопнул бы дверь, но не успел: она быстро ужом проскользнула внутрь. Меньше всего он ожидал увидеть ее. Это было гораздо хуже, чем встретить давнюю любовницу, предъявляющую какие-то требования. Это была Марина, аквалангистка с базы дайверов в Судаке, и с этой женщиной были связаны неприятные воспоминания. Однако если бы не она, то, возможно, он не стал бы обладателем золотой магической маски. Насколько ему было известно, она одно время лечилась в областной психиатрической больнице.

— Чем могу быть полезен? — спросил Владлен Петрович с интонацией, противоположной смыслу сказанного, дескать, не пошла бы ты куда подальше!

Марина, не отвечая, прошла в комнату, затем, обернувшись, хрипло спросила:

— Узнаешь?

— Узнаю, — признался Владлен Петрович. — Что тебе нужно?! Извини, но у меня мало времени — дел по горло, а это, сама понимаешь, не располагает к длительным беседам.

— Хорошо — давай без расхожих фраз о здоровье и погоде… Все зависит от тебя: отдай маску богини Орейлохе, и я оставлю тебя в покое.

— Ты что, вновь с ума сошла? Нет у меня маски — она находится в Симферопольском историческом музее, в запаснике! После реставрации…

— Я уже все проверила. Ее в музее нет и никогда не было! Она нигде не фигурирует — даже в милицейских протоколах, и в этом я сама тебе помогла. Помнишь, когда ты взял у меня маску, я тогда, после падения со скалы, не имела сил даже пошевелиться. После ты приходил ко мне в больницу, поучал, какие я должна давать показания, чтобы никто о ней не узнал. Наверное, что-то подобное ты внушил и той дуре, Маше, раз и она не проговорилась… Хотя я ей благодарна — она не стала писать на меня заявление в милицию, а представила все происшедшее как несчастный случай. Ты уже достаточно времени владел маской Орейлохе — теперь пришла моя очередь. Я, жрица Мара, прямой потомок народа тавров, должна владеть ею в силу своего происхождения и знаний! В твоих руках она просто редчайшее сокровище, артефакт, а для нас это святыня! Предлагаю обмен: золото — на золото.

Она открыла сумочку, из нее достала мешочек и высыпала содержимое на стол. Одного взгляда Владлену Петровичу было достаточно, чтобы понять: этим золотым украшениям сотни лет, а часто повторяющееся изображение головы быка, тотемного знака, указывало на принадлежность их народу тавров. Еще недавно археолог, увидев такое богатство, бросился бы его разглядывать, изучать, а сейчас лишь криво усмехнулся.

— Не спрашиваю тебя, откуда это, — видно, балуешься «черной» археологией, а это занятие уголовно наказуемо… Ты можешь мне не верить, но маски у меня нет!

— Тебе мало золота? Ты получишь еще!

— Больше у меня нет ни времени, ни желания вести пустые разговоры. — И он, собрав золотые украшения в мешочек, вернул его девушке, затем, несмотря на ее угрозы, приложив силу, бесцеремонно вытолкал Марину за дверь, бросив на прощание: — Ты на свободе только благодаря мне. Начнешь меня нервировать, путаться под ногами, знай: твое признание, которое ты написала в больнице, сознавшись, что хотела убить Машу, лежит у меня. Стоит мне его пустить в ход, и тебя ждет тюрьма, либо вновь вернешься в психушку!

— Предупреждаю, я ни перед чем не остановлюсь, чтобы завладеть маской Орейлохе! Это магический талисман моего народа, и он должен быть возвращен ему! — гневно выкрикнула девушка, пока он еще не закрыл дверь.

Оставшись один, Владлен Петрович задумался.

«Она — явно фанатичка! Через три дня уеду в экспедицию в Судан на полгода, а за это время многое может измениться. Маска! Как мне поступить с ней? Самая ценная находка в моей жизни. Ее не возьмешь с собой — не провезти через таможни. Выходит, маску надо спрятать в надежном месте».

Он открыл сейф, вмонтированный в стену под копией картины Айвазовского «Среди волн». Затаив дыхание, Владлен Петрович осторожно развернул кусок замши, и уродливое золотое божество тавров торжественно засияло под электрическим светом. Каждый раз, когда он дотрагивался до золотой маски, словно приобщался к чуду. Она завораживала своим уродством, как произведения античных мастеров своим великолепием. Не один раз он задавался целью определить ее возраст, и каждый раз размышления уводили его все дальше в глубь тысячелетий. Нарочито примитивные очертания лица, ярко выраженный женский половой признак — огромный бюст — и изящный узор из щупалец рук-ног. Что древний автор хотел этим выразить, соединив в изображении примитивизм, присущий золотой пластине каменного века, и изящество форм античного мира. И почему для магической маски понадобилось изобразить всю фигуру, а не одно лицо, как обычно поступали древние мастера?

Маска была уникальна — она была единственная в своем роде. При раскопках в Крыму иногда попадались фигурки Девы-Орейлохе, богини народа тавров, исчезнувшего около полутора тысяч лет тому назад, но в основном это были глиняные, каменные фигурки, и никогда Деву не изготавливали в металле, золоте, а тем более в виде ритуальной маски. Под принятую классификацию эта маска никак не подходила.

Согласно этой классификации выделены три основных вида масок: полностью глухие; имеющие отверстия для глаз и рта, изображающие лик божества; отображающие все божество, во весь рост. Но о таких, которые изображали бы полностью фигуру божества, скрывая только лицо, он даже не слышал.

Сплетение рук-щупалец создавало узор в виде бабочки. Были отверстия для глаз, а ноги-щупальца божества закрывали наглухо рот и также плотно обжимали щеки и дальше соединялись с руками-щупальцами.

«Ты отвратительна на вид, и тебе не одна тысяча лет. Ты видела много такого, что не доступно человеческому воображению, ибо тебе поклонялись, не жалея человеческой крови для твоего удовлетворения, и в этом ты подобна кровавым богам ацтеков Хуицилопочтли и Кецалькоатлю. Там, где ты была, всегда присутствовала Смерть и ощущалось течение Времени». Рассматривая золотую маску, Владлен Петрович почти на физическом уровне услышал глухой звук бубна, увидел мечущуюся в ритуальном танце женскую фигуру в черном, с золотым лицом, готовую через мгновение вскрыть грудь беспомощной жертвы, распластанной на громадном камне-алтаре, чтобы принести ее сердце в дар кровожадному божеству. Только молодые жрицы-девственницы могли таким образом ублажать грозное божество. Именно кровожадной богине Деве в Таврике долгие годы прислуживала Ифигения, дочь предводителя греков Агамемнона, разрушившего Трою. Одно время богиня Дева была даже главным божеством в крупнейшем древнегреческом городе-колонии Херсонесе.

Владлен Петрович был не просто археологом, он был фанатом своего дела. Подвижный, эпатажный, общительный, он любил женщин, и женщины любили его. Он также свободно изъяснялся на пяти языках, и его, на зависть коллегам, часто приглашали участвовать во многих зарубежных археологических экспедициях. Владлен Петрович со студенческих лет мечтал о значительном открытии, которое бы сделало ему имя в археологической науке, и оно бы звучало наравне с именами Шлимана и Картера. Но когда прошлым летом в его руки попала эта уникальная маска, которую случайно обнаружила в подводной пещере девушка Маша, и перед ним открылись широкие возможности в науке, он «сломался».

За свою жизнь он повидал много ритуальных масок: африканских, из коры и дерева; древних глиняных масок с американского континента; бурятских и тибетских — многокрасочных, с позолотой, изображающих ужасающие, фантастические лики. Но ни одна из них, в отличие от этой, не вызывала ощущения, будто ты приобщился к тайне, которая находится рядом, за уже приоткрытой дверью. Случайно получив ее, он уже не мог с ней расстаться. Вначале он убеждал себя, что лишь немного подержит у себя маску, поработает с ней, а потом выступит с докладами, опубликует ряд статей, после чего передаст ее в исторический музей. Но время шло, статьи не писались, так как научному миру стало бы известно о ценной находке и с ней пришлось бы расстаться. У него не было намерения обогатиться при помощи маски, попытавшись продать ее здесь или за границей. Да, он обеспечил бы себя солидным капиталом, которого хватило бы на всю оставшуюся жизнь, получил бы возможность жить в свое удовольствие, но сама эта мысль для него была кощунственна, ибо он был влюблен в маску.

Влюблен в бездушную пластину из драгоценного металла! Предскажи ему это кто-нибудь раньше — он поднял бы того на смех. А тут влюбился, как это часто бывает, лишь увидев.

В первый раз держа маску в руках, в глубине души Владлен Петрович уже знал, что добровольно с ней никогда не расстанется.

Вечерами, за плотно закрытыми шторами он любовался уникальной находкой, размышлял о ней. Дело было не в золоте, из которого она была выполнена, и даже не в ее исторической ценности — в ней было скрыто нечто большее. В этом мертвом, на первый взгляд, куске желтого металла, непосредственно связанного со Смертью, он чувствовал энергетику Жизни, которая при прикосновении пронизывала его естество, словно он дотрагивался до живой женщины. Эта маска овладевала его желаниями и мыслями.

Владлен Петрович безумно влюбился в этот отвратительный мертвый лик — ведь порой мы влюбляемся не в красоту, не в доброту, не в прекрасные человеческие качества, даже не в верность, а… просто так, неизвестно почему, неизвестно зачем, неизвестно благодаря чему. Это утверждение могут оспорить только те, которые заставляли себя влюбляться по расчету: конкретно для чего-то, благодаря известно чему, а потом привязывались со временем. Их чувствами всегда управляла здравая мысль, а настоящая любовь — это неподвластный разуму вихрь чувств, отсутствие порога самосохранения, это… болезнь. Вот такой болезнью и был поражен Владлен Петрович.

Для него отдать маску в музей было равносильно тому, как если бы он поделился своей женщиной с другими мужчинами. Парадокс заключался в том, что он никогда ранее не влюблялся — женщины в его жизни всегда были мимолетным увлечением, оставляющим лишь быстро гаснущие воспоминания. А здесь было другое — он трепетал, лишь только прикасался к поверхности золотой пластины, холодной и безжизненной, с нетерпением ожидал возможности оказаться с ней вечером вдвоем. И что бы он ни делал в течение дня, он всегда помнил о ней, мечтая о мгновении, когда сможет к ней прикоснуться. Для него это был взрыв, лавина чувств — то, чего ему так и не смогли подарить женщины. Золотая маска, изображающая уродливое божество, стала его Галатеей и Големом одновременно — он чувствовал в ней скрытую могучую силу.

С тех пор как он стал обладателем маски, он превратился в затворника, стал избегать встречи с приятелями, строго дозируя свое общение с кем-либо лишь крайней необходимостью, и уже ни одна женщина не переступала порог его квартиры, словно этим он мог вызвать ревность и гнев золотой уродицы.

Сегодняшнее посещение Марины, называющей себя жрицей Марой, обеспокоило его. Это вызвало такое ощущение, будто вместе с Мариной к нему в квартиру вторглась враждебная сила, претендующая на его сокровище, скрытое от всех, и эта сила хочет лишить его любимой, ради которой он был готов на все!

В его памяти вновь всплыл образ Марины — молодой неулыбчивой девушки, привлекательное лицо которой портило излишне строгое выражение, пугающее убежденностью фанатика, не признающего границ дозволенного. Ее странное утверждение, что якобы она является потомком исчезнувшего народа тавров, вызвало у него скептическую улыбку. Ведь так или иначе каждого из нас можно отнести к потомкам скифов, половцев, хазар, других народов, какое-то время обитавших на этой территории. Она явно впала в маниакальное состояние и теперь не остановится ни перед чем.

«Наследница народа тавров, о котором последние письменные источники упоминали более полутора тысяч лет тому назад! Какой бред!»

Археолог вспомнил о проведенном английскими учеными необычном эксперименте по отысканию потомков древних кельтов на основании генетического анализа останков из обнаруженных захоронений. Сравнительному генетическому анализу были подвергнуты ученики нескольких школ, находящихся недалеко от древних захоронений, но ни один из них не был признан прямым потомком древних кельтов.

«Прямой потомок тавров, да еще жрица! Странно, что в таком состоянии ее выписали из психушки! Ведь она явно психически нездорова!»

Размышляя, он в очередной раз пришел к выводу, что дома маску оставлять нельзя, несмотря на то что она хранится в сейфе и квартира под сигнализацией. В том, что Марина-Мара приложит все силы, чтобы ее выкрасть, сомнений не было.

«Маску Орейлохе надо отдать надежному человеку, пока я буду в экспедиции в Судане. Но кому? Это должно быть доверенное, надежное лицо и настолько несвязанное со мной, чтобы никто не мог выйти на него как хранителя этой ценности».

И тут Владлен Петрович вспомнил о Маше, первой обнаружившей маску, о своем мимолетном курортном романе с ней. Эта связь оборвалась сразу же после ее отъезда. Правда, поначалу она даже пару раз ему звонила, но потом успокоилась, отвлеклась, а возможно, обиделась.

«Она девушка порядочная, воспитанная и, самое главное, в меру любопытная — не будет распечатывать чужую посылку, переданную ей на хранение. Впрочем, даже если это случится, можно будет придумать правдоподобное объяснение. Маловероятно, что Марина-Мара додумается, что маска хранится у Маши. Ведь это будет для Марины нонсенсом: Маша маску нашла, я ее присвоил, так неужели после этого вновь отдал ей на хранение? Красиво придумал. Конечно, могут быть случайности, но от них никто не застрахован. Удобно, что и самолет в Судан вылетает из киевского аэропорта, а как там передать маску, нужно хорошо продумать и все подготовить — время еще есть».

Принятое решение показалось Владлену Петровичу правильным, и он вернулся к прерванной работе. Маска Девы лежала рядом на столе, и ему все время казалось, что она исподтишка наблюдает за ним.

«Нервы совсем расшалились», — подумал он, вновь прерываясь.

Иногда он надевал маску и подходил к зеркалу, любуясь золотым изображением. В таких случаях ему казалось, что маска стала частью его самого, овладела его «я».

А еще после появления маски ночами он стал видеть необычные сны — словно блуждает другими мирами, нереальными в своей реальности.

Рядом лежащая маска его нервировала, отвлекала, как требующая внимания назойливая жена, недовольная скучным занятием мужа. А ей так много чего хочется…

Он надел маску и прошел в коридор, стал напротив старинного зеркала в человеческий рост, купленного за безумные деньги, и всмотрелся в отражение. Золотая маска будто поглотила его голову, приятно устроившись на шее, обретя раба.

«А может, не стоит ехать с экспедицией в Судан? — подумал он. — Труднопереносимая жара, масса экзотических заболеваний, да и спрашивается — зачем? Работы хватает и в Крыму. Наверное, стоит вновь вернуться и покопаться в окрестностях Судака — возможно, там ожидают новые интересные находки».

Мара была единственным человеком, который знал, что маска находится у него, а не в музее, и она хочет ее заполучить. Хотя нет — есть еще странная старушенция, выставившая ему ультиматум, но она могла только предполагать, а Марина знала, что маска Девы у него.

«Отдать Марине-Маре маску? Вот так просто взять и отдать? Она меня принимает за идиота? У нее явно не все в порядке с головой!»

Предчувствие подсказывало Владлену Петровичу, что у него еще будут неприятности из-за этой странной девушки, вбившей себе в голову всякие фантазии. Сам он никак не мог на нее повлиять, не рискуя подтвердить наличие у себя старинной золотой маски.

«Ты мысленно клянешься себе, что ни перед чем не остановишься, чтобы сохранить маску Девы, — внезапно пронеслось в голове. — А ты не думал, до какого предела готов идти? Ведь реальная претендентка на маску была здесь, одна, слабая девушка, и вовсе не следовало выталкивать ее за дверь, надо было поступить по-другому».

Вдруг в зеркале он увидел отражение ванной комнаты, себя в золотой маске и обнаженную Мару со связанными руками и кляпом во рту. Она следит за ним с обезумевшими от страха глазами, а его движения спокойны, неторопливы, как будто он это проделывал не раз. Он укладывает ее в ванну, и в руке оказывается кремневый нож из его коллекции. Он больше не смотрит ей в лицо, одной рукой сдавливает горло, почти до беспамятства удушая, а другой делает глубокий надрез под левой грудью. Откладывает нож, и его руки, преодолевая слабое сопротивление жертвы, парализованной страхом и обреченностью, проникают в тело и достают ее сердце, которое еще продолжает сокращаться. Он ощущает необычайное чувство восторга, не сравнимое ни с чем, и поворачивается, смотрит прямо в глаза своему отражению, и кажется — еще мгновение и оно выйдет из зеркала и сольется с реальным Владленом Петровичем в единое целое.

Археолог в ужасе сорвал золотую маску и увидел себя в зеркале с диким взглядом, как будто ему самому только что вскрыли грудную клетку и вырвали сердце.

В этот вечер испуганный Владлен Петрович поспешил вернуть маску в сейф. Только что пережитая галлюцинация была настолько реальна и ужасна, что он спрятал туда же и каменный нож, который использовал для разрезания бумаги, вскрытия писем, пакетов. Он решил больше не надевать золотую маску, по крайней мере, до своего отъезда.

«Маска необычная, обладает удивительными свойствами, особо реагируя на свое отражение в зеркале, — подумал он. — А ведь это мысль! Даже простая маска, по существующим поверьям, влияет на человека, надевшего ее на себя, меняет его поведение. А таинственная природа зеркала волнует человека с тех пор, как он увидел свое отражение на поверхности воды…

Зазеркальный мир, Иной мир — сколько об этом существует домыслов, предположений, но никто не знает правды, так как она скрыта от нас. Но так ли непреодолима завеса между мирами? Может, зеркало служит отдушиной, если не дверью в Иной мир, а эта древняя маска является ключом? Если это так, то надо еще узнать, как всем этим правильно воспользоваться.

Возможно, Марина знает об этой маске больше, чем я, ведь когда она лежала в больнице, то в разговорах ссылалась на какие-то древние рукописные источники, которые находятся у нее. Она категорически отказала мне в просьбе взглянуть на них, а ведь это может быть очень любопытный исторический документ! Жаль, что мы не союзники… Вдвоем бы добились большего в раскрытии тайны этой необычайной маски. Но она, как и я, хочет единолично владеть маской, так что союза не получится, возможна только конфронтация».

В тот же день Владлен Петрович заметил за собой слежку — ему постоянно попадались на глаза молодые люди спортивного телосложения — и понял, что Марина начала действовать. И хуже всего было то, что она, как выяснилось, не одна. Это еще больше встревожило его и лишило сна.

Археолог понимал, что самое слабое звено в его защите — это он сам. Целую ночь ему снились кошмары: подручные Мары неожиданно захватывали его по пути домой, используя то электрошокер, то маску с эфиром, то фальшивое милицейское удостоверение.

Владлен Петрович принял меры предосторожности: вооружился газовым револьвером «Бульдог», переделанным для стрельбы резиновыми пулями, стал избегать вечерних прогулок, старался вернуться домой засветло. Он не стал обращаться в милицию — ведь тогда открылась бы причина, по которой на него охотились. Он не мог нанять охранника — профессионал стоил слишком дорого, не по его средствам.

Археолог считал дни до отъезда в Судан и по-прежнему колебался, как поступить с маской богини Девы.

 

Хроника Плачущей Луны

6987 год от сотворения мира (1480 г.). Великий Новгород

Вопреки опасениям Беаты их небольшой караван, несмотря на выматывающую тяжелую дорогу, благополучно добрался до Новгорода, раскинувшегося на обоих берегах реки Волхов. Река разделила город на две части, которые назывались Софийская и Торговая. Город был окружен земляными валами с деревянными стенами на них. Беате этот город больше понравился, чем увиденные ранее Переяславль Рязанский и Москва: он был уютнее, чище, с мощенными известняковыми плитами улицами, деревянными и каменными домами. Василия радушно встретило купечество города — здесь чтили память его покойного батюшки и брата, погибших, защищая вольности города от великокняжеской власти.

Вскоре Василия затянул водоворот борьбы за власть в городе, и он отставил на время дела торговые. Как и в прошлый раз, он примкнул к сторонникам вдовы посадника Борецкого Марфы, также пострадавшей от беззакония великого князя Иоанна III. После битвы на реке Шелони ее старшему сыну Дмитрию, захваченному в плен, отрубили голову, как и другим именитым, пролитовски настроенным новгородцам, даже архиепископского чашника Иеремия Сухощака тогда не пожалели. Младший сын Марфы Федор умер в Муромской темнице. Марфа растила малолетнего внука и готовила месть ненавистному московскому князю Иоанну. Она с радостью предоставила Василию и Беате кров, пока его дом был занят великокняжескими служилыми людьми.

В ее доме с утра до вечера происходили шумные застолья, на которые из разных концов Новгорода приглашались известные люди. Там постоянно велись разговоры о том, что московский князь Иоанн не успокоится, пока не лишит Новгород вольностей, заставит его служить себе, как другие города. По ее мнению, у них был единственный выход — идти под руку польского короля, великого князя литовского Казимира IV, чтобы жить по старым законам. Старую обиду на то, что король Казимир не пришел на помощь новгородцам, а лишь прислал князя Михаила Олельковича с Киевской земли, который их покинул до прихода князя Иоанна, они не вспоминали.

Каждый из пяти концов города имел свое вече, и Марфе с Василием пришлось изрядно потрудиться, понести значительные затраты, чтобы склонить большинство новгородцев на свою сторону.

Василий с упоением выступал на вече, утверждал, что настало время расправиться с Иоанном, что он не государь, а злодей; что Великий Новгород есть сам себе властелин; что им нужен только покровитель, и сим покровителем будет Казимир; что не московский, а киевский митрополит должен дать архиепископа Святой Софии. Сторонники Марфы, обласканные ее милостью и денгами, начинали кричать: «Не хотим Иоанна! Да здравствует Казимир! Да исчезнет Москва!» — и вскоре стали заглушать голоса тех, кто ориентировался на союз с православным Московским княжеством. На улицах поднялось сильное волнение, непрерывно звонили вечевые колокола, по улицам бегали и кричали: «Хотим короля Казимира!», а другие: «Хотим к Москве православной, к великому князю Иоанну!»

Между тем для сторонников Марфы Борецкой пришли неутешительные вести из Москвы: великий князь Иоанн помирился с братьями, которые явились ему на помощь. Всеми силами они выступили против войска татарского хана Ахмада, и тот после великого стояния на Угре бежал, разорив на пути ряд городов литовцев, своих бывших союзников, убоявшихся выступить против московского князя. Более чем двухсотлетнему игу Золотой Орды окончательно пришел конец.

В это время случился ряд знамений в Новгороде: в золотой крест на шпиле церкви Святой Софии попала молния, разбив его пополам, а вскоре «…И сего не терпя, солнце скрыло лучи свои в третий час дня, и тогда солнце было — как трехдневный месяц, и щербина на нем — с южной стороны, а с запада синий и зеленый мрак наступал. И длилась тьма великая час единый, и обратило солнце свои рога на юг, как будто месяц молодой. Также обратило солнце рога к земле и было, как месяц. И тьма была великая, и потом помалу солнце свет свой усилило, пока не стало полным, свет свой проявило, и светлость небесная лучами сияла».

Эти события заставили воспрянуть поборников великого князя Иоанна III, чаша весов стала склоняться на их сторону, и в Москву отправилось посольство. Но Марфа с Василием не сдавались, не скупились на угощенья, посулы, подарки, и наконец Судьба им вновь улыбнулась: новгородское посольство вернулось и на вече сообщило, что великий князь Иоанн хочет быть государем Новгорода, что обозначало большую степень подчиненности. Это вызвало бурю возмущения, и между противоборствующими сторонами возникла драка, в которой погибло двое новгородцев, а многие получили увечья, но приверженцы Марфы вновь одержали верх. Вскоре в Новгороде узнали, что великий князь собирается идти на них войной.

Были тут же подготовлены гонцы к польскому королю Казимиру IV с просьбой о помощи. Город стал спешно укрепляться, собирать ополчение, но чем ближе подходило великокняжеское войско, тем громче звучали голоса за то, что надо искать мира, а не войны. А когда стало известно, что магистр ливонского ордена не пропустил новгородских послов к королю Казимиру через свои земли, наступило уныние. Было направлено новое посольство в Москву и получен ответ князя Иоанна: «…в Новгороде не быть ни вечевому колоколу, ни посаднику, а будет одна власть государева, как в стране Московской!» Эти требования великого князя, оглашенные на главном вече, на дворе Ярослава, вызвали бурю возмущения и крики: «Требуем битвы! Умрем за вольность и Святую Софию!»

В это время Василий уже жил в своем доме в Славянском конце, который вернул себе с помощью Марфы Борецкой. Беата была предоставлена себе целыми днями, пока Василий занимался делами. Дел было невпроворот, так как он стал ближайшим помощником Марфы. Василий, отдавая свои силы и средства на правое дело, резко снизил расходы, и из челяди остались лишь сторож Никон и девка Палашка, что было мало для большого дома. И потекли часы одиночества, как и во время, проведенное в Переяславле, разве что не было рядом громкоголосой Настасьи Акимовны. Беата могла часами сидеть на втором этаже возле небольшого, закрытого слюдой окошка, словно пытаясь проникнуть сквозь него взором, но видно ничего не было, оно пропускало только немного дневного света. Часто вспоминала свою прошлую жизнь, и однажды ее потрясли картины того времени, которое, как ей казалось, удалось навсегда вычеркнуть из памяти, — впервые они вновь воскресли в сновидении.

Чужой гортанный язык, на котором она повторяла страшные ритуальные слова за главной жрицей в золотой маске; колеблющийся свет факелов и боязливый свет луны в иссиня-черном небе, падающие на ужасный золотой лик, который постоянно был в движении, завораживая взор, требующий безусловного подчинения и дани. Дрожащее тело испуганного татарского пленника, распятого на алтарном камне; приятно согревающую руки кровь; еще трепещущееся сердце, будто стремящееся вырваться из ее ладоней, и уже неподвижное тело с огромной раной на груди.

Вот и сейчас она в ужасе вскочила с табурета, охваченная желанием бежать, боясь посмотреть на руки, словно с них будет капать алая кровь, превращаясь со временем в липкую коричневатую пленку.

«Неужели я была жрицей Веллой? Неужели два долгих года я жила чужой жизнью и из-за помутненного сознания не ведала, что творила? Неужели желание жить у меня так велико, что ради этого я готова отдать все: имя, веру, желания, тело и даже душу?»

Ей захотелось немедленно бежать отсюда, будто это могло помочь избавиться от прошлого, которое к ней прилепилось, как тень в солнечный день. «Прочь отсюда! Уйду в монастырь и посвящу всю оставшуюся жизнь замаливанию грехов!»

Она решила уйти в монастырь, но не в православный, где, как ей показалось, черницы чувствовали себя более вольготно, свободно передвигались по городу, а в католический, с более жесткими правилами.

«Но как преодолеть все эти болота, реки, дремучие леса, полные зверей, и как избежать встречи с охотниками за людьми?» Тут ее поразила мысль: за это время она много раз исповедовалась православным священникам, но ни разу не вспомнила о том ужасном периоде в своей жизни! И она не пыталась это скрыть — она этого действительно не помнила, вплоть до последнего времени. Выходит, если это забыть, прошлое перестанет существовать! А для этого надо уничтожить все, что как-то связывало ее с ним.

Беата бросилась к сундуку, стоявшему в углу комнаты, открыла крышку и начала выбрасывать наряды, пока не добралась до дна, где, завернутая в кисею, лежала золотая маска.

«Надо взять дубинку у Никона и превратить это страшилище в бесформенный кусок золота, а его пожертвовать монастырю!» — промелькнула у нее мысль, пока она разворачивала материю.

Но когда уродливое божество явилось перед ее взором, эта мысль исчезла. Не думая, что делает, она сняла кокошник, надела маску, и тогда наступило успокоение.

«Как я могла решиться уничтожить Лик Девы? — ужаснулась Беата. — Я была не права! А ОНА… голодная! Как смела я так долго держать ЕЕ в заточении?»

С этими мыслями она сняла маску, завернула ее в кисею и, прижимая к груди, спустилась в нижнее помещение, где Палашка как раз разделывала козу, подвешенную на крюке. Кровь животного стекала в глиняную миску. Беата отослала Палашку с незначительным поручением, а после ухода девки размотала маску и погрузила ее в миску с кровью. Тут она услышала на крыльце тяжелые шаги мужа и быстро замотала маску в кисею, но не успела подняться наверх, как вошел встревоженный Василий.

— Князь Иоанн с войском подошел — жжет околицы! А ополчение еще не полностью собрано, сил маловато! Псков вновь предал нас — поддержал Иоанна!

Тут он увидел сверток в руках Беаты и заинтересовался им. Как ни пыталась она сопротивляться, он силой выхватил его из ее рук и развернул.

— Знатная вещица — золотая, тяжелая! — с удовлетворением сказал он, рассматривая маску со всех сторон. — Откуда у тебя эта страхолюдина — идол языческий?

Беата молчала, потупив взор. Василий не стал более ее пытать, лишь отметил:

— Ладно — владей! Нынче тяжелые времена наступают — авось пригодится! — И он тяжело вздохнул. — Господи! Сотвори чудо — изничтожь супостата Иоанна с его войском!

