1

Суровы и негостеприимны Алтайские горы в зимнюю пору. Горные хребты неприступными стенами вздымаются на километровую высоту, острыми белоснежными вершинами буравя небо, заслоняя прячущиеся между ними долины, испещренные артериями рек. Рожденные на Алтае неторопливая Катунь с серо-белыми водами и синяя стремительная Бия, как противоположности инь и янь, соединившись, дали начало не похожей ни на одну из них могучей сибирской реке Обь, несущей желто-коричневые воды в Северный Ледовитый океан.

Вдоль правого берега Катуни тянется на тысячу километров обновленный Чуйский тракт, связывая два молодых государства: страну Советов и Монгольскую республику. Новая дорога, пробитая в скалах силами и жизнями заключенных Сиблага, пролегла через высокогорные перевалы: Семинский и Чике-Таманский. И хотя Семинский выше – он расположен чуть ли не на двухкилометровой высоте, полуторакилометровый Чике-Таманский более коварен и труден. По пути к нему узкая дорога множество раз закручивается серпантином, ограниченная с одной стороны отвесными скалами, грозящими камнепадами, с другой – смертельной пропастью. На его крутых подъемах захлебываются от прилагаемых усилий и разреженного воздуха двигатели «ЗИСов». Для обеспечения круглогодичной проходимости Чуйского тракта, имеющего важное, стратегическое значение для обороноспособности страны Советов, строящей социализм и общество всеобщего благополучия, а также для развития торговли было принято решение на зимний период установить вдоль всей дороги временные лагерные подпункты, противопоставив силы заключенных превратностям и капризам природы.

На высшей точке заснеженного Чике-Таманского перевала расположилась «командировка» 7-го отделения Сиблага: два наспех сооруженных деревянных барака, домики охраны и начальника лагеря и несколько хозяйственных построек. Ограниченность территории на этом скальном участке вынудила лагерный подпункт максимально «сжаться», и вместо привычного для ИТЛ высокого бревенчатого забора с трех сторон его окружали лишь проволочная «колючка» и вероломная спираль Бруно. Со сторожевой вышки над воротами хорошо просматривался периметр лагпункта, а ручной пулемет «Максима-Томпсона» и прожектора в ночное время не дали бы беглецу, если бы кто-то решился на побег, уйти даже совсем недалеко. С тыльной стороны находился головокружительной глубины обрыв, и он для задумавших побег заключенных был преградой даже посерьезнее, чем снискавшая печальную славу спираль Бруно. С края этого обрыва открывался вид на долины рек Большой и Малый Ильгумень, громады горных хребтов с белыми шапками вершин, со склонами, до половины укутанными посеребренными массивами ельника и лиственниц.

Начальник «командировки» Григорий Метелкин нервно курил папиросы одну за другой. Едва перешагнувший тридцатилетний рубеж, сухощавый и поджарый, с продолговатым лицом и упрямым подбородком с ямочкой, полный надежд на великое будущее, он воспринимал это назначение как первый шаг восхождения по карьерной лестнице. Он понимал, что многое зависит от того, как он себя зарекомендует на первом своем самостоятельном посту. Пока складывалось не так, как он рассчитывал, и это было поводом для беспокойства. Ну как не нервничать, если после обильного снегопада, продолжавшегося без перерывов четыре дня, ударили жестокие морозы за сорок градусов, да еще с сильным ветром?! Снежные заносы местами были выше метра, а участок Чуйского тракта, будь он неладен, за который он отвечал и на котором должен был обеспечивать порядок, протянулся более чем на полтора десятка километров: от деревни Хабаровка, через перевал и до деревни Купчегень. Фактически лагерь оказался в снежной ловушке, и усилий двухсот пятидесяти зэков, имеющихся в распоряжении Метелкина, было недостаточно, чтобы в скором времени расчистить дорогу до этих деревень. Это займет никак не меньше недели, так как работы приходится вести сразу в обоих направлениях. Двадцать четыре зигзага серпантина в сторону деревни Хабаровка и двадцать три – в направлении Купчегеня, но начальство из головного лагеря не хочет слышать никаких объяснений и по рации передало приказ: не более трех дней на выполнение работ. К погодным сюрпризам добавились другие неприятности: лекарь Свиридов, из заключенных, доложил, что семерым заболевшим он поставил диагноз «сыпной тиф» и их следует немедленно изолировать от остальных, иначе заболевание может принять массовый характер. А куда их денешь, если нет ни лазарета, ни изолятора? Необходимых лекарств тоже нет, и половина заболевших, как пить дать, помрут до того, как их можно будет отвезти в лагерный лазарет, что близ городка Упала. Не было печали! А ведь, падлы, заразят других зэков, и это при таком фронте работы!

В дверь постучали, и сразу же в образовавшуюся щель просунулась узкая лисья физия старосты первого барака Фадеева, исполняющего также обязанности коменданта и прораба лагпункта.

– Вызывали, гражданин начальник?

– Топорков с тобой?

