Глава первая

«Место мое в ратном строю...»

Добрыня с двумя десятками дружинников прискакал в Будятино в три часа пополудни. Здесь уже знали о набеге степняков. Но, как всегда бывает, слухи витали самые разнообразные. Одни утверждали, что поднялась вся степь с хазарами, буртасами, саксинами и печенегами. Другие рассказывали ор разгроме хазарской орды вдали от пределов Руси — в Диком поле. Причем приводили такие подробности, что трудно было не поверить.

Один из этаких рассказчиков в старой кольчужке, с мечом в самодельных ножнах, краснорожий и наглый, назвался пасынком великого князя Качаем, уверял всех, что видел собственными глазами, как Святослав убил в поединке «самого хакан-бека козарского». Однако когда его привели к Малуше, он стал путаться, не смог назвать ближних бояр великокняжеских, которых молодая женщина знала наперечет. Ну а когда из Киева прискакал отряд Добрыни, то «княжий пасынок» тут же бесследно исчез. Смерды заподозрили в нем вражеского лазутчика, и для этого у них было немало оснований...

Селище Будятино состояло из полусотни дворов и считалось по тем временам большим. Обнесенное дубовым частоколом на высоком валу, с четырьмя башнями по углам, оно являло собой довольно грозную крепость. Расположенное в глубине лесов, в тридцати верстах от Киева, село в известной степени было защищено самим своим местоположением от набегов степняков. Поэтому весть об их нападении обсуждалась смердами больше из природного любопытства, чем для принятия каких-либо мер предосторожности.

В распоряжении Малуши было полтора десятка ратников, которые наравне со смердами занимались подсечноогневым земледелием, охотой и мало чем отличались от обычных мужиков. Их заржавленные кольчуги, мечи и копья валялись по углам задымленных полуземлянок. И только тяжелые секиры были приспособлены для дела — больно уж ладно было боевыми топорами деревья валить и раскорчевывать пни.

На дворе стоял месяц березозол — апрель. Он знаменовался на Руси густыми клубами дыма над лесными массивами — смерды готовили для посева новые клочки земли, удобренной древесной золой...

Добрыня остановил коня у крыльца высокого рубленого терема. С резного крыльца проворно сбежала сестра: среднего роста, статная, чернобровая. Добрыня, соскочив на землю, обнял сестру. Когда тысяцкий вошел в дом, Малуша поясно поклонилась гридям, сопровождавшим брата, ласково попросила пройти в подклеть, откушать с дороги.

Маленький княжич спал. Прошлой зимой ему исполнилось три года, и Святослав впервые посадил сына на коня, шагом провел вокруг воткнутого в землю копья с великокняжеским стягом. На Руси считалось это обрядом посвящения в воины — подстягой, то есть сын становился помощником отца, наследником его боевой славы.

Добрыня склонился над кроваткой и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал племянника.

Когда брат и сестра остались одни, Добрыня сказал:

— Князь Святослав наказывает тебе с Володимиром немедля ехать в Каширин погост.

— Пошто? — встрепенулась Малуша. — Опять немилость матушки-княгини Ольги?

— Нет! Степняки силой великой идут на Русь! Дружины переяславские, родненские, немировские уже рубятся с ними. Великий князь наказывал мне сохранить сына Володимира и тебя. Приказывал еще, штоб в бучу не встревала.

— Што яз, угорская княжна? — скривила губы Малуша. — Чать, на медведя с рогатиной хаживаю, белку стрелой в око бью и на коне скачу не хуже степняка... В лихую годину место мое в ратном строю, близ князя моего!

— И не мысли! — испугался Добрыня, хорошо зная непокорный нрав сестры. — Проведает князь, прибьет. На глаза ему не кажись. Сеча за Киев-град будет злая, без пощады — такой не бывало еще на Руси. Ляжешь прахом от меча вражьего — сильно опечалишь князя. Тоскует он по тебе и любит пуще прежнего.

— Тоскует? — зарделась Малуша. — Ладно, Добрынюшка!.. Спасибо тебе за привет и ласку от любого моего. Передай, исполню волю его, сына сберегу. Яз ведь мать Володимиру, и дороже чада нашего нет у меня никого на свете. — Она помолчала, задумавшись, потом сказала решительно: — А што до ратных дел, там поглядим. Раз туча грозовая надвинулась на Киев град, то хоть краем, а нас заденет. Бывало и ранее.

Добрыня не стал спорить, только попросил сестру ускорить отъезд. Он хлопнул в ладоши — вбежала сенная девушка.

— Покличь старосту!

Но староста уже стоял за дверью и явился тотчас.

— Собери народ. Живо!

— Сполню, болярин честной, — поклонился маленький старичок с длинной бородой и хитрыми глазами. Звали его Чарик.

Добрыня прошагал в подклеть, где гриди его закусывали копченой медвежатиной, сотовым медом, запивая трапезу настоянной на травах брагой. Увидев входящего тысяцкого, дружинники подвинулись, освободили место своему начальнику, подали ему кус окорока и братину. Тот отхлебнул хмельного питья, передал ковш дальше и принялся крепкими зубами рвать мясо...

Малуша готовилась к отъезду. В тереме суетилась прислуга. Конюхи впрягали лошадей в волокуши — по болотам да топям на Каширин погост груз можно было доставить либо на себе, либо волокушами, связанными из двух жердей с поперечным настилом из ивовых прутьев. Седлали вороного коня-десятилетку для Малуши. В землю зарывалось добро, которое нельзя было увезти с собой.

Вскоре перед киевским тысяцким предстал староста Чарик и доложил, что народ собрался и ожидает «болярина» на торговище. Воевода вышел, вскочил в седло. Белый иноходец арабской породы, горбоносый и горячий, лихим аллюром вынес всадника в центр расступившейся толпы. Жеребец приплясывал на месте. Золотом сверкала на витязе чешуйчатая броня. Султан из красных и голубых перьев колыхался на яловце шлема. Рядом с Добрыней сдерживал вороного коня отрок, держа в правой руке великокняжеский стяг: барс в прыжке на червленом поле над перекрестьем из трех молний.

Пурпурный цвет — корзна, обуви, щитов, стягов — был принадлежностью только князей Руси и первого среди них — Святослава. Боевую и праздничную одежду голубого цвета носили ближние бояре и воеводы княжеские; зеленый — тысяцкие; желтый — сотские, старцы градские, купцы; коричневый — старосты, мытники и десятские. В ратном деле принадлежность дружинников князю определялась красным цветом их щитов. Смерды, закупы, рядовичи, ремесленники и иное мелкое сословие носило белый, серый и черный цвета.

Таким образом, встретив на дороге человека, в Древней Руси сразу узнавали, с кем имеют дело. Одетых не по чину строго наказывали. И даже тати, люди лихие, не боявшиеся ни леших, ни чуров, ни водяных, опасались нарушать устав о цвете одежды. Ибо за воровство и татьбу можно было отделаться батогами, а за одежду не по чину и голову потерять...

Добрыня снял шлем, поклонился народу. Шум постепенно затихал.

— Люди русские! — заговорил воевода. — Злые вороги — козары да печенеги — занесли меч над святой Русью! Жадный хакан-бек козарский и ханы рода собачьего уже поделили нас на торжище невольничьем! А не рано ли?! Аль, мыслят они, сила из рук наших убыла! Аль наши мечи, копья да топоры притупились?! Аль стрелы наши уже перестали попадать в глаз ворогу-степняку?!

— Остры наши копья, топоры и мечи! И стрелы мечем в око по-прежнему! И рожна на копья крепко насажены! — закричали будятинцы. — Сказывай, болярин, што делать надобно?!

— Вот знак славного князя нашего Святослава! — Добрыня указал на стяг. — Становитесь под него оружны! И конны, у кого кони есть! Закажем же степнякам ходить в пределы наши! К оружию, русичи! Во славу Перуна!

— Пер-рун-н!!! — громыхнуло вокруг. — Слава! За Русь!.. Веди нас на бранное поле! Мы оружны уже! — потрясали мужики мечами, топорами,луками, копьями.

Добрыня объяснил селянам, где им собираться, что с собой брать, разослал гонцов по соседним деревням. Молодые парни, простоволосые, на неоседланных лошадях птицами вылетали за ворота и исчезали в зеленой кипени леса. Женщинам и детям было приказано следовать за «болярыней» Малушей в Каширин погост.

В селище сделалось шумно. Мужики пересаживали топоры на длинные рукояти, проверяли, крепко ли набиты наконечники на ратовища, надевали панцири из толстой воловьей кожи или полотняные стеганые тягиляи... Иные в шлемах, другие простоволосые, ратники собирались на торговище под надзор расторопного и веселого сотского Мины.

Обоз из женщин, стариков и детей собрался быстро. Подобные сполохи часто случались на Руси, народ привык к ним и делал даже самое спешное дело обстоятельно, без суеты.

Десяток конных гридей Добрыня выделил из своей свиты, к ним присоединил охранников Малуши и приказал им сопровождать обоз до Каширина погоста. Малуша легко поднялась в седло. Перед ней посадили Владимира; княжич строгим недетским взглядом озирал людей.

— Трогай! — распорядился Добрыня. — Яз провожу вас с гридями своими версты четыре, до глухого распадка, — сказал он Малуше. — Далее путь не опасен... А вам, — он подозвал старосту, — скорым шагом двигаться в городище Змеево. Ступайте, мы вас догоним. Да иди с осторожкой, — предупредил воевода, — дозоры наперед пускай. Гляди — налетят печенеги, не успеешь «чур меня» вымолвить, как без головы останешься. Печенег, он лихо саблей машет.