* * *

Войска великого князя окружили плотным кольцом Новгород, лишив его жителей всякой возможности получить помощь извне, оставив без продовольствия и дров, так как все поселения вокруг города были сожжены. Народ частью был побит, частью укрылся на болотах, где людей ждала смерть от голода и холода — как раз ударили сильные морозы. Ополчение, которое укрылось за стенами, было малочисленным, тем более свежи были воспоминания о том, как воевода великокняжеский, князь Холмский, побил новгородскую рать на речке Шелони, превосходящую его по численности в шесть раз. Первыми в городе почувствовали голод простой люд, ремесленники, и начались беспорядки, а сторонники великого князя подняли головы, их число значительно увеличилось. Марфа Борецкая с каждым днем теряла единомышленников. Было направлено к великому князю новое посольство во главе с архиепископом Феофилом, которое должно было согласиться на все требования князя — новгородцы лишались всех вольностей, веча, колокола, самоуправления и обязывались целовать на том крест.

В тот день, когда отправилось посольство, Василий вернулся от Марфы Борецкой сам не свой, был бледный как мел. Отослал челядь прочь, остался с Беатой наедине.

— Погибель пришла на нашу голову, — произнес он с отчаянием в голосе. — Ничто нас не спасет. Меня-то есть за что карать — завинил перед князем, ослушался его наказа в Новгород не приходить, крамольные речи вел, новгородцев звал под Казимира — только плахи и достоин… А может, и смерти мучительной… Тебя жаль — он не пожалеет мою жену, не посмотрит, что ты не наших кровей. Если повезет — в черницы пострижет и в дальний монастырь отправит, а то и в темнице будешь гнить…

— Что же делать? — спросила Беата, догадываясь об ответе.

— Бежать надобно. Этой ночью через потайную калитку выйдем к реке, и по льду, если Господу будет угодно… Никому говорить нельзя, даже челяди. Сейчас каждый захочет выслужиться — мою голову на милости Иоанна поменять.

— Куда же мы пойдем? Вернемся в Переяславль?

— Нет, там нас прежде всего искать станут. Пойдем на Киев. Я имею грамоту от Марфы к князю Михаилу Олельковичу — может, чем пособит, хотя и сам он в опале. Не дали ему киевский стол после смерти его брата Семена Олельковича, посадил там Казимир своего воеводу. Вот только бы нам туда добраться!

— А это далече будет?

— Два таких пути, как из Москвы до Новограда. А теперь будем идти пешком, без коней, без саней. Дичь в дороге будем добывать, чтобы прокормиться. Лишь бы из крепости благополучно выйти. Помоги нам, Господи!

— Я пойду соберусь.

— Все уже подготовлено. В сарафане далеко не уйдешь — возьмешь мою одежду.

— Она будет велика мне!

— Ничего, я подобрал — теплее оденешься. Вот еще что: товары я здесь оставляю — их с собою не возьмешь, мы ведь будем без лошадей. Немного серебра есть у меня, немного дала Марфа. То золото, которое у тебя видел, не забудь взять с собой. В пути пригодится — на него не один табун лошадей можно купить!

— Хорошо, — кротко согласилась Беата, хотя подумала противное. — А вот Марфа — как она? Тоже бежать будет?

— Не может она — хворает, да и внук ее, Василий Федорович, слишком мал для такой дороги. Уповать будут на милость Господа Бога нашего и великого князя Иоанна… Иди пока, отдыхай. Как стемнеет, я все в дом принесу, помогу одеться, а там помолимся и тронемся в путь, — и с этими словами Василий вышел из дома.

Поздней январской ночью Василий и Беата тихо вышли из ворот дома и двинулись в направлении городских укреплений, выходящих к реке. Беата чувствовала себя неуклюжей и неловкой в мужской одежде — в портах и рубахе грубого полотна, поверх которой были надеты кафтан и телогрея, а на них светлый овчинный тулуп, мехом внутрь. На голове у нее была беличья шапка, а на ногах — валенки. Так же был одет Василий, он с сожалением поменял удобные ичетыги на грубые валенки, но они не боялись никакого мороза. За спиной у него висели мешок и лук со стрелами, на боку — верная сабля, а за пояс был заткнут кинжал. У Беаты за спиной тоже был мешок с провизией, но значительно меньших размеров. Василий шел заранее намеченным путем, обходя уличных сторожей. Беате было тяжело идти, и она со страхом представляла, какой длинный путь им предстояло преодолеть, — ведь она устала, пройдя всего ничего.

На валу и у его подножия с внутренней стороны горели костры городской стражи и ополченцев. Хотя ночь была безлунная, белый снег, укрывший землю, отсвечивал звездам и костру и легко выдал бы любое постороннее движение. Спрятавшись в тени предпоследнего дома, Василий шепотом велел Беате подождать его здесь, а сам, пригнувшись, растворился в темноте. Беата присела на корточки, чтобы немного отдохнуть и успокоиться.

«Снова бежать! Снова дорога и неизвестность. Господи, почему мне все время надо скрываться, убегать?» — подумала она и тут почувствовала, как чья-то крепкая рука зажала ей рот, а вторая обхватила туловище, обездвижив ее руки.

— Куда это ты собралась, фарязина? — узнала она голос Тихона. — Набедокурили с Васькой и бежать? Нас на погибель оставили? Нет…

Тут Тихон закашлялся, ослабел, руки его бессильно повисли, и он завалился на бок, прямо в снег. Послышался голос Василия, и Беата обернулась.

— Веры у меня к нему не было… Да ладно, впереди все спокойно — пошли, Прасковья.

Он вытер кинжал о тулуп убитого, засунул его за пояс и двинулся вперед, за ним Беата, с замирающим от страха сердцем. Она не чувствовала жалости к убитому Тихону, приехавшему вместе с ними в Новгород и здесь нашедшему смерть. За последние годы она видела столько смертей, что успела привыкнуть к ним, как к чему-то повседневному. Она лишь поражалась тому, что человек, который еще недавно жил, получал всяческие удовольствия, вдруг превращался в ком мяса, и оно через время сгнивало, омерзительно воняя.

Через десяток шагов перед ними вдруг выросла темная фигура, и Беата едва слышно ойкнула от страха. Но незнакомец, видно, их поджидал, он повернулся и пошел вперед. У самого подножия вала прилепилась небольшая избушка, выстроенная для согрева караульных, несущих охрану на валу. Они зашли внутрь. Незнакомец — широкоплечий бородатый мужчина в меховом колпаке, с богато украшенной саблей на поясе, свидетельствующей, что он не из простых, стащил в сторону старую лосиную шкуру, лежащую на полу, и поднял крышку люка, ведущего в подполье.

— Ну, с Богом, Василий Артамонович! Спешите, неровен час, кто-нибудь нагрянет! А это возьми — пригодится! — Мужчина передал Василию странные предметы, перевязанные веревкой.

— Благодарствую, Никита! Авось когда-нибудь сочтемся.

Василий зажег припасенный факел и первым стал спускаться вниз по деревянной лестнице. Беата с опаской ступила на шаткую ступеньку.

«А чего бояться? Если она Василия с его грузом выдержала, то меня и подавно». Погреб был глубокий, и не успела она спуститься до самого низа, как над головой захлопнулась крышка люка.

«Как крышка гроба! А вдруг это западня?» — промелькнула мысль, обдав холодом. Василий, стоя внизу, подсвечивал ей факелом, который рассеивал тьму не более чем на полтора-два шага. Убедившись, что она спустилась благополучно, молча двинулся вперед. Подземный ход оказался с низкими потолками, так что даже Беате пришлось согнуться, а Василию чуть ли не сложиться пополам. Через полсотни шагов он остановился, и Беата с ужасом увидела впереди глухую каменную стену, но Василий, ничем не проявляя панику, стал ощупывать стену. Вскоре ему удалось вывернуть два больших камня, открылся узкий лаз, из которого сразу потянуло морозным воздухом. Василий затушил факел и вылез наружу, затем помог выбраться Беате.

Перед ними виднелась замерзшая, заснеженная река, на противоположном берегу горели костры войска Иоанна. Они продвигались вдоль обрывистого берега реки, прячась в его тени. Идти Беате было трудно, то и дело она спотыкалась о валуны. Сдержала стон, когда поскользнулась, упала и больно ушибла ногу — сразу поднялась и, прихрамывая, поспешила за Василием, который шел не оборачиваясь и успел значительно удалиться.

Примерно через час они перебрались через реку Волхов, углубились в лес. Было очень тяжело идти, иногда они проваливались чуть ли не по пояс в снег. Беата сразу выбилась из сил, и они сделали привал — женщина со стоном опустилась на снег. Василий укоризненно покачал головой, срезал несколько еловых веток и устроил из них лежанку для Беаты. Развязал полученный от Никиты подарок, и Беата увидела, что это продолговатые рамки, каждая длиной чуть больше локтя, оплетенные множеством кожаных ремешков.

— Это снегоступы. Зимой без них по лесу не пройти, — объяснил ей Василий, заметив ее недоуменный взгляд.

Прикрепил снегоступы ей и себе к обувке, и на этом привал закончился. Беата сразу почувствовала облегчение — при ходьбе она уже не проваливалась в снег.

— Нам надо как можно дальше зайти в лес на случай погони, но думаю, нас не скоро хватятся — у них и без нас полно забот, — хмуро сказал Василий, когда через час Беата вновь попросилась отдохнуть.

На ночевку остановились, когда уже совсем не было сил. Мороз все крепчал, и разгоряченная после ходьбы Беата стала замерзать. Их окружали густые ели в зимнем наряде. Василий развел костер, но тепло ощущалось, только если к нему придвинуться вплотную. Он соорудил возле костра лежанку из еловых ветвей на высоту локтя, сбросил с себя тулуп, а потом разделся догола. Беата с ужасом смотрела на это безумие, но он подошел к ней и стал и ее раздевать.

— Небо ясное, звезды высыпали — мороз будет крепчать до самого утра. Чтобы нам не замерзнуть насмерть — раздевайся. Будем греть друг друга теплом своих тел, — объяснил Василий.

Он уложил свою одежду на лежанку, на нее — обнаженную Беату, а сам лег рядом и, укрывшись оставшимися вещами, тесно к ней прижался. К удивлению Беаты, она вскоре согрелась и почувствовала необычайную нежность к лежащему рядом мужчине, крепко сжимавшего ее в своих объятиях, грея жаром своего тела.

«Мы теперь единое целое», — подумала она, засыпая. Ей было совсем не страшно в заснеженном лесу, и даже предстоящий долгий путь ее перестал пугать.

 

5

Ссора

Реферат Димы на тему «Киев под владычеством великих князей литовских. XV век» преподавательнице Надежде Ильиничне очень понравился, она его отметила как лучший на курсе и предложила Диме написать статью в университетский журнал. Особо отметила, что, описывая средневековый Киев, он верно отразил динамику основных событий того времени — противостояние польского короля Казимира IV и великого князя московского Иоанна III. Похвала и предложение привели Диму в неописуемый восторг, в его речах все чаще стало звучать слово «аспирантура», и он, не откладывая, засел за написание статьи, совершенно лишив внимания Иру. Она вытерпела один вечер игнорирования себя, а утром, перед парами, озвучила свое желание отправиться после занятий в институте в гости к Машке, от чего обычно мягкий и уступчивый Дима резко, категорически отказался.

Свободолюбивая Ира на этот раз не выдержала.

«Я распинаюсь ради этого урода, во всем ему угождаю, как дура следую каким-то правилам, которые придумала его мамаша, и ради чего? Разве мало на белом свете хороших парней? Что я зациклилась на этом? Он еще будет мне указывать, что мне делать, а что не делать! Я и так выдержала достаточно этой постной жизни, но с меня хватит!» — эти мысли пронеслись в голове у Иры со скоростью света, и даже еще не вникнув полностью в их смысл, она приняла решение.

Пока ничего не подозревающий Дима работал на компьютере, готовя очередной материал, который он сдирал из разных чужих статей, Ира бросала в чемодан свои вещи. Их почему-то оказалось значительно больше, чем было, когда она перешла жить в эту квартиру, и пришлось использовать дополнительно пакеты.

Рассматривая внушительную кучу вещей, которые ей предстояло тащить, она почувствовала, что уже не так уверена в правильности своего поступка.

«Что я скажу своим родителям?» Она вспомнила, с каким скандалом уходила из дому, не слушая советов, проигнорировав мамино прозорливое утверждение «хочешь идти — иди, но я знаю, что не пройдет и месяца, как ты вернешься домой. У тебя такой характер, что никто с тобой не уживется, если он не ангел, который может все прощать».

— Не понял — что это ты учудила, Ируся? — Ира не заметила, как в комнату вошел Дима и с недоумением уставился на ее вещи.

— Ухожу я, Димчик, — чуть жалобным голосом начала Ира. — Тебе учеба дороже всего на свете, дороже меня. Видно, я мешаю тебе, стала обузой. Ты как уткнешься в компьютер, так меня и не замечаешь. А ведь я живая душа — мне общение необходимо!

— Ирка, не валяй дурака. Ты же знаешь — я от тебя без ума! Давай, распаковывай вещи!

— Нет, поздно, Димчик. Ты не оценил мои усилия, когда я, как дура, выполняла дурацкие указания твоей мамаши.

— Ира, только мою маму не трогай! Сами между собой разберемся!

— А почему не трогай?! Даже очень и очень трону. — И Ира выплеснула все, что накопилось в ее душе за то время, когда она должна была показывать себя паинькой.

Дима вначале пытался ее успокоить, но она все более входила в раж и била по самым больным местам. Он стал огрызаться, а потом и сам сорвался в крик. Такой поворот Ире понравился, тем более что она словом владела гораздо лучше Димы, который всегда проигрывал ей в словесной дуэли. Осознавая свое превосходство, Ира буквально убивала его морально, конечно, не забыв ни его маму, ни папу.

Ощущая свое бессилие перед ней, Дима схватил чемодан, стремительно пронесся в коридор, открыл дверь и выставил чемодан на лестничную площадку. Через мгновение за ним последовали и другие вещи. Ира опомнилась и попыталась заключить мировую, но тут уже в Диму вселился бес: не внемля словам, он вытолкал ее на площадку, мгновенно захлопнув дверь.

Ира нажала на кнопку звонка, звонила долго и настойчиво, но Дима затих, словно испарился из квартиры. Зато приоткрылась дверь соседки-пенсионерки, живущей напротив, — Олимпиады Семеновны, мимо которой никакое событие в доме не могло пройти. Она вышла, одетая в цветастый засаленный халат, хищно блестя линзами очков на круглом лице. Жидкий пучок волос на макушке придавал ей сходство с только что вырванной с грядки редиской. А чуть далее, за другой дверью, послышалась возня — готовился новый «десант» на площадку в предвкушении приближающегося скандала.

— Чего уставилась? Глазенки из орбит вылезут! — распереживалась о соседке Ира, но та тоже оказалась не немой и ко всему вспомнила про милицию. Ира поняла, что еще немного — и окажется в центре внимания жильцов площадки, а возможно, и всего подъезда.

Послав словесную очередь в соседку, Ира поспешила вызвать лифт, так как жертва исчезла за дверью, решив осуществить угрозу с милицией.

Выйдя на улицу, Ира стала ловить такси, из ее рук то и дело выпадали пакеты, а когда у одного из них оборвались ручки и нижнее белье вывалилось на грязный асфальт, Ира заплакала, со злостью засунула все обратно в пакет, ища глазами ближайшую урну, чтобы выбросить, но тут перед ней остановилась серая «хонда».

— Мне на Троещину, — крикнула Ира в затонированное стекло, медленно ползущее вниз.

— Почти по пути — мне на Петровку, — донеслось из автомобиля сквозь негромкую электронную музыку в стиле house music.

«Недурно», — подумала Ира, но лица водителя не смогла рассмотреть. Голос — приятный баритон — явно принадлежал человеку, уверенному в себе.

— Я заплачу!

— Разве уже наступил коммунизм и подвозят без оплаты?

— Мне некогда болтать — за двадцатку везете меня на Троещину, на улицу Сабурова, или нет?

— А разве на Сабурова находится вокзал? Судя по обилию вещей, вам необходимо как раз на вокзал. На какой прикажете: автобусный или железнодорожный?

— По-нят-но! Вам хочется поговорить, а вот мне хочется ехать. Объединим наши желания?

— Пожалуй, да.

Дверь автомобиля открылась, и из салона выбрался мужчина лет сорока. Его внешность абсолютно не соответствовала голосу. Он был в сером костюме, причем пиджак был несколько коротковатым и мешковатым, какой-то неуклюжий, высокий, тощий, с большими ушами, торчащими из-под коротко подстриженных волос. У него было продолговатое лицо с большим носом и тонкими губами, но карие глаза искрились весельем и вызывали доверие. Он помог разместить вещи в багажнике. Ира, усевшись на переднее сиденье и предприняв бесполезное усилие поправить короткую юбчонку, выставившую ноги во всем великолепии, строго спросила:

— По оплате договорились?

— Что, выставили за дверь? Муж, любовник, свекровь, родные?

— Это не ваше дело! Сколько мне надо заплатить, чтобы вы отвезли меня и не задавали дурацких вопросов?

— Партия в бильярд. Забиваю я шар — задаю вопрос, забиваешь ты — тогда не отвечаешь, а если промахнешься, то уж, пожалуйста, начистоту.

— Вы меня не поняли? Мне надо ехать на Троещину, к своим родителям… не важно к кому! Ваше дело меня отвезти и получить за это деньги. Теперь понятно?

— Понятно. Тебя выставили за дверь, ты расстроена — скорее, все это связано с мужчиной. Родители тебя не ждут — для них это будет неожиданностью, сомневаюсь, что приятной. Зря отказываешься от предложения погонять шары. Бильярд помогает успокоиться, сконцентрироваться, тем более за игру я сам заплачу. Соглашайся — неужели не хочешь сыграть в бильярд, немного отвлечься?

— Хорошо, но если это на квартире, то я не пойду!

— Квартира нам ни к чему. Обычное кафе, где есть бильярдные столы.

— Вы бильярдный маньяк?

— В некотором роде. Думаю, вон то кафе нам подойдет.

В бильярдной на три стола оказался занятым лишь один стол, и водитель быстро соорудил пирамидку из шаров, хотел помочь выбрать кий, но девушка отказалась.

— Разобьешь? Кстати, меня зовут Павел, а тебя как?

— Меня так, как назвали родители, — Ирина.

— Очень приятно, Ириша.

— Пока не могу сказать то же самое, а там посмотрим.

— Посмотрим, посмотрим, ершистая Ириша.

Ира выбрала кий, взвесила его в руке и довольно хмыкнула. Бильярд в последнее время завоевывал признание у слабого пола, поэтому Ира, считая себя девицей продвинутой, не могла не научиться играть в бильярд. Ей больше нравилась «американка» с широкими лузами, но и в «русский» играла. Сама она оценивала свое умение играть как «очень прилично».

— Ударьте вы — при разбивке «пирамиды» в лузу может попасть только «дурак», так что не хочу предоставлять вам лишний шанс, лучше пусть он достанется мне.

— Не всегда «дурак», не всегда, — сказал Павел и сильным ударом отправил шар в левое ребро «пирамиды», при этом шары не разбежались по полю, а сконцентрировались у противоположного борта.

— «Свой», — кратко сообщила Ира, прицелилась и ударила очень аккуратно, но ее шар, стукнувшись о «чужака», не вошел в лузу, а остановился возле нее. — Подстава, — заявила Ира и установила его возле противоположного борта.

— Согласен. «Чужой». И вопрос…

— Вначале забей, — вскинулась Ира.

Шар был очень сложный, но… Павел ударил, и «но» воплотилось в жизнь.

— Кто тебя выставил за дверь? Только прошу, отвечай честно — ты ничем не рискуешь, ведь видишь меня в первый раз.

— Хорошо, — согласилась Ира и в общих чертах обрисовала причину своего изгнания, ожидая, что Павел будет смеяться, но тот оставался серьезным и забил подряд еще три шара.

— Три вопроса, — подытожил Павел и стал задавать вопросы, касающиеся жизни Иры.

Партия закончилась быстро с разгромным счетом семь — один.

— Еще партию? — предложил Павел.

Ирина горела жаждой мщения, она не ожидала, что с ней так быстро расправятся, и сразу согласилась. На этот раз все закончилось еще быстрее, но уже «всухую». Павел продолжал целенаправленно задавать вопросы, так что Ира не выдержала и сама спросила:

— Твои вопросы наталкивают меня на мысль, что ты собираешься либо предложить мне работу, либо… жениться на мне.

— Не угадала: жениться не собираюсь, работу тоже не могу предложить, зато отдых — пожалуйста.

— Ты имеешь в виду: немолодой, некрасивый, загадочный бильярдист поможет скрасить ваш досуг?

— Снова не угадала. Я не занимаюсь организацией досуга для кого-либо — просто собираюсь отдохнуть, а ты вместе со мной, за компанию.

— Звучит не очень, но я подумаю. Останови возле той остановки. Спасибо, было очень интересно, даже познавательно, особенно бильярд. Бай-бай! — Ира решительно открыла дверь автомобиля, намереваясь выйти.

— Ты забыла оставить свой номер телефона.

— Не помню, чтобы я это обещала, хотя… Хорошо, записывай.

Ира продиктовала номер мобильного, который Павел внес в память своего мобильного телефона и сразу позвонил.

— А это мой номер телефона. Вечером позвоню — приглашаю в «Маяк».

— Куда-куда?

— На отличную тусовку, где можно увидеть многих именитых персонажей из телевизора вживую.

— Это что-то вроде зоопарка?

— Попала в точку. До вечера.

— Все может быть.

 

6

Андерграундбол

Как и ожидала Ира, родителей дома не оказалось, что позволило ей облегченно вздохнуть. Она приняла горячую ванну и стала обдумывать создавшееся положение. Разрыв с Димой из-за пустяка был глупостью, и в глубине души Ира почувствовала себя чуточку виноватой, но это чувство притуплялось мощным желанием ощутить свободу после месяца заточения и следования навязанным его родителями условностям-инструкциям. Решила, что первой Диме не позвонит, а если и он не соизволит это сделать, то пусть катится ко всем чертям. На занятия в институт идти не захотела, так как на первую пару уже было не успеть, а идти на остальные не было никакого желания.

Чтобы уменьшить надвигающуюся грозу, ожидаемую с приходом родителей, которым Дима нравился, а особенно его квартира, она позвонила маме на работу и сообщила, что вернулась домой на несколько деньков, «перекантоваться, отдохнуть от семейной жизни и наесться вдоволь». Маму такое краткое объяснение не устраивало, и, потратив час, она все же вытянула из Иры, каковы обстоятельства ее исхода. Рассказав все или почти все, а точнее, изложив свое видение происшедшей ссоры, Ира с чувством выполненного долга положила трубку. Она знала, что теперь мама позвонит папе и мягко, успокаивающим тоном подготовит того к встрече с блудной дочерью. Отец немного побушует, перегорит, и вместо бури вечером ее встретит небольшой дождичек, а если куда-нибудь забуриться допоздна, то можно и его избежать.

Предложение бильярдиста провести вечерок вместе Иру не вдохновило — он был не в ее вкусе, — и она решила оставить его на «аварийный» случай. Созваниваться с кем-нибудь из прежних поклонников было рановато — решила сначала позвонить Машке, однокурснице, когда та придет с занятий, и узнать от нее, как себя вел на занятиях Дима. А может, он сам до этого времени позвонит ей.

В душе Иры бушевали противоречивые чувства: с одной стороны, Дима ей все еще нравился, с другой — ее натура восставала против всяких ограничений, условностей, которые следовало принять, проживая с ним.

Чтобы как-нибудь убить время, решила немного почитать — нашла в комнате родителей сборник «Маньяки: хроники смерти».

«Интересную книженцию почитывает папуля вечерами. Интересно, что его в ней привлекло?» Девушка усмехнулась и начала лениво перелистывать страницы. Через полчаса Ире стало неуютно одной в квартире: ей показалось, что она забыла запереть входную дверь, а когда проверяла, то еще дополнительно закрыла ее на засов. После этого она дала зарок не подниматься с чужими мужчинами в лифте, поздно одной не возвращаться и еще много чего не делать. Книжка ее притягивала и ужасала документальными фото изувеченных трупов и искусной маскировкой убийц-маньяков, в обычной жизни ничем не выделяющихся среди окружающих людей.

Звонок от Машки прервал чтение. Подруга поинтересовалась, почему Иры не было на занятиях, сообщила о попытке узнать об этом у Димы и что тот на это промычал лишь нечто невразумительное. Заявив, что «Димон оказался настоящим маньяком», Ира рассказала об ужасах совместной с ним жизни и о ссоре.

— Так ты что — с ним порвала совсем? — «тактично» поинтересовалась Машка.

— На этот раз — окончательно.

— Не передумаешь?

— Ни в жисть! После всего, что мне пришлось выдержать, я буду последней дурой, если к нему вернусь! Кстати, а как он выглядел — был угнетенным, мрачным?

— Нет, как обычно. После занятий собирался в библиотеку.

— Вот козел! Колода бесчувственная! Маньячила! — разозлилась Ира.

— Я с Сашей завтра еду отдыхать на недельку в Египет. Присмотришь за квартирой? Зоряна обещала, но у нее проблемы.

— Везет тебе, подруга, — в море будешь купаться. А я с этим козлом кроме библиотеки и музея нигде не была! Присмотрю, для меня это даже классно — меньше буду мозолить глаза предкам.

— Только смотри — в мою квартиру никого не приводи!

— Зачем это мне? Я в расстроенных чувствах и никого из мужчин не хочу даже видеть!

— Тогда о’кей. Приходи завтра утром за ключами, не позже одиннадцати.

Ире стало немного легче, но она по-прежнему не знала, куда себя деть. Блуждая по родительской квартире, то открывала институтский учебник, то листала роман Миллера «Тропик Рака», который, несмотря на эротическую притягательность, никак не могла дочитать до конца. Телевизор она тоже не обошла вниманием, пощелкала пультом, но ничего подходящего не смогла найти. Она хотела, чтобы Дима ей позвонил, чтобы все вернулось на круги своя, но, тем не менее, уже приготовила ядовитую тираду, которую выдала бы, услышав его голос. Ира понимала, что после этого он вряд ли пойдет на мировую, чего она желала, но в то же время знала, что не сможет удержаться и не наговорить колкостей. Но Дима не позвонил. Девушка, покопавшись в Интернете, записала на мобильный ответ, и теперь, если Дима одумается и позвонит, то вместо гудков его ожидал бодрый, неутомимый женский голос: «Тебя сейчас послать или при встрече? Тебя сейчас послать или при встрече?»

Ира загадала: кто первый из ее знакомых позвонит, с тем и проведет вечер, но звонков не было, так как она сама за время совместного проживания с Димой оборвала все прежние связи.

«Какой же он негодяй! — думала девушка с возмущением. — Я ради него превратилась почти что в монашку, а он утром устроил мне скандал и выставил за дверь!»

Чем ближе подбиралась стрелка часов к шести вечера, тем неуютнее себя чувствовала Ира, представляя предстоящую встречу с родителями. Наконец она решила, что лучше всего увидеть родителей, когда они спят, достаточно с них будет и записки, в которой объяснит причины своего возвращения. Начала интенсивный обзвон своих приятелей, чтобы напомнить, что она не умерла, ничем не занята и, как всегда, чертовски привлекательна, при этом, на их счастье, у нее сегодня свободный вечер.

На ее скрытый призыв откликнулся Илья, безропотно принявший ее предложение «убить» вечер в недавно открывшемся центре развлечений и сыграть в так называемый андерграундбол. Так что, когда позвонил бильярдист Паша, у нее вечер уже был занят. Тот особенно не опечалился и пообещал перезвонить через пару деньков.

«Если надумала жить по-новому, то для начала требуется что-то изменить в себе. Понятно, первым делом Димку послать к чертям и забыть — это внутренне. А для закрепления команды надо произвести со своей внешностью что-нибудь этакое, что все время напоминало бы о принятом твердом решении. — Ирка с сожалением посмотрела на свои короткие волосы перламутрового цвета. — Купить новую одежку? Ерунда, каждый день ее не станешь таскать. Изменить прическу и цвет волос? Не то — дня через два к этому привыкну и потом не буду вспоминать, если только девочки из «Салона красоты» не сделают из меня полного уродца. А впрочем, мысль интересная и выполнимая. Уродом я быть не собираюсь, а друзьям тему для разговоров подброшу на ближайшее время».

* * *

Первый, на ком испытала свой новый прикид Ирина, был Илья, но фурора, против ее ожиданий, она не произвела.

— Здорово — пирсинг, — довольно равнодушно прореагировал он, узрев проколотые крылья носа и колечко в нижней губе, из-за чего она стала немного оттопыриваться.

А то, что Ирина из блондинки с прямыми волосами превратилась в курчавую брюнетку с изменившимся цветом лица после солярия и тонального крема, Илья просто проигнорировал.

— Это не все, — разозлилась Ирка.

— А где еще? — вяло поинтересовался Илья.

— Предпочитаю не рассказывать, а показывать. — Ирка презрительно дернула плечиком.

— Я буду самым благодарным зрителем, — тут же оживился парень.

— Это надо заслужить, — туманно пообещала девушка.

— Хорошо, буду стараться. А сколько еще у тебя проколов?

— Кроме этих — шесть.

Илья начал прикидывать в уме, но, судя по выражению лица, у него явно что-то не сходилось.

— Мы будем здесь лясы точить или куда-нибудь пойдем? — вскинулась Ирка.

Ее сердитый вид не сулил ничего хорошего, и парень увлек девушку в лабиринт улиц.

Илья у Иры внешне ассоциировался с медвежонком: длинные всклокоченные волосы; на благодушном круглом крупном лице вечная улыбка, которая, впрочем, ему шла; всегда безмятежно-непробиваемый вид. Он излучал спокойствие и добродушие. Ира никогда им не увлекалась, рассматривала лишь как спутника на вечер, не задумывалась, питает ли он к ней какие-либо чувства кроме дружеских, так как он не делал попыток залезть к ней под юбку, а поцелуи, которыми обменивались при встрече-расставании, были чисто дружескими. Возможно, он был доволен уже тем, что рядом с ним была красивая девушка, и он боялся разрушить это призрачное счастье попыткой завязать близкие отношения, которых, как он интуитивно понимал, не могло между ними быть — они для этого были слишком разными. А может, он ошибался, и вихрь эмоций, исходивший от девушки, гасился бы без особых катаклизмов о его невозмутимое спокойствие, следовательно, в их отношениях присутствовало бы устойчивое равновесие?

Играли в андерграундбол в небольшом старинном здании на Куреневке, точнее в его подвале. Когда Ира вместе с Ильей пришли на место, девушка почувствовала некоторое разочарование. Здание было трехэтажным, со слегка облупившейся наружной штукатуркой, длиной чуть более двадцати метров. Это было одиноко стоящее строение, и сразу за ним начиналась парковая зона.

Илья пошел на разведку и вскоре вернулся, радостно сообщив, что им крупно повезло: пришли как раз вовремя и могут сразу приступить к игре. Они вошли в здание, где в небольшой комнате хмурый плечистый брюнет объяснил правила игры, выдал обмундирование и оружие. Андерграундбол (по сути подземный пейнтбол) отличался от традиционного пейнтбола только тем, что местом действия был лабиринт подвала. Их противниками оказалась пара тинейджеров: он — длинный и тощий, каким-то чудом на нем держались джинсы в художественных штопках, сползшие с бедер до невозможности, и она — кареглазая шатенка с короткой стрижкой, уже обретшая соблазнительные формы. Они все время беспричинно хихикали и тискались.

Переодевшись в яркие оранжевые костюмы, Ира с Ильей в сопровождении инструктора — здесь его называли «секундант» — спустились по узкой винтовой лестнице в подвал.

Подвал, как пояснил секундант, был немаленьким — целый лабиринт всевозможных ходов, обходов, а задание состояло в том, чтобы с противоположных концов подвала двигаться друг другу навстречу, маневрируя, выходя из-под обстрела противника, в свою очередь нанося ему ответные удары. Конечный результат оценивался по количеству попаданий и по умению обманным путем зайти в тыл противнику. Очки начислялись путем подсчета количества цветных пятен от желейных пуль на защитном костюме и шлеме.

Ира и Илья были оба новичками и немного растерялись. Инструктор посмотрел на часы и скомандовал:

— Время пошло. В вашем распоряжении ровно час. У каждого магазин на пятьдесят «патронов» и «граната» — взрывпакет с краской. Радиус действия «гранаты» — полтора метра. Первое боковое ответвление от вас находится через пять метров с левой стороны. Желаю успеха, — и начал подниматься по винтовой лестнице вверх.

Оставшись одни, они почувствовали себя неуютно, и азарт, который приятно возбуждал наверху, покинул их. Илья, вспомнив, что он все же мужчина, подошел к входу в основной коридор и осторожно выглянул из-за угла. Ничего особенного он не увидел, лишь длинный коридор, в котором кое-где тускло светились неоновые лампы, кое-как рассеивая темноту, создавая полумрак.

— Темнота и игрушечное ружье — вот что большим детям требуется, чтобы поиграть в маленькую войну. Детские шалости, — оптимистично произнес Илья, первым выходя в коридор.

Идея с игрой в андерграундбол ему не нравилась изначально, просто он не стал спорить с Ирой на этот счет, зная, что это бесполезно. Ира осторожно шла, прячась за его спину, как за щит. На третьем шаге послышались глухие хлопки пневматического оружия. Из-за большого расстояния «противники» стреляли неточно, но Илья сделал ошибку, остановившись и дав им возможность пристреляться. Удары желейных шариков были довольно ощутимыми, даже несмотря на защитный костюм, а один попал в голову, так что она откинулась назад, и растекся зеленым пятном по шлему. Илья растерялся, но ситуацию спасла Ира, резко втолкнув его в боковое ответвление.

— Три попадания, — бросила она, сосчитав цветные пятна на Илье. — Мы уже начинаем проигрывать по очкам.

— А я их даже не заметил, — улыбнулся Илья.

— Теперь будешь знать, что нужно смотреть в оба. Мы должны решить, как дальше действовать. Помнишь, секундант рассказывал, что каждое боковое ответвление дальше расходится на два-три хода, из которых один ведет на несколько метров вперед, а другие заканчиваются тупиками или даже возвращают назад, — сказала Ира. В ней проснулся азарт, захотелось выиграть. «Было бы еще кому проиграть: дистрофику и соплячке». И заторопила Илью: — Давай двигаться быстрее. Здесь надо действовать, а не думать.

Через несколько шагов они вышли к новому разветвлению — коридор разделялся на три хода. Повернули в тот, который был правее, и вскоре оказались в тупике. Бегом вернувшись, зашли в средний, который тоже закончился тупиком, и только левый вновь вернул их в основной коридор.

— Нам надо быстрее добраться до следующего бокового ответвления. Оно не может быть далеко, только бы знать, с какой стороны оно находится — справа или слева? Ладно, пошли, прижимайся к стене — может, нас не заметят, — произнесла Ира, приняв на себя роль командира их маленького отряда, но мысленно засомневалась: «А цвет костюмов такой, что и в темноте увидишь, если только ты не ослеп».

Илья первым высунулся из хода и, пытаясь слиться со стеной, осторожно стал продвигаться вдоль нее. Новые выстрелы и попадания, которые были еще результативнее, чем раньше, развеяли иллюзии. Боковой ход оказался в противоположной стене коридора, и когда они туда ввалились, Ира даже не стала подсчитывать количество попаданий, лишь заметила, что на этот раз досталось и ей.

Она вновь скомандовала: «Вперед!» и указала в направлении открывшегося хода. Вместо этого Илья устроился на полу, выглянул в коридор, и сразу ожило его оружие. Ира тут же сориентировалась и сама выпустила очередь в коридор, где заметила движущиеся фигуры.

— Молодец! — на правах командира она скупо похвалила Илью, и, подхватившись, они побежали по коридору до следующего разветвления.

— В крайнее левое! — скомандовала она, но Илья ее придержал и почти силой затолкал в крайнее правое. И в самом деле, они вскоре вновь оказались возле центрального коридора.

— Как ты догадался? — спросила Ира.

— Элементарно, Ватсон, — тот, кто задумывал лабиринт, учитывал человеческую психологию, а именно поведение человека в состоянии нервного возбуждения. Если раньше верный ход был крайним левым, то сейчас это должен быть противоположный — крайний правый. И новое разветвление ожидает нас с той стороны. Простой алгоритм. Сделаем так: я начинаю движение — ты прикрываешь меня беспрерывной стрельбой. Затем ты бежишь — прикрываю я.

— Ты веришь в нашу победу?

— Я верю в математику. Самое интересное начнется, когда мы сблизимся. — Илья любовно погладил «гранату».

На этот раз им удалось достичь безопасного места с меньшими потерями, и, в свою очередь, они открыли огонь, заметив перемещение противника.

Вскоре они подобрались почти вплотную к противнику — на расстояние всего в десяток метров. Илья бросил «гранату», и она разорвалась с грохотом, многократно усиленным благодаря эффекту закрытого помещения, заляпав стены фиолетовой краской. Он бросился вперед, дико крича, непрерывно стреляя. Ира, прикрыв веки, последовала за ним, не замечая, что часть желейных пуль, выпущенных ею, впились в спину Ильи.

 

Хроника Плачущей Луны

6988 год от сотворения мира (1481 г.). Киев

Вынеся множество лишений, преодолев трудности многомесячного пути, Василий и Беата добрались до Чернигова. Здесь им удалось сговориться с рыбаками, и в Киев они прибыли на комяге, причалившей к пристани на Подоле. Василию раньше здесь не приходилось бывать, но он был наслышан о столице бывшего могучего княжества, сокрушенного ханом Батыем.

Подол, нижний город, был окружен по периметру деревянной стеной с маленькими башенками, за которой были выкопаны рвы, наполненные водой. Небольшие деревянные дома, среди которых изредка встречались каменные, теснились за оборонительной стеной. Узкая улочка вывела Василия и Беату на треугольную площадь, на которой стояли клетки, яти, мясные лавки, торговые ряды, где бойко шла торговля медом, воском, солью, мясом, свежей, соленой и вяленой рыбой. Чуть далее продавались пряности, персидские ковры, ткани, а в углу рынка разместились подводы с зерном и были выставлены кони на продажу. Торг, на котором находились Василий и Беата, назывался Житным. Василий жадно впитывал новые слова: перекупки, рядовницы, соленики, лебницы. Он соскучился по купеческому делу, надеялся, что грамота Марфы поможет ему сыскать милость князя Михаила Олельковича и вернуться к своему занятию. Долгая дорога истощила его кошель, и он рассчитывал на ту золотую безделушку, которая хранилась у его жены, но пока об этом не заводил с ней разговора. В дороге они узнали о расправе, которую учинил великий князь Иоанн Васильевич с зачинщиками волнений в Новгороде — более сотни именитых людей, в том числе и старосты, были обезглавлены, а Марфа Борецкая с ее малолетним внуком была бессрочно брошена в темницу. Василий понимал: быть бы ему казненным, если бы он не сбежал, и славил Господа за то, что не дал пропасть в дороге.

Неожиданно народ на рынке заволновался и потянулся по улочке, носящей название Боричев узвоз, вверх, где вдали, на горе, просматривалась громада замка. Краем уха Василий услышал, что раскрыт заговор против короля Казимира, который должен был приехать через два дня, злоумышленники схвачены и сейчас их покарают. Он не придал этому особого значения, но когда услышал имена злодеев, готовящих покушение на жизнь короля, то затрепетал. Народ громко, живо обсуждал случившееся, и вскоре Василий узнал всю историю.

Князь Федор Бельский отмечал свою свадьбу и пригласил на празднество короля Казимира. Как раз во время пира заговорщики должны были схватить его и арестовать воеводу Ходкевича — взять власть в городе, рассчитывая в дальнейшем получить покровительство московского великого князя Иоанна Васильевича. Но заговор был раскрыт, слуги Бельского арестованы, и под пыткой они дали показания против князя, но тому удалось бежать. Другие заговорщики — князья Гольшанский и Михаил Олелькович — были арестованы, заключены в темницу в киевском замке и сейчас над ними готовилась казнь.

Василий и Беата поднялись вместе с возбужденной толпой по Боричеву узвозу к замку воеводы, где их встретило оцепление из воинов гарнизона в блестящих кирасах, вооруженных алебардами. Деревянный замок с множеством башен словно завис в воздухе, а не стоял на легендарной горе Хоревице. Казалось, он презрительно насмехался над толпой, гордясь своей силой, подкрепленной пушками и гаковницами, воинами в блестящих доспехах и Законом, сочиненным его обитателями. Лобное место было устроено возле самых Драбских ворот, на небольшой горе Клиновец. Деревянный помост с колесом для четвертования и плахой ожидал своих жертв, в том числе и представителя старинного княжеского рода, потомка тех, кого киевляне некогда пригласили занять княжеский стол на своей земле, но которые так и не удержали его.

Народ все прибывал, и стало невозможно тесно на узком узвозе, так что многие горожане облюбовали находившуюся напротив гору Уздыхальницу, чтобы не пропустить подробностей ожидавшегося зрелища.

Открылись ворота замка, и оттуда под охраной алебардщиков показались приговоренные к смерти князья — без кафтанов, в одних полотняных рубахах и портах. Они передвигались с трудом — видно, над ними изрядно потрудились в пыточной, добиваясь подробностей заговора. Впереди шел православный священник, размахивая дымящим кадилом и читая молитву.

Василий с трудом узнал князя Михаила Олельковича, которого встречал, когда тот прибыл в Новгород с отрядом бояр и воинов по приглашению горожан, ожидавших помощи от короля Казимира. А через время, узнав, что умер его брат, киевский князь Семен Олелькович, поспешил в Киев в надежде занять княжеский стол, по пути разграбив новгородские поселения. Но король Казимир лишил его стола, поставив править воеводу. С тех пор прошло ровно десять лет.

Присущая князю надменнность, жесткость, самоуверенность исчезли. Теперь он казался отрешенным, черты лица разгладились, а время посеребрило волосы. Он шел медленно, держа горящую свечку, прикрывая рукой огонек, чтобы его не загасил ветер, беззвучно читая про себя молитву. За осужденными ступал королевский воевода Иван Ходкевич, очень грузный мужчина, круглолицый, с аккуратно подстриженной бородой, в дорогом кафтане, высокой меховой шапке. Шел он в окружении свиты из бояр и служилых людей. Поднялся невообразимый шум: крики, свист, вопли, и Василию было непонятно: люди приветствуют обреченного князя или проклинают его? Раздался барабанный бой, и толпа немного успокоилась. Поднявшийся вместе с осужденными на помост глашатай прочитал приговор, слов которого Василий не разобрал из-за все усиливающегося шума. Князья опустились на колени и стали молиться. Вездесущие мальчишки, пробравшиеся в первые ряды зрителей, стали метать в осужденных комья грязи, а вскоре к этой забаве присоединились и веселящиеся взрослые. Град грязи и камней, обрушившихся на помост, не дал возможности палачу приступить к своим обязанностям, пока охрана не стала теснить толпу, требуя успокоиться.

Первым склонил голову на плаху князь Гольшанский, и под возбужденные крики толпы палач одним взмахом топора отделил голову от туловища. Из обрубленной шеи еще некоторое время толчками била кровь, затем помощник палача оттащил тело к краю помоста. Толпа затихла, словно таинство смерти заставило ее задуматься о бренности человеческой жизни в этом мире. Князь Михаил Олелькович склонил голову в почти полной тишине, так что Василий даже услышал неприятный чавкающий звук, когда топор вонзился в шею. На этот раз палачу пришлось нанести второй удар, чтобы окончательно отделить голову. В следующее мгновение толпа ожила, люди живо обговаривали увиденное. Беате все это показалось представлением комедиантов, игру которых теперь обсуждали недавние зрители, делая замечания, словно не понимали, что этот ужасный спектакль играется актерами всего один раз, так что переиграть его невозможно.

На помосте установили две пики, на острия которых были насажены головы казненных, а тела так и остались лежать недалеко от плахи. Палач по традиции снял с трупов все ценное, что его заинтересовало, — это была плата за его труд. Воевода Иван Ходкевич, что-то весело рассказывая своей свите, вернулся в замок.

Василий шел молча, мысленно рассуждая о том, как снова чудом избежал смертельной опасности: явись он на несколько дней раньше к князю Михаилу Олельковичу с письмом, прими от него помощь — и теперь бы томился в темнице как лазутчик князя Иоанна, а если бы принял смерть, то без такого стечения народа, в тайном подвале. А вышло так из-за того, что Прасковья, охваченная плохими предчувствиями, просила его не спешить, всячески затягивала время.

«Ай да баба! Ай да Прасковья! Выходит, я ей жизнью обязан! — подумал Василий. — Надо немедленно уничтожить грамоту Марфы, пока про нее никто не прознал! А завтра пойду к воеводе, буду плакаться на московского князя Иоанна, погубившего вольность Новгорода, просить разрешения здесь осесть».

Беата чувствовала себя обессиленной и мечтала лишь о том, чтобы удалось здесь отдохнуть несколько дней. Приют нашли в гостином дворе на Подоле.

Все последующие дни Василий был занят тем, что пытался найти возможность попасть к киевскому воеводе Ивану Ходкевичу — полновластному хозяину этих мест. После раскрытого заговора князей он пользовался особой милостью польского короля Казимира. Беата была снова предоставлена самой себе и принялась изучать город, который с каждым днем по-новому открывался перед ней.

То, что она увидела в первый день приезда, было лишь небольшой частью некогда великого и могучего города, теперь словно состоящего из трех раздельных городов: Верхнего, Печерска и Подола.

В Верхнем городе она видела руины великокняжеских дворцов и остатки каменных домов знатных бояр. Неказистые постройки новых поселян сконцентрировались вокруг двух центров — Софиевского и Михайловского Златоверхого монастырей, поражавших красотой, величием, богатством отделки, золотом своих куполов на фоне руин былого могущества и богатства. Здесь чудом уцелела каменная ротонда, внутри богато украшенная, предназначенная для торжественных встреч, устраиваемых князьями, а затем воеводами. Верхний город также делился на три части. Построенные киевскими князьями дворы превратились в развалины, но так и были отделены друг от друга стенами и валами. Некогда мощные высокие валы с деревянными стенами поверху, окружающие Верхний город, частью разрушились, склоны рва в некоторых местах обвалились. Большая протяженность укреплений требовала значительного количества стражников, коих сильно обезлюженный город дать не мог, поэтому Верхний город первым становился добычей время от времени залетавших сюда кочевников-золотоордынцев. В Верхнем городе имелся парадный въезд — Золотые ворота, которые открывались в исключительных случаях, а в повседневности жители пользовались другими воротами. За Золотыми и Лядскими воротами сразу начинался лес, он подступал прямо к городским валам, а за Крещатицкими воротами была топкая, болотистая низина, откуда дорога поднималась на Печерск. Здесь центром была Печерская лавра, словно утопающая в громадном саду — там росло множество фруктовых деревьев.

В Печерске также имелись следы давних разрушений загородных княжеских дворов и новые постройки, тулившиеся к стенам древнего монастыря, который во время набегов служил здешним жителям укрытием. Эта дальняя часть города наиболее понравилась Беате — как ей показалось, этот уголок был свободен от насилия и мирской суеты, здесь приходили мысли о вечности души и бренности тела. Монахи монастыря жили и в кельях наверху, и в подземных кельях святых пещер. Служба велась не только в бесчисленных верхних церквях, но и в подземных, куда женщинам вход был запрещен. Особенно ее поразили рассказы о затворниках, добровольно полностью замуровавшихся в пещерах-кельях, оставив лишь небольшое отверстие для получения просвир и воды. Они отгородились от всего, чтобы ничто мирское не могло их отвлекать от молитвы. Ей рассказали, что тела монахов лавры, отмеченных благочестием, после смерти не поддаются гниению и сохраняются вечно. До сих пор в пещерах находились тела основателей, настоятелей пещерного монастыря, умерших много столетий тому назад. Подобные рассказы привлекали Беату и в то же время пугали, когда она представляла темный подземный коридор с небольшими окошечками-отверстиями в стенах, за которыми находились заживо замурованные люди. Она вновь возвратилась к мысли постричься в монахини после того, как обнаружила на Подоле женский доминиканский монастырь (кляштор), но пока не могла набраться решимости порвать с мирской жизнью.

Вплотную к городу подступали предместья: недалеко от Печерского монастыря предместье Клов, а далее предместье Зверинец, предместье Подола Куреневка с древним Кирилловским монастырем, к которому вела дорога через Иорданские ворота. А в Никольско-Пустынном монастыре, втором по своему значению и богатству после Печерского, Беата столкнулась со своим прошлым — здесь был похоронен епископ Симон из Кафы, приехавший сюда просить помощи у великого князя литовского и уже здесь узнавший, что турки сокрушили все генуэзские крепости, находящиеся в Таврике. Это известие так подейстовало на него, что он тут же умер, сидя за столом. Она прекрасно помнила добрейшего епископа Симона, страдающего излишней полнотой и одышкой из-за хорошего аппетита, несколько раз навещавшего Солдайю во время ее пребывания там.

Утопающий в зелени и садах Киев Беате очень понравился, а вскоре она здесь встретила и купцов из Генуи, и ее начали одолевать мысли о возможном посещении родной Лигурии. Но она была мужняя жена и не мыслила предпринять это путешествие без согласия Василия, с которым была повенчана-соединена перед Богом на всю жизнь.

Василию в конце концов удалось попасть на прием к воеводе Ходкевичу, и он произвел на того благоприятное впечатление. Особую роль сыграло то, что он был участником выступлений в Новгороде против власти московского князя Иоанна. Услышав, что Василий желает поселиться на Киевской земле, воевода пообещал подумать, а вскоре сам вызвал его в замок и предложил отправиться на службу в Чернобыльский повет земянином, получив в пользование пятьдесят литовских волоков земли. Предложение было очень заманчивое, но чтобы обрабатывать землю, требовались средства, которых у Василия не было.

Беата во время всего пути в Киев прятала золотую маску в одежде, часто ей ночью снились странные, страшные сны, после которых она молилась, стремясь изгнать греховные мысли из головы. Когда они поселились в гостином дворе, она спрятала маску в сундук, имевшийся в комнате, и с облегчением вздохнула, так как страшные сны ее отпустили. Но этой ночью ее вновь посетило ночное видение: она стояла у изголовья спящего Василия, занеся над ним кинжал, который стала медленно опускать. Во всех предыдущих снах она в подобных случаях просыпалась, но в этот раз кинжал вошел в тело Василия, кровь расплылась темным пятном по светлой полотняной рубашке. Он открыл глаза и спокойно произнес: «Ты еще не убила меня, но ты станешь виновницей моей гибели» — и закрыл глаза.

Утром, дождавшись, когда Василий уйдет, она открыла сундук и с ужасом обнаружила пропажу золотой маски. Это ее настолько потрясло, что она не пошла, по обыкновению, блуждать по городу, а так и сидела отрешенно на сундуке вплоть до прихода Василия. Узнав о пропаже, Василий немного смутился, а затем соообщил, что золотую маску взял он и под нее получил значительную сумму серебром от армян-ростовщиков для обустройства на выделенной земле. Но, зная, что маска Беате дорога как память, он договорился, что выкупит ее через два года, и они на том целовали крест.

В Беате боролись двойственные чувства: с одной стороны, разум подсказывал, что так даже лучше — избавиться от золотого чудовища, непонятной силой привязавшего ее к себе, с другой стороны, внутри нее все кричало, требуя вернуть маску, не останавливаясь ни перед чем. Но долго раздумывать ей не пришлось, так как Василий все за нее решил и уже купил лошадей, повозки, нанял людей, мастеровых, и они отправились к месту нового поселения на реку Припять.

Дом для жилья Василий срубил в самой пуще — он был значительно меньше тех, в которых жили в Новгороде и Переяславле, но здесь Беата почувствовала себя настоящей хозяйкой. Правда, на первых порах ей приходилось все делать самой. Василий показал себя хорошим хозяином, пропадал на работе с утра до ночи. Его люди занимались бортничеством, рыболовством, земледелием, добычей пушного зверя — бобров, белок, куниц, в изобилии водившихся в этом лесном краю. У него появились свои кузни, а мастера-оружейники наладили изготовление мечей и брони. Вот только не смог он переманить к себе ремесленников-стрельников, занимающихся изготовлением знаменитых стрел с коваными наконечниками и оперением из орлиных перьев, за десяток которых в Хаджи-Бее можно было сменять целый воз соли. Товары на продажу в теплое время возил по воде, а зимой на санях, по льду, когда Припять и Днепр замерзали. Дела его шли успешно, он расширял промыслы, увеличивалось количество людей, занятых в них. Не оставлял он мысли о торговле с дальними странами — подбирал, складывал пушной товар, чтобы с ним отправиться следующей зимой в земли немчинов.

 

7

«Барский»

Они все-таки проиграли в андерграундбол тинейджерам, которые толком не разбирались в алгоритмах, не говоря уже о математических моделях, любимой теме Ильи — будущего выпускника мехмата. В их проигрыше он усмотрел происки теории вероятностей и предложил сыграть «контровую» партию, но Ире игра не понравилась и она уговорила приятеля поехать в диско-клуб «Барский» на Бессарабке.

Пройдя фейс-контроль и миновав рамку металлоискателя, они поднялись на лифте на третий этаж и пошли по длинному коридору к тяжелому занавесу, скрывающему вход. Ира забежала вперед и перед тем, как распахнуть занавес, приняла картинную позу, демонстрируя все свои достоинства, которые тесно облегающая одежда не скрывала, а только подчеркивала. При этом она изрекла:

— Мгновение — и мы очутимся в другом мире, где все становится пофиг, кроме веселья! Илюша, нарисуй улыбку на морде лица, иначе не пройдешь мой личный фейс-контроль!

Они попали в полумрак громадного, богато украшенного зала, стены которого были задрапированы дорогими роскошными материями с изысканными узорами. Пульт диск-жокея был установлен на высоко поднятой площадке, а за длинной барной стойкой вдоль всей стены с полдесятка барменов старались, чтобы не осталось ни одного изнемогающего от жажды. Танцпол был забит танцующими под зажигательные композиции Пол Ван Дайка, мигали разноцветные огни-блики. За танцполом находились столики и мягкие диванчики г-образной формы, ярко-кровавого цвета. На первый взгляд не было свободных мест, но подскочивший официант, ловко маневрируя, помог Ире и Илье разместиться и тут же принял заказ на коктейли.

— Тут классно! — притворно оптимистично заявила Ира. — Можно оторваться по полной программе! Пока принесут коктейли — пошли танцевать! — И она ринулась на танцпол, увлекая за собой Илью, стремясь забыться в танце.

Здесь она была уже несколько раз с Димой, помнила ощущение эйфории от тех посещений, но сейчас было как-то по-другому. Несмотря на царящее здесь веселье, Ира в глубине души чувствовала некую неудовлетворенность собой, этим вечером. Словно она так и не переступила порог роскошного диско-зала, а осталась снаружи и лишь наблюдала за происходящим издали, не имея возможности участвовать в действе. И это ей крайне не нравилось.

«Неужели Димон уже своим отсутствием может мне испортить настроение? Неужели я буду сохнуть по нему после того, как он вышвырнул меня с вещами из квартиры? Нет, дело не в Диме, а в Илье — нашла себе кавалера на вечер! Мне просто с ним не интересно! Вон он каков! Пляшет с глупым видом, словно босиком на горячей сковородке. Танец индейцев племени мумбо-юмбо с речки Лимпопо!»

Но непрекращающаяся музыка не давала выплеснуться накопившемуся негативу, а подоспевшие разнообразные коктейли помогли взглянуть на мир по-другому, немного расслабиться и изгнать все мысли из головы, лишь отдаваться ритмам музыки. Теперь она без удержу веселилась, смеялась, с кем-то кокетничала, встречала кого-то из знакомых, то и дело подшучивала над Ильей — все эти картинки возникали и без следа исчезали в ее сознании. Ей было бы очень хорошо, если бы не спрятавшаяся боль, в причинах которой она боялась себе признаться.

Когда они в начале третьего вышли из клуба и принялись искать такси, у нее пропало желание сказать парню что-нибудь неприятное, она даже дала себя поцеловать, когда он усаживал ее в такси, и милостиво кивнула на предложение встретиться завтра вечером.

«“Любовь — яд” — так поет Ириша Билык, поэтому противоядие должно быть пресным и невкусным. Как отношения с этим увальнем Ильей, который, по сути, мне безразличен». И она, озадачив таксиста, громко продекламировала то, что первым пришло ей в голову:

— Ешь ананасы, рябчиков жуй — день твой последний приходит, буржуй!

Образ буржуя у нее в тот момент олицетворял Димон, и ей тут же захотелось ему позвонить, сообщить, что она о нем думает и как ей сейчас хорошо. Но тут по радио в такси стала звучать песня «Плачет девушка в автомате», и она решила дослушать ее до конца, а потом уже позвонить подлецу Диме. Песня вызвала у нее жалость к себе, и жалела она себя до тех пор, пока не уснула. Когда таксист разбудил ее возле дома и выпроводил из машины, она напоминала сомнамбулу, делала все на автомате, в полусонном состоянии. Кабина лифта показалась ей самым классным местом для ночлега, но когда двери лифта раздвинулись, Ира, собрав волю в кулак, вышла на площадку и добралась до двери.

Предположение о том, какой прием может ее ожидать за дверью, помогло отогнать сон. Но тревога оказалась напрасной — ее встретила тишина, которую нарушало лишь похрапывание родителей. Темнота создавала иллюзию, что еще вся ночь впереди. Вспугнув сон, она его лишилась. Вспомнила, что лучшее средство от бессонницы — это скучная книга, но самые скучные находились в спальне родителей, а идти туда было рискованно. Вздохнув, решила взять любой попавшийся под руку учебник из неразобранной сумки. Как в насмешку, первым ей под руку попался Димин конспект по истории, случайно захваченный ею. Вначале она швырнула его в угол, а затем, передумав, решила просмотреть, чтобы выяснить, есть ли там что-нибудь конгениальное, и стала вчитываться в текст.

