атьша еще рассказывал о чуде, с ним происшедшем, когда к огню их подошел слепой старец с гуслями за спиной. Рука его покоилась на плече мальчонки- поводыря.

— Мир вам, люди добрые! — звучно молвил старик. — Милости просим к трапезе нашей, — ответил в наступившей тишине охотник Бортя.

— Благодарствуем за приют ласковый песнотворцам русским, — отозвался старый гусляр, с помощью двух мужиков усаживаясь на чурбак.

Тотчас гостям наложили в плошки вареной полбы, дали по ломтю житной лепешки и по бараньей кости с мясом. Старик, а вместе с ним и мальчик бросили по кусочку от каждого яства в огонь костра — дань покровителю песенников богу Велесу — и неторопливо принялись за еду.

Новое событие затмило дела Ратьшины: все внимание теперь было отдано гусляру. Кругом благоговейно молчали.

Сказитель былин в гостях — честь великая! В мирное время каждый старался завлечь его в дом, посадить в красный угол, накормить самым лучшим. Даже в тереме княжеском гусляры принимались почетно. Хмурились иной раз сильные мира сего, слыша дерзкое слово правды, скрежетали зубами от ярости: но кто же осмелится тронуть сынов Велесовых? К дарам и богачеству сказители былин были, как правило, равнодушны, поэтому свободны, как птицы.

Чаще всего старые песенники сами когда-то были удалыми богатырями, отлично знали дружинную среду и потому в тревожное, бранное время были вдвойне принимаемы, ибо умели зажигать сердца для битвы, как никто другой!

Когда песнетворцы-странники справились с полбой и бараниной, им с поклоном поднесли ковш вареного меда. Вои русские ждали почтительно, когда трапеза кончится и потечет сладкая и хмельная для души сказка-былина про богатырскую силу, удаль и смекалку…

— Пошто, русичи, закручинились? — спросил старый гусляр, обтерев усы. — Али рык зверя лютого слышите, али ворон над вами надсмешку чинит?

— Дак ить вот уж и солнышко на лето поворотило. А там опять битвы с ворогом лютым. Сказывают, козары снова на нас ополчаются. Кто ведает, чья голова скатится от меча вострого? — сказал печально Сохота и тяжело вздохнул.

— Пока есть человек, он не горем жив! — поднял руку старый гусляр. — Кто ж хоронит себя прежде времени?.. Русь на битву идет со веселием: сим сердца врага затрепещивает! А не спеть ли вам песнь удалую? И какая ж вам больше по сердцу?

— У Добрыни-витязя есть меч-кладенец, — подал голос сотский Остромир. — А на нем начертано имя древнего богатыря Политы Буславича. Не ведаешь ли ты были про него?

— Были такой не ведаю… А вот сказ светлый о могутетом ходит по Святой Руси.

— Так поведай и нам сказку сию…

Старик величественно кивнул седой головой, положил гусли на колени, взмахнул сухими перстами… И тренькнули струны тихим звоном малиновым, зажурчали струею прозрачною, зашептались травою зеленою — исчезли снега, дохнуло пряным ароматом лета, трудами и заботами. Тихим грудным голосом запел гусляр:

Как во славном граде Чернигове Да у чистой речки Лебединки, Как у черного смерда Буслава Уродился отрок убогий: В нем и силушки нет, да и стать крива, Да и глас к разговору не вяжется. Ой, кручинится старый смерд Буслав, Плачет матушка, убивается: «Да на то ль я родила убогого. Сына милого да кровиночку, Штоб во старости со клюкой ходить. Не плечом молодым подпираючись!» —

плакали жалобно гусли. Высокий мальчишеский дискант поводыря вторил звучному голосу сказителя. Слезы навернулись на глаза сторонников русских: каждый из них в трудах повседневных и тяжких знал цену горю, оно им было близко и понятно…

Но вот мелодия выровнялась и потекла спокойнее, размеренней:

Чередой год за годом минули, И уж много раз снег растаивал… Только все во кручине родители, Побелило их горе горькое, Думы тяжкие о кровиночке… Раз пускал Буслав по чащбе огонь, Да топориком острым помахивал, Да соху за рогалики держивал, На солову кобылку покрикивал. А старуха его пироги пекла, Калачами да печь укладывала. А убогий их отрок на реке играл — Звонки камешки перекидывал, На саженю их в воду забрасывал: А уж было ему за пятнадцать лет, Да вот силушкой Велес не миловал. Враз услыхивал отрок на том берегу Голос слабый со горькими стонами. Поглядел и узрил он старинушку, Старину-та калику перехожия. Ухватилась немощь за ракитов куст, Тонет в речке тихой Лебединке, Тонет в реченьке на быстриночке И зовет его слабым голосом: «Ой ты, молодец добрый Политушка, Ой, спаси мою душу безвинныя, Поддержи над водою светлыя Да снеси до крутого бережка!» А убогий Полита и встать не мог Все ползком по земле продвигаючись. А и глас свой подать он не в силушке, С изначалу немым уродившиись. А калика та перехожия Уж не может держать за ракитов куст А и дед водяной ту старинушку Во омут тащит да побулькивает…

Гусли звенели смятенно, голоса песенников источали боль человеческую, переговаривались. Громкий аккорд предшествовал следующему куплету:

Закипело тут сердце у отрока, На чужую беду ту глядючи. Мыслит: «Сам потону, а и сгинуть не дам Той старинушке сирыя, слабый!» Поднатужился отрок и в речку пал. И почуял Полита Буслава сын, Што он резво плывет, далеко плывет, Будто утица серая легкия. Чует, силушка в нем молодецкая И доселе им не испытанная. Как подплыл он к калике перехожия, Поддержал над водою старинушку, Да как выплыл со речки быстрый Как на сух бережок-та муравистый. И тут речет старинушка сирыя, А и вторит ей небо синее, И леса, и поля земли Русския: «Исполать тебе, добрый молодец! Да за душу твою широкую! Так пускай с сего часу светлого Станет сила твоя по душе твоей. Ибо есть она во сто благостей И на добры дела обозначена!»

Струны рокотали все быстрее и быстрее. Звуки расширили пространство и, казалось, заполнили весь мир!

У костра давно уже собралась толпа ратников. Тишина стояла такая, что было слышно, как в бездонном небе шептались морозные звезды… А песня-былина летела себе, и не было ей преград…

И исчезла старинушка сирыя. Вдруг почуял Полита силушку, Да такую, што стать расправилась, А головушка закружилася, И Полита десницей да о дуб хватил: Загремела земля тут матушка: Пригибалась трава муравая; Возбурлилась речка Лебединка; Пал на землю дуб трехсотлетния, Што корнями врос до среды земли! Как расправил тут плечи Политушка, Зашагал прямо к батюшке в займище. Он склонил свою буйну голову Да и речет ему тихим голосом: «Здравствуй, батюшка да старинушка. Ты примай меня, сына родного. Дай в десницу мою могутную Той сохи кленовой рогалики. Не желаю быть захребетником, А желаю быть вам помощником!» Закачалися боры стоячие, Расплескались озера светлые, Разбежалися волки лютыя. Разлетелись по небу вороны. На колени пал родный батюшка. Убежала кобылка соловая! Молвил батюшка да старинушка Слабым голосом со смирением: «Гой еси да ты, добрый молодец. Да какого ты званья да отчества? Да и коей земли заморския? Да какого народа великия?» «А я есмь земли Святорусския,— Отвечал ему сын неузнанный,— А по имени я Полита есмь, А по отчеству сын Буславич-та». Прижимал ко груди его белыя Черный смерд Буслав, сына узнавши. Прибегала тут его матушка, Што дитя свое да кровиночку Во обличьи узрит даже в волчиим. Оливала она слезьми светлыми Да милое чело свово отпрыска, Пирогами его да потчивала И просила Политу-кровиночку Сим держать ответ по-ученому: Што он думушкой да замысливает, На какое дело нацелился?..