– Где ж ему быть? Дожидается.

– Заходите! Нечего мороз сюда впускать!

Низкорослый Фадеев смело и вальяжно прошел прямо к столу начальника, а за ним осторожно втиснулся грузный Топорков, недавно назначенный старостой второго барака и до сих пор не пришедший в себя от такого счастья.

Обстановка в комнате Метелкина была спартанской – самодельный грубый стол, топчан, застеленный верблюжьими одеялами, и один стул, на котором и сидел хозяин. В углу присел на корточках дневальный – доходяга зэк, из Иван Иванычей, следивший за тем, чтобы в буржуйке не погас огонь.

Войдя, старосты стянули с голов шапки и остались стоять, блаженно поглядывая на раскаленную чуть ли не докрасна металлическую печку, щедро дающую тепло, так что гражданин начальник сидел в одной гимнастерке.

– Готовьте бригады в ночную – будем работать круглосуточно. У нас три дня, чтобы полностью очистить участок дороги от снега. Запускайте вперед топтунов – пусть пробивают тропу, чтобы люди шли широким фронтом, а не скапливались в одном месте, мешая друг другу. В конце второго барака отвести место для больных и отгородить. Ближайшие к больным нары освободить, чтобы заразу не подхватили. Завскладу скажешь, что я разрешил взять для этого брезент. В бараках сильно не топить – вши меньше кусать будут! Понял, Топорков?

– Будет выполнено, гражданин начальник! – подобострастно вытянулся в струнку староста второго барака.

– Там и так не Ташкент, – подал голос Фадеев. – Дрова на исходе, березовую рощу возле лагеря всю вырубили. Чтобы добраться до ближайших деревьев, километра два дороги надо расчистить от снега.

– Вот и поторопитесь, если не хотите мерзнуть.

– Хлеб заканчивается, на одной баланде много не наработаешь.

– До деревни дорогу расчистите – хлеб подвезут. Пока еще грузовики не научили летать!

Топорков подхалимски хихикнул на шутку начальника.

– Буза может быть – народ на голодное пузо да в такой мороз не слишком будет лопатой махать, да и разговоры идут, что место это гиблое, сатанинское, – гнул свое Фадеев. – Погибель здесь всех ждет.

– Что за чушь несешь?! – Лицо Метелкина от злости стало свекольного цвета.

– Вроде здесь на скале было написано, что эта гора сатанинская. Когда дорогу расчищали, ту скалу взорвали, горных духов обозлили. Поэтому каждый, кто перевал проходит, оставляет здесь подношение горным духам – «джамалу».

Метелкину припомнились кусты жимолости, украшенные разноцветными ленточками, и он пожалел, что раньше не обращал на них внимания и не заставил выкорчевать, – так можно и погореть за попустительство местным религиозным верованиям.

– Вот оно что! – Метелкин взял себя в руки и успокоился. – Товарищ Томо из уездного комитета партии рассказал мне эту историю, но в ней ни слова о чертовщине, затуманивавшей сознание местного населения. Дорога сюда крутая, а раньше была еще круче и ýже, так что лошади даже пустую телегу с трудом наверх вытягивали, а бывало, что на это силенок не хватало. Вот кто-то после тяжелого подъема в сердцах и выцарапал на скале: «Ета не Чике-Таман, а Черт-Атаман, сорок восемь грехов». На самом деле название переводится как Плоская вершина. Никаких духов здесь нет и чертей тоже. Ясно тебе?

– Понятно, но хлеба и дров от этого не прибавится. – Староста первого барака передернул плечами.

– На рожон лезешь, Фадеев! – разозлился Метелкин. – Засиделся ты в начальниках, пора тебя в работяги определить, избавить от религиозных бредней. На золотые рудники в тайгу хочешь? Устрою!

О работе на приисках в тайге ходили страшные слухи: к концу сезона состав бригад золотодобытчиков полностью обновлялся, там была самая высокая смертность среди заключенных лагерей ГУЛАГа.

– Опасаюсь я, кабы чего не вышло, поэтому и разговор завел. Тревожно мне, – побледнев, сбавил тон Фадеев.

Он знал, что начальник ценит его за расторопность, исполнительность, безусловное выполнение приказов, за обеспечение порядка в бараках. По сути, он у гражданина начальника правая рука, умеет все жилы из зэков вытянуть, но план дать и порядок обеспечить. Однако же было ему известно, что незаменимых людей нет, иначе он целых шесть лет не находился бы в лагере, а работал на харьковском машиностроительном заводе главным инженером. Его там ценили, грамоты и премии давали, а оказался он здесь из-за пустяка, из которого завистники раздули в уголовное дело – хищение социалистической собственности. Всего год осталось ему мытарствовать, и тогда станет вольняшкой, но эти места не покинет – еще пять лет надо тянуть на поселении.

– Держи нос по ветру, но и не забывай, что у страха глаза велики. – Метелкин остался доволен эффектом, произведенным на Фадеева его словами. – Помнишь, что за транспарант на входе висит?

– Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства, – без запинки произнес Фадеев, поняв, к чему начальник ведет.

– Золотые слова. Напряженный труд все дурные мысли прочь гонит и не дает на морозе замерзнуть, – улыбнулся Метелкин. – Вчера по твоей милости целый день зэки в бараке волынили из-за мороза. Отсюда и дурные разговоры пошли.

– Виноват, гражданин начальник. – Фадеев склонил голову, зная, что его вины в этом нет.

Имеется распоряжение руководства Сиблага: при морозе больше тридцати восьми градусов на работы зэков не выводить, а вчера было все сорок, да и сегодня не меньше. Что вчера работяги наработали бы при таком морозе, когда слюна на лету замерзает, а рука к кайлу примерзает? А так пайку сокращенную получили, запас хлеба приберегли, но все равно через четыре дня давать будет нечего. Надо поварам приказать, чтобы баланду на ужин погуще варили. Нет, Фадеев не пожалел подчиненных, это был лишь голый расчет – на голодный желудок много не наработаешь, а мысли глупые в голову лезть будут.

– Болтунов, которые эту чертовщину распространяют, найди и ко мне приведи. Топорков, это тебя также касается!

– Будет исполнено, гражданин начальник! – бодро произнес Топорков, в уме прикидывая, кого из недругов под это дело подставить.

– В бараках днем, кроме заболевших, дневальных и ночной смены, никто не должен находиться. Лично проверю! – пригрозил Метелкин. – Шкуру спущу, если кого обнаружу!

– Будет исполнено, гражданин начальник! – чуть ли не хором отчеканили старосты.

Топорков внутренне сжался: попробуй в такой мороз выгнать на работу урок! Все равно работать не будут, и бригадиры разбросают их задания на работяг. Фадеев опустил глаза, чтобы начальник не прочитал в них издевку: «Бесись – не бесись, а одним махом не поломаешь то, что складывалось годами. Тут нахрапом не возьмешь, умишко надо напрячь, с чем у тебя, гражданин начальник, туго».

После их ухода Метелкин нервно закурил новую папиросу. У него было неспокойно на душе, как уже не раз бывало в предчувствии грядущей беды. Вот только откуда ее ожидать? Со стороны руководства лагеря? Возможно. Не сладились у него отношения с оперуполномоченным, заместителем по режиму Феоктистовым. Не исключено, что кляузы на него пишет, чернит, и, как назло, перед самым снегопадом уехал в головной лагерь – там он в фаворе. Сейчас сидит в тепле и голова у него не болит, а если я приказ не выполню, вовремя дорогу не расчищу, то грязи нальет полную бочку.

Фадеев опасается, что буза начнется среди зэков? Тридцать человек охраны, четыре надзирателя и пулемет – достаточные силы, чтобы вразумить кого угодно. Но поостеречься надо. Сексотов Феоктистов замкнул на себя, не у кого и узнать, в самом ли деле неспокойно в лагпункте. Надо будет Топоркова вызвать и поручить ему разнюхать, сколько правды в словах Фадеева, не нагоняет ли тот специально страху, чтобы показать свою значимость.

Не нравился он Метелкину – в любую дырку затычка, хотя мужик толковый.

2

Вскоре опасения Фадеева подтвердились в полной мере, и он почувствовал, что обстановка в лагпункте накалилась до предела и ситуация может выйти из-под контроля. Урезанная хлебная пайка при шестнадцатичасовом рабочем дне на тридцатипятиградусном морозе вызвала ропот среди работяг. Все чаще в разговорах всплывало, что это гиблое место, как было написано на скале, и до весны мало кто из заключенных дотянет. Метелкин выполнил свою угрозу и прошелся по баракам, выгнав на работу блатную верхушку, возглавляемую авторитетным вором Сеней Паровозом, но этим только подбросил дров в разгорающийся огонь недовольства заключенных. Метелкин не слушал предупреждений Фадеева о грозящей опасности, уповая на пулемет, расположенный на вышке, и все больше «закручивал гайки», стремясь выполнить приказ руководства в срок.

Бунт, как прыщ из-за простуды, вызревал давно – во временном лагпункте за неимением места начальство не позаботилось о бане, и два месяца пребывания здесь заключенные не мылись, ужасно страдая от расплодившихся вшей. Они раздирали ногтями места укусов до крови, непрерывно чесались даже во сне, несмотря на страшную усталость после тяжелой работы. Сыпной тиф при отсутствии амбулатории, лекарств был смертным приговором, и спасти больных могло разве что чудо. Однако советская власть, отделив Церковь от государства, отменила чудеса, поэтому надеяться было не на что. Размещение тифозных в общих бараках стало реальной угрозой заражения остальных заключенных, и урки решили было облегчить им страдания, сократив время их пребывания на земле и указав кратчайшую дорогу в райские кущи, – придушить ночью. Но перепуганный лекарь Свиридов пояснил, что так они все равно не уберегутся, поскольку расползшиеся тифозные вши могут оказаться у любого, на первый взгляд здорового заключенного и только после двухнедельного инкубационного периода станет ясно, кто болен, а кто здоров.

