Часть I
В Золотой Орде
Глава первая
Облавная охота
Ночью буран гулял. Снегом запорошило степь. А утром солнце брызнуло по белому покрову ослепительным светом, глазам больно. Морозец пощипывал. Тихо, ни ветерка.
Султан Али-ан-Насир, подгоняя поджарого карабаира, задорно летел впереди отряда воинов. Кипела пылкая кровь в гибком, сильном теле молодого наездника, сердце сладко томилось в предчувствии удачи. Взгляд дерзких угольно-черных глаз вперед устремлен, словно бы в саму судьбу.
Справа и слева от владетельного всадника, огромной дугой концами вперед, так же стремительно мчались сотни лихих батыров. Рядом с Али-ан-Насиром, не отставая ни на шаг, ехал на рыжем иноходце кривой, с сабельным шрамом на лице, медвежьего обличья, угрюмый человек в лисьем малахае и просторном овчинном полушубке. Звали его Сагадей-нойон. Он был тысячником в войске султана. Но сегодня ему все подчинялись, даже сам властелин, ибо Сагадей-нойон возглавлял царскую охоту.
Еще никто не увидел на снежной целине ни одного волчьего следа, а главный охотник уже точно определил направление погони.
Султан иногда с любопытством оглядывался на знаменитого волчатника, думал весело: «Откуда он узнал, что именно в центр облавной дуги попадут волки? Х-ха, если бинбаши ошибся, я накажу его своей немилостью, или...» И тотчас увидел прямо по ходу коня плотную цепочку следов.
— Ой-я?! — удивился Али-ан-Насир. — Ты колдун, должно быть?! — И хлестнул жеребца плетью.
— Не спеши, о Великий, — прохрипел рядом голос Сагадея. — Иначе мы обгоним крылья облавы, тогда звери уйдут туда. — Он указал нагайкой вправо, в открытую степь.
Молодой всевластный наездник не ответил: радость быстрого бега звала его вперед.
— Ой-я! Вот они! — возопил султан, взметнув обе руки, словно птица крылья, и так проскакал некоторое время...
Сагадей-нойон только усмехнулся. Он хорошо знал свое дело, и расчет начальника облавы был точен: волки не успеют уйти в лес, не скрыться им и в открытой степи.
Кончился пологий увал, равнина спрямилась. Как-то сразу остались позади холмы и овраги. Стремительная дуга из сотен всадников на добрых конях стала видна Али-султану вся. Она сжималась к центру. Концы ее медленно сходились, чтобы загнать зверей в середину образуемого круга. Волки поняли это и побежали что есть духу.
С трехсот шагов нетерпеливый Али-ан-Насир пустил стрелу. Последний в цепочке зверь подпрыгнул, метнулся в сторону, отстал было от своих собратьев, но вновь ступил в след и побежал размашисто и скоро.
Султан выругался сквозь зубы и наложил на лук вторую стрелу...
— Не спеши, о Великий! — посоветовал нойон. — Подойдем ближе!
Али-ан-Насир зло оглянулся на него, и вторая стрела умчалась вдогон раненому зверю. Эта вообще пролетела мимо.
— А ну, ты давай! — в ярости крикнул властелин главному охотнику.
Сагадей вырвал из саадака свой черный простой лук, мгновенно наложил стрелу и небрежно, почти не целясь, выстрелил. Зверь рухнул, взметнув облако снежной пыли.
Пролетая мимо, Али-султан увидел, что тяжелая стрела нойона угодила волку в затылок.
«Готов! Не шевельнулся даже. Ой-я! Вот это выстрел! Но... — тут же огорчился султан, — Сагадей-бинбаши унизил меня... Н-нет, он славный стрелок, он без слова исполнил мою волю. Я... я возвеличу его!»
Вожак огромной стаи из сорока волков, матерый и опытный зверь, на миг остановился, оценивая обстановку, и ринулся вправо.
— Там балка! — прокричал охотник султану. — Надо, чтобы правое крыло загона двигалось быстрее. Иначе вожак уведет стаю в лес!
— Эй, джагун! Дай знак правому крылу! — приказал Али-ан-Насир.
Рослый сотник, скакавший неподалеку, выхватил из колчана две легкие стрелы, обмотанные у наконечников просмоленной паклей, ловко высек кресалом огонь. Пакля мгновенно вспыхнула. Батыр наложил обе стрелы на лук и выстрелил. Две дымные дуги в небе тотчас изменили порядок погони: правое крыло прибавило ходу. Стая уходила из последних сил.
— Догоняем! — сказал Сагадей-нойон султану. — Не стреляй, о Великий! Лучше басалы-ком!
Али-ан-Насир кивнул в ответ, ловко вложил лук в кожаный чехол, притороченный к седлу, и выдернул из-за пояса плеть со свинцовым грузилом на конце. Дважды стеганул по снегу, примериваясь.
Вдруг прямо по ходу коня острый взор молодого султана засек темное пятно, неподвижное на рыхлой белизне.
И, словно отвечая мыслям властелина, Сагадей-нойон прохрипел рядом:
— Волки задрали кого-то. Сожрать не успели. Может быть, лось?
Через мгновение всадники подлетели к загадочному предмету и от неожиданности резко осадили лошадей.
— Нет, это не лось, бинбаши. Это боевой конь!
Да, это были останки недавно убитого боевого коня. Охотники разглядели сбрую, седло, пустой чехол для лука.
— А где же всадник? — спросил султан подскакавших нукеров.
Те недоуменно пожали плечами.
Али-султан начисто позабыл о волках, которых уже почти окружили загонщики и теперь начали сжимать огромное кольцо: самое время поработать басалыками по волчьим черепам.
Но звери еще не считали погоню проигранной. Они, словно по команде, разделились на две неравные группы. В одной оказалось около трех десятков волков, и они с отчаянной смелостью веером ринулись навстречу ближайшим загонщикам. Те от неожиданности осадили коней, и вожак с оставшимися тремя самками и шестью переярками успел нырнуть в балку.
— Уш-шел, шайтан! — выругался Сагадей-нойон, который не переставал следить за облавой.
— Что ты сказал? — обернулся к нему задумчивый Али-ан-Насир.
— Я знаю этого вожака волков, — ответил главный охотник. — Однажды он сумел обхитрить меня. И опять... Смотри, о Великий! Стая приняла удар на себя!
Султан повернул голову, глянул вперед. Там, шагах в пятидесяти от него, звери набросились на загонщиков, которых по мере сужения круга становилось в центре все больше и больше. И в руках у многих вместо тяжелых плетей вдруг сверкнули сабли.
— Попортят шкуры, — пожалел вслух Сагадей-нойон.
Но султана уже не интересовала охота.
— А где же всадник? — снова спросил он — скорее у самого себя.
К ним подскакали еще десятка три наездников из левого крыла загона.
— А-а, бинбаши Тамиржан! — узнал Али-ан-Насир среди них одного, сурового взглядом. — Надо найти всадника, который скакал на этом коне.
— Внимание и повиновение! — рявкнул Тамиржан, приложив ладонь к груди и склонив голову.
— Вот след, оставленный этим конем, — указал Сагадей на полузасыпанные последним дыханием ночного бурана лунки от копыт.
— За мной! — приказал Али-ан-Насир и наградил карабаира ударом басалыка.
Черный арабский жеребец, заржав от боли, закусил удила и метнулся в степь мимо загонщиков.
По пути к султановой свите примыкали воины — участники облавной охоты, — и вскоре за властелином скакала уже добрая сотня батыров. Вдруг Али-ан-Насир остановил коня и растерянно оглянулся:
— Сагадей, а где же след?
Впереди лежало снежное месиво от ударов множества копыт проскакавших здесь коней облавы.
— Сейчас найдем, о Великий, — отозвался главный охотник и глянул на тысячника: — Тамиржан, пусть воины твои встанут цепью на триста шагов и скачут туда. — Нойон указал на восток. — А мы поедем за вами. Тот, кто первым увидит след, скажет нам об этом.
Военачальник покосился на Сагадея, который не имел права приказывать ему вне охоты, поскольку тот был таким же, как он, тысячником. Потом перевел взгляд на султана. Тот молча кивнул.
— Вперед! — сорвал коня с места Тамиржан.
Али-ан-Насир, Сагадей-нойон и пятеро телохранителей-тургаудов поехали следом за ускакавшими в степь воинами.
Вскоре еще десятка два нукеров догнали их на разгоряченных лошадях. Старший доложил:
— О Сиятельный, волки побиты! Вожак в лес ушел с немногими. У нас пятеро раненых батыров, и десяток порванных зубами коней пришлось дорезать!
Султан не ответил, шпорами поторопил карабаира.
А вскоре из серебристой снежной дымки показался встречный всадник.
— Батыра нашли! — возвестил он еще издали. — Там лежит! — Гонец указал нагайкой в простор степи.
— Веди! — приказал властелин.
...Незнакомец лежал скрючившись, полузасыпанный снегом. Покамест не подскакал султан, никто не осмелился тронуть попавшего в беду человека, оказать ему помощь и даже проверить хотя бы, жив ли он.
— Перед утром с коня упал, — сразу определил Сагадей-нойон.
— Поднимите его! — распорядился Али-ан-Насир, соскочив с коня. — Где мой табиб Анвар-Ходжа?!
— Я тут, о Сиятельный! — раздался надтреснутый голос, и вперед на неверных ногах выбежал старик в длиннополом белом полушубке.
— Посмотри, что с ним.
Лекарь подошел к поверженному, взял запястье левой руки: правая была засыпана снегом. Старик прислушался, потом вынул из-за пазухи полированное металлическое зеркальце и поднес его к губам лежащего. Зеркальце не сразу, но помутнело.
— Он жив, — сообщил лекарь.
— Помоги ему!
Анвар-Ходжа снял с себя полушубок. Нукеры бросились помогать, приподняли умирающего и осторожно положили его на овчину. Все увидели: на ремешке, охватившем запястье правой руки, был прикреплен окровавленный кривой меч, а на левой поле грязного стеганого халата заледенел темно-багровый сгусток.
Лекарь склонился над раненым, расстегнул халат и отпрянул:
— Гляди, о Сиятельный!
На груди незнакомца сияла огромная золотая овальная пластина. Султан склонился и разглядел чеканное изображение на ней: голова льва. А под ней надпись: «Джучи».
— Пайцза предка нашего Джучи-хана?! — изумился Али-ан-Насир. — Но кто этот человек? Я его не знаю.
— О Сиятельный, старики говорят: кто владеет пайцзой самого Джучи-хана, тот безраздельно будет властвовать в Дешт-и Кыпчаке... — почтительно и тихо сказал Анвар-Ходжа.
— Я слышал про это! — раздраженно прервал его султан и замолчал в раздумье: «Если это чингисид, да еще с такой пайцзой, — это смертельная опасность для меня. Очухается, к трону потянется, меня убить захочет...»
Бинбаши Тамиржан, Сагадей-нойон, сотники, нукеры застыли в почтительном молчании. Лекарь, склонившийся над умирающим, не знал, что ему делать.
О чем сейчас думал властитель, все сразу поняли, но никто из них не осудил бы султана, прикажи он оставить несчастного замерзать в степи. В душе пылкого восемнадцатилетнего правителя Золотой Орды сострадание боролось с тревогой за свою власть и жизнь... Все ждали.
— Шатер! Быстро! — принял решение Али, так и не поборов тревожного сомнения в душе.
Но никто не заметил этого. Заметили только властную волю. Нукеры кинулись исполнять повеление.
— Аллах всевидящий и поощряющий вознаградит тебя за милосердие, о Опора Ислама! — блеснул старыми глазами табиб Анвар-Ходжа.
Молодой султан отвернулся, стал смотреть в степь. Потом словно искра сверкнула в мозгу его: «За этим человеком кто-то гонится!»
— Тамиржан! — резко окликнул он. — Возьми сотню нукеров и скачи к восходу! Встретишь кого, посмотри: если чужаков будет меньше, притащишь их ко мне на арканах, если их будет больше, завяжи бой и шли гонца за подмогой. Но хотя бы один пленник должен стоять передо мной. Я хочу знать, зачем они хотят убить такого важного человека!
Глава вторая
Еще один чингисид
Бинбаши Тамиржан был опытным военачальником. Поэтому недолго он вел свой отряд по открытой степи.
— Куварза-батыр! — позвал тысячник одного из самых смышленых воинов. — Бери трех нукеров и скачи вперед. Будешь моими глазами.
— Повинуюсь, бей! Эй, Баюк, Карим, Ма-рулла, за мной!
Четверка сорвалась с места, и вскоре только струйка снежной пыли указывала их след в степи.
— Юзбаши Максум и Гильман-батыр, разделите сотню пополам. Ты, — указал тысячник на Максума, — поведешь своих вправо: там речка и глухой тугай. Идите как можно скоро, но скрытно. Вышли вперед разведку...
— Я все понял, о Побеждающий бей!
— Хорошо. Но и за мной следи. Я с пятью нукерами буду на виду ехать.
— Все будет исполнено, как ты велишь, о...
— Спеши!
Максум с полусотней воинов тотчас ускакал вправо, и через несколько мгновений этот отряд канул в низине.
— Ты, — обратился Тамиржан к Гильман-батыру, которого давно знал как храброго и осторожного разведчика, — скачи вон к тому перелеску. — Тысячник указал вперед, чуть левее, где синела вдалеке полоска леса. — Укройся там в засаде и также следи за мной. Все время старайся быть впереди нас, но из леса не выходи.
Когда и эти всадники умчались, Тамиржан-бей помедлил немного и, сопровождаемый пятью нукерами, не спеша порысил по открытой степи на восток...
Прошел час. От передовой четверки не было никаких вестей. Не отзывался покамест и Максум-юзбаши. Гильман-батыр гонца посылать должен был в крайнем случае, поэтому вестей от него не ждали.
Тысячник со своими нукерами уже достиг перелеска. Он начал было сомневаться, а есть ли впереди еще кто-нибудь кроме его воинов: времени прошло много, разведка достаточно далеко углубилась на восток. Можно было возвращаться, как только вернется Куварза-батыр. Но тот со своей тройкой воинов словно растворился в снежной белизне. Бей оглянулся: солнце уже заметно скатилось к западу.
— Эй, ты, — указал он пальцем на одного из ближайших нукеров, — скачи вперед и передай Куварзе-батыру, чтобы возвращался.
Тот уже пришпорил коня, но начальник приказал:
— Подожди! На обратном пути разыщешь юзбаши Максума и скажешь ему то же. А мы тут подождем!
Гонец ускакал. Остальным Тамиржан приказал спешиться.
Нукеры сошли с коней, утоптали площадку в снегу. Двое пошли было к ближайшему кустарнику, обнажив мечи. Бей остановил их окриком:
— Огня не разжигать!
Те пороптали шепотом, вернулись. Тамиржан криво усмехнулся, развязал переметную суму у седла, достал кусок вяленого мяса и пресную лепешку. Конь его, почуяв хлеб, повернул голову, вздохнул шумно.
— О-о мой Атбасар, — проговорил неожиданно ласково суровый военачальник и поделился обедом с товарищем трудов бранных.
Нукеры уселись в кружок, стали закусывать кто чем. Кони их стояли рядом, привязанные длинными ремешками к поясам хозяев...
Один из нукеров подошел к тысячнику, шепнул что-то на ухо. Начальник кивнул головой. Воин покопался в седле своего коня и вытащил на свет плоский глиняный кувшин.
— О-о! Хорза-а! Якши! Бик якши! — загалдели батыры.
Тамиржан отхлебнул обжигающей влаги, помедлил, отхлебнул еще... Воины враз перестали есть, не спуская глаз с кувшина. Тысячник насмешливо покосился на них, потом кинул сосуд ближайшему нукеру. Тот ловко перехватил его на лету и выдернул пробку.
— Одели всех поровну, — милостиво разрешил бей.
Татары возобновили трапезу, не забывая, однако, зорко следить за степью. Тысячник первым заметил точку у горизонта. Она приближалась.
— Внимание! — проревел начальник, и нукеры его мгновенно оказались в седлах.
Вскоре точка разделилась на четыре вертикальные черточки...
— Только четверо возвращаются, — сказал кто-то в полной тишине.
— Наш гонец поехал юзбаши Максума звать, — высказал предположение другой.
Тамиржан молчал, что-то насторожило его...
Когда уже воочию каждый увидел, что разведка скачет во весь дух, из-за дальнего холма внезапно вынырнула погоня. Сколько было врагов, сосчитать пока из-за далекого расстояния было невозможно, но, предположил опытный Тамиржан, никак не меньше двух десятков.
Бинбаши хладнокровно ждал. Четверка подлетела. Гонец был среди них.
— Баюк погиб, — ответил на немой вопрос начальника возбужденный скачкой Куварза.
— Кто это? — кивнул в степь Тамиржан-бей.
— Кайсаки, наверное, — сказал батыр и похвалился: — Одного я спешил стрелой.
— Много их?
— Два десятка. Это все, других не видно в степи.
Вражеские наездники остановились все враз, разглядев, что силы противника удвоились.
— Где вы их заметили? — хладнокровно допрашивал Тамиржан-бей разведчика.
— С кургана далеко видать. Они из балки выскочили неожиданно.
В это время от кучки недавних преследователей отделился всадник на тонконогом сером коне и поскакал к ним.
Нукеры подобрались, готовые выхватить оружие.
— Куварза, заряди цагру! — приказал тысячник. — И приготовься незаметно выстрелить по моему знаку.
Всадник остановился шагах в сорока, опасаясь аркана. Крикнул:
— Кто вы?! И почему заслоняете путь вольным батырам?!
Куварза тем временем, стоя позади тысячника, снарядил арбалет и держал его наготове так, чтобы не заметил чужой наездник.
Тамиржан-бей не счел нужным надрываться в ответ, а предоставил это право громогласному батыру Марулле. Тот и ответил незнакомцу так, что кони присели:
— Здесь бинбаши грозного султана Высочайшей Орды, ослепительного и всевластного Али-ан-Насира! Сойди с коня, овечий помет, и встань на колени! Иначе ты потеряешь свою перезрелую тыкву, по незнанию считая ее головой!
— Ха-ха! — отозвался чужак насмешливо. — Я нукер настоящего и единственного султана Высочайшей Орды Мухаммед-Уруса Гияслид-Дина Могучего! Меня зовут Абукир-бохадур! И я тоже бинбаши! Если вы не уйдете с дороги, мы накрошим из вас много корма для воронов! Я гонюсь за красным волком, и горе тому, кто встанет на моем пути! Прочь с дороги, сыны шакала!
— А он нагл, — спокойно заметил Тамиржан-бей. — Куварза, ссади его с коня.
Батыр мгновенно вскинул самострел, и толстая оперенная железная спица со свистом сорвалась с ложа. Серый арабский жеребец Абукира подпрыгнул, встал на дыбы и опрокинулся. Ловкий всадник успел спрыгнуть наземь. К нему одновременно ринулись двое нукеров Тамиржана и вмиг захлестнули арканами.
Чужеземцы, увидев это, устремились на помощь попавшему в беду товарищу. Но из перелеска и из зарослей тугая вымахнули одновременно засадные воины юзбаши Максума и Гильман-батыра...
Между тем Абукир пытался сопротивляться. Полузадушенного арканами, его скоро спеленали и поставили перед Тамиржан-беем.
Тысячник зло прищурил свои раскосые глаза и для начала с размаху стеганул пленного нагайкой:
— Это тебе задаток, дерьмо желтой собаки! Полный расчет у самого великого султана Али-ан-Насира получишь, если только он не прикажет сразу же повесить тебя!
Абукир только скрипнул зубами от обиды и боли, но промолчал. Однако глаза его источали непримиримую жгучую ненависть.
— Нукеры, на коня его! — приказал тысячник. — Быстро скачите к Ослепительному и бросьте этого дурака к его ногам. Куварза-батыр, головой за него отвечаешь!
— Слушаю и повинуюсь, о Побеждающий! Эй, Марулла, возьми ясыра к себе на коня.
Дюжий нукер склонился с седла, подхватил пленника одной рукой за воротник и бросил поперек, впереди себя.
— Спешите! — чуть повысил голос Тамиржан-бей. — Вы тоже с ним езжайте, — приказал он своим воинам. — Я один туда поеду. — Начальник указал в сторону боя, где батыры Максума и Гильмана уже почти покончили с сопротивлением врага...
Нукеры развернули коней и ускакали. Тысячник не спеша порысил к сражающимся. Подъехав ближе, он увидел, что теперь только четверо незнакомцев продолжают яростно отбиваться: остальные побиты. Тамиржан-бей полюбовался некоторое время ловкой работой мечей, подождал, когда еще двое врагов рухнули в снег, и тогда воззвал громогласно:
— Внимание и повиновение!
Бой сразу прекратился. Батыры Тамиржана отступили, сомкнув круг. В центре на рослых конях сидели двое неведомых батыров в персидской боевой одежде с кривыми тяжелыми мечами в руках. Железные круглые щиты, у каждого в левой руке, испытали десятки яростных ударов. Но страха не было в черных очах обреченных, бородатые лица их светились мужеством и отвагой.
— Внимание и повиновение! — повторил Тамиржан-бей и обратился к незнакомцам: — Кто вы, бесстрашные батыры? Скажите, и, ценя ваше мужество, я сохраню вам жизнь!
Один из чужаков, молодой и рослый, ответил презрительно:
— Ты не имеешь права приказывать потомку великого Потрясателя Вселенной. Смотри! — Он рванул ворот подбитого мехом архалука, и солнце осветило пайцзу в две ладони шириной. — Я — Токтамыш-хан!
«Ох-хо! — изумился про себя Тамиржан. — Еще один чингисид! На золотой пайцзе — изображение головы рыси. У того, раненного, пайцза значительнее. Кто же тот, неизвестный?» Но лицо тысячника оставалось бесстрастным, он не дрогнул и не опустил глаз перед столь могущественным противником.
И воины, глядя на своего начальника, сабли держали наготове.
— Могучему Токтамыш-хану, Аллах да продлит его жизнь, привет! — насмешливо поклонился тысячник Али-султана. — Но скажи, что привело тебя в чужой улус?
— Я хожу там, где мне хочется, — гордо ответил молодой хан. — Это вы, как стая голодных шакалов, стараетесь укусить за пятку мирного путника...
— ...который убивает батыров великого султана Дешт-и Кыпчака, Могучего и Ослепительного Али-ан-Насира, — закончил за Токтамыша Тамиржан-бей.
— А-а, что с тобой говорить? — скривил тонкие губы чингисид. — Ты тоже уложил два десятка моих нукеров. — Он повел глазами по телам павших. — Так что мы квиты. Прикажи своим воинам расступиться и дать мне дорогу. Я признаю, что из-за бурана заехал в чужой улус.
— В Дешт-и Кыпчаке решаю не я, а всевластный султан Али-ан-Насир, — ответил бей. — Раз уж волей Аллаха ты заехал сюда, так будь гостем, как велит наш древний обычай. — Тамиржан сотворил позу смирения, но глаза его по-прежнему излучали насмешку.
Токтамыш понял, что подобру-поздорову его отсюда не отпустят, и согласился:
— Хорошо. Я давно хотел побывать в Сарае ал-Джедиде.
Хан вытер окровавленный клинок сабли о рукавицу и вложил ее в ножны. То же сделал и его оставшийся в живых товарищ.
Глава третья
Кто он?
Покамест устанавливали шатер, Анвар-табиб не терял времени даром. Он влил в рот раненого несколько капель крепкого вина и куском кошмы стал растирать окоченевшие руки замерзающего. Один из воинов помогал ему.
— Хорошо, что мороз не очень сильный, — говорили окружившие незнакомца нукеры. — Иначе дух его давно бы улетел к престолу Аллаха.
— Почему его волки не тронули?
— За мертвого посчитали, а волки мертвых не трогают. Потом конь их за собой увел. Еще раньше этот батыр, видимо, зарубил нескольких зверей. Меч-то весь в крови.
— Это может быть кровь преследователей, врагов его, — возразил кто-то.
— Вряд ли батыр отбивался мечом от врагов. Конь у него был сильный и выносливый. Да и в колчане, сами видели, нет ничего. Все стрелы этот неведомый хан выпустил. Если бы погоня близко была, враги захватили бы всадника, когда он потерял сознание и пал с коня.
— А рана чем сделана?
— Стрелой, — ответил лекарь, продолжая работать. — Наконечник в боку остался, а древко выпало где-то. Выстрел из сильного лука или из самострела сделан, даже кольчугу прорвало. Эй там, скоро ли шатер поставят?! — прикрикнул старик.
Али-ан-Насир, задумчивый, стоял рядом. Приближенные опасливо косились на него, не решаясь отвлечь великого от дум. А думы правителя Золотой Орды были глубоки и тревожны.
«Кто этот человек? — задавал себе непраздный вопрос потомок Чингисхана. — В Кок-Орде у Мухаммед-Уруса пять чингисидов. Все они правители городов: Ургенча, Отрара, Чимкента, Дженда и Чинчи-Туры. Да и в самом Сыгнаке свой наместник есть, шестой уже. Но кто этот маленький ростом человек?»
Незнакомец и впрямь оказался очень маленького роста. Правда, он был широк в плечах и плотен телом.
Али-султан хорошо рассмотрел чужака уже в шатре, при свете тут же разведенного костра.
Анвар-Ходжа раздел раненого до пояса и проверил, насколько глубоко в тело проник наконечник стрелы.
— Может ли он сейчас сказать что-нибудь? — спросил султан у лекаря, увидев, что лицо незнакомца порозовело.
— Дух его витает покамест в небесах, — ответил табиб. — Крови он много потерял. Но замерзнуть не успел... Все в руках Аллаха. Сейчас попробую.
Старик достал из-за пазухи пузырек с какой-то жидкостью, открыл его и поднес горлышко к лицу раненого. Тот чихнул, открыл глаза, медленно обвел неясным взором людей в шатре, остановился на Али-султане и прохрипел:
— У-у, Токтамыш дунгыз, — и снова впал в забытье.
Али вздрогнул и, словно не поняв родного языка, спросил:
— Что он сказал?
— Токтамыш свинья, — растерянно повторил кто-то из нукеров. — Но при чем тут Токтамыш?
— А может, он сам Токтамыш?
— Нет! — возразил только что протиснувшийся в шатер Аляутдин-мухтасиб. — Я знаю Токтамыша, видел его дважды в Отраре и Сыгнаке. Молодой кюряган высок ростом и не так плотен телом. И этот человек намного старше его.
— Тогда зачем он упомянул имя этого ублюдка? — спросил Али-ан-Насир.
— Может быть, Токтамыш где-нибудь рядом? — быстро сказал Аляутдин и, склонившись к самому уху повелителя, прошептал: — Может быть, ублюдок Токтамыш идет с войском на Сарай ал-Джедид, чтобы тебя убить и трон твой под себя взять?
Султан побледнел:
— Ты хочешь сказать, что этот человек спешил предупредить меня о грозящей беде?
— Все может быть.
— Где бакаул? — внешне спокойно спросил Али-ан-Насир, хотя готов был от ужаса вскочить в седло и скакать сломя голову в неведомую даль.
— Я здесь, о Могучий! — предстал перед султаном высокий рыжебородый татарин с властным взором.
— Тагир-бей, прикажи послать дозоры в степь на восход солнца. Я должен знать, не ведет ли на нас войско кто-нибудь из Кок-Орды. И поставь тумен на этом пути...
— Слушаю и повинуюсь! — склонил голову главнокомандующий.
— Сам будь в тумене начальником.
— Да будет так! — согласился Тагир-бей и исчез за полами шатра.
Вскоре зычный голос его прозвучал неподалеку, а топот копыт возвестил о том, что воля султана исполняется без промедления.
— Сагадей, ты при бакауле будь. Заставь его действовать, в случае чего, — почти на ухо тысячнику прошептал Али. — Ты мой самый верный слуга и защитник.
Страшное, посеченное лицо нойона помягчело на миг. Он кивнул, крикнул своих телохранителей и ринулся вслед за Тагир-беем.
— Анвар-табиб, укутай этого человека потеплее, — Али-ан-Насир показал на раненого, — и вези его, не мешкая, в мой дворец. Там батыра лечить будешь. Эй, нукеры, помогите ему!
Властитель выскочил наружу, птицей взлетел в седло и погнал коня на запад. Охрана и приближенные пристроились следом. Оставшиеся спешно разбирали шатер...
Все время, пока правитель Золотой Орды скакал в свою столицу, бежал по ступеням дворца, приказывал созвать совет сановников и те спешно сходились у дверей тронной залы, его не покидал страх. Страх за свою жизнь, страх быть изгнанным, страх потерять власть и все сущее с ней. Про охоту, которой Али так азартно предавался еще недавно, он позабыл напрочь...
С тех пор как могучий Бату-хан оставил свой трон наследникам, многое изменилось в этом мире. Почти сто тридцать лет прошло, а где былое величие монголов? Монголы. Где они сами? Безбрежное море кипчаков поглотило их.
«Выходит, Бату-хан для кипчаков создавал державу?!» — впервые подумал и изумился Али-ан-Насир...
Последнего настоящего и всевластного правителя огромного царства, простиравшегося от Иртыша до Дуная, султана Джанибека, зарезал собственный сын его Бердибек, и с того времени власть преемников Бату-хана стала ничтожной.
«А этот трон, — Али-ан-Насир сжал подлокотники золотого седалища, — урусы с тех пор зовут лобным местом — чурбаном для отсечения голов, плахой».
Сам Бердибек через два года тоже ушел в мир иной. Али напряг память и не мог вспомнить, как это произошло. Да и мудрено было вспомнить, ибо с тех пор в Сарае ал-Джедиде сменилось двадцать султанов. Двадцать! Иные садились на трон для того только, чтобы успеть назвать свое имя. А через неделю уже другой «великий хан» рассылал гонцов с вестью о своем воцарении. Не успевали и эти гонцы прискакать на место, как вослед им спешили другие с именем нового «могучего и всевластного» султана на устах...
По меркам того времени Али-ан-Насир правил долго — около полутора лет. Многие с изумлением глядели на него: засиделся! Но молодого правителя Высочайшей Орды поддерживал мощью своего меча Мамай-беклербек. Секрета не было никакого, власть султана была чисто символической: Ордой правили эмиры — владетели крупных улусов.
Уже при Бердибеке царство Бату-хана распалось на шесть полусамостоятельных областей: Эски-Крым, Асторкан, Нохай-Орду, Булгар, Кок-Орду и Чинчи-Туру. И в каждом улусе был свой владетельный господин. Самые могучие среди них: Мухаммед-Урус — властитель Кок-Орды, земли которой при нем простирались от Аральского моря до Нижней Волги, и Мамай — хозяин почти всей Восточной Европы. По соседтству со столицей Золотой Орды тоже не слабый человек сидел — Хаджи-Черкес, эмир Асторканского улуса. И со всеми ими то сражался, то мирился Идиге-хан — эмир Нохай-Орды.
Правители улусов — эмиры — должны подчиняться султану Высочайшей Орды. И они делали вид, что подчиняются. Правда, не все. Это в зависимости от того, чей ставленник сидит в Сарае ал-Джедиде.
Али-ан-Насира на золотой трон посадил эмир Мамай-беклербек. А поскольку ярым врагом Мамая был властитель Кок-Орды, то можно себе представить душевное состояние султана, когда он услыхал из уст раненого незнакомца имя Токтамыша — ближайшего сподвижника грозного Мухаммед-Уруса.
Молодой властелин внимательно следил за обстановкой на Востоке. Там постоянно звенели сабли. Безвестный ранее узбек Тамерлан обрел небывалую силу, и его стремительные отряды всадников в косматых бараньих шапках и на высоких конях сначала отвоевали у монголов Бухару, а потом широко раздвинули границы приобретенных владений Железного Хромца.
Мухаммед-Урус так и не выполнил своего обещания захватить золотой трон Дешт-и Кыпчака: благо бы отбиться от притязаний Тамерлана на свой наследственный улус.
«Кто знает, может, они помирились, — думал Али-ан-Насир, — и Мухаммед-Урус наконец-то решился исполнить свое обещание. Тогда он пошлет впереди себя кого-нибудь из своих головорезов. Того же Токтамыша, например...»
Вошел Саллах-Олыб, начальник охраны дворца, доложил:
— О Великий! Карачи собрались и ждут твоего позволения войти!
— Зови!
Сановники, по чину, входили один за другим и рассаживались на небольшом возвышении перед троном. Слева от султана занял место мухтасиб Аляутдин.
Бесшумно явились слуги с подносами в руках, поставили перед каждым яства и так же неслышно удалились.
Нависла тягостная тишина над троном и сановниками. Али-ан-Насир отчетливо слышал, как позади него могуче дышали два телохранителя-тургауда.
Карачи не притрагивались к яствам, молчали. Тревога султана передалась им: многие или были свидетелями, или слыхали о происшествии на охоте и терялись в догадках, что же произошло на самом деле.
— Я позвал вас, мурзы мои, — глухо заговорил властелин, — чтобы услышать слова мудрости... Сегодня в степи мы нашли раненого батыра. Кто он, неизвестно. Вот пайцза, снятая с его груди. Может быть, вы скажете, чья она? Мурза Латып, посмотри ты.
Самый старый из сановников, седой и сгорбленный, поднялся со своего места и маленькими шажками проковылял к трону. Он много знал, этот старый карача, и много повидал на своем долгом веку, ибо начал служить чуть ли не в начале века, пережил двадцать одного султана. И еще... мурза Латып лучше всех в Орде знал пайцзы Чингисханова древа.
Али-ан-Насир подал ему массивную полуовальную золотую пластину. Старик, подслеповато щурясь, долго разглядывал ее, потом сказал уверенно:
— Этот знак величайшей власти когда-то сверкал на груди самого Потрясателя Вселенной. Потом он передал его своему старшему сыну Джучи-хану — завоевателю кипчакских степей.
Сановники возбужденно зашептались. Али-ан-Насир сердито спросил:
— Кто этой пайцзой сейчас владеет? Про Джучи-хана мы знаем: там написано его имя!
— Сейчас она может принадлежать четырем царевичам: Каганбеку, Бик-Булату, Араб-Шаху и Токтамышу. Они прямые потомки Джучи-хана.
— Что-о?! — привстал с золотого кресла властелин кипчакской степи. — Ты хочешь сказать, старик, что держишь в руках пайцзу Токтамыша?
— Прости, о Великий Хан, — еще ниже склонился мурза Латып. — Я не утверждаю этого. Я только говорю, у кого из наследников Джучи эта пайцза может быть.
— Хорошо. — Султан снова угнездился на троне. — Займи свое место, почтенный Латып-карача. Ты развеял туман в наших глазах. Благодарим тебя... Кто может сказать еще о трех наследниках рода Джучи? Мы наслышаны об Араб-Шахе, но знаем о нем не все. Бик-Булат и Каган-бек нам совсем неизвестны.
— Дозволь сказать мне, о Великий, — привстал на коленях мурза Бахар, толстый человек в ярком халате и с огромной белой чалмой на голове.
— Говори!
— Бик-Булат мал еще: ему и двенадцати нет. Главная пайцза рода Джучи у него быть не может. Каганбек пьяница, любит роскошь и негу. Трудно поверить, чтобы знак такого могущества украшал грудь лентяя. Скорее всего, эта пайцза принадлежит сейчас Араб-Шаху.
— Значит, человек, который валялся полудохлым в снежной степи, сам предводитель всех войск Мухаммед-Урус-хана? Тот самый Араб-Шах, который не раз обращал в бегство грозного и непобедимого Аксак-Темира?
— Не знаю, о Великий Султан. Я не видел раненого. Мне надо посмотреть ему в лицо.
— Посмотришь. Скоро Анвар-табиб привезет его сюда... Кто еще хочет сказать?
Сановники молчали: если уж мурза Бахар ничего больше сказать не может, то...
Али-ан-Насир подождал немного, потом заговорил снова:
— Когда неведомый батыр на мгновение очнулся, он произнес имя Токтамыша. С ненавистью произнес, даже свиньей назвал. Почему, кто скажет?
Но никто ничего не успел сказать. Дверь распахнулась, через порог ступил Саллах-Олыб и возвестил:
— О Могучий Султан! Только что прискакали гонцы от бинбаши Тамиржана. С ними пленник из воинов Кок-Орды!
Глава четвертая
Допрос
Куварза-батыр и приземистый силач Марулла стояли позади пленника. Могучая пятерня Маруллы сжимала плечо чужеземца, не давая тому подняться с колен, а спесивый невольник все время порывался сделать это.
Все сановники с любопытством смотрели на эту троицу.
Али-султан кивнул, и великий карача Аля-утдин-мухтасиб спросил, ткнув пальцем в Кувар-зу-батыра:
— Откуда этот человек взялся? Где вы его нашли?
Воин коротко, но подробно и толково рассказал, как было дело.
— А что с остальными? Где бинбаши Та-миржан?
— Бей приказал нам сразу же скакать к тебе, о Великий Султан, чтобы ты смог сам спросить у этого человека о главном и важном. Когда мы пустили своих коней вскачь, я оглянулся и увидел, как наши батыры окружили чужаков. Там мечи сверкали, бой был. — И добавил хвастливо: — Я этого кок-ордынца сам полонил. — Замешкался и закончил: — По приказу Тамиржан-бея.
Аляутдин-мухтасиб глянул на султана. Тот еле заметно кивнул. Тогда великий карача сказал:
— Могучий и Всепобеждающий властелин Дешт-и Кыпчака, Светоносный Султан Али-ан-Насир доволен вами. Тебя, — он указал пальцем на Куварзу-батыра, — Ослепительный назначает десятником в свою охранную тысячу нукеров.
Возвеличенный воин грохнулся на колени и разразился такой хвалебной речью в честь все... все... и так далее правителя Дешт-и Кыпчака, что запнулся, замолчал и покраснел, а это случилось с бойким батыром чуть ли не впервые от рождения.
Али-ан-Насир улыбнулся, великий карача Аляутдин засмеялся, сановники расхохотались. ..
— А тебе, — перестал смеяться мухтасиб и указал пальцем на Маруллу, — Великий Султан Высочайшей Орды дарит железную палицу. Пусть она в твоей могучей руке прославляет мощь нашего несокрушимого войска и повергает в прах врагов ослепительного Али-ан-Насира!
Туповатый силач только глазами хлопал, ибо язык у него был не так проворен, как руки. Встать на колени и то его заставил Куварза-батыр. И, даже коленопреклоненный, он не выпустил плеча ретивого чужеземца-невольника. Султан заметил это, шепнул что-то мухтасибу.
— Как зовут тебя? — спросил Аляутдин силача.
— Ма... Ма... Марулла, — не сразу назвался тот.
— Ты, Марулла-пехлеван, будешь теперь тургаудом при Великом Султане — Солнце Вселенной!.. Поскольку теперь вы оба в охране Дворца, Ослепительный разрешает вам остаться здесь, при этом пленнике. Встаньте!
Возвеличенные вскочили. Великий карача обратился к чужеземцу, которого прямо-таки корежила церемония награждения его пленителей — людей ничтожных, с его, конечно, точки зрения.
— Эй, ты, сухой навоз из-под паршивого осла, объяви нам, кто ты такой?
— Ты сам — испражнение вонючей свиньи! — дерзко ответил пленник.
— Он себя Абукир-бохадуром называл там, в степи, — почтительно подсказал Куварза.
— Бохадур?! Почти князь то есть?! — притворно изумился великий карача и вдруг грозно сдвинул брови: — Это помет трусливого шакала! Бохадур любого народа не станет столь нагло вести себя перед лицом всевластного султана Высочайшей Орды. Он не бохадур. Он грязный пастух, укравший чужое имя!
— Пусть меня спрашивает сам Али-ан-На-сир! А тебе, фазан жареный, я больше и слова не скажу! — презрительно ответствовал невольник.
Все сановники и сам мухтасиб рты разинули от столь неслыханного нахальства: подумать только, требует, чтобы сам султан говорил с ним...
Пленник же был уверен, что именно сам Али и будет его спрашивать о важном. В Кок-Орде много слухов ходит о слабости нынешнего правителя Дешт-и Кыпчака и шаткости его положения на золотом троне потомков Бату-хана. Правда, слухи эти распускают враги Мамая-беклербека и самого Али-ан-Насира, но все же... И теперь, когда Абукир-бохадур внимательнее пригляделся к сановникам великого дивана, увидел окаменевшее лицо Али-султана и гневный взор мухтасиба, он поколебался в собственном мнении. В могущество нынешнего правителя Высочайшей Орды пленник поверил в тот момент, когда Аляутдин вкрадчивым голосом протянул нараспев:
— Ку-уварза-а-а!
Все схватывающий на лету батыр мгновенно отступил на три шага, вырвал из-за пояса басалык и с оттяжкой опустил его на гордую спину непочтительного кок-ордынского мурзы.
Удар был нанесен умелой рукой: пленник выгнулся назад, вскрикнул громко и завалился на спину. Но второй, еще более меткий удар поджег подошвы непокорного: Абукир сел на икры собственных ног. Третий удар тяжелой плети со свинчаткой на конце пришелся по левому плечу бохадура, и он ткнулся головой в колени.
— Вот теперь ты стоишь, как и подобает стоять перед лицом Ослепительного и Могущественного Властелина Высочайшей Орды, — удовлетворенно отметил великий карача. — Асат-кятиб, записывай все его слова. Эй, ты, отвечай, какой ветер занес тебя в наши степи?
— Мы гнались за одним человеком, — прохрипел невольник враз пересохшим ртом.
— Кто он?
— Я не знаю...
Аляутдин-мухтасиб помолчал, остро глядя на поверженную гордость. Понял: и вправду не знает.
— Сколько вас было и кто главный?
— Погоню вел Токтамыш-хан...
— Не хан, а кюряган!
— Токтамыш-кюряган, — поправился пленник. — Воинов с нами было пять тысяч. Я возглавлял охранную тысячу ха... кюрягана.
Мурзы переглянулись. Мухтасиб продолжал допрос:
— И столь много опытных воинов догоняли одного не очень сильного человека?
— Он сначала не один был. Он с тысячей кайсаков уходил. Но от Сыгнака до Сарая ал-Джедида путь далек, и воины его или полегли в схватках, или рассеялись по дороге. Мы тоже потеряли немало своих батыров.
— Как же вас оказалось всего два десятка перед лицом славного Тамиржан-бея?
— Воинов у беглеца не осталось. Вчера у него пал запасной конь, а сам удалец был ранен стрелой: по крови на снегу мы узнали об этом... Ночью буран был. Мы подумали: кто ж в такое время может быть в степи? Вот и обогнали своих.
— И далеко обогнали?
— Наверное, на полдня пути... Может быть, кто-то ближе к нам был.
Аляутдин о чем-то пошептался с султаном, спросил:
— Зачем вам этот беглец?
— Токтамыш говорил, что тот человек украл у него пайцзу предков. А еще говорил ха... кюряган: тот человек бродяга и степной разбойник.
— Какой же он бродяга, если его защищала целая тысяча храбрых нукеров?
— Токтамыш называл их кайсаками.
— Называл, называл, а имени предводителя кайсаков ни разу не назвал?
— Куган-бей. Но не за ним гнался Токтамыш. — Пленник теперь остерегался называть какой-либо титул своего начальника, чтобы не навлечь на себя лишней беды.
Мухтасиб понял это, усмехнулся:
— За кем же стремился Токтамыш-кюряган?
— Не знаю, как звали того человека. Только Куган-бей совсем не интересовал Токтамыша. У начальника кайсаков пайцзы не было. Зачем пайцза рода Джучи-хана разбойнику?
Аляутдин снова поднял лицо к султану, потом распорядился:
— Иди отдохни, славный бохадур. Ты понравился Ослепительному. Ты будешь доволен его милостью... Уважаемый Байгельдин-векиль, — обратился великий карача к смотрителю дворца, — отведи нашему гостю место для отдыха. Дай ему еду, достойную его звания.
Сановник преклонных лет, но еще скорый на ногу, поклонился султану, подошел к пленнику и приветливо пригласил его следовать за собой.
Сообразительный Куварза-батыр помог гостю подняться, прикрикнув при этом на туповатого Маруллу, и даже невидимую пылинку успел сдуть с грязного плеча бохадура.
«Хитрец и пройдоха, — подумал Али-ан-Насир. — Надо это запомнить».
Ошарашенный таким поворотом в своей судьбе, Абукир поклонился правителю Дешт-и Кыпчака и, пятясь, исчез за дверью вместе со своими стражниками и векилем. Он ожидал подвоха: готов был снова испытать тяжелые удары басалыка или даже меча. Но все обошлось благополучно.
Когда «гордый» бохадур ушел, мурзы многогласно и весело восхитились мудростью великого карачи:
— Аляутдин, ты самый умный среди нас, недостойных советников Ослепительного!
— Храбрый бохадур все-таки с почтением отвечал на твои вопросы.
— И куда подевалась вся его спесь?
— А этот Куварза сообразителен и находчив...
— Я все делал по воле и приказу Ослепительного! — грубо прервал мурз великий карача. — Совет мудрейшего Властелина был таков: самый крепкий камень можно раскрошить без труда, если его сначала испытать яростным огнем, а потом погрузить в ласковую прохладу воды. Абукир-бохадур много сказал, но нам еще больше надо узнать у него о делах в Кок-Орде. После теплой бани, вкусной еды и крепкого сна он нам расскажет все.
— Велик и предрекающ султан Али-ан-Насир — Могучий Правитель половины вселенной! — возопили мурзы. — Ты достойный потомок Потрясателя Вселенной! Ты продолжишь его подвиги и завоюешь вторую половину земли! Мы в воле твоей!
И более всех надрывался Бахар. От его вопля у Али-ан-Насира даже уши заложило.
— Замолчите! — глядя на ретивого мурзу, повысил голос султан. — Мне нужны слова мудрости, тяжелые, как золото, и твердые, как железо Дамаска.
Сразу стало тихо.
— Бахар! Раненого, наверное, привезли. Иди посмотри и скажи нам, кто он?
— Слушаю и почтительно повинуюсь, о Светоч Мира, — пропел карача и, пятясь, на коленях покинул совет.
— Пять тысяч воинов Токтамыша для нас пустяк, — первым заговорил султан. — Тагир-бей заставит их повернуть назад. Но... — Повелитель закрыл глаза, помолчал и продолжил жестко: — Но если этот бохадур наврал все, а? А если с Токтамышем пять туменов, а? Скажите, что тогда нам делать?.. Старый разбойник Му-хаммед-Урус только и ждет момента, чтобы ворваться с толпой своих головорезов в Сарай ал-Джедид... Что скажете, мудрые советники мои? Ты, Кудеяр-бей, — ткнул он пальцем в сторону одного из сановников.
Красавец в зеленом тюрбане и в зеленом же шелковом халате встал. Казалось удивительным, что столь молодой человек заседает в высшем государственном совете и даже звание начальника тумена носит, хотя никакого войска под его началом не было. Но Кудеяр-бей был ближайшим родственником Мамая-беклербека, его глазами и ушами при властителе Дешт-и Кыпчака. Поэтому голос его был тверд и уверен:
— Я думаю, нам надо поднять второй ту-мен, призвать на помощь жителей столицы и все это двинуть на подмогу Тагир-бею...
— ...и тем оставить Сарай ал-Джедид беззащитным, — сердито закончил за него Али-ан-Насир. — Садись! Ты сказал глупость! Меньше вина пей, мудрее будешь!
Властелин зло повел глазами по лицам своих сановников:
— Разве такой совет мне нужен? Кто скажет мудрое слово?
Тогда палец поднял великий карача.
— Говори, Аляутдин.
— Пять тысяч воинов могут быть страшнее пяти туменов. Рядом затаился, как барс на тропе, вероломный эмир Асторкана Хаджи-Черкес. А если он сговорился с Токтамышем?
— Да, так может быть, — подтвердили советники.
— Хаджи-Черкес зорко следит за Великой степью, — сказал Кудеяр-бей громко. — Покорность эмира Асторкан-улуса — это покорность рыси, запертой в железной клетке. А клетку эту может открыть одно только имя Токтамыша!
— Вот теперь ты сказал мудро, — одобрил речь молодого соглядатая султан. — Теперь ты прав. Только одно мы можем сделать сейчас: призвать на помощь могучего эмира Мамая, ибо он — грозная опора нашего трона!
— Ты Велик, о Надежда Вселенной! — воскликнул Кудеяр-бей.
— Позволь дать совет, о Мудрейший? — привстал на своем месте Аляутдин-мухтасиб.
— Мы слушаем тебя.
— Если пленник сказал правду, тогда не следует спешить с просьбой о помощи. Сейчас зима, и если Мамай пришлет сюда еще хотя бы один тумен воинов, нам не прокормить такую ораву и трех дней. Батыров тогда надо будет пустить в набег: они потребуют этого. А куда?.. Очень легко нарушить шаткое равновесие в этом непрочном мире. Большая война может случиться на радость всем врагам Высочайшей Орды. А этого и беклербек не захочет...
— Можно на Урусию направить стремление батыров, — подсказал кто-то,
— Сейчас?! Когда вся Урусия засыпана снегом? Там коням по уши!
— Это верно, — согласился с мухтасибом Али-ан-Насир. — Что еще посоветуешь нам, мудрый Аляутдин-карача?
— Беклербеку надо просто сообщить о происходящем. Эмир отличается скорым умом и сам решит, как ему следует поступить. Но гонца надо послать не раньше, чем придут вести от Тамиржана и Тагир-бея.
— Да будет так! — решил султан. — Ты еще что-то хотел нам сообщить?
— Да, о Великий. Хорошо бы также назвать Мамаю-беклербеку имя воина, найденного нами в степи.
— Это было бы хорошо, — подтвердил Али-ан-Насир.
Двери распахнулись, на пороге появился мурза Бахар.
— Ты узнал его? — нетерпеливо воскликнул властелин.
— Узнал, о Великий. Это непобедимый воитель, потомок могучего Джучи-хана, Араб-Шах-Муззафар!
Али-султан непроизвольно встал с трона, и мертвенная бледность растеклась по его красивому лицу.
«Не змею ли я подобрал и теперь согреваю ее у своего сердца? — смятенно подумал он. — Змею, которая, напитавшись теплом, впрыснет яд в тело своего спасителя. Может быть, помочь душе Араб-Шаха и дальше лететь к престолу Аллаха?»
У Али-ан-Насира были все основания думать именно так: за Араб-Шахом летала слава самого свирепого и беспощадного военачальника Кок-Орды.
— Но почему он тут оказался? О Аллах! — прошептал молодой султан и, обессиленный, упал в золотое кресло.
Советники, оглушенные столь неожиданной вестью, молчали.
Глава пятая
Заговор
— Бинбаши Тамиржан убит. Из всей сотни его нукеров только юзба-ши Максум отбился от врагов и ускакал. Султан Али-ан-Насир в гневе и страхе...
— А Токтамыш?
— Его свои выручили из беды. Сейчас хан грозится спалить Сарай ал-Джедид, если ему не освободят трон Бату-хана. И он сделал бы это еще сегодня, но на пути Токтамыша встал Тагир-бей с туменом воинов...
Трое сидели в тесной войлочной юрте чабана. Хозяин юрты и шестеро его сыновей разъехались в разные стороны, чтобы охранить владетельных гостей от внезапной беды. Впрочем, высокие гости были одеты просто, и с первого взгляда их вряд ли кто отличил бы от пастухов.
Главный в троице — мурза Бахар. Он старейшина кипчакского рода баяндеров, хозяин земли, на которой стоит эта юрта. Еще двое — Мамаев родственник Кудеяр-бей и писарь султана Асат-кятиб.
— А почему бакаул не разгромил подоспевших воинов Токтамыша? — спросил Кудеяр-бей.
— Тагир-бакаул боится. Токтамыш из рода Чингисхана, как и Али-султан. Кто может предугадать каприз судьбы? Власть Али-ан-Насира непрочна. А Токтамыш силен поддержкой Му-хаммед-Уруса и Аксак-Темира. Кто знает, кроме Аллаха, что будет завтра? Может, султаном Высочайшей Орды станет Токтамыш?
— Если этого захочет Мамай-беклербек! — гордо поднял подбородок молодой военачальник без войска.
— Прости, — смутился Бахар-мурза. — Но и Мамай-беклербек не больно-то доволен Али-ан-Насиром. Султан не все советы его выполняет. Ты же сам говорил.
— Да, это так. Но Мамаю-беклербеку совсем не нужен ублюдок Токтамыш-кюряган на троне султана!
— Успокойтесь, друзья, — вмешался в спор Асат-кятиб. — Разве мы идем против воли нашего могущественного покровителя? Ты сказал, — обратился он к Бахар-мурзе, — что опора Токтамыша — Мухаммед-Урус и Аксак-Темир Хромой. Но ведь они враги!
— Были врагами. Теперь помирились. Ак-сак-Темир на Иран пошел. А Мухаммед-Урус двинул свои тумены на Чинчи-Туру: он хочет присоединить Сибирь к своему улусу.
— Откуда такая важная весть? — живо спросил Кудеяр-бей.
— У меня везде люди есть, — похвалился Бахар-мурза.
— Но почему Токтамыш тут оказался и смело стоит перед грозной силой самого султана Высочайшей Орды ?
— Токтамыш пайцзу своего рода требует и жизнь Араб-Шаха.
— Кто ему сказал, что Араб-Шах жив и у нас?
— Сказали...
— А почему Араб-Шах, грозный и непобедимый воитель, меч Мухаммед-Уруса, оказался вдруг на краю гибели?
— Аксак-Темир жизнь главного своего врага поставил условием мира с Мухаммед-Урусом. Тот согласился...
— Вот она, благодарность держателей власти, — с тяжелым вздохом заметил Асат-кятиб.
— Да, это так. Но и еще причина немилости к Араб-Шаху есть. Этот хан свиреп и никого не щадил. Его ненавидит народ Кок-Орды.
— Что такое народ, как не стадо баранов, — презрительно бросил Кудеяр-бей.
— Не скажи. Гнев народа бывает страшнее всех стихий. Разве не гнев народа использовал Хромоногий, захватив власть во многих городах Кок-Орды?.. Воины главного тумена перед походом в Чинчи-Туру потребовали смещения Араб-Шаха, иначе грозились уйти к Тамерлану. Му-хаммед-Урус вынужден был согласиться.
— Да-а, страшные дела происходят на этом свете...
— Но к чему нам лишняя ссора с могущественными ханами Востока? — после затянувшегося молчания сказал Асат-кятиб. — Раз Токта-мыш просит, надо выдать ему скорпиона Араб-Шаха. Кроме беды, опальный чингисид ничего нам принести не может. И скорая беда уже стучится в ворота Золотого города — Сарая ал-Джедида.
— Я тоже удивлен, — пожал плечами Ба-хар-мурза. — Но если Али-ан-Насир твердит, что никогда не нарушит законов гостеприимства, он просто глуп. Он играет со смертью... — Сановник помолчал, зорко глядя на собеседников, потом сказал твердо: — Я позвал вас сюда, чтобы отвести эту первую и самую страшную беду от нашего города и нашего богатства.
— Говори, что предлагаешь? — сразу отозвался Кудеяр-бей.
— Токтамыш дает за пайцзу своего рода сто тысяч динаров и свое благорасположение. А оно тоже немалого стоит...
— Когда он успел сказать тебе об этом? — удивился Кудеяр-бей.
В быстрых глазах Асат-кятиба застыл тот же вопрос.
— Сегодня ночью от Токтамыша тайный гонец был. А после него я разговаривал с пленным Абукир-бохадуром. Тот подтвердил, что господин его не жадный человек и серебра у него много. Потом я докажу вам это.
— Но как нам заполучить пайцзу Джучи-хана? — недоуменно развел руками Кудеяр-бей. — Она ведь у султана.
— Из дворца ее не вынести, — подтвердил писарь.
— Пайцзу может взять на время мурза Ла-тып, — спокойно сказал сановник. — Все знают, как доверяет старику султан.
— А как побудить старого Латыпа взять из ларца великого этот знак древней власти? Он может заподозрить неладное и...
— Ну, это сделать просто. Надо посеять в Латыпе сомнение в подлинности пайцзы. Тогда старик захочет сверить ее по старому рисунку и записям.
— И что дальше? — Недоумение было написано на лице Асат-кятиба.
— Напомни мне, храбрый Кудеяр-бей, кто твой двоюродный брат? — хитро прищурился Бахар-мурза.
— Резчик печатей и мастер по драгоценным камням и металлам. Хо! — Военачальник хлопнул себя ладонью по лбу. — Мой двоюродный брат Хайдар-уста и пайцзы для султана делает. О-о Бахар, ты мудр, как сто сов!
— Верно придумал Бахар-мурза, — поддержал Кудеяр-бея и Асат-кятиб. — Латып очень стар и плохо видит. Я сумею на время подменить пайцзу Джучи-хана на другую, похожую. ..
— А мой брат сделает ее точную копию, и ты, Асат, вернешь пайцзу на место.
— Значит, ты хочешь всучить Токтамышу подделку? — насмешливо осведомился сановник.
— Конечно! — простодушно ответил сообщник.
— Э-э, нет! — поднял палец Бахар-мурза. — Ты еще молод и не все понимаешь. Если Токтамыш так настойчиво домогается этого знака власти, значит, он изучил все царапины на нем.
— Но и Али-султан может отличить подделку от настоящей пайцзы.
— Не думаю. Али держал ее в руках совсем недолго. Притом он был обеспокоен совсем другими заботами.
— Это верно, — поддержал сановника сообразительный писарь. — Токтамышу надо отдать настоящую пайцзу.
— Значит, надо, — неуверенно согласился Кудеяр-бей. — Я не разбираюсь в ваших хитростях, мое дело военное. А тут...
— Однако все надлежит проделать сегодня же, пока все озабочены набегом Токтамыша, — решительно заявил мурза. — И подделка уже завтра утром должна лежать в ларце султана. Сможет ли Хайдар-уста изготовить ее за ночь?
— Брат мой искусный мастер и работает очень быстро...
— Хорошо. Мы надеемся на его руки. Лист золота для пайцзы у меня возьмешь.
— Пусть будет так. Потом посчитаем расходы и прибыль, — согласился Кудеяр-бей. — Но что нам делать с полудохлым Араб-Шахом? — задал он сообщникам непраздный вопрос.
— Его надо отправить на суд Аллаха! — без колебаний заявил Бахар-мурза. — Токтамыш обещает за его смерть еще столько же серебра.
— О-о! — не удержался от изумленного возгласа писарь султана. — Может быть, ты, Кудеяр, зарежешь его?
— Х-ха! Как будто ты не знаешь, что Али не доверяет мне. Следом за мной всегда кто-нибудь ходит. О сегодняшней моей отлучке уже, наверное, сообщили султану. Одна только у меня отговорка — женщины да вино. Не хотел бы, да напиться надо будет, чтобы отвести от себя подозрение. И еще, ты знаешь не хуже меня, раненого особо внимательно охраняют самые верные тургауды султана. Да и Анвар-табиб не отходит от него. Тут мы бессильны, — развел руками Кудеяр-бей.
— Надо найти возможность. Надо! — стукнул кулаком по колену Бахар. — Начальник охраны дворца Саллах-Олыб твой родственник, Асат.
— Ну и что? — скептически усмехнулся писарь. — Да он скорее сдохнет, чем ослушается султана. Я хорошо его знаю: Саллах-Олыб упрям, как сто ишаков, и неподкупен, как секретный замок на ларце Али-ан-Насира.
— А подкупать его и не следует. Надо сделать так, чтобы славный Саллах-Олыб заболел.
— Почему?
— Тогда временно его место займет мой родственник Ялым-бей.
— И что из этого?
— Ялым-бей иногда почтительно прислушивается к моим советам.
— Но Саллах-Олыб здоров и крепок, как сто верблюдов...
— Можно заставить заболеть и триста верблюдов сразу. Здесь такая болезнь таится. — Бахар-мурза снял с безымянного пальца массивный золотой перстень с печаткой и протянул его писарю.
Тот испуганно отшатнулся, выставил вперед ладони:
— Что-о?! Что ты мне предлагаешь?! Чтобы я любимого дядю отравил?! Он мне вместо отца. Он меня во дворец привел. Он помогал моему продвижению. Теперь я, благодаря его стараниям, стал писарем самого султана. И ты-и мне-е...— Асат-кятиб схватился за рукоять кинжала.
— Успокойся. Славный Саллах-Олыб занеможет только на два-три дня. Пусть Аллах, всевидящий и карающий, лишит меня разума и после смерти бросит в пучину пламени, если я сказал хоть одно слово лжи! — поклялся Бахар-мурза.
— Но почему бы тебе не сделать это самому? — пытался сопротивляться Асат-кятиб, все еще испуганно глядя на сановника.
— Страж султана никогда не принимает пищи из чужих рук. Ты это знаешь лучше меня.
— Но и со мной он нечасто плов ест.
— А если праздник?
— Ближайший большой праздник еще не скоро будет.
— Подождем. С этим можно не торопиться.
— Как?! Разве Токтамыш будет ждать? — встрепенулся Кудеяр-бей, и глаза его алчно блеснули.
— Токтамыш-хан пайцзу ждать не хочет. А тут главное, чтобы Араб-Шах не вернулся в Кок-Орду и не наказал врагов своих за вероломство. И Мухаммед-Урус, и Тамерлан, и Токтамыш, и царевич Чингисова рода боятся этого человека так же, как волки страшатся тигра. Араб-Шах ведь тоже чингисид, прямой потомок Джучи-хана. Его право на трон Высочайшей Орды равноценно с ними.