Мерно переговаривались струны, тихо текла беседа между сказителем и его поводырем, и слушали ратники голоса былинные:

И ответствовал тут Политушка Своим батюшке а и с матушкой: «Не хочу я быть захребетником, Для заботы плечо молодецкое, Вам во старости я опорою, А во горести вам отрадою…»

Но вот заговорила мудрость, отмеченная светом прожитых лет. Богатыри русские — защитники родной земли — с интересом прислушивались к ответу старых родителей сыну своему…

А и сказывали тут родители, А и батюшка с родной матушкой: «Дал Перун тебе стать могутную, Силу сильную, богатырскую! А плечо твое молодецкое Для опоры не нам, а Святой Руси! Ибо горесть земли Святорусския В тыщу горестей против нашия. Мы родной земле, чать, не пасынки — Кровь от крови ее, плоть от плотии! Если горе падет в землю Русскую, Нам горючей всего жить на светушке. Ну, а радость на Русь — Нам в сто радостей. А и слава ее — Пусть потомкам в век! И жила бы Русь песней светлою. Да враги ее заколдобили: Жжет поля земли Святорусския Змей Горынович — внук Кагановый. Он отцов мертвит, да их жен вдовит, Сиротит слабых детушек малыих. Ополчи ты десницу могутную Да на злого Змея поганого. Коль с победой придешь — слава воину! Коли в битве падешь — память вечная!»

Все ратники, как один, вздохнули с облегчением, пораженные мудрой речью родительской. Многие из них поступили бы точно так же, хотя и нет горшей судьбины, чем расставаться с вновь обретенным сыном.

Но что же ответит сын? Не испугается ли смерти? Не растратит ли силушку свою богатырскую в гульбе да ярмарочной похвальбе?.. Но гусляр продолжал:

Загорелась душа добра молодца. Поклонился он батюшке с матушкой, Вырвал с корнем дуб трехсотлетния — Сделал палицу богатырския. Взял в тряпицу он горстью полный Да родной земли, потом вспоенной. Брал тростинку он да водицы налил Как из тихой речки Лебединки.

И вот весело заплясали струны. Напряжение спало. Заулыбались русичи. И даже пламя костра, казалось, весело приплясывало в такт музыке…

Вот идет богатырь по полюшку. Он дубинкой своей да помахивает, Да чуток по-соловьи посвистывает. А от маха того ковыль клонится, Да овраги в степи прорываются В мать сыру землю Глубиной в версту! А от свиста того да соловьего Припадают к траве дерева-леса, И козарин летит головой в бурьян; Печенег лихой катом катится, На краю земли только может встать!

Но вот тревога обуяла сердца сторонников. Гусли внезапно оборвали веселый перезвон: плясовая кончилась.

Как подходит Полита Буславич-та К той высокой горке Кагановой, Што над речкой Итилью возвысилась, Подпирает небо высокое. Там парят орлы По три года в пути, А вершины доселе не видывали! А кругом горы не трава растет, А стоят востры колья железные Лесом черным, диким, немеренным. А на каждом колу голова торчит, А и сколь тех голов — не сощитано!

Струны гудели тревогой, голос слепого сказителя внушал трепет в сердца…

Омывает тот лесец реченька, Дым клубится над темной равниною. А во той-та речке широкия Не водица течет студеная, А как кровь-руда та горячая! А как бросил Полита Буслава сын Да былинку в ту речку рудую: Почернела былинка и вспыхнула — Только серым пятнышком пепельным И остался след от былиночки. Тут сказала земля ему родная, Што у сердца была богатырского: «Ой ты, молодец добрый Политушка, Ты кидай меня в речку рудую — Так авось мы мосточек и выстроим, Злого ворога с горки повытравим!» И бросал богатырь горсть родной земли, Горсть святой земли, потом вспоенной. Как бросал ее в речку рудую, Речку дымную ту, кровавую.

Казалось, вдруг лопнули струны! Рванулся ввысь мальчишеский дискант. Сжались сердца слушателей.

Вдруг взбурлил огонь, Аж до неба стал! И спалил орлам крылья легкия, И упали они головешками На немирну землю ту горючую!.. Как огонь облака-то подпаливает, Мечет стрелочки-та багровыя До вершины горы, што орлам невмочь! Тут Полита Буславич понурился, Отступил на шаг, пригорюнился… И услыхивал он голос ласковый, Голос тихой речки Лебединки: «Ой ты, молодец добрый Политушка, Ты возьми меня, воду светлую, Из родной стороны Святорусския. Ты плесни меня да во злой огонь: Так авось мы уймем пламя буйное Да и ворога с горки повытравим!» И плеснул богатырь воду светлыя, Воду чистыя из Лебединки — Речки тихия, речки малыя Из родной земли Святорусския. Вмиг опало пламя могутное, Зажурчала река, да не кровию И не злым огнем ожигающим, А той чистой водой родниковою, Што налита из речки Лебединки Да у насыпи из родной земли. Тут прошел богатырь через реченьку, Подступился он к горке Кагановой. А как в той-то горе дверь железная, Дверка крепкая да на версту ввысь. А замочки на ней стопудовые, А петельки на ней как во тыщу пуд!

Опять заплясали струны. Но одна из них — самая низкая — продолжала гудеть тревогой…

Тут притопнул Полита с веселостью Да как кликнет голосом громкиим: «Эй ты, Змей — нутро ненасытное! Разве так-то, поганый Горынович, Да встречают гостей долгожданны их, Што приходят к тебе из Святой Руси?! А пошто во горе ты пришипился? Аль колени от страха не выпрямишь? Языком повернуть не осмелишься? Али силу казать стесняешься!» Как от голоса богатырского Закачалась гора Каганова. На вершине ее тут окошечко, Заскрипевши, вдруг отворилося.

К басовой струне присоединилась еще одна — тревога нарастала. Но веселость струилась неистребимым светом…

Вылетает оттель ворон черныя, Птица пакостна, вполверсту крыло. Молвит голосом он человеческим: «Што пищишь ты, мужик неотесанный, Как комарик, на ветке сидючи? Спит властитель наш Змей Горынович, Почивает от дел многотрудныих После ловли на землях Русии! От работы такой да охотницкой Он проснется не ранее месяца… Ты бежал бы отсель, мужик-лапотник, Не то голову сломишь — спохватишься, Да ить новой тебе не приделают!» Не ответил Полита Буслава сын Той пичуге — почел зазорныим. А хватил лапотком он по дверочке: Загремели замки стопудовые, Застонали петельки, што в тыщу пуд: Грохот гукнулся в небе черныим! От удара того богатырского Вполовину та горка осыпалась. От могутного грома железного Ворон пал да на землю каменну И сломал себе шею черную, Изошел смрадным дымом поганыим!

И вот загремели все струны тревогой. Казалось, ахнули громы небесные. Сторонники русские отшатнулись.

Пробудился тут Змей Горынович Да как гаркнет голосом страшныим: «Ты пошто шумишь, мужик-лапотник?! Не даешь отдохнуть моим косточкам! Али жизня тебе опротивела, Што ты в пасть мою так торопишься?» И ответствовал тут Политушка Голосочком своим да ласковыим: «Што ты, волчья сыть, похваляешься? Да позавтракать мной собираешься. Лучче б ты сощитал свои косточки, Ан придет твой час — будет неколи. Я пришел доискать живота твово… Выходи на бой, Змей Горынович! Ты попробуй на зуб силу русскую, Силу смердову богатырскую!» Как завыл, завопил Змей Горынович: «Ну держись за подол, мужик-лапотник!» И завыла тут буря грозная От змеиных крыльев поганыих, И стрелою пал с неба черного Змей Горынович на Политу Буславича. Норовит поганое чудище Попалить огнем, ухватить когтем. Головы лишить поединщика! Но удалый Полита Буслава сын Легкой белкою прыскнул в сторону И, махнувши дубовой палицей, Угодил по башке по поганыя. От удара могутного русского Отлетел Змей Горынович-чудище, Будто чижик в лапте, аж на сотню верст От поганой горы Кагановой… Змей трясет башкою тяжелою И от звона в ушах не отцепится. Тут кричит ему добрый молодец: «А пошто ты, нахвальщик бессовестный. Развалился на отдых так скоренько? Аль устал языком намолачивать. Похвальбу на круги рассыпаючи?!»

Ратники засмеялись:

— Знай наших!

— Видывали мы таких, кои силу русскую с налета сломать вознамеривались!

Между тем грозно гудели струны и песнь-былина вещала о брани…

Закипела тут удаль у чудища, У поганого Змея Горыныча, Налетает он снова на русича. Да уроком добрым наученный, Сподтишка норовит в поединщика. Но Полита ухваткой русскою Да не дал тому ворогу хитрому Из-под тиши к себе приблизиться: Да как палицей той могутною Угодил он Змею по спинушке… День за ночью три года минуло, Как колотятся поединщики… Стал кончаться огонь у Горыныча — Только дымом из пасти харкает. А Полита дубинкой помахивает Да врага по бокам охаживает! Вот в четвертый год, на кровав рассвет, Порешил Змей поганый Горынович Раздобыть себе силу в реченьке, В речке рудыя да кровавыя, Штоб огнем запастись во утробищу Да Политу Буславича потчевать. Камнем пал с неба высокого Змей во речку свою заповедную… Да просчелся поганый чудище: Ведь в той речке вода сменилася Из горючей на воду светлую, Воду чистую из Лебединки. Ключевая вода та русская Ухватила Змея Горыныча, Очи выела, в прах рассыпала, Разметала по стрежню быстрому И землицей русской присыпала. Поклонился Полита Буслава сын Тоей горсти земли со водицею, Што принес из сторонушки родныя На победу себе и во прах врагу…

Весело, по-праздничному звучала музыка. Голоса водили хороводы. И показалось, темная ночь волшебно осветилась. Души людские раскрылись навстречу добру…

И развеялись тучи черные, Воронье по лесам рассыпалось, В небе синем, высоком да ласковом, Засветилось солнышко красное. Зацвела вкруг земля от радости, Жаворонки во славу затренькали. Опадала та дверка железная, Што неволей злой была кована. И из чрева горы Кагановой Вышли сто королевичей бледныих. А вослед пошли девы-лебеди Да царевичны целой тысячей. А за ними — народу черного. Столь числом — и досель не сощитано. На колени они все попадали С благодарностью к руссу-воину Пели песни в пиру, удаль славили; Пили меды во здравие русича! Разбредались они в разны стороны, И на ста языках чужедальниих Они славу поют да Святой Руси, А и храбру Полите Буславичу — За добро и живот [51] поединщику!

…Долго еще у костров пересказывали друг другу былину славные сторонники русские. Прибавляли от себя новые подробности: Змей Горынович — внук Кагановый — обрел двенадцать голов вместо одной и все они слетели от могутных ударов Политы-богатыря; Полита Буславич сел на богатырского коня; кузнецы отковали ему палицу железную «ажно в тыщу пуд»!

По сказкам русских витязей былинный богатырь Полита Буславич разметал по камешку ту горку Каганову, а на месте том лежал меч-кладенец, при одном виде которого слепнул ворог и падал ниц. Все утверждали, что этим волшебным мечом владеет теперь прославленный в боях воевода Добрыня…

А счастливый Ратьша Сокол долго не мог уснуть, мечтал:

«И мне шестнадцатый годок пошел. И я нонче первый шаг к славе сделал… Стану теперь, как Полита-богатырь, разить лютого ворога Руси Светлой. Авось и обо мне кто- нибудь былину сложит…»