Действенным средством борьбы было прокипятить одежду в варочных котлах кухни, поскольку холода вши не боятся, только становятся менее подвижными. Было понятно, что начальник лагеря не пойдет на это, так как из-за неимения у зэков сменной одежды пришлось бы приостановить работы по расчистке горной дороги на несколько дней. И что жрать, если кухня займется варкой одежды, а хлеб вот-вот закончится? Как ни крути, чтобы подвезли хлеб, нужно освободить дорогу от снега. Но даже если они быстро расчистят дорогу до ближайшей деревни, не факт, что сразу станут лучше питаться, – ведь неизвестно, как скоро соседние «экспедиции» выполнят свой фронт работ и восстановится движение по Чуйскому тракту.

Зэки, прошедшие суровую школу таежных лагерей, поделились народным средством: нужно закопать одежду в землю, оставив сверху лишь кончик, на который должны собраться вши, и, чтобы от них избавиться, достаточно будет их стряхнуть. Но, видимо, снег – не земля, и последовавшие этому совету от вшей не избавились, а один из них простудился и в течение нескольких дней сгорел от высокой температуры. Поскольку дров негде было взять, и в бараках стало холодно. Человек не может долго находиться в холоде, особенно после многочасового труда на жестоком морозе с ветром, когда обморожение происходит незаметно и узнаешь о нем только в бараке, когда пытаешься отогреть нечувствительные синюшные части тела и участки кожи на лице, испытывая при этом непроходящую ужасную боль. Знатоки участливо предрекали пострадавшим появление в скором времени на обмороженных местах волдырей с кровянистым содержимым. И дай Бог, чтобы обошлось без гангрены и ампутации конечностей! Участившиеся случаи обморожения для начальника лагпункта не были уважительной причиной невыхода на работу, и он лишь вскользь заметил в разговоре с фельдшером Свиридовым, что по возможности отправит обмороженных и тифозных на освидетельствование в лагерный лазарет, когда начнется движение по Чуйскому тракту.

Смотрящий зоны, вор Сеня Паровоз, не был дураком и понимал, что любое неповиновение, тем более бунт, обречено здесь на провал, а инициаторов расстреляют или увеличат сроки, чтобы другим неповадно было. Стиснутый со всех сторон снежными завалами, лагпункт оказался в западне, и лучше колючей проволоки и вооруженной охраны зэков охраняла сама природа, таящие смерть горы. Ведь куда отсюда уйдешь? Где схоронишься? Зимняя пора – самое худшее время для побега, беглецов несложно найти по следам, оставленным на снегу, да и верная смерть от холода и голода ожидает смельчаков в горах. Выходило более разумным поработать на гражданина начальника, успокоить зэков, не дать перерасти недовольству в бунт и тем самым поставить крест на воле, тянуть срок без особой надежды когда-нибудь оказаться на свободе. Ночами развлекаться с молоденькими, не бреющимися, плоскими парнишками, представляя на их месте женщин, задастых и грудастых, с огнем между ног. Ради ночи с такой бабенкой Семен был готов на все, даже рискнуть жизнью. Но по-умному!

В прошлом Семен был актером, но водка, карты и женщины сгубили его карьеру и вовлекли в воровскую жизнь. До революции он уже сделал две ходки в тюрьму, но при Керенском чуть было не покончил с воровством, занявшись политикой. Семен получил мандат агитатора и стал произносить хорошо поставленным голосом зажигательные речи, призывая продолжать войну до победного конца. Все шло гладко, пока он агитировал городских обывателей. Но первая же поездка на фронт отрезвила его, и он вернулся к прежнему занятию – воровству, считая его более предсказуемым и менее грязным.

Семену вспомнилось, как в барак ввалился начлаг, устроил разнос старосте Топоркову, выгнал его с корешами на мороз. А чтобы лишний раз показать, кто здесь хозяин, начлаг приказал ватные одеяла и подушки блатных отдать тифозным. Трясущийся от страха Топорков сделал, как было велено, понимая, что попадает из огня да в полымя. Чудным ватным одеялом, выигранным Сеней в штоц на пересылке, накрыли мечущегося в бреду тифозного. У вора непроизвольно сжались кулаки от этих воспоминаний. Одеяло для блатного – предмет гордости, «паспорт», в карточной игре он поставит его на кон в последнюю очередь, скорее рискнет единственными штанами. Впрочем брюки всегда можно забрать у политического или у Иван Иваныча, а вот такое одеяло раздобыть – счастливый случай.

«Неправильно ты поступил с моим «паспортом», к тому же отправил меня на мороз, так что теперь ты у меня должник. А я должников не люблю, страсть как не люблю! – размышлял Семен, сжимая и разжимая с силой кулак, разглядывая, словно увидел в первый раз, свои пальцы, украшенные татуировками в виде перстней. – Ты думаешь, что я шваль, козявка и со мной можно поступить, как с «мужиком» или политическим сявкой? Ошибаешься – теперь я решаю твою судьбу, и ты у меня – вот здесь!» – И он снова сжал увесистый кулак, приняв решение, и его глаза превратились в льдинки.