«Прошлое непроницаемо, скрыто от нас, и мы можем только догадываться о происшедшем, но не знать о нем наверняка. Поэтому эта работа — сущий бред!» — подумала она.

Содержание реферата проходило мимо сознания, зато вскоре она провалилась в глубокий сон без сновидений, даже не выключив ночник. Последней ускользающей мыслью было: «Как хорошо, что завтра, точнее, уже сегодня — суббота и можно будет спать сколько угодно».

 

Хроника Плачущей Луны

6989 год от сотворения мира (1482 г.). Киев

В конце осени стали проникать в Киев плохие известия — татарский хан Менгли-Гирей, вассал турецкого султана и друг московского князя Иоанна Васильевича, стал угрожать польскому королю Казимиру и вознамерился идти в поход на его владения. Город стал готовиться к отражению возможного набега татар, и к Василию прибыл боярин с повелением от воеводы Ходкевича явиться с пятью снаряженными воинами в город. Василий с сожалением отменил отправку уже готового купеческого каравана, полного товара, до лучших времен, и поехал вместе с воинами в Киев.

Полесская пуща, где находились владения Василия, была более безопасным местом, чем город, окруженный крепостной стеной. Татары не жаловали лесные края, но Беата не захотела там оставаться и последовала за Василием. Прибыв в начале декабря в Киев, Беата не узнала город, но не из-за того, что его улицы и крыши домов, церквей покрывал белый снег, а из-за тревоги, которая, казалось, исходила от каждого его жителя. Спешно проводился ремонт стен, в городские ворота входили, въезжали все больше жителей околиц, обычно в первую очередь страдавших при нападении неприятеля. Срочно составлялось ополчение, люди вооружались кто чем мог.

Беата вспомнила мощные каменные стены, башни Солдайи, павшей под натиском турок. Они не шли ни в какое сравнение с деревянными стенами Киева. Даже замок — резиденция воеводы — не вызывал ощущения надежности, хотя он выдержал предыдущий набег хана Едыгея. Небольшой замок не мог принять всех желающих укрыться в нем, и воевода вскоре велел запереть ворота. Большая часть жителей находилась под защитой лишь городских укреплений Нижнего и Верхнего города. Василий со своими воинами оказался среди защитников замка, но не имел возможности разместить там Беату и временно определил ее к знакомым армянам-ростовщикам, проживавшим с многочисленной родней в большом каменном доме на Боричевом узвозе, недалеко от Драбских ворот замка. Беате было строго приказано: как только татары появятся под городскими стенами, сразу идти к Воеводским воротам, выходящим на Верхний город, а Василий должен был позаботиться, чтобы ее пропустили внутрь.

Татарское воинство двигалось излюбленным путем золотоордынцев, прозванным «Черным шляхом», пролегающим по водоразделу между бассейнами Южного Буга с одной стороны, Роси и Припяти с другой. Этот путь позволял избегать переправ через реки и болота. И вскоре на горизонте небо нахмурилось от дымов пожаров, сопровождавших продвижение татар. На следующий день уже было видно зарево от пожаров на дальних предместьях, и стало ясно, что татары уже близко. К вечеру на Подол явились три чудом спасшихся жителя села Жиляны, находившегося на краю лесостепи. Татары его полностью сожгли, а все население угнали в полон. У городских стен выставили двойное охранение, но вряд ли в ту ночь кто-нибудь из жителей сомкнул глаза.

Ранним утром в дом армян пришел Василий за Беатой. Хозяин дома, пятидесятилетний армянин Киракос, попросил Василия уделить ему внимание.

— Уважаемый Василий Артамонович, год тому назад ты отдал мне в залог золотую маску, — начал пожилой армянин, глава многочисленного семейства — три десятка душ проживали вместе с ним, — обязуясь вернуть взятое серебро через два года в количестве в два раза большем, чем взял.

— Да, это так, — подтвердил Василий, не зная, к чему клонит армянин.

— Я готов тебе вернуть золотую маску сейчас и не требовать серебро, взятое у меня, но при условии, что ты поможешь мне и моим домочадцам попасть в замок. Городские стены слишком ненадежны и не выдержат напора татарского войска.

— Дать разрешение может только воевода, — хмуро сказал Василий, спеша увести жену.

— Если этого мало, то я готов прибавить еще столько серебра, сколько ты взял у меня, — продолжал настаивать армянин.

— В замок допускают лишь по решению воеводы. Мне пришлось просить его, чтобы он позволил взять с собой в замок жену.

— Я тебе сейчас отдам золотую маску и серебро, а ты добейся разрешения воеводы и быстрей возвращайся за ней и за нами. Вот, возьми! — Он протянул золотую маску и тяжелый мешочек с серебром.

— Мне этого не надо! — отрезал Василий. — Я поговорю с воеводой, но Прасковья пойдет со мной. — И он положил руку на саблю, висевшую на поясе.

Беата, почувствовав, что обстановка накаляется, подошла к мужу.

— Василий, сделай так, как просит Киракос. Мне жаль его дочерей — что с ними будет, если татары возьмут город? Я тебя подожду здесь.

— Хорошо, — сдался Василий, забирая серебро. — Будем надеяться, что оно поможет воеводе стать уступчивее. А маску отдай Прасковье — это ее собственность. Я скоро вернусь.

Но его надеждам не суждено было сбыться, и дело было не в решении воеводы. Татары изменили тактику и одновременно атаковали Верхний и Нижний город. Первыми полегли защитники-ополченцы города Ярослава, и татары, не отвлекаясь на грабежи, стали прорываться дальше, уничтожая все живое на пути. В городе возникла паника, народ спешил укрыться за стенами монастырей, надеясь на защиту Бога, и на укреплениях города Владимира татары почти не встретили сопротивления — главная трудность заключалась лишь в преодолении стен при помощи осадных лестниц. Их передовые отряды вышли к Боричеву узвозу, когда еще Нижний город сопротивлялся, но его судьба была уже предрешена, так как татары зашли с тыла. Часть татар попыталась прорваться к Драбским воротам, но была отогнана огнем из орудий и стрелами, а стража успела поднять подъемный мост, так что татарам пришлось преодолевать глубокий ров. Деревянные стены крепости были обмазаны толстым слоем глины, и зажечь стены при помощи огненных стрел татарам не удалось. Атака со стороны Воеводских ворот тоже закончилась безрезультатно. Татары, окружив замок со всех сторон, в бессильной ярости обстреливали защитников из луков, меткими попаданиями доказывая, что не зря давали высокую цену за стрелы, изготовленные киевскими мастерами. Однако, несмотря на имеющиеся потери, защитникам замка было ясно, что крепость татарам не взять без тяжелой осадной артиллерии. Стенобитных орудий у них тоже не было, но даже если бы имелись, их бы вряд ли удалось подтащить к воротам через глубокий ров по крутому склону.

Штурмовые лестницы дали возможность татарам подобраться к стенам, но взобраться на них не было никакой возможности, несмотря на использование веревок с крюками. Над замковыми стенами было надстроено бланкование — защитная стена с бойницами и подсябятьем — выдвинутой вперед частью бланкования с отверстиями в полу для сброса камней, выливания смолы и кипятка. Все это давало возможность наносить заметный урон нападающим.

Предприняв еще две безрезультатные попытки штурма, татары занялись резней и грабежом. Казалось, над городом пронесся единый стон, перешедший в несмолкающие крики ужаса и мольбу о помощи. В бессильной ярости татары не жалели ни женщин, ни детей, словно выполняя давний закон Бату-хана: в городе, оказавшем сопротивление, не должно остаться никого в живых. Но затем, решив, что выгоднее продать «ясир», чем утолить злость, начали набирать пленников из уцелевших жителей, убивая лишь стариков и малолетних детей, которые могли не выдержать далекого пути в Кафу, на невольничий рынок.

— Бог к нам милостив! — воскликнул одетый в броню тучный воевода Иван Ходкевич, стоя на верхней площадке Драбской башни. — Не по зубам татарам наша твердыня! Едыгей-супостат не взял, не возьмет и Гирей. Дня три побавится здесь, народ пособирает в полон и возвернется к себе. Слава тебе, Господи! Надо сказать митрополиту — пусть отслужит здравицу за наше спасение!

Вдруг ко рву у ворот замка подъехали два басурманина, один держал в руке длинный шест с привязанной белой тряпкой.

— Послы идут! Гирей решил сдаться — мурзу прислал просить! — пошутил кто-то из свиты, но шутку не поддержали.

Остановившись у самого рва, за десяток шагов от ворот, мурза в зеленой чалме начал быстро говорить:

— Улуг Йортнинг, ве Техти Кырымнинг, ве Дешты Кыпчакнинг, Улуг хани…

Тут же его начал переводить стоящий рядом с ним толмач, который держал шест:

— Великий хан Великой Орды и Престола Крыма и Степей Кыпчака…

Среди свиты воеводы стоял хмурый Василий, наблюдая за тем, что творилось в городе, и скрипел зубами от бессильной ярости. Он понимал, что ничем жене помочь не сможет, даже если бы сейчас оказался в захваченном татарами городе. Ругал себя, что зря послушался армянина Киракоса. Забрал бы тогда с собой Прасковью, пусть даже силой — осталась бы она цела. А сейчас она либо в полоне у татарина поганого, и ожидает ее доля тяжкая — оказаться в гареме у неверного, либо мертва. Он не стал ждать конца переговоров и, все же надеясь на чудо, пошел в главную замковую церковь Святого Николая и начал горячо молиться за спасение Прасковьи.

Короткий зимний день закончился, и на землю пал мрак ночи, рассеиваемый огнем пожара, начавшегося в городе, и татарскими кострами, огненным кольцом охватившими подножие замка. Ночь не принесла тишины, то и дело из города доносились отдельные крики отчаяния, обычно резко обрывающиеся, и чужие звуки, пришедшие сюда вместе с победителями.

На верхних площадках стен замка зажгли факелы через каждые десять шагов, а удвоенные караулы, обходя вверенные участки, после ежечасного боя курантов делали перекличку. Ночь ожидалась спокойной — было известно, что татары не воюют ночью, а после отпора, полученного днем, вряд ли они намеревались сунуться в замок. А если даже сунутся, то пороха, ядер, стрел, защитников в замке было вдоволь, чтобы проучить наглецов. И длительную облогу замок может выстоять: в складах полно провианта, имеется также колодец тридцати саженей глубиной, в котором всегда достаточно воды. К тому же о бедственном положении Киева знает король Казимир и, наверное, уже выслал своих воевод с войском против татарского хана.

* * *

Ожидая, когда Василий вернется, Беата надела на летник, из-под которого выглядывала красная рубаха с вышивкой, суконный опашень с серебряными пуговицами. Голова ее по местной моде была покрыта более удобным, чем кокошник, темным платком с золотым шитьем. Возвращенную Киракосом золотую маску она спрятала под опашень. Ожидание затянулось. Вдруг она услышала далекий гул, напомнивший ей штормовое море. «Откуда здесь море?» Она выбежала в горницу, застав там всех обитателей дома, полностью одетых для улицы, встревоженно переглядывающихся между собой и разговаривающих на непонятном языке. Мужчины все были в кольчугах и вооружены саблями. Рядом с Киракосом стояли три сына, два брата со своими сыновьями, возле них — жены, дети.

— Что это за шум? — спросила Беата.

— Похоже, татары уже в Верхнем городе! — ответил бледный Варик, младший сын Киракоса, которому только исполнилось шестнадцать.

— Василий не пришел… — хмуро сказал Киракос. — Мы будем пробиваться к Воеводским воротам — ты пойдешь с нами.

— Сейчас, только надену шубу. — Беата повернулась, чтобы пойти в свою комнату, но Киракос ее задержал.

— Нет времени. Нам надо уходить очень быстро… — но тут они услышали шум за окном и поняли, что опоздали.

Крики татар, шум битвы ворвались в дом. Входную дверь закрыли на запоры и с внутренней стороны подперли сундуками. Мужчины обнажили оружие, а женщины и дети перешли в дальнюю комнату, словно там было безопасней. Рядом с Беатой находились жены взрослых сыновей Киракоса с детьми от двух до семи лет, две юные дочери двенадцати и четырнадцати лет, жены младших братьев Киракоса с малолетними детьми. Жена Киракоса Тамара осталась с мужчинами и вооружилась коротким копьем.

— Что будем делать, если татары сюда ворвутся? — спросила Беата у жены Бахтияра, следующего по возрасту за Киракосом его брата.

Та достала кинжал из-под одежды:

— Живой я им не дамся! Детей жалко…

Ожидание превратилось в пытку. Женщины шепотом читали молитвы, умоляли Бога о спасении, прижимали к себе детей, надеясь, что они это делают не в последний раз. Время шло, за стенами дома слышался шум битвы, дикие вопли, а возле самого дома ничего не происходило. Начало смеркаться, и у Беаты появилась надежда, что беда пройдет мимо. Она верила: если до темноты ничего не случится, то они будут спасены. Но чуда не произошло…

Раздался сильный стук в дверь, от которого она сотрясалась, но напор выдержала. За ней послышались яростные гортанные возгласы. Младшие из семейства Киракоса натянули тетивы луков, направив их в сторону двери, старшие стояли с обнаженными саблями. Наконец дверь не выдержала и соскочила с петель, в комнату, раскидывая баррикаду из сундуков, ворвались татары. Первые двое пали от стрел, еще двое свалились от ударов сабель, но нападающие, как голова у гидры, возникали все новые и новые, а силы защищающихся таяли, как и их численность.

Услышав шум битвы в доме, жены оставили детей на попечение Беаты и поспешили на помощь мужьям. Она слышала крики на татарском и армянском, звон сабель, хрипы умирающих и стоны раненых. Дети окружили Беату, прижимаясь к ней, а она пришла в отчаяние от чувства беспомощности. Неожиданно бой стих, слышен был лишь топот ног в доме. Дверь распахнулась, и в комнату ввалилось несколько кочевников в белых остроконечных войлочных шапках, в диковинной одежде и с окровавленными саблями наголо. Дети закричали от страха. Первый татарин, заскочивший в комнату, схватил Беату за волосы и, свалив ее на пол, поволок к выходу. Беата ухватилась за его руку, чтобы хоть немного уменьшить боль, к тому же платок сдавливал шею и затруднял дыхание.

— Бенди вар ясир! — закричал он бегущим навстречу татарам.

Горница была залита кровью — в бою погибло все семейство армян, мужчины и женщины. Сзади дико закричали дочки-подростки Киракоса — видно, там происходило что-то ужасное. Татарин выволок Беату на улицу, запруженную татарами, снял с пояса кожаный ремень и надел его ей на шею. Вскоре она оказалась в толпе других невольников: женщин, девушек, юношей. Все они были связаны попарно. Напарницей Беаты была молодая девушка в тулупчике, в порванном сарафане, простоволосая, несмотря на мороз, с безумием в глазах. Судя по всему, она воспринимала действительность, как сон.

Пожар в городе набирал силу, и пленников вывели через Иорданские ворота, оставив под охраной дожидаться утра. Под утро мороз стал донимать все сильнее, а одеревеневший кожаный ремень, сдавливающий Беате шею, затруднял движения, когда она пыталась согреться. Внезапно в городе раздался сильный взрыв, а в следующий момент послышались воинственные крики татар — они бросились на штурм замка.

* * *

Василий мучился тяжкими думами о возможной горестной судьбе жены. Он со своими людьми всю ночь сторожил на стене замка со стороны Боричева узвоза и не находил себе места — в темноте внизу прятался дом Киракоса, всего в нескольких десятках шагов, а он ничего не знал о жене. Может, именно в этот момент ей требовалась помощь. И он решил рискнуть. Укрепив крюк с привязанной веревкой, он спустил ее со стены. Приказал Никодиму, которого оставил старшим, как только спустится, веревку поднять наверх, а когда потребуется опустить — он снизу крикнет филином.

Во время спуска рядом укрепленный факел отнесли в сторону, чтобы татары ничего не заметили, и с замирающим сердцем Василий перекинул свое тело через край стены. Склон горы, на который он спустился, был чрезвычайно крутым, и, спускаясь, он не удержался, покатился, остановившись в самом низу. Ночь была полна звуков человеческого горя, скорби, торжества силы, так что его спуск прошел незамеченным. К своему удивлению, он не увидел на улицах празднующих татар, должных упиваться своей победой, грабить и предаваться оргиям. Наоборот, по улице, освещенной лишь отблесками пожара, бушевавшего на Подоле, скрытно, без факелов, прошел большой отряд татар. Все они были в полном боевом облачении, и Василий насторожился, почувствовав: что-то басурманы затевают. Хорошо было бы незамедлительно вернуться в замок и сообщить воеводе об увиденном, но неизвестно, как тот отнесся бы к тому, что Василий самовольно покинул пост.

Василий продолжил путь, стараясь не выходить на освещенные участки, и наконец добрался до дома Киракоса. Входная дверь была выломана, большой двухэтажный дом оказался пуст. Было видно, что степняки в нем похозяйничали и вряд ли там теперь пригодилась бы его помощь, но он вошел в дом. В зале лежали посеченные тела мужчин и женщин семейства Киракоса, сражавшихся до последнего.

«Если бы они проявили храбрость на городских стенах, а не защищая свое жилище, как и многие другие подобные им, то, может, татары и не смогли бы войти в город», — подумал Василий. Собранное для защиты города ополчение оказалось малочисленным и плохо вооруженным. Многие остались в своих жилищах, рассчитывая, что за них будут сражаться другие, но этим не сохранили ни свои жилища, ни жизни, свою и близких.

Василий нашел возле образа Божьей Матери с младенцем огарок свечи, зажег при помощи кресала и начал осмотривать тела убитых, боясь обнаружить тело Прасковьи. В дальней комнате он нашел растерзанные тела младших дочерей Киракоса, над которыми татары поглумились, но тела Прасковьи нигде не было, и это внушало ему хоть небольшую, но надежду.

«Проникнуть дальше в город и отыскать среди тысяч пленных Прасковью, помочь ей?» Это было неисполнимо: проще было найти иголку в стогу сена. К тому же это было смертельно опасно.

Пожар, начавшийся на Подоле, в районе Житнего торга, набирал все большую силу, так что вряд ли татары остались в городе, поэтому Василий решил рискнуть. Но только он собрался выйти из дома, как новый отряд татар появился на улице и расположился неподалеку. Василий понял, что попал в ловушку, так как все окна дома и двери выходили на улицу и оказаться там было подобно самоубийству.

Он лихорадочно обдумывал все возможные варианты, но ничего спасительного не приходило в голову. «Пытаться сейчас выбраться равносильно смерти от татарских сабель; оставаться здесь, если даже меня не обнаружат татары, — значит, подвергнуться другой опасности — утром воевода, обнаружив мое отсутствие и узнав о самоуправстве, разгневается. А наказание во время войны одно — смерть!» Но ему ничего не оставалось, кроме как ждать, что уготовила ему судьба, и молиться Богу.

Не успели куранты на башне, обращенной к Подолу, пробить шесть часов, как вздрогнула земля от сильного взрыва у Воеводских ворот. Ночью татары смогли незаметно подложить пороховые заряды под ворота. То ли охрана башни не заметила приготовлений татар, то ли ее уничтожили ночью умелые татарские лучники — это останется тайной, но мощный пороховой заряд сработал, взрыв повредил башню, и ворота распахнулись. Через них хлынули толпы татарских воинов, сметая все на своем пути. Пушки, стоявшие на башнях, оказались бесполезными против врага, попавшего внутрь крепости. Воевода бросил все имеющиеся силы, пытаясь вытеснить врага, но в это время татары начали штурм со стороны Драбских ворот. Они умело сбивали стрелами уже немногочисленных защитников башен и стен. При помощи штурмовых лестниц добравшись по крутым склонам холма к стенам, татары затем пускали в ход веревки с крюками. Появление врага внутри замковых укреплений посеяло панику, а воевода не успел наладить должную оборону с обеих сторон, и вскоре замок пал. Тучный воевода Ходкевич, его семья, бояре со своими семьями, которые здесь укрывались, были пленены и позже оказались в толпе пленных с тесно охватывающими шеи ремнями.

Ограбив замок, татары его подожгли. Великое множество пленных, взятых в Киеве и его окрестностях, татары погнали на юг. Теперь для них было главным как можно быстрее добраться до степи, чтобы затем доставить добытый «ясир» в Кафу для продажи.

Василий вышел из дома Киракоса, послужившего усыпальницей для всего его рода. Город горел, пожар объединил в единое целое Верхний город, Нижний, Подол, Куреневку. Столб дыма поднимался со стороны Печерского монастыря, горел замок на горе, символ литовского могущества. Из огня, словно прощаясь, пробили в последний раз куранты. Казалось, все живое покинуло этот древний город, помнивший времена своего могущества, когда великие византийские императоры и европейские короли считали за честь породниться с великокняжим домом, правившим единым государством. Объятые огнем, скорбно стояли церкви, уже лишенные золота своих куполов, с разграбленными, оскверненными алтарями. В домах, пожираемых огнем, лежало множество незахороненных трупов. Тучи воронья слетались в покинутый город на трапезу, пожалованную им посреди суровой зимы.

Василий остро ощутил свою вину: не уберег жену, не сообщил воеводе о ночных приготовлениях татар. И вот свершились пророчества апокалипсиса — в этом древнем городе и в его, Василия, жизни. Внезапно сквозь шум расползающегося огня, треск догорающих стропил и крыш до него донеслось конское ржание. Кто-то, невзирая на бушующий пожар, пробивался сюда, больно стегая испуганную лошадь, принуждая ее преступить через страх огня, переданный с кровью от предков.

Осторожность заставила Василия опять спрятаться в доме. Он выглянул из окна и увидел молодого татарина верхом на лошади, а к ее седлу привязана уздечка второй лошади, на которой сидела женщина. И тут он не поверил своим глазам — это была Прасковья, перепуганная, замерзшая, в порванном тулупе и чужом черном платке, но живая и невредимая.

Прасковья сказала что-то на незнакомом татарину языке и указала на дом Киракоса. Татарин спешился, за ним Прасковья. Они привязали лошадей и зашли в дом. Это показалось очень странным Василию — он решил пока не выказывать своего присутствия. Было похоже, что татарин и Прасковья друг друга знают и вернулись с какой-то определенной целью.

* * *

Беата была легко одета и страдала от холода. Таких, как она, было много — полураздетых и посиневших от холода, передвигавшихся с трудом. Но пленник нужен живым, здоровым, иначе его не продашь, и вскоре татары привезли целый воз самой разной одежды, собранной в городе. Прасковье достались тулуп и теплый платок. Пленники не понимали, что происходит, но вскоре густой черный дым, показавшийся над замком, сообщил, что его защитников постигла горестная судьба. Стали прибывать новые партии пленных, и в одной из них она увидела воеводу Ходкевича, связанного за шею одним ремнем со своей женой. Воевода был растерян, убит горем и, шевеля губами, про себя читал молитву. Беате вспомнилась казнь князя Олельковича и надменный вид воеводы, властвующего над жизнью и смертью подданных. Теперь его жизнь и жизнь его семьи зависела от прихотей басурманина. Пленных было многие тысячи, и первые партии, растянувшись узкой цепочкой на сотни метров, уже отправились в путь, в далекую неволю. Беата с напарницей, которая до сих пор не пришла в себя и не проронила ни слова, попали в следующую партию. Под ремнями, попарно соединявшими за шеи пленников числом более сотни, была пропущена длинная веревка, которая крепилась к седлу едущего впереди всадника-татарина, а конец ее находился у замыкающего всадника. По обе стороны колонны пленников следовали верховые, зорко охранявшие ее. Передний всадник что-то крикнул по-тататарски, очевидно очень смешное, потому что ближайшие татары чуть не покатились со смеху, и стегнул свою лошадь. Темп передвижения был выбран очень быстрый, но пленникам пришлось подстраиваться под него, так как они знали, что тормозящих движение колонны ожидает смерть. Беата, пока находилась в толпе пленных, наслушалась рассказов о том, что их ждут ежедневные многокилометровые переходы с редкими остановками на отдых. Кормить их будут сырой крупой, замоченной в воде, и чувство голода будет преследовать всю дорогу, так что в конце пути многие будут готовы есть и падаль. Но самое страшное — это переход через кипчакские безводные степи, где путь подобных караванов на каждом шагу был отмечен костями погибших.

Внезапно взявшая быстрый темп колонна остановилась, и вскоре возле Беаты осадили коней двое татар. Взмах сабли — и ремень, соединявший ее с напарницей, оказался перерубленным. Девушка, до того отрешенная от всего в этом мире, вдруг бросилась бежать в дубовую рощу, видневшуюся в сотне метров от них. Татарин-охранник легко догнал беглянку, и вскоре аркан крепко обхватывал ее туловище с прижатыми руками и она была возвращена в колонну. С Беатой поступили иначе: на ее шее оказалась новая ременная петля, и она послушно последовала за молодым безусым татарином, точнее, за его конем в сторону, противоположную той, куда двигалась колонна. Беата терялась в догадках, так как татарин повел ее не в лагерь, а в другую сторону, и вскоре они скрылись в небольшой балке. Здесь татарин спешился. Беата сжалась, ожидая чего-то страшного.

— Ну что, презренная жрица Велла, госпожа Беата, купчиха Прасковья, похитительница маски Девы, не предполагала, что я тебя найду? Видишь, а я нашла, и должна заметить, что ты мне дорого обходишься!

Татарин говорил на древнем наречии тавров, сверля ее взглядом черных пронзительных глаз, таких знакомых. Теперь Беата их узнала — под видом татарина скрывалась Мара, жрица из ее прошлого.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я здесь для того, чтобы тебя спасти: твою жизнь, свободу, честь. И ты права. Ты знаешь, что мне нужно! Только не говори, что маска Девы потеряна или ты не знаешь, где она. Я тебя убивать не буду — верну обратно в караван и на протяжении всего пути буду следить за тобой, не дам тебе подохнуть. И продавать тебя не стану, а только подарю одному отшельнику, живущему в горах. А знаешь почему? Потому что он болен страшной болезнью, дошедшей сюда из земли франков. Московский князь Иван Васильевич сжигает заживо всех, у кого обнаруживают признаки болезни, хан Менгли-Гирей поступает милосердней — изгоняет их в горы. Ты будешь с ним жить годы, медленно гния изнутри, если раньше не убьешь себя, обрекая на вечные муки в аду.

— У меня с собой маски нет, но я ее спрятала в доме Киракоса в Киеве. Может, татары ее не нашли, когда грабили дом…

— Хорошо, я поверю, но ты знаешь что тебя ожидает, если мы не найдем маску! Я от своих слов не отступлюсь!

Они сделали небольшой крюк, возвращаясь в город. Мара спрятала в укромном месте вторую лошадь, на которую она усадила Беату для ускорения передвижения. Мара ее освободила от петли на шее, но на всякий случай связала руки. За время путешествия из Новгорода в Киев Беата научилась сносно ездить верхом на лошади, но со связанными руками ей было немного страшновато. Впрочем, Мара представляла собой бóльшую опасность, чем падение с лошади. Чтобы сократить путь, а еще потому, что через некоторые улицы горящего города уже невозможно было проехать без риска для жизни, въехали через Кожемяцкие ворота. Проехали мимо разрушенных взрывом Воеводских ворот, затем двинулись вдоль Замковой горы и пробрались до Боричева узвоза, на котором стояли в основном дома добротные, были и каменные. Пожар сюда пока не добрался.

Беата не верила, что, заполучив золотую маску, Мара ее так просто отпустит, но со связанными руками, без оружия ничего не могла сделать — лишь оттягивала время и надеялась на Бога.

Когда они подъехали к дому покойного Киракоса, Мара не согласилась развязать пленнице руки, туманно пообещав:

— Развяжу после. Вначале маска, а затем ты все получишь: свободу, лошадь, возможность ехать куда захочешь.

Эти слова лишь усилили подозрения Беаты. Приближался вечер, начинало смеркаться, и чтобы стало светлее и Беата могла отыскать тайник, Мара разбила слюдяные оконца. Беата ползала на коленях среди убитых, приподнимала тела, приговаривая:

— Мало света! Где-то здесь, должно быть… Где-то здесь… Тогда все было как в тумане.

Мара сама видела, что света, проникавшего через маленькое окошечко, очень мало, а быстро наступающие сумерки предупреждали о надвигающейся темноте.

— Я пойду посмотрю в других комнатах. Надеюсь, найду, что можно зажечь, — решилась Мара. «Куда может деться пленница со связанными руками?» — подумала она и вышла из комнаты.

Беата быстро метнулась к закоченевшему телу жены Бахтияра и вытащила из складок одежды кинжал, который давно уже нащупала. Погибшей он не пригодился — она умерла от удара копьем. Острое лезвие кинжала позволило Беате избавиться от пут, теперь надо было успеть к лошади, перерезать веревку, которой она привязана, и…

— Ты куда собралась? — насмешливо спросила Мара, преграждая ей дорогу и положив руку на саблю, висевшую у пояса. — Думаешь, я настолько глупа? Один раз ты меня провела, но это в прошлом!

Кинжал против сабли не имеет никаких шансов, и Беата поняла, что проиграла. Тут послышался шум позади Мары, та быстро обернулась и увидела Василия, подступающего к ней с обнаженной саблей. Мара выхватила свою саблю и вступила в бой, хотя вскоре поняла, что с ним ей не справиться. Василий наносил короткие рубящие удары, вкладывая в них всю силу, и Мара едва успевала их блокировать. Он беспрерывно наступал, стараясь прижать противника к стенке, лишить маневра, и тогда исход поединка был бы ясен. Когда Василий наносил сбоку очередной удар, Мара рискнула, не стала его парировать, быстро присела — и сабля просвистела над ее головой, сбросив остроконечную шапку и рассыпав густые черные волосы по плечам. Увидев мгновенное превращение татарского воина в миловидную черноволосую девушку, Василий замешкался, и этого Маре было достаточно — она рубанула саблей по предплечью его правой руки. Сабля выпала из раненой руки Василия. Мара выпрямилась и приготовилась нанести беззащитному противнику смертельный удар, но в тот же миг ее словно огнем опалило под левой лопаткой. Она зашаталась и, не выпуская сабли, упала лицом вниз. В спине у нее торчал кинжал, а над ней стояла Беата.

— Вот чертова татарка! — только и сказал Василий, зажимая рану рукой, из-под которой сочилась кровь. — Если бы не ты, то порубала бы она меня, как капусту.

— Она не татарка — она жрица племени тавров. У меня случайно оказалась золотая маска богини Девы из их храма, когда я скрывалась от турок и татар. Она разыскивала меня, чтобы вернуть маску в храм.

— Может, следовало бы ей маску отдать? Хотя жаль — столько золота! — засомневался Василий, который, как и большинство христиан на Руси, признавал многие языческие обычаи. Посмотрев на тело убитой девушки, он заметил: — Впрочем, ей теперь уже все равно.

— Дело не в золоте, из которого сделана маска, — возразила Беата. — Она бы меня все равно не оставила живой. А маска Девы… — Она замолкла и, решившись, сказала: — Она живая! Ее невозможно любить, но невозможно с ней расстаться. В ней скрыта страшная сила, которую ощущаешь, когда ее надеваешь, и от этого становится жутко, словно превращаешься в ее раба. Я чувствую, что мне удалось пережить многие опасности только из-за того, что она всегда была со мной. Благодаря ей ты решил меня спасти, хотя на корабле не обращал на меня особого внимания, благодаря ей словно ослепли воины князя Иоанна, когда мы бежали из Новгорода, — ведь только нам удалось тогда бежать? Благодаря ей мы проделали весь тяжкий путь, подвергаясь смертельной опасности, и остались целы. Если бы Мара не разыскала меня, мы бы с тобой не встретились здесь, а я в караване невольников следовала бы в Кафу. Но Мара нашла меня среди тысяч невольников и этим помогла нам, и все это лишь благодаря маске. Вот посмотри, какая она красивая.

Беата достала из-под одежды золотую маску, которую все это время прятала на себе, и почему-то никому в голову не пришло ее обыскать, словно маска оберегала ее от чужих прикосновений. Она надела маску, и на Василия уставилось золотое чудовище в виде отвратительной бабы с неестественно большими грудями и конечностями-щупальцами. Он посмотрел на свою жену с некоторым страхом, не узнавая ее. «Вот разговорилась обычная молчунья! Нужно избавиться от этого языческого лика — к добру эта маска не приведет». Василий вспомнил, что в детстве видел, как сварили в чане со смолой колдуна, который насылал на людей мор, проклинал их. А женщин-ведьм, обвиненных в колдовстве, топили. Помнил, как одна молодуха плавала в проруби, в ледяной воде, никак не тонула. Убедившись в ее колдовской силе, вытащили молодуху и сожгли… Да и сейчас время неспокойное — вот из Новгорода пришли известия, что там сожгли в клетке на костре духовенство, обвиненное в ереси жидовствующей, в увлечении магией и алхимией. А если кто услышит разговоры, которые ведет Прасковья, то ей несдобровать.

Во дворе заржали кони, чувствуя приближение огня, который постепенно надвигался с Подола и уже достиг начала Боричева узвоза. Возвращаться тем путем, каким явились сюда Мара и Беата, было опасно, решили уходить через урочище Гончары, наименее заселенное и пока не тронутое огнем. С сожалением отпустили коней, дав им свободу — авось избегут огненной ловушки, а сами стали карабкаться по крутым склонам Замковой горы, перебираясь в небольшое поселение гончаров, где пожара все еще не было.

Вышли к замерзшему Днепру и там-то решили переночевать, не рискнули переходить его ночью, так как на середине из-за быстрого течения попадались промоины-ловушки, поджидавшие неосторожного путника. Василий наломал сучьев и разжег костер.

— Мне это напоминает нашу первую ночевку после бегства из Новгорода, — произнес Василий, пытаясь справиться с раздражением, переполнявшим его.

«Какие еще сюрпризы из прежней жизни может преподнести мне женушка-молчунья?» — думал он. Полученная рана давала о себе знать, пекла огнем, и это не улучшало настроения.

Беата молча покачала головой и показала в сторону города, на ночное небо, освещенное пожаром. Затем подбросила новую порцию еловых веток, и пламя взметнулось вверх, шишки затрещали в костре. Василий недовольно поморщился.

— Ты помногу не бросай — дров не хватит до утра. Я, наверное, не засну, буду поддерживать огонь — рана не дает спокойствия.

— Пожалуй, я тоже не засну, — сказала Беата, вспомнив, как они обнаженными провели морозную ночь, прижавшись друг к другу, укрытые одеждой, грея друг друга теплом своих тел и любовью.

Да, тогда ей показалось, что она по-настоящему любит Василия, а сейчас она в этом уже не была уверена. Что-то в ней изменилось, она не понимала что — может, страшные события этого дня как-то повлияли на нее?

— Покажи мне маску! — потребовал Василий.

Беата подчинилась, вытащила из-под одежды золотую маску и передала ему. Тот некоторое время молча рассматривал ужасный лик древнего идола.

— Надо избавиться от нее, иначе нам добра не будет. Все, что ты придумала, будто она тебя сохраняла, — это от беса. Это лик дьявола, и его надо уничтожить, а золото нам пригодится. Как думаешь, пламени костра достаточно, чтобы расплавить ее? — И он бросил маску в костер раньше, чем она смогла ему помешать.

Беата, не раздумывая, схватила сучковатую палку, ожидающую своей участи быть сожженной, разгребла горящие дрова и достала маску. Она оказалась неповрежденной, лишь немного запачкалась, и Беата бережно протерла ее. Василий недовольно следил за ее действиями.

— У нас на Руси жены неукоснительно выполняют то, что решает муж! Придем в посад, там я обязательно этого ирода расплавлю! А золото нам пригодится. Тяжело нам будет — Киев обезлюдел, не один год пройдет, пока он наберет силу. Теперь, чтобы торговать, нам надо будет ехать значительно дальше. Ничего — мне не привыкать начинать все заново.

Беата спрятала золотую маску под одежду. Василий зло рассмеялся:

— Ты ее куда хошь засунь, а если я сказал, что расплавлю, то так и будет. Нечего этому идолу-бабе на свет белый зыркать. А хочешь, я мастера найду, отольет он тебе из золота украшения разные? Хотя от бесовского золота добра не жди. Молчишь, обиду затаила? Запомни: на обиженных воду возят!

Беата легла возле костра на подготовленное ложе из еловых веток и закрыла глаза. Василий сидел рядом, прислонившись спиной к дереву, обдумывая предстоящие дела. У него осталось серебро, которое дал ему покойный Киракос за спасение семьи, и он решил: половину потратит на дела богоугодные, не один раз помянет Киракоса и всю его родню — жаль, не знает, как звали всех членов его рода, истребленного татарами. Срубит церквушку у себя на посаде — часовенка уже стоит, — священника пригласит, глядишь, и населения прибавится. Здесь больше вольности, чем на земле московской, — там разрешено переходить лишь на Юрьев день, а здесь — когда пожелаешь. А о нем молва хорошая идет в этом крае — народ к нему потянется. С простыми людьми проблем не будет — мастеров бы умелых побольше найти. И золотишко из маски будет кстати! Много дел он задумал свершить, и все они требуют средств. Василий незаметно для себя задремал.

Проснулся от холода — костер начал затухать. Последнее, что он успел увидеть, — золотого ирода, отблескивающего в свете костра, занесшего над ним руку с кинжалом.

«Да это же…» — пронзила мысль за мгновение до того, как кинжал вошел в сердце.

Рассвет застал Беату рыдающей, стоящей на коленях перед телом мертвого Василия, уже окоченевшего. В пяти шагах от нее валялась золотая маска. Она не помнила, как все это произошло, пришла в себя с окровавленными руками, с золотой маской на лице, возле тела убитого ею мужа. Беата с отвращением сорвала маску и отбросила подальше, но уже ничего не могла изменить — не повернуть время вспять. Она попыталась выкопать кинжалом могилу, но замерзшая земля не поддавалась. Единственное, что она смогла сделать, — это прикрыть ветками тело, а сверху набросала снега.

Беата решила попроситься в ближайший католический монастырь послушницей, чтобы в дальнейшем принять постриг, стать монахиней, но прежде направилась в выстроенный Василием посад, взяла людей и вернулась за телом мужа. Дикие звери все же добрались до спрятанного тела и сильно его изуродовали. На ночь тело оставили в недавно срубленной часовенке — мог ли догадываться Василий, когда задумывал ее поставить, что для себя старается?

Беата послала в разные концы посыльных со строгим наказом найти священника, пообещав за это щедрую награду, — ведь не могли же все сгинуть от басурман?! На себя наложила добровольное наказание — находиться у гроба мужа до тех пор, пока не приведут священника, сколько бы для этого не потребовалось дней и ночей.

С замирающим сердцем Беата осталась одна у гроба при свете свечей. Удивительным было то, что зверье, истерзав его тело, не тронуло лицо. Полученных увечий не было видно под одеждой, а чисто вымытое лицо с подвязанным косынкой подбородком стало безмятежно спокойным, отрешенным от всего земного. Она пала перед гробом на колени и при колеблющемся свете свечей стала читать молитвы, какие только помнила. Древнегреческий смешивался с латынью, но это ее не тревожило — ведь Бог один, и только сами люди виновны в искусственном разделении веры. Она не отводила взгляда от его лица, и ей показалось, что безмятежность сменила маска суровости. Она бы не удивилась, если бы он на мгновение ожил, чтобы покарать ее своей десницей и вновь упокоиться, даже в глубине души ожидала этого. Но мщение все не свершалось, и в этом была высшая справедливость: мука душевная сильнее и дольше, чем миг физической кары.

Целую ночь она плакала и молилась у его гроба, а затем решилась — тайно спрятала золотую маску под его изуродованным телом, как бы прося у него этим прощения и одновременно избавляясь от сатанинского лика. Видно, ее мольбы дошли до неба, так как уже на следующее утро привезли монаха, чудом выжившего при разграблении Печерского монастыря, и тот прочитал заупокойную над свежей могилой Василия. Его похоронили возле часовни, дав начало кладбищу. На девятый день Беата, никому ничего не сказав, ушла, взяла лишь немного серебра на дорогу, а оставшееся решила принести в дар монастырю, в котором примет постриг.

Через две недели блужданий она нашла приют в женском монастыре католического ордена Сестер Непорочного Зачатия Девы Марии, но уже через неделю поняла, что монашкой ей не быть — она носила ребенка Василия. В посад она не вернулась, а так и осталась в монастыре, не гнушаясь никакой черной работы. У нее родился мальчик, которого она также назвала Василием, мечтая, что он выберет духовную стезю. Но ее надеждам не суждено было исполниться — шестнадцати лет от роду он сбежал из монастыря, выбрав себе долю воина.

Беата приняла постриг, взяв имя Анна-Мария, и увидела сына лишь через тридцать лет, будучи тяжело больной. Она имела с ним долгий разговор с глазу на глаз, после чего он вскоре уехал. Через два дня сестра Анна-Мария умерла и была похоронена на монастырском кладбище.

* * *

Мара, придя в сознание, с трудом выползла из дома — ее тело было чужим, она ослабела от потери крови. С Подола надвигался пожар, который был уже близок, охватывая дом за домом на Боричевом узвозе. По улице метались ее кони, они ржали от страха, раздували ноздри и бешено вращали глазами. Мара собрала все оставшиеся силы и поднялась, борясь с ужасной болью в спине, удивляясь тому, что еще жива. Но жажда жизни заставляла ее бороться до конца.

«Умереть было бы просто — труднее жить ради мести, ради возвращения маски богини Девы, ради чего погибли последние соплеменники, даровав мне одной жизнь, ради моей дочери, рожденной от вождя Тиурга». Свистом ей удалось подозвать своего верного Куюка, и на нем она вырвалась из пекла. Она поскакала в Верхний город, где пожар шел на убыль, так как там дома стояли не так плотно, как на Подоле. Дальнейшее она помнила смутно, а потом сознание покинуло ее.

Пришла в себя в низкой землянке. Бородатый мужчина большого роста о чем-то горячо спорил с монахом — маленьким, сухоньким, с длинной седой бородой и такими же волосами.

— Где я? — спросила она по-гречески, и, как потом узнала, этим спасла свою жизнь.

Ее нашел возле Козиного болота, недалеко от Крещатицких ворот, отец Феодор. Рядом с ней стояла ее лошадь. Отец Феодор погрузил ее на лошадь, которую под уздцы привел к землянке Степана, где нашел приют после разгрома Никольско-Пустынного монастыря. Увидев на Маре татарскую одежду, Степан хотел оставить басурманку поганую околевать от холода и ран, ни на какие христианские доводы человеколюбивого отца Феодора не соглашаясь. Услышав греческую речь, отец Феодор попросил Степана подождать, пока он расспросит девушку. Мара, смекнув, как себя вести, рассказала выдуманную историю, будто она родом из Лигурии, вместе с мужем-купцом гостила на генуэзском дворе, когда случилось нападение татар. Двор разгромили, но мужу удалось ее переодеть в татарина, чтобы спасти, а сам он погиб. Она, раненная, чудом выбралась из горящего города. Ее истории поверили, и отец Феодор занялся ее лечением — поил отварами разных кореньев, прикладывал травы на рану, и Мара пошла понемногу на поправку.

— Жизнь для человека — таинство, Божий дар, — любил приговаривать отец Феодор. — Надо жить ради самой жизни, ценить все, что она дает: хоть радость, хоть горе.

Через месяц она смогла понемногу выходить на воздух, но была очень слаба, чтобы снова отправиться на поиски Беаты, скрывающей у себя золотую маску.

Несмотря на страшный разгром, который учинили татары в городе, казалось, уничтожив все живое, жизнь стала понемногу возвращаться. Некоторые успели покинуть город еще до штурма, другим удалось спрятаться, избежать полона и смерти. Тысячелетний Киев проявлял невероятную живучесть, вновь наполнялся людьми, они отстраивали дома, ликвидировали последствия пожара. Правда, это было делом не одного года.

Сожженный дотла Никольско-Пустынный монастырь не оправился от страшной беды, его обитатели частично погибли, а частично были угнаны в неволю. Те монахи, которым чудом удалось избежать этой участи, переходили в другие, постепенно возрождающиеся монастыри. Отец Феодор нашел себе пристанище в пещерах Китаевского монастыря, но продолжал изредка навещать Мару, приносил лечебные отвары. Маре пришлось жить в землянке отшельника-старообрядца Степана, отгородив угол ситцевой занавеской, так как другого пристанища не было. Отношения со Степаном у нее не сложились с момента ее появления в землянке: они молча сосуществовали, а время от времени Мара замечала, что он сердито на нее смотрит. После того как отец Феодор перешел в монастырь и они остались вдвоем, Мара почувствовала, что обстановка стала накаляться, но не могла покинуть это жилище, не узнав, где скрывается Беата.

Как только Мара немного окрепла, она стала ходить в город, понемногу отстраивающийся — леса вокруг него хватало. За время болезни она немного выучила местный язык, но старалась вслух не говорить, боясь выдать себя, а больше слушала. Вскоре ее старания увенчались успехом: от отца Феодора услышала рассказ о посаде на реке Припять, где после смерти мужа заправляет всем его жена, обращенная в православие чужеземка-латинянка, и стала собираться в путь.

Увидев ее приготовления, Степан нелюбезно поинтересовался:

— Уж не собираешься ли ты покинуть меня?

Получив утвердительный ответ, он стал нервничать, но Мара приняла это как нетерпение избавиться от нее. Коня у нее давно не было — пришлось продать, чтобы как-нибудь прожить, поэтому решила уйти ранним утром, так как дорога ей предстояла неблизкая.

Ночью на нее, сонную, навалился Степан и стал душить, дико выпучив глаза.

— Меня не проведешь — басурманка ты! Думаешь сбежать от гнева Господня, после того что натворила со своим неверным племенем?! Я есть руки Господа и от его имени сужу! — хрипел он. — Сука ты — меня все время искушала, приходя на ум даже во время молитвы!

Мара, задыхаясь, ворочалась под грузной тушей староверца, не в силах ничего предпринять, и сознание начало постепенно покидать ее. Вдруг Степан разрыдался и отпустил ее шею — она закашлялась, жадно вдыхая воздух.

— Не могу я тебя убить — люба ты мне! Глаз не могу от тебя отвести — смущаешь ты меня, волю Господа не в силах выполнить! Дьяволица ты — но мне люба! С тобой не боюсь и геенны огненной!

— Ты мне тоже люб, Степан! Не от тебя хотела уйти — а от себя скрыться! — промолвила Мара, чувствуя, как с возможностью дышать постепенно возвращаются к ней силы.

Степан от ее слов обезумел, рванул рубашку на ней и набросился на ее тело…

Когда Степан устал и отвалился от нее, она произнесла:

— Хочу воды напиться, могу и тебе принести в ковше.

Степан согласно замычал, с вожделением глядя на ладную, крепенькую фигуру обнаженной девушки, скользнувшую в темноту, и вновь желание начало просыпаться в нем. Мара поднесла к его лицу ковш, но не успел он напиться, как тонкое лезвие кинжала пробило его горло, заставив захлебнуться кровью. Мара оделась и отправилась в путь.

По дороге она размышляла: богиня Дева уже два раза спасла ей жизнь, но, возможно, терпение богини может иссякнуть, не захочет она спасать бывшую жрицу, которой никак не удается вернуть похищенную священную маску Орейлохе. А если это случится, произойдет непоправимое — не выполнит она приказ вождя Тиурга, а ее маленькая дочка, носящая такое же имя, как и она, — Мара, оставленная на попечение одной греческой семьи, никогда не узнает, что в ней течет кровь тавров. Поэтому, попав в посад и узнав о таинственном исчезновении вдовы хозяина, она не стала больше искать Беату, сразу отправилась обратно в Крым, к дочке. Дальняя дорога заняла у нее больше месяца, но когда она наконец обняла свою дочку, то уже знала, что под сердцем носит новую жизнь, оставленную ей на память насильником Степаном.

Вновь на поиски маски Орейлохе Мара отправилась, когда старшей дочери исполнилось пятнадцать лет и она переняла большинство магических знаний жрицы. На ее попечении остались младшие дети, которых к тому времени было уже пятеро: три девочки и два мальчика. Вне зависимости от того, кем по национальности были их отцы — славянами, греками или татарами, — все они были воспитаны как тавры. И никто из их отцов не заслуживал того, чтобы, дав жизнь, самому остаться живым.

Но и на этот раз поиски закончились безрезультатно — Беата, а с ней и маска Орейлохе словно провалились сквозь землю. На месте заложенного Василием посада теперь было целое поселение, и уже мало кто вспоминал о самом основателе и его жене-латинянке, исчезнувшей неизвестно куда, бросив все нажитое. Но Мара была уверена: маска богини рано или поздно даст о себе знать, если не при ее жизни, то при жизни ее детей или даже детей их детей. Поэтому, вернувшись, она сделала все, чтобы ее дети не забыли о своем таврском происхождении, сохранили язык, веру и знания, всегда помнили о своем предназначении, о наказе вождя Тиурга и это передали своим детям.

Она спокойно умерла в преклонном возрасте, зная, что миссия, которую ей поручил вождь Тиург, пусть со временем, но будет выполнена.

 

8

Квартира

— Ирина, тебя Маша к телефону! Подойдешь или тебе принести трубку? — строгий голос мамы ворвался в ее сон.

Она давно приметила: если мама называет ее Ириной, а не Ирочкой, то это к домашнему конфликту.

— Какая Маша может быть, когда я так безумно хочу спать? — проворчала она тихонько, натягивая на голову подушку, как будто это могло спасти от гнева мамы. Та незамедлительно вошла к ней в комнату и произнесла недовольным тоном:

— Ира, ответь Маше, а потом мы с тобой поговорим. Хотя ты себя считаешь достаточно взрослой, но твое поведение… Дима спокойный, хороший парень — я вчера говорила с ним по телефону. Он еще ничего не рассказал своей маме и вечером ждал от тебя звонка. Я прождала тебя до часа ночи, то и дело звонила тебе на мобильный, который то был вне связи, то ты просто не отвечала. Своими выбрыками ты доведешь меня до инфаркта. И отца тоже. Где ты была? — Мама сняла подушку с ее головы, увидела пирсинг и все остальное — раздался дикий вопль ужаса. Она выронила телефонную трубку, мягко упавшую на пушистый коврик. — Кто с тобой ЭТО сделал? Боже, мне сейчас станет плохо! Отец, подойди, посмотри, что со своим лицом сделала твоя любимица! Она превратила себя в негритянку! Хуже — в папуаску!

Сон мгновенно улетучился, и Ира, изогнувшись с ловкостью обезьяны, достала трубку с коврика. Помахала рукой, прося маму выйти из комнаты, мол, потом, после разговора, готова предстать перед семейным судом. В коридоре раздалось шарканье тапочек — это папа спешил на зов мамы. Она выпорхнула из комнаты ему навстречу и лишь для видимости прикрыла дверь, оставив небольшую щель. Ира не поленилась, вскочила с кровати и плотно закрыла дверь.

— Машка, ты меня подставила! — возмущенно заявила Ира в трубку. — Благодаря тебе маман увидела мой пирсинг. Кто тебя просил звонить в такую рань?

— А ты предполагала, что будешь передвигаться по квартире в шапке-невидимке и тебя мама не заметила бы? Что ты себе думала, когда устраивала весь этот кошмар? Мне Софа еще ночью позвонила — видела тебя на дискотеке. Не буду тебе пересказывать все, что она говорила, но ты поразила ее воображение! Подчеркивать индивидуальность здорово, но не таким образом. Поэтому не перекладывай свои проблемы с окучерявленной головы на здоровую, — ехидно заметила Маша.

— Я бы хоть сегодня утром нормально выспалась, — пробурчала Ира, уже полностью проснувшись. — А теперь предстоит выслушивать домашние разборки с больной головой.

— Ира, я звоню не по этому поводу. Помнишь, о чем мы вчера договорились?

— Нет, — честно призналась Ира. — Для меня недоспать — это хуже, чем… — она задумалась, чтобы привести сравнение пострашнее, — прийти на вечер-гулянку в одинаковом с тобой наряде.

— Спасибо, но это, слава Богу, невозможно, — сухо прокомментировала Маша и вернулась к сути вопроса. — Как ты знаешь, я сегодня после обеда уезжаю с Сашей в Египет на десять дней. Дома у меня остается на хозяйстве кот Тигрис. Его нужно кормить и все прочее. Цветы поливать. Я вначале договаривалась об этом с Зоряной, но вчера вечером она сообщила, что тоже уезжает. Словом, меня подвела… Остаешься только ты, хотя, если честно, у меня все это время будет на душе неспокойно. Ты можешь пообещать, что все будет в порядке: кот не умрет от голода, цветы не завянут, а на квартиру не свалятся стихийные бедствия? Что не будешь там проводить «полномасштабные» пати, от которых соседи сойдут с ума?

— У тебя есть другой выход? — поинтересовалась Ирка, окончательно проснувшись.

— К сожалению, нет, — призналась Машка, но тут в ее голосе зазвучала надежда: — Но может, у Александра есть — у него друзья все такие уравновешенные, как и он сам.

— Машка, не дури! — взвилась Ирка. — Я присмотрю за твоим котом Бегемотом…

— Тигрисом, — поправила Маша.

— Хоть львом! Мне все равно. Ты хочешь отдохнуть — я тоже, от родителей. Достали! Хочется тишины, уединения. Может, изредка с кем-нибудь фужер шампанского… Когда захочу, а не тогда, когда есть возможность. В общем, сваливай спокойно — все будет в полном ажуре, не волнуйся.

— Если бы не безвыходное положение… — вздохнула Машка. — Давай приезжай поскорее — я тебе должна все рассказать, где что.

— Не слышу восторга в твоем голосе… — начала было Ирка, но осеклась. — Да не волнуйся, Машка, — все будет в порядке. Скоро буду. Готовь шампанское за отъезд. До встречи.

— Жду, — Маша вздохнула. — Не позже чем через два часа будь у меня. Я все покажу и расскажу. Выпьем на дорожку шампанского — и гуд-бай. — И повесила трубку.

За дверью послышалось шуршание, она распахнулась, в комнате появились мама со скандальным выражением лица и папа в полосатом халате, с недобритой левой стороной лица.

— Подслушивали! — разозлилась Ирка и сама ринулась в бой.

Взаимные препирательства по силе высвобождаемой энергии походили на морской бой. Мама била бортовыми залпами, громко, но неэффективно, потому что Ира умело лавировала и поражала цели одиночными, но очень точными выстрелами. Папа напоминал собой санитарный корабль: к его помощи то и дело обращались то Ира, то мама, но из-за сильного волнения он держался в стороне. Когда боезапас у мамы закончился, она попросила перемирия. Ира милостиво согласилась, не настаивая на полной капитуляции. После выигранного боя настроение у Иры улучшилось. Она включила музыку в тех децибелах, к каким приучала соседей снизу на протяжении последних двух лет, и стала собираться к Машке.

В результате домашнего столкновения Ира отвоевала себе право пожить в Машиной квартире, но при условии обедать дома и по вечерам звонить. Торжествующая Ира стала собирать вещи для автономного проживания, решив Диме не перезванивать. «С какой стати? Разве я устроила скандал? Ничего, милок, сам через пару дней приползешь на коленях вымаливать прощение».

У Маши было менее радостное настроение: зная не понаслышке, какой у подруги вздорный характер, оставлять ее в своей квартире явно не хотела. Но кот Тигрис!

Летом, после пережитых безумных приключений в Крыму, мама, зная, что все быстро забывается, изобрела своеобразный метод привязывания ее к дому. Она не поверила клятвенным заверениям дочери, что больше такое не повторится, и в переходе купила маленький пушистый комочек тигристой расцветки — темные пятнышки на серо-буром фоне. Теперь Маша была обязана заботиться о подрастающем коте, что ей доставляло немалое удовольствие, особенно когда тот в ночной час пробирался на ее грудь и устраивался там калачиком, даря тепло своего тела, или с деловым видом делал ей лапками «массаж». Хочешь не хочешь, но она должна была его обеспечить разнообразным двух- или трехразовым питанием и гигиеническим песком. Кот оказался педантом, проводил каждую процедуру в строго отведенное время, тут же по-кошачьи наказывая Машу за несоблюдение графика: использовал в качестве туалета туфли, а то и постель. Теперь мама даже в свое отсутствие была абсолютно уверена в соблюдении распорядка дня дочерью: Маша должна была рано утром проснуться в собственной постели, чтобы вовремя накормить кота, и ни в коем случае не прийти домой поздно.

За шесть месяцев кот вырос в настоящего красавца внушительных размеров, вызывающего восхищение, и тут у него проявилась самая отвратительная черта характера — он оказался ревнивцем. К тому времени у Маши завязались серьезные отношения с Александром, которому Тигрис даже давал себя иногда погладить. Но когда Александр остался у нее ночевать и они, полные сил и желаний, стали заниматься любовью, не заботясь ни о собственных голосовых связках, ни о сне и спокойствии соседей за стенкой, Тигрис себя показал. Он с вздыбленной шерстью ворвался в комнату, когда возбужденная Машка кричала в ожидании оргазма под истекающим потом, напружинившимся Александром, и прыгнул тому на спину. В таком состоянии парня могла отвлечь только ужасная боль, разрушившая все удовольствие и заставившая его с диким воплем соскочить с Машки. Минут через пятнадцать объединенными усилиями им удалось выгнать шипящего разъяренного кота за дверь, но спина у Александра оказалась серьезно израненной когтями, и Маше пришлось помучиться, останавливая кровь, обрабатывая раны перекисью водорода, заклеивая их пластырем. Теперь если им приходилось заниматься сексом, то только закрывшись в комнате на замок и стараясь сильно не шуметь. За дверь всегда первой выходила Машка, а за ней Сашка, вооруженный заранее приготовленной шваброй. Тигрис мрачно наблюдал за ним, терпеливо выжидая, когда тот совершит ошибку и представится возможность его атаковать.

Ненависть к Александру Тигрис перенес на весь род мужской, поэтому позволить жить в квартире кому-либо из его друзей мужского рода, обитающих в общежитиях, даже речи не могло быть. К Ирке кот относился нейтрально: она его не замечала — он ее не трогал.