— Сполню, батюшка-болярин. Не впервой, чать, — ответил старик. Селище опустело, словно тут никто и никогда не жил, только посреди торговища суетилась забытая курица.

 

Глава вторая

«Молодцы-удальцы» из Будятина

До глухого распадка обоз двигался около часа. Нагнав его, Добрыня увидел ратников, приставленных для охраны княжича Владимира и Малуши. Блистательный витязь рот открыл от изумления. Пешие дружинники уныло плелись в хвосте обоза. С наскоро надетых кольчуг сыпалась ржавчина; физиономии бравых копейщиков в коричневой пыли; щиты потускнели, бляхи на них не чищены; наконечники копий побурели и зазубрились, а древко у одного из «богатырей» загажено куриным пометом.

Воевода остановил «удалых» ратников, спросил у одного из них:

— Што у тебя на левом боку, молодец-удалец?

— Ан не видишь што ли, ме-еч! — изумился тот вопросу.

— А ну-ка вытягни.

«Молодец-удалец» пытался сделать это но... все его усилия к успеху не привели.

— Ржа, што ли? — пробормотал он, оставив бессмысленное занятие. — Дак яз ить его в прошлом годе смазывал.

— Чем же ты его смазывал? — спросил Добрыня вкрадчиво.

— Дак ит, ста, маслом льняным...

Гриди Добрыниной дружины чуть не пали с коней от хохота. Воевода нахмурился.

— Да налети печенег — он с тебя десять голов снять успеет, ако с того Змея Горыныча! — задохнулся от гнева Добрыня, — Мина! — позвал он сотского. — Построй-ка мне этих молодцов-удальцов. Не доглядел яз их справу, покамест были в Будятине...

Обоз тем временем продолжал путь под охраной десятка комон-ников. Добрыня, спрыгнув с седла, медленно прошел вдоль строя, дергая за вкривь и вкось надетые пояса и перевязи.

— Кто старшой? — спросил он. Взгляд воеводы не предвещал ничего хорошего.

— Ить яз и есмь, — ответил хозяин злополучного меча, прилипшего в ножнах.

— Ты-и-и?!

— Яз, а што? — ответил тот и зарделся.

— Каково же ты службу княжецкую правишь, куриный истребитель? А ежели ворог наскочит, как защитишь ты княжича и болярыню? Отвечай!

— Дак ить, Перун не выдаст, свинья не...

— На княжецком питье да еде разбух, ако клоп! Шесть гривен погодно плачено тебе на каждого ратника с казны княжецкой. А ты-и-и!.. А ну-ка, братие! — проревел Добрыня. — Всыпьте ему батогов!

«Молодцы-удальцы» стояли, вытянувшись, словно каждый жердь проглотил. Лица их были белее первой пороши.

Гриди мигом повалили виновного, сорвали с него порты, повалили наземь, свистнули гибкими ивовыми прутьями.

— Ай-уа-а-ай! — взвыл наказуемый.

— Головой ответишь перед великим князем, короста лешачья. Вдарь сильней, штоб помнил мою доброту! — приговаривал воевода, обходя строй.

Тут он заметил, что не все были схожи со своим старшим. Трое Молодцов отличались справными кольчугами и шлемами, наконечники их копий поблескивали, перевязи и пояса золотились начищенными бляхами, а щиты наново покрашены в червоный «княжий» цвет. Глаза Добрыни чуть потеплели. Один из тройки, статный курносый богатырь, молодой, высокий и белобрысый выступил на шаг вперед.

— Дозволь воевода, слово молвить! — сказал он звонко.

Добрыня живо повернулся к нему, приказал внезапно:

— А ну-ка вытягни меч.

Тот вырвал из ножен отполированный до слюдяного блеска клинок.

— Сруби-ка ту березку: — Добрыня показал на росшее неподалеку деревцо с руку толщиной.

Юноша ринулся вперед. Сверкнула молния — и ствол, косо срубленный, воткнулся в рыхлую землю. Березка, будто нехотя, повалилась в траву.

— Любо! Сказывай.

Парень не глядя бросил меч в ножны и заговорил без страха:

— Виноватые мы перед князем, воевода. Спору нет. Да ить из тех шести гривен на ключ, што из княжецкой казны давать нам велено, до нас доходило только пять кун. А об еде и питье сами мы должны были промышлять. Из десяти коней ратных, што словом княжьим пригнать нам велено, привели три кобылы-клячи. Дак оне издохли той же зимой...

Добрыня нахмурился, помахал рукой. Гриди отпустили несчастного старшого. Тот вскочил, кряхтя, стал натягивать порты.

— Дак што нам было делать? — продолжал парень. — Не пропадать же с голодухи. Вот и взялись за кленовые рогалики сохи-кормилицы, да стрелки легкие приноровились веверицам в око пущать. Винимся мы воевода. Не гневайся, ан выправим грех свой перед великим князем и Перуном...

— Тебе-то пошто виниться, ты вон какой молодец. Справа на тебе добрая.

— Дак, ста, за товарищев яз.

— Н-да... Как величать тебя, молодец.

— Дак, ста, Лука яз — старосты Чарика чадо.

— Кто постав ведет княжичу и ратникам его?

— Воевода Киев-града Вуефаст.

— Што-о!! — отступил на полшага Добрыня.

— Так, ста, он... — подтвердили вразнобой мужики. — Он, Вуефаст-воевода, кормилец наш...

— На дыбе перед великим князем ответишь за поношение воеводы, коль словом лживым его обложил!

— Все на дыбу готовы... — как один выдохнули ратники.

— Та-ак... — вновь нахмурился Добрыня. — Ну да службу править надобно... Величаю тебя, Лука Чарик, десятским княжича Володимира Святославича!

Лука, обнажив голову, стал на одно колено. Воевода обнаженным мечом коснулся плеча его.

— Ну а этот поротый будет в помощниках у тебя. Может, и был он когда-то лихим рубакой, да на печи лежучи, заколодился. Слушай по молодости добрый совет его, а за недобрый ишшо у меня батогов отведает. Только мыслю яз, службу княжецкую отныне править он будет с усердием. — Добрыня засмеялся и, повернувшись к сотскому Мине, приказал: — Тебе же, Мина, повелеваю охранять стан княжича Володимира. Сих молодцов с собой заберу, ворога ломать. Желаю трудов бранных поискать с ними!

Веселый сотский кивнул головой, гикнул своим воинам и умчался по узкой дороге догонять обоз.

— За мной, молодцы-удальцы! — скомандовал Добрыня. — Там, в Змееве, на досуге справу ратную привести в должный вид. Завтра поутру сам пригляжу. А об Вуефасте с великим князем после битвы потолкуем... Ежели живы будем. Вперед!

Отряд скорым шагом двинулся за воеводой. Поротый, прихрамывая, замыкал строй.

Прошли версты три, и Добрыне надоел ленивый шаг коня. И дел невпроворот было. Он обернулся, крикнул:

— Дорогу ведаете! Чать, не заплутаете! Лука, веди воев своих без роздыху. Поспешать надобно... Ну, заспался! — Витязь ожег иноходца ударом плети.

От неожиданности конь заплясал на месте и рванулся вперед. Будятинцы расслабились было, но Лука зло одернул их, и они спорым охотничьим шагом устремились по следу Добрыниного коня.

 

Глава третья

Каширин погост

На холме, среди болот и густого леса, стояло вразброс десятка полтора изб-куренок, сложенных из столетних кряжей. В центре, на самом высоком месте, глядел в мир слюдяными оконцами теремок с трубой. Топился он побелому, не как все остальные избы. Это был Каширин погост — княжеский охотничий стан.

Зимой Святослав заглядывал сюда, чтобы отдохнуть от ратных и полюдных трудов. Любил он охоту молодецкую — один на один с рогатиной на медведя. Вместе с великим князем прилетали его соколы — товарищи в брани и смерти, неукротимые в битвах и пирах. Тогда стан оживал: напуганные буйством людским собаки прятались в чащобе, осторожно ходили вокруг и боялись войти в погост. О волках и говорить нечего — они даже выть поблизости остерегались. Эти страшные загульные люди могли вдруг ночью при свете факелов обложить зверей и устроить веселую потеху. Веселую?! Это как посмотреть! — Однажды молодые гриди заманили на поляну стаю волков, переловили и давай в каждого вливать по доброму ритону белого вина, приговаривая:

— Што они воют да тоску нагоняют. Мы веселимся, пускай и серым татям весело будет...

Напоив, выпускали и хохотали от доброго сердца, видя, как зверье с разбегу налетало на деревья, шатаясь, падало и не знало, в какую сторону бежать.

Вожаку оказали особую честь: привязали на шею коровье ботало, дали под зад пинка и так заулюлюкали, что бедный бирюк долго еще бегал, оглашая окрестности веселым звоном...

Передовую сторожу обоза остановил грозный окрик с вершины Дерева. Мина поднял глаза и увидел, что на него нацелена стрела, а на товарищей готовы сорваться с подвесов утыканные шипами колоды. Сотский поспешно крикнул:

— Княжич Володимир с болярыней жалуют на погост по слову великого князя Святослава.

— Пошто ты мне не ведом?

— Из Киев-града мы. Сторожа воеводы Добрыни...

Разговор этот мог продолжаться до бесконечности, если бы не Малуша.