Шанс вырваться из лагеря на волю у Семена появился, хоть и совсем маленький. Шиха Чирик подслушал ночью, о чем тишком базарили двое «мужиков», и доложил ему. На следующий день Семен после вечерней поверки вызвал для разговора одного из них и, прежде чем начать беседу, внимательно рассмотрел того.

«Захар Кузьмич» был мужчиной высоким, костистым, в его изможденном теле еще чувствовалась сила, и, несмотря на рабскую лагерную жизнь, у него была заметна военная выправка. Взгляд твердый и прямой, в нем отсутствовал страх, а ведь должен был быть! Иногда после подобных разговоров надзиратели утром находили на нарах мертвое тело с пробитым заточкой сердцем. Ненужного шума не поднимали, определяли как самоубийство. В остальном зэк ничем не отличался от других работяг – лицо темное, обветрившееся, с заострившимися чертами. Нос с перебитой переносицей, слегка свернут в сторону, белки глаз в красных прожилках.

– Тебя как звать? – дружелюбно поинтересовался Сеня, потягивая темно-коричневый чифир в алюминиевой кружке, но не предлагая присесть.

– Панкратов, – хмуро ответил зэк.

– Выходит, Панкрат. – Сеня хитро прищурился и жестко спросил: – По-настоящему как звать? Только не юли – я человека насквозь вижу! Ты же бывший офицер, беляк, контра?

– Так и звать. – Ни один мускул не дрогнул на лице зэка.

– Мне твое имя до одного места, но, если бы оно было настоящее, ты бы здесь не находился, а сгинул в чекистских подвалах. Мне известно, о чем вы с корешком шептались прошлой ночью, а все подробности твой кореш уже выложил. – Он торжествующе усмехнулся.

– Понимаю теперь, почему у Степана после работы нос распух. – Усмешка промелькнула только в глазах зэка, сам же он сохранял спокойствие. – Мне сказал, что упал, расшибся.

– Витек взял его на калган. Если ты готов базарить без выкрутасов, то швартуйся на шконку. Если будешь ехать на небо тайгой, то мы тебе бестолковку живо отремонтируем!

Панкратов на мгновение задумался, а затем сел, но не на краешек нар, как обычно здесь бывало, а основательно и удобно. Сеня сделал вывод, что он человек решительный и умеет держать себя в руках.

– Пугать не надо – следователи меня не по головке гладили и не словами уговаривали. А поговорить можно. Так что тебя интересует?

– Фраера берут на понт! – Семен зло сплюнул на землю. – На батарее играть мои горелики умеют лучше мусоров. Ты, говорят, кентовался с Сатуниным и знаешь, куда тот подевал серебряную казну. – Семен не отводил от работяги тяжелый взгляд. Он не особенно верил рассказам о серебряном кладе капитана Сатунина, колчаковского офицера, партизанившего со своим отрядом в этих краях, но чем черт не шутит, когда Бог спит?

– Скрывать не буду – служил у него в разведке. Лихой он был командир, только по-глупому погиб – слишком доверчив был. Эти места я знаю как свои пять пальцев, не ожидал, что буду здесь тянуть срок. Перед самым приходом красных Сатунин реквизировал в казначействе Временного Сибирского правительства, находящегося в Бийске, шесть тонн серебра.

– Сколько? – переспросил Сеня, непроизвольно понизив голос.

– Шесть тонн, и не все успел он потратить на войну. Относительно того, знаю ли я местоположение его клада, отвечу так: даже если бы и знал, что это меняет? Я здесь и уже вряд ли выйду. Был бы на воле, может, и придумал бы, как клад отыскать. Без меня искать его бесполезно – места там дикие, почти неотличимые, можно запросто заблудиться даже в трех березах.

– Чего ты такой откровенный, фраерок? – недоверчиво спросил Сеня: не будучи пугливым, Панкратов почему-то сразу признался, что знает, где спрятан клад.

– Снится мне воля ночами. Ради нее я готов на все, и у меня есть что предложить. Я как раз купец, имеющий товар, да покупателя не найти. Может, ты захочешь стать тем покупателем?

– Воля дорогого стоит, – согласился Сеня.

Призрак свободы и богатства замаячил перед ним. Он почувствовал, что Панкратов не врет. Ценный он человек, не только из-за того, что, возможно, знает, где схоронили серебро, но и потому, что сможет быть проводником. Места здесь и в самом деле дикие, есть где спрятаться, раз многочисленный отряд Сатунина, а затем его преемника Кайгородова длительное время не могли обнаружить красные. Граница с Монголией и Тувой недалеко, а потом можно податься в Китай, причем не с пустыми руками. Пожалуй, с этим фраерком можно щипануть ноги.