— А если Араб-Шах поправится до праздника? Анвар-табиб очень хорошо умеет лечить раны, об этом все знают, — все еще сомневался писарь.
— Я спрашивал Анвар-табиба. Он говорит, что рана Араб-Шаха тяжела: до сих пор хан в сознание прийти не может. Так сказал табиб. Вряд ли раненый кок-ордынский волк встанет до праздника, а если и встанет, то будет еще очень слаб и неспособен к сопротивлению...
— Тогда все ясно. Тогда я попробую, — подумав, согласился Асат и недрогнувшей рукой взял отраву для своего любимого дяди.
— Я всегда говорил, что ты умный человек, — польстил ему Бахар-мурза. — Я обещаю, если все выйдет по-нашему, помочь тебе стать смотрителем дворца. Байгельдин-векиль стар уже и немощен.
Асат-кятиб сидел опустив голову. Известие не обрадовало его: родственные чувства еще боролись в молодом человеке с возможностью еще больше возвыситься и разбогатеть.
Бахар-мурза и Кудеяр-бей быстро переглянулись.
Наконец писарь Али-ан-Насира поднял голову и спросил твердым голосом:
— Слово Токтамыша — ханское ли слово? Можно ли верить ему? Ведь одно слово в руках не удержишь и в кошель не положишь. На него даже горсть кизяка не купить.
— Верно, не купить, — согласился с ним Кудеяр-бей и жадно глянул в глаза мурзы Бахара.
— Около юрты три арбы стоят. В них слитки серебра. Это задаток стоимостью пятьдесят тысяч динаров.
— Надо бы сосчитать! — вскочил Асат-кятиб.
Кудеяр-бей тоже поднялся.
— Подождите, братья, — остановил их мурза. — Аллах отнял у вас разум. В арбах больше четырехсот кадаков драгоценного металла!
Сообщники остановились.
— Ты прав, о мудрый Бахар! А как поделим бакшиш? — спросил племянник Саллах-Олыба: родственные чувства напрочь покинули его разум и сердце, глаза сверкали лихорадочным огнем, голова кружилась, руки дрожали, ноги сводила судорога.
— Да, как поделим? — эхом отозвался Кудеяр-бей, не менее возбужденный.
— А он уже поделен. Вам по сто кадаков, остальное мне. — Невозмутимый мурза наслаждался их жадностью.
— Это нечестно! — возмутился писарь.
— Да, так нехорошо поступать! — вторил ему военачальник, у которого нет войска.
— А кто нашел вам эту работу? Если вы не. согласны, я отошлю серебро обратно Токтамышу. Его люди еще тут.
— Мы согласны, — сказал писарь.
— Мы согласны, — тотчас повторил за ним родич Мамая.
— Хорошо, — заключил Бахар-мурза. — Это только половина награды за пайцзу. Верные люди доставят серебро в ваши дома.
— Мы сами! — вскочил Кудеяр-бей.
— Сами доставим! — сделал то же Асат-кятиб.
— Вы опять не подумали, — осадил их мурза. — Всюду глаза и уши Али-султана. Вы что, хотите потерять головы?
Сообщники вынуждены были согласиться с ним.
Глава шестая
Громкий разговор в поле
— Коня!
— Коня Султану Высочайшей Орды! Коня! — громогласно прокатилось по дворцу и вылетело наружу.
— Тысячу «яростных» к походу!
— Тысячу «яростных»!
— Стройтесь, нукеры Непобедимого!
Правитель Золотой Орды сбежал с лестницы. Ему подвели золотистой масти нисийского жеребца. Султан со ступеньки прыгнул в седло. Нисиец встал на дыбы и ринулся вперед. Тысяча закованных в броню воинов устремилась за ним...
Неистово взбурлила столица Дешт-и Кыпчака. С базаров по всем улицам бежали люди.
— Токтамыш идет! — сполошно раздавалось вокруг. — Горе нам! О Аллах, охрани наши дома!
Завидев отряд султанской гвардии, народ останавливался, просил:
— Защити нас, о Светоносный и Непобедимый Али-ан-Насир!
— Бери наших сыновей!
— Мы с тобой, Ослепительный!..
К отряду султана со всех сторон стекались вооруженные всадники. Даже иноземные купцы послали в бой половину своей стражи: хорошо знали богатеи — при смене власти они пострадают в первую очередь!
Вместе с татарами стремились в схватку с Токтамышем иранцы, арабы, генуэзцы, турки, армяне, грузины, касоги. С двумя сотнями витязей за Али-ан-Насира встал только что прибывший в Сарай ал-Джедид и русский посол Семен Мелик. Всего сотню охраны оставил он при дарах княжеских.
Али, не останавливая иноходца, все видел, все примечал. Так что, когда он выехал наконец в степь, около десяти тысяч разноплеменных всадников летели с ним навстречу беде.
Когда султану доложили, что Токтамыш всего с пятью тысячами воинов осмелился встать лицом перед самим бакаулом, он тотчас воспользовался советом мурзы Кудеяра. Советом, который Али-ан-Насир в раздражении назвал глупым. А теперь...
— У кюрягана в два раза меньше батыров, к тому же они устали от долгой скачки. Почему Тагир-бей не разметал кайсаков Токтамыша по степи? — спросил Али-султан гонца.
— Бакаул не осмеливается пролить кровь потомка Чингисхана, — ответил посланник Та-гир-бея, посерев лицом.
— Тамиржан-бинбаши, мир праху его, не побоялся схватить дерзкого, а главный начальник всех моих войск боится?! Коня!..
Только стремительность в действиях могла сейчас сохранить трон султану, только решимость сокрушить зарвавшегося царевича-чинги-сида могла сберечь собственную жизнь властителя Золотой Орды. Али-ан-Насир был молод, умирать не хотел, поэтому не колебался.
«Тагир-бея на кол посажу, — в запальчивости думал султан. — Он изменил мне, с-соба-ка...»
Навстречу скакал новый гонец. Увидев массу вооруженных всадников, он круто развернул коня, чтобы уравнять скорость с ними. Али-ан-Насир узнал сотника Максума. «Неужели Тагир-бей вместе с туменом перешел на сторону Токтамыша?!» — обожгла сердце властелина горячая мысль.
Султан остановил коня. Максум-юзбаши спрыгнул наземь, стал на колени.
— Говори!
— Прости, о Великий! В тумене неспокойно. Бакаул Тагир-бей убит!
— Кто убил его?!
— Твоим высоким именем это сделал Сагадей-нойон. Он взял команду на себя и приказал готовиться к бою. Но два тысячника — Караба-ла и Усман — ушли со своими батырами к Токтамышу.
— Все две тысячи ушли?
— Около пяти сотен преданных тебе батыров остались. Им пришлось отбиваться мечами от изменников.
— Я возвеличу их! Что делает Токтамыш?
— Стоит напротив и как будто ждет подмоги. Его воины подъезжают к передовым тысячам тумена и насмехаются над ними, на поединки зовут.
— Сейчас мы вместе смеяться будем, когда Токтамышевых хвастунов арканами повяжем, — зловеще пообещал Али-султан. — Вперед, быстрокрылые кречеты! — воззвал он. — Битва ждет нас! — И, уже сорвав коня с места, приказал: — Юзбаши Максум, ты теперь всегда будешь рядом со мной!
Вскоре войско Али-ан-Насира встретили охранные отряды Сагадей-нойона. Еще через малое время медведеподобный тысячник стоял, склонив круглую голову, перед властелином Золотой Орды. Султан не разрешил ему сходить с коня. Гордый этим, военачальник доложил глухим прерывающимся голосом:
— Батыры твои, о Великий, готовы наступать. Приказывай!
— Наступать мы обязательно будем, — заверил его Али-ан-Насир. — Будем, мой храбрый и преданный тумен-баши Сагадей-нойон...
Вот сейчас бывший тысячник и начальник царской охоты пал с коня, встал на колени, без слов благодаря властелина за столь мгновенное возвышение: отныне в распоряжении Сагадей-нойона было десять тысяч воинов, отныне он мог участвовать в совете высших сановников при султане Дешт-и Кыпчака.
— Встань! — приказал Али-ан-Насир. — Встань и поведай мне, что сделал ты для победы над врагом? Только тише говори. Эй, вы все, отойдите! — приказал он мурзам.
Около султана остались только телохранители.
— Говори, Сагадей.
— У Токтамыша теперь сил много, тумен почти...
— Что-о?! Мне сказали, у него и пяти тысяч нет.
— Тебя обманули, о Великий. Но к нему бежали предатели Карабала и Усман. Если бы с самого начала я командовал туменом, я напал бы на Токтамыша не раздумывая.
— И все же, что ты предпринял для победы?
— Три тысячи батыров я послал вон за тот лесок. Они обойдут заросли и встанут в засаду.
— А Токтамыш не догадается?
— Не должен. Он думает: там одни овраги и снег — коню по брюхо. А я знаю там одно место...
— Дальше!
— Пять тысяч пойдут в лоб. Они построены клином. На острие — тысяча панцирных батыров с тяжелыми мечами.
— Теперь силы наши удвоились, — заметил султан. — Распорядись, чтобы и мой тумен построили для битвы... А вправо нельзя послать засаду? Надо бы окружить кок-ордынского ублюдка Токтамыша. Это было бы хорошо.
— Нет! Там крутой берег реки, где коннице не развернуться. Да и спрятаться там негде.
— Откуда на врага посмотреть можно?
— Вон курган, — указал вправо тумен-баши.
— Поехали...
Узнав, что к войску прибыл сам султан Дешт-и Кыпчака, брожение в тумене сразу прекратилось. Те из тысячников, кто еще колебался, чью сторону взять, теперь готовы были идти в бой и умереть за своего властелина.
Батыры кричали «алла» Али-ан-Насиру, когда он проезжал сквозь их ряды. А проезжая, султан заметил вдруг небольшой отряд всадников на высоких сильных конях. На головах рослых ратников блестели высокие островерхие шлемы, добротные кольчуги искрили светом, в руках — тяжелые копья, прямые широкие мечи прицеплены к широким кожаным поясам, за спинами — красные миндалевидные щиты.
— Ур-русы?! — изумился султан. — Кто у них старший? Эй, джагун, узнай!
— Слушаю и повинуюсь! — Сотник из личной охраны властителя ринулся исполнять повеление...
Вскоре перед правителем Золотой Орды предстал Семен Мелик. Не мешкая, русс спрыгнул с коня, преклонил колени, представился.
— Почему здесь ты и твои воины? — спросил султан.
— Тебе беда грозит, Великий Царь татарский. Потому мы здесь.
— Ха, беда. Моя беда — моя забота! — рассмеялся Али-ан-Насир.
— Прости, Великий Царь, коль что не так... — растерялся посол.
— Все так. Все так, урус-мурза. Поехали со мной. В бою каждый воин дорог. Может быть, мне понадобится твой совет. Вы, урусы, храбры и находчивы.
Семен Мелик взлетел в седло и присоединился к отряду мурз и телохранителей султана.
Пока ехали к возвышению, Али-ан-Насир спросил Сагадея:
— Как погиб славный Тамиржан-бей?
— Не остерегся. Когда он захватил Токтамыша, то не сразу поскакал к тебе, а решил отдохнуть в степи. Тут и налетели кайсаки из Кок-Орды.
— Слепой сурок, а не бинбаши. Отдохнуть решил... Теперь вечно отдыхать будет. О-о беспечность! — воскликнул Али. — Скольких славных полководцев погубила она, кто скажет? Сколько могучих батыров от нее смерть приняли?! О Аллах!
Кони вынесли всадников на вершину высокого холма.
Али-ан-Насир долго вглядывался в расположение вражеского стана. Оглядел прилегающую местность. Сагадей-нойон правду сказал: вправо от них скованная льдом река и равнина — всаднику не спрятаться. Река уходила влево и, словно серпом, отсекала войско Токтамыша от дороги в Кок-Орду, но тот, видимо, не очень-то об этом беспокоился.
— Через реку отступят, она не помеха, — угадал мысли султана туменбаши.
— А там что за курганы? — указал Али-ан-Насир дальше, в заречье.
— Там нет никого, только наши дозоры.
— А если их незаметно убрали? Не верю я, чтобы Токтамыш нигде не имел засады. Змееныш хоть и молод, но глупым его не назовешь. Да и советники у него опытные найдутся. С того места ударить нам в правое крыло будет очень удобно... Пошли за курганы тысячу легких всадников, пусть поглядят.
— Внимание и повиновение! — Сагадей-нойон кивнул одному из своих гонцов.
— Дозволь слово молвить, Великий Царь? — вмешался вдруг Семен Мелик.
— Эй, батыр, подожди! — остановил гонца султан. — Говори, урус-мурза.
— Скажи, воевода, а что там, на берегу реки, темнеет? — спросил Семен Сагадей-нойона. — Во-он, по обоим берегам, широкая полоса?
— Тугай. Камыш сухой, по-вашему, — ответил начальник тумена и, мгновенно сообразив, добавил: — Только даже малому числу пеших воинов в нем трудно спрятаться. Если ты подумал об этом, то зря.
— А ползком?
— Ха-ха-ха! Ползком. Ты что, хочешь несколько тысяч батыров ползком туда отправить, урус-мурза? — рассмеялся султан. — Их тотчас обнаружат и порубят.
— К чему тысячи? Я со своими молодцами проползу так, что и мышь не услышит.
— Нет, ты погляди на него, Сагадей-ной-он. — Али-ан-Насир весело показал на Мелика пальцем. — Видимо, урус-мурза в дремучих лесах разучился думать. Ты хочешь двумя сотнями своих батыров удержать хотя бы одну тысячу Токтамышевых собак? Да вас в один миг растопчут копытами.
— Прости, Великий Царь! Но нам совсем не придется обнажать мечей. Мы просто подожжем камыш.
— Верно! — хлопнул себя ладонью по лбу Сагадей-нойон. — Тугай просох так, что вспыхнет мгновенно от одной искры и полыхнет на огромное расстояние. Если у Токтамыша за рекой есть засада, она будет отрезана. И самому кюрягану отступать некуда будет, пока тугай не прогорит!
— А пока он прогорит, мы порубим всех Токтамышевых собак, а самого его на аркан возьмем! Ха... Молодец, урус-мурза! Действуй! Но знай: наступать мы будем только по твоему сигналу. Поторопись!
Семен Мелик, не мешкая, устремил коня к своим. А султан восхищенно говорил:
— О-о, хитер урус-мурза. Хите-ер! Я награжу его достойно, если все получится по-задуманному...
С вершины кургана было видно, как от стана врага отделилась группа всадников и во весь опор поскакала к туменам султана.
— Токтамыш гонца послал зачем-то, — угадал Сагадей-нойон.
— Давай встретим его, — решил Али-ан-Насир. — Только ты сам с ним говори, а я рядом буду. Сделаем так, чтобы я слышал гонца, а ему меня видеть ни к чему: узнать может.
— Да будет так, о Мудрейший!
— Поехали... .
Посол Токтамыша был велик ростом, чернобород, простодушен с виду и нагл до нетерпения.
Сагадей-нойон невозмутимо слушал его громкие призывы.
— Эй, батыры! — вещал иноземец. — Токтамыш-хан Непобедимый зовет вас под свой бунчук! Всем от него великая награда будет! Такая награда, которую щедрый хан дал Карабала-бею и Усману! Все вы будете одеты в шелковые бухарские халаты, есть жирный плов и звенеть динарами на базарах!..
— Эй ты, курдюк паршивой овцы, подойди сюда! — позвал наглеца Сагадей-нойон. — Подойди и скажи, чего хочет от нас твой хан, у которого нет своего улуса?!
Посол подъехал. Не поклонился. В седле сидел гордо. Глядел на нойона дерзко. Сагадей смеялся в душе. Но ему надо было выиграть время, пока воины Семена Мелика углубятся в тугай, и он решил потешить султана, себя, своих батыров да и выведать кое-что. Похоже было, Токтамыш не догадывается, что противник его удвоил силы и удесятерил дух. Но это мог увидеть и почувствовать гонец. Однако туменбаши не собирался отпускать наглеца: нукеры его были готовы к мгновенному действию.
— Говори, о килича могучего хана Токтамыша, — пропел Сагадей-нойон сладким голосом. — Скажи, чего ты хочешь от нас?
Гонец сильно возгордился от ласкового обращения и еще более гордо заявил:
— Могучий хан Токтамыш ничего вам не сделает, если вы выдадите на его суд беглого разбойника, укравшего у него пайцзу.
— А твой кюряган, у которого нет своего улуса, и так нам ничего не сделает. Он слишком слаб и ничтожен.
— У хана Токтамыша под бунчуком два тумена отборных воинов, и улус вашего Али скоро будет его улусом.
— А ваш Абукир-бохадур сказал, что у кюрягана всего-то пять тысяч трусливых кайсаков.
— Славный Абукир-бохадур нарочно сказал так, чтобы усыпить вашу бдительность. Вот ты, видимо, храбрый и сообразительный бинбаши. У тебя на лице шрамы — следы боевой доблести. Хан Токтамыш ценит таких. Переходи к нему и будешь возвышен. Ты встанешь слева от его трона.
— ...которого у него нет, — закончил Сагадей-нойон.
— Скоро будет. Уже сегодня будет! Как зовут тебя, храбрый бинбаши?
— К чему тебе мое имя?
— Чтобы сказать о твоем мужестве хану Токтамышу...
Этот недалекий умом кок-ордынский мурза только потому так нахально вел себя, что двумя часами раньше здесь его слушали очень внимательно, а потом следом за ним ушли к Токтамышу два тысячника с большинством своих воинов. Будь кто другой на месте этого посла, не столь слепой от собственной гордости, он давно бы заметил, что теперь батыры Али-султана слушают его совсем по-другому. Но он не видел ничего...
— Хорошо, я скажу свое имя. Меня зовут Тагир-бей, — соврал Сагадей-нойон. — Слыхал, наверное?
— Какой Тагир-бей? — опешил кок-ордынец.
— Я бакаул Ослепительного Али-ан-Насира.
— Ха?! А говорят, его убили.
— Кто говорит?
— Батыр от вас прискакал недавно.
— Это я его послал...
— А-а? Он обманул хана Токтамыша? Тогда — горе ему!.. Слушай, а где твоя пайцза? Может, ты врешь все?
— Вот она, — распахнул ворот полушубка Сагадей-нойон.
Гонец вгляделся. На золотой пластине — голова барса. Нижнюю часть пайцзы он не видел, она была скрыта овчиной. Но килича поверил, что перед ним главнокомандующий войсками султана: слишком уж устрашающее лицо было у него.
— Хорошо, что ты жив. Хан Токтамыш тоже не совсем поверил перебежчику... Отъедем в сторону, я должен передать тебе кое-что.
— Тут давай, — не стронулся с места нойон.
— Хорошо. Вот возьми. — Вражеский посланник вынул из-за пазухи свиток плотной китайской бумаги и протянул его мнимому ба-каулу.
— Что там?
— Сам почитай. Но никому не говори о тайном.
Сагадей глянул на болтуна насмешливо, потянул повод. Конь его ступил в сторону. Тумен-баши с поклоном передал послание Токтамыша выехавшему вперед всаднику в богатой боевой одежде.
— Посмотри, о Могучий Властелин Дешт-и Кыпчака, Ослепительный Али-ан-Насир, — почтительно произнес военачальник, — что пишет изменнику твой враг — ничтожный хвастун Токтамыш-кюряган. Здесь послание скорпиона змее.
Кок-ордынец рот разинул от крайнего изумления и не успел сообразить ничего, как три аркана враз захлестнули его грудь и шею и сорвали с седла. Сопровождавшие киличу воины хотели ускакать, но сотни стрел мгновенно сделали их похожими на дикобразов...
Султан сдернул со свитка шнур, развернул бумагу, быстро пробежал глазами по тексту.
— Где тело ядовитой гюрзы? — медленно и грозно спросил он.
— Нукеры-родственники повезли его в Сарай ал-Джедид. Похоронить хотят. Прости, о милосердный, — насупился Сагадей-нойон. — Я думал...
— Максум! — проревел Али-ан-Насир.
— Я здесь, о Могучий! — выехал вперед лихой юзбаши.
— Возьми две сотни моих нукеров и догони изменников. Приказываю изрубить всех! А мертвое тело Тагира отвези в Сарай ал-Джедид и посади на кол посередине главного базара!
— Внимание и повиновение! — воскликнул Максум. — Все будет так, как ты повелел, о справедливейший!..
Солнце заметно склонилось к западу.
— Скоро ли урус-мурза подаст нам сигнал? — нетерпеливо спросил Али-ан-Насир. — Времени достаточно прошло.
— Вот-вот должен быть, — отозвался Сагадей-нойон, вглядываясь в даль.
Еще раньше он приказал самым зорким воинам смотреть на восток, что те и делали.
Первым просигналил дозор с кургана. Там два всадника, разворачивая коней, то съезжались, то разъезжались. Это был условный, заранее оговоренный знак.
— Токтамыш сейчас наступать будет, — доложил туменбаши султану.
— К бою!
И в этот миг десятки голосов вразнобой возвестили:
— Видим в небе три дымных дуги! Вон там!
— Первая тысяча, вперед! — проревел Сагадей-нойон.
— Ур-рагх! Ур-рагх! Алла-а! Дешт-и Кыпчак! — раздались в ответ боевые клики, и земля затрепетала от множества конских копыт.
Тысяча ушла вперед и пропала в снежной пыли.
— Вторая и третья тысячи! — раздалась команда. — В бой!
И снова боевой клич и грохот копыт...
— Тысячи левого и правого крыла, враг там!..
Батыры сорвались с места...
— Сигнал остальным! — приказал гонцам туменбаши. — Вперед!
Через некоторое время и тысячи второго тумена, гремя саблями о щиты, прогрохотали мимо султана и его беев. Рядом с военачальниками остались три тысячи закованных в броню нукеров — охрана и резерв под командой Кудеяр-бея.
Да-да, неожиданно султан доверил родственнику Мамая столь значительное войско, в первый раз доверил. Молодой тщеславный сановник до такой степени был изумлен этим и обрадован, что чуть было в благодарность не выдал заговор. Но вовремя одумался...
Али-ан-Насир с мурзами и телохранителями поднялся на курган. Отсюда вся равнина, полоса леса слева, изгиб реки и сходящиеся в атаке войска просматривались отчетливо. Тумены Сагадей-нойона наступали гигантским клином.
Токтамыш образовал из своего войска пологую дугу, которая шла выпуклой утолщенной стороной вперед.
— В середине у Токтамыша самые сильные батыры, — поделился догадкой Кудеяр-бей.
— Вряд ли, — усомнился Али-ан-Насир. — Он хочет окружить отряды Сагадея: после удара острия нашего клина дуга кок-ордынская выгнется и концы ее ударят по крыльям нашего войска. У кюрягана все получилось бы, но он не знает, что я вовремя успел с подмогой.
— И все-таки Сагадей-нойон прорвет эту дугу. — громко сказал кто-то из мурз.
— Токтамыш предугадал такую возможность, потому и укрепил центр. Однако... — пригляделся Али-ан-Насир, — вся дуга все равно шире, чем наступающие тысячи Сагадея. И если он не догадается, тогда...
Туменбаши догадался: часть клина его летящего вперед войска подалась вправо, готовая встретить и отбросить врага.
«Никогда не думал, что мой главный охотник еще и столь умелый полководец!» — изумленно подумал султан.
— Так же и левое крыло надо сместить! — закричал Кудеяр-бей, словно за две версты его можно было услышать. — Там самое слабое место в рядах наших батыров!
— Там самое сильное место, — спокойно возразил властелин. — Там притаилась засада.
— О-о! Тогда все верно... Гляди, о Великий! За рекой из-за курганов показались всадники! Их много! О-о, горе нам! Разреши мне встретить их копьями?! Иначе будет поздно, о-о!
— Стой на месте и молчи! — резко приказал Али-ан-Насир. — Смотри, что будет! — И уже тише отметил: — Прав был урус-мурза. Вот только не опоздал бы.
Руссы словно услышали его. Берег реки на пути кок-ордынской засады и в тылу основной рати Токтамыша задымился вдруг и вспыхнул. Пламя быстро растекалось широкой полосой на огромном пространстве. С кургана увидели, как по льду реки в их сторону бежали люди.
— Кто это? — спросил Кудеяр-бей.
— Урусы. Это они подожгли тугай.
— Ты мудр, о Великий. Засадные тысячи врага остановились!
Воины Сагадей-нойона, увидев позади войск Токтамыша стену огня, потрясли округу громом боевого клича и ускорили движение. Удар их оказался настолько мощным, что вражеская дуга мгновенно была рассечена пополам. В то же время выметнулась засада. Кок-ордынцы заметались и подались было к реке. Но огонь вернул их к месту избиения.
Токтамышу ничего не оставалось, как биться в окружении, хотя бы пока прогорит камыш. Его бесстрашные туркменские, узбекские и киргизские всадники падали один за другим...
— Попался, вонючий сурок! — рассмеялся Али-ан-Насир. — Кудеяр, пошли гонца сказать: пусть ублюдка Токтамыша сразу сюда волокут. Да не забудь, чтобы изменников Карабалу и Усмана не убивали. Я сам придумаю для них казнь!
— Слушаю и повинуюсь!..
Однако желанию султана не суждено было сбыться. Токтамыш с горсткой своих тургаудов и нукеров успел вырваться из смертельного кольца. Стремительная погоня пошла за ним. Но разве догонишь ахалтекинских скакунов.
И засадные кок-ордынские тысячи почти все были истреблены: успел ловкий туменбаши Сагадей-нойон перехватить их.
Победа была полной!
И все же радость Али-ан-Насира была омрачена бегством Токтамыша. Правда, в утешение второе желание султана исполнилось: изменники Карабала-бей и Усман-нойон попали в плен.
— Разорвать конями! — приказал властелин.
Опьяненные победой нукеры, не слушая жалостливой мольбы приговоренных, тут же исполнили повеление...
Сотники и десятники, уведшие своих батыров к врагу, были казнены мечами. Простых воинов, оставшихся в живых, отстегали плетями и повязали, чтобы продать генуэзским купцам-работорговцам. Раненых предателей добили.
Всю добычу, доставшуюся победителям, султан приказал отдать простым воинам. А досталось немало: только коней хватило почти каждому. А сабли, щиты, копья, кольчуги? В то время, чтобы вооружить одного тяжелого всадника, надо было отдать купцам восемнадцать коров или шесть сильных невольников!
В руки победителей попала вся казна Токтамыша.
— Раздать тысячникам и сотникам! — распорядился Али-ан Насир. — А вас, мои храбрые мурзы, — сказал он своему ближайшему окружению, — я награжу из своей казны. За верность вы достойны золота!
— Велик наш султан! — громко вещали военачальники, нукеры и простые пастухи-воины. — Нет щедрее его и милостивее!
И то дело неслыханное — раздать всю военную добычу: так еще ни один полководец не делал!
— Туменбаши Сагадей-нойон, — торжественно объявил правитель Золотой Орды, — отныне тебя будут величать Сагадей-Арслан. Ты подобен льву, ты стоек и сокрушающ и по праву заслужил это высокое звание!
Туменбаши, кряхтя, встал на колени, и, обычно немногословный, он возвеличил султана самыми лестными возгласами, обещал крови не пожалеть во славу великого и мудрого...
— Где урус-мурза? — спросил Али-ан-Насир своих соратников, объезжая поле брани.
К нему подвели Семена Мелика.
— Я награждаю тебя тысячей динаров. А твои хитрые и ловкие воины получат по сто монет. Я приглашаю тебя на той, который будет завтра на главной базарной площади Сарая ал-Джедида. А через три дня я позову тебя, мужественный урус-ский килича, к своему трону, чтобы ты передал мне слова твоего коназа Димитро.
— Живи сто лет, Великий Царь! — обрадовался Семен Мелик последнему обещанию: в обычное время, чтобы попасть во дворец султана, надо было выждать не менее двух месяцев...
— А мы думали, не загорится камыш татарский, — говорили между собой русские витязи, возвращаясь в город. — Но Семка наш хитер: верно подметил, что камыш тут от летнего зноя так высох — никаким снегом не пропитаешь. Да и снега-то тут нету почти.
— И то сказать, он ведь, Семка-то, из козарского рода табунщиков, кои издавна на Русь пришли. По-козарски «Мелик» — значит «князь». До татар и половцев тут, на Волге, они кочевали.
— Кровь козарская, а Руси служит?
— Так Руси множество языков служат. Сытно им у нас. И татарские князья на Москве хлеб из рук Димитрия Иоанновича, осударя нашего, вкушают и верно ему служат...
— Тише ты, балда! Чай, не на московском подворье горланишь. Услышит кто — беда...
Отлегло от сердца султана Али-ан-Насира. Разбит враг, рассеян по степи. Не скоро Токтамыш оправится от такого сокрушительного поражения. И даже тревога от присутствия во дворце раненого Араб-Шаха ушла куда-то.
«Может, отплатит добром за жизнь свою страшный и вероломный хан? — думал Али-ан-Насир. — Если бы он согласился стать моим бакаулом, тогда я взнуздал бы вольность всех эмиров Дешт-и Кыпчака. И... Мамая тоже!»
Но, увы, не все события в этом противоречивом мире подчинялись воле султана Али.
Глава седьмая
Противодействие
Первая часть плана заговорщиков удалась как нельзя лучше. Когда Али-ан-Насир вел своих воинов к победе, Асат-кятиб выкрал пайцзу Джучи-хана у старого мурзы Латыпа и передал ее резчику печатей Хасану. Тот, предупрежденный родственником своим Кудеяр-беем, за ночь изготовил точную копию овальной золотой пластины с изображением головы льва и нужной надписью.
Соглядатая Мамаева в столице Золотой Орды не было. Он по приказу султана возглавил погоню за Токтамышем и очень сожалел, что не было с ним этой самой пайцзы.
Поскольку Кудеяр-бей, в отличие от Али-ан-Насира, не хотел пленять кок-ордынского чингисида, он дал Токтамышу почти спокойно уйти от возмездия...
И вторая часть хитроумного плана стала неожиданно легко сбываться. Этому способствовал пир по случаю победы Али-ан-Насира над Кок-Ордой. Как ни остерегался бдительный начальник охраны дворца Саллах-Олыб, Асат ухитрился всыпать зелье в плов любимого дяди.
К вечеру неусыпный страж правителя Высочайшей Орды почувствовал недомогание, его вырвало желчью, и Саллах-Олыб потерял сознание. Анвар-табиб промыл ему желудок и дал лекарство. Начальника стражи увезли домой с одним из учеников лекаря.
Бахар-мурза потирал руки от удовольствия: все складывалось хорошо. В дворцовых покоях сановника прятались наемные убийцы, которые должны были свершить задуманное уже сегодня ночью. Приближенный султана не интересовался их именами: это были доверенные люди Кудеяр-бея, а Бахар-мурза безоговорочно доверял своему сообщнику.
План был прост. Ночью, при смене караула, помощник начальника дворцовой стражи Ялым-бинбаши проведет убийц к дверям покоев, где лежал раненый Араб-Шах.
— Всех, кто там будет, — сказал сановник Ялыму, — надо отправить к Аллаху.
Значит, и судьба старого Анвар-табиба была заранее предопределена: ведь лекарь постоянно находился при высокородном раненом.
Но... Анвар-табиб был искушенным врачом. Ему не стоило большого труда определить, отчего занемог начальник дворцовой стражи. И вывод его был точен: готовилось злодеяние, которому мог помешать неподкупный Саллах-Олыб. Однако старик не показал вида и тоже в свою очередь проявил хитрость и осторожность.
— Кто распознает врагов и друзей в этом гнезде скорпионов и кобр? — размышлял вслух старый лекарь. — До Али-султана сегодня не добраться, а жизнь Араб-Шаха будет стоить головы не только мне, но и моим луно-подобным сыновьям. Я позвал бы их на помощь, если бы они были воинами. Как быть? Ах, если бы очнулся славный и могучий Араб-Шах-Муззафар! Ты воин и лучше меня знаешь, что делать...
— Разум уже давно вернулся ко мне, о мудрый Анвар-табиб, — внезапно услышал лекарь четкий голос раненого хана.
— Когда? — ошарашенно спросил табиб.
— Еще вчера. Но я окружен врагами, и пришлось притворяться. Прости меня, мой исцелитель.
— О Аллах, ты услышал мои молитвы! — простер руки к востоку милосердный старик.
— Расскажи мне все, что произошло. И мы вместе подумаем, как быть.
Анвар-табиб кратко поведал о событиях последних дней и с тревогой поделился с военачальником своими опасениями:
— Здесь, кроме самого султана и его начальника стражи Саллах-Олыба, никому нельзя верить. Но самого Саллах-Олыба отравили, а султан Али-ан-Насир пирует, и к нему не добраться. Что могу сделать я, слабый старик? Разве я в силах противостоять убийцам, если они придут сюда? А они могут прийти сегодня ночью.
— Скажи, мудрый целитель ран, есть ли среди тургаудов дворца кто-нибудь новый, только что возвышенный самим султаном за доблесть? — спросил Араб-Шах.
— Я не знаю их имен. Но один столь хитрый, что султан назначил его десятником личной стражи. А другой могуч телом и простодушен.
— Хитрого нам не надо, — решил хан. — Хитрый будет искать свою выгоду. Найди того, сильного телом и простого душой.
— Хорошо.
— Меня надо перенести вон туда, за занавеску. А на это место чучело положи. И еще, принеси мне меч и пяток ханджаров. В занавеси широкую щель оставь, чтоб я мог все видеть и защищаться.
— Зачем тебе оружие? Что ты можешь сделать с такой раной? Ты очень слаб, хан.
— Рана в левом боку. Правая рука чувствует силу и сделает нужное дело. А сила моя быстро вернется, если ты принесешь чего-нибудь попить и поесть.
— Да-да. Я сейчас...
— Но сначала приведи ко мне того пехлевана. Но только... — Хан выразительно посмотрел в глаза лекаря.
— Понял. Этот пехлеван придет якобы для того, чтобы скатать этот большой ковер для чистки.
— Ты умный старик...
Ялым-бинбаши, оставшийся во дворце начальником стражи вместо Саллах-Олыба, все рассчитал верно. За полночь, когда пропели первые петухи, он повел сменный караул на посты. Около заветной двери тысячник поставил трех злоумышленников.
— Внутри у Анвар-табиба свой телохранитель теперь есть, — шепнул он убийцам. — Нашего человека мне там поставить не удалось, а этот меня не послушается, если я вызову его сюда. Но впустить впустит. Я усыплю бдительность дурака Маруллы-батыра и прикончу его. Тогда вы ворветесь в покои и быстро перебьете всех. Но главное... — Ялым погрозил пальцем, — вы должны заколоть раненого. За это вам будет главная награда.
Злоумышленники беззвучно обнажили зубы в ответ.
Бинбаши спрятал в рукав короткий кинжал и открыл заветную дверь.
— Стой! Зарублю! — раздалось из полумрака.
— Это я — Ялым-бей.
— Входи!
Начальник охраны вошел, быстро оглядел тускло освещенное помещение.
— А где Анвар-табиб? — спросил тысячник.
— Спит. Зачем он тебе?
— Брат заболел, — соврал Ялым. — Объелся, наверное. Хочу у Анвар-табиба лекарство взять. — И шагнул к великану.
Бросок злоумышленника был стремителен. Сверкнула булатная сталь. Но... Марулла-батыр увальнем был только с виду. Бинбаши понял это, когда хрустнула кость его руки, а сам он взметнулся высоко в воздух и даже при своей изумительной ловкости не смог при падении встать на ноги. От удара головой о каменный пол тысячник потерял сознание.
Услыхав шум, трое вломились в комнату, полагая найти охранника убитым.
Первого могучим ударом меча Марулла-батыр развалил пополам.
Другой, тоже человек высокого роста и исполинской силы, отразил меч батыра и вступил с ним в поединок.
Третий ринулся к ложу и дважды опустил острие меча во что-то мягкое. Он поднял оружие в третий раз и вдруг, захрипев, повалился навзничь: в спине его торчала рукоять кинжала.
Марулла никак не мог справиться с ловким и сильным противником. Но и тот не мог отступить: батыр заслонил ему дверь.
Араб-Шах не решался метнуть второй кинжал, боясь поразить своего защитника.
— Марулла, зови подмогу! — хрипел раненый хан.
Но батыр молчал, ибо никого и никогда в жизни не звал на помощь и вообще он был молчун: больше действовал, чем говорил.
Голос подал очнувшийся от внезапного нападения Анвар-табиб, который стоял за занавеской возле раненого.
— Ой-е-е!!! Турга-а-а-уды-и-и! — возопил старик таким дискантом, что его, наверное, услышали во всех уголках огромного царского дворца. — Ой-е-е-е!!! Кува-арза-а-а! Сюда-а-а-а!
Марулла наконец ранил своего противника. Тот шагнул в сторону и тут же рухнул, сраженный прилетевшим кинжалом в шею: могучая рука Араб-Шаха не промахнулась и на сей раз!
Послышался грохот бегущих ног и звон оружия. Дверь широко распахнулась.
— Стой! Зар-рублю! — преградил путь тургаудам несокрушимый Марулла-батыр.
— Это я — Куварза-онбаши.
— Проходи! Но только один. Иначе зарублю!
Куварза вошел, окинул поле брани быстрыми глазами, подошел к поверженным.
— Эта рожа мне незнакома, — сказал десятник, взглянув в лицо разрубленного пополам злоумышленника.
— Этого тоже не знаю, — перевернул он на спину самого стойкого из противников Ма-руллы-батыра.
— И этот не из дворцовой стражи, — посмотрел Куварза на свалившегося около ложа убийцу.
— А это кто? — подошел он к последнему. — А-а, что-о-о?! — отшатнулся десятник. — Бинбаши Ялым-бей?! Кто его так? Он что, убит?
— Не знаю, — ответил невозмутимый Марулла. — Я просто бросил его на пол. Дай-ка голову ему срублю, изменнику султана, — шагнул вперед батыр.
— Стой! Стой! Султану не мертвец нужен, а живой язык изменника, — встал на его пути Куварза-онбаши.
— Ха? — усомнился Марулла. — Мне кажется, голова его, как орех, раскололась. От такого падения жив не будешь.
Куварза склонился над своим начальником, приложил ухо к груди, прислушался. Но сказать ничего не успел.
— Внимание и повиновение! — раздалось снаружи, и в комнату вошел мурза Бахар. — Что здесь случилось?! — резко спросил сановник.
— Убийцы зарезали Араб-Шаха, — не дал никому раскрыть рта Анвар-табиб. — О-о-о! Горе мне! — запричитал он. — Что теперь повелит мой властелин Али-ан-Насир?!
Бахар хотел подойти к ложу, но Марулла-батыр заступил ему дорогу.
— Прочь, презренный! — возмутился мурза. — Эй, тургауды!
— Стой, Бахар! — встал рядом с батыром старый лекарь. — Тут распоряжается только Великий Хан Али-ан-Насир!
Сановник чуть было не лопнул от злости. Он постоял, сопя, и ушел, бросив на ходу:
— Хорошо, я позову Ослепительного.
Сам того не ведая, Бахар-мурза избежал смерти. Еще мгновение, и разящий кинжал Араб-Шаха пронзил бы его сердце. Но высокому сановнику повезло. Пока повезло...
Глава восьмая
Суд Али-ан-Насира
Султан Высочайшей Орды, пьяный от радости победы над Токтамышем, от выпитого фряжского вина, от жарких ласк любимой жены, спал сном праведника.
Воздушная гурия сидела у его изголовья и молча, при неверном свете колеблющегося пламени свечи смотрела дивными очами на своего господина. Строгое, красивое, обрамленное черной бородкой лицо молодого султана было безмятежным. Иногда улыбка пробегала по пунцовым губам, и грозный властелин Дешт-и Кыпча-ка становился похожим на ребенка. Таким простым и доступным Великого не видел никто и никогда. Только она, дочь эмира Мамая-беклербека, созерцала тайное.
Зейнаб едва исполнилось шестнадцать лет, но передалось ей что-то от могущественного отца: хатын отличалась светлым умом и решительным характером. И любимой женой султана стала она не из-за исключительного положения своего грозного отца, а потому, что по-настоящему полюбила своего решительного и строптивого супруга. И еще, что тоже немаловажно: в отличие от своего могучего родителя, простого смертного, в жилах Зейнаб текла древняя кровь чингисидов, ибо мать ее была дочерью хана Бердибека.
Положением своим при султане хатын была довольна. Предаваясь утехам, молодой властелин намного чаще проводил время с ней, хотя в гареме его скучали еще три жены и более ста наложниц, одна прекраснее другой. А уж если Али-ан-Насир хотел ночевать в гареме, то оставался только у Зейнаб. Ибо только ей доверял султан свою жизнь и был уверен, что она никогда не предаст его и не убьет, даже по приказу своего вероломного отца...
Зейнаб смотрела на лицо возлюбленного, не решаясь обеспокоить спящего даже легким прикосновением. Она, как и ее господин, радовалась победе над Токтамышем, тревожилась за судьбу своего Али, когда во дворце оказался раненый Араб-Шах. И пока все еще в недоумении гадали, что делать, хатын отправила гонца к своей мудрой матери. Не к отцу, потому что была уверена: подозрительный эмир-беклербек прикажет просто-напросто зарезать так некстати оказавшегося в Сарае ал-Джедиде еще одного претендента на престол Дешт-и Кыпчака. Мать — а Зейнаб надеялась на это — сумеет убедить свирепого отца быть милосердным к раненому...
Али забормотал что-то во сне. Зейнаб прислушалась.
— Тумены, вперед... м... м... Взять Токтамыша... Взя...
Женщина положила тонкую ладонь на лоб повелителя. Тот улыбнулся и затих.
— Спи, о Властелин сердца моего, — прошептала она. — Я буду верным стражем твоим всю ночь.
В дверь осторожно стукнули два раза. Зей-наб вскочила, тенью скользнула к выходу, выпорхнула за штору. Перед ней стоял склоненный пополам главный евнух гарема.
— О-о, госпожа, — шепнул он испуганно. — Буди Великого. Беда. Араб-Шаха зарезали.
Другая женщина на месте Зейнаб разбудила бы весь гарем криком, но эта повела себя иначе. Она оставалась невозмутимой и даже равнодушной с виду. Правда, первый ее вопрос был задан несколько поспешно:
— Кто на страже у наших дверей?
— Верные тургауды-евнухи.
— Кто весть принес?
— Карача Бахар-мурза.
«Ворон над падалью,— подумала Зейнаб.— И тут он первый спешит сообщить о беде».
Вчера, когда Али рассказал ей о предательстве Тагир-бея, молодая женщина стала горячо убеждать возлюбленного схватить Бахара и допросить с пристрастием. Хатын была уверена: без козней хитрого сановника тут не обошлось.
Но Али был пьян, весел, добродушен.
«У страха глаза даже на макушке есть! Бахар-мурза предан мне. И-и... лучше его никто не знает о происках моих врагов и врагов твоего отца», — заявил он и запретил говорить о надоевшем...
— А как стража могла допустить убийц к ложу Араб-Шаха? — спросила Зейнаб евнуха.
— Не знаю, о...
— Ладно, я разбужу Великого...
Али-ан-Насир не так хладнокровно воспринял весть о злоумышлении во дворце.
— Убийцы могут проникнуть даже сюда, — торопливо одевался правитель Золотой Орды, не выпуская из рук кинжала. — Где моя сабля?
— Вот она, господин.
Зейнаб позвонила в колокольчик. Вбежал евнух.
— Где Саллах-Олыб? — спросил султан резко.
— Говорят, его отравили, о Вели...
— Что-о?! — остолбенел властелин.
— Я ничего не знаю, — уткнулся головой в ковер главный евнух гарема.
— Кто сторожит двери моих покоев?!
— Начальник твоих личных тургаудов Калкан-бей.
— Скажи ему, пусть позовет во дворец Сагадей-нойона с тремя сотнями самых верных мне нукеров!
Скопец ползком подался к выходу...
— Остерегайся Бахара, — шепнула Зейнаб, когда Али-ан-Насир покидал гарем.
Куварза-онбаши, как только ушел Бахар-мурза, плотно притворил дверь и сказал тихо:
— Анвар-табиб, изменник Ялым-бей жив. Его надо привести в чувство.
Лекарь подошел к злоумышленнику, наклонился, но Куварза отстранил его:
— Подожди, табиб. Я свяжу ему руки и ноги. Скорпиону нечего терять: он даже сам себя ужалить может. А султану Али-ан-Насиру он живой нужен.
Вскоре бесчувственный помощник начальника стражи дворца был связан. Анвар-табиб заставил заговорщика прийти в себя. Тот сидел прислоненный к стене, зло поводил налитыми кровью глазами и молчал. Впрочем, Куварза и задал-то преступнику всего один вопрос:
— Кто эти люди? — и указал на трупы.
Ялым-бей даже головы не повернул в его сторону.
Анвар-табиб ушел за занавеску: Араб-Шаху стало плохо, кровь горлом пошла. Лекарь не скоро остановил ее...
— Ой-е! Внимание! Идет Великий и Ослепительный Али-ан-Насир, да будет он благословен вечно! — раздался громкий голос стражника, и на порог ступил тот, кого он назвал.
Властелина сопровождал высокий ростом Калкан-бей и еще четверо могучих тургаудов личной охраны.
Все находившиеся в покоях пали ниц. Из-за полога вышел и склонился Анвар-табиб.
— Ты ранен, мой мудрый учитель? — спросил султан, увидев пятна крови на халате лекаря.
— Нет, о Великий. Это не моя кровь.
— Где Араб-Шах-Муззафар? Что с ним?
— Он там, — показал старик на занавеску и заметил, как за спиной султана сразу отступил в тень Бахар-мурза.
Связанный Ялым-бей застонал от бессильной злобы. Султан подошел к нему: .
— А-а, это ты. Где же твоя клятва перед Аллахом?
Преступник молча отвернулся.
— Если ты хочешь пощады...
— Я не хочу пощады! — прервал властелина Ялым-бей.
— Хорошо. Тогда я прикажу раздеть тебя и живым бросить в загон к голодным свиньям. Это сделают безбожники абды, которые выращивают нечистых животных и едят их.
Изменник съежился, непередаваемый ужас отразился на его окровавленном лице: правоверному мусульманину даже видеть проклятое Аллахом животное — грех, а уж быть растерзанным голодными свиньями...
— А может быть, и сами абды съедят тебя. Мне недавно новых рабов привезли из африканского племени людоедов. Но... — прищурился султан, — я могу предать тебя почетной смерти, если ты назовешь имя главного моего врага, который послал тебя на это черное дело.
— Если ты прикажешь зарубить меня саблей, тогда я умру воином и попаду в рай. За такую смерть ты будешь знать имя этого человека, пусть его покарает Аллах.
— Обещаю!
— Это Бахар-мурза.
— Ты врешь! — воскликнул Али-ан-Насир и сразу вспомнил предостережение Зейнаб.
— К чему мне врать перед лицом смерти? Разве я могу нести ложь на суд Аллаха?
— Схватить изменника! — зловещим голосом приказал властитель Дешт-и Кыпчака.
Но... главный преступник исчез. Вся стража дворца всполошилась. Смятение перекинулось в город...
Али-ан-Насир подошел к Анвар-табибу, крепко прижал его к груди:
— Ты мой самый верный нукер! Ты — услада моего сердца! — Он снял с безымянного пальца левой руки массивный перстень и собственноручно надел его на палец лекаря. — Я мог бы одарить тебя и большим. Но это кольцо самого Сулеймана-ибн-Дауда. Этот талисман защитит тебя от любой беды.
Анвар-табиб хотел встать на колени. Султан не дал.
— Покажи мне спасенного тобой брата моего, славного потомка Потрясателя Вселенной Араб-Шаха-Муззафара.
Старик отдернул занавес. На ложе из кое-как скатанного ковра лежал раненый хан, и улыбка освещала его суровое, бледное от потери крови лицо.
Али-ан-Насир подошел, склонился:
— Я рад твоему избавлению от двух смертей, брат. Пусть боль твоя перейдет в мое тело.
— Аллах отблагодарит тебя, о Великий и Милосердный Султан Дешт-и Кыпчака, — тихо ответил грозный военачальник. — Если ты будешь называть меня своим младшим братом, тогда я буду мечом и охраной твоей.
— Ты брат мой по древней крови! — воскликнул Али-ан-Насир. — Мы оба потомки могучего Джучи-хана, да будет он вечно пребывать у престола Аллаха! Поправляйся, любимый брат мой, и тогда мы поговорим о важном. А сейчас прости, неотложные дела торопят меня. Нет ли у тебя каких-либо желаний?
— Одно желание ты выполнил, достойно наградив мудрого Анвар-табиба. Награди же по достоинству и вон того огромного батыра, — указал Араб-Шах на Маруллу.
— Отныне он джагун моих личных стражей! — провозгласил султан.
Вновь испеченный сотник только лбом стукнулся о пол в знак благодарности, но рта своего и на этот раз так и не раскрыл: молчун! Что еще скажешь о таком?
— Джагуну самого властелина Дешт-и Кыпчака полагается добрый меч, который бы верно разил врагов брата моего ослепительного Али-ан-Насира, — сказал Араб-Шах. — Я дарю тебе, Марулла, свой клинок, перед которым склонял голову даже непобедимый воитель Тамерлан!
В ответ снова только гулкий стук лбом о пол, и больше ни звука...
Бахар-мурзу обнаружили в женской половине дома его сообщника Асат-кятиба. Кто-то видел, как преступник вбежал в жилище писаря, и сказал о том нукерам султана. Схватили обоих.
Под пытками злоумышленники выдали Кудеяр-бея. Но тот, предупрежденный друзьями, бежал в Кок-Орду, а потом к Мамаю.
Али-ан-Насир, человек, в общем-то, не злой, вспомнил вдруг древнюю казнь, к которой часто прибегал свирепый завоеватель полумира Чингисхан. Клятвопреступников живыми бросили в котел с кипящей смолой.
Ялым-бею, как обещал султан, срубили голову саблей.
И еще несколько сот родственников и друзей казненных сложили головы, от чего значительно пополнилась казна правителя Высочайшей Орды.
Наблюдая за казнями, Али-ан-Насир сказал вещие слова:
— А ведь перед этим ужасом не дрогнут другие. Не знаю, может быть, сегодня я приобрел еще больше врагов, чем было их у меня вчера...
Удивительным оказалось другое: перед изощренной казнью оба главных заговорщика ни разу не упомянули о пайцзе Джучи-хана. Наверное, потому, что преступников об этом никто не спросил.
Глава девятая
Семен Мелик
Сказать, что послы подневольных татарам народов чувствовали себя в Золотой Орде спокойно и вольготно, — значит сильно погрешить против истины. Поэтому к престолу султана приезжали мужественные люди, наделенные умом и хитростью, — сочетание весьма и весьма редкое, ибо хитрый, как правило, не отмечен умом, а умному хитрить ни к чему — он и так свое возьмет.
Но эти два противоречивых свойства вполне уживались в характере Семена Мелика, потомка хазарской кочевой знати. Еще при нашествии татаро-монголов в 1237 году предок Семена Гарун-Мелик бежал на Русь. Бежал, потому что Бату-хан безжалостно и планомерно истреблял всю половецкую и остатки хазарской знати, подданные которой издавна кочевали в прикаспийских и причерноморских степях. Русские дремучие леса укрыли беглецов. Гарун-Мелик погиб на реке Сити, защищая свою новую родину. После страшного погрома не скоро восстал из пепла стольный град Северо-Восточной Руси — Владимир-на-Клязьме. А незаметная ранее Москва выдвинулась в число главных городов полоненной многострадальной Руси. И прижился здесь род Гаруна-Мелика: сыновья его, внуки и правнуки женились на русских боярышнях. Но жгучая хазарская кровь продолжала бурлить в потомках. Были они горбоносыми, с черными пронзительными глазами, сухими статью и скорыми на ногу. Мужчины любили быстрых, неукротимых коней, женщины — беспредельную волю. Семен Мелик унаследовал все эти качества предков и, будучи верным сыном Руси, страстно и мужественно сражался за нее. Мало того, лихой наездник и хитроумный воевода почти не жил в Москве около жены и детей, а с отрядом таких же сорвиголов охранял южные пределы растущего Московского государства.
Дважды Семен Мелик бывал в Сарае ал-Джедиде. Один раз начальником охраны посла Василия Вельяминова; во второй — при боярине Акинфии Федоровиче Шубе. И вот теперь он сам боярин и посол великого князя Московского и Владимирского Дмитрия Ивановича.
Ежегодную дань от Руси привез Семен Мелик властителю царства татарского...
Сейчас русский посол был в гостях у епископа христианской православной епархии в Золотой Орде архиерея Иоанна. Богатое подворье благочинного владыки раскинулось в западной части татарской столицы, возле соборного храма Христа Спасителя.
Много русских невольников в поте лица и полном бесправии работали на Орду. Все же если раб в большинстве случаев был ограничен свободой, то молиться ему по вере своей никто не мешал. Мало того, все правители степной империи, начиная с Бату-хана, всячески поощряли деятельность Русской православной церкви, которая даже подати не платила захватчикам. Единственное условие ставили они: все молитвы русских священнослужителей должны были начинаться с просьбы к Богу о даровании здоровья, могущества и «многие лета» главному насильнику — султану золотоордынскому и его кровавым подручным. Церковь, гибкая в своей политике непротивления злу, легко пошла на это условие. Этим она очень помогла татаро-монголам множество лет держать русский народ в ордынской кабале... Наряду с мечетями во всех крупных татарских городах стояли православные храмы — духовная утеха несчастных русских невольников...
Престарелый епископ с жадностью расспрашивал Семена Мелика о далекой родине, где не был он вот уже без малого двадцать лет.
— Поведай, сын мой, крепко ли стоит Москва наша — опора православия?
— Непоколебимо! — ответил посол. — Почитай, уж десять лет, как Кремль стеной белокаменной обнесен. Сам Ольгерд трижды зубы об него обломал.
— Помню, как злобой кипел тогдашний царь татарский Булатка. Грозился за ту стену каменную, кою без его ведома построили, всю Русь попалить огнем. С ратью великой на Москву двинулся. Да не дошел — побили его православные русичи возле Нижнего Новгорода. А Булатка в Сарай уж не вернулся: Мамайка его где-то устерег и голову отрезал. Потом уж смирились татары с московской вольностью. Да и не до стены им нашей было. Свара: цари в то время тут так часто сменялись, что и имен-то я их всех не припомню. Иной раз неделя пройдет, а на престоле уж новый царь татарский уселся.
— А нынешний как? — спросил Семен.
— Алим-царь по тутошним временам давно правит: больше года. Норовом не злой, худого о нем не скажу. Коней добрых любит. Да ведь ты виделся с ним?
— Виделся. Одарил меня царь татарский Алим тысячью серебряных монет за доблесть на поле брани. Только на что они мне? Возьми их, владыка, на откуп русских невольников. Прибавь к тем деньгам, кои князь Димитрий Иоаннович да купцы-доброхоты дали.
— Всевышний не забудет твоих деяний, — перекрестил посла епископ. — Выкуплю, сколько смогу, людей русских у бусурман. Только... — Иоанн вздохнул тяжело, — дорого нынче полонянник стоит. Татарва теперь с Русской земли их мало берет: князья соболями да серебром откупаются.
— Сколько же за невольника просят?
— За триста денег крепкого мужика сторговать можно.
— М-да-а! А кони?
— Добрый конь агарянский дорог, цены не сложишь.
— А все же?
— Бывает, и тысячу ихними дирхемами отваливают.
— А ежели простая лошадь, для пахоты?
— Таких тут немного. Татары, даже нищие, землю не пашут. Этим руссы-невольники занимаются да булгары камские, хлебушек растят для притеснителей своих... Однако ж пятьдесят дирхемов тягло стоит.
— Две лошади за невольника?! Ого! — быстро подсчитал Семен Мелик.
— Истинно так, — подтвердил епископ. — Скажи, сын мой, а что ты царю татарскому дарить будешь помимо дани московской? Что прислал с тобой великий князь наш Димитрий Иоаннович?
— Ты сказывал, владыка, царь Алим коней любит. Жаль, нет у меня коня доброго.
— О скакуне потом поговорим...
— Прислал великий князь царю Алиму кафтан из царьградской парчи, подбитой собольими хвостами...
— Добрый подарок, — отметил Иоанн. — А что женкам царским?
— Кольца да серьги, ожерелья да браслеты — поделки немецких и русских умельцев.
— Всем одинаково?
— Великий князь не велел различать. Всем Сенькам по серьгам, — пошутил Семен.
— Великий князь Димитрий Иоаннович далече. Ему из Москвы не видать, что тут творится.
— Потому он и велел советов твоих слушаться.
— То-то... Есть у царя Алима женка любимая. Зейнаб зовут. Не проста умом, ох не проста. Она дочь Мамая...
— Того самого?
— Да, того самого Мамая, коего вся Орда страшится. А Зейнаб слушает сам царь Алим. Так что...
— Тогда... — Семен развел руками. — Надо бы ей что-нибудь такое... А где взять?
— Я промыслил о том. Тут, в соседней горнице, купец агарянский дожидается.
— Так зови его, владыка!
Епископ позвонил в серебряный колокольчик. Вошел служка. Иоанн распорядился.
Араб, кланяясь, вошел и остановился у двери.
— Подойди ближе, Асхат, — пригласил Иоанн. — Кажи товар свой.
Торговец оглянулся, шепнул что-то и вошел в горницу. За ним следовал рослый раб в рваном чапане и с бронзовой серьгой в левом ухе.
«Чистый цыган, — подумал о нем Семен Мелик. — Конокрад, наверное...»
* Чапáн — стеганый длиннополый халат.
Невольник держал в руках большой кожаный мешок.
— Развяжи! — приказал купец.
Асхат долго, со знанием дела раскладывал перед знатными покупателями свой товар. Были тут восточные поделки из драгоценных камней, сверкающая китайская ткань, кривые арабские сабли, кинжалы в ножнах, усыпанных алмазами, бирюзой и иной самоцветной зернью.
Взыграла в Семене Мелике древняя хазарская кровь, черные глаза вспыхнули огнем, руки дрогнули: любил он драгоценное оружие и никогда не был к нему равнодушен. Схватил саблю, вытянул из ножен наполовину: черная с золотистыми искрами дамасская сталь заворожила взор.
— Сколько просишь?! — воскликнул нетерпеливо.
— Подожди, сын мой, — остановил его порыв Иоанн. — Аль мы затем купца позвали? Асхат, покажи ларец.
Купец осторожно, как нечто хрупкое и невесомое, вынул из-за пазухи миниатюрную шкатулку дивной работы. Семен взял ее в руки. Тонкий, словно изморось, узор, прочерченный кое-где еле уловимыми золотыми прожилками, казался созданием чародея, но не человека.
Русс долго любовался драгоценностью, и на сей раз только глаза выдавали его волнение.
— Что внутри? — спросил он. — И как открыть?
— Надави вот здесь.
Семен осторожно коснулся пальцем центра аквамаринового узора. Крышка откинулась. Внутри на синем атласе покоился почерневший от времени серебряный браслет.
— Что эт-то?! — отшатнулся Семен Ме-лик: грубая поделка так не вязалась с великолепием футляра.
— Это то, ради чего царицы Востока побуждают султанов к кровопролитным войнам, — невозмутимо ответил араб.
Русс недоуменно уставился на него.
— Это браслет Хадиджи, первой и любимой жены пророка Мухаммеда, да пробудет он вечно защитником нашим перед Аллахом! — провел купец ладонями по лицу и бороде.
Раб пал на колени и, глядя на религиозное чудо, усердно шептал молитву. В его голове никак не укладывалось, как можно продавать то, что только мечети может принадлежать. Но...
— Это то, что нам надобно, сын мой, — решил епископ.
— Да? — очнулся от оцепенения Семен. — А сколько ты просишь за браслет сей? — растерянно спросил он купца.
— Немного, о мудрейший килича великого царя русиев, — простодушно сказал араб. — Всего лишь один год беспошлинной торговли в самом Мушкафе.
— Это не я решаю, а великий князь Московский! — ответил посол, и сразу же великолепие шкатулки померкло в его глазах. — Деньги бери. Скажи, сколько?
Асхат недоуменно уставился на епископа — Дескать, договорились же — и потянулся к ларцу.
— Мы покупаем браслет, — решительно сказал Иоанн. — Сын мой, — обратился он к служке, — принеси красную коробочку. На столе сбоку стоит.
Служка, поклонившись, ушел.
Семен, ничего не понимая, только глазами хлопал.
— Великий князь Московский Димитрий Иоаннович прислал мне охранный лист, который просит за браслет жены пророка купец агарянский, — пояснил архиерей по-русски. — Я волен распорядиться сим листом, как того пожелаю. Только имя вписать. Так что один добрый поминок мы с тобой отыскали.
— Спасибо, владыка, от всей земли Русской!
— Пустое, — отмахнулся старик и обратился к купцу по-татарски: — Ты еще коня обещал, Асхат.
— Коня я передал твоим конюхам.
— Тот самый конь?
— Тот. Акбар зовут.
— Что за конь? — встрепенулся Семен Мелик.
— Это наши расчеты, — ответил ему Иоанн по-русски. — Вызволил я однажды купца этого из смертельной беды, вот он и отдаривается. Купец совестливый, ему верить можно.
Тем временем служка принес пенал красного дерева, подал хозяину. Епископ открыл его, вынул пергаментный свиток и развернул.
Служка подал Иоанну гусиное перо. Старик, подслеповато щурясь, обмакнул перо в чернила и четким красивым почерком вписал в документ имя арабского купца. Служка проворно посыпал свежую надпись специальным песком, взял лист за оба конца, подержал немного на весу, сдул песчаную пыль.
Иоанн взял у него свиток, проверил висячую серебряную печать, на которой с одной стороны был отчеканен крылатый воин с мечом, а с другой оттиснуто: «Великий князь Московский и Владимирский Димитрий Иоаннович».
— Вот тебе договорная плата за браслет жены пророка Магомета, Асхат. — И протянул грамоту купцу.
— О-о, это хорошая плата, мулла Иван! — Араб обеими руками принял свиток. — Больше ничего не хочешь купить? — спросил он у Семена Мелика.
— Нет. Может, потом когда. — Про саблю он уже позабыл.
— Тогда позвольте мне удалиться, — поднялся Асхат. — Пусть Аллах всемилостивейший поможет вам в ваших трудных делах. О-о, нелегко предугадать свою судьбу перед троном султана Дешт-и Кыпчака! Но Али-ан-Насир милостив, а дары ваши смягчат его сердце.
— Спасибо тебе, Асхат, — поблагодарил Семен Мелик.
— Приходи, если что, — напутствовал араба Иоанн. — Я всегда готов помочь тебе.
Они славословили друг друга, покамест слуга проворно складывал товары в мешок.
Епископ не предлагал гостю каких-либо яств, знал: правоверный мусульманин не будет есть в доме христианского священнослужителя, хоть четвертуй его. Что же касается браслета Хадиджи, то Асхат искренне верил тому, что если на этом серебре хоть раз остановился взор пророка Мухаммеда, то любой прикоснувшийся к святому украшению обратится в истинную веру. Так наставлял его имам Сафар-Алла — настоятель соборной мечети Сарая ал-Джедида. К тому же не сегодня, так завтра священный браслет будет принадлежать Зейнаб-хатын — любимой жене Али-ан-Насира. А он — Опора Ислама в Высочайшей Орде.
Семен Мелик спросил на прощание:
— Где найти тебя, если я захочу купить твои товары?
— На большом базаре. Мою лавку тебе всякий покажет, — ответил Асхат и, поклонившись в пояс, покинул горницу.
Как только купец и его раб ушли, служка сказал:
— Невольник хотел поговорить с тобой, болярин Семен.
— Эт-то еще зачем? — удивился посол. — И на кой ляд он мне сдался, невольник?
— Не отказывайся, — посоветовал ему Иоанн. — Тут иной раз от раба такое услышишь, что и сотня доглядчиков не выведает.
— Где я его увижу? — хмуро глянул на служку Семен.
— Он сюда придет, как только хозяина проводит.
— Добро, я подожду.
— А покамест пойдем, коня поглядим, — предложил Иоанн.
— Пошли, поглядеть не грех...
Во дворе возле конюшни толпились работники и о чем-то шумно спорили. Увидев хозяина со знатным гостем, все враз замолчали, стали неспешно расходиться. Возле конюшни остались трое.
— Что за свара? — спросил епископ одного из них.
— Дак дивного коня глядеть столпились. Все ж татарва. Кумысом не пои, дай на чужого скакуна поглазеть. Теперь ночи не спи, поглядывай. Не то умыкнут, — ответил коренастый рыжий мужик. — Да и то сказать: царский жеребец. Я и не видывал никогда такого.
— Выведи-ка его во двор, Антипка! — распорядился епископ. — Вот болярин Семен хочет глянуть на зверя агарянского. Теперь это его конь.
— Счастлив ты, болярин честной, — позавидовал Антипка и тут же посоветовал: — Только продай ты энтого лешего кому нето. Татары тебе проходу не дадут. Да и сам царь Алим, коль ему донесут, голову с тебя сымет, чтоб завладеть этаким скакуном...
— Ну ты, умник, — оборвал его Иоанн.— Не твоего ума дело. Пошевеливайся!
— Я што, я ничего, — оробел Антипка и шагнул в конюшню в сопровождении двух помощников.
Появились они вновь, повиснув на удилах высокого белого коня. Жеребец, выйдя на свет, пытался встать на дыбы, стряхнуть назойливую ношу. Казалось, еще миг — ив небеса улетит красавец арабской крови.
Семен Мелик аж присел от восхищения. И забыл лихой наездник, где он и зачем прислал его сюда великий князь Московский. Удалец прыгнул с крыльца, встал перед конем.
И зверь степной словно споткнулся о невидимую преграду. Почуял, видать, сын вольного ветра родственную душу и мужество человека, стоявшего перед ним.
— Да он в тебе хозяина признал! — изумился проницательный Антипка. — Гляди ты, бес сивый. До сей поры никого не слушался, и на тебе! Счастлив ты, болярин, ей-богу.
— Что ты сказал? — будто от сна, очнулся Семен Мелик. — А-а. Меня все кони слушаются. — Потом скривился, словно от зубной боли, крикнул с надрывом: — Чего встали?! Отведите его в конюшню, неча душу травить! Эх-х-ма! Кабы мне его, а то... — И, безнадежно махнув рукой, ушел в дом...
Раб купца Асхата пришел скоро. Служка привел его в трапезную, где обедали епископ и посол московский.
— Говори, зачем я тебе нужен? — неласково встретил его Семен Мелик.
— Только тебе скажу, — быстро протараторил раб.
— От владыки у меня тайн нету, — нахмурил густые брови боярин.
— Тогда я уйду, — сверкнул глазами невольник.
— Иди, — равнодушно отвернулся Семен. — Эй там, дайте этому оборванцу по шее, чтоб скорее на улице очутился!
— Зачем по шее? — возразил пришелец. — Я вам обоим тайное скажу. Я вам обоим верю.
— Ишь ты, — расхохотался посол московский. — Слышь, владыка. Он нам верит.
Архиерей улыбнулся... — Можно к вам подойти? — спросил оборванец.
— Подойди, — разрешил Семен насмешливо.
Невольник подошел к столу, оглянулся воровато и распахнул на груди рваный чапан. Грудь раба полыхнула золотом.
— Ну и что это? Ты хочешь сказать, что ты хан тайный или темник? — скептически заметил боярин. — Кто ты? По роже твоей видно за версту — вор! Или я не так сказал?
— Ха! Конечно, я не туменбаши и не хан. Но я владею пайцзой великого Чингисова рода Джучи-хана. Тайно владею, и тайна эта в моих руках.
— Как ты сказал? — не поверил епископ. — Пайцза Джучи-царя в Синей Орде у Махмет-Руса, Токтамыша или еще у кого из монгольских царевичей. Как она тут оказалась? Да еще у тебя?
— Ее с раненого Араб-Шаха сняли, — сообщил раб.
— Та-ак! — сообразил Семен Мелик. — Значит, весь сыр-бор на поле бранном из-за этой пайцзы разгорелся да из-за Арапши-царевича?
— Истину молвил великий урус-боха-дур, — подтвердил оборванец.
— А как она у тебя оказалась?
— Все скажу. Когда Асат-кятиба казнили и все его богатства забрал султан Али-ан-Насир, слуга Асата Талгат успел припрятать пайцзу..
— А как она у писаря оказалась?
— Это покрыто завесой мрака, — ответил проворный раб. — Тайна теперь умерла вместе с несчастным Асат-кятибом. О Аллах, дай ему место в райских садах...
— Ты аллаха оставь, — грубо оборвал его Семен Мелик. — Говори дальше.
— Хорошо, урус-бохадур. Талгат долго думал, что делать с такой находкой. Потом мне передал со словами: «Осман, найди достойного покупателя». Я подумал и нашел тебя.
— Меня-а?! — громыхнул голосом русс. — Да знаешь ли ты, что я сейчас же кликну стражников салтана! Ты нарочно принес сюда этот кусок царского золота, чтобы погубить нас с владыкой Иоанном! Чтоб Русь загубить?! Эй, кто там...
— Погоди, — остановил его Иоанн.
А раб уже стоял на коленях ни живой ни мертвый от ужаса и только шептал:
— Погоди... погоди... погоди...
Из-под чапана по дощатому полу пополз к двери тонкий ручеек.
— Погоди, Семен, — глянул на пол владыка. — Надобно подумать. Я сейчас.
Старик легко встал со скамьи, подошел к двери, набросил крючок, вернулся.
— Дай-ка сюда пайцзу эту, — властно приказал он рабу.
Тот поспешно распахнул чапан, снял с шеи золотую цепочку с массивной пластиной.
— Не менее трех фунтов будет, — взвесил пайцзу на руке Иоанн. И он почти не ошибся.
Семен Мелик молчал, сдвинув густые брови. Он поверил невольнику, что тот не соглядатай султана. И только тогда поверил, когда увидел ручеек на полу, который был для многоопытного воеводы значительнее всяких клятв.
Иоанн внимательно исследовал знак ханской власти в Золотой Орде. Потом подошел к шкафу, вынул из него толстую книгу в кожаном переплете, перелистал, нашел нужный рисунок, сличил. Потом из того же шкафа достал весы, взвесил золото, снова сличил с записями в книге и побелел от страха.
— Это она, — прошептал архиерей посиневшими губами.
Раб от ужаса стал подвывать щенячьим голосом. По-видимому, он не ожидал такого поведения от возможных покупателей его опасного товара. Не сообразил глупый воровской ум, что не все можно купить безнаказанно. Что не одну только его голову тащит на плаху этот блестящий и такой безобидный с виду полукруг-золота. Этой покупкой нигде и ни перед кем не похвастаешься, как драгоценным конем, например. И на краю света не спрячешься с такой пайцзой, если станет известен ее нынешний владелец.
— Что будем делать, владыка? — хриплым голосом спросил Семен Мелик.
— Не ведаю, сын мой...
Но в этой грозной ситуации вдруг решительно проявился воинский дух бывалого разведчика и воеводы. Мозг его сработал мгновенно.
— Чего ты хочешь за пайцзу? — теперь уже спокойно спросил раба боярин.
— М... мы... ма...
— Не дрожи! Говори твердо! — прикрикнул Семен Мелик и сразу привел злоумышленника в более или менее нормальное состояние.
— Мы хотели, чтобы ты, могучий бохадур, выкупил нас из плена и дал немного серебра на дорогу до наших очагов.
— А где эти очаги?
— Далеко. В Турции.
— Ну что ж, свободу я вам обещаю и серебра на дорогу дам, — обнадежил невольника русс и спросил: — Ты знаешь, где мое подворье?
— Да, мой господин.
— Сейчас возьми назад эту пайцзу...
— Пусть она у тебя останется, о боха...
— Нет! — резко возразил Семен. — Сейчас возьми ее назад, а вечером приходи со своим другом ко мне. Там все и решим.
— Хор-рошо, мой господин, — вскочил вор. — Мы придем, как только стемнеет.
Когда раб, забрав свое опасное сокровище, ушел, Семен Мелик попросил епископа:
— Пошли за ним, владыка, трех-четырех проворных доглядчиков. Чтоб шустрый ворюга сей аж до дома моего глаз наш тайный носил. А к вечеру пускай дозор твой проверит, не приведут ли невольники за собой еще кого-нибудь лишнего. Кто ж их знает, может, они все же доглядчики царя татарского, а этот оборванец за нашими головами приходил.
— Добро...
Пока епископ распоряжался, Семен Мелик обдумал все до мелочей. На предостережение Иоанна: «К подворью твоему царевы слуги и не по следу невольников прийти могут, ежели у них все заранее оговорено» — сказал:
— Мы тоже не лыком шиты и не ослами повиты. Рабов этих, Османа да Талгата, еще по дороге соколы мои перехватят и в другой дом сведут...
Долго еще потом разговаривали с глазу на глаз Семен Мелик и епископ Иоанн, обсуждали необычное происшествие.
— Надо же, как иной раз судьбина поворачивает, — говорил архиерей. — От какого-то презренного раба зависеть может судьба целых народов и всевластных царей. Ведь эта пайцза в умных руках все в Золотой Орде перевернуть может.
— У князя нашего Димитрия Иоанновича и голова и руки умные.
— Поистине. А ведь среди татар поверье такое: кто владеет пайцзой Джучи-царя, тот всей степью обладать будет.
— Пошто ж тогда Арапша замест власти вселенской смертельную рану нашел себе? — усмехнулся Семен Мелик.
— Мож, не в те руки попала.
— Может быть.
Глава десятая
Дань московская
Русского посла принимали в Большой зале дворца султана, называемой Золотой. Она и была таковой на самом деле: стены, потолок и даже пол были инкрустированы драгоценным металлом. Дворец строился еще в языческие времена, и изощренный орнамент залы выдавал искусство китайских мастеров. Крылатые драконы, грифоны с львиными туловищами, диковинные хищные птицы зло разглядывали сапфировыми и рубиновыми глазами людей в зале, готовые, казалось, наброситься на все живое и растерзать в клочья.
Отблеск сотен свечей и дневной свет, проникавший в залу сквозь разноцветие стекол в огромных стрельчатых окнах, как бы одухотворяли всю эту великолепную нечисть, и любой невольно ощущал в ней живое воплощение демонических сил.
Но и ислам проник в эти стены. Может быть, на первый взгляд неброско, но явно и решительно. Тут и там тонко и соразмерно отчеканены изречения из Корана, знаки полумесяца. Причем мусульманские святыни располагались на самом куполе и на стенах — в двух саженях от гранитных плит пола. Чудища летали и скалились, как бы зажатые между ними. Расположение исламского орнамента утверждало: если бы не воля Аллаха, эта древняя языческая нечисть давно бы все изничтожила. Но она не может подняться в небо, боясь святых заклятий на куполе дворца, и не в силах низвергнуть зло на землю, ибо страшится слететь вниз сквозь броню всезащищающей молитвы.
С умыслом было сделано и другое: прием дани с покоренных народов. Этот ритуал потому проводился здесь, что самые богатые дары и самоцветы, золото и серебро меркли перед драгоценным великолепием и казались ничего не стоящей мишурой. Данник чувствовал свою бедность, ничтожество и невольно сопоставлял виденное с богатством своего государя. И то верно: мало кому в мире сущем удалось так ограбить множество народов и стран, как это сделали татаро-монголы...
Войдя, посол великого князя Московского и Владимирского снял соболью шапку, преклонил колено и опустил голову. Однако и в этот короткий миг Семен Мелик успел оглядеть залу. В центре, на некотором возвышении, сидели десятка два разнаряженных мурз. Над ними, на высоте человеческого роста, в сиянии разноцветных сполохов восседал на золотом троне сам Великий Султан Дешт-и Кыпчака, Царь над царями, Властелин полумира, Могучий и ослепительный Ал и-ан-Насир — Защитник правоверных и Опора Ислама! Огромный зеленый тюрбан с алмазным полумесяцем венчал его голову. Кафтан из серебряной царьградской парчи искрился самоцветами. Султан сидел, гордо откинувшись на спинку трона. Левая рука его опиралась на рукоять широкого кривого меча, обнаженное лезвие которого вонзилось острием в пол перед троном. Чуть ниже, слева от трона, стоял высший сановник государства — великий карача Аляутдин-мухтасиб.
Вдоль стен круглой залы истуканами замерли высокорослые воины с обнаженными мечами в руках. Было их не менее двух сотен. Цвет одежды и покрой ее, вооружение и стальная броня были изукрашены так, чтобы они гармонировали с великолепием стены. Среди всех, здесь присутствующих, только один султан выделялся, и как бы только он один был здесь, а остальные — скрытая беспощадная сила.
Русский посол, по сравнению с этим великолепием, смотрелся бедно. Конечно, и у него нашлась бы парчовая одежда и вся остальная драгоценная мишура, но он следовал раз и навсегда заведенному здесь распорядку: ничто, ни в одежде, ни в позе, не должно было показывать самостоятельности правителя народа, подвластного Золотой Орде. Даже малое нарушение установленных почти полтораста лет назад правил немедленно каралось смертью посла и жестоким нашествием на земли его господина. Только покорность признавалась в этих стенах!
Никакого оружия у Семена Мелика не было. И все же русскому послу предоставили одну привилегию — стоять на одном колене, — тогда как все остальные послы должны были испытывать унижение на обоих. Этого послабления Семен удостоился за то, что оказал исключительную услугу султану Али-ан-Насиру в его столкновении с Токтамышем.
Когда о великой чести было сообщено руссу, он подумал: «Ежели бы вы знали, что пайцза Джучи-царя у меня, то...» Можно только догадываться, какой жестокой казни подвергся бы дерзкий.
Боярин еще вчера через доверенных людей передал подарки султановым женам. А от блистательной Зейнаб-хатын в отдарение получил перстень, некогда принадлежавший Мухаммеду Алла-ад-Дину. Этот перстень сейчас красовался на безымянном пальце левой руки русса, и он не побоялся надеть его, потому что знал: подарок передан ему с ведома самого султана.
— Кто ты, бохадур? Чьей земли посланец? — раздался громкий голос мухтасиба. — Как смел ты явиться перед лицом Царя царей, Светоносного и Могучего Али-ан-Насира?!
Семен Мелик поднял голову и ответил, как было принято:
— Я посол Великого Князя Московского и Владимирского Димитрия Иоанновича, послушного воле Царя царей — Могучего и Непобедимого салтана Алима! Да продлит Всевышний дни его на сто лет, а славу царствования присно и во веки веков!.. Вот грамота Великого Князя Руси. — Посол двумя руками протянул перед собой свиток с висячей золотой печатью.
К нему приблизился один из сановников, тоже двумя руками взял пергамент и, склонившись, отнес его к подножию трона.
Султан наступил на грамоту правой ногой. Это тоже был ритуал, введенный еще Бату-ха-ном — основателем Золотой Орды.
И все же горячее сердце Семена дрогнуло от возмущения. Будь он просто человеком или воином, то вряд ли сдержался бы. Но на плечах посла лежал тягчайший груз ответственности за судьбу всего народа русского. Приходилось смиряться.. .
— Что еще велел передать нам раб наш, коназ-баши Димитро? — спросил Аляутдин-мух-тасиб.
— Великий Князь Московский и Владимирский Димитрий Иоаннович велел мне сначала поднести подарки тебе, царь царей и великий салтан татарский. — Он поднял руку.
— Внимание и повиновение! — раздался возглас тургауда за спиной русса.
— Разрешаем внести бакшиш от данника нашего, коназа-баши Димитро, царю царей, светоносному и могучему султану Али-ан-Наси-ру! —- объявил великий карача.
Первым вошел советник русского посла боярин Андрей Одинец с драгоценной парчовой на соболях шубой. Он держал ее на вытянутых руках. Советник встал на колени справа от Семена Мелика. Следом явились четверо молодцов с двумя большими коваными сундуками, поставили их перед послом и, пятясь, склоненные чуть ли не до земли, удалились.
— Прими, Царь царей, Могучий Салтан татарский Алии, эту шубу, сделанную для тебя златошвеями русскими! — сказал посол.
Али-ан-Насир молча и неподвижно сидел на своем высоком троне, и ни один мускул не дрогнул на его бесстрастном белом лице.
Тот же сановник подошел, взял драгоценную шубу из рук боярина и отнес ее к подножию трона.
— Принесите сундуки! — приказал мухта-сиб воинам стражи.
Те подхватили дарственную ношу и поставили ее там же.
И снова спросил великий карача Аляутдин посла:
— Привез ли ты, урус-килича, обязательную дань — откуп за жизнь и безопасность твоего народа?
— Подожди, мурза, — не ответил на вопрос Семен Мелик.
Татары нахмурились, осуждая дерзость данника. Но русс продолжал, как будто и не заметил этого:
— Прости, что прервал твою мудрую речь, о славный советник салтана. Но еще один подарок я не успел вручить могучему Царю царей, Владыке над ста народами Алиму справедливому... Эй, кто там! — обернулся он.
Раздался цокот копыт по каменному полу. Двери распахнулись. Стражи отступили. И два конюха в красных шелковых рубахах ввели в залу поджарого белоснежного коня в драгоценной сбруе. И не сдержались высокородные татары, ахнули от восхищения. Даже воины охраны подались вперед, и жадный огонек сверкнул в сотнях глаз...
Султан Али-ан-Насир невольно встал с трона и шагнул вперед. И враз померкло все великолепие дворца: казалось, почернели, сморщились драконы, грифоны и иные сказочные твари. Только дивная живая красота может затмить великолепие. И это произошло. Произошло потому, что красота была именно живой — трепещуще живой и буйной. Произошло и другое, никогда доселе не слыханное в стенах этого дворца, да еще на официальном приеме: сам султан заговорил с данником.
— Ты растопил лед моего сердца, о храбрый килича урусов! — воскликнул Али-ан-Насир. — Ты тронул самые тонкие струны моей души. Мы довольны подарком. Ой-е! Марулла-юзбаши, подведи Сэтэра сюда!
Польщенный таким вниманием, силач подошел к конюхам, принял повод и подвел пританцовывающего диво-коня к возвышению перед троном. Властелин прыгнул в седло. Акбар встал на дыбы, но царственный всадник умелой рукой осадил его.
— Отныне только на этом троне, — султан хлопнул ладонью по седлу, — я буду принимать дань с покоренных народов!
— Ты Велик!
— Ты Мудр!
— Ты Могуч! — наперебой загалдели сановники, и каждый восклицал так, чтобы всевластный султан услышал именно его и заметил.
Но властелин не обратил на мурз никакого внимания.
— Разрешаем киличе коназа Димитро встать! — вдруг приказал Али-ан-Насир. — Этот человек храбрый и умный воин, — пояснил султан свой неслыханный приказ. — Он помог нам раздавить скорпиона Токтамыша. Отныне ему разрешается всегда стоять перед нашими ясными глазами!
— Да будет так, как повелел Мудрейший и Сиятельный Али-ан-Насир! — объявил великий карача Аляутдин.
— Воля Султана — воля Аллаха! — грянули воины стражи.
— Нет большей мудрости, чем у нашего Ослепительного и Могущественного Султана Али-ан-Насира! — вторили им мурзы.
Семен Мелик встал с колена, почтительно поклонился правителю Золотой Орды.
Некоторое время стояла тишина. Потом великий карача Аляутдин начал вкрадчивую речь:
— О мудрый и храбрый килича земли Мушкаф, ответь перед лицом Могучего и Грозного Султана Дешт-и Кыпчака, ослепительного Али-ан-Насира: прислал ли коназ-баши Димитро положенную дань? Или он настолько беден, что решил откупиться дарами? Говорят, ему нечем накормить досыта свою единственную жену и малых детей.
— Великий Князь Московский и Владимирский Димитрий Иоаннович не последнее съел, — с достоинством ответил посол. — Он прислал дань в четыре тысячи соболей, три тысячи бобров и семь тысяч белок! Кроме того, как было оговорено, Москва шлет тебе, Великий Царь татарский Алим, еще пятьсот тысяч денег серебра!
Глаза мурз и воинов охраны вспыхнули, как у голодных волков, увидевших раненого оленя.
— Этого мало, — возразил, однако, великий карача Аляутдин. — Султану Джанибеку конази Мушкафа платили вдвое больше дани.
— Так когда это было? — пожал плечами Семен Мелик. — С тех пор серебро вдвое подорожало, да и новый уговор был. Ты ж его, мурза, и подписывал.
— Не помню, — поморщился Аляутдин-мухтасиб. — Но я не забыл, что дани с вас должно быть вдвое больше. Этого мало!
— Да, этого мало! — хором поддержали великого карачу сановники.
— Этого достаточно! — вдруг громко объявил султан.
Мурзы насупились. Аляутдин-мухтасиб протестующе поднял руку.
— С Мушкафа этого достаточно, — спокойно повторил Али-ан-Насир. — Недостающее заплатят нам коназ Олег и коназ Михалла.
— О-о! — сразу заулыбались татары. — Ты велик!
Им все равно было, с кого шкуру содрать, лишь бы в шубах щеголять!
— Ты справедлив и великодушен, Могучий Царь татарский! — низко поклонился султану Семен Мелик. — Живи и царствуй многие лета! Ныне люд русский тебе славу воздаст!
А про себя подумал посол московский: «С рязанцев да тверичей не так-то просто лишний клок шерсти урвать. И Олег и Михаил умеют рати водить и меч в руках держать приучены. А мы тож в сторонке стоять не станем. На-ка вот выкуси, «великий царь татарский»! Мож, подавишься Джанибековой-то данью...»
Все молчали. И Семен Мелик сделал ловкий ход, сообщив «простодушно»:
— Мне ведомо, что великий князь Литовский Ольгерд Гедиминович увел свои дружины в Ляхскую землю. В Вильно и тысячи ратников теперь не наберется.
— Ой-е! Это хорошо! — сразу откликнулся молодой порывистый туменбаши Ковергюй.
Султан обернулся, военачальник тотчас замолчал.
Соблюдая порядок, заговорил великий карача Аляутдин:
— Какую милость хотел бы получить урус-килича у Царя царей, Щедрого и Справедливого Султана Дешт-и Кыпчака Али-ан-Насира?
— Дозволь, Могучий Царь татарский, выкупить из Орды русских невольников.
— Сколько надо? — спросил мухтасиб.
— Три тысячи.
Султан кивнул.
— Победоносный Властелин Дешт-и Кыпчака разрешает тебе выкупить столько невольников, сколько ты просишь!
Семен Мелик поблагодарил.
— Но... — Великий карача многозначительно помолчал. — Справедливый Султан Али-ан-Насир гневается...
Русский посол быстро глянул на властителя Золотой Орды и никакого гнева на его лице не увидел.
Аляутдин продолжал:
— Твой коназ Димитро непослушен. Он посылает своих воинов на земли Дешт-и Кыпчака и грабит наших подданных.
— Не было этого! — искренне возмутился посол.
— В прошлом году воины коназа-баши Димитро вторглись на землю эрзя. Людей побили, много пленных и скота увели в Мушкаф. За это Могучий и Карающий Царь царей хочет наказать твоего господина. Пусть коназ-баши Димитро вернет убыток в нашу казну.
— Пусть вернет, — поддакнули мурзы. Семен Мелик улыбнулся и ответил тотчас, не раздумывая:
— Мордовский князь Пиняс наказан за непочтение к Золотой Орде. Я сам слышал, как этот недоумок надсмехался над Могучим Царем царей Алимом, тогда еще только севшим на золотой трон Батыев. За это и наказал его крепко Великий Князь Московский и Владимирский Димитрий Иоаннович.
— Правильно наказал! — громко провозгласил султан. — Мы этого паршивого ублюдка Пиняса еще свирепее накажем. Туменбаши Сагадей-нойон, ты должен пройти с огнем и саблей по земле эрзя, а дурака Пиняса приволочь ко мне на аркане. Я сам придумаю ему казнь!
— Слушаю и повинуюсь, о Справедливейший!..
— Что до добычи, — снова заговорил Семен Мелик, — то по пословице нашей так понимается: «Что с воза упало, то пропало!»
— Правильно! — одобрил султан. — Хорошая пословица! Надо ее запомнить. Что упало, то пропало! И искать не надо, все равно не найдешь. Коназ-баши Димитро правильно поступил. Все! Больше не задерживаем храброго урус-киличу!.. Я тебя еще позову, Семен Мелик.
Глава одиннадцатая
На острие междоусобицы
Араб-Шах поправился настолько, что уже мог садиться на коня, чем он и воспользовался незамедлительно. Рана еще болела, но закаленный в боях и походах военачальник умел смирять боль. И уж во всяком случае, ни один человек из его окружения ни разу не видел своего повелителя удрученным. Из Кок-Орды к нему бежали сторонники. Первым делом хан заставлял их дать присягу на верность султану Али-ан-Насиру и только после этого принимал в свой растущий не по дням, а по часам отряд.
Свирепый полководец после происшедшей с ним встряски стал приветливее с людьми, благожелательность все чаще освещала его суровое, неулыбчивое лицо. И те, кто знал Араб-Шаха достаточно хорошо, приятно изумлялись перемене в характере гордого чинги-сида.
Однако султан с тревогой наблюдал за притоком в Сарай ал-Джедид монголов, которых давно в таком количестве не видывали в столице, где войско и подданные Али-ан-Насира были в основном кипчаками. К тому времени отношение к Чингисхану — основателю Монгольской империи, к его сыновьям и внукам-язычникам в мусульманской Золотой Орде существенно изменилось. Через сто лет после смерти Потрясателя Вселенной татарский поэт Хисим Кятиб с презрением говорил о великом завоевателе, что труп того лежит в грязи из конского навоза и человеческой крови. А другой татарский писатель, Кутб, в поэме «Хосров и Ширин» сказал устами одного из героев:
Али-ан-Насир был чингисидом кипчакской ветви. Его прапрабабка, внучка половецкого хана Котяна, стала женой внука Чингисова — Берке, четвертого правителя Высочайшей Орды, при котором его государство фактически обособилось от Монгольской империи.
Араб-Шах тоже чистокровным монголом не был. Он происходил от славной ветви туркменского бунтаря Джелал-ад-Дина, плененная монголами сестра которого стала женой старшего сына Чингисхана — свирепого Джучи...
Испугались за свои кошельки богатеи Сарая ал-Джедида, содрогаясь под взглядом раскосых монгольских глаз. И то сказать, ежегодный годовой доход немалого числа феодалов и купцов составлял до двухсот тысяч динаров!
До Али-ан-Насира тревогу богатеев доносил великий карача Аляутдин:
— Купцы боятся выкладывать на прилавки дорогой товар.
— Почему?
— Воины Араб-Шаха могут отобрать.
— Но ведь они сейчас мои подданные и пока никого не трогают.
— Пока! — тревожными глазами глядел великий карача на султана...
Уехало из ставки правителя Золотой Орды русское посольство. Подались на родину выкупленные Семеном Меликом три тысячи русичей. Из них же был составлен вооруженный отряд для защиты каравана от бродячих татарских шаек, неведомо кому подчинявшихся.
Доброхоты из купцов и духовенства, жившие в Сарае ал-Джедиде, снабдили освобожденных из плена соотечественников кое-какой одеждой, обувью и скудным харчем на дорогу.
Люди русские двинулись вверх по льду Волги, чтобы к весне достигнуть родной земли. Шли как только можно скоро, ибо полагаться на слово переменчивых, словно весенний ветер, султанов Золотой Орды было бессмысленно. Тем более что освободившему их правителю в любой миг могли снести голову его же нынешние приспешники. И молили православные бога своего во здравие избавителей от ордынского плена.
И весна была не за горами..
Однажды Араб-Шах потребовал у Аляутдина свою родовую пайцзу. Великий карача принес ее сам. Чингисид внимательно вгляделся в золотую пластину и заявил гневно:
— Это не она!
— Ка-ак?! — не поверил мухтасиб. — Не хочешь ли ты сказать...
— Я ничего не хочу сказать! — перебил его хан. — Я только говорю, что это не та пайцза. На моей вот здесь, слева, был еще тайный знак. Смотри — его тут нет. Да и золото иного цвета. Вес моей пайцзы ровно два с половиной кадака. Взвесь эту. А цепь так вообще другая.
Аляутдин приказал принести весы. Подделку взвесили. Она оказалась значительно легче оригинала.
Великий карача поспешил к султану: дело нешуточное, если из-за этого куска золота еще недавно пролилась кровь многих сотен воинов, большие люди на предательство решились. И кто знает, как поведет себя этот кок-ордынский выкормыш, если злополучная пайцза не будет найдена.
Али-ан-Насир растерялся. Молчал долго. Потом спросил:
— Где мурза Латып?
— Внимание и повиновение! — тотчас прогромыхал Марулла-джагун, который стал тенью султана, и тяжелым шагом пошел за начальником дворцовой канцелярии.
— Аляутдин! — Властитель подозрительно смотрел в лицо своему ближайшему помощнику. — Распорядись схватить всех резчиков печатей в городе. Пытай их до тех пор, пока они не скажут, кто изготовил подделку.
— Слушаюсь и повинуюсь, о Великий! — дрожа под пристальным взором султана, хрипло проговорил великий карача и сделал знак своему известному в народе подчиненному, главному судье Батаю-кади.
Тот мгновенно исчез за дверью.
— Где Араб-Шах-Муззафар? — спросил повелитель.
— Он в своей юрте, за городом.
— Пригласи его к нам.
— Да будет на то воля твоя! — склонил голову мухтасиб.
Великий карача сам сел в седло и в сопровождении сотни нукеров помчался в стан Араб-Шаха.
Тем временем пред очи Али-ан-Насира поставили старого мурзу. Латып, узнав, в чем дело, пал перед повелителем на колени и опустил повинную голову...
Султан зловеще молчал до тех пор, пока не приехал хозяин пайцзы.
— Брат мой, — встал ему навстречу властитель Дешт-и Кыпчака. — Ты волен сам допросить всех, кто мог свершить злодеяние. Вот этот, — он указал пальцем на коленопреклоненного Латыпа, — хранил знак великого рода Джучи. Он будет в твоем распоряжении. Виновных, которые обнаружатся, я отдаю на твой суд.
Али-ан-Насир обнял Араб-Шаха, вздохнул тяжело и вышел из комнаты, где застала его неприятная весть...
Всколыхнулся Сарай ал-Джедид. Араб-Шах проводил расследование скоро и жестоко. Уже к вечеру стало известно, что пайцза была в руках казненных Бахар-мурзы и Асат-кятиба. Но куда она подевалась? Великий карача Аляутдин узнал от рабов бывшего писаря султана об исчезновении Талгата. А старый доносчик База-нищий за три динара рассказал, что видел во мраке, как этого раба и еще одного оборванца схватили какие-то всадники.
— Кто эти всадники? — удостоился нищий личного допроса самого начальника дивана.
База почесал затылок и неуверенно заморгал трахомными глазами.
— Десять динаров получишь еще, если вспомнишь.
— Больно уж темно было...
— Сто!..
— Я проследил их путь. Давай серебро. Пойдем, покажу дом...
Хозяев указанного доносчиком дома схватили. Под пытками те подробно описали главного из похитителей рабов.
— Урус-килича! — узнал Аляутдин. — Семен Мелик! Но зачем ему пайцза Джучи-хана?!
— А затем, что с ее помощью хитрый коназ Димитро будет сеять раздор в Дешт-и Кып-чаке, — сказал Али-ан-Насир. — Затем, чтобы переманивать на свою сторону чингисидов.
— Например, коназ Димитро может посулить пайцзу Токтамышу, — заметил мрачный Араб-Шах. — А этот ублюдок только и ждет, чтобы захватить Сарай ал-Джедид и угнездиться на троне султана.
— Что делать теперь? — растерялся великий карача.
— Надо догнать урусов, пока они не достигли своей земли! — решительно заявил Араб-Шах. — Семен Мелик при караване, наверное?
— Хорошо! — согласился султан. — Если хочешь, сам можешь встать во главе погони.
— Я догоню их! — пообещал хан.
...Пятитысячный татаро-монгольский отряд настиг изнуренных дальней дорогой бывших невольников неподалеку от границы Нижегородско-Суздальского княжества.
Ордынцы, как всегда, напали без предупреждения. Руссы приняли их в колья. Неравный бой был отчаянным и беспощадным. К вечеру все до единого русса были порублены. Но и Араб-Шах, к великому изумлению своему, не досчитался почти тысячи батыров.
Среди павших Семена Мелика не нашли. В ярости свирепый чингисид хотел ворваться в земли врага. Его едва отговорили опытные тысячники, хорошо знавшие несокрушимую мощь русских боевых дружин.
Ждать весны Араб-Шах остался здесь же, в лесах мордовских. Хозяев он не обижал, за все платил серебром. Вскоре местный правитель Пиняс, вопреки оскорбленной воле султана Али-ан-Насира, стал лучшим другом кок-ордынского хана. Искусный восточный полководец ждал раннетравья, по которому, как он полагал, сбегутся к нему многочисленные отряды свободных ордынцев: прицел был — захватить Нижегородско-Суздальское княжество и утвердиться в нем. И султан обещал ему подмогу. Да и рад был властитель Золотой Орды держать подальше от себя опасного чингисида.
Прослышав о делах Араб-Шаха у границ Руси, сами татары говорили о нем:
— Поистине бешеный волк, крови жаждущий!
Глава двенадцатая
Скорпион Мамая
Али-ан-Насир изумлялся, почему на последние события в Сарае ал-Джедиде никак не откликнулся Мамай-беклербек. Разведка донесла султану, что правителю Эски-Крыма сейчас не до него: схватились два соперника — Мамай и Идиге-хан — за обладание Железными воротами. И еще одна заноза сидела в сердце Мамая — крепость генуэзских купцов Тана. Колония, вопреки договору, расположилась в устье реки Дона, рядом с татарской твердыней Азаком. Трижды пытался беклербек овладеть городом вольных купцов, но железные генуэзские пехотинцы, вооруженные крепостными пушками и арбалетами, легко отражали натиск татарской конницы, разучившейся штурмовать крепости.
Так что всевластному эмиру до поры до времени не до Сарая ал-Джедида было: ставленник его — Али-ан-Насир — покамест ведет себя тихо. А это главное. Взволновало Мамая только то, на что иные просто не обратили внимания: потомок Джучи-хана, стремительный и умелый полководец Араб-Шах-Муззафар, сел на коня и с окровавленной саблей в руке носится сейчас по его улусу.
— Ну и что? — пожали плечами советники. — Пусть себе. Мало ли на твоей земле чингисидов кормится? Войска у Араб-Шаха — горсть всего. А если он урусские княжества беспокоит, так это нам только на руку.
Мамай им не ответил, а про себя подумал: «Громкая слава полководца может подвигнуть Араб-Шах-Муззафара на захват всех улусов Дешт-и Кыпчака. Это не Али, он слушаться меня не станет...»
Через своих людей во дворце султана Мамаю были известны все подробности о старинной пайцзе Джучи-хана. К великому князю Московскому Димитрию Ивановичу посол поехал торговаться. Золотой знак могущества беклербеку был нужен позарез для утверждения, то есть освящения собственной власти. Он, простой смертный, все чаще думал, как объявить себя ханом и самому «законно» усесться на высокий трон султана Дешт-и Кыпчака. Все у Мамая было, воинов — как песку в пустыне, золота — горы, а вот Чингисовой крови не текло в нем ни капли...
— О Великий! — стоя на коленях перед Али-ан-Насиром, вещал гонец. — К тебе по воле беклербека Мамая едет Ачи-Ходжа. Он уже близко!
Властелин побледнел. Случившийся рядом с ним Батай-кади невольно вздрогнул. Ачи-Ходжу называли скорпионом Мамая! Ачи-Ходжа ездил только по очень важным делам, где требовалось решительное вмешательство. Ачи-Ходжа всегда выражал недовольство всесильного беклербека.
Султан приказал найти и позвать к нему великого карачу Аляутдина.
— Ты тоже при мне будь, — остановил правитель Батая-кади.
Однако посол Мамаев по прибытии в Сарай ал-Джедид не сразу явился во дворец, а остановился у мурзы Якуба. Холодком обдало душу Али-султана: Якуб был родственником казненного Бахара. То, что грозный старик остановился именно у этого мурзы, говорило о многом. Например, о том, что беклербек решительно не одобряет казни своего человека. Или... об этом Даже думать не хотелось: такой султан, как Али-ан-Насир, на троне Высочайшей Орды уже не устраивает Мамая. Тогда...
Али-ан-Насир срочно вызвал к себе Сагадей-нойона.
— Я назначаю тебя помощником бакаула. В отсутствие Араб-Шаха ты заменишь его, — объявил султан. — Выдвинь оба тумена за реку Итиль и стереги путь к нам от Эски-Крыма. Если увидишь войско в той стороне, тогда, не ожидая моих приказаний, прогони его!
— Слушаю и повинуюсь, о Великий! — проворчал угрюмый военачальник, не ведая, стоит ли благодарить повелителя за столь стремительное возвышение.
— К Аляутдину зайди, — приказал Али.— Мухтасиб тебе другую пайцзу даст, выше, чем пайцза темника.
Сагадей-нойон понял: благодарить надо. Он пал на одно колено и молча склонил голову.
— Иди, мой храбрый бей. Время не ждет! — напутствовал его Али-ан-Насир. — Да не давай и мыши проскользнуть сквозь твой заслон. Всех подозрительных гонцов и даже паломников хватай и вези во дворец. Мы здесь узнаем, куда они спешат и с какими вестями.
— Все будет так, как ты повелел, о Мудрейший! — Сагадей-нойон поднялся с колена и, пятясь, исчез за дверью...
Беспощадность Мамая была хорошо ведома султану, тут и родственные чувства не помогут: чего там говорить, если брат брата в борьбе за власть убивает, сын точит кинжал на отца. А Али-ан-Насир, приняв у себя Араб-Шаха, решился на открытое возмущение.
«В крайнем случае придется бежать из Сарая ал-Джедида, — думал молодой султан. — Потом вернусь с большим войском и отберу престол обратно»...
Ачи-Ходжа попросил встречи с властелином Дешт-и Кыпчака на следующее утро. Ему было велено прийти через неделю. Килича не высказал никакого неудовольствия, посетил несколько раз соборную мечеть, где молился истово, потом долго говорил с имамом Сафар-Аллой. Соглядатаи зорко следили за каждым шагом посла Мамаева. Однажды, когда он был в мечети, нукеры султана схватили мурзу Якуба, которого после непродолжительного допроса и нечеловеческих пыток еще живого спустили под лед реки...
Ачи-Ходжа никак не отреагировал на исчезновение приятеля, только мрачно усмехнулся чему-то.
Столица Дешт-и Кыпчака замерла в ожидании дальнейших событий. Иноземные купцы стали поспешно покидать город. Свои богатеи выставили вокруг дворцов усиленную стражу. Базары опустели. На улицах изредка появлялись редкие прохожие. Мурзы выезжали из своих домов-крепостей только в окружении сильной охраны.
Один Ачи-Ходжа вел себя так, как будто ничего не происходит. Часто выезжал на коне за город только с двумя почти безоружными слугами.
— Килича Мамаев встретился с урусским муллой Иваном и долго говорил с ним, — донесли султану. — Нашего соглядатая в чулан заперли. О чем шла речь, узнать не удалось.
— Мулла Иван жаловался, наверное, за погубленных Араб-Шахом урусов, — предположил Аляутдин-мухтасиб.
— Мне он тоже жаловался, — усмехнулся султан. — Но разве в содеянном моя вина? — И пожал плечами...
Ночью, перед встречей с посланцем Мамая, Зейнаб-хатын предостерегала любимого:
— Будь осторожен с этим стариком. Не подпускай его к себе ближе чем на десять шагов и не давай ему перебирать четки во время разговора. Ачи-Ходжа держит в них яд.
— Но я не собираюсь устраивать той в честь его и пить со старым ослом из одного ковша.
— Все равно. Ачи-Ходжа как-то незаметно поражает неугодных моему отцу людей на расстоянии... Если ты погибнешь, я умру от горя.
— Я не погибну. И тебе не дам ради нашего будущего сына!
Зейнаб улыбнулась, спросила:
— А как мы его назовем?
— Азиз-ханом в честь моего славного отца.
— Это счастливое имя. А если будет дочь?
— Твоим именем назовем...
Ачи-Ходжа явился во дворец в назначенный час. Он покорно склонился перед властелином Дешт-и Кыпчака и сел на указанное место, вдалеке от султана. В малой приемной зале рядом с Али-ан-Насиром были только великий карача Аляутдин, верховный судья Ба-тай-кади и десяток могучих телохранителей во главе с Маруллой.
— Здоров ли наш подданный Мамай-беклербек? — ровным голосом задал обязательный вопрос Али-ан-Насир. — Могуч ли, как прежде? Процветают ли его жены? Сыты ли его храбрые воины и быстрые кони?
— Много лет царствования тебе, о Великий и Ослепительный Султан Высочайшей Орды! — пропел старческим голосом Ачи-Ходжа. — Могучий эмир Мамай-беклербек, твой покорный раб...
При этих словах Али почувствовал, как у него заломило зубы: покорный?! Ха!
— ...был счастлив узнать о твоем бесценном здоровье, о благополучии твоего гарема, о процветании твоей торговли, о возросшем войске... — Тут Ачи-Ходжа остро глянул прямо в лицо Али-ан-Насира.
Тот смотрел в пространство перед собой равнодушно и отрешенно, не обратив никакого внимания на многозначительную паузу.
— ...о новом бакауле, — закончил посол чуть резче, чем начал.
— Благодарю, — ответил султан ровным голосом. — Старый бакаул Тагир-бей изменил мне. Эмир знает это. Изменника не я наказал. Он погиб по воле Аллаха от сабли верного нам Сагадей-нойон-бея.
— Эмир знает это, — подтвердил Ачи-Ходжа. — Против воли Аллаха не пойдешь. Но беклербек Мамай...
— В Дешт-и Кыпчаке только один беклербек! — прервал посла Аляутдин-мухтасиб. — Один владетельный полководец. Это Великий и Побеждающий Султан Али-ан-Насир!
Старик даже головы не повернул в его сторону.
— ...беклербек Мамай, — повторил он, — изумился и разгневался, когда узнал о казни карачи Бахара и его родственников.
— Они были в заговоре с изменником Тагир-беем! — повысил голос уязвленный Аляутдин.
Султан равнодушно смотрел поверх головы Мамаева посланника, не считая нужным отвечать за свои действия перед кем бы то ни было.
— У беклербека другие сведения. — В мягком голосе Ачи-Ходжи проявились звенящие нотки.
— От изменника Кудеяр-бея? — ехидно осведомился мухтасиб.
— Беклербек считает, что этих людей слеовало отдать ему на суд, и...
— Я сам волен распоряжаться в собственном дворце! — не сдержавшись, сказал Али-ан-Насир: наглость старика стала раздражать его.
— Это так, это так! — поспешно согласился Ачи-Ходжа. — Но... — он сделал многозначительную паузу, — стоило ли из-за врага друзей наказывать?
— О каком враге говоришь ты? — опять вмешался великий карача.
— О кюрягане Араб-Шахе говорит эмир Мамай. А я только тень могучего беклербека, — развел руками старик. — Беклербек покорно спрашивает: чем околдовал мудрого султана этот кок-ордынский разбойник, если Великий назначает его бакаулом? Если Блистательный подчинил врагу нашему все свои войска?
— Араб-Шах — непобедимый полководец! — зло ответил Али-ан-Насир, все более распаляясь оттого, что ему все же приходится отчитываться перед этим хилым, ничтожным старцем. — Араб-Шах на Коране поклялся быть верным защитником Высочайшей Орды!
— Это так, — согласился Ачи-Ходжа. — Мы наслышаны о его большой победе над безоружными урусскими пленниками. Кажется, Араб-Шах-Муззафар в том бою потерял более тысячи своих несокрушимых батыров? Очень славная победа! Очень!
Султан промолчал.
— Беклербек Мамай, — продолжал посол, нажимая на слово «беклербек», — доволен своим улусником коназем-баши Димитро и не желает раздражать его понапрасну. Говорят, урус-килича Семен Мелик богатую дань привез из Мушкафа?
— Обычную, — ответил до этого молчавший все время Батай-кади. — Пятьдесят тысяч динаров.
— Это хорошо! — воскликнул старик. — Но, — он многозначительно поднял палец, — хитрый урусский коназ Димитро вернул себе ровно столько серебра, сколько вам прислал.
— Когда? — быстро спросил султан.
— Недавно. Когда еще Семен Мелик тут был. Коназ с огромным войском осадил Булгар, разгромил тумен Хасан-бея, взял с него дань в пятьдесят тысяч динаров и спокойно ушел к себе.
Новость ошеломила Али-ан-Насира. Он спросил:
— Как это могло произойти? На каменных стенах Булгара ал-Махрусы мы установили пятьдесят пушек и три тысячи крепких батыров посадили на верблюдов. Урусы никогда не видели ни пушек, ни таких необычных и для них, должно быть, страшных всадников. Они, наверное, испугались и...
— Урусы не испугались. Верблюжье войско они встретили в пешем строю и длинными копьями опрокинули его. Над неповоротливыми зловонными пушками урусы все время смеялись... Мамай-беклербек полагал, что у Хасан-бея есть еще один тумен конницы, но ты, о Великий, оказывается, отозвал его в Сарай ал-Джедид. Беклербек почтительно спрашивает: почему?
— Мне пришлось отбивать натиск кок-ордынцев.
— А зачем? — удивился Ачи-Ходжа. — Надо было выдать Токтамышу полудохлого разбойника и вернуть пайцзу, которую он требовал. К чему было проливать кровь татарских воинов на смех врагам Дешт-и Кыпчака, на потеху данникам Орды?
В другое время Али-ан-Насир наверняка испугался бы и стал оправдываться, но сейчас он только презрительно скривил тонкие пунцовые губы.
Замолчал и Ачи-Ходжа, уловив резкую перемену в поведении султана.
«Силу свою чувствует, — думал беспощадный старик, перебирая сухими пальцами янтарные четки. — На Араб-Шаха надеется. Думает, что его поддержат воины. Это опасно. А значит...»
— Говори. Почему молчишь, килича нашего подданного? — резко прервал тишину Аляут-дин-мухтасиб.
— Я все сказал.
— Все ли?
— Кроме одного, — пронзительно глянул на султана посол Мамаев. — Аллах может наказать любого, если человек не следует советам сильного и мудрого. Надо помнить об этом всегда! Так велел передать покорный воле твоей, о Великий Султан, эмир Эски-Крыма Мамай-беклербек.
— Как смеешь ты, презренный старик и ничтожный червь, грозить самому Султану Высочайшей Орды?! — гневно воскликнул Аляут-дин-мухтасиб. — Ты, ослиный навоз на пыльной дороге, осмелился поучать Мудрейшего из мудрых?! Эй, стража, взять его! Бросьте безумца в зиндан! Пусть подумает в темноте о своей никчемной жизни!
— Да, пусть подумает, — поддакнул Батай-кади. — В зиндане ему будет хорошо.
Султан отвернулся.
Марулла-джагун подбежал к старику, схватил его за шиворот и выволок вон. Ачи-Ходжа не сопротивлялся.
Все! Путь назад отрезан бесповоротно. Теперь Али-ан-Насиру предстояла открытая борьба с Мамаем.
— Аляутдин, пошли гонцов к Араб-Шаху! — приказал он. — Пусть Муззафар вместе со своими батырами спешит сюда!
— Внимание и повиновение!..
Вечером, переодеваясь в парадное платье, Али-ан-Насир почувствовал тонкий укол в спину.
— Что там?! — гневно обернулся он к слуге.
— Иголка, — сказал тот. — Портной, наверное, забыл.
— Пусть ему вобьют память ста ударами плети!..
Султан не придал этой незначительной истории никакого значения. Большие дела волновали его. После ареста Ачи-Ходжи на совете было решено: как только Араб-Шах прискачет в столицу, пополнить его войско и направить на Узак ал-Махрусу, где расположилась в этом году зимняя ставка эмира Эски-Крыма Мамая. Одновременно все согласились искать сближения с Идиге-ханом, который уже давно никого над собой не признавал. К нему поехало посольство с богатыми дарами и отпущением всех грехов перед Сараем ал-Джедидом.
— Пора показать безродному разбойнику Мамаю, кто такой Али-ан-Насир! Кто настоящий властелин Дешт-и Кыпчака! — заявил султан грозно.
— Разгромив Мамая, мы обрушим меч на Кок-Орду! — вещали сановники. — Подчиним воле твоей, о Могучий, все города Востока и. воссоединим весь улус Бату-хана!
— А потом мы направим бег своих коней на Урусию и снова поставим ее на колени!
— Веди нас вперед, о Побеждающий! — ревели военачальники в боевом восторге.
Али-ан-Насир был доволен, смеялся.
Кавказское вино и хмельная хорза будили воображение. В глазах завистливых мурз возникали дивные страны, где порхают средь слепящего света драгоценных камней сладостные непорочные девы и золото рассыпано прямо под ногами. Веселье кипело во дворце. Никто не чуял беды...
— За вас, мои мудрые советники! — поднял султан серебряный кубок и... внезапно рухнул головой в блюдо с пловом.
Мурзы кинулись к своему господину. Властитель Высочайшей Орды Али-ан-Насир Могучий и Побеждающий был мертв!
Грезы растворились в леденящем кровь ужасе...
Глава тринадцатая
Мазар
[77]
святого Али
В суматохе и ожидании чего-то неведомого и грозного месяц прошел.
Али-ан-Насира похоронили наскоро, но при огромном стечении правоверных мусульман. И только тут, на высоком - холме у берега реки, мурзы поняли, что молодой султан был любим народом. Вспоминали с сожалением и грустью, что повелитель был незлым человеком, крови народной зря не лил, заботился о процветании Сарая ал-Джедида и других городов Орды, поощрял торговлю, сам был рачительным хозяином, ни разу никому не отказал в откупе родственников из ордынского плена.
Духовенство мусульманское вдруг стало возносить почившего, как никогда не возносило его при жизни. Оказалось, Али-ан-Насир за недолгое время своего царствования построил много мечетей и медресе.
И военные вдруг с изумлением вспомнили:
— Могучий Али шесть раз возглавлял войско и всегда побеждал врага малой кровью. Это был великий полководец!
И данники пожалели о кончине Али-ан-Насира, когда весть прилетела в их пределы: этот царь все же справедлив был, а вот какой на его место сядет!..
Поистине мы не видим блага тех, кто не льет крови людской. Скучно с такими. Нервы не щекочет. А ее Величество История возносит на самый высокий пьедестал только тех, кто сквозь груды истерзанной плоти карабкается, клопу подобный, на вершину гигантского храма посмертной славы.
Нет, История не равнодушна, у Истории тоже литавры есть. И она колотит в них что есть мочи, прославляя вампиров.
Примеры вопиют: «Вот они, самые упившиеся вурдалаки Истории: великий (!) Александр Македонский, плеяда римских мясников во главе с Юлием Цезарем, Атилла, Чингисхан, Тимур и...»
А теперь посмотрим, затмевают ли их славой великие гуманисты Гиппократ, Платон, Эпикур, Фирдоуси, Ибн-Рушд, Улугбек? Люди помнят их имена, а о деяниях их мало кто вспомнит из простых людей — это не разрушители государств. Улугбека зарезали по приказу его собственного сына Абдуллатифа. Практичные мусульмане говорили по этому поводу: «К чему человеку в небо глядеть и мечтать о несбыточном, когда вот-вот наступит Охыр Заман — конец света».
В ожидании судного дня мусульмане, христиане и люди иных религий не о всеобщем благе думали, а грешить продолжали и восхвалять вурдалаков.
— Страшный суд?! О-о! Хоть и ужас до костей пробирает, а все же любопытно! Да-а!
Но кто же назовет имя того пророка, который сквозь грядущие тысячелетия увидел адское пламя, готовое вырваться сегодня отнюдь не из волшебного кувшина и испепелить всю Землю — маковое зернышко разума в беспредельной Вселенной?!
У зла лемех глубоко берет, он могилы роет.
А добру плуг для хлеба животворящего нужен. И покамест колос жизнью наливается, добро непобедимо!
А когда все люди Земли станут великих завоевателей их настоящими именами называть, добро не умрет никогда! А вместе с ним и человек будет жить вечно!..
Али-ан-Насир величайшим благодетелем не был, но и злодеем тоже...
Великий карача Аляутдин хорошую весть получил. Прискакал гонец из войска, закрывшего путь от Эски-Крыма, и сообщил:
— Сагадей-нойон поклялся на Коране, что не нарушит договора. Он будет верен совету сановников до прихода в Сарай ал-Джедид хана Араб-Шаха.
Это очень обрадовало стоявших у трона. Но почему-то все не было и не было вестей из земли Мордовской от наследника власти Чингисовой...
«Поспеши, — мысленно торопил его мухтасиб. — Еще неделя — и будет поздно. Примчатся на лакомый кусок Токтамыш, Идиге-хан, Хаджи-Черкес, сам Мамай или еще кто-нибудь. Не мешкай, ибо я, сторонник твой, окружен врагами!»
Аляутдин с презрением к себе вспомнил, как увеличил число этих самых врагов. В тот вечер, когда внезапно умер Али-ан-Насир, всех словно палицей оглушило. Первым очнулся он — великий карача.
— Кто это сделал?! — в отчаянии возопил тогда Аляутдин. — Кто-о?! Ведь из кубка султан так и не успел выпить ни капли. Эй, стража! Схватить всех!
Всех и схватили, кроме самого мухтасиба да Батая-кади. Этим поспешным приказом Аляутдин и нажил себе еще десяток врагов. Правда, он скоро одумался и распорядился освободить сановников, но... уже было поздно.
А теперь все ждали развязки: должен же кто-то занять пустующий трон правителя Дешт-и Кыпчака? Хоть не было вестей от Араб-Шаха, ждали его в Сарае ал-Джедиде со дня на день. Люди на базарах шептались и с приходом свирепого чингисида предрекали чуть ли не конец света.
Безутешна была Зейнаб-хатын. Слезы не просыхали на ее дивном лице. Однако она не умерла, как обещала своему возлюбленному, только руки ломала да выла волчицей. Но кто услышит о страданиях женщины сквозь толстые стены царского гарема?..
Прошло еще десять тревожных дней ожидания. И однажды голубым безмятежным утром во дворец прилетели гонцы от Сагадей-нойона.
— Хан Мухаммед-Буляк встал с войском в одном конном переходе! — сообщили они ошеломляющую весть. — Воины наши не хотят сражаться с ним. Они говорят: если умер Великий Али-ан-Насир, а от Араб-Шаха и вестей до сих пор нет, за кого же тогда кровь проливать?
— Где сам Сагадей-нойон?! — спросил Аляутдин.
— С тремя тысячами преданных батыров он поскакал к эрзя, где Араб-Шах-Муззафар с войском стоит. Тумен-баши сказал, что он будет ждать вас в двух конных переходах вверх по реке Итиль.
Аляутдин-мухтасиб думал всего мгновение. Сторонники его немедленно сбежались на зов.
«Как быстро все переменилось, — подумал великий карача. — Миг — и мы окружены врагами».
Он обвел взглядом сподвижников:
— Где Калкан-бей?
— Исчез куда-то. Сел на коня и ускакал.
— Понятно... А где Марулла-джагун, Ку-варза-онбаши? Здесь ли ты, славный воин Сал-лах-Олыб?
— Я здесь, о великий карача! Все здесь. Приказывай!
— А где мой помощник Батай-кади?
— Наверное, домой пошел, в дорогу собираться...
— Хорошо. Зовите своих удальцов, всех преданных нам нукеров и тургаудов! Мы уходим к Араб-Шаху! Саллах-Олыб, не менее трех десятков лошадей надо навьючить золотом. Оно пригодится нам в борьбе с Мамаем!
— Слушаю и повинуюсь!..
На другой день, едва солнце встало, в столицу Высочайшей Орды ступил Мухаммед-Буляк — слабоумный выкормыш Мамая-беклербека. Горожане «восторженно» приветствовали его и силились получше разглядеть. Хан был безус — ему едва исполнилось шестнадцать лет. На детском безвольном лице нового «властелина» застыла глупая улыбка. Чингисида окружала хмурая неулыбчивая стража из личных телохранителей Мамая.
У основания дворцовой лестницы Мухаммед-Буляка коленопреклоненно встретили старый Ачи-Ходжа, молодой мурза Кудеяр-бей и главный судья прежнего султана Батай-кади. Вездесущий Кудеяр-бей держал в вытянутых руках огромную золотую пайцзу с изображением головы разъяренного тигра — личный знак правителя Высочайшей Орды, былая принадлежность несчастного Али-ан-Насира.
Только об одном спросил переметнувшихся к нему сановников Мухаммед-Буляк:
— Цел ли гарем и как чувствует себя ослепительная Зейнаб-хатын? Кто охраняет покой царственных жен?
Голос нового султана был тускл и бесцветен, как и он сам. Это отметили все столпившиеся около крыльца.
— Гарем цел! — заверил его Батай-кади. — Красавица Зейнаб-хатын плачет по умершему Али-ан-Насиру. Но женские слезы что капли росы на цветке — испаряются от первого луча солнца. Ты Солнце, о Великий Султан! Ты пришел! При взгляде на тебя слезы несравненной Зейнаб-хатын тотчас иссохнут и улыбка осветит ее дивное лицо! — Он склонил голову, помолчал в благоговейной тишине и закончил: — А охраняет пристанище божественных гурий строгий и неподкупный бохадур Калкан-бей!
Молодой хан только хмыкнул в ответ и неверным шагом пьяницы пошел во дворец...
Но оказалось, обманул повелителя переметчик Батай-кади: Зейнаб в гареме не оказалось. Исчез вместе с ней и личный страж почившего султана Али-ан-Насира, суровый и грозный Калкан-бей.
Ачи-Ходжа тотчас снарядил погоню...
Измученные нукеры вернулись через три дня, даже следов хатын не обнаружив.
— К отцу убежала, — решил Мухаммед-Буляк.
— А Калкан-бея не встретили? — спросил Батай-кади.
— Это высокий такой, с прищуренными глазами и черной густой бородой?
— Да, он бородат.
— Видели с каким-то отрядом кайсаков.
Однако почему-то эти слова никто не связал с исчезновением Зейнаб. А она именно в том отряде скакала, переодетая в мужскую одежду, и путь ее лежал в далекий Булгар...
Перед бегством из дворца хатын сказала Калкан-бею:
— Я проклинаю именем Азраила Мамая-беклербека и больше не считаю его своим отцом! Он бешеный волк, если моего будущего ребенка лишил отца! О-о мой Али-и-и!..
Именем султана Мухаммед-Буляка Батай-кади приказал казнить около ста человек, якобы причастных к гибели Али-ан-Насира. Что делать: лес рубят — щепки летят! Почуяв настроение воинов и простого народа, коварный переметчик сообразил, что кровью казненных не так-то легко смыть с Мухаммед-Буляка и самого Мамая клеймо убийц «боголюбивого султана Али». Пришлось изворачиваться. О настроениях в городе он рассказал Ачи-Ходже. Тот поспешил к повелителю с такими словами:
— Неупокоенный дух Али-ан-Насира прилетал ко мне ночью. Он грозился наслать чуму на город и небесный огонь на твой дворец.
— Что сделать надо?! — сразу протрезвел от очередного обильного возлияния насмерть перепуганный Мухаммед-Буляк.
— Надо имама позвать. Он скажет.
— Зови скорей!
Благочестивый Сафар-Алла, заранее предупрежденный, явился и пояснил видение Ачи-Ход-жи так:
— Али-ан-Насир взывает к мщению. Дух его можно успокоить только под сенью мазара, освященного трехдневной молитвой перед праздником мирадж, причем третья молитва должна быть произнесена в сам праздник.
— Но этот праздник теперь только через год наступит, — испугался Мухаммед-Буляк, и младенческое лицо его стало серым, как у мертвеца.
— Я буду все это время молиться за тебя, о Великий Султан, — пообещал Сафар-Алла. — А потом, увидев, что строится мазар, дух Али-ан-Насира перестанет прилетать во дворец.
— Тогда стройте скорее!
— Но... — замялся имам, — для мазара деньги нужны.
— Ачи-Ходжа, пусть он возьмет из казны, сколько надо.
— Слушаю и повинуюсь, о Мудрейший, — склонился хитрый старик. — Только...
— Что еще?
— Из казны много золота украл этот разбойник Аляутдин...
— А разве его еще не поймали?
— Кудеяр-бей с тысячей батыров настиг беглецов, но в бою был разбит... Хорошо бы объявить в народе сбор денег на богоугодное дело.
— Я возьму это на себя, — сказал Сафар-Алла.. .
Деньги собрали, и немалые. А через год над могилой Али-ан-Насира возвысился роскошный мавзолей. За этот год много событий произошло. Переменчиво было время и для султана Мухаммед-Буляка.
Город же — блистательный Сарай ал-Джедид — продолжал шуметь своими базарами, пронзительными голосами муэдзинов, звоном молотков по металлу, возгласами погонщиков и водоносов, ревом ослов...
Месяцы с грохотом катились по его улицам.
Глава четырнадцатая
В земле эрзя
Смерть султана Али-ан-Насира не очень-то взволновала Араб-Шаха. За свои тридцать два года жизни он едва ли не двадцать провел в боях и походах и повидал тысячи смертей и реки крови. Он ненавидел города, считая их гнездами разврата, клеткой для вольного человека и смертной западней. Поэтому-то хан и не откликнулся на зов великого Карачи Аляутдина. Араб-Шах считал безумием, не имея достаточно большого и надежного войска, совать голову в эту западню — Сарай-ал-Джедид, которая стоила жизни двум десяткам султанов только за последние двадцать лет.
Но он отговаривался иной причиной:
— Где в Сарае ал-Джедиде разместить конницу и как ее там прокормить, а? Все, что надо батыру, степь дает. Мы конями сильны и все нужное нам у врага берем!
Этот девиз когда-то провозгласил Потряса-тель Вселенной, завоеватель полумира Чингисхан. Но — а Араб-Шах, видимо, этого не учитывал — с тех пор прошло более полутораста лет и мир, то есть враг Завоевателей и Потрясателей, тоже кое-чему научился.
Кок-ордынский военачальник много знал о войсках и полководцах Востока и ничего о Русской земле. И тем не менее он бесконечно презирал этих «урус-медведей» и был уверен, что сокрушит любое их войско всего с одним туменом ордынской конницы.
Сагадей-нойон предостерегал его:
— Я встречался с урусами в битвах. Это храбрые и стойкие воины. И если они успевают встать стеной, то сломить их почти невозможно.
— Самый искусный полководец у них коназ-баши Димитро из Мушкафа, — поддакнул нойону Аляутдин. — Он покамест не проиграл ни одного сражения.
— Я громил тумены несокрушимой хорезмийской конницы самого Аксак-Темира! — смеялся Араб-Шах. — Что за воин, если он без коня? Ни напасть внезапно, ни отступить стремительно. А разве даже очень сильный человек способен сдержать всю тяжесть всадника с конем? Посчитай, насколько конный батыр больше пешего воина весит.
— Урусы научились опрокидывать самых тяжелых всадников, — не сдавался Сагадей-нойон.
— Посмотрим. Вот лето наступит, тогда пусть урусы меня опрокинут...
Невольно очутившись между двух огней — готовой к отмщению Русью и силой Мамаевой, — лихой потомок Джучи-хана не растерялся: в жизни его случалось и не такое. Главное — у него снова есть войско, а уж как им распорядиться, Араб-Шаха учить не надо.
Наступила весна, взбухли ручейки и реки. Земля мордвы-эрзя стала непроходима ни для пешего, ни для конного, и опасаться покамест было некого.
Хан размышлял: «Что делать? Никакие клятвы теперь не связывают меня, и я могу обрушить свой гнев на любой город Дешт-и Кыпчака. Повод достаточный: месть за смерть моего спасителя султана Али-ан-Насира. Но это потом. А сейчас мне большая победа нужна. Она позовет в мое войско много новых батыров...»
— А если все же на Гюлистан ал-Джедид напасть? — проговорил он вслух.
Город Гюлистан ал-Джедид, что значит «Новый златоцветный розовый сад», был летней ставкой Мамая-беклербека. Он стоял на берегу Ак-Идила, притока Северского Донца. Там работали три монетных двора, — значит, много серебра скопилось. Сам дворец эмира чуть ли не целиком из золота. И охраны — тысяч пять батыров всего.
«Гюлистан ал-Джедид можно захватить внезапным ударом, — соображал Араб-Шах. — Но тогда Мамай двинет на меня все свои силы. А бежать мне некуда».
Мысленный взор полководца устремился через Волгу, на богатый город Булгар ал-Махрусу.
«Для нападения на него надо переправиться через Итиль. Да и крепость обнесена высокой каменной стеной, а сил у меня до смешного мало — около восьми тысяч всадников. Не-ет... Надо на урусов напасть, — решил чингисид. — Но в Нижнем Новгороде меня ждут, — значит, надо ударить на Рязань. Там тоже много всякого богатства. Самое главное — большой полон захвачу. Рабы сегодня очень дорого стоят: много золота выручу...»
Солнце пригревало все жарче. Трава появилась. После зимней бескормицы кони крепли на глазах. Дичи в лесах появилось — видимо-невидимо. Татары повеселели. Мордовские князьки Пиняс и Куторкан снабжали Араб-Шаха и его мурз обильной едой.
И только спала вода в реках, ордынцы, перейдя Цну, внезапно вторглись в Рязанское княжество. Полководец Востока пробовал свой меч на неведомых ему воинах Восточной Европы.
В двух стычках Араб-Шах-Муззафар разбил отряды рязанских воевод и осадил город Пронск. На предложение сдаться защитники крепости сделали из тыквы весьма похожую копию головы наивного пришельца, снабдили ее мерзким шутовским колпаком, насадили на копье и, хохоча, стали размахивать ею, стоя на высокой деревянной стене. Рассвирепевший хан трижды посылал своих батыров на штурм. Но руссы, ловко работая луками, мечами и рогатинами, каждый раз сбрасывали их в ров.
А на утро следующего дня к Пронску подошел с силой бранной сам великий князь Рязанский Олег Иванович. Вот тут-то Араб-Шах и померялся с ним силами. С утра до вечера рубились враги. Ни тот, ни другой не смог перемочь. На второй день сражаться не стали: князь предложил откуп в тысячу новгородских рублей. Хан татарский взял дань и отступил за реку Цну. Из восьми тысяч его батыров назад вернулись чуть более шести, и почти половина из них была ранена.
На Востоке, если он терял столько воинов и не уходил с поля брани, победа его считалась непререкаемой. На Рязанской земле этого не произошло. Араб-Шах понял, что уподобился змее, попавшей на муравейник: страшна, сильна, но обречена на гибель, если стремительно не уползет прочь. Правда, татары успели захватить в плен около полутора тысяч мужчин, детей и женщин (стариков они перебили). Олег Иванович предложил за них еще триста рублей откупа. Араб-Шах подумал и согласился: на базарах Дешт-и Кыпчака ему бы дали за такой ясыр в пять раз больше, но высовывать нос из Мордовской земли было покамест рискованно...
Пока хан зализывал раны, разведка донесла ему: Мамай-беклербек опять сцепился с Идиге. Полководец стал спокойно готовиться к набегу на Нижегородско-Суздальское княжество. Со всей Великой степи сбегались к нему шайки бездомных кайсаков, отдельные роды нищих кипчаков и даже одиночные всадники. Известно, звон золота и серебра манит к себе неудачников и бродяг! А благородный металл у Араб-Шаха был: Аляутдин-мухтасиб из Сарая ал-Джедида сумел вывезти кое-что, да и дань рязанская по тем временам немало стоила.
Жестокими мерами Муззафар стал сколачивать из прибывающей вольницы грозную войсковую единицу — тумен...
Наступило лето. Мордовские охотники и пахари, втайне от своих князьков, принесли весть передовым русским дозорам:
— Идет на вас непобедимый и грозный хан татарский Араб-Шах!
— Спасибо, братки, за весть важную, — благодарили их русичи. — Устережем Арапшу, встретим у пределов земли Нижегородской.
Глава пятнадцатая
Араб-Шах-Муззафар
Мухтасиб Аляутдин чувствовал себя в боевом стане Араб-Шаха не совсем уютно. Полководец не жаловал разного рода чиновников, прока от которых в войске не видел никакого. Терпел как необходимое зло, не более того. А чиновников к нему набежало немало: Мамай-беклербек жестоко расправлялся с изменниками. Муззафар хоть и оставил за перебежчиками их прежние должности, но здесь, при войске, они ничего не значили.
Мурзы привыкли к праздности, изысканной пище, к дворцам и роскоши. Тут же, на земле нищих эрзя, ничего этого не было. Еда — прогорклый ячменный хлеб, сваренная без специй и соли дичина, полусырое конское мясо, вода из ручья, иногда — кумыс, и тот прокисший. Все сановники маялись животами.
И самое главное — никакого почтения. Неприхотливые и закаленные лишениями воины смеялись над ними, а хан не пресекал неслыханную дерзость простых кочевников. Мурзы терпели, ибо деваться им было некуда.
Но хотя сильные мира ордынского и утратили неприхотливость своих суровых предков, некогда прошедших под бунчуком Чингисхана три четверти обитаемого мира, в одном им отказать было нельзя — в хитром и изворотливом уме. Часто собирались они вместе, сетовали на горькое свое житье, говорили:
— Рядом, всего в трех конных переходах, город Гюлистан ал-Джедид стоит. Надо побудить Побеждающего захватить его и сделать столицей нового улуса. Убеди его, — втолковывали мурзы Аляутдину, единственному, которого более или менее благосклонно выслушивал суровый военачальник.
— Мамай не даст нам обосноваться в Гюлистане, — возражал бывший глава совета при султане Али-ан-Насире. — Город не имеет стен. Защищать его не просто. А у беклербека всегда найдется два-три тумена батыров, чтобы вышвырнуть нас оттуда.
— Что же делать? — стенали мурзы.
— Лучше Булгар ал-Махрусу захватить. Там нас Мамай не достанет, — подал мысль мухтасиб.
— Это так, — качали головами чиновники. — Но Итиль широк, и переправиться через него не просто, где столько лодок взять? К тому же на стенах Булгара ал-Махрусы пушки стоят. Да и Хасан-бей будет драться до последнего человека. Мы знаем его.
— Однако урусы не испугались пушек и высоких стен. И Хасан-бей с Мухаммед-Буляком вынуждены были большую дань заплатить коназу Димитро из Мушкафа.
— Урусы умеют брать крепости. А татарские батыры разучились делать это.
— Не сидеть же нам здесь вечно! — в гневе воскликнул один из самых нетерпеливых мурз.
— Хорошо, я попробую поговорить с Араб-Шахом, — пообещал Аляутдин.
Хан выслушал мухтасиба с неизменной скептической усмешкой, ответил ехидно:
— Что, бездельникам надоела грубая пища? Х-ха! Гюлистан ал-Джедид? Это хорошо. Там летние дворцы эмира. Там женщины, подобные луне. Там мягкие постели и сладкое вино. Там много золота и серебра. Это хорошо. Воинов у меня хватит взять город. А дальше что?
— Слух об этом прокатится по всей степи, — вкрадчиво стал убеждать его Аляутдин. — Тогда многие беи и зайсаны приведут к тебе своих воинов. Не все любят Мамая, ты это знаешь.
— Хорошо, — подумав, согласился Араб-Шах. — Объяви мурзам: я пойду на Гюлистан ал-Джедид. Тайны из этого делать не надо, пусть все знают.
— Слушаю и повинуюсь, о Поражающий, — склонился перед ханом мухтасиб. — Я думаю, как только ты захватишь Гюлистан, мы объявим тебя великим султаном Дешт-и Кыпчака.
— Да-да, — рассмеялся полководец. — Попробуйте, может быть, так оно и будет...
Слух о предстоящем походе Араб-Шаха на летнюю ставку эмира Мамая мгновенно разлетелся по Великой степи. Но ожидаемого притока воинов к хану не последовало. И Мамай, хоть и занятый войной за обладание Северным Кавказом, решительно вмешался в события. Через некоторое время дальняя разведка донесла: к северу стремительно движутся два тумена Мамаевых всадников во главе с Кудеяр-беем, недавним приятелем султана Али-ан-Насира и великого Карачи Аляутдина.
Араб-Шах отвел свое войско за реку Волчьи Воды, везде расставил дозоры и приказал следить за продвижением врага денно и нощно...
Муззафар приготовился к решительному сражению. Но Кудеяр-бей внезапно остановился в одном конном переходе от земли эрзя, оставив за спиной город Гюлистан, и дальше двигаться не спешил. Когда об этом доложили Араб-Шаху, он скривил губы в обычной своей усмешке, хмыкнул и ничего не сказал в ответ. Мало того, в ту сторону и смотреть перестал, только небольшой заслон оставил на бродах. Теперь он все чаще звал к себе мордовских князьков, спрашивал их:
— Не настало ли время ударить по Нижнему Новгороду?
— Нет, о Могучий Хан. Надо подождать, пока созреют хлеба. Урусы начнут скашивать поля, и тогда их легче будет захватить в полон.
— Но когда это будет?
— Мы скажем тебе. Думаем, дней через двадцать.
— Это хорошо. Подождем...
Но кто может предугадать деяния умного и опытного полководца? Наверное, он только говорит о Нижегородской земле, а ударит снова по Рязанской? Тем более через реку Цну открылось множество новых бродов. Олег Иванович послал гонцов в Нижний Новгород с предложением о совместных боевых действиях против изворотливого и стремительного врага. Полетел гонец от рязанцев к Кудеяр-бею. Этого перехватили нукеры Араб-Шаха, пытали зверски, казнили. Русс не сказал ни слова, но хан и сам догадался, к кому и с чем он спешил.
Июль перевалил за вторую половину. Всевидящая разведка принесла тревожную весть:
— О Поражающий, огромное войско урусов вступило в наши земли!
— Где оно?
— Остановилось в излучине реки Жея-су. В двух конных переходах от нас.
— Это хорошо. Кто привел войско?
— Иван, сын коназа Димитро Нижегородского.
— Он опытный полководец?
— Не знаем. Иван никогда раньше не водил столь много воинов. Говорят, очень любит хвастаться.
— Хвастаться? Это хорошо! — рассмеялся Араб-Шах, хотя ему было совсем не до смеха: против него стояли сейчас три могучие рати — Кудеяр-бея, Олега Рязанского и княжича Ивана Нижегородского.
«Три копья мне сразу не переломить, — думал хан. — Как бы ухитриться сломать их по одному... Если я двину тумен навстречу Ивану, Кудеяр-бей и с места не сдвинется. А вот коназ Олег наверняка ударит мне в спину. Подожду покамест...»
Любопытно было Араб-Шаху, кто первым из противников пришлет к нему послов для переговоров. От Олега Рязанского он никого не ждал: здесь все было ясно — в бою встречались.
Первым дал о себе знать Кудеяр-бей. И сделал он это не сам по себе: Мамай торопил.
— Наш дозор задержал Ачи-Ходжу и с ним еще двух мурз, — доложил басом немногословный начальник охраны Араб-Шаха Марулла-джагун.
Всегда невозмутимый хан кок-ордынский рот разинул от крайнего изумления: Ачи-Ходжа осмелился добровольно приехать? Может быть, ему послышалось?
— Нет, не послышалось, — возразил Ма-рулла. — Это в самом деле Ачи-Ходжа. Тот самый.
— Ладно. Запри его покамест в хижину с крепкими стенами. Стражу поставь и никого к нему не подпускай.
— Внимание и повиновение! — обрадовался силач, считая справедливость в этом мире превыше всего.
— А тех двоих, которые с Ачи-Ходжой приехали, ко мне тащи.
Сотник еще раз проревел о послушании и ушел исполнять приказ.
Двое чуть ли не догола раздетых стариков возмущенно верещали о неприкосновенности своих персон, когда их бесцеремонными тычками в шею пригнали и поставили на колени перед Араб-Шахом.
— Где ваши пайцзы? — насмешливо спросил их хан, отлично зная, где эти самые пайцзы теперь.
— С нас их сорвали твои разбойники! — брызгал слюной один из послов с морщинистым лицом и козлиной бородой.
— А где ваш ярлык киличей? — искрил глазами Араб-Шах, только что ознакомившийся с содержанием верительных грамот Ачи-Ходжи и его спутников.
— Тоже отобрали. Аллах накажет тебя за наше поношение! — кипятился тот же старик.
Другой только подвывал ему, слова не разобрать.
— Кто среди вас старший?
— Ачи-Ходжа. Он великий карача самого султана Дешт-и Кыпчака Могучего и Карающего Мухаммед-Буляка! — провизжал наконец и второй. — Но его уволокли куда-то!
— Это хорошо, — подвел итог Араб-Шах. — Говорите, чего вам от меня надо? Да взвешивайте ваши слова на весах осторожности! — вдруг рассвирепел хан. — Видите, сколько здесь деревьев?! На части разорву каждого! Говори ты! — ткнул он пальцем в козлобородого.
Старики враз перестали возмущаться, а козлобородый ответил грозному хану веско и торжественно:
— Великий Султан Дешт-и Кыпчака Могучий и Сильный Мухаммед-Буляк предлагает тебе пайцзу начальника над всеми своими войсками!
— Великий султан? — скривился Араб-Шах. — Может быть, пайцзу бакаула мне предлагает Мамай, а не султан?
— Конечно! — простодушно подтвердил второй посол, уверенный, что перед столь страшным именем рухнет дерзость этого маленького ростом человека.
— Пайцза бакаула и так у меня, — заметил Муззафар. — И получил я ее не от безродного бродяги Мамая, а из рук настоящего Султана Дешт-и Кыпчака, Потомка Потрясателя Вселенной Али-ан-Насира, убитого по приказу недостойного шакала, того же Мамая, нагло именующего себя беклербеком!
Послы склонили бритые головы. Вид стариков был жалким и униженным.
— Эй, Марулла! — позвал хан. — Тащи сюда Ачи-Ходжу.
Батыр буквально понял приказание и приволок высокородного сановника за воротник, едва не задушив его по дороге.
— Что скажешь ты? — спросил его Араб-Шах.
— Я должен говорить с тобой наедине.
— Нет!
— Тогда знай, кюряган, если мы не вернемся к Кудеяр-бею через три дня, он повесит тебя на первой попавшейся березе!
— На березе? Это хорошо. Все?
— Все покамест.
— Покамест не будет. Если есть, что сказать еще, говори сейчас. Или проси.
— Я прошу Аллаха, чтоб он дал тебе мучительную смерть! — заявил Ачи-Ходжа. — Ты нарушил закон гостеприимства!
— Урусы говорят: «Незваный гость хуже татарина». То есть хуже нас с тобой, — рассмеялся хан. — Даже нас хуже, понял? Как ты смел явиться передо мной?! Ты, убийца самого Султана Дешт-и Кыпчака, Светоносного Али-ан-Насира?!
— На то была воля беклербека Мамая.
— Он не судья Потомку Потрясателя Вселенной. Он раб его!
— Кто ведает, чьей рукой карает Аллах врагов Высочайшей Орды?
— Я ведаю! — повысил голос Араб-Шах. — Моей рукой он покарает тебя. Береза, говоришь? Это хорошо! Очень хорошо. Эй, нукеры! Повесьте его на березе за ноги! — Он кивком указал на Ачи-Ходжу.
— Пусть отпустят мои руки, — глухо проговорил тот. — Я должен помолиться перед смертью.
— Развяжите его! — приказал хан. — Пусть помолится.
Воины живо выполнили этот приказ.
Ачи-Ходжа потер запястья, поморщился, достал из-за пазухи янтарные четки...
Араб-Шах чутьем воина угадал в неторопливых движениях старика грозную опасность. Он кошкой прыгнул вперед и вырвал желтые камешки из рук коварного посла. Тот ощерился, словно волк, загнанный в западню, но не успел и шевельнуться, как Марулла скрутил ему руки.
Хан внимательно оглядел каждый обломок янтаря. В одном просвечивала пружинка и тонкая игла.
— Так вот чем ты жалишь, скорпион Мамая?! Теперь сам испытай свое жало! Держи! — Он направил острие иглы прямо в лицо старика и надавил чуть заметный выступ.
Игла впилась в щеку Ачи-Ходжи, тот дернулся и рухнул головой вперед. Могучий сотник Марулла отпустил его руки и отшатнулся.
— Не бойся, пехлеван. Скорпион подох от собственного яда. Теперь он уже никого не ужалит. — Араб-Шах спокойно уселся на свое место и удивленно указал пальцем на спутников Ачи-Ходжи: — А почему эти двое еще не на березе?
— Подожди, о Великий Хан! — в ужасе возопил козлобородый. — Прости, мы не виноваты в делах этого скорпиона, пусть Азраил унесет его в свое царство огня и мучений! Я должен сказать тебе Тайное!
— Хватит тайн. Эй, нукеры, поторопитесь...
Не было здесь ни одного мурзы, и некому было заступиться за обреченных. Казнь мог бы остановить Сагадей-нойон, но он с тысячей батыров сторожил броды перед войском Кудеяр-бея. А когда о расправе узнал Аляутдин и примчался к хану, спасать уже было некого: мурзы Мамаевы висели на деревьях.
— А-а, мухтасиб, — несколько смущенно встретил его Араб-Шах. — Мне нужно сказать тебе кое-что.
— Я у стремени твоего, о Поражающий, — только и смог вымолвить Аляутдин, ибо о помиловании послов говорить было поздно.
— Вот что, мухтасиб, — глянул ему в глаза непреклонный отпрыск Джучиева рода. — Езжай к Кудеяр-бею.
Аляутдин в ужасе попятился.
— Не бойся. Он ведь твой друг. Ничего он с тобой не сделает. Скажешь ему: я согласен. Пусть присоединяется ко мне в походе на Уру-сию. Вот читай. — Араб-Шах протянул караче крохотный рулончик кожи.
Аляутдин взял его, развернул, быстро пробежал глазами по тексту и недоуменно уставился на хана.
— У козлобородого старика из-за пазухи выпал, — пояснил тот. — Это когда его уже на березу вздернули. Оказывается, он тайный посланник Кудеяр-бея был и враг шакала Мамая. Жалко, не знал...
Мухтасиб с ужасом смотрел на своего нового повелителя...
— Да-да, — печально покачал головой Араб-Шах. — Ты прикажи похоронить козлобородого, как же его звали?.. А, Марат-мурза! Ты прикажи похоронить его с почестями. А родственникам отвезешь пять тысяч динаров, пусть простят меня.
Глава шестнадцатая
Река Веселая
Проведав, что при их приближении татары поспешно отступили, нижегородцы, суздальцы, москвичи и ярославцы возгордились. Спало напряжение перед, казалось бы, неминуемой сечей, и теперь все увереннее раздавались такие разухабистые возгласы:
— Да мы того Арапшу в пыль сотрем!
— Самого Хасанку-эмира не испужались, а энтого...
— Где он, тот Арапша? Догони теперича!
— Не надобно бы так шутковать, — опасались другие. — Татаровья сильны и коварны. Не накликать бы беды...
Таким отвечали:
— Под Булгар-градом их поболе было, да и мы ступали по чуждой земле. А тут почитай што Русь. Пущай только сунутся!
Княжич Иван Дмитриевич Нижегородский думал так же. Вместе с этими ратниками он сражался против татар под стенами Булгара ал-Махрусы. Тогда враг, разбитый наголову в трех сражениях, вынужден был откупиться двадцатью пятью пудами серебра!
Молодой воевода заранее утвердил себя в мыслях победителем Араб-Шаха, о котором доселе никогда не слыхал и уж совсем ничего не знал о нем как о полководце...
Не было сегодня во главе русской рати осторожного и удачливого в битвах организатора победы под Булгаром ал-Махрусой — великого князя Московского и Владимирского Дмитрия Ивановича. Не было здесь и отца княжича Ивана — великого князя Нижегородско-Суздальского Дмитрия Константиновича. Отец не был выдающимся военачальником, но дело ратное знал и ни за что не позволил бы расслабиться войску в походе.
Не было здесь и дяди княжича Ивана — искусного и смелого полководца, князя Городецкого Бориса Константиновича.
Правителей русских земель в Москву позвала весть о кончине их общего врага — великого князя Литовского Ольгерда Гедеминовича. В Литве назревала свара, и, чем она могла откликнуться на Руси, можно было только предполагать.
Борис Городецкий обиделся, что не его оставили старшим в войске, и, гневный, отъехал в свою отчину.
Советником княжичу Ивану правители Московский и Нижегородский поставили Суздальского князя Симеона Михайловича. Воевода он был опытный, но стар уже. И еще по одной причине все войско в единоначалие старику не отдали: князем он был подколенным и Дмитрий Константинович опасался, как бы и он, подобно брату Борису Городецкому, не вознамерился посягнуть на великокняжеский стол. А посему Симеон ко всему происходящему был равнодушен.. .
Иван же, хоть и молод был, успел приобрести славу лихого воеводы, смелого и... бесшабашного. Он отличился в нескольких битвах, а особенно в последней — при Булгаре ал-Махрусе. Княжич командовал там пешим полком тяжеловооруженных ратников. Ордынцы, чтобы еще и напугать руссов, пустили на них кавалерию на верблюдах. Иван встретил необычных наездников и сумел первым же ударом опрокинуть их. Около крепости, на краю рва, образовалась свалка. Татары с большим трудом отстояли ворота столицы улуса Булгар. Несколько сот диковинных всадников попало в плен.
Великий князь Московский и Владимирский перед строем всех русских полков под могучее «ура!» обнял героя битвы и одарил его собственным мечом.
И теперь, волею случая став во главе восьмитысячной тяжеловооруженной рати, княжич Иван очень возгордился.
Руссы сделали привал в излучине реки у пределов Мордовской земли. А в воскресенье, 2 августа 1377 года, впервые за шесть дней похода ратники сняли с себя тяжелые брони, ибо о татарах ничего не было слышно: знали только, что Араб-Шах очень далеко.
— Татарву на сей раз на Русь мы не пустим! — уверенно вещал новоявленный полководец своим сподвижникам, хлебнув добрую порцию крепкой медовухи.
— Конешно, княже, а как же иначе, — беспечно отвечали те...
Питие с утра началось под руководством самого старшего по возрасту «дяди» Симеона. Тот уже спал у стенки шатра, не сумев одолеть молодых в застольном поединке.
— Васька! — Княжич строго глянул на ближайшего своего помощника и приятеля, боярыча Василия Соломатина. — Што там твои доглядчики бают?
— Да все хорошо. Арапша, как прознал про нашу силу, так сразу драпанул аж до Северского Донца. Захочешь — не догонишь. Эт-то и князь тутошный Пи-иняска глаголет.
— А где он?
— Да тут где-тось.
— Позови. С-сам желаю про то у-у-у него проведать.
— Эй, Гаврила, н-найди мордвина! — приказал Васька начальнику сторожевого полка.
— Счас, — еле поднялся хмельной Гаврила. — Счас я. — Он, шатаясь, выбрался из шатра.
Вокруг, сколько глазу разглядеть, делом мирным занимались руссы: кто в реке купался, кто неводом рыбу ловил. Другие чинили обувь, лапти плели. На кострах дичина пеклась, паром окутались артельные котлы. Солнце ярило нещадно. Многие лежали вповалку. Оружие и брони их в телегах свалены, щиты грудами возвышались то тут, то там. А между костров и шалашей разъезжали мордовские мужики, подгоняя хворостинами впряженных в волокуши вислозадых кобыл. На каждой волокуше покачивалась бочка с мутной брагой. Шел торг и обмен. Весело было...
— Чего тебе, воевода? — раздалось рядом с Гаврилой.
— А-а... где тута... энтот мордвин... Пи-пи-няска, а?
— Тут я, Гаврила, — возник, словно черт на погосте, князек мордовский. Улыбка растянула его лягушачьи губы, во рту — половина гнилых зубов.
— Ну и образина, — сплюнул воевода. — И-иди, к-князь Иван кличет.
Низко поклонившись, Пиняс нырнул в шатер, встал на колени. Следом ввалился Гаврила и со стоном упал на прежнее место.
— Скажи про Арапшу, Пиняс, — стараясь грозно глядеть, приказал Иван. — Што он за воевода?
— Э-э, — пренебрежительно сморщился мордвин. — Совсем плохой воевода, ть-фу воевода. Ростом мал и совсем дурак...
— Кто это дурак? — раздался от порога трезвый голос. — Это Арапша-то?
— Помолчи, Родион, — поднял тяжелую голову Васька Соломатин. — Тебя не спрашивают.
— Нет уж, послушайте, — твердо проговорил вошедший.
Его здесь знали все, ибо он был воеводой московского полка и звали его Родион Ослябя. Ростом велик. Могуч статью.
— Слушайте, — повторил богатырь. — Я кое-что слыхал про того Арапшу от Семена Мелика. Арапша — великий воитель. Он не раз бивал самогоТамерлана. Его и Мамай страшится...
— А пошто тот Арапша от нас убежал? — спросил Гаврила.
— Убежал ли? Послушай, княже Иван, брось пьянку и ратникам запрети...
— Неделя нонче, — отмахнулся Иван, — пусть вои отдыхают после похода. Сколько ден в броне парились. Завтра все трезвы будут и к бою способны.
— Завтра может быть поздно, — продолжал увещевать Ослябя. — Будь осторожен. Собери всех в един кулак! Мне ведомо, что орды Арапши и Кудеяра...
— А-а... — махнул рукой главный начальник русского войска. — Мало ли чего там Арапша с Кудеяром не поделили, и Мамай твой мало ли от кого бегает. Мне ведомо...
— Дай же мне сказать, княже! — повысил голос москвич.
— Помолчи! Так вот, мне ведомо, что войска у Арапши мало. А тот Кудеяр за спиной у него стоит и готов напасть на злоумышленника татарского. Пущай ордынцы глотки друг дружке рвут, то нам только на пользу.
— Истина твоя, князь! — поддержал Ивана мордвин.
— А эт-то кто таков?! — изумился Ослябя.
— Это наш друг-побратим, — расплылся в улыбке Васька Соломатин.
— Д-да, и-и друг! — с упорством пьяного поддержал его Гаврила.
— Друг, значит, — недобро прищурился московский воевода. — По этому другу давно петля плачет. Дозволь мне, княже, я его поспрошаю кое о чем, а потом повешу. Право, он того заслуживает!
— Не дозволю! — заслонил Пиняса собой княжич Иван. — Ты хто такой, а?! Ты х-хто-о, а?! Штоб тут командовать, а-а?!
— Никто. Но дослушай вот что: орды Арапши и Кудеяра соединились три дня тому назад. И мордвин сей знает про то!
Пьяный княжич не сразу воспринял столь ошеломляющую весть. Васька Соломатин вмиг стряхнул с себя оцепенение.
Гаврила тупо смотрел на Ивана. Справа от него лежал вверх толстым брюхом старый Симеон Суздальский и храпел во всю мочь.
— Что-о?! — наконец-то дошел до княжича смысл сказанного Ослябей. — Что-о?! — начал он трезветь. — Как это «соединились»? Ты што тута мелешь, а-а?!
— Так и соединились, — подтвердил Родион. — И теперь у Арапши почти тридцать тысяч конных воев. Понял? Берегись, княже!
— Врет он! — быстро сказал Пиняс. — Я все время слежу за Араб-Шахом. Верные люди донесли мне, что хан готовится к битве с Кудеяр-беем. Мурзы толкают Араб-Шаха на золотой город Гюлистан. Что хану с нас взять, если ему золото нужно?
— Слыхал? — поднял белесые брови Иван. — Это-то вернее. В самом деле, чего тому Арапше от нас надобно? А в Гюлистане знаешь сколько богатства всякого? Вот ежели Арапша тот град возьмет, тогда и на нас пойти может. А пока... — Иван все-таки протрезвел малость, и синие глаза его чуть прояснились.
— Я не верю Пинясу! — стоял на своем московский воевода. — Его же мордвины, простые мужики, иное говорят.
— Кто эти люди?! — встрепенулся князек. — Скажи, мы их вместе спросим!
— Готовься к скорой встрече с ворогом, княже, — не удостоил Пиняса ответом Родион Ослябя.
— А-а... — опять расслабился Иван. — На вот лучше, выпей, — протянул он чашу с медовухой москвичу.
— Не до пития нынче. Лучше прикажи прогнать из ратного стана всю мордву и к битве готовься. Не то поздно будет.
— Ты кто такой, а?! — вновь взбеленился Иван. —Даты-и...
За полотном шатра раздался дробный перестук копыт, и на пороге возник воин в легкой кольчуге сторожевого всадника.
— Так што посол татарский к тебе, князь! — скороговоркой доложил он.
— Эт-то, а? — опешил Иван. — Кто-о? ! Зови его!
Гонец распахнул полог пошире. В шатер нырнул татарин в синем расписном халате, с чалмой на голове и кривой саблей на поясе.
— Чего тебе? — трезво спросил Иван. Татарин низко поклонился, сложив руки на груди.
— О-о! Ты и есть грозный коназ Иван? — изумленно-почтительно пропел ордынец, стремительно обшарив раскосыми глазами всех присутствующих в шатре. На Ослябе взгляд его задержался, рот осклабился в мимолетной улыбке: узнал, видать.
— Да. Это. Я! — раздельно ответил на вопрос главный русский воевода, стараясь хоть на время вытряхнуть хмель из головы.
— Могучий Хан Араб-Шах-Муззафар шлет тебе поклон и дары богатые! — Посол присвистнул.
Вошли еще два татарина, одетых поплоше, склонились низко и положили перед Иваном кривой арабский меч в драгоценных ножнах, круглый всаднический щит и позолоченный шлем с крупным изумрудом во лбу и султаном серебристых перьев на макушке.
Когда двое слуг и дозорный вышли, посол татарский сказал:
— Еще коня-птицу прислал тебе Могучий Хан! — Он поцокал языком: — Не конь, а ястреб, рассекающий воздух.
— Спа-си-бо! — по складам ответил Иван. Потом все-таки сумел взять себя в руки и спросил внятно: — Так чего Арапше-хану от меня надобно?
— Араб-Шах-Муззафар зовет тебя идти против Мамая!
— Че-его? — совсем протрезвел Иван. — Ты в своем уме, посол татарский?
— Почему нет? — спокойно возразил ордынец. — Араб-Шах-Муззафар — Чингисовой крови хан. Мамай — простой человек. Если ты поможешь хану сокрушить Кудеяр-бея и захватить Гюлистан, он сразу объявит себя султаном всей Высочайшей Орды. Тогда он тебя эмиром всей Урусии сделает, великим коназем.
Иван протрезвел окончательно. Честолюбивые мысли заметались в голове: конечно, властителем всей Руси ему не стать — отец не даст, сам ярлык возьмет, а вот тогда на место отца...
— Чем докажешь, что не врешь? — не сразу все же поверил татарину княжич.
— Вот ярлык, — как фокусник, вынул из рукава свиток пергамента посол.
— Родион, прочитай гласно! — распорядился Иван.
Воевода взял у ордынца документ, разорвал шнурок с висячей печатью, развернул, прочитал вслух:
— «Я, Араб-Шах-Муззафар, Великий и Могучий Хан, предлагаю дружбу и военный союз коназу Ивану. Я не хочу обнажать меча против коназа Нижегородского, он ничего не сделал мне плохого. Я меч свой поднял на коназа Димитро из Мушкафа за то, что он обманом завладел наследственной пайцзой моего рода. Тебе же, коназ Иван, я предлагаю поход под моим бунчуком на Гюлистан и Сарай ал-Джедид. Как только я сгоню с трона ничтожного Мухаммед-Буляка, ты станешь единственным правителем всего урусского улуса... — Ослябя замолк, остро глянул на ордынца, пожевал губами и продолжил твердо: — Я знаю, в твоем стане есть тысяча батыров из Мушкафа. Я не хочу брать их с собой. Пусть к себе домой уходят. Только Осляб-бея повяжи и выдай на мой суд, ибо он много навредил Орде. Тогда мы навеки будем в дружбе».
Под текстом красовался оттиск с личного перстня Араб-Шаха.
— Ишь чего захотел! — рассмеялся московский воевода. — Я ему спонадобился, штоб шкуру мою на барабан натянуть. Не жирно ли будет?
— А чо? — вдруг трезво отозвался Симеон Михайлович Суздальский. — Пошто нам из-за тебя с Арапшей ссориться? Княже, выдай его, а москвичей прогони восвояси.
Иван загадочно молчал...
Ордынец быстро оценил обстановку и уже готов был позвать своих нукеров. Ослябя мгновенно понял все.
— Эй, стража! — гаркнул вдруг Васька Соломатин.
Родион прыгнул в сторону, взмахнул рукой. Татарин заверещал тонким голосом. Воевода исчез за пологом шатра. В груди ордынского посла торчала костяная рукоять медвежьего ножа. Снаружи раздалось бряцание мечей, в шатер спиной вперед с воем влетел окровавленный татарин, прогрохотали копыта скорого коня.
— Уш-шел, — прошипел Васька. — Што делать-то теперь, а? За посла своего Арапша по гроб жизни врагом нашим будет.
Посол ордынский скрючился на полу, уперев руки в живот, и уже не шевелился. Второй, тоже мертвый, лежал навзничь, разбросав руки в стороны. Иван посмотрел на упокоенных татар и вдруг взвыл:
— Ты-и-и это зачем стражу-у-у?! — Тяжелый кулак княжича хрястнул по лицу лучшего друга.
— Это ты меня-а?! — умылся кровавой юшкой Васька и въехал начальнику в зубы.
Они сцепились, тузя друг друга. Симеон Суздальский пытался разнять их, увещевая. Гаврила отполз в сторону.
Пиняс смеялся беззвучно...
Родион Ослябя удачно поменял своего коня на ордынского карабаира, присланного Араб-Шахом княжичу Ивану. Воевода успел при этом срубить голову одному из нукеров посла, а другому нанес страшную рану в грудь. Один из татар ранил его саблей в левое плечо, но неглубоко. Никто из руссов и не пытался ввязаться в этот мгновенный бой. Так что Родион беспрепятственно прискакал к своим.
Московская дружина из тысячи тяжеловооруженных пехотинцев стояла боевым станом отдельно от остальных полков. Здесь царили порядок и тишина, и дозоры не дремали. Нижегородцы подступились было с кувшинами дурманящей мордовской браги, но их прогнали. Так же безжалостно отвергли москвичи и доброхотные пожертвования Пиняса.
Сказать, что в московском стане одни трезвенники собрались, — кто же поверит? Но Родион Ослябя обещал повесить каждого, кто хоть каплю хмельного примет. А он слов на ветер не бросал и на расправу крут был, это знал всякий. А посему дружина московская в любое мгновение была готова к бою.
Родион Ослябя не больно-то обиделся на пьяного княжича и его безалаберного приятеля Ваську Соломатина: знал, по молодости это, да и вино в них колобродит. А вот Суздальский князь Симеон его удивил. Теперь дружину свою осторожный воевода твердо решил отвести за реку, чтобы не оказаться, в случае чего, в смертельной ловушке.
Московская рать тотчас двинулась к броду. Быстрая вода струилась меж крутых берегов. Реку эту всяк по-своему называл. Татары — Жея-су, что значит «Вода боевого лука». С высоты полета орла она и впрямь изгибом своим напоминала боевой лук. Руссы прозвали ее Веселой за озорной нрав и за то, что этот приток Суры разудалой петлей разлился. А в центре этой петли, несмотря на летний зной, буйствовала свежая, будто росой умытая, зелень: трава — в рост человека, деревья — под облака.
Веселая была глубокой рекой. Бродов на ней мало, удобных спусков к воде тоже. И не случайно по совету опытного Симеона Иван укрыл здесь свое войско, словно в крепость посадил. А по всему берегу с внешней стороны дозоры встали, и стоило хоть одному из них просигналить, как вся рать могла сосредоточиться в опасном месте. Поэтому столь беспечно вели себя руссы...
Стражники наконец услыхали вопли и брань в шатре, ввалились туда и растащили сцепившихся друзей.
Первым пришел в себя Иван.
— Вытащите отсюда этих татар! — приказал он стражникам.
Васька еще поглядывал сердито на дружка и вытирал кровь с лица рукавом порванной расшитой рубахи.
— Што делать-то теперь, дядя Симеон? — растерянно спросил главный воевода русского войска своего советника.
— А чо? — не дал ответить старому князю Васька Соломатин. — Давай я ответ твой Арапше-хану отвезу.
— Нет. Ты мне тут нужон.
— Поручи мне, — поспешно отозвался Пиняс. — Я отвезу!
— А он тебя не зарежет?
— Я скажу, что посол бузу с тобой пьет.
— Добро! — согласился Иван. — Езжай и скажи Арапше-хану: на дружбу я согласный. Но мне надобно отцову волю узнать. Пускай к нему посла шлет, чтоб договориться, когда мне выступать в подмогу Арапше. Я здесь с войском буду ждать слова великого князя Нижегородско-Суздальского. Все! Поспешай!
— Знак ему надо бы какой-нибудь, — подсказал Симеон Михайлович.
— Верно. Вот возьми, Пиняс, перстень мой. Покажешь его хану.
— Я все твои слова точно перескажу, — пообещал мордвин. — Араб-Шах-Муззафар рад будет. Но и ты не забудь моего усердия.
— Не забуду. Иди.
— Да недолго там будь, — напутствовал Пиняса Васька Соломатин. — Не позже как через шесть ден ждем тебя с добрыми вестями.
Глава семнадцатая
Ворон над полем брани
Мордовский князек в сопровождении трех русских всадников миновал дозор, скрытый на левом берегу реки Веселой. Скрыт он был до такой степени, что ни Пиняс, ни его охрана ничего не заметили. А их даже никто не окликнул. Это сильно встревожило руссов.
— Что ж они? — недоуменно спросил один наездник другого.
— Вон вишь копье торчит возле куста? — ответил его более зоркий товарищ.
— Чего ж они нас не окликнули?
— А бес их знает...
Дозор спал безмятежно под сенью густого орешника, будучи мертвецки пьяным. Один из всадников поворотил было коня к стороже, чтобы разбудить: не ночь, полдень на улице!
Пиняс обернулся зло:
— Не твоего ума дело! Мы торопиться должны... Да и кого бояться? Араб-Шах-Муззафар мир шлет коназу Ивану, а коназ меня с миром послал к татарам.
Отставший было русс догнал товарищей.
Реку переплыли, держась за гривы коней. На другом берегу они не стали даже выжимать промокшую одежду — так жарко пылало полуденное августовское солнце.
Сквозь густые перелески проглядывались островки степи...
Большой отряд татар внезапно вынырнул из-за деревьев. Пиняс и его телохранители остановились.
— Не бойтесь, — сказал по-русски, подъезжая к ним, молодой и веселый воин, видимо начальник отряда.
Руссы схватились за рукояти мечей, готовые отразить нападение.
— Чего вы? — обернулся к ним Пиняс. — Сказано же — мирные!
— Мирные-то, мирные, — прохрипел один из них, бледнея. — Только как они тут очутились?
— Может, охотятся. Тебе-то что?
И все-таки благодушный вид ордынцев и полное равнодушие к опасности Пиняса усыпили бдительность руссов... Арканы оплели богатырей внезапно. Двоих сразу пробили копьями. Третий успел перерубить волосяную вервь и, ловкими ударами меча прорубив себе дорогу, рванулся к реке, что есть мочи призывая своих к оружию. Но было далеко, и никто его не услышал. Не менее десятка татарских стрел догнали смельчака...
— Араб-Шах-Муззафар ждет тебя, коназ, — приложил руку к груди молодой веселый татарин. Он как будто и внимания не обратил на пятерых своих зарубленных батыров.
— Где великий хан?
— Тут недалеко. Поехали...
Араб-Шах в самом деле недалеко был: сразу за ближайшим перелеском.
— Говори, Пиняс, — встретил он мордвина, сидя верхом на высоком вороном коне.
— Все вышло, как я придумал, — похвастался князек. — Урусы пьяны и не способны к сражению.
— Все?
— Почти все. Остальные отдыхают, шурпу варят или рыбу ловят. Оружие в кучи свалено. Только Осляб-бей с небольшой дружиной в стороне стоит. Его воины трезвы и готовы к бою.
— Небольшая дружина?
— Ты знаешь. Всего тысяча батыров.
— Всего? Ты представляешь, что такое тысяча батыров, если они настоящие воины? Если на них броня, которую не берут стрелы и не пробивают копья? Знаешь, что это такое? Ты не исполнил моей воли!
— А что я мог сделать? — развел руками Пиняс. — Осляб-бей — настоящий полководец. Он даже повесить меня хотел. Наверное, в его стороне и дозоры не спят?
— Конечно, не спят, — подтвердил Араб-Шах. — У Осляб-бея ни один батыр не спит. А вот в других местах как?
— Пьяные все, — уверил мордвин.
— А что кричат пьяные урусы в своем стане?
— Кричат, что тебя шапками закидают.
— Как это?! — опешил Араб-Шах.
— Это значит, они тебя совсем не боятся и пренебрегают всей твоей силой.
— А где мой посол и его нукеры? Удалось ли склонить коназа Ивана на дружбу со мной?
— Посол и нукеры убиты. А на дружбу пьяный коназ Иван согласен. Меня прислал с тобой о согласии договариваться, — рассмеялся Пиняс, но кольца не показал, чтоб не отобрали нечаянную драгоценность.
Араб-Шах смеяться не стал, покачал головой в недоумении и сказал:
— Зачем мне дружба с дураком? Кудеяр-бей, пора окружать урусов.
— Слушаю и повинуюсь, о Муззафар! — прижал руку к груди статный молодой полководец в богатой боевой одежде, некогда принадлежавшей самому султану Али-ан-Насиру: он украл этот блистательный наряд, воспользовавшись случаем.
— Это хорошо, когда мне повинуются, — заметил Араб-Шах. — Прежде всего дозоры урусские сними.
Тот ускакал к своему тумену. Хан проводил его недобрым взглядом. Он презирал всякую блестящую мишуру, но осмелиться щеголять перед ним в наряде султана — это...
— Сагадей-нойон!
— Я тут, о Поражающий!
Араб-Шах подумал, не приказать ли преданному нойону поразить дерзкого, но быстро сообразил, что сейчас это не ко времени. Приказал другое:
— Ты нападешь с пятью тысячами батыров на дружину Осляб-бея. Где он сейчас, Осман? — спросил повелитель начальника одного из отрядов разведки.
— Осляб-бей поссорился с коназем Иваном и ушел, наверное, за реку, — сообщил Пиняс. — Это он киличу твоего зарезал и коня-карабаира угнал.
— Это хорошо, — по привычке отметил Араб-Шах. — Но где же все-таки сейчас Осляб-бей?
— Пиняс прав, — подтвердил Осман, — Осляб-бей с батырами ушел за реку. Но он остановился на виду всего войска коназа Ивана. Холм обрывистый занял. У каждого батыра из Мушкафа самострел есть. Очень далеко бьет — на две тысячи шагов!
— Да? — Араб-Шах подумал мгновение. — Значит, Осляб-бей не подпустит к себе и десять тысяч воинов, пока у него стрелы есть.
— Не подпустит, — согласился Осман. — И стрел у него очень много. Сто возов. Верно говорю, сам видел. Вот если бы урусов выманить с холма...
— Да надо бы. Но это потом. Ты, Сагадей-нойон, все же напади на батыров Осляб-бея и не давай ему прийти на помощь коназу Ивану.
— Я сделаю это! — твердо пообещал начальник тумена и умчался исполнять приказание.
Прискакал гонец от Кудеяр-бея.
— Путь за реку открыт! — прокричал он еще издали. — Все урусские дозоры вырезаны!
— Это хорошо. Батыры Дешт-и Кыпчака! — воззвал Араб-Шах. — Вперед!
Тысячники повторили призыв своего властелина, и неисчислимая масса конницы двинулась к реке...
Эх, если б руссы не были столь беспечны! Разве бы допустили они в защищенную пойму хоть одного татарского воина? Все тысячи Араб-Шаха потонули бы в быстрой воде. Но...
С пяти сторон ударили ордынцы по русскому боевому стану. Руссы сначала не поняли, что произошло. А когда поняли, то ничего не успели предпринять. Едва десятая часть всего воинства нижегородского, суздальского и ярославского успела схватиться за оружие. Их без труда побили стрелами. Кольчуги, щиты, мечи беспечных ратников лежали неразобранными в обозе или где попало. А копья и сулицы многих даже не были насажены на древки...
Визг татар и хриплая ругань атакуемых полубезоружных людей, Грохот многих тысяч копыт и звон бранной стали слились в единый могучий гул. Араб-Шах-Муззафар наблюдал за избиением руссов с вершины небольшого холма.
Хан был одет во все темное, сидел на вороном коне и был поразительно похож на черного ворона.
— Пусть пленных больше берут! — распорядился властелин. — Пусть рубят только тех, кто сопротивляется!
Гонцы с этим приказом ринулись очертя голову в гущу сражения.
— Э-э, это ведь шатер коназа Ивана и его советника... как его?
— Коназа Симеона, — подсказал Пиняс.
— Вот именно. Тулуг-бей, возьми тысячу батыров и захвати обоих. — Хан указал рукой в центр русского боевого стана, куда татары еще не успели пробиться.
Огромный тысячник прорычал обязательное о послушании и повиновении, поднял над головой обнаженный меч и повел свой отряд в битву...
Ордынцы безраздельно властвовали на поле боя. Теперь уже редко сверкала сталь отточенных сабель, больше арканы гуляли. Только кое-где возникали островки сопротивления и тотчас вокруг них образовывались кольца из всадников — тут и мечи взблескивали, и стрелы густо стелились. По сути, рукопашных схваток не было: к чему кочевнику без особой нужды свою грудь подставлять под удар копья или тяжелого топора?
Араб-Шах перевел взгляд на княжеский шатер. Там уже возникла свалка. Тулуг-бею не удалось сразу пробиться к ставке главного русского воеводы. Сотни три богатырей в тяжелой броне, построившись, сдержали первый натиск ордынской конницы. Иван был уже на коне, и сталь кольчуги искрила на нем, и меч блестел в поднятой руке. Симеон Суздальский был рядом. На конях была их личная охрана: успели очухаться от хмеля, как смерть в очи глянула. Князья пытались организовать сопротивление, но со всех сторон к ним стекались только татары, их кони, стрелы и кривые сабли. И Иван, бросив всех на произвол врага, поскакал к реке.
— Догнать и схватить! — взвизгнул Араб-Шах. — Марулла-джагун, вперед!
И еще две сотни отборных всадников ринулись на помощь тысячам ордынцев.
Казалось чудом, что столь огромная масса стремительных кочевых воинов так и не смогла совладать всего-то с горсткой богатырей, руководимых старым Симеоном Суздальским, оставшимся прикрывать бегство своего подопечного. Старик понимал: если погибнет княжич Иван, властитель Нижегородско-Суздальской земли казнит его обязательно. Умело обороняясь, воины Симеона стали медленно отходить к берегу...
Хану не было видно, что творится у реки: обзор закрывали несколько березок. Араб-Шах послал нукеров срубить их. Когда деревца рухнули, военачальник понял, в чем дело. За рекой, на обрыве, ровной стеной утвердилась длинная череда воинов в островерхих шлемах. И весь берег на этой стороне был усыпан трупами людей и лошадей.
«Осляб-бей из самострелов бьет, — сразу понял Араб-Шах. — Уйдет коназ Иван. Ох, уйдет!»
А Иван скакал именно в ту сторону, под защиту московского полка. Погони за ним не было, ибо все живое, что попадало в зону поражения железных арбалетных болтов, мгновенно слетало наземь.
— Что там Сагадей-нойон делает? — скрипнул зубами хан. — Куварза! Скачи к нойону и передай, что я недоволен им!
Новый гонец умчался сломя голову.
Властелин битвы опять стал смотреть на сопротивляющийся русский отряд. Богатыри со старым князем во главе еще некоторое время махали мечами, потом они потонули в массе татар...
А Иван и несколько сопровождавших его воинов исчезли где-то у воды.
— Уш-шел! — Хан стукнул кулаком по седельной луке.
Вороной жеребец его вздрогнул и шагнул вперед.
— С-стой, помело шайтана! — выругался полководец, стараясь угадать, в каком месте на противоположном берегу покажется главный русский воевода.
А тот все не появлялся, и на откосе уже показались татарские всадники. Первых наездников ратники Родиона Осляби буквально смели тяжелыми стрелами в реку. Другие отхлынули назад, соскочили с коней и, укрывшись за береговой кромкой, стали отвечать на стрельбу.
Но легкие ордынские стрелы не долетали до московской рати.
И все же, если бы теперь княжич Иван выбрался на противоположный берег, он неминуемо попал бы в руки Сагадей-нойона. Но бесшабашный и легкомысленный русский военачальник так и не появился нигде.
— О Муззафар! — возник перед ханом молодой воин, еще недавно встречавший Пиня-са. — Слава тебе, о Поражающий! Все урусы или в плен взяты, или порублены! Старый коназ, его железные батыры и много урусских беев убиты! Ты поистине велик и неодолим!
Араб-Шах весело осклабился, спросил:
— Как зовут тебя?
— Сармак-батыр. Я командую сотней в тумене Кудеяр-бея.
— Это хорошо. Теперь ты, Сармак-джагун, будешь командовать сотней нукеров в моей охранной тысяче.
Воин грохнулся с коня и пал на колени, безмолвно благодаря победоносного хана за возвышение.
— Встань! Скачи вон туда! — Араб-Шах указал на место, где исчез княжич Иван. — Посмотри, есть ли там кто-нибудь из урусов живой или мертвый.
Джагун кошкой прыгнул в седло и ускакал к реке.
Муззафар оглядел поле брани. Татары кое-где еще вязали русских пленников. Но резня прекратилась.
Прискакал Кудеяр-бей со своими телохранителями.
— Пять тысяч урусов повязали. Около двух тысяч убиты.
— Это плохо, — хмуро заметил Араб-Шах.
— Что было делать? — развел руками темник. — Они рубились насмерть.
— Сколько воинов потеряли мы?
— Немного. Не более пятисот. Большинство там полегли. — Начальник тумена показал на берег реки и пояснил: — От стрел мурзы Осляб-бея.
— Это хорошо! Это очень хорошо! — взорвался Араб-Шах. — Не надо было соваться туда!
— Что делать дальше? — не стал оправдываться Кудеяр-бей.
— Дальше? Да, дальше. Дальше мы пойдем на Нижний Новгород. Как раз там множество купцов собралось со всех урусских земель. У них там начался большой торг. Пиняс, как этот торг называется?
— Ярмарка.
— Вот именно. Ее нам и надо захватить! Подлетел Сармак-джагун, доложил:
— На берегу нет никого!
— Утонул коназ, наверное, — подумал Араб-Шах вслух.
— Какой коназ? — не понял темник.
— А, пустое, — отмахнулся хан и приказал: — Кудеяр-бей, выдели пятьсот воинов для охраны пленных. Остальным...
— На Осляб-бея! — подхватил начальник тумена.
— А зачем он нам нужен? Время только терять. Всем спешно идти на Нижний Новгород! Всем! С Осляб-беем пускай Сагадей-нойон управляется...
И, часа не медля, татары устремились на северо-запад.
Нижний Новгород не ждал нападения: как же, ведь его заслоняют полки княжича Ивана! Город был взят мгновенно. Вот уж поживились ордынцы! Такому богатству позавидовал бы сам Мамай-беклербек. И отсюда почти пять тысяч невольников побрели в Золотую Орду. Множество купеческих товаров канули в переметные сумы татарских всадников, и кони их шатались от такой тяжести. Часть добычи несли сами пленники.
Столица Нижегородско-Суздальской земли вспыхнула со всех концов. Ордынцы в тот же день покинули пылающий город.
Араб-Шах-Муззафар спешил. Дозоры донесли две важные вести: от Городца надвигается дружина смелого и грозного полководца — князя Бориса Константиновича; Родион Ослябя отбросил всадников Сагадей-нойона и тоже идет к Нижнему Новгороду, а у него теперь не менее четырех тысяч ратников.
— Откуда столько? — изумился Араб-Шах. — Всего одна тысяча была!
— Из лесов набежали...
Когда князь Борис Городецкий подошел к Нижнему Новгороду, над столицей смрадный дым клубился и вороны стаями слетались на посмертный пир. На улицах вперемешку с головнями лежали обгорелые трупы стариков, старух и малолетних детей: ордынцы зарубили их, чтоб не обременять себя в пути...
Не было для Руси более позорной битвы, чем брань с ордынцами на реке Веселой 2 августа 1377 года. Из-за беспечности княжича Ивана Дмитриевича, пьянства его ратников сгинула большая по тем временам русская армия.
Часто в то жестокое время плакала Русь Светлая по убиенным защитникам своим. Но от позора — никогда! А теперь и эта чаша ее не минула.
И стали с тех пор ту речку Веселую звать пьяной рекой. Такою она и в памяти народной осталась, так и на картах нынешних обозначена: река Пьяна!
Много молодых жизней в битве той поглотила белая вода несчастливой для руссов реки. Сгинул в ней и княжич Иван Дмитриевич Нижегородско-Суздальский.
И долго еще богатыри русские не могли смотреть в глаза друг другу от стыда великого!
Весть о разгроме руссов на реке Пьяне всколыхнула Золотую Орду. Огромный полон, золото, серебро, утварь, одежда будоражили воображение степняков: молва увеличивала награбленное во много раз.
К границам Руси ринулись бесчисленные шайки отважных кайсаков. Пограничные отряды Нижегородской и Переяслав-Рязанской земель не могли поспеть повсеместно. Ордынцы прорывались то тут, то там. В глубь Русской земли не осмеливались идти. Но приграничье пылало огнем и истекало кровью.
Нелегко дались эти лето и осень русским людям. Набеги прекратились только с первым снегом...
Весть о победе Араб-Шаха застала Мамая в походе: беклербек шел к Дербенту, осажденному Идиге-ханом.
По получении столь важного известия эмир остановил коня и призвал к себе мурзу Бегича — осторожного и опытного полководца. Спросил:
— Слышал о битве на реке Жея-су?
Неразговорчивый Бегич молча кивнул головой. Мамай глянул на него остро, заговорил напористо:
— Араб-Шах теперь к трону султана Высочайшей Орды потянется. Надо его остановить. Приказываю тебе, мурза, взять два тумена и закрыть дорогу кок-ордынскому разбойнику на Сарай ал-Джедид! Встанешь станом у крепости Мукши!
— Но... у Араб-Шаха теперь четыре или даже пять туменов, — заколебался темник. — Смогу ли я...
— Сможешь! — вспыхнул Мамай. — Сможешь. Скоро к тебе еще два тумена подойдут. Не медли, выступай тотчас. И не бойся, Араб-Шах не так уж страшен. Войско его разбежится от первой же неудачи, — тонко улыбнулся и добавил полушепотом: — А потом, в стане кок-ордынца, словно моль внутри ковра, тайно мой человек сидит. Иди, мурза, иди.
Бегич склонил голову, ударил коня камчой. Тот взвился на дыбы и рванул в сторону. Мамай угрюмо смотрел ему вслед.