— То правда, дядька Калина. Где ты сам-то? — позвала она.

— А-а, матушка болярыня наша! Милости просим! — поднялся из-за кустов старик в посконной рубахе, туго облегавшей его ширм кие плечи.

Калина низко поклонился. Кусты вокруг него зашевелились и. словно в сказке, появились у тропы мужики с рогатинами и топора ми в руках. Кое-кто из них все еще держал луки с наложенными стрелами.

Мужики заулыбались — Малушу здесь знали и любили.

— Милости просим, матушка-болярыня! — хором повторили они вслед за Калиной и тоже поклонились.

— А ежели бы мы без спросу пожаловали? — спросил обескура женный Мина.

— Положили бы вас всех тута, — сурово блеснул черными глаза ми Калина.

Гриди удивленно разглядывали страхолютого вожака сторожей Каширина погоста. И было чему дивиться: рост саженный, на грудь не натянешь кольчугу самого крупного гридя Святославовой дружины. Кулачищи, что твоя дыня! Копна черных с проседью волос и густая почти до пояса борода дополняли его суровый и диковатый облик. Сказывали: когда Калина идет лесной тропой, разбойники разбегаются в разные стороны... Мина тронул коня, но дорогу заступил рыжий коренастый мужик:

— Погодь, мил человек, аль тебе живота не жаль?

Он приподнял ковер из сухих листьев: под ним прямо посредине тропы зияла глубокая яма. Мина вздрогнул и натянул поводья. Шестеро дюжих лесовиков, кряхтя, выволокли из чащобы деревян ный шит и уложили его на тропу.

— Ходь по одному! — скомандовал Калина.

Когда прошел первый десяток охраны, двое лесных сторожей взяли коня Малуши под уздцы и торжественно провели к самому терему. Обоз последовал за ними. Последние дружинники Мины прошли через ловушку, и лесовики тотчас убрали настил, вновь замаскировав яму.

Часть сторожей спряталась в кустах, оставшись в дозоре, а остальные во главе с Калиной пошли за обозом.

Вскоре Каширин погост обрел жилой вид — курились избы, мыча ли коровы, перекликались люди, матери награждали расшалившихся детей шлепками — все было так же, как недавно в селище Будятине...

В гриднице, за широким столом, сидели княжеские дружинники и несколько лесовиков из сторожи Каширина погоста. В беседе за чашей хмельного меда Малуша сказала:

— Пристало ли тебе, гридень Мина, сидеть тут, на погосте, с ребятишками да бабами, когда ворог землю нашу топчет?

— Да яз же приказ сполняю, — возразил сотский. — Плохо сполню — Святослав-князь с меня голову сымет... А так — нам, витязям, поглядеть, крепко ли печенег аль козарин на коне сидит, самое што ни на есть время.

— И яз о том же. Так вот: ворогу нас не доискаться. В лесу степняк не воин. Заплутается да в хлебах потопнет. У меня самой три десятка добрых воев сыщется, чать, сам видел. А посему, сотский Мина, именем княжича Володимира Святославича повелеваю тебе идти за воеводой своим в Змеево! А мы тут промыслим меж собой. Калина вон тропы все перенял, не взять нас тут.

— Повелеваю! — раздался вдруг тоненький голосок четырехлетнего Владимира. Смутившись от устремленных на него взглядов, мальчик закусил губу и уткнулся в грудь матери.

Хоть и разумными были доводы Малуши, сотский мог бы и не послушать ее. Но был он, как все русичи, суеверен. Слово, прозвучавшее из уст несмышленого ребенка, могло быть только словом самого Перуна! Да, именно в уста княжича мог вложить свой приказ бог-воин и Громовержец. Мина встал, поклонился княжичу, сказал почтительно: — Сполню волю твою, князь Володимир Святославич.

— Выйдя из-за стола он крикнул своим гридям: — Полно, други, почивать, время в поле полевать! На конь!

Богатыри поднимались один за другим, низко кланялись княжичу и Малуше за привет, угощение да ласку и выходили во двор. Зазвенела сбруя, раздался храп коней и топот копыт.

— Гей, соколики! Ногу в стремя! — гремел веселый голос Мины.

— Р-рысью, вперед!

Малуша с княжичем на руках вышла проводить отряд. Комонни-ки уже минули крайние избы. Она подняла руку, прощаясь. Княжич сделал то же. И двадцать глоток грянули разом:

— Слава княжичу Володимиру! Слава! Пер-рун!

 

Глава четвертая

Брат и сестра

Отец Добрыни и Малуши, Малк, был смердом-охотником. Каждую зиму уходил он в леса: валил медведей, стрелял белок, промышлял горностаев и соболей. Раз в две недели появлялся Малк в Любече, где жила его семья: жена Сфандра и двое детей.

Весной, когда заканчивался пушной промысел, охотник по талому снегу возвращался домой, выменивал или продавал шкуры медведей, лосей, оленей и отдельно — меха соболей, белок, горностаев, лис.

В это время по Днепру проходили караваны купеческих стругов. Собирали купцы по городам и селищам то, что осталось от княжеского полюдья: мягкую рухлядь, воск, мед, кожи, пеньку, лен, рожь и пшеницу. Благодатная русская земля всех одаривала, всем хватало Добра. Мен шел споро. Руссы охотно отдавали свои товары в обмен на топоры, заступы, железные сошники, наконечники рогатин, косы и другую необходимую в хозяйстве кузнь. Железо ценилось очень высоко. За сошник надо было отдать не менее десяти мер пшеницы. Не каждому это было по плечу, и, чтобы приобрести нужную вещь, староста иного селища собирал плату со всего рода. Но к тому времени внутри родов выделялись уже такие хозяева, которые в состоянии были сделать и более серьезные покупки. На их земле работали смерды-закупы и рядовичи.

Раньше род свободных хлеборобов не мог долго засиживаться на одном месте — выжженный под посев участок леса истощался в два-три года. И тогда все селище снималось и перекочевывало на другое место. Февраль, или как его называли на Руси, сечень, был неизменно связан с повсеместным тюканьем топоров. Ухали поваленные деревья, крякали мужики, миром выкорчевывая пни. Весь март — месяц сухий — лежали колоды и сучья на полянах в ожидании апреля, когда лесные вырубы окутывались дымом — выкорчеванный лес сжигался. Зерно сеяли прямо в золу, бороновали и терпеливо ждали урожая, молясь и уповая на богов. Тучные земли Среднего Приднепровья даже при таком земледелии наливали колос полновесным зерном.

В таком случае строить долговечные жилища было бессмысленно — через два-три года их все равно приходилось бросать. Но там, где утверждалось пашенное земледелие, смерды оседали навсегда. В постоянных селищах расцветали сады и строились добротные избы-куренки, иногда в два этажа, и подсобные строения из сосновых или дубовых лесин. Постройки ограждались высоким тыном.

Зимой, до самого начала весенней пахоты, у смерда оставалось много свободного времени, и это вынужденное безделье заставляло его брать в руки остро отточенный топор, пилу или стамеску: так появлялись резные узоры на ставнях, ажурные крыльца и коньки крыш. А там и ткацкий станок для хозяйки становился более совершенным и ладным, а полотно, стекавшее с него — гладким и ровным. Так рождались и постепенно развивались ремесла и прикладное искусство...

Малк-любечанин был свободным смердом-охотником. Но приходилось ему нелегко: придет князь на полюдье — отдай самое лучшее; пойдешь в лес — берлогу приглядел, ан нет — стоит на дубу знамено, не трогай — сие ловище княжье. Меряет охотник буреломные версты, забирается в непроходимые дебри, куда ворон костей не заносил. А на следующий год тиун там уже новое знамено ладит.

По весне, чтобы сводить концы с концами, стал Малк наниматься в караванную сторожу. Богатые гости охотно брали в заморье ладного молодца, коему лук, секира и рогатина — дело привычное. Не раз и не два показывал Малк-любечанин удаль свою, заслоняя чужое богатство. А при расчете купец юлит, жмется. И только увидев, как темнеет взгляд его недавнего защитника, как тянется натруженная рука к рукояти секиры, вздохнет горестно и развяжет мошну...

Как-то шел купеческий караван всего из полусотни ладей торговым путем «из варяг в греки». Печенеги напали на него, когда руссы волоком перетаскивали суда в обход самого грозного на Днепре порога — Ненасытницкого. Часть ночи и день до вечера рубилась со степняками сторожа караванная, используя короткие передышки для того, чтобы протолкнуть ладьи к спасительной воде.

Караван прорвался сквозь тьму кочевников, но немало русичей полегло на этом кровавом пути. Упал и Малк-любечанин, сраженный копьем.

Руссы похоронили павших на острове Березани, в устье Днепра, справили по ним печальную тризну. И вырос еще один курган неподалеку от священного дуба, который испокон века был местом жертвоприношений. Отправляясь в поход, руссы подвешивали среди его ветвей лошадиные и бараньи головы, вбивали в ствол кабаньи клыки, окропляли жертвенной кровью. А возвращаясь с добычей, привязывали к ветвям трофеи, и тогда дуб расцвечивался кусками драгоценных тканей, взблескивал разрубленными заморскими шлемами, переломанными вражескими мечами. Ярко полыхал огонь у подножия идола Велесова, звучали удалые русские песни, волхвы получали дары богатые.

Кудесники жили неподалеку — в полуземлянке. Они выгодно сбывали пожертвования и дары боговы печенегам, которые их не только не трогали, но даже защищали от обид со стороны проезжих иноземцев...

После гибели Малка купцы обсчитали вдову: да и не дорого ценилась в те времена, как впрочем и сейчас, жизнь простого человека. В семью пришла нужда. Вдова Малка-любечанина недолго пережила мужа: брат и сестра остались сиротами. Шестнадцатилетний Добрыня по примеру отца занялся пушным промыслом.

Как раз в то время бирючи скликали по Руси охочих людей в дружину князя Святослава. Условия были заманчивыми — двенадцать гривен в год и три четверти воинской добычи. Счастливый меч юного князя обладал силой притягательной, за таким вождем и многие витязи сопредельных стран рады были идти куда угодно. У Добрыни тем более был веский довод взять в руки копье и меч — люто ненавидел он печенегов и готов был разить их при первом удобном случае.

Высокий, богатырского сложения юноша, ловкий и бесстрашный, быстро обратил на себя внимание. Через два года, когда печенеги обложили город Родень, Добрыня принял вызов нахвальщика-степняка и в честной борьбе одолел его.

За подвиг молодого витязя хвалил на вечевом круге сам воевода Искусеви — прославленный в боях сподвижник князей Игоря и Святослава.

А через неделю, когда поспела из Киева великокняжеская дружина, в решающей битве Добрыня, прорубившись сквозь заслон врагов, добрался до самого бек-хана Хадыга. Свирепейший из печенежских властителей был связан и брошен к ногам Святослава.

Судьбу знатного пленника русский князь передал в руки воина, пленившего бек-хана. Хадыг клялся озолотить простого русского ратника. И то, шутка ли — властелин целого союза племен за жизнь свою ничего не пожалел бы и в один миг мог сделать богатым любого.

— Море крови русской пролил ты, князь Хадыг. Кровь отца моего на челе твоем. Полно-тко сиротить жен-матерей да детушек малых. Жив будешь — слезами горючими Русь святая зальется. Так пусть же кровь твоя будет на голове твоей! — сказал Добрыня и вырвал из ножен меч...

Святослав стоял рядом. Великий князь Киевский был поражен мудрым решением молодого воина, хотя многие потом осуждали Добрыню, посмеивались над ним. Более других сокрушался молодой ратник дружины родненской Ждан. Он вздыхал так, будто у него самого умыкнули телегу с золотом:

— Надо же! Дурак дураком, блаженный! Столько злата из рук выпустить! Да яз оы...

— Да ты бы... — прервал Святослав. — Ты бы никогда не стал воеводой!

— А он станет што ли? — криво усмехнулся Ждан.

— А как же? Как пить дать станет, — заверил его великий князь. — Он уже сей часец стал десятским старшой дружины моей.

— Ка-ак?! — разинул рот Ждан.

— А вот этак! — рассмеялся Святослав и тут же поверстал Добрыню в мужи нарочитые под «славу» и одобрительный гул всей дружины.

Ходил Добрыня до этого пешком, а сейчас сел на доброго боевого коня.

— Так вот и бывает: одному Дажбог в голову малую горстку ума положит, а другому пригоршни не пожалеет! — смеялись, вспоминая это гриди.

Сестру, тринадцатилетнюю Малушу, Добрыня оставил на попечение дальних родственников, оплачивая ее содержание частью тех гривен, что получал за ратную службу. Правда, сестра не очень-то и нуждалась в помощи — девушки того времени не были приучены к неге. По зиме одевалась Малуша в меховые порты и полушубок, вставала на широкие лыжи и уходила на месяц-два в леса. Била легкой стрелой белку, промышляла горностаев и соболей. Иногда кленовый лук вздрагивал в сильной руке охотницы и тяжелая стрела настигала сохатого.

Первого медведя девушка завалила, когда ей исполнилось пятнадцать лет. К слову сказать, если бы не Добрыня, оказавшийся рядом, то медвежья охота могла оказаться для нее последней.

Ведала Малуша и целебные травы: мир ее был населен лешими, русалками, водяными, и все растущее на земле обладало в ее понимании живой чувственной плотью — говорило своим языком, любило, ненавидело, страдало, радовалось, умирало и пробуждалось вновь.

В представлении людей Древней Руси человек был творением окружающей среды, частицей единого целого, а не хозяином и творцом, коим он стал считать себя позже...

Стройная чернобровая красавица в шестнадцать лет воспламеняла сердца встречных молодцов, словно искра сухой ковыль. Многие парни в гулянье кружились вокруг нес, но Малуша была строга и неизменно давала отпор особенно навязчивым ухажерам.

Однажды сам воевода Ядрей, будучи на полюдье, облапил Малушу в укромном месте, а вскорости еле приполз домой с выбитыми напрочь передними зубами — тяжелая костяная рукоять медвежьего ножа быстро охладила пыл старого сластолюбца.

Подобная выходка со стороны простой девушки едва ли бы сошла безнаказанно, но брат Малуши к тому времени был в большой чести у Святослава. Ядрей же побаивался скорого на руку великого князя. Да и сама Малуша пообещала злопамятному воеводе, что даже с того света явится отомстить за поругание и будет орудовать при этом не рукоятью, а более убедительной оборотной стороной кинжала.

Как-то великая княгиня объезжала полюдьем подвластные племена. В городе Любече, на вечевой площади, около капища Велесова складывали дань смерды. Тут же творился суд «скорый и правый».

К стольцу, на котором восседала Ольга, подошла девушка в меховой одежде и положила к ногам властительницы богатую дань, во много раз превышающую все другие: две медвежьи шкуры, мех десяти соболей, пяти черно-бурых лисиц и сорока белок.

— На укреп земли Русской! — сказала она звонко. Великая княгиня подняла на девушку глаза, спросила:

— Чего ж отец твой сам не пришел, а заставил тебя несть этакую тяжесть?

— Убит отец мой печенегами. Сама яз нонче добытчица.

— Сколь же годков тебе? — поинтересовалась Ольга.

— Семнадцать минуло.

— Чьего ж ты роду-племени? Как звать тебя?

— Малка-охотника дочь, — бойко ответила девушка. — А зовут меня Малушей. Сестра яз витязю Добрыне, што гридем у сына твово Святослава, матушка-княгиня.

— Уж не та ли ты девица, што посчитала зубы воеводе Ядрсю? — улыбнулась Ольга.

— Пускай бы не забижал сиротку... — виновато потупилась Малуша.

Княгиня по-молодому рассмеялась. Ей вторил хохот бояр и дружинников. Насмеявшись от души, Ольга спросила:

— А не пойдешь ли ты в терем мой службу править? И брат твой рядом будет, защитит сироту, ежели што.

Суровая властительница земли Русской, которую редко кто видел даже улыбающейся, посмеявшись от доброго сердца, пребывала в отличном расположении духа. Тем более, что смерды, устыженные бескорыстным примером Малуши, вдвое собрали дани. Ольга осталась довольна полюдьем в граде Любече, была милостива и суд вершила правый.

А через день Малуша ехала в одном санном возке с великой княгиней в стольный град Киев, в княж-терем белокаменный.

Сметливая, расторопная девушка, непосредственная и честная, так понравилась княгине, что та на следующий год доверила ей Дворцовые кладовые...

После первой встречи с красивой лесной охотницей Ольга сидела задумчивой: может быть, вспоминала свою молодость, сравнивала себя с Малушей — тоже ведь красавицей писаной была, — кто знает?..

Бравые молодцы-гриди ближней дружины Святослава мигом заметили пригожую ключницу, но, памятуя печальную судьбу звени городского воеводы, а пуще того — могучую десницу Добрыни, ухаживания свои облачали в почтительную форму. Вздыхали, похвалялись удалью молодецкой, задаривали гостинцами.

 

Глава пятая

«Неужто люб он мне?»

Святослав — юный и горячий предводитель славного воинства русского — мало обращал внимания на женские прелести. Чаще тор его загорался при виде доброй богатырской справы. Воображение витязя мог пленить резвый арабский конь или молодецкая забава. Он долго и мучительно переживал неудачу, если не мог выстрелить из лука точнее и дальше других или не успевал вскочить с земли на спину летящего во весь опор неоседланного скакуна... Весь зажигался при виде заезжего витязя, который легко проделывал на полном скаку то или иное упражнение. Молодой князь с невиданным упорством многократно отрабатывал увиденный воинский прием до тех пор, пока полностью не овладевал им.

Однажды Малуша, поминутно ахая, следила за потешным поединком Святослава с арабским витязем, ловким и быстрым, как рысь,

Сначала всадники обменялись стрелами с тупыми наконечниками. Оба стреляли одинаково ловко и метко. Малуша, сама умевшая достать стрелой мчащегося во весь дух оленя или в глаз юркой белки, должной мерой оценила искусство наездников.

Потешный поединок кончился быстро и неожиданно: Святослав на полном скаку ловко схватил наконечник копья противника и резко осадил коня. Араб, не успев сообразить в чем дело, вылетел из седла и покатился по земле.

Князь под одобрительный гул зевак легко соскочил с коня, помог подняться оглушенному противнику.

— Каган Святосляб! — воскликнул тот, становясь на колени. — Я много слыхал о тебе, но это ничтожно по сравнению с увиденным. Сам Искандер Зуль-Карнайн уступил бы тебе в поединке! Я почту за великое счастье служить под твоей рукой, если будет на то твоя ханская воля...

— Дядька Асмуд, запиши-ка иноземного молодца в охранную сотню гридей. Ловок и зело славен в бою.. Будешь младшим братом мне, ибо в дружине моей вес богатыри — братья. Подать чаши!

Отроки принесли чаши с красным вином. Святослав полоснул по кисти своей руки кинжалом: в сосуд брызнула кровь. Араб сделал то же. Они обменялись чашами, обнялись крепко и осушили их до дна.

— А теперь, брат Али-Ахмет, гулять будем! — сказал Святослав. _ Место твое отныне слева от меня за столом братчинным!

Улучив момент, когда князь на секунду остался один, Малуша подошла к нему и сказала смущенно:

— Великий князь, прости за слово дерзкое... Научи меня на коне скакать, володеть копией и мечом рубиться... Аль поручи кому. Не откажи сироте в просьбе.

— Кто же ты такая хоробрая? — изумился Святослав.

— Ключница матушки твоей и сестра витязя Добрыни, — покраснела девушка.

— Уж не ты ли та девица, што Ядрея-воеводу так знатно отделала?

Малуша покраснела еще гуще и опустила голову. «Ох, уж и слух обо мне чуть ли не всю Русь пошел. Стыдоба этакая!..» — подумала она.

— Ты, значит! — догадался Святослав. — Ну полно хмуриться. Поделом ему! — Он вскинул голову, прищурился. — А ну-ка пусти стрелку каленую вон в то дерево. — Князь взял лук у отрока и подал его Малуше.

Она наложила стрелу, подняла лук на уровень виска и вдруг левой рукой рванула оружие вперед, при этом удерживая тетиву у правого глаза. Стрела сорвалась и с визгом улетела. Святослав уже понял, что цель будет поражена, и он не ошибся. Но прежде чем первая стрела пролетела половину расстояния, вслед ей умчались две другие, и все они вонзились на площади с ладонь величиной. Молодой князь ахнул — новый прием стрельбы из лука изумил его.

— Как же смогла ты этак? — обескураженно спросил он. — Не гридень могутный, а дева слабая?

— Лук не силу жалует, а ловкость, — лукаво ответила девушка.

— Чурила! — крикнул князь. — Подай-ка твой лук. Поглядим, справится ли с ним красна девица, коль она ловкая такая. Так ли тут ловкость силу перехитрит.

Гридень подал Малуше богатырский лук, склеенный из твердых пород дерева. Малуша, хоть и привыкшая к тяжелому труду охотницы, подняла его с заметным напряжением. Однако дальше все у нее получилось так же легко, как в первый раз: три стрелы молниеносно улетели в цель.

На невиданное зрелище сбежались посмотреть чуть ли не все гриди Ряда Полчного и все зеваки, что следили за потешным поединком великого князя с арабским витязем Али-Ахметом. Богатыри просили повторить прием. Малуша не противилась.

— Это не можно! — воскликнул один из суеверных отроков. — Колдунья она-а! Ведьма-а! — вдруг завопил он, вытаращив глаза.

— Замолкни, волчья сыть! — громыхнул князь и, повернувшись к Малуше, спросил ласково: — Скажи, как тебе удается сие?

— Скажу, коль научишь на коне скакать и мечом рубиться.

— Быть по слову твоему!..

Святослав не любил откладывать дело в долгий ящик — уже на следующее утро с первыми петухами появился он у горницы Малуши.

— Поехали в поле. Конь у крыльца! Яз сказал матушке, тебя заменят.

Нетерпеливость князя можно было понять — в гриднице на стене висел Ерусланов лук, тетиву которого Святослав, как ни старался, не мог осилить.

Малуша скоро оделась. У крыльца стояли две оседланные лошади из смирных. К луке седла одной из них был приторочен колчан со стрелами и неимоверных размеров лук из рогов тура. Князь помог Малуше сесть в седло, подтянул стремена под ногу.

— Поехали! — он тронул шпорами своего коня.

— Поехали, — прошептала Малуша.

Лошадь переступила копытами, девушка от страха закрыла глаза и, не поддержи ее князь, свалилась бы на землю.

— Аль боишься? — изумился Святослав. — А еще на медведя хаживала. Кони пужливых не жалуют... Повод ровнее держи. Да не упирайся в стремена — на рыси обобьешься о седло, а на галопе улетишь наземь. Сиди свободно, ако на стольце... Да не тяни повод, станет конь свечкой — кубарем скатишься... Бока коня крепше сжимай коленями... Вот забота на мою голову, ако корова на заборе!

Князь заметил, что девушка вспыхнула от обидного слова и в злости быстрее поняла то, что требуется от нее. Святослав обладал даром быстро и точно разбираться в психологии окружавших его людей. Это помогало ему в общении с ними, давало возможность безошибочно понимать их сущность, настроение и возможности.

Уже на выезде из города Малуша довольно свободно держалась в седле — оказывается, не так уж сложно управлять конем. Она простодушно принимала смирную кобылку за богатырского скакуна и была довольна, что та слушается ее. Спокойнее, без смущения воспринимала Малуша советы князя и тут же старательно следовала им.

Святослав одобрительно усмехался — он любил сметливых людей.

— Ден пять на этой кобылке погарцуешь, покамест крепко в седле сидеть не научишься, а потом яз тебе другого коника дам, поноровистей...

Из ворот города выехали рысью. Малуша все увереннее смотрела вперед по ходу коня. На Воиновом поле Святослав соскочил на землю, придержал стремя Малуше. Слезая с седла, девушка оступилась, князь подхватил ее, на мгновение прижал к себе, ощутив жар ее сильного, гибкого тела. Он вздрогнул и, не удержавшись, крепко поцеловал Малушу в губы.

Упершись кулаками в грудь князя, она резко оттолкнула его от себя.

— Не балуй! Чать, не за тем меня привез! А то не погляжу, што князь, — сказала Малуша неожиданно грубо.

Святослав вспыхнул, отговорился шуткой:

— Как Ядрея отделаешь?

Малуша глянула на него исподлобья. Поправила волосы, улыбнулась смущенно-сердито и, словно ничего не произошло, сказала:

— Давай лук. Моя пора учить тебя...

Святослав тотчас отметил про себя эту перемену и должным образом оценил ее. Обычно девушки легко поддавались его притязаниям А тут он почувствовал упрямую силу противника. Это радостно взволновало его. Князь-витчзь тюб ил преодолевать сопротивление.

— Кажи, Малуша, урок твой!

Святослав отстегнул от седла Ерусланов лук, наложил огромную стрпу натянул -"типу. Даже под рубахой было видно, как напряглись мускулы на его руках и спине, а тетива только чуть оттянулась и пушенная стрела лениво ткнулась в траву шагах в тридцати. Малуша рассмеялась звонко.

— Чего гогочешь?! — гневно крикнул князь. — Сей лук богатырский един Еруслан осилить мог. На то и прозвище — Ерусланов лук! Не видывал яз витязей, ни наших, ни заморских, кои бы похвалялись, что стрелу с него пустили. Силушку надобно иметь Перунову!

— Вам бы, мужикам, только силушкой похваляться. Лук Ерусланов не по моему плечу, яз его, чать, и не подыму: тяжел больно. А вот давай, князь, кто из моего лука стрелку далее бросит.

Святослав недоверчиво усмехнулся, взял в руки клееный лук и без видимого напряжения натянул тетиву. Стрелу нашли шагах в пятистам Князь передал оружие Малуше. Та наложила стрелу, резко взметнула левую руку, тетива резко загудела, и стрела упорхнула шагов на семьдесят тальше Святославовой.

Князь быт раздосадован. Он считал, что мужская сила всегда победит любую женскую ловкость и хитрость: другое дело — воинская смекалка, не раз приносившая ему самому убедительные победы над врагом. Но тут-то дело в другом, и князь не хотел уступать. Трижды поднимал он лук, и стрелы улетали все дальше и дальше.

Девушка подзадоривала князя, поняв уже, что в стрельбе ему ее не одолеть. Она снова взяла лук, стрела свистнула как-то по-особенному и улетела так далеко, что расстроенный Святослав только безнадежно махнул рукой.

— Далее, пожалуй сей лук не стрельнет, — уверенно заявила Малуша.

— Куда уж далее! Чать, шагов на семьсот упорхнула стрелка? Как же он у тебя так далеко бьет?

— А вот погляди, князь. Ты лук берешь, ставишь на вытянутой левой руке, а правой што есть мочи тетиву тянешь. Это ж какая силища понапрасну тратится? А ты сделай наоборот: стрелку подведи к правому глазу, не оттягивая тетивы. Потом стрелу с тетивой держи покрепше да разом распрями левую руку и тут же пускай тетиву. Попробуй-ка, князь. Дело нехитрое.

Лицо Святослава просветлело, и он взял Ерусуланов лук.

— Повремени, князь. Лук, што конь твой — для науки поначалу смирный нужон. Бери-ка этот, полегше который...

Святослав стал упражняться с обычным луком, но так, как у Малуши, у него не получалось. Та терпеливо и спокойно наставляла своего ученика, а в сердце ее билась пугающая мысль: «Неужто люб он мне? Сохрани, Сварог!..»

— Может, на сегодня хватит, князь?

Но Святослав не хотел отступаться. Он не ушел с поля до тех пор, пока одна из стрел не улетела так же далеко, как и Малушина. Искать ее и мерять, кто выстрелил дальше, по обоюдному и молчаливому согласию не стали. Святослав вновь было ухватился за Ерусланов лук, но тут прискакал отрок.

— Великая княгиня Ольга кличет тебя, князь Святослав Игоревич!.. С поспешанием, — добавил он.

Князь нахмурился, подошел к коню, взлетел в седло и с места рванул в галоп... Крикнул на ходу отроку:

— А ты останься. Поучи девицу на коне держаться!..

 

Глава шестая Перунов огнецвет

Великая княгиня Ольга готовилась к отъезду в Константинополь. Верная своему правилу все споры решать по возможности мирным путем, она надеялась заключить с императором Византии вечный мир и извлечь из этого немалые выгоды для растущего Русского государства.

Святослав и его сподвижники, воинствующие бояре и воеводы, отговаривали княгиню от бессмысленного, на их взгляд, шага.

— Романия не волк, то верно! — вещали они. — Романия — лисица, лукавая и коварная. Ромеи не ратуют с нами, то верно. Воюет с Русью ромейское злато, а кровь льет печенежская, а пуще того — козарская рука. Русские торговые гости с боем прорываются скрозь пороги Непры-реки, минуя печенежские станы. Многие костьми ложатся на том пути.

— А на восход торговый путь закрыли козары, поставили свои оружные вежи на Дону и Итиль-реке, берут дань тяжкую с многих славянских племен. По весне же оружаются вой хакановы на киевские пределы...

— Мечом надобно укоротить длинные руки Романии. Пожарам предать козарские вежи!..

— Силой ратной поставить на колени Козарию и сим в страхе держать и печенегов и ромеев! Тогда спокойно можно крепить Русь! Да и торг держать выгодней с поверженным ворогом, чем с нынешним...

Но миролюбивую позицию великой княгини поддерживали торговые люди и богатые бояре. У них скопился избыток товаров, до которых были охочи византийские, арабские и хазарские купцы. Печенеги же, дикие свирепые всадники-скотоводы, кочевавшие в одном дне пути от киевских пределов, ни с кем не торговали. Они с одинаковой легкостью жгли и грабили всех без разбора соседей. Кочевья восьми печенежских округов растеклись по обеим сторонам Днепра, являя собой великую угрозу и Руси, и Болгарии, и хазарам, и уграм, и... византийским владениям в Таврии.

От торговых нарочитых мужей русских слово держал тысяцкий Ядрей:

— Так ста, матушка княгиня, — начал он, — мы ведь тож не супротив поражения ворогов святой Руси. И меч в руках такожде можем держать. Только вот не всякая война прибыток дает, а гостьба — сие злато да серебро в казне княжецкой! Согласные мы, матушка княгиня наша, печенега надобно разгромить и согнать его станы с Гречника, ибо зла от него ох как много. Да как споймать степняка в бескрайнем Диком поле? Кабы самим, гоняючись, головы не потерять... А коли крепкий мир будет с ромеями, большая выгода станет Руси Романия — сторона богатая, в Царьграде добрый товар со всего света собирается. Нашей рухляди мягкой цена там завсегда стоит высокая. Такожде ромеи зело охочи до русской пашенички. Да и печенеги смирны, покамест мы с ромеями мир держим.

Обычно решительная в своих действиях Ольга внимательно оглядела спорящих и молвила назидательно:

— Добра яз хочу народу моему. Доколе жить нам в дымных избах да в дикости? Сказывали мне гости торговые, зело чуден Царьград. Все палаты там скрозь белокаменны, резьбой и златом изукрашены. Жены и боляре ромейские и даже смерды в шелка наряжаются... Окромя того, вой ромейские поражений не ведают. Железные дружины их победно ступают по землям сопредельным. Мыслю сама перенять обхождение царское, а вам, воеводам моим, не грех бы поучиться науке ратной. Тебе тоже, сын, надобно поглядеть, как водить полки — не все ж с толпами степняков рубиться, ан доведется встретить тебе силу и более грозную. Вот и пригодится наука.

Святослав, удерживаемый сыновьим почтением, старался смирить распаливший его гнев:

— Каковы полки у коварного ромея, не ведаю! Но вой русские не в пример крепше греков. Да и не станут они учить нас на свою голову! — И, прищурив глаза, он продолжал вкрадчиво: — Не припомню яз чего-то, матушка, штоб ромейские вой стояли под стенами киевскими. А щит русский — на вратах Царьграда! Ежели ромеи столь искусно полки свои водят, так чего ж бежали они при одном только виде славного воинства Олега Вещего?! Что до науки ратной, так дядька Асмуд, воеводы Слуд и Претич научили меня разуметь грамоту греческую, латынянскую да арабскую. Читаю яз о походах великого Александра, Ганнибала — царя египетского, славного румича Цезаря, перса Кира... Наука бранная не для подражания обозначена! Постигнув мыслью славные победы витязей древних, надобно умело применять их нынче. Не слепо, а измыслив миг, приемы ратные, оружие свое и ворога, сокрушать силу чуждую! — И, встав, закончил решительно: — Не поеду яз, матушка, в сторону ромейскую! Пустое это... Да и Киев-град нельзя оставлять сиротой. Степняк без княжьего догляда слабым его посчитает... А слабого да убогого всяк обидеть норовит!

— И то верно, — согласилась Ольга. — Што до приемов ратных, вам, витязям, лучше знать... Однако караван купецкий собрался уж подле Киев-града и струги мои справны для пути. Кто поименован мною, собирайтесь скоро в землю Греческую!

...Караван из сотни великокняжеских ладей собрался в дальний путь. Суетились слуги и хозяева в богатых теремах княжеских и боярских. Помимо родственниц и именитых жен киевских, Ольга взяла в посольство русских воевод Вуефаста, Претича, Слуда и Сфенкала; князей — Улеба, Владислава Волынского, Войка, племянника своего Игоря. Ко двору императора Константина собралась также супруга князя Святослава. Во главе охранной тысячи великокняжеских гридей стал воевода Роальд, сподвижник покойного Игоря.

Двадцать пятого дня месяца березозола русское посольство во главе огромного каравана купеческих судов двинулось вниз по Днепру, в далекую Романию.

Святослав стоял на городской стене, задумчиво глядя на расцвеченный парусами Днепр. Он думал о том, что мать его, правительница мудрая и хитрая, зря все же поехала в Царьград. Не верил князь льстивым речам ромейских послов. За свою недолгую жизнь он не раз убеждался в том, что греки не выполнили ни одного обещания, поощряемого добром, и выполнили все до единого, понуждаемые силой.

Любой мирный договор ромеи облачали в такую форму, по которой следовало, что руссы не должны воевать ни с хазарами, ни с печенегами.

Русь никогда не начинала войны первой. За набеги же, постоянно совершаемые то хазарами, то печенегами, ополчалась на обидчиков, и тогда полыхали огнем хазарские вежи и вороны тяжело взлетали, огрузнев от пиров в печенежской степи.

Всему свету жаловался тогда на обиды от Руси каган хазарский: в Большом константинопольском дворце целовали носки императорских туфель послы печенежские, просили заступы от истребления, золота и оружия для борьбы с руссами.

Подогреваемая правителями Византии, поселялась в сердцах горожан греческих ненависть к Руси. Звенели мечи и копья — в Царьграде и у пределов его ложились истерзанные русские купцы. Разграблялись их товары. Львиную долю добычи забирал эпарх, а значит, сам император — надежда православных христиан. Те из русичей, кто оставался в живых и добирался до родных мест, докладывали великой княгине:

— Так, ста, матушка-княгиня, караван твой из пяти десятков лодий пожжен в гавани Царьградской. Разграбили ромеи с них триста локтей паволоки, тысячу кусков аксамита, пятьсот золотников жемчуга, на четыре тысячи гривен камней-самоцветов, а також рухлядь мягкую, што не успели мы обратить в товар. Помимо ж твоего горя да убытков, порублены все гости русские, товары их счетом не считанные, мерой не мерянные, забрал тиун царский. Позор чинят ромеи купецтву русскому, разорение и убыток великий. Помоги, о матушка-княгиня! —плакали чудом спасшиеся торговые люди.

Великая княгиня Киевская хмурилась, призывала воевод Свенельда и Претича, приказывала готовить ратные струги. И ранней весной на Понте Эвксинском разлеталась весть: «Россы!!!», металась испуганным зайцем по побережью. Горели поселения и города греческие, лилась ромейская кровь, на берегах Великой Албании звенели цепи — наживались восточные купцы, полон стоил дешево, руссы продавали его тысячами. Вот уже ближние подступы к самому Константинополю окутывались дымом. Рыскали по следу вертких русских ладей византийские хеландии, оснащенные «греческим огнем», да разве догнать их! Руссы всегда появлялись «вдруг»!..

А послы из Царьграда в то самое время стояли перед Ольгой, слезно моля ее остановить разбой. К ногам могущественной северной царицы складывались дары богатые, возвращен был и полностью покрыт убыток, заплачено за обиду по обычаю — двенадцать гривен золотом за человека. Послы утверждали, что виной всему необузданная городская чернь.

— Император уже казнил мятежников, более ста человек посажены на кол!.. Прикажи своим друнгариям вернуться с миром в свои земли!

— Где ж яз их искать стану? — усмехалась Ольга. — Вот грудень наступит, они, чать, сами сыщутся.

— Так это же ноябрь! — стонали послы. — Да за это время твои подданные пожгут все побережье Понта Эвксинского! Император отрубит нам головы, если мы вернемся к нему с такой вестью!

Ольга, четко выговаривая слова, отвечала им:

— Стрелу, пущенную Перуном, не остановить! Посеявший ветер да пожнет бурю!

Послы в страхе пятились, но княгиня, задержав их, закончила:

— А жить нам с вами по уставу, Олегом Вещим и царем вашим Леоном скрепленному. Других уставов не ведаю и не приму!

Послы соглашались...

— А што до воевод моих, так ищите их сами на синь-море. Вот передайте им повеление мое: пусть домой возвертаются!

Целую неделю после отплытия великой княгини Киевской в Царьград Малуша не встречала Святослава. Потом увидела его мельком, издалека, в окружении воевод, сотских и гридей.

На Воиновом поле князь с воеводой Асмудом обучал дружину пешему и конному строю, обороне и наступлению. Малуша заметила, как Святослав показывал воинам новый прием владения луком.

Все это время нелегкому искусству управления конем Малушу обучал молодой всадник княжеской дружины Олекса. Он стеснялся ее, краснел по всякому поводу. Девушка уже уверенно сидела в седле, и смирная кобылка стала надоедать ей. Святослав распорядился Дать ученице резвого арабского скакуна...

Князь в череде многих дел и забот частенько не являлся обедать в гридницу или трапезную княж-терема. А если приходил вечером голодный, усталый, то с десятком своих ближних воевод и богатырей. Ели холодную телятину, кабаньи окорока, запивали мясо медвяной брагой. Далеко за полночь раздавались на Горе удалые песни с хохотом и присвистом: рокотали гусли малиновым звоном, и звучные голоса, песенников славили в былинах силу и удаль русскую, а паче всего защитников светлой Руси от коварного Змея Горыныча и сына его Козарина Змеевича.

А утром, чуть свет, Святослав уже сидел на коне, бодрый, подвижный и деятельный...

Однажды несколько дней подряд ночевал князь со своей дружиной в поле. Сооружался тут участок городской стены из камня в пять саженей высотой. У основания ее рыли ров глубиной в две сажени и шириной в три,, заполнили его водой из протекавшего мимо ручья. По сказкам купцов и доглядчиков воссоздал Святослав часть стены хазарской крепости на Дону — Саркела. Делал он это открыто. И постарался, чтобы воинскую потеху заметили хазарские лазутчики. А те потом, стирая пыль у подножия трона кагана-беки Урака, захлебываясь и перебивая друг друга, рассказывали:

— А еще, о Непобедимый и Разящий каган, надежда правоверных, построил юный коназ урусов Святосляб стену из белого камня высотой под облака и ров глубиной до царства Азраила и приказал своим богатурам взять ее на копье. Как птицы взлетели богатуры Святосляба на эту стену. А защитники не смогли отбить их. Коназ Святосляб страшно смеялся и говорил своим бекам: «Так же возьму я крепость Саркелу». Защити нас, о Великий! Ослепи врага блеском жал твоих бесчисленных копий, устраши сверканием мечей! О-о-о-о!

Каган-беки Урак перетрусил, но вида не подал и гордо ответствовал:

— Молодая собака больше лает, чем кусает. Урусский щенок Святосляб не осмелится укусить матерого степного волка. Идите с миром — бояться нечего.

Однако про себя подумал: «Молодой волк, оторвавшийся от сосцов волчицы и отведавший живой крови, опасен вдвойне!»

Каган-беки послал к стенам Саркела тридцатитысячное войско, которое простояло там все лето до зимы, истребив всех баранов у кочевых хазар на два дня пути вокруг. «Урусский щенок Святосляб» не пришел! Напасть же самим на русские пределы хазары на сей раз поостереглись.

Все это лето смирно сидели и печенеги, ибо знали: «каганша урусов» Ольга отправилась в Константинополь к царю румов. О чем она сумеет договориться с хитрыми и грозными ромеями, никто не ведал. А союз Руси с Византией пугал всех безмерно. Даже германский король Оттон Первый с некоторым опасением ждал конца переговоров и с помощью своих послов усердно, словно паук, плел при дворе Константина Багрянородного сложную сеть интриг.

Да, в тот год лето на Руси выдалось на удивление спокойным, даже малые грабительские ватаги степняков не беспокоили границ: в иные времена от них не было покоя. Отряды в сотню-две всадников внезапно возникали из знойного марева, угоняли табуны лошадей, а если удавалось, то и пленных. Иногда русские дозорные отряды успевали догнать степняков, отбить табуны, да только не всегда удавалось освободить пленных — всадники Дикого поля успевали зарубить связанных русичей и, словно ветер степной, улетали в бескрайние дали.

И вот в столь благодатный год покоя и тишины на двадцать третий день месяца изока Русь, как обычно, справляла веселый праздник Купалы. Поля колосились богатым урожаем, яблони сгибались под тяжестью плодов, радовался жизни люд честной, веселыми песнями славя бога любви Ладо. Яркими красками лета пестрели венки на головах девушек, кружились хороводы, в высокой густой траве вторили людской радости изоки — кузнечики.

В Киеве хороводы на Купалу водили у реки Почайны. Девушки пускали венки по быстрой струе с приговором:

А ниже по течению парни вылавливали рукотворные соцветия, под смех и шутки бросались в воду и плыли догонять их аж до середины реки. Узнав свой венок, девушка, потупив очи, брала за руку своего суженого. Оспорить выбор никто не мог, ибо считалось, что соединил молодых не случай, а бог любви Ладо. Пренебречь его волей — значит, нажить непоправимую беду. Правда, тут не обходилось без уловок: парни по одним известным им приметам узнавали венки своих милых. Но бывало, ошибались, а сменить знак любви нельзя. Даже самое малое прикосновение к нему считалось безоговорочным выбором. Затуманивались печалью очи, да ненадолго: бог выбрал, он и счастьем наделит, и сердце утешит...

Святослав, в страстях неуемный, веселился вместе со всеми. Обладая зорким глазом и цепкой памятью, заприметил он венок чернобровой Малуши. Бросившись в поток, сумел опередить соперников, первым дотянулся до ныряющих в волнах цветов...

После того памятного поцелуя на Воиновом поле прошло более двух месяцев. Князь, занятый трудами ратными, иногда уделял Малуше немного времени, обучал премудростям конного дела, ничем не выдавая своих чувств. Только разве чаще хмурился, отводил глаза, а то вдруг сердито покрикивал и выговаривал за промахи.

А сердцу девушки суждено было томиться, гореть огнем. При встрече со Святославом она невольно краснела, опускала глаза. Казалось ей, князь совсем ее не замечает. Чутким сердцем своим она понимала, что эта любовь ничего ей, кроме горечи, не принесет. Но как погасить страсть великую? Ходила она к колдунье в Дубовое Займище, просила зелья отворотного. Колдунья поила ее настоем из «волшебных» трав, шептала заклинания, и Малуша на некоторое время успокаивалась. Но проходили дни, и вновь тревога вступала в ее душу...

На празднике Купалы Малуша была печальна: подруги все делали, чтобы развеселить ее, но безуспешно. Она и венок-то не хотела плести, да девушки уговорили.

Святослав же в тот день веселился от души и вроде бы по-прежнему не замечал Малуши. Решительный и твердый в делах ратных, князь был робок в любви, не сильно искушен, а следовательно, и не защищен от поражения. Поражений же Святослав не признавал.

И теперь, когда молодой князь, зорко следивший за Малушей, безошибочно узнал в волнах ее венок, страх и радость охватили ее: чуть было сознание не потеряла от счастья.

Потом, взявшись за руки, водили они хороводы, и Малуше казалось, что летит она над землей, словно песня звонкоголосого жаворонка. Святослав катал ее на качелях, осыпал цветами.

К вечеру запылали костры. Парни подносили подарки суженым своим.

Святослав надел на шею Малуши ожерелье из зеленого бисера с рубинами и смарагдами...

К полуночи Святослав загорелся мыслью отыскать Перунов огнецвет, под которым, по преданию, зарыт клад. Парни в страхе отшатнулись — шутка ли, пойти против нечистой силы, против кикимор и леших! На смерть, в любую битву — пожалуй. А тут нет, не приведи Сварог!

Святослав взял Малушу за руку, спросил насмешливо:

— Ну а ты, девица-краса, пойдешь ли со мной волшебный цветок искать?

— Пойду, куда прикажешь. — Она задорно сверкнула очами. — Кто ж с соколом таким нечистой силы убоится? Пошли, князь!

Долго бродили они в чаще лесной. Водил их бесовский огонек и завел в дебри, где медвяный дух был так силен, что они чуть было не задохнулись. Треснул сук в буреломе, Малуша в страхе прижалась к Святославу, и враз померк таинственный огонек, что водил их по лесу...

Заря-заряница умыла влюбленных чистой росой, хотела задержать Ярило-солнце, да не смогла. Кончился праздник, наступал день трудов земных...

 

Глава седьмая

Несчастье — дитё зла

На следующий день примчались на запыленных конях витязи передовой сторожи, валясь с ног от усталости, прокричали хриплыми голосами:

— Беда, князь! Печенеги прорвались на Русь у городища Немирова! Порубили смердов на ниве, пожгли хлеба. Воевода Искусеви заманил их в лес, прижал к болоту. Третий, день идет сеча. Истекают кровию вой твои! Подмоги просит воевода... По сказкам, другая рать печенежская норовит пройти. Ополчились смерды, да продержатся ли?

— Броню! Коня! Дядька Асмуд, подымай дружину!..

Через некоторое время две тысячи комонников, на рысях миновали мост через Лыбедь и исчезли в степи.

Малуша неистово молилась Сварогу и Перуну о даровании победы князю. Просила защитить его от вражьего копья, меча и меткой стрелы.

Дворовые кумушки-завистницы шептались по углам, разносили весть о любовных делах князя и ключницы. Нянька княжеских сыновей, старая Ненила, ранее ласковая с Малушей, посуровела к ней. Но та не замечала ничего.

Святослав вернулся на десятый день: на броне следы от ударов мечей и копий, левая рука обмотана тряпицей и покоится на перевязи. Дружинники пригнали полуторатысячный табун низкорослых и мохнатых печенежских коней. Окруженные стражей, еле волоча ноги, шли связанные по рукам, с петлями на шеях пленные. Сотни четыре. Лица их были свирепы, но в глазах застыла смертная тоска.

Малуша встречала дружину в тысячной толпе киевлян, на Горе, неподалеку от капища Перунова. Святослав увидел ее, соскочил с коня, подбежал, обнял при всех здоровой рукой и порывисто поцеловал. Толпа весело зашумела. От князя пахло степной пылью и горьким полынным дымом костров.

— Эй, отроки! — весело крикнул Святослав,— Подайте лунницу княжны печенежской!

Отроки поднесли нашейное украшение тончайшей работы, сотканное из золота. Молодой князь надел его на Малушу, еще раз крепко поцеловал и воскликнул:

— Проси чего хочешь: лалы, бисер аль самоцветы иные, злато аль серебро! Ничего не жаль для красы твоей!

Малуша потупилась, покраснела. Потом подняла дивные очи свои, сказала тихо:

— Не надобно мне ничего, кроме любви твоей, сокол мой ясный. Хочу только, чтоб отпустил ты полон печенежский на все четыре стороны.

Просьба оказалась столь неожиданной, что все отшатнулись. Толпа враждебно загудела. Святослав нахмурился, спросил:

— Желание твое непонятное. Злой ворог немало крови-руды русской пролил. Как же мне щадить его?.. Судьба полонянников в деснице бога Велеса. Он обрек их шагать по невольничьей сакме в стороны полуденные!

— А много ли в последней битве ворогов побил ты, светлый князь? — спросила Малуша.

— Хоть и не затейник ты, однако ж сколько слез детинских да вдовьих прольется у дымных костров в Диком поле... В битве ты показал силу, покажи теперь ласку. Брось в станы печенежские горсть добра, авось да взойдет оно нивой дружбы.

Князь, окружавшие его воеводы, гриди и охочие люди стояли, пораженные непривычной речью. Святослав первым пришел в себя, улыбнулся и, топнув ногой, воскликнул:

— Казнить так казнить! Миловать так миловать! Ан быть по слову твоему! Подать пред очи мои князя печенежского Радмана!

Гриди волоком притащили получше других одетого кочевника, поставили на колени перед князем. Святослав подошел, поднял врага и громко сказал по-печенежски:

— Бек-хан и вой твои, забыл я зло, сотворенное вами. Милостью бога Перуна и жены сей, — он указал на Малушу, — дарую живот вам и волю!

Радман вновь, теперь уже по собственной воле, рухнул на колени. Упали ниц и все его воины.

— Герой, рожденный для славы! Барс, поражающий врага! — воскликнул бек-хан, протягивая руки к Святославу. — Ты, не знающий поражений на поле бранном, сегодня победил и наши сердца! Отныне они до смерти в твоих могучих руках. Клянусь славой великого рода моего, клянусь ветром свободы и жизнью детей своих, отныне не враг ты мне, а друг! И меч мой никогда не поднимется на Урусию, и копье мое отныне не повернется в твою сторону! — И Радман хотел поцеловать сапог Святослава.

Тот не дал, поднял с колен здоровой рукой:

— Встань, доблестный бек-хан!

— Ты бог битвы, урусский каган! — разом вскричали печенеги. — Отныне ты брат нам! Сабли и копья наши в твоей могучей руке! Слава тебе, урусская княжна! Молва о мудрых речах твоих станет песней. Наш род будет ее петь у своих костров!

Святослав приказал вывести пленных за стены города, перевязать их раны и накормить. А чтобы не обидел кто, выставил сильную охрану...

Наутро печенежский отряд на подаренных князем конях в сопровождении трех дружинников покинул киевские пределы. Вернувшиеся через четыре дня гриди рассказали, что на границе печенеги враз соскочили с лошадей, поцеловали землю и поклялись никогда не воевать ее...

А в тот вечер гулял люд киевский, пил меды хмельные из великокняжеских погребов и славил великую мудрость князя Святослава Игоревича. Дружинники звенели кубками: похвалялись вой русские подвигами на поле недавней брани, поминали павших и гремели «славу» своему удачливому в битвах военачальнику.

Счастливая Малуша сидела слева от князя-витязя в гриднице за братчинным столом. Хмельной Святослав обнимал ее, целовал в уста и хмелел от этого еще больше...

Весть о поступке свирепого «урусского кагана» молнией облетела Дикое поле. Тысячи всадников приезжали издалека, только чтобы посмотреть на отпущенных. Как и говорили недавние пленники, песни звучали у кочевых костров о благородстве северного правителя и мудрой женщины с золотым сердцем.

Но два печенежских бек-хана, властители округов, обитавших по правому берегу Днепра — Куря с Илдеем, — скрежетали зубами от ярости, точили сабли на русскую голову. Однако род Радмана был одним из самых могущественных в числе восьми родов, кочевавших в Причерноморских степях. Сторонников у Радмана было много, поэтому Куря и Илдей побаивались, как бы не получить в случае размолвки удара в спину и не потерять богатые пастбища.

Так благодаря Малуше Русь приобрела сторонников в стане врагов, а киевские пределы на целых четыре года были избавлены от опустошительных набегов...

Тем временем из Царьграда приходили недобрые вести. Наступил август месяц, а император Константин все еще не принял северную царицу. Узнав об этом, Святослав взъярился и, если бы не Асмуд, немедленно повел бы свои железные дружины в пределы ромейские. Доглядчики проведали об этом и не замедлили донести императору. Константин понял, что испытывать дальше терпение грозного соседа небезопасно, и пятого сентября 958 года принял Ольгу в Большом дворце...

Святослав редко бывал в Киеве. С охранной дружиной объезжал он приграничные города, проверяя боевую готовность застав и полков. По осени, после уборки урожая, князь с воеводами проводил сборы ополчения, обучая смердов строю и науке ратной. В горнице Малуши Святослав появлялся нежданно негаданно, веселый и порывистый.

Но счастье влюбленных продолжалось недолго. По зиме санным обозом возвратилась на Русь из далекого Царьграда великая княгиня земли Киевской и всея Руси Ольга, принявшая на чужбине иную веру и непривычное для русского уха имя — Мария.

Святослава в это время в Киеве не было — с переяславской дружиной он бросился в угон за хазарской ордой, которая пожгла сторожевые городки на юго-восточной границе Руси и увела в полон много народу.

Когда кумушки донесли Ольге о любви ее сына к ключнице, она, и без того раздраженная неласковым приемом в Царьграде, решила выставить «негодницу» на мороз, а то и предать казни в назидание другим, однако остереглась сыновьего гнева, хотя была уверена, что против воли родительницы Святослав, воспитанный в языческом духе почитания, никогда не пойдет. И все же, кто знает, как поступит ее стремительный и непреклонный отпрыск. К тому же жалостливая нянька Ненила несколько притушила гнев великой княгини, сообщив, что преступница носит под сердцем плод княжеской любви. Малушу заперли было в чулан на хлеб и воду, приставив к дверям стражу, но потом Ольга приказала перевести пленницу в теплую подклеть. Велела кормить и поить сытно, но свободы не давать — княгиня-мать решила дождаться Святослава.

Предслава, супруга князя, от унижения хотела заколоть себя и разлучницу. Она понимала, что Святослав, который и ранее был холоден к ней, теперь охладеет совсем. Поженили их, когда Святославу было всего пятнадцать лет, а Предслава, княжна угорская, была и того моложе. Князь никогда и ничем не попрекал супругу свою, бранным словом не обижал, но и внимания почти не уделял. Иногда присылал из походов дары богатые, но, возвращаясь в терем, зачастую и не заходил к ней.

Когда молодой князь вернулся, мать-княгиня учинила ему суровый допрос. Святослав, несмотря на почитание родительницы, наотрез отказался сослать Малушу в дальний погост под Любечем, отобрав при рождении дитя. По обоюдному согласию решили: Малушу удалить из дворца в пожалованную ей навечно деревню Будятино, что в тридцати верстах от Киева. Воеводе Вуефасту было наказано снабжать «болярыню» Малушу съестным припасом, обеспечить охраной — что тот и сделал.

Святослав неподалеку построил охотничий стан, и не было месяца, чтобы он не навестил ладу свою. Прилетел как на крыльях, когда узнал о рождении сына.

— Родная моя! — говорил он, стоя на коленях около Малушиной кровати. — Одарила меня счастием! Нарекаю сыну сему миром володеть. Имя ему будет Володимир!

Мучимая ревностью Предслава однажды подослала к сопернице лихого человека. Во время прогулки он пытался пырнуть ножом княжича, но Малуша успела перехватить преступную сталь, и разбойник со сломанной рукой пал под ноги разъяренной матери. А тут и охрана подоспела...

Святослав узнал, кто нацелил убийцу на его младшего сына. В гневе он едва не зарубил Предславу.

Помешали княгиня Ольга и дети. Но князь не забыл вероломства супруги и через четыре года, уже будучи великим князем, сослал ее в пожалованное под Киевом селище, которое люди стали называть Предславиным.