В ту ночь Сене снилось, как он на повозке везет серебро Сатунина, отбиваясь палкой от крикливых узкоглазых китайцев. Проснувшись, он сразу решил, что на одной повозке столько серебра не увезешь, потом рассмеялся этим мыслям, но приказал «шестеркам» за Панкратовым наблюдать и в обиду не давать.

Сеня переговорил по-свойски с Фадеевым, и тот стал использовать Панкратова только на хозработах и в качестве шныря. Сеня еще несколько раз беседовал с Панкратовым, расспрашивал того о прошлом, о жизни в горах зимой, выведывал, есть ли возможность уйти потайными тропами от преследования, сложно ли перейти границу с Монголией. Полученная информация убедила его, что побег зимой возможен и нужно бежать из «командировки» – отсюда это сделать проще, чем из большого лагеря, более тщательно охраняемого. Он наметил план, в который пока никого не посвящал, опасаясь предательства.

Сеня Паровоз угодил на зону за разбой и убийство, и по всему выходило, что сидеть ему очень долго, а сорокасемилетнему Сене это крайне не нравилось. С возрастом, втайне от кентов, он стал мечтать о спокойствии и достатке, поэтому и пошел на «мокруху», рассчитывая сорвать солидный куш, найти нору и маруху, чтобы пожить в свое удовольствие. Дело не сладилось, а от «вышки» его спасло то, что позарился он не на государственное добро, а на золотишко стоматолога, приобретенное незаконным путем для тайной частной практики. По всему выходило, что сделал он для государства доброе дело, убрав барыгу-спекулянта, вот только непонятно, почему ему влепили «чирик» куковать в лагере?

Сеня Паровоз посчитал, что пришло время, и озвучил намерение побега ближайшим корешам-уркам.

– Ты че, Сеня, в натуре, решил зимой встать на лыжи?! – возмутился «медвежатник» Коля Буза. – Хочешь взять на рывок? Так далеко не уйдем – кум быстро сыщет по снегу, и собак не надо. Мы будем топтать тропу, а легаши хилять налегке! Некс! – Он помотал головой. – Это верняк нажраться простокваши. Я не ходок!

– Гнилой базар, Сеня, – кратко высказался мокрушник Тимоха.

– Цорес, – покачал головой щипач Жора Нефарт. – А зохен вей, Сеня, не гони порожняк. Ты не ребе Моисей, чтобы водить нас по пустыне. Если даже легаши нас не достанут, мы подохнем не жрамши, околеем в горах от холода.

– Что за кипеж? – презрительно сплюнул Семен. – Харе базлать. Я не Алеша Бесконвойный, чтобы тянуть за бороду. Чего кисляк смандячили? Я знаю, как ломануться и нитку порвать. Для этого и собрал вас на сход – перетереть план.

– Ломануться с дальняка зимой? Стремно, если поймают дубаки, враз зеленкой лоб намажут – здешний хозяин больно лют, – покачал головой в сомнении домушник Жало.

– А мы и хозяина с собой захватим, чтобы обиду на нас не держал.

– Это как?! – испуганно воскликнул Чирик, единственный из шестерок допущенный на сход – готовить для воров чифир.

– Чего лыбишься, как параша, шиха?! – прикрикнул Семен на Чирика. – Замочим мы всех дубаков в лагере, чтобы время выиграть, а сами попрем в горы, хозяин будет у нас в заложниках.

– Ну ты, Сеня, попер, как трактор по бездорожью! С чем мы на охрану пойдем – с перышками? – иронично заметил Коля Буза и вытащил из-за халявы валенка финку.

– Бузу начнем, пойдем шереметом на дубарей, нашим козырем будет внезапность. Начнут «мужики», они уже готовы, а мы их поддержим. Затем сделаем Захарам Кузьмичам «с кисточкой» и уйдем в горы. Проводник есть, а там – как карта ляжет.

– Уж не тот ли голимый фуцан, с которым ты ночами терку трешь, на это тебя надоумил? – Коля Буза ухмыльнулся.

– Хотя бы и тот, тебе-то что? Я дело верное предлагаю. У тебя, Коля, разве не чирик на ушах висит? А у тебя, Тимоха, разве не пятнашка? Хотите сгнить в лагере?

– Без базла, Сеня. Здешняя баланда нам приелась, и по шмарам мы соскучились. Но нет желания в блудную вляпаться. Толком базлай, что да как, – степенно произнес Тимоха.

– Ускоряем работы по расчистке дороги в сторону деревни Купчегень и тормозим – в сторону Хабаровки. – Сеня спокойно и уверенно пересказывал план Панкратова, хотя самого мучили сомнения. – Перевал со стороны Хабаровки для «синих фуражек» будет закрыт, им потребуется время, чтобы его пройти, опасаться надо только погранцов. Спустившись с перевала, мы перейдем на противоположный берег реки Катунь и уйдем на Айгулакский хребет, а там Панкрат известными ему тропами поведет нас в сторону Тувы. Не очкуйтесь – соскочим!

3

Четвертые сутки шла напряженная борьба со снегом, засыпавшим перевал, и в конце концов бригадам, двигающимся в направлении деревни Купчегень, удалось преодолеть крутые серпантины и выйти на ровную дорогу. Фадееву, отвечающему за работы в этом направлении, начлаг приказал, как только доберутся до деревни, мобилизовать ее жителей на расчистку дороги. Метелкин, недовольный медленным продвижением бригад в направлении Хабаровки, взял эти работы под личный контроль, поставив «на лопаты» Топоркова и всех его помощников – бригадира Павлова и трех нарядчиков.

– Не умеете командовать – работайте сами.

По его приказу сюда на работу привели два десятка отказников-блатных, и с ними он поступил жестко и решительно.

– Шизо на лагпункте нет, но и дармоедов здесь не должно быть. Поэтому кто не работает, тот не живет! – пообещал он. – Берите лопаты – и за работу. Уговаривать я не буду! – Метелкин достал из кобуры наган и, взведя курок, направил оружие на крайнего вора-карманника – парня лет двадцати двух по кличке Пятак.

Тот побледнел, но демонстративно сплюнул через недостающий передний зуб, потерянный в драке. Затем, изобразив страдальческую гримасу, согнулся пополам.

– Не могу, гражданин начальник! Живот с голодухи свело! Хлебушка бы! – заныл он, и стоящие блатные заулыбались, оценив его смелость.

– Бери лопату! Считаю до трех! Раз, два, три! – Начлаг, не раздумывая, выстрелил в живот блатному, и тот, зажав рану руками, с диким воплем стал кататься по снегу, оставляя кровавые пятна.

– У кого еще болит живот?! – хрипло поинтересовался Метелкин и обратился к следующему вору в шеренге, направив на него наган: – Ты – бери лопату!

Тот молча схватил лопату, а его примеру последовали другие блатные, включая и Сеню Паровоза. Он только заскрипел зубами, мысленно пообещав с «хозяином» в скором времени расквитаться.

– Напишешь рапорт на мое имя, что этот был застрелен при попытке к бегству, – приказал Метелкин старшему конвоя и небрежно толкнул ногой лежащее тело, еще подававшее признаки жизни. – И в мое отсутствие не церемониться с теми, кто не хочет работать!

Окончившие работу бригады первой смены возвращались при свете полной луны, и это освещение было не хуже, чем то, что обеспечивали два стареньких дизеля.

Работяги из второго барака, молча выстроившись в очередь у трех полевых кухонь, получали кто в миску, а кто просто в шапку порцию жидкой баланды. Два надзирателя их сразу же направляли в барак – по принятому здесь распорядку пищу следовало принимать внутри барака. После ужина проводилась вечерняя поверка.

Тем временем зэки из другой бригады стояли перед воротами, ожидая своей очереди, и дежурный офицер-вохровец проводил перекличку. Вдруг послышался истошный крик, мгновенно подхваченный множеством голосов:

– Пожар! Дизельная горит!

Надзиратели засуетились, не зная, что делать. Воду для нужд лагпункта добывали из снега, и гасить огонь было нечем.

Начальник караула скомандовал: «Ложись! Оружие к бою!» – и конвоиры угрожающе передернули затворы винтовок, положив колонну зэков в снег.

Фадеев опомнился первым и зычным голосом стал отдавать команды, рассчитывая силами зэков, находящихся в лагпункте, разобрать бревенчатый домик, в котором стояли дизели. Он послал в каптерку за топорами и крючьями. Огонь разгорался все сильнее, грозя переброситься на стоящий рядом барак. Фадеев подскочил к начальнику караула и зло заорал:

– Давай их сюда! Ты что, не понимаешь, что, если огонь пойдет дальше, всем нам будет амба?!

Офицер с силой оттолкнул Фадеева, так что тот, отлетев на пару метров, приземлился на пятую точку.

– В бараке будешь командовать, чмо лагерное! Еще…

Тут одновременно погасли все лампы, освещавшие территорию, а это значило, что дизели вышли из строя. Пламя, охватившее дизельную, давало не меньше света, так что была очевидна тщетность усилий людей. Ослепляющая вспышка, быстро увеличивающаяся в объеме, жадно захватила тех, кто опрометчиво находился возле дизельной, и лишь затем донесся грохот взрыва. Поток раскаленного воздуха, обломки бревен, щепки обрушились на людей, как при взрыве снаряда. Слышались стоны раненых, а несколько живых факелов пытались сбить с себя пламя, вопя от страха и боли. К ним бросились на помощь, а пламя тем временем уже перекинулось на барак.

– Что же ты, сука, делаешь?! – заорал Фадеев и наскочил на начальника караула. – Давай людей сюда! Сгорим же!

Маленький, с виду щуплый, в броске он опрокинул верзилу офицера на спину. Тот, ворочаясь, старался сбросить его с себя, одновременно пытаясь вытащить из кобуры пистолет.

– Бей лягашей! – раздались крики, и на вохровцев налетели заключенные.

Прогремели выстрелы, но два десятка вохровцев против двух сотен озверевших и бесстрашных в ярости зэков выстоять не смогли. Разбившись на небольшие группки, уцелевшие отступали к караульной вышке – «бочке», где непонятно почему молчал пулемет. И когда он заработал, то стал «косить» охранников. Метелкину стало ясно, что это не стихийный бунт, а тщательно подготовленная операция. Поджог дизельной вызвал замешательство у охраны, зэки сумели захватить вышку с пулеметом, и теперь ситуация стала безвыходной. Метелкин попытался с тремя вохровцами пробиться к домику охраны, где была рация и откуда доносилась стрельба, но пулеметные очереди заставили их прижаться к земле. Когда пулемет смолк, Метелкин поднял голову и увидел, что находится в угрожающе сжимающемся кольце заключенных. Решив по крайней мере дорого продать свою жизнь, Метелкин вскочил на ноги, непрерывно стреляя из нагана в приближающихся заключенных. Вскоре сухо, вхолостую щелкнул боек – барабан нагана опустел. На Метелкина налетели, сбили с ног и начали бить, топтать, и он понял: это конец! Внезапно избиение прекратилось. Стоя на коленях, он разогнулся. Лицо его было в крови. Над ним возвышался Сеня Паровоз и издевательски улыбался.

– У меня в отношении «хозяина» свои планы. Пусть пока живет.

На Метелкина надели наручники, и вооруженные зэки отвели его в караульное помещение, где находились четверо уцелевших вохровцев, надзиратель, Фадеев, Топорков, нарядчики и бригадиры. Вскоре перепуганного надзирателя и вохровцев увели, за дверью послышались торжествующие крики толпы, и сухо щелкнули выстрелы. Затем наступил черед Топоркова и нарядчиков.

– Похоже, мы здесь тоже долго не задержимся, – прервал молчание Фадеев.

– Им это не сойдет с рук! Торжествовать они будут недолго. Отсюда им деваться некуда!

– Как знать! – Фадеев пожал плечами. – Не думаю, что Сеня Паровоз такой тупой, что этого не понимает. Раз это его рук дело, значит, у него есть план, как отсюда выбраться.

– Глупости! На равнине их быстро найдут и перестреляют, уйдут в горы – сгинут от холода и голода.

– Не будем спорить, гражданин начальник, как бы то ни было, мы этого не узнаем. Вот и за нами пришли – сопроводить в последний путь.

В комнату вошли двое блатных в белых полушубках вохровцев, с винтовками в руках. Но Фадеев ошибся – их повели не на расстрел, а в склад с тыльной стороны бараков. В отдалении слышались голоса. Фадеев вертел головой, пытаясь прислушаться.

– Митингуют. Решают, как быть, – пояснил один из охранявших их зэков.

– А вы, значит, уже знаете, как быть, раз не с ними, – попробовал завязать разговор Фадеев.

– Разговорчики! – прикрикнул второй блатной.

Возле склада находилась группа урок, с ними был и Панкратов. Теперь Фадееву стало понятно, почему Сеня Паровоз опекал контру Панкратова. Он как-то пытался разговорить этого работягу, но тот отмалчивался. Выходит, блатные рассчитывают, что Панкратов может им чем-то помочь при побеге.

С Метелкина и Фадеева сняли наручники и приказали взять по приготовленному тюку. Фадееву стало ясно, что их будут использовать как носильщиков и смерть пока откладывается. Он сразу подхватил тяжеленный тюк и взвалил его на плечо. Метелкин явно готовился произнести гневную речь.

– Не будь дураком – это шанс остаться в живых, – тихо сказал ему Фадеев. – Ты же уверен, что им от погони далеко не уйти. Пулю в лоб всегда успеешь получить.

Метелкин зло посмотрел на него, но молча взял тюк, этим развеселив блатных.

– Теперь гражданин начальник будет пахать на нас, как мы до этого на него. Вечером дам ему свои портянки – пусть постирает. – Вор-домушник Жало развеселил шуткой блатных, и тут же посыпались подобные остроты.

Метелкин заскрипел зубами, но промолчал.

– Замолкли! Двигаем!

Уркам не удалось незаметно покинуть лагпункт, послышались крики: «Блатные уходят! Бросили нас, сволочи! Бучу подняли, а сами смываются!»

Сразу сформировался отряд из зэков, у некоторых из них были винтовки охраны. Зэки бросились вдогонку за блатными, но Сеня Паровоз это предусмотрел. На узком открытом участке горной дороги преследователей встретил губительный огонь пулемета, от которого не было возможности укрыться, так что выкосило почти всех. Чудом оставшиеся в живых бросились обратно в лагпункт. Прикрывавший отход вор Жало столкнул пулемет в пропасть и уже налегке кинулся догонять корешей, тяжело груженных провизией и снаряжением. Им предстояло преодолеть трудный путь в несколько сот километров по горным хребтам, надеясь лишь на проводника Панкратова.