* * *

Желание получить квартиру в полное распоряжение, пусть и на небольшой срок, сделали Иру пунктуальной, и она уложилась в отведенное ей время. Ровно через два часа после разговора с Машей она подошла к девятиэтажному дому на бульваре Давыдова, по-хозяйски набрала код и зашла в подъезд. Она много раз приходила в гости к Машке, но сейчас ее переполняли другие чувства — она шла в свой временный дом, где будет единовластной хозяйкой, пусть и непродолжительное время. Придирчиво осмотрела разрисованную кабину лифта, перед тем как нажать на кнопку шестого этажа.

— Ну наконец ты соизволила появиться! — энергично выпалила Машка, открыв дверь.

Посреди гостиной стояли два громадных чемодана и несколько туго набитых пакетов. Рыжеглазый блондин Саша сидел на диване, тоскливо уставившись на груду вещей, которую ему предстояло тащить в аэропорт, при этом стараясь не выпустить из зоны внимания кота, крутящегося неподалеку.

Квартира у Маши была двухкомнатная, стандартной планировки семидесятых годов. В ней она была прописана с мамой и отчимом, которые сейчас отсутствовали по причине длительной командировки в отдаленные нефтеносные края. Они были геологами.

Маша вкратце проинструктировала Иру и предъявила ей толстого кота Тигриса в шикарной шубке. Кот с чувством превосходства посмотрел на Иру. Во взгляде его томных выразительных глаз, обведенных темными кругами, словно накрашенных, читалось: еще посмотрим, как ты будешь справляться со своими обязанностями. Кот устроился на подоконнике и стал смотреть в окно. Маша выполнила обещание — достала из холодильника «Крымское игристое», и вскоре в тонкостенных фужерах запузырилась ароматная красная жидкость. Через полчаса пришло такси, и Иру оставили одну в квартире с недопитой бутылкой игристого.

Она сразу ощутила одиночество в тишине пустой квартиры, не зная, чем заняться. Резко разрушила тишину, включив телевизор, DVD-плеер, поставив сборник клипов, и настроение начало подниматься, даже попыталась взять Тигриса на руки. Но тот, вспомнив свое тигриное происхождение, страшно зашипел, показал клыки и спрятался под двуспальной кроватью. Несмотря на музыку, несущуюся на полную мощь из колонок, заставляющую все вокруг вибрировать, в квартире Ире стало скучно, но и на улицу не тянуло. Она уменьшила громкость и сделала несколько звонков по телефону, но неудачно. Несмотря на субботу, а может, именно поэтому, все были чем-то заняты, и их планы не смогла изменить одинокая Ира со свободной квартирой. В который раз за последнее время в мыслях возник Дима, требуя от нее толерантности и терпимости, и она засомневалась, кому звонить: Диме — потому что хотелось, или Илье, которому обещала?

Неожиданно раздался звонок городского телефона. Поднимать трубку Ира сначала не собиралась, но, вспомнив полученные инструкции от Маши, встала и подошла к телефону. Хозяин очень приятного баритона поздоровался и захотел пообщаться с Машей. Ира радостно сообщила, что Маша уехала и будет не раньше чем через десять дней. На другом конце линии возникла тишина, и она уже думала повесить трубку, так как предположила, что собеседника разбил апоплексический удар от столь неожиданного и ужасного известия. Но голос вновь возник и, не маскируя тревожных интонаций, поинтересовался, с кем разговаривает — уж не с сестрой ли Маши? Ира чистосердечно призналась, что является ее ближайшей подругой — ближе не бывает, а сестры у Маши нет. По крайней мере, пока.

— А меня зовут Владлен Петрович, очень приятно с вами познакомиться, — сообщил голос. Похоже, мужчина успокоился и взял себя в руки. — Я знакомый Маши по Крыму. Археолог.

Ира вспомнила рассказы Маши о Судаке, о ее безумных приключениях. В них фигурировал какой-то археолог, и Маша, когда упоминала о нем, почему-то краснела.

«Знаем, каковы возможные причины девичьего румянца».

— Мне тоже очень приятно, — отозвалась Ира и чуть было не выпалила: «А чего надо?!» Но вместо этого чинно спросила: — Чем-то могу помочь?

— Можете, — сразу обрадовался голос. — Я сегодня уезжаю за границу, в командировку. В Киеве проездом. Это произошло несколько неожиданно — я буквально из одной командировки в другую. Мои приятели, проживающие в Киеве, оказались в отъезде, Маша, как выяснилось, тоже. А мне надо оставить некоторые вещи, которые могут только помешать в поездке. Не могли бы вы взять на сохранение небольшой пакет, а потом передать его Маше — думаю, у нее не будет возражений?

— Нет проблем, если это не бомба. Желательно встретиться до восемнадцати часов — потом я буду занята.

— Премного благодарен. Я думаю, это произойдет в самое ближайшее время. И вечером вы будете свободны. Если не возражаете, я бы лучше подъехал к вам на квартиру, потому что встречаться, когда мы не знаем друг друга в лицо, весьма проблематично.

Предложение было заманчивым — не надо никуда ехать, но Иру стали одолевать сомнения-подозрения: а вдруг это только повод, чтобы проникнуть в квартиру? Правда, ничего особенно ценного в ней не было, но с другой стороны… Ира замешкалась в принятии решения.

— Наверное, нам лучше встретиться на улице, — сказала она неуверенно.

— Я понимаю ваши сомнения, — заулыбался голос. — Попробую дозвониться до Маши по мобильному телефону, если она еще в зоне связи, — и он отключился.

Ира пошла в кухню, включила электрочайник, намереваясь угоститься кофе, так как нашла только растворимый. Тут ожил мобильный телефон, и это оказалась Машка.

— Ирка! — закричала она. — Я уже в самолете, и надо мной стоит стюардесса с грозным требованием отключить мобильный. Владлен мой друг — окажи ему полное содействие, — все, что он захочет. Пока. Целую. Жди, он скоро будет у тебя.

Сразу же зазвенел домашний телефон. Все тот же мягкий, завораживающий голос поинтересовался:

— Маше удалось дозвониться?

— Удалось. Получила указание ни в чем вам не отказывать.

— Так уж ни в чем? — вновь рассмеялся Владлен Петрович.

— Я ожидаю вас, — официальным тоном произнесла Ира, направляясь к зеркалу, чтобы посмотреть, все ли в порядке с внешностью. — Как добираться сюда, знаете?

— Адрес знаю, и уже сориентировался по карте. Скоро буду.

Повесив трубку, Ира пошла в кухню, сделала большую чашку кофе и решила убить время до его прихода, путешествуя по телевизионным каналам.

* * *

Заиграла мелодия звонка, и Ира направилась к двери. По дороге постаралась представить себе внешне этого Владлена Петровича. Голос у него очень приятный, но, наверное, и только. Скорее всего, маленького роста, с округленным брюшком сорокалетних, с заметной сединой в волосах, возможно, вечно чего-то ищущий холерик. Но здраво рассудила, что Машка на такого не запала бы.

«Ну почему я считаю, что у нее с ним был роман?» — подумала она, открывая дверь.

На пороге стоял крупный загоревший мужчина, будто явившийся из вечного лета, с убаюкивающим взглядом светлых глаз и черными как смоль волосами. Его мужественное лицо было открытым и по-мужски красивым. В нем было что-то и от актера Лундстрема, и от Никиты Михалкова в образе Сергея Сергеевича Паратова в фильме «Жестокий романс». Да, такой мог закрутить голову Машке под жгучим крымским солнцем — в этом Ира не сомневалась.

— Здравствуйте, Ирочка. Я Владлен Петрович. Можно войти?

Слегка растерянная Ира посторонилась и впустила мужчину в квартиру. Не переставая что-то рассказывать, интересное, но не задерживающееся в памяти, он обследовал всю квартиру, словно ему предстояло здесь жить, и, похоже, остался удовлетворенным осмотром. Устроившись в гостиной на диване, он достал из сумки, висевшей на плече, довольно тяжелый пакет из плотной бумаги, обвязанный веревкой и запечатанный двумя сургучными печатями. Эти печати поразили Иру больше всего, так как она их видела разве что только в фильмах советского периода.

— Чашечку кофе? — предложила Ира, приняв в руки тяжелый сверток и сразу отправив его на нижнюю полку «стенки», к фотоальбомам.

— С удовольствием, — согласился Владлен Петрович, проводив сверток взглядом, но, посмотрев на часы, вздохнул. — К сожалению, время неумолимо бежит, а еще надо добираться до аэропорта. В другой раз, если предложение останется в силе.

— Как хотите. Вода уже горячая, а кофе растворимый.

— На ходу пить кофе — это кощунство. Употребление этого напитка — своего рода ритуал, церемония, которая занимает определенное время. Если разрешите, то по приезде обязательно вас угощу настоящим кофе и церемонией. Если не будете возражать.

Владлен Петрович взял Ирину руку и, слегка прикоснувшись губами к тыльной стороне кисти, направился к выходу. Она только успела спросить:

— А далеко уезжаете?

— В Судан. Очень интересные раскопки, займут не менее двух месяцев. До свидания. — И он поспешно скрылся за дверью.

«Да… Сплошная галантность, — подумала Ира. — Ему за сорок, не меньше. Среди нынешнего поколения таких днем с огнем не сыщешь. Интересный тип…» Она пошла в кухню и сделала себе вторую чашку растворимого кофе, но не получила от него удовольствия. Ей захотелось настоящего, заварного, и церемонии.

«Что же может быть в пакете, который он оставил? — рассуждала Ира, мучаясь над чашкой с кофе. — Довольно тяжелый, явно не книга. Маловероятно, чтобы там было что-то ценное — чего бы тогда он оставлял его Машке? А если не ценное, то зачем эти странные печати? Явно для того, чтобы нельзя было заглянуть внутрь».

Вскоре Ира переключилась на ближайшие планы — на вечер: «Дима или Илья?» И как бы в ответ на ее мысли зазвонил мобильный телефон.

— Ириша, привет! — услышала она голос Вадима. — Звонил тебе домой, а твои «предки» сообщили, что ты у подруги. Машка — это коротко остриженная рыжая с голодными глазами?!

— Нет. Высокая эффектная брюнетка с длинными волосами, на которую ты чуть было не набросился при знакомстве, и если бы не мое присутствие, то неизвестно, чем бы все закончилось.

— Ты все видишь в неверном свете, тем более это было так давно… Неужели ты меня ревнуешь?

— Не дождешься, пусть твоя суженая-ряженая мучается подобной дурью! Рассказывай, что ты хотел мне сообщить?

— Беру шампанское, сопутствующий товар и лечу к тебе. Какой адрес твоего нынешнего обиталища?

— Что — опять твоя благоверная укатила в командировку и ты вольный как ветер? А я сквозняков боюсь!

— Давай адрес — я ведь по мобиле говорю.

— Адрес простой — Киев, до востребования, подробности по 09. Понял?

— Слышал эту шутку. У тебя нет желания меня увидеть?

— Представь себе — нет. После нашей последней встречи на продолжение предлагаю не рассчитывать.

— Хорошо, не хочешь пригласить в гости, тогда давай встретимся в городе.

— Программа вечера?

— Есть интересная штучка, только недавно открылась — «Царь».

— Царь? Что это такое? — заинтересовалась Ирка.

— Тебе понравится — это клуб, который имеет свое оригинальное лицо. В семь, на станции метро, где в прошлый раз? Подходит?

— Еще не знаю — подходит или нет. Смотри только, если ты задумал что-нибудь темное, тебе несдобровать! — предупредила Ирка.

— Мои намерения чисты и прозрачны. Увидимся!

— Бай-бай! — и Ирка отключилась.

С Вадимом она случайно познакомилась летом в кафе. Он сумел ее увлечь на некоторое время, но потом выяснилось, что он живет в гражданском браке с одной начинающей фотомоделью. Собственно, на это Ирке было глубоко наплевать, но Вадим был из породы законченных ловеласов, которые раздевают глазами всех проходящих девушек, собирают коллекцию телефонных номеров всех, с кем только и перебросился парой слов. Единственное его достоинство, из-за которого Ира его терпела, — он умел сделать встречу по-настоящему интересной, вытаскивал ее на «забойные» вечеринки, тусовки, знакомил с неординарными личностями, всегда был в курсе последних событий в городе, так как работал штатным журналистом в одной из столичных газет.

Времени до встречи было еще много, так как она решила не идти домой переодеваться, а остаться в джинсах и топике. Вряд ли для клуба даже с многозначительным названием «Царь» потребуется вечернее платье, иначе Вадим предупредил бы.

Ира зашла в ванную и начала набирать воду в угловую акриловую ванну с гидромассажем и аэрацией. Ванна была гордостью Машиной мамы, которая могла лежать в бурлящей воде часами. Маше, наоборот, больше нравилась душевая кабина, так как душ, по ее мнению, бодрит, а ванна расслабляет, но в итоге победила мама. Ире дома приходилось удовлетворяться традиционной чугунной ванной и обычным душем, поэтому она решила посвятить этой процедуре не менее двух часов.

Сбросив с себя одежду в гостиной прямо на пол (почему те, кто снимаются в клипах, могут себе это позволить, а я нет?), голая, босиком, направилась в ванную, но, проходя мимо зеркального шкафа, задержалась полюбоваться своим гибким телом.

«Какая я классная — живота нет, целлюлит на бедрах отсутствует, груди стоят, как солдаты у мавзолея, а ноги просто загляденье! Эпиляцию надо немного обновить, пару раз сходить в солярий — и прямо бегом на обложку «Плейбоя»! Но… нет подходящего, способного ее оценить спонсора… А Димка — подлец, вещи прямо на лестничную площадку выбросил, словно я ничтожество! Пока не попросит прощения — никаких переговоров!» Ира прошлась «колесом» перед зеркалом и, напевая: «На тебе сошелся клином белый свет», проследовала в ванную. Воды набралось всего на треть, но она сразу забралась в ванну. Подумав, решила сделать воду погорячее и провернула блестящую ручку до отметки «45», затем включила подсветку, установив режим автоматического изменения цвета, хлопнула в ладоши — выключила верхний свет — и нашла на шкале радиоприемника музыкальный канал.

Когда заработала система аэрации и на поверхности воды стали лопаться пузыри, она почувствовала себя на седьмом небе от счастья, прикрыла глаза, расслабилась и погрузилась в легкую дремоту. Сменяющиеся цветовые блики, окрашивающие воду с ярко-голубого до кроваво-рубинового цвета, проходя через все цвета радуги, и льющаяся из квадродинамиков музыка в стиле драменбейс привели ее в состояние эйфории.

«Почему мы употребляем словосочетание «седьмое небо»? — подумала она, засыпая. — Выходит, есть первое, а за ним последующие? Тогда чем они друг от друга отличаются? И почему именно седьмое небо особенное?»

Темное грозовое небо пронизывали молнии, и тогда все вокруг окрашивалось в кровавый цвет, а раскаты грома приходили с большим опозданием. Голая скальная поверхность была абсолютно лишена растительности, ноги по ней скользили. Было трудно дышать, словно этот ливень не принес долгожданную свежесть после засушливых дней. В двадцати шагах, у входа в пещеру, сидел человек в темном плаще. Низко нависший капюшон полностью скрывал его лицо. Он, казалось, не замечал дождя.

Она подошла к нему вплотную и, протянув руку, дотронулась до его плеча, но он и после этого никак на нее не отреагировал.

— Что мне нужно сделать? — спросила она изваяние в черном.

Человек молча протянул руку, указывая на вход в пещеру. Ей стало очень страшно, не хотелось идти туда, в темноту и неизвестность. Но она двинулась на непослушных, плохо сгибающихся ногах, словно осужденная на казнь. Входное отверстие становилось все ближе и ближе, из пещеры доносился резкий запах, который не мог перебить запах дождя. Она остановилась перед самым входом и обернулась, перед тем как скрыться в темноте.

— Почему я должна туда идти?! Я не хочу! Я не хочу! Я не хочу! — закричала она темной фигуре, все так же безучастно сидящей возле входа.

Ирина очнулась от сна. В ванной все было по-прежнему: пузырилась вода, которая была чуть более горячей, чем нужно, менялся цвет воды, вот только радио замолчало. В Ирину вселился страх. Он пронизывал все ее тело и, несмотря на горячую воду, заставлял дрожать. А когда подсветка окрасила воду в цвет крови, ужас в одно мгновение вытолкнул ее из ванны.

— Я не хочу! Я не хочу! — неизвестно кому повторяла Ирина.

Не вытершись, сразу накинула на мокрое тело белый банный халат и поспешила выйти из ванной. Но и в комнате ее не отпустил страх — все здесь казалось чужим, внушающим опасность.

«Что делать? Что со мной происходит?»

Прозвучавший звонок телефона частично освободил ее от страха, позволил немного успокоиться. Громко заговорив, она постаралась взять себя в руки. Звонившим оказался археолог, Владлен Петрович. На этот раз в его голосе звучала неподдельная тревога, что никак не вязалось с обликом уверенного в себе, вальяжного мужчины, для которого кофе не напиток, а церемония.

— Прошу вас, никому не рассказывайте о пакете, который я оставил. Ни-ко-му! Попадаются странные люди и очень опасные!

Эти слова слегка насторожили Иру, но и только.

Телефонный звонок помог ей сбросить с себя наваждение после сна и прийти в себя. Окружающая обстановка приобрела прежний облик, Ира немного успокоилась, но чувствовала себя разбитой, невыспавшейся, к тому же ее мучила головная боль.

«Археолог чего-то боится, недоговаривает… Умираю — хочу спать! Потом будет время подумать об археологе, обо всем этом… Спать, немедленно спать!»

Ира сбросила халат, юркнула на двуспальную кровать, укуталась в одеяло и прикрыла глаза. Ей стало очень уютно.

* * *

Ира осторожно продвигалась по длинному сырому лабиринту, дорогу ей освещал факел, который она держала в руке. Было необычайно тихо, но она ощущала беспокойство. Ей все время казалось, что шум ее шагов двоится, словно некто хочет незаметно приблизиться к ней сзади. Чтобы проверить свои подозрения, она то и дело неожиданно останавливалась, тревожно вслушиваясь в тишину. Но то ли этот некто был слишком хитер, то ли больше никого здесь не было, она так и не поняла.

«Я в пещере, а значит, здесь должны быть летучие мыши!» — испытывая панический страх, подумала она и проснулась.

Она лежала на двуспальной кровати. С удивлением посмотрев на часы, узнала, что проспала больше двух часов, хотя казалось, что только прикрыла глаза. Эта небольшая, очень знакомая квартира вновь стала внушать ей тревогу, и она решила как можно быстрее ее покинуть. И тут кто-то начал беспрерывно звонить в дверь, но, видно, этого показалось мало, так что он еще принялся в нее тарабанить.

 

Хроника Плачущей Луны

Лето 1860 года. Имение Куцовка в Полтавской губернии

— Маменька, как я соскучился по вас и нашему дому! — воскликнул Николай, обняв матушку.

Он был поражен, как за эти годы она состарилась, превратилась почти в старушку, хотя ей еще не исполнилось и шестидесяти. Возможно, в производимом впечатлении была виновата ее сухонькая фигура и старомодные одежды, которые лет двадцать как никто не носил. Да и седин прибавилось на ее голове.

— Коленька, сыночек, как я рада, что ты наконец вспомнил о родном доме! — Екатерина Львовна не могла нарадоваться, глядя на приехавшего погостить первенца, которого не видела более семи лет.

Нельзя сказать, чтобы он сильно изменился с тех пор — все такой же порывистый, как ветер, и такой же свободный в своих поступках. Лицом и фигурой он походил на покойного мужа, Алексея Филипповича: лицо худощавое с прямым римским носом, карими глазами, чуть сросшимися на переносице бровями, и пролысина надо лбом у него наметилась точь-в-точь как у отца. Среднего роста, ладно сложенный, без лишнего жирку — покойный супруг этого добивался ежедневными конными прогулками, а Николаше пока помогал возраст. Хотя ему уже стукнуло тридцать четыре, оставался он по-прежнему бобылем — никак не мог забыть первую любовь, Наташеньку. Он просил ее руки у ее родителей, но они ему отказали. Да и немудрено — их папенька был вхож к самому государю, имел высокий чин и придворное звание, а у них только и того, что родословная, правда, в их роду чьей только крови нет! Да еще одна деревенька на три сотни душ крепостных. А тут еще слухи стали ходить, что государь указ готовит, собирается дать волю крепостным. Да что говорить, Николаша-то и сам занимался тайными делами, имел отношение к волнениям среди студентов в Харькове, за что даже под арест попал, но Бог помог — отпустили. Других из-за этого отправили в ссылку в отдаленные губернии. Совсем непохож был Николаша своим характером на покойного батюшку — тот был человеком степенным, закон уважал, исключительно хорошим семьянином был. А Николаша с раннего возраста во всякие истории встревал. Учился и в Петербурге, и в Киеве, а так и не доучился. Карты, гулянки, а тут еще слово мудреное, не иначе как французское — революционер. Те лягушатники своему королю голову отрубили, и чем все закончилось? Бонапарту дорогу на престол освободили — поганцу нечестивому.

Екатерина Львовна молча наблюдала, как Коленька с удовольствием расправляется с домашней снедью, приготовленной дворовой девкой Грушей.

Когда увидела, что насытился, то приступила к расспросам:

— Надолго, родимый, приехал в отчий дом?

— Нет, маменька, дня три от силы побуду, а то заскучаю я здесь. Навещу завтра отцовскую могилу, уважу его память и через день в путь.

— Ой, сынок! Когда ты остепенишься, женишься? Хочется с внуками поиграть.

— Кого хотим мы — не хотят нас — рылом не вышли! А тех, кто хочет нас, — не хотим мы. Авось еще встречу кого-нибудь — ведь не слишком старый.

— Не старый ты, сынок, но уже в возрасте. И ни чина не имеешь, ни службы путящей. А состояние у нас сам знаешь — кот наплакал. Володя учится в Киеве, Ольга — в Варшаве, все деньги туда идут. За них я спокойна — выучатся, найдут себе место в жизни. А ты, Николаша, извини, непутевый. И карты тебя до добра не доведут — бросай это бесовское занятие.

— Карты, конечно, не совсем богоугодное дело, но пользу могут принести немалую. Вот я приехал к тебе не за деньгами — сам тебе тысячу рублей ассигнациями дарю! Потратишь, как посчитаешь нужным! — И Николай вытащил пухлый бумажник, а из него пачку банкнот, из которых отсчитал несколько и протянул матери.

— Деньжищ-то сколько! — ахнула старушка. — Аж боязно становится! Откуда они?

— Я честно их заработал — выиграл в карты!

— Что ты говоришь, сынок? Разве можно считать честными деньги, выигранные в карты? Ведь всякая азартная игра — это жульничество и обман!

— Нет, маменька, — в этом деле имеет главное значение Фортуна. Без нее удачи не видать. А сейчас она ко мне благоволит. Но это еще не все. Говоришь, нет у меня состояния? А ты посмотри на это — чем не состояние? — Николай кликнул Грушу, чтобы принесла его саквояж, и из него достал деревянный ящичек. Открыл его, и на старушку уставилась золотая дьяволица. Екатерина Львовна трижды перекрестилась.

— Откуда это у тебя? — спросила она, чувствуя, как у нее задрожали руки от страха.

— Ты посмотри, как она прекрасна в своем уродстве! Ей тысячи лет, и нет цены, за какую ее можно продать, — все равно будет мало! Такое имение можно отхватить и столько земли, что представить страшно, но я не латифундист.

— Откуда у тебя маска богини Девы? — спросила Екатерина Львовна, немного придя в себя.

Теперь пришел черед изумиться Николаю:

— Как ты назвала это чудо-юдо?

— Николай, видно, пришло время ознакомить тебя с историей нашего рода и его страшной тайной.

— Историю от тебя слышал много раз — ведем род от Василия Голоды, который за свои воинские заслуги под конец жизни был удостоен высокого звания думного дворянина при царе Иване IV, а затем…

— Его отца тоже звали Василием, он был купцом, а жена у него была Прасковья. Так вот, Прасковья была родом из Лигурии и по-настоящему ее звали Беата ди Аманди. А до этого она была женой консула Солдайи, а затем пришлось ей побыть жрицей храма богини Девы. Бежав оттуда, захватила с собой вот эту самую золотую маску.

— Может, не ее, маменька?

— Другой нет — она существует в единственном экземпляре. И она имеет дьявольскую силу: помогает владельцу избежать смертельной опасности и в то же время делает его своим рабом. Вот теперь я открою тайну, которая тяготеет над нашим родом. Прасковья, став практически рабой маски, в минуту помрачения сознания, когда Василий хотел уничтожить маску, убила его, отца своего будущего ребенка. Впоследствии она ушла в монастырь, где оставалась до самой смерти. Уже чувствуя приближение смерти, она открыла сыну Василию тайну смерти его отца и то, что она похоронила золотую маску вместе с телом мужа. Но ночью ей неоднократно снилась эта золотая уродица, и у нее появилось плохое предчувствие, что эта маска вновь окажется у кого-то из нашего рода. Она предупредила Василия, что если это произойдет, то ни в коем случае нельзя с маской что-нибудь делать, даже добровольно расстаться с ней нельзя, иначе будет горе. Поэтому, хотя эта маска может принести нам беды, избавиться от нее мы не можем. Не ты ее выиграл, а она нашла нас!

— Матушка, рассказ ваш меня потешил, но в нем очень много фантастического, не меньше, чем в повествованиях нашего земляка Николая Гоголя. Это просто золотая пластина очень древнего происхождения, и ничего более. Если бы у меня не было этих денег, — он вновь показал бумажник, — то я бы без раздумий заложил эту маску и получил бы изрядную сумму. А так как они мне сейчас ни к чему, маску я пока спрячу в батюшкин железный ящик, на случай, если воры пожалуют.

— Воров-то у нас сроду не бывало, — возразила Екатерина Львовна, всплеснув руками.

— Береженого Бог бережет. Ключ от ящика у батюшки в столе?

— Где же ему быть, — вздохнула Екатерина Львовна. — Прячь ее, злодейку, подальше.

Николай, улыбаясь, вышел из комнаты. Рассказ матушки его не испугал — он был человеком современным, верил в науку, а не во всякую чертовщину, способную напугать стариков да детвору. Но было одно маленькое «но» — матушка рассказала, что нельзя эту маску ни добровольно отдать, ни что-либо с ней сделать. Выиграв золотую маску, он расспросил ее владельца, как она к нему попала, поскольку подумал грешным делом, уж не в розыске ли она, так как ее слишком дешево оценили при игре — по весу золота, из которого она сделана. Владелец маски, отставной гусарский поручик Алексей Несторович, рассказал следующее.

Эту маску разрыли два кладоискателя на старом кладбище в лесу, где когда-то был поселок, уничтоженный то ли татарами, то ли поляками во время Хмельниччины. Они отнесли ее в город, одному блакатарю Степану, который велел им прийти за деньгами на следующий день, но они так и не пришли. Тот вначале хотел ее расплавить, но потом передумал и показал своему знакомому, любителю древних штучек — этому самому Алексею Несторовичу, и тот купил. А блакатаря вскоре нашли зарезанным у себя в доме, но у него профессия была такая — сопряженная с постоянным риском, так что приходилось опасаться и воров, и полиции.

А как у Алексея Несторовича оказалась эта маска, то стали ему ночами сниться кошмары, вот только почему он связывал эти сны с приобретением маски, он не смог пояснить, лишь вызвал этими рассказами смех. Еще он заявил, что твердо убежден, что этой ночью будет спать спокойно, и был совсем не удручен таким крупным проигрышем. Ночью в самом деле кошмары отступили, однако третьего дня он утопился, когда купался в реке.

Все это навевало мысли о неслучайности такого количества совпадений, но Николай постарался подобные мысли гнать прочь.

Через три дня он, как и собирался, покинул усадьбу и отправился в Москву. Золотую маску он оставил в ящике, посчитав, что она будет там сохраннее.

По прошествии полугода в усадьбу рано утром неожиданно заявился знакомый жандармский урядник Матвей Илларионович. Он вошел в дом осторожно, как нашкодивший кот, пряча глаза от вдовы, которая как раз пила чай.

— Почаевничаешь со мной, Матвей Илларионович? — спросила Екатерина Львовна. — Милости прошу. Мед попробуешь наш — душистый, чудесный, ни у кого такого нет — из разнотравья. Петруша-бортник свою тайну имеет — никому ее не открывает. У него пчелы ученые.

— По неприятному делу я пришел, Екатерина Львовна, — хмуро начал урядник, по-прежнему пряча глаза. — Горе великое случилось — не хочется говорить, а придется.

— Что-то с Николашей?! — Вдова схватилась за сердце. — Он жив?

Урядник покачал головой.

— Из револьвера… Сам себя… Непонятное дело, вроде как несчастная любовь, а может, и нет. Записка была странная, словно бредил он наяву.

— А что в ней было?!

— Вот она — сами читайте. А саквояж с вещами и деньги надо будет в участке получить — там протокол составят, а вы распишитесь. — И он протянул сложенный пополам листок.

— А сам Николаша… где?

— Похоронили его уже — на кладбище при больнице. Адресок я дам. Можно было и на лед положить до вашего приезда, но сами знаете — к самоубийцам мало почтения, их даже за оградой кладбища хоронят. Пардон, Екатерина Львовна, сболтнул я лишнего. — И он громко вздохнул.

Старушка дрожащей рукой раскрыла лист и прочитала:

«Предание говорит правду. Добровольно с карлицей расстаться нельзя — она погубит и на расстоянии».

Старушка держалась из последних сил, стараясь не упасть в обморок. Она была бы рада зарыдать, но внутри у нее все закаменело.

— Известно, что Николай сильно проигрался в рулетку и договаривался с одним приезжим богатым американцем о какой-то сделке. О какой — неизвестно, так как тот американец внезапно уехал — не успели допросить. Примите мои соболезнования, милая Екатерина Львовна, и крепитесь. У вас есть о ком беспокоиться, а в участок идти не спешите — как вернутся силы, тогда и приходите. Честь имею! — Урядник поднялся и направился к выходу.

Как только он вышел, старушка с необыкновенной энергией бросилась на второй этаж к железному ящику, открыла его и достала маску, раздумывая, как уничтожить золотую дьяволицу.

«А не навлеку ли я этим беды на Володю и Олю?» — подумала она о детях и спрятала маску обратно в ящик.

 

9

Встреча в аэропорту

Владлена Петровича разрывали на части противоречивые чувства. С одной стороны, его успокаивало то, что пакет с маской был уже не у него, а с другой стороны, он тревожился, будет ли он в сохранности. Впрочем, девушка, которая должна была передать пакет на хранение Маше, произвела на него благоприятное впечатление, хотя чувствовалась в ней бесшабашность, некая эксцентричность. По дороге в аэропорт его замучили сомнения — правильно ли он поступил?

После того как Мара явилась в его квартиру в Симферополе, он все время ощущал за собой слежку. Поэтому предпринял все меры предосторожности, о каких знал: не использовал купленный заранее билет на самолет до столицы, а выехал ночью на собственном автомобиле, который оставил на стоянке, а сам пересел на такси. Звонил Маше не с мобильного телефона, а из таксофона. За все это время ничего подозрительного не заметил, хотя плохое предчувствие его не покидало. А это был плохой знак — следовало ждать неприятностей.

«Если я совершил ошибку, чего-то не учел, то чего? Где прокололся?» — беспокоила его мысль.

Такси свернуло со скоростной магистрали и покатило в направлении аэропорта. Дорога сузилась, с двух сторон ее обнимала редкая лесополоса в убогом убранстве бесснежной зимы. Начало декабря напоминало больше октябрь в прошлые годы: слабые ночные заморозки с застенчивым инеем по утрам, нулевая температура на протяжении серого дня, повышенная влажность и пронизывающий ветер с мелкими брызгами дождя. Раздолье для гриппа и ОРЗ.

Владлен Петрович, не так давно прибывший из более теплых краев — из Крыма, зябко поежился, выйдя из такси и направляясь к зданию аэропорта. Через несколько часов и его легкая курточка станет лишней в Африке, хотя температура зимой в пустыне, бывает, падает и до четырех градусов тепла. Но вначале он попадет в столицу страны Хартум, находящуюся в месте слияния Белого и Голубого Нила, печально известную агрессивностью крокодилов, которые даже нападают на людей в прибрежных районах города. Страна проблемная, с неутихающими военными конфликтами и неразберихой в национальной валюте — в ходу и динары, и фунты. Главная работа начнется в районе плато Гильф-эль-Кебир, на границе с Египтом… Впрочем, сможет ли он полностью отдаться работе, находясь там, в то время как маска богини Девы — здесь? Как чувствует себя человек, когда его разъединяют с любимой?

Внутри здания было много народа, готовящегося отправиться в дальние вояжи на период зимнего отпуска, отдающего все больше предпочтения заграничным достопримечательностям.

«У нас в Крыму есть на что посмотреть, много замечательных мест, но низкий уровень сервиса отпугивает туристов», — подумал с сожалением Владлен Петрович, будучи в душе патриотом.

Недавняя реконструкция столичного аэропорта должна была подтвердить его статус международного, но пока Владлен Петрович, побывавший во многих странах, отметил лишь обилие рекламных объявлений, вывесок на английском языке и европейские цены в баре — больше ничего не изменилось.

До отлета оставалось два часа, но регистрация уже началась. Образовалась длинная очередь, и Владлен Петрович решил выпить чашечку кофе с коньяком, чтобы немного взбодриться после бессонной ночи, проведенной за рулем, а еще чтобы успокоиться после расставания с маской Девы. Его не покидала тревога, казалось, что он делает что-то не так.

Подойдя к бару, Владлен уже был почти уверен, что совершил ошибку, доверив столь ценную вещь незнакомой девушке, но еще больше его поразило то, что он даже не взял у нее номер мобильного телефона! Он — тот, кто не любит суеты и всегда все продумывает до мельчайших деталей!

Множество предположений, в результате чего он может лишиться маски Орейлохе, постепенно привели его в нервное состояние. Он уже готов был отказаться от поездки и вернуться за маской.

«А вдруг я уже опоздал?» — обрушилась черная мысль, и он стал набирать номер телефона квартиры Маши. В трубке начали отсчет равнодушные гудки, и с каждым в голове стучало: «Никого дома нет! Никого дома НЕТ! Я лишился МАСКИ?!»

«Почему я не взял у нее номер мобильного телефона?!» — мысленно возмутился он, но тут услышал в трубке голос.

— Эй, кто там? По чьей прихоти я вылезла из ванны и стою в луже вся мокрая? — Однако тон голоса девушки противоречил смыслу фраз. Вместо бесшабашности, пофигизма в нем ощущался страх, и сердце археолога сжало плохое предчувствие.

— Ирина, это я, Владлен Петрович.

— Что случилось?

— Ничего… Просто я хотел предупредить, чтобы вы не открывали дверь…

— Чужим дядям и тетям, иначе они посадят меня в мешок… Надеюсь, это все? А то мне здесь совсем неуютно!

— Извините, Ирина, просто хотел услышать ваш голос. У вас все в порядке?

— А есть чего бояться?

— Нет… понимаете — предчувствия. Будьте осторожны.

— Вы, оказывается, еще и экстрасенс. Но я ценю вашу заботу, и если это все, то — бай-бай!

Он только успел произнести встревоженно:

— Прошу вас, никому не рассказывайте о пакете, который я оставил. Ни-ко-му! Попадаются странные люди и очень опасные! — и вместо ответа услышал гудки.

Владлен Петрович остался недоволен разговором. Поймав вопросительный взгляд бармена, заказал двойной черный кофе и порцию армянского коньяка «Ахтамар». Отошел от барной стойки и присел за столик в мягкое кресло. Вдруг его будто пронзила мысль: «Собственно, почему я собираюсь уезжать? Неужели участие в раскопках в Африке может дать мне что-то более ценное, чем то, что я по своей глупости оставил незнакомому человеку? А я уезжаю на столь длительный срок, рискуя потерять то, на что даже в самых смелых мечтах не смел надеяться!»

Он одним махом выпил коньяк. Чувство тревоги гнало его прочь: «Быстрее назад, к испуганной Ирине — ведь что-то ее испугало! Надо поскорее забрать пакет. Нужно отказаться от этой престижной поездки в Африку — сослаться на проблемы со здоровьем. От добра добра не ищут!»

Сделав глоток кофе — слишком горький, без сахара, — почувствовал острое чувство голода и вспомнил, что последний раз ел только рано утром в придорожном кафе.

«Решено — не поеду в Африку! Пусть она катится ко всем чертям! Сейчас поеду к этой девчонке, заберу сверток с маской, сниму до утра номер в гостинице, расположенной в центре, и завтра вернусь в Симферополь. Обедать здесь не буду — лучше в гостинице. Впрочем, не исключен вариант провести время с Ириной — она девушка видная, не грех с ней поужинать, а может, даже более тесно познакомиться».

Владлен Петрович встал, подошел к барной стойке, взял еще коньяк и плитку шоколада, чтобы обмануть чувство голода. Вернувшись к столику, был неприятно удивлен, вернее, поражен, раздавлен — за ним восседала Марина-Мара за чашкой кофе, вооружившись кривой усмешкой. У него сразу в висках застучали молоточки из-за прилива крови. «Как давно она за мной наблюдает? Выследила ли она меня, когда оставлял пакет в квартире у Маши? Неужели маска Орейлохе уже у нее?»

— Что тебе нужно? — резко спросил он, а сердце в груди замерло от страха: сейчас она рассмеется и сообщит, что маска Орейлохе теперь у нее. Не может быть — ее бы тогда здесь не было!

— Ты сам знаешь, что, — ответила Мара с противной усмешкой.

От сердца у Владлена сразу отлегло — похоже, ей не удалось проследить весь его маршрут следования, по-видимому, поэтому она поджидала его здесь. В голове у него тут же возник план: «Зарегистрироваться на посадку, багаж не сдавать, пройти таможню, но на самолет не садиться. Она подумает, что я улетел, и руки у меня будут развязаны. Переночую в отеле, поезжу по городу — попытаюсь выявить слежку, и если все будет в порядке — рано утром отправлюсь к Ирине за пакетом».

— У меня новость, — сказала Марина, пристально глядя на него. — Ночью обокрали твою квартиру в Симферополе. Вскрыли сейф.

Она сделала длинную паузу, наблюдая за ним, и глотнула кофе.

Он, в свою очередь, допил оставшийся кофе и, чтобы убрать горечь во рту, разломил плитку шоколада и сунул кусочек в рот.

— Угощайся, — предложил ей.

— Спасибо. Не люблю сладкого, — вежливо отказалась она и сообщила: — В квартире маски не оказалось.

— Какая жалость! — посочувствовал ей. — Похоже, она все же хранится в запасниках музея. Зря ты мне не веришь. Не думаешь ли ты, что я ее таскаю с собой? — И кивнул на сумку у ног.

Головная боль у него усиливалась; чтобы расширить сосуды, выпил коньяк и тут же пожалел об этом. В голове зашумело, перед глазами все стало кружиться. Лицо Мары то удалялось, то приближалось. А потом превратилось в расплывчатое пятно. Хотел подняться, но не смог, тело стало чужим, непослушным. Последней мыслью перед тем, как сознание покинуло тело, было: «Чашка кофе оставалась на столе, когда подсела Мара. Неужели она туда что-то подсыпала и я умираю?» Его тело парализовало, он уже не мог дышать и, качнувшись, осел в кресле. Сквозь вату в ушах услышал встревоженный голос Мары:

— Помогите! Человеку плохо!

Он уже не видел, как из-за барной стойки выскочил бармен, вслед за ним подбежала официантка, несколько любопытных столпились вокруг, наблюдая, как ему делают искусственное дыхание, массаж сердца. И никто не обратил внимания на то, что черноволосая девушка взяла сумку, лежащую под столиком, за которым она сидела, и спокойно пошла к выходу. Выйдя из здания аэропорта, Мара подошла к длинному джипу камуфляжной расцветки, на передних сиденьях которого расположились двое крепких ребят, и уселась на заднее сиденье. С нетерпением стала рыться в сумке. На ее лице отражались эмоции: страх, нетерпение, а в итоге разочарование. Когда она закончила поиски, то уже овладела собой. Маски в сумке не оказалось.

— Пусто! — хрипло воскликнула она. — Все прошло, как было запланировано, но маски в сумке нет! Он где-то ее спрятал. Все из-за того, что вы прохлопали его в Симферополе!

— А как нам было играть с ним в догонялки, когда у него новенькая «тойота», а у нас старые «дрова» — «восьмерка»? Даже на этом «дефендере» мы бы за ним не угнались, — окрысился высокий и худой парень по прозвищу Шлем — в честь абсолютно голого черепа.

— Мы же не железные — трое суток его «выпасали». Были уверены, что он полетит этим рейсом — билеты у него были, а он вдруг сорвался среди ночи, — поддержал товарища его напарник, круглолицый и полный, за что имел прозвище Колобок. — Все было готово на эту ночь, но он успел удрать.

— Слишком долго готовились — вот и упустили, — не согласилась Мара. — Я в баре возле него «засветилась», поэтому, Колобок, тебе следует сделать следующее…

Вскоре к зданию аэропорта подъехал автомобиль-фургон, в который погрузили тело археолога, полностью покрытое серой простыней.

— Извините, я его близкий знакомый. Не подскажете, в какую больницу вы его повезете? — спросил круглолицый парень женщину в белом халате.

Та внимательно на него посмотрела и ответила:

— К сожалению, ему больница уже не нужна. В Борисполь мы его отвезем, в морг. На вид такой здоровый, а случился у него инфаркт. Если вы его знаете, то сообщите родным, чтобы приехали за телом. Да и формальности с милицией надо будет уладить.

Вскоре Колобок оказался в автомобиле и доложил Маре о случившемся.

— Что будем делать? — спросил Шлем. — Где искать маску?

— Его тело повезли в Борисполь, надеюсь, в морге не производят вскрытие круглосуточно. Шансы на успех у нас есть — я предусмотрительно подстраховалась, — ответила Мара и рассказала спутникам о своем плане.

 

Хроника Плачущей Луны

Севастополь. Ноябрь 1920 года

Услышав, как дверь открывается с наружной стороны, Иннокентий вытащил браунинг, вышел в коридор и прицелился в дверной проем. Он чувствовал себя здесь как в мышеловке — полуподвальная комнатка с глухим окошком на уровне мостовой, бывшая дворницкая. Если за ним придут, оставалось одно — дорого продать свою жизнь, взять с собой как можно больше «товарищей» на тот свет. Это не значило, что он был фанатичным идейным врагом новой власти, пришедшей с красными дивизиями в Крым. Волею судьбы он оказался по эту сторону баррикад, хотя во время учебы ходил в сочувствующих революционерам и даже помогал им по мере сил.

Во время войны с Германией он в первые же дни сменил студенческую тужурку на офицерскую форму и успел дослужиться на передовой до штабс-капитана, при этом ни разу не получил в боях серьезного ранения, а только пару царапин. Участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве и был неоднократно отмечен наградами. Он с одобрением встретил новость об отречении императора от престола и о провозглашении республики. Среди солдат он пользовался уважением, и его даже избрали в полковой комитет, в котором из офицеров он оказался один. А затем началась вакханалия — фронт практически прекратил существование, вместо военных решений стали приниматься решения политические, и Иннокентий перестал что-либо понимать.

Он вышел из состава полкового комитета, посчитав, что на этом его война окончена. К этому времени у него завязался бурный роман с сестрой милосердия Марией Голодой. Они решили пробираться в Москву к родителям Иннокентия, а потом уже отправиться к маме Марии за благословением, но война распорядилась иначе.

По дороге Мария заболела лихорадкой, и они решили остаться на время болезни у ее двоюродной тетки Анастасии в имении Куцовка, заодно надеясь встретить там кузину Наденьку. Когда на наемной телеге добрались до села, то вместо старинного господского дома увидели лишь обгорелые развалины. Но им повезло: первая же встреченная женщина, жительница села, успокоила Марию, объяснив, что с ее родственниками все в порядке — они успели уехать до разгрома имения, и даже помогла отыскать их киевский адрес. Просила передать родственникам, чтобы те не гневались — тогда в них словно бес вселился, а после многие очень сожалели о содеянном.

— Сожалели — не сожалели, а имение полностью разорили, — хмыкнул Иннокентий. — Вещи господские поворовали — поэтому и сожгли дом, чтобы концы спрятать. В былые времена налетели бы сюда казаки, жандармы, дознаватели и определили степень жалости каждого.

— Время наступило смутное — мы мечемся, и все мечутся, не знают, к какому берегу пристать. Вот и происходят подобные нонсенсы. Слава Богу, что хоть они живы остались! — произнесла Мария и перекрестилась.

«Вот так нонсенсы!» — подумал Иннокентий. Они решили, учитывая болезненное состояние Марии, заехать в Киев и навестить ее родственников. Город встретил их накалом политических страстей, разнообразием партий и сформированным правительством — Центральной Радой. Иннокентий отметил про себя, что город был просто наводнен большим количеством офицеров, покинувших разложившуюся армию. Некоторые даже не сняли упраздненные погоны, так и ходили по улицам, провоцируя солдат с красными бантами на груди на эксцессы. Ясно было, что они, как и сам Иннокентий, не знали, что предпринять.

Анастасия Ивановна и Наденька встретили их радушно и разместили у себя — они снимали четырехкомнатную квартиру на Малоподвальной.

— Здесь такое творится, но, слава Богу, у нас значительно спокойнее, чем в Петрограде и Москве, по крайней мере не стреляют. Спорят до хрипоты, чуть за чубы друг друга не таскают, но относительно тихо — разве что иногда по ночам шалят да солдаты, возвращающиеся с фронта, временами безобразничают на окраинах или возле вокзала. А в Питере стреляют, дома и даже фамильные ценности реквизируют, за бывшими приближенными ко двору охоту устроили. А здесь оперетку играют — создали свое, «гайдамацкое», войско, нарядили вояк в средневековую одежду — жупаны и шлыки на папахах, кривые сабли, — рассказывала Анастасия Ивановна. — Мне это напоминает кастрюлю с кипящей водой — шипит, крышку поднимает, а как с огня снимешь — то и успокоится. Перетерпеть надо.

— Дай Бог! — Мария вздохнула.

— Как славно, что вы приехали! Мне так скучно было! — воскликнула неугомонная Наденька. — Расскажешь мне про войну, про фронт, Мари?

— Наденька, там нет ничего интересного — грязь и кровь. В лазаретах полно не только раненых, но и больных.

— Мы недельку побудем, пока Мария окрепнет, и поедем дальше, — сообщил Иннокентий.

Но неделька растянулась на долгие месяцы, и происходящее уже не напоминало дешевую оперетку, как казалось обывателям вначале. Подошедшие войска бывшего подполковника царской армии Муравьева, командующего теперь войсками большевиков, пятого февраля начали обстрел Киева артиллерией с Левого берега Днепра и Куреневки, вызвав панику и разрушения в городе, пожары. Через четыре дня войска Центральной Рады вместе с несколькими министрами правительства тайно покинули город. Установился новый режим, большевики действовали жестко и беспощадно. Началась охота на офицеров, в Царском саду расстреляли их несколько тысяч, а также бывших «гайдамаков», которых узнавали по сбритым чубам и «оселедцям», оставившим светлые пятна на головах.

Весь этот период Иннокентий не покидал квартиру, при каждом постороннем шуме хватался за браунинг, а домочадцы жили в страхе за его и свои жизни. Мария и Наденька стали работать в городской больнице, так как цены неуклонно ползли вверх. Анастасия Ивановна занялась репетиторством — давала уроки английского, французского и немецкого языков. Иннокентий чувствовал себя будто в тюрьме, находясь целыми днями в опостылевшей ему квартире, поскольку пообщаться удавалось только вечером, когда все возвращались домой. Несмотря на испытываемый страх, никто из жильцов четырехэтажного дома не донес на скрывающегося у соседей офицера.

Весной на смену большевикам на немецких штыках пришло правительство двадцатисемилетнего премьера Голубовича. Новая власть пыжилась показать свою самостоятельность, пока немецкий лейтенант с взводом солдат не разогнал правительство и не арестовал несколько министров в связи с делом киевского банкира еврея Доброго.

На Хлеборобском конгрессе был избран гетманом Украины Павел Скоропадский, к которому от Центральной Рады перешла вся власть. Он начал формировать свое войско, где костяком должны были стать офицеры, и Иннокентий, которому надоело бездействие, поступил на службу. За это время он получил известие из Москвы от родственников — оказалось, доходные дома родителей были реквизированы большевиками, а мать и отец вместе с младшей дочкой, не ожидая дальнейшего развития событий, уехали, надеясь переправиться через границу. Но больше о них ничего не было известно. Отныне путь им в Москву был закрыт.

Ему, боевому офицеру, не так давно участвовавшему в боях с немцами, было больно смотреть, как теперь немцы чувствуют здесь себя хозяевами и устанавливают свои порядки. Правда, он должен был признать, что все время, пока он здесь находился, в городе было относительно спокойно. Гибель немецкого главнокомандующего Айхгорна в результате террористического акта его только порадовала — значит, есть люди, которые не смирились с немецкой оккупацией.

Он словно бы раздвоился — служил Скоропадскому, которого поддерживали недавние враги, оккупанты, а в душе надеялся, что все изменится, и… ничего не мог предпринять. Взрывы на Зверинце, уничтожившие вместе со складами боеприпасов Лысогорский форт, он посчитал знаком грядущих перемен и стал активнее общаться с офицерами — бывшими сослуживцами, строя с ними дальнейшие планы.

Уход немецких войск из Киева в связи с революцией в Германии и отречение гетмана Скоропадского от власти не застали его врасплох. Четырнадцатого декабря, когда в город вошел авангард армии Симона Петлюры — «сечевые стрельцы» — и была устроена охота на бывших «гетьмановцев», он с группой офицеров отправился на Дон, где формировалась Добровольческая армия. Мария осталась в Киеве.

В следующий раз он встретил Марию уже в августе 1919 года, когда его часть вошла в Киев с песней:

На прежней квартире на Малоподвальной Марии не оказалось, никто не мог подсказать, куда съехало семейство, но она сама его разыскала в тот же день, и с тех пор они не разлучались. Он служил командиром эскадрона, она — сестрой милосердия в походном госпитале.

За все годы, проведенные вместе, ему казалось, что они знают друг о друге все и нет ничего утаенного. Но у Марии все же была тайна.

В последний вечер перед отправкой на фронт, в феврале 1916 года, мама, Маргарита Владимировна, передала ей резную деревянную шкатулку и поведала сохранившиеся семейные предания о золотой маске богини Девы, хранящейся в ней.

— Мари, я отдаю тебе эту золотую маску, которую получила от деда Владимира перед его смертью, а также передаю услышанные от него истории, которые обязалась хранить в тайне. Но, по-моему, наступил тот час, когда ты должна все узнать. Власть императора пала, и это не просто смена государственного устройства — наступают совершенно новые времена, к которым мы не готовы. Нам предстоит пережить многие события, которые, возможно, перевернут всю нашу жизнь. Хотим мы этого или нет — завтра мы будем другими. Золотую маску нельзя продать, подарить, добровольно уступить кому-либо, поэтому она не является ценностью в прямом понимании этого слова, хотя сделана из золота. Она может тебя уберечь от смертельной опасности, но если ты ей поддашься — превратит в своего раба и в конце концов погубит. Я надеюсь на твое здравомыслие — сейчас ты откроешь шкатулку и увидишь ее, но пообещай, что больше без нужды не будешь на нее смотреть. Никому не рассказывай о ней, ибо этим ты можешь принести горе не только себе, но и другим людям. Анечка, твоя сестренка, остается со мной, я присмотрю за ней, а тебе даю маску как талисман, который должен тебя уберечь в кровавой мясорубке войны. Пообещай мне, что ты выполнишь все, о чем я тебя прошу!

— Обещаю, мама. И не говори так, словно ты со мной прощаешься навсегда. — И девушка заключила ее в свои объятия.

Когда они приходили к незнакомым людям, те их принимали не за мать и дочь, а за двух сестер. Обе высокие, стройные, с большими приметными серыми глазами на красивых личиках, с длинными, тяжелыми, тщательно уложенными каштановыми волосами. Только цвет юной свежей кожи отличал Марию да еще веселый задор во взгляде — ведь мир принадлежал ей, а не она ему. Ей казалось, что понятие «судьба» придумали люди, чтобы оправдать свои слабости, а она сильная, смелая, решительная и чертовски умная женщина. Мама, умудренная жизнью, понимала, что происходит в ее душе, ведь вроде бы не так давно она была точно такой, и ей не верилось, что с тех пор прошли многие десятилетия. Маргарита Владимировна не стала убеждать дочь в чем-либо, ибо разочарование в начале пути всегда равноценно проигрышу, пусть лучше не иссякает надежда, которая, как известно, творит чудеса.

Иннокентий убрал браунинг в карман, помог Марии снять верхнюю одежду и лишь после этого спросил:

— Что нового в городе?

— Беспредел — такого ужаса пришлось насмотреться! — Ее голос задрожал, и он понял, что бледный цвет ее лица вызван отнюдь не декабрьской непогодой. — Исторический и Приморский бульвары, Нахимовский проспект, Екатерининская, Большая Морская улицы — на всех качающиеся тела тех, кто не успел на последний транспорт с Графской пристани!

— Успокойся — мы тоже не успели и пока живы. — Иннокентий взял ее за руку, чтобы успокоить.

— На регистрацию километровая очередь, стоят тысячи человек в надежде спасти жизнь, а по ночам слышны несмолкаемые пулеметные очереди в здании ЧК.

— Я не пойду на регистрацию — думаю, это ни к чему хорошему не приведет.

— Вынуждена с тобой согласиться, хотя утром тебя убеждала в обратном. Мне удалось поговорить с одним «товарищем» в кожанке, так он проговорился, что получена телеграмма от Бела Куна, в которой тот приказал не церемониться с «белой сволочью». Затем рассмеялся и добавил: Крым — это та «бутылка», в которую заскочил беляк, а обратного хода у него нет, так что только в расход, вне зависимости от того, зарегистрировался он или нет.

— Откуда такое доверие к тебе у «товарища»? — с подозрением спросил Иннокентий.

Мария молча достала из-за пазухи красную косынку, надела на голову, а затем из возникшей в ее руке пачки вытащила папиросу и зажала ее в зубах.

— Похожа? — процедила она сквозь зубы. — Побоялась в таком виде прийти к тебе — вдруг бы выстрелил, увидев красную косынку.

Иннокентий выхватил из ее рта папиросу.

— Мой последний папиросный резерв — а ты им «товарищей» балуешь!

— Информация стоила того. — Мария вздохнула, снимая с головы косынку. — Ясно, что регистрироваться нельзя, и надо поскорее уносить ноги.

— В горах засели «зеленые» — ты сама рассказывала, что они там не на посиделки собрались, а то и дело наносят удары по большевикам, — оживленно заговорил Иннокентий.

— Хватит — уже навоевались. Непонятно — за что воевать? За великую Белую идею? Оказалась мифом, который укатил на пароходе в Стамбул. За царя-батюшку? А нам какое до него дело? И нет уже Николая — расстрелян, вместе с семьей! — взвилась Мария. — Хватит крови. Сейчас большевики вешают — а помнишь, как «озоровали» казаки, когда отбивали города у Деникина? Сколько крови было и повешенных! У Врангеля дисциплина покрепче была, но повешенных тоже хватало. Поэтому — хватит крови!

— Хорошо, — неожиданно согласился Иннокентий. — Я знаю, куда поедем. Это здесь, в Крыму.

— Интересно куда? — насторожилась Мария.

— К Аделаиде Герцык — в Судак. У меня с ней почти шапочное знакомство, но она производила впечатление очень порядочного человека.

— Хорошо — другого варианта все равно нет. Не прятаться же в Затерянном мире — большевики и там найдут.

— Значит, решено. — В голосе у Иннокентия прозвучала уверенность. — Будем уходить горами. Как здесь говорят — «на цугундер через канифас блок!».

— Не ругайся, Кеша.

— Сколько можно говорить — не называй меня Кешей!

— А ты не ругайся. Для тебя я уже давно припасла паспорт одного вольноопределяющегося, умершего от тифа в Киевской больнице, — теперь ты будешь Иннокентием Дмитриевичем Матусевичем — даже имя совпало.

— Ты предусмотрительна. Давно обзавелась документом?

— Давно. Даже точно не помню, когда. Предчувствие у меня возникло, как увидела имя умершего. Изучай свою новую биографию по паспорту, благо здесь все подробности имеются. Теперь ты учитель — не пугайся, в прошлом. Призыву не подлежал по состоянию здоровья — сухоты. Смотри приметы: рост средний — подходит. Цвет волос — черный, а ты шатен. С помощью хны исправим. Особых примет нет. Тоже подходяще. Да, вот только ты женат — и, к сожалению, не на мне. Поэтому обвенчаться в церкви нам уже не удастся.

— Спасибо. Ты, можно сказать, меня спасла.

— Пока рано об этом говорить — вот когда отсюда выберемся, тогда другое дело. С деньгами у нас плохо, а это значит, придется поголодать.

— Ха-ха-ха! — Иннокентий заразительно рассмеялся. — Помню, перед отъездом встретил адъютанта командующего, который за полмиллиона наших купил пять фунтов конской колбасы. Неужели все еще больше подорожало? Сколько сейчас стоит фунт стерлингов?

— Хуже, Кеша, теперь все еще хуже.

— Я тебя просил…

— Извини меня — вырвалось. Новая власть отменила все старые деньги: николаевки, керенки, знаки нашего командования, а свои еще не привезла. А за фунты стерлингов можно попасть в ЧК. У тебя они еще сохранились?

— Есть, последние пять.

— Это хорошо. Я схожу на рынок, рискну. Надо купить провизию на дорогу.

— Пока обойдемся, — остановил ее Иннокентий. — Я уже придумал, каким путем мы выберемся. Ложись отдыхать, набирайся сил — ночь предстоит трудная. А когда спишь, тогда и есть не так хочется.

Они легли вместе, не раздеваясь, так как в комнате было прохладно, а в буржуйке догорали угли последних поленец. Обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, они оба думали о новой жизни, о том, что им предстоит и чего они от нее ждут, если переживут ночь бегства.

Мария надеялась на помощь Бога, которому про себя прочитала молитву, а потом ее мысли переметнулись к золотому божеству, которое, если верить старинному преданию, оберегает своего владельца от смертельной опасности. Она заснула, и ей приснилось, что они с Кешей оказались в Турции и там в ювелирном магазине получили за золотую маску божества мешок денег. Кеша взвалил мешок на спину, и они полетели навстречу поднимающемуся над морем солнцу. Сквозь сон подумала: «А может, так и надо будет поступить?» Не верила она всем этим предрассудкам, а золото могло пригодиться. Ведь рано или поздно у них закончится бродячая жизнь, возможно, будут дети.

 

10

Потоп

Ира осторожно подошла к входной двери — за ними явно что-то происходило, и это «что-то» сулило ей крупные неприятности, судя по истерическим женским крикам и грозному мужскому бормотанию, доносившимся сквозь какофонию сошедшего с ума дверного звонка и гулкие удары в бронированную дверь — не иначе как использовали таран.

— Машка, мы знаем, что ты дома, сволочь! Видели свет в гостиной! Если хочешь уладить все по-хорошему, то открой двери! Такой ремонт загубила: натяжные потолки… — и женщина, до этого истерически угрожавшая, неожиданно заплакала.

«Здесь что-то не то, — пронеслось в голове у девушки, не отошедшей от кошмарного сна. — Потолки… Вода!» Догадка пронзила ее, словно острие копья, и она помчалась к ванной. Еще до того как открыла дверь, поняла, что случилось непоправимое — коридор был залит водой. Открыв дверь, выпустила на свободу целое озеро горячей воды, образовавшееся в ванной, и теперь оно вольготно растеклось по всей квартире, приятно согревая Ире ноги. Она кинулась вперед, прямо в халате заскочила в переполненную ванну и перекрыла кран. Охватила взглядом ужасную картину потопа: плавающие мохнатые тапочки, набухший от воды шерстяной ковер. Ламинат под ним Машка боялась даже протереть мокрой тряпкой, а теперь он принял удар водной стихии.

«Натяжные потолки — ведь это ужасно дорого!»

Воображение нарисовало картину катастрофы, происшедшей этажом ниже, — и ей в первое мгновение захотелось умереть. Но в следующее она обозвала себя дурой — из-за того, что так дешево оценила свою жизнь. Затем она чуть было не распахнула дверь — ей захотелось заорать на распоясавшихся соседей: «Ну, чего разгалделись? Я, может, тоже переживаю!» Но Ира благоразумно удержалась от этого шага, оценив степень накала ситуации за дверью: это могло закончиться судом Линча. Вместо этого вооружилась тряпкой и ведром. Кот Тигрис важно ходил по дивану, напоминающему остров посреди разлива, и осуждающе шипел. Разозлившись, Ира стряхнула его тряпкой на пол, и тот, пока добрался до тумбочки с телевизором, скакал по воде, как по раскаленной сковородке. Наверное, в ее жизни это был самый напряженный труд, не было времени для раскачки и даже для перекуров. Вымакивала воду тряпкой — выжимала в ведро, и когда оно наполнялось до половины, выливала воду в унитаз.

Наконец звонок замолк, оглушив неожиданной тишиной. Из голосов за дверью Ира узнала, что эта группа людей пополнилась местным участковым, мастером из ЖЭКа, слесарем и делегацией жильцов с нижних этажей. Большинство присутствующих требовали взломать двери, к чему слесарь отнесся со здоровым скепсисом, оценив качество бронированной двери и импортных замков, но в конце неожиданно оптимистически заявил: «А попробовать можно». Разрядил обстановку участковый, который потребовал не предпринимать противоправных действий с чужой частной собственностью, но пообещал разобраться с гражданкой Машей, в отсутствие матери проживающей на данной жилплощади и творящей подобное безобразие, по всей строгости закона. К этому времени кто-то снизу сообщил, что воду в квартире убрали, по крайней мере, она прекратила прибывать. Мастер ЖЭКа предложил оценить размер ущерба пострадавшей квартиры на следующее утро, так как к тому времени «что-нибудь обязательно отвалится или проявится». Женский голос, истерически взвизгнув, сообщил, что на ремонт было потрачено более двадцати тысяч баксов и квартира выглядела как куколка. Но тут ожила мобилка у Иры, и она, отложив тряпку, отошла подальше от входной двери, чтобы не услышали ее голос.

— Иришка, сколько мне еще тут маячить? Ты опаздываешь на сорок минут — мы пропустим самое интересное, — раздался обиженный голос Вадима.

— Ошибаешься, самое интересное происходит здесь, — шепотом сообщила Ира и в двух словах разъяснила ситуацию.

— Подруга, похоже, ты влипла, — загрустил Вадим. — Понимаю, тебе сейчас не до «Царя».

— Да я просто не могу выйти за дверь — боюсь, что меня там разорвут на кусочки! Осталось еще немного довыбирать воду, чтобы она не просачивалась вниз. Я дождусь, когда придурки за дверью успокоятся, и полечу к тебе.

— О’кей. Позвонишь, когда освободишься, — я буду в клубе, выйду — встречу. Похоже, к тебе будет стремно после всего завалить — не исключено, что будут караулить всю ночь, ведь ты их накрыла на серьезное бабло.

— Не девочка — разберусь! Жди звонка.

Поговорив с Вадимом, Ирина почувствовала себя опустошенной, словно он забрал все ее силы. Кое-как закончила работу, заметив, что набухший ламинат стал морщиться волнами, свалила все пострадавшие от воды вещи в джакузи — «пусть сохнут естественным путем» — и сделала себе очередную чашку черного кофе. Голоса за дверью поутихли, но девушка решила выждать для верности еще минут сорок, а пока стала приводить себя в порядок. Когда сочла, что боевой окрас соответствует предстоящему мероприятию, позвонила Вадиму на мобильный, послушала рэп про крепкие орешки, но хозяин телефона не отозвался. Еще несколько попыток имели тот же результат. По всей видимости, Вадим уже успел закадрить новую девицу и потерял интерес к ее особе. Ира страшно злилась на себя, нажившую на голом месте на свою и Машкину головы крупные неприятности, на Вадима, так бессовестно поступившего с ней.

«Вот что мне сейчас делать: любоваться потопом, устроенным в квартире, и строить предположения по поводу того, во что мне это выльется в будущем? Но пусть это будет после, а пока я хочу от всего этого отгородиться, забыться в веселье». Зазвонил домашний телефон, долго и угрожающе, но она не стала брать трубку.

«Позвонить Илье? Но вчерашний вечер был никакой — человек он скучный, одним словом — математик!» Тут она вспомнила о случайном знакомстве с бильярдистом и о том, что его номер телефона должен быть в ее мобильном. Она его тогда не сохранила, но он должен был остаться в «принятых» звонках. Какого числа она поссорилась с Димой и познакомилась с бильярдистом? Как, неужели все это случилось только вчера? Ведь столько событий произошло за это время! Природа времени изменчива: то оно мчится галопом, то плетется черепахой. Хорошие события пролетают, как картинки за окошком поезда, плохие — поселяются, словно червь в яблоке, и чтобы от них избавиться, надо пожертвовать самим яблоком.

Номер мобильного бильярдиста нашелся — он был единственным неопознанным номером за тот день. Ира набрала номер и почувствовала волнение, словно собиралась договориться о первом свидании. Паша — она вспомнила, что так зовут бильярдиста. Гудки вызова шли, но Паша не спешил отвечать, и когда терпение у нее истощилось, его хрипловато-насмешливый голос возник в трубке.

— Привет, Ируля-красотуля! Как понимаю, у тебя сегодня свободный вечер?

— Проницательность, достойная майора Пронина!

— Пронин? Кто это?

— А тебе не все равно? Слышала где-то…

— Красотуля, вот только сегодня нам тяжело будет встретиться — серьезная игра у меня. Очень большое бабло на кон выставлено.

— Ой, как интересно! Я никогда при чем-то подобном не присутствовала. Я не буду мешать, пожалуйста! Удачу принесу!

— От удачи грех отказываться. Записывай адрес. Охране скажешь, что идешь к Павлу, — тебя проводят.

 

11

Игра

По продиктованному адресу оказалось большое казино, каких много в городе. Она даже не обратила внимания на его название. В зале на восемь бильярдных столов Павла не оказалось. Тогда Ирина прошлась по всем его залам, наблюдая за игрой в покер, рулетку, и даже заглянула в зал «одноруких бандитов», переливающихся разноцветными огнями, — но нигде Павла не нашла. И тут вспомнила, что он посоветовал ей обратиться к охране, и уже через пару минут оказалась в ярко освещенном просторном подвальном помещении, где находился всего один бильярдный стол. Ее сразу усадили на один из диванчиков, стоявших вдоль стены, на которых расположились с десяток зрителей. Перед ними были маленькие столики, на которых стояли высокие фужеры с шампанским, низкие, сужающиеся кверху бокалы с коньяком, массивные стаканы с виски.

— Что желаете выпить? Что-нибудь покрепче или вино, коктейль? — Перед ней склонился официант с сильно набриолиненными волосами. Спрашивал он полушепотом, чтобы не помешать игрокам, которые, отрешившись от всего, священнодействовали около стола.

— Чтобы не попасть впросак, я предпочитаю вначале ознакомиться с ценами, а лишь затем…

— Павел предупредил, что ваш заказ следует внести в его счет. Можете не стесняться — он вчера очень хорошо «поднялся».

— Это как — хорошо? — заинтересовалась Ира.

Официант молча поднял глаза к потолку и вновь спросил:

— Так что пожелаете?

— Мартини… 200 грамм! Бьянко.

— Бутербродик с черной икоркой не помешает?

— Не помешает, но лучше два бутербродика. Я когда волнуюсь, очень хочу есть.

— Располагайтесь, я сейчас принесу заказ. Такие мастерские партии играют здесь не часто: раз в месяц, а то и реже.

Партнером Павла был худощавый седоватый мужчина лет пятидесяти, кавказской наружности, но, несмотря на явную принадлежность к горячему, импульсивному народу, показывал чудеса спокойствия. Проиграв подряд две партии, он не запаниковал, а сосредоточился и вскоре сравнял счет. Когда Ира доедала третий бутерброд с черной икрой, запивая его новой порцией мартини, Павел выиграл три партии из семи запланированных, а его противник только две. Павел явно выигрывал четвертую партию — в этом ни у кого сомнений не было, и это означало досрочное окончание матча. Когда он собирался произвести решающий удар, не особенно сложный — надо было по касательной загнать «чужака» в лузу, — Ирка подавилась, закашлялась до слез, пытаясь освободить дыхательные пути, и стала толкать локтем сидящего рядом полного пожилого мужчину в дорогом костюме.

— Тумбо-юмбо! — прохрипела она, пытаясь знаками показать, чтобы тот хлопнул ее по спине, но вместо этого сбросила со стола фужер с остатками мартини, и он разбился.

Мужчина неожиданно закричал фальцетом:

— Официант!

Павел на мгновение скосил глаза в их сторону и, нанеся удар, сразу понял, что неправильно рассчитал его силу. «Чужак», ударившись о край лузы, медленно откатился в сторону.

«Это конец!» — пронеслось у него в голове, и он почувствовал, как обмякли ноги. «Кавказец» не упустил шанс и выиграл партию. Следующую партию начинал он и провел ее блестяще, не оставив надежды Павлу. Четыре — три: матч закончился победой кавказца, и сразу все вокруг изменилось: все начали говорить, вспоминать наиболее удачные удары, официант бегал как заводной, разливая всем напитки, но при этом не замечал Ирину. Она поняла — случилось что-то ужасное. Павел уже стоял не возле стола, а, бледный и напряженный, о чем-то беседовал с тремя кавказцами, возникшими словно из-под земли. Его противник не обращал на него внимания, он пил шампанское в кругу восторженных болельщиков. Павел что-то написал на бумаге, подойдя к бильярдному столу, и направился к Ире.

— Много проиграл? — спросила девушка.

Павел лишь вздохнул и пошел к выходу, Ира последовала за ним.

— Извини, удачи я тебе не принесла, — нарушила молчание девушка, когда они устроились в автомобиле. Она вспомнила о черной икре и мартини и добавила: — Только ввергла в дополнительные расходы. Чего ты молчишь? Плюнь и разотри это поражение. Сегодня проиграл, а завтра выиграешь! Знаешь, у меня такое сегодня было… — И она рассказала о потопе. В заключение оптимистично добавила: — Ну и что такого? Со временем все перемелется, забудется, а вот нервные клетки не восстановятся.

— Я проиграл все — деньги, этот автомобиль и все равно остался должен.

— Ну и насрать! Извини, что так грубо, но в некоторых случаях крепкие словечки просто необходимы. Со временем рассчитаешься… Они что, на «счетчик» поставили?

— Нет, но если по истечении двух дней я не погашу задолженность, то обязан буду продать почку. Бумаги я уже подписал.

— Ты что — дурной? Думаешь, у тебя вырастет новая?

— Проехали… Куда тебя отвезти? Извини, но сегодня мне надо побыть одному.

— Это… жесть! В милицию можно обратиться, на худой конец.

— Ты сама понимаешь, что говоришь глупости. Обращусь в милицию — мне конец. И неважно, как это произойдет: распотрошат мое тело или меня закопают живьем.

— Какой же выход? Как я понимаю, деньги ты вряд ли достанешь?

— Я скроюсь… Выжду время — может, мне удастся сорвать куш, и тогда я рассчитаюсь с долгом. Ведь я сегодня был так близок к победе…

— Если бы я не сделала маленький тарарам…

— Не говори глупости — я сам совершил ошибку. Если хочешь — можешь мне составить компанию. Поедешь со мной?

— Извини, это нереально: учеба в институте, то да се…

— Если передумаешь, то позвони мне до шести утра. Потом у меня будет другая мобилка — начну новую жизнь.

 

12

«Все нормально!»

Мара, словно статуя, неподвижно сидела в центре очерченного круга, уставившись в невидимую точку на стене с облупившейся штукатуркой. Казалось, что ее, отрешившуюся от внешнего мира, больше ничто не волнует, даже шум, сигнализирующий о том, что в это полуразрушенное здание проникли люди. Шум шагов, треск ломающейся старой плитки, обломков кирпича под грузными телами, тяжело дышащими из-за тяжелой ноши, прекратились у нее за спиной, и наступила тишина. Вошедшие в помещение молча ждали, когда на них обратит внимание черноволосая девушка, пребывающая в нирване.

— Принесли? — наконец спросила девушка, не меняя позы и не оборачиваясь.

— Да. Были сложности с дежурным санитаром… — начал было рассказывать высокий черноволосый парень крепкого сложения.

— Это меня не интересует, Русик. Оставьте его здесь и ожидайте возле входа.

Когда стих шум шагов, она встала, приблизилась к большому черному пластиковому мешку, громоздившемуся на полу, и расстегнула молнию. Из него выглянуло безжизненное, уже посиневшее лицо археолога Владлена Петровича. Челюсть у него отвисла, глаза были закрыты.

— Ведь я предупреждала, что, если не отдашь маску, это может плохо для тебя закончиться. Вот скажи, зачем она тебе теперь? Ни за чем. Послушал бы меня, не лежал бы теперь здесь мертвый, а ковырялся бы в песках Африки, может, какое научное открытие совершил бы, — с усмешкой сказала девушка, оттянула у трупа веки, посветила в угасшие зрачки фонариком с узким направленным лучом, покрутила голову мертвеца в разные стороны, преодолевая сопротивление окоченевших мышц, и вновь закрыла мешок.

Вышла наружу, где ее ожидали два ее помощника.

— Все нормально. Молодцы. Сейчас он нам сослужит службу, а потом надо будет припрятать тело, — сообщила она им. — Ненадолго — дня на три-четыре.

— А он не завоняется? — с опаской спросил низенький коренастый Колобок.

— Нет. Вот только место должно быть очень надежное, чтобы никто случайно на него не наткнулся, да и бродячие собаки не растерзали.

— Прикопать бы его, да собаки могут разрыть свежую землю. А копать глубоко — это сколько времени потребуется! — подал голос Русик.

— Самое надежное место для мертвеца — это кладбище, — пошутил Колобок.

— Пожалуй, ты прав, и я знаю, где мы его там спрячем, — произнесла Мара после минутного размышления.

 

13

Ночной гость

Ира в целях предосторожности не стала подниматься на лифте, а пошла пешком. По площадке, на которой находилась затопленная квартира, прошла на цыпочках, затаив дыхание, но все было спокойно, никто ее не караулил. Лишь оказавшись в квартире, почувствовала себя в безопасности. Из-за потопа совсем забыла о кошмарах, которые ей снились на новом месте. Начала раздеваться, чтобы принять теплый душ на ночь (упаси Господи — только не джакузи!), и тут ей стало казаться, что в квартире она не одна. От этого жуткого чувства она постаралась избавиться, обследовав и включив во всех комнатах свет, не оставив затемненным ни одного угла. Свет немного ее успокоил, однако полностью тревога не исчезла. Она даже пожалела, что не поехала ночевать домой, но теперь было уже поздно об этом думать. После душа заметила, что на мобильный пришло сообщение от Машки, но оно ее не обрадовало. Вместо того чтобы поделиться ощущениями от тропической ночи, красот туристических комплексов, сказочного подводного мира Красного моря, Машка написала: «Ирка, что ты там уже сотворила? Соседи дозвонились моей маме, она — мне, а после — твоей маме. Похоже, мой отпуск здесь накрылся, но не переживай — не только по твоей милости. Завтра вылетаю домой — трепещи!»

Миролюбивый тон сообщения Ирку не обманул — назревал громадный скандал, раз о наводнении уже знают ее родители. Ей было даже страшно представить, что ее ожидает дома, — ведь последствия потопа надо будет возмещать из семейного бюджета, который весьма невелик. Перебыть здесь грозу тоже не получится — Машка приезжает, и все идет к тому, что их отношения, как и прошлым летом, прервутся на длительное время. Может, приструнить свои амбиции и позвонить Диме?

Размышления утомили, и она решила лечь спать, так как утро вечера мудренее. Но вот как заснуть при включенном верхнем свете? А выключить его страшно.

Посмотрела на часы — было уже далеко за полночь. Она закрыла глаза, постаралась отвлечься от неприятных мыслей, призвать сон. Неизвестно, сколько так пролежала, но сон пришел, а точнее, тяжелое беспамятство без сновидений. Может быть, она так проспала бы до утра, если бы вновь не ожил звонок у входной двери и не послышались тяжелые удары в дверь.

Не отойдя от сна, с закрытыми глазами, она пошла открывать дверь, пребывая в уверенности, что находится в Диминой квартире и случайно закрыла дверь на задвижку изнутри, а он только вернулся с поздних посиделок с родителями. И только у самой двери, содрогающейся от ударов, она вспомнила все и отдернула руку, готовую открыть замок. Часы показывали начало третьего.

«Соседи решили выяснить отношения, не дожидаясь утра?! Хорошо, я устрою вам праздник на вашей улице!»

Девушка посмотрела в глазок, но вместо соседей увидела археолога Владлена Петровича.

«Чудеса в решете! Он же собирался лететь в Африку!»

Она заметила, что он очень изменился — неестественно бледное лицо, даже с синевой, какой-то тусклый, ничего не выражающий взгляд.

«Это надо было так сильно нажраться, чтобы оказаться в таком состоянии! А утром производил приятное впечатление: ручку целовал, о кофейной церемонии ворковал! Хотя и на пьяного он не похож». И не стала спешить открывать ему дверь. Происшедшая метаморфоза с его обликом ее испугала, напомнила о прочитанной книжке про маньяков.

— Что вам надо? — спросила она из-за двери слегка дрожащим голосом. Археолог перестал штурмовать дверь и с трудом выдавил:

— Мас-ка… Отдай маску!

— Какую маску? — удивилась Ира, но тут открылась дверь соседней квартиры и появилась ее хозяйка, взлохмаченная и воинственно настроенная.

— Превратили квартиру в бордель! Кто сюда только не прется! Ты что, зеньки залил и не понимаешь, что сейчас два часа ночи и нормальные люди в это время хотят спокойно спать? А ты, Маша, тоже хороша… — но не успела она закончить свою тираду, как вроде бы благовоспитанный археолог сделал резкое движение рукой в ее сторону и она улетела в глубь своей квартиры, произведя сильный шум.

— Маску! Отдай маску! — вновь завел свою песню археолог.

Но Ира, убедившись в его невменяемости, закрыла дверь еще и на засов. «О какой маске он все время бормочет?»

— Сейчас милиция приедет — с тобой разберется! Вишь, хулиган какой — настоящий бандит! — крикнула из-за двери соседка, уже не рискуя выходить на площадку.

Неожиданно рядом с наводящим страх археологом появилась черноволосая девушка невысокого роста. Она что-то тихо ему сказала. Археолог начал медленно спускаться по лестнице, бросив на прощание:

— Я вернусь. Отдай маску!

Милиция приехала минут через десять, и остаток ночи превратился в кошмар. Ирине пришлось открыть дверь трем дюжим представителям патрульно-постовой службы, сразу заполонивших пространство небольшой квартиры. На их мощных фигурах были бронежилеты, а в руках — автоматы. Воспользовавшись моментом, в квартиру юркнула соседка, представившись:

— Зинаида Филипповна. Это я вас вызвала. Проживаю по соседству, напротив. — И, обратившись к Ире, спросила: — А где Маша?

Ире пришлось предъявить стражам правопорядка свой паспорт и написать объяснение по поводу заявления соседки Зинаиды Филипповны, в котором та красочно описала, как над ней измывался незнакомый мужчина бандитской наружности. Ира не стала утаивать фамилию и имя археолога (и своих неприятностей хватало — пусть каждый за себя отвечает). Старший патруля передал оперативную информацию по рации и только собирался уходить, как получил ответ и недоуменно закрутил головой.

— Слушай, девушка, а ты часом ничего не путаешь? Может, иначе звали твоего знакомого?

— Во-первых, он не мой знакомый, а Машкин. Во-вторых, я на свою память не жалуюсь. А что вам не нравится?

— Не нравится, когда трупы самостоятельно по городу шастают. Твой археолог скончался перед отлетом, прямо в аэропорту, а ночью его труп был выкраден из морга. А тут оказывается, что этот труп еще и хулиганит, — и он посмотрел на соседку.

— О Господи! — испуганно вскрикнула соседка и поспешила в свою квартиру, на прощание обронив: — Он и в самом деле был похож на живой труп! Господи, что я говорю?

— Словом так, девушка. Из города никуда не выезжайте — завтра… точнее, сегодня днем следователь, конечно же, захочет с вами встретиться. Спокойной ночи, а ожившим трупам не рекомендую открывать дверь!

Отпуская шуточки по поводу покойника, патрульные покинули квартиру, оставив Иру со своими страхами.

 

14

Неожиданное решение

Часы показывали четыре часа утра, когда Ира вновь прилегла на кровать, и как только ее голова коснулась подушки, она заснула. На этот раз ей явилась предыдущая фантасмагория: пещера, которая, казалось, не имела конца, фигура в темном одеянии и страх неизвестности. Проснувшись, Ира посмотрела на часы и с удивлением осознала, что спала от силы полчаса, но чувствовала себя полностью отдохнувшей. Валяясь в постели, раздумывала над навязчивыми снами, которые словно предупреждали или сообщали о чем-то важном в ее жизни, что произошло или только должно произойти. Сонникам она не верила, придерживаясь теории сновидений Фромма, утверждающего, что символы сновидений не имеют для всех людей одинакового значения, их истинный смысл может разгадать только сам сновидящий. Где-то в глубине души зрело убеждение в том, что неожиданный визит археолога и эти сны каким-то образом связаны.

«Маска. Ночью он требовал какую-то маску. Что это за исключительная вещь, из-за которой он пришел глубокой ночью? И что за бред несли милиционеры про него?» В истории с живыми мертвецами Ира не верила, а знала, что должно быть рациональное объяснение чудесного воскрешения археолога.

Ее мысли теперь были направлены на тот сверток, который он оставил на хранение. Не выдержав, она соскочила с постели и извлекла из ящика пакет. Вновь ее заинтересовали сургучные печати, надежно оберегающие содержимое от чужих глаз. Ира стала рассматривать тяжелый сверток, вертя его в руках. На ощупь под бумагой скрывалось что-то очень твердое, тяжелое, прямоугольной формы.

Телефонный звонок прозвучал так неожиданно, что, вздрогнув, она выронила сверток, и тот, падая, вначале ударился об острый угол журнального столика, а затем свалился на пол. В месте удара на журнальном столике осталась заметная светлая отметина.

— Алло! — зло крикнула Ира в телефонную трубку, ощупывая свободной рукой поврежденное место. «Наверное, можно будет чем-нибудь замазать, — подумала она. — Но чем?»

В трубке царила тишина — видно, Ирин голос не понравился или вверг в недоумение человека на том конце линии. Играть в молчанку она не собиралась и повесила трубку.

Телефон вновь ожил. Только Ира приложила трубку к уху, как услышала мужской голос:

— Послушай доброго совета, подруга! В семь утра вынеси к входу в подъезд то, что тебе оставил археолог. И упаси Господи твою душу заглянуть внутрь! Иначе не сбережешь свою жизнь и здоровье. Рассчитываю, что ты не дурочка и не будешь к этому подключать милицию, иначе мы обязательно доберемся до тебя — и это будет ужасно! Владлен не поверил нам, и это была его ошибка.

— Владлен Петрович… где он сейчас? — спросила Ира. Голос в трубке был зловещим, а тон предвещал крупные неприятности. — Он жив?!

— На своем месте — в морге! — В трубке раздался жуткий смех, а потом пошли гудки отбоя.

— Да пошли вы все! — бросила Ира, убедившись, что абонент отсоединился.

Она наклонилась, подняла сверток и увидела, что ему тоже досталось. Удар пришелся на одну из сургучных печатей, и она раскрошилась.

«В том, что печать сломалась, я не виновата, — успокоила себя Ира и продолжила мысль: — Но ведь с таким же успехом могла сломаться и вторая печать». А мысль, как известно, материальна, и без особых угрызений совести Ира сломала вторую печать. Но тут она столкнулась с новой проблемой — узлы веревки, которой был плотно обвязан сверток, находились под печатями, и развязать их не было никакой возможности. Тут Ирой овладел безудержный зуд любопытства, от которого спасения не было.

«Семь бед — один ответ!» — подумала она и, больше не мучаясь сомнениями, разрезала веревку. «Если археолог мертв, то кто докажет, что сверток был запечатан? А посмотреть, что внутри, я должна обязательно!»

Трясущимися от нетерпения руками Ирка развернула плотную пленку, и тут ее ожидало новое испытание. Внутри оказался металлический ящичек, закрытый на ключ. Ирку охватило раздражение — после стольких усилий остаться на пороге тайны! Но если она чего-то хотела, то никакие доводы на нее не действовали.

«Можно вызвать Ваню — он без труда и откроет ящичек, и закроет его. Но время! В семь утра я должна буду все это отдать». Она решила проверить свои силы, засунула кончики ножниц в замок и начала ими там крутить, не имея ни малейшего представления, как это надо делать. Но тут что-то в замке хрустнуло и ящичек открылся. На нее смотрела уродливая в своем великолепии золотая маска Девы.

У нее затрепетало сердце — вот он, шанс, который выпадает раз в жизни! Ей вспомнилось недавнее посещение музея драгоценностей: золотая пектораль в прозрачном кубе из спецстекла, выдерживающего не только удары кувалдой. А перед ней не менее ценное археологическое чудо, которое можно взять в руки. Ей даже показалось, что она услышала свой голос: «Ох, попалась бы мне такая вещица — ни за что не побежала бы сдавать ее в музей!» А ведь она ей попалась и лежит сейчас на расстоянии вытянутой руки!

Ирка, не раздумывая, набрала номер телефона бильярдиста Паши.

— Паша, я согласна ехать с тобой. Во сколько мне тебя ожидать?

— Буду в полшестого. Встретимся возле твоего подъезда.

— Паша, милый! Мне будет страшно спускаться одной. Зайди, пожалуйста, за мной — я тебя очень прошу! — вовремя спохватилась Ирка, вспомнив недавнее посещение археолога, точнее его тела.

— У тебя что-то произошло? — насторожился Паша.

— Нет, ничего. Просто я отчаянная трусиха — темноты боюсь.

— Хорошо, называй номер квартиры, этаж. — Паша зевнул и, получив информацию, отключился.

Ира посмотрела на часы — оставалось менее часа до появления Паши. «Жаль, что не перенесла сюда свои шмотки, а по глупости развесила на плечиках в шкафу. Домой уже поздно заезжать за вещами — придется взять кое-что у Маши. Фигуры у нас почти одинаковые, так что подойдет, а она перебьется». И тут Ира наконец осознала, что уезжает на неопределенное время, возможно навсегда. Неужели она больше не увидит занудливых родителей, воображалу Машку, помешавшегося на учебе Димку, ветреного Вадима, меланхоличного Илью, других знакомых, институтских друзей? Да и в самом институте ей больше не придется учиться. И одежду, которую сейчас возьмет у Машки, вряд ли вернет, разве что отправит ее посылкой. Теперь у нее начнется новая жизнь, никак не связанная с сегодняшним настоящим.

Планов на будущее она пока не строила, знала только одно: у нее в руках находится древняя ценная вещица, которая может в корне изменить ее жизнь в лучшую сторону.