Глава первая
Одоление мужеством
Еще раз в тот день Джурус-тархан бросил ярость своих туменов на русские копья. Этот удар был особенно сильным и удачным для хазар. Ал-арсии сумели разрушить левое крыло живой богатырской стены. Свенельд растерялся всего на мгновение, и его конная дружина была смята и оттеснена. Сам варяг, воеводы Добрыня и Скопа, гриди Рада Полчного и конные сторонники отчаянно рубились мечами. Все большие массы степняков теснили их. Но богатыри стояли насмерть и не отступили, чтобы не дать врагу ударить в тыл своим пешим товарищам. И подвиг их и спасение было в одном — продержаться.
Святослав сам повел резервный полк на осатаневших от удачи хазар. Пять тысяч пеших ратников шли на помощь конникам Свенельда. И все военное искусство великого князя Киевского могло сейчас опираться только на стойкость и мужество этих воинов, взятых от сохи.
Джурус-тархан ликовал: несокрушимое войско урусов медленно, но неуклонно отступало к реке.
— Вперед, богатуры! — громко взывал он.
— Аллах! Тенгри-хан! Хаз-за-ар-р! Ур-р-а-агх! — победно катилось над рекой.
Плотный строй рослых богатырей под водительством самого Святослава организованно и мощно встретил прорвавшихся в тыл кочевников. Одновременный удар тысяч тяжелых копий здесь, на узкой береговой полосе, был неотразим. Конная толпа степняков подалась назад, и почти половина ее пала растерзанной и мертвой. Полк Святослава, иногда совершая короткие выпады копьями, упорно продвигался вперед и вскоре достиг места, где с мужеством отчаяния рубились комонники Свенельда.
Горьким оказался этот день для руссов. Пал с тяжелой раной в груди переяславский тысяцкий Жизнемир. Хазарский меч рассек шлем несокрушимого богатыря Добрыни, и кровь залила его лицо, но витязь киевский не ушел с поля боя и, руководя товарищами, сам продолжал наносить тяжелые и неотразимые удары сначала мечом, а когда он сломался — увесистой палицей.
Воевода-тысяцкий Скопа, ловкий и лихой наездник, увидел в сутолоке неистовой сечи хазарского хана Бучака. Бек распоряжался боем, от него отлетали всадники с приказами, и в какой-то момент хан оказался один. Скопа ринулся к нему. Бучак поздно заметил руСеа, но меч из ножен успел вырвать. Схватки по сути дела не было.
— Вот вам два князя замест одного! — крикнул витязь и развалил знатного хазарина секирой до седла.
Но налетело на смельчака без малого два десятка ал-арсиев. Еще четверых поверг наземь богатырь и сам пал, изрубленный мстительными мечами хазарских белых воинов.
Смерд Брева Черный упал с коня. Не растерялся ловкий пахарь, прыгнул в канаву и оттуда стал рубить ноги хазарских скакунов. Уже к концу боя в рытвину к нему свалился могучий степной богатырь. Враги долго боролись, оба получили смертельные раны и оба остались лежать бездыханными, так и не отпустив горла один другого.
Сабля Тимки Грача висела на запястье правой руки, потому что ловкий и хитрый переяславец не желал расставаться с луком. Множество степняков пали от его метких стрел. Но и его стрелой достали: закрылся левый Тимкин глаз, упал шабра Кудима Пужалы на сыру землю раненый, потерявший сознание, но живой.
Крепко стояла конная дружина руссов. И все-таки, если бы не Святослав с пешей ратью, полегла бы вся дружина, ибо слишком большая сила навалилась на всадников воеводы Свенельда.
Вскоре хазары были опрокинуты. Воевода Асмуд сумел заполнить брешь в левом крыле стены полком сторонников, и степные воины, что прорвались было в тыл основного русского войска, оказались в ловушке. Теперь уже кочевники не ликовали: богатуры охрипли от криков отчаяния и боли. Смертная тоска засветилась в глазах обреченных. На все мольбы о пощаде Святослав отвечал громогласно:
— Братие и дружина! Р-руби всех! Полона не брать!
Джурус-тархан тоже перестал улыбаться, ибо все его попытки помочь окруженным оказались напрасными. Главное войско урусов двинулось вперед. Тумены наскакивали на копья, отлетали, оставляя на поле брани сотни богатуров.
Святослав, с детства сталкиваясь с кочевниками, хорошо знал их повадки. Насколько быстро загорались они отвагой, видя отступление противника, настолько же скоро остывали, если все их усилия оставались тщетными. Тогда степняки впадали в губительную панику и остановить их бегство не смог бы никто.
Именно это и произошло сегодня. Как только руссы опрокинули и уничтожили прорвавшихся в тыл конников-хазар, все кочевое воинство дрогнуло, попятилось и побежало. ..
А по залитому липкой кровью полю уже ходили русские ведуны-лекари. Они перевязывали раненых своих и хазар без различия: над ранеными врагами власть великого князя кончалась. Ведуны помогали подняться тем, кто был способен двигаться, других переносили на чистое место, поближе к воде.
Руссы хрипло переговаривались, иные изумленно переглядывались, все еще не веря, что остались живы в столь жестоком и страшном бою. Пожилые ратники угрюмо молчали, а молодые уже размахивали руками и все громче раздавалось:
— А яз его, р-раз! А он ка-ак... А хан саблей и...
И только для Святослава не кончилась битва. Сняв шлем, князь, думая о грядущем, отдавал четкие распоряжения:
— Главное нынче — скорее насыпать вал! Асмуд, вели делать сие без промедления!
— Будет, как велишь, княже! — Старый воевода тронул повод, и его рыжий конь наметом пошел от берега в степь.
— Свенельд! — позвал Святослав.
С того только что сняли кольчугу, и араб-лекарь перевязывал пробитое стрелой плечо.
Князь подошел, поморщился, ничего не спросил.
— Говори! — прохрипел варяг. — Яз к делу способен.
— Ну коли так... Попереди вала, шагах в ста, надобно утвердить три круглые крепостцы. И в каждую посадить воев с добрыми луками и запасом стрел. Колья для оград прикажи взять в лодиях!
— А ведь верно! — сразу забыл о ране Свенельд. — Трудненько тогда козарам наступать будет. Крепостцы те под охраной всей нашей рати окажутся. А у козар оне в горле застрянут. Сполню, княже. Ну и хитер ты в деле ратном. Яз бы до того и не додумался...
К вечеру, отразив все наскоки печенегов, Санджар-хан отошел с остатками тумена Неустрашимых и буртасами к главным силам. Уныние и растерянность царили здесь.
— Где Могучий? — спросил эльтебер Джурус-тархана.
— Там!
— Где «там»?
— В Саркеле.
— Что-о?! Зачем он туда пошел? Или каган Святосляб уже разбит? Тогда почему я не слышу возгласов радости и не ощущаю запаха праздничного плова?
— Каган Святосляб стоит, как несокрушимая скала. За этот один день мы потеряли больше тумена воинов. А каган-беки Асмид потому в Саркеле, что не успел покинуть его вовремя и оказался в ловушке.
Санджар от удивления выпучил свои блеклые глаза:
— А кто же взял под свой бунчук все хазарское войско?
— Это пришлось сделать мне. — Джурус-тархан болезненно поморщился.
— Так! И ты, значит, целый день отступал. И урусов ты не раздавил. А ведь их перед тобой вдвое меньше числом, и они не за стенами крепости, а в открытом поле!
— Ты теперь здесь. Ты старший. Земля это твоя. Тебя зовут Санджар-Саркел-тархан. Ты и дави урусов, которых вдвое меньше числом и которые, как ты говоришь, в поле. Я могу вести в бой один тумен, все войско водить не умею, — обиделся Джурус-эльтебер. — А что мне было делать, когда некому стало направлять могучую хазарскую силу? Я сделал все, что мог!
После этого Джурус подробно рассказал товарищу о событиях догоравшего кровавым закатом ратного дня.
— Ты славный бек! — похвалил его Санджар. — Наверное, и я поступил бы так же! Что сейчас делают урусы?
— Вал насыпают.
— Это хорошо. Поедем, посмотрим.
Эльтеберы погнали коней к вершине древнего скифского кургана. Отсюда в свете угасающей зари были видны и урусы, и река, и крепость Саркел.
Санджар-тархан долго разглядывал окрестности. Быстрый ум полководца подсказал ему, что надо предпринять для победы над врагом.
— Там, вправо по берегу, что темнеет? Во-он, полоса широкая!
— Это сухой камыш.
— Та-ак! Это хорошо... Созови всех беков на совет! Где твоя юрта? Поехали.
Глава вторая
Вести из вражьего стана
Колюта в точности выполнил поручение тысяцкого Рубача: Селюк-хан был высажен на берег к хазарам. Два дозорных богатура остановили челн в тридцати шагах от прибрежных кустов и, грозя нацеленными стрелами, долго пререкались с ханом. Наконец решили, что Селюк высадится один на открытом месте, а челнок с Колютой отплывет и будет ждать. Так и сделали. Разговор дозорных хазар с Селюком происходил на глазах русса. Он видел, как в жадных ладонях воинов исчезли несколько монет. После этого хан отошел под охраной одного богатура за кусты, а другой остался на берегу и поманил гребца к себе. Тот подплыл. Дозорный, весело осклабясь, сунул в руку Колюте нож со сломанным лезвием.
— Это ярлык! — сказал кочевник по-русски. — Селюк-хан говорит, что ты знаешь, кому его передать. — Хазарин махнул рукой. — Прощай, урус-богатур!
Колюта мрачно усмехнулся, кивнул. Степняк снова весело обнажил зубы:
— Скажи, кто тебе на лице такую рану сделал? Может быть я? Ха-ха-ха!
— Тот, кто сделал, кости воронам подарил! — хмуро ответил русс, когда челн уже отплыл от берега.
— Эй, урус! — опять окликнул его хазарин. — Меня зовут Баратан-бек. Я хотел бы встретиться с тобой в бою. Моя сабля сделает тебе такую рану, что твоя голова долго будет искать твое тело! Хах-ха-ха-ха! Скажи свое имя, если ты не трус!
— Колюта-сотский! Мож, слыхал?
Хазарин подавился смехом и спросил ошарашенно:
— Какой Колюк? Не тот ли, который у Пуресляба пленил Казаран-тархана?
— Он самый.
Баратан-бек схватился за лук, намереваясь сбить невозмутимого переяславца меткой стрелой в воду, в стрежень быстрой реки.
— Не сметь! — остановил его жесткий приказ Селюк-хана. — Убери лук! Иначе глупость твоя будет стоить жизни такого человека, что...
Купец поперхнулся на последнем слове, поняв, что в гневе чуть не раскрыл имя кагана-беки Великой Хазарии.
— А ты плыви скорей! — крикнул Селюк руссу. — Зачем дважды испытывать судьбу? Хазарская сталь остра. Не стремись лишний раз испытать ее на себе. Плыви скорее, и пусть Тенгри-хан Мудрый укажет тебе кратчайший путь к цели. А ты, — он обернулся к Баратан-беку, — побереги свою глупую башку и встань там, где поставил тебя твой начальник!
Богатур, ворча, опустил лук. Челнок с руссом ходко поплыл вверх по реке, прижимаясь к правому берегу...
Вскоре Колюта стоял перед Святославом. Князь-витязь сидел на берегу в окружении воевод и тысяцких.
— Козары нынче яко осы. Яз полагал, што мы в един день сыграем с хакан-беком смертную пляску. Ан нет! Видно, не единым днем дело ратное решится! — услыхал Колюта характерный басок князя.
— Да-а, — откликнулся Свенельд. — Хакан Асмид битву повел бы по-иному. Кто-то другой войском степным верховодит. Не хакановой мыслью козары в бой шли. Тот бы, собрав воев всех, бил в едину точку. А нынче бек ихний внезапно почти все силы ратные устремил на меня... — Варяг смущался своей нынешней неудачи, но держался, как всегда, гордо и независимо.
Святослав со злым прищуром глянул ему в лицо.
— Верно мыслишь, воевода! Верно! Последний напор воев козарских ох как силен был, слов нет! И все ж главное мы нынче свершили: смогли высадиться, отринуть напор всей козарской орды, побили многих, а теперь вал земляной с крепостцами ставим. Этот заслон комонникам никак не одолеть. А значит, и победить нас хакан-бек не сможет. Значит, ему биту быть!
— Комонники завал не возьмут, то верно, — сказал старый Асмуд. — А ежели козары пеши на приступ пойдут? Тогда как? Воев у хакан-бека не исчислить!
— Козарина только копьем аль мечом с коня ссадить можно, — усмехнулся высокий витязь с перевязанной головой, и только по голосу сотский узнал Добрыню. — Только мечом, — повторил витязь. — Сам степняк и нужду с седла справить норовит. Мыслю, до утра сполоха ждать нечего!..
— Слово к великому князю! — решился наконец подать голос Колюта.
— Подойди! — приказал Святослав. Сотский подошел. Его узнали.
— Ну как там у вас, пред стенами Белой Вежи? — сразу же спросил князь.
— Два раза рубились. Особливо зло схватились недавно. Сеча настолько горяча была, што едва половина воев наших на ногах осталась. Иные полегли, другие раны свои тешат...
Колюта подробно рассказал о событиях на острове. Святослава восхитил подвиг Ядрея, когда тот решился отринуть единственный путь к спасению — в ладьях. И тут же князь расхохотался, узнав, что тот за выкуп согласился стать заложником у хазар.
— Дур-рак! — презрительно бросил Свенельд.
— Не скажи-и, — продолжал смеяться Святослав. — Што-то удумал хитроумный Ядрей-воевода. Зазря он голову свою под топор не понесет.
— Пошто зазря, — криво усмехнулся варяг. — За злато звонкое ворогу продался.
— Пустое речешь! — гневно вмешался Добрыня. — На што Ядрею то злато, коль голова его под мечом вражьим. Да и хватит ли того злата в казне самого кендар-хакана, штоб Ядрея купить?!
— Ну довольно! — прервал ненужный спор великий князь и снова обратился к Колюте. — Ты сказываешь, челядина того Селюкова повязали, как Ядрей велел. Пошто ко мне его не привез? Потолковали б с ним и спросили, кто да што.
— Рубач сказывал, как стемнеет, дак его и привезут. По заметкам моим, не себя князь Селюк из полона выкупал. Больно уж он бранился, когда слугу его повязали. Тот Селюк мне по пути тьму динаров обещал, ежели яз того челядина к козарам привезу.
— Так-так! — веселость мигом слетела с лица Святослава. — А добро ль стерегут козарина того?
— Куда он денется? — невозмутимо отозвался сотский. — Повязали по рукам и ногам и стражу приставили. Так што, ждет милок, покамест его сюда привезут.
— Нет! Ждать — не дело! — возразил Святослав. — Добрыня, слетай-ка на челноке к стенам Белой Вежи да привези мне челядина того Селюкова. Тут што-то не так! Не станет хитрый Ядрей жизнью играться из-за пустяка. Старый лис почуял добрую курятинку, раз приказал схватить простого воя, а хана отпустить.
Добрыня поднялся, собираясь выполнить приказ. В это время к военачальникам подошел громадный гридь из личной охраны великокняжеской и доложил густым басом:
— Переметчика козарского споймали. Хан Ганибек, сказывает он про себя.
— Кто-о?! — не поверил Святослав. Собравшийся было идти к челну Добрыня остановился как вкопанный. Свенельд поднял удивленный взор на гридя. Тысяцкие разинули рты от изумления: тарханы Хазарии без боя не сдавались.
— Как ты сказал? — Святослав готов был принять слова охранника как шутку.
— Дак князь Ганибек! — твердо повторил гридь. — Аль не расслышали?
— Ну ты, умник! Не больно-то, — осадил его Свенельд.
— Веди его сюда! — приказал Святослав. — Ты, Добрыня, останься покамест. Послушаем, што нам сей муж козарский скажет.
Вскоре дружинник привел перебежчика. Тархан был в простой одежде табунщика, но Святослав сразу узнал его. Желая оказать почет высокородному гостю, великий князь Киевский встал. Поднялись и другие русские военачальники.
— Я принес тебе свою покорность, каган Святосляб. — Хазарин приложил скрещенные ладони к груди и низко поклонился.
— Честь тебе, князь Ганибек! — протянул ему руку властитель Руси.
Тархан почтительно пожал ее.
— Садись, князь. Сказывай, какая нужда привела тебя в мой стан?
Святослав опустился на старое место только после того, как расположился на чурбаке хан хазарский. Свенельд, Асмуд, Добрыня и тысяцкие остались стоять.
— Каган Святосляб, ты знаешь, что я никогда не хотел служить этому ублюдку, Асмид-хану. Я поклялся отомстить ему за смерть моего покровителя и родственника, славного воителя кагана-беки Урака.
— Да, хакан-бек Урак был великим воем. Мы, руссы, чтим его, хотя он и был ярым врагом Руси, — сказал князь.
— Час мой настал! — Ганибек-хан хищно ощерился. — Бездарный бек Асмид в ловушке, и ему из нее не ускользнуть.
— Как тебя понимать? — спросил Свенельд. — Ежели он с войском, так волен бежать, куда захочет. Степь широка, человеку легко в ней потеряться.
— Асмид не в степи. Он в Саркеле! — злорадно пояснил хазарин.
— Што-о-о?! — разом воскликнули руссы.
— А вы разве не знали об этом? — в свою очередь удивился тархан.
— Теперь понятно, пошто Ядрей в ловушку полез? — вслух подумал Святослав. — Добрыня! — вдруг крикнул он, — А ведь тот челядин, што с ханом Селюком из Белой Вежи вышел, сам хакан-бек и есть.
Воевода, не ответив князю, ринулся к челноку.
— Постой! — окрикнул его Святослав. — Останешься там замест Ядрея. Яз тебе еще тысячу гридей следом спошлю. И смотри мне, штоб ни одного козарина из тверди не выпустил! А мы с воды Белую Вежу лодиями окружим. Челядина того под крепкой стражей мигом сюда шли. Все! Поспешай!
Вскоре челнок с Добрыней и Колютой на веслах отчалил и полетел к острову. А Ганибек-тархан тщетно пытался сообразить, что же тут происходит.
— Добрую весть принес ты нам, князь! — воскликнул Святослав. — Проси, чего хочешь?
— Голову Асмид-хана дашь?
— Ежели полоню хакан-бека, то отдам тебе его на правеж! Только скажи, Ганибек, кто ж полки козарские на меня гонял?
— Джурус-тархан.
— Да ну?! Што-то он нынче храбер был не в меру. Яз ведь его хорошо знаю. А-а, ясно! Норовил хакан-бека спасти.
— Ты правильно угадал, каган Святосляб! — осклабился Ганибек.
— Однако ж в последний раз удар козарский по дружине моей был ох как тяжел. И как только князь Журус до того додумался?
— Я подсказал, — простодушно признался Ганибек. — Я и вел богатуров на Свенельда-беки.
— А мне думалось, впереди всех князь Бучак был, — отозвался варяг. — Только срубил его богатырь Скопа.
— Бучак-хана жаль, — опечалился хазарин. — Кардаш мой был. Хороший бек. Но всех богатуров не он вел. У Бучук-хана только тысяча ал-арсиев была. Он бин-беки, а я тархан. Воинов жаль, ты почти весь мой тумен порубил, каган Святосляб.
— Не печалься, — отозвался князь. — Войны без убитых не бывает. И войну эту не яз вам уготовил. Ха-каны Козарии отвергли слово мира Руси Светлой!
— Я в этом не виноват.
— Ведаю. Не то б яз с тобой и говорить не стал.
— Голову бы срубил?
— Кто знает.
«Каган Святосляб меня не обидит, — подумал хан. — Вот если бы дозор урусский узнал, кто я, тогда простые воины зарубили бы меня на месте. А сам коназ-пардус и его беки рады мне, хотя я сегодня чуть не снес голову тому же Свенельду. Поистине: хан с ханом всегда договорятся!»
— Скажи, Ганибек, не слыхал, што собирается делать Джурус-тархан? — спросил Святослав.
— Кто его знает? Он теперь только бек над одним туменом. Все войско взял под свой бунчук Санджар-эль-тебер.
— Понятно... Ну добро, иди отдохни, Ганибек-князь. Отведай хлеба-соли русской. Яз потом приду к тебе, — встал Святослав...
Когда Ганибек-хан в сопровождении все того же дружинника ушел к великокняжескому шатру, Святослав задумался. Воеводы и тысяцкие выжидающе смотрели на него.
— Што мыслишь сотворить, княже? — прервал тягостное молчание воевода Асмуд.
Святослав очнулся от дум.
— Санджар-тархан — воитель добрый. Не чета тому же князю Журусу, — заговорил он. — Яз мыслю, нынче ж надобно ждать от козар дела ратного. Санджар не станет, как Журус-хан, топтаться на месте. Его всегдашнее действо — внезапный удар! Воев теперь у него впятеро супротив нашего. А печенеги, как яз мыслю, далеко, и ночью они на козар нападать не станут. То же понимает и князь Санджар. Утра ждать ему никак не можно. Так што быть ночной битве!
— Верно мыслишь, княже! — поддержал Свенельд. — Но как он поведет бой? Чать, посмотрел Санджар-хан с какой-нито высотки на русские дружины!
— Вот и яз мыслю, как? Где мы слабы? — Святослав внимательно огляделся. — Та-ак. Верно! Вот оно! Как же яз недоглядел? Свенельд, к ночи поставь у камышей воев с факелами. Да штоб скрытно!
— Сделаю, княже.
— Как только козары пойдут на приступ, поджигай камыш. И всех комонников своих тут держи. Санджар скорее всего по сгоревшему камышу замыслил от реки нас отрезать и порубить. Асмуд! Пускай вой твои поболе острых кольев вобьют перед валом. Улеб! Пошли лодию к печенегам, сказать, штоб подмогнули нам в случае чего.
— Сполню, княже!
— Асмуд, скажи воям, штоб поторопились. Всю рать русскую держи наготове. А яз с пятью тысячами гридей на лодиях туда пойду. — Святослав указал вверх по реке. — Как только камыш прогорит и Санджар бросит своих комонников вдоль берега, яз ухвачу его за хвост!
— Добро измыслил! — поддержали воеводы. — Все сотворим по слову твоему!
— Вперед, братие! Поспешайте каждый к делу своему. Не поленитесь и не промедлите! Бо леность в ратном деле к гибели ведет, а промедление уводит победу!
Глава третья
Торг по-хазарски
Никто и никогда не видел невозмутимого богатыря Добрыню в таком бешенстве. Головотяпство дорого обошлось Рубачу. Связанный тысяцкий немедленно был отправлен к Святославу на скорый суд и расправу. Подозрительный пленник бежал с чьей-то помощью, и где он сейчас находился, никто из руссов не знал. Магаюр-хан оказался на месте и был встревожен исчезновением пленника даже больше, чем русский воевода: он-то хорошо знал, что ждет его самого, если каган-беки Асмид вновь окажется в крепости.
— Ты привез ярлык от Селюк-хана, урус-богатур? — испуганно спросил хазарин Колюту.
— Вот он.
— Да, это тот самый ярлык, которым Селюк-хан сообщает, что он теперь на свободе...
Убитого дозорного отнесли к павшим в битве за Саркел, чтобы потом сжечь на погребальном костре. Искать же злоумышленника на острове было бессмысленно: вместе с руссами против хазар воевали здесь печенеги, греки, болгары, угры и много еще кого. Отряд этот под командой Эрнака Свирепого составлял первоначально около полутора тысяч ратников-добровольцев. После двух боев с хазарами этих невольных союзников Руси осталась едва половина. Искать среди них врагов — значит смертельно обидеть боевых товарищей. Добрыня сразу же отверг столь бессмысленное предложение.
— Кто помог беглецу, то темна ночка ведает. Скорее всего ворог в Белую Вежу утек, ибо по реке путь ему заказан. Светло еще было, и сторожа русская схватила бы их.
— Надо сказать нашим в Саркеле, что Селюк-хан прислал ярлык. Скорее меняться будем. Зачем мне здесь сидеть? Пусть коназ Ядре к вам идет, а я к своим пойду! — с тревогой в голосе талдычил Магаюр-хан.
— Меняться ночью? — удивленно глянул на него Добрыня. — Утра подождем! А ты пошто не повязан? Братие, свяжите его и крепкий дозор приставьте! Не ровен час и этот аманат в ночи растворится!
— Такого уговора не было! — завизжал хазарин. — Я не хочу!
Выслушивать его желания никто не собирался, и два дюжих дружинника невозмутимо заломили руки хана за спину, крепко связав их сыромятным ремнем.
— Ноги давай! — прогудел один из богатырей.
— Не дам! Не хочу-у! Урус-коназ, скажи им...
Ратник схватил хана поперек туловища, перевернул на бок. Другой ухватил его за ноги. Магаюр-бек вопил и лягался.
— Ох-ха! Пинаться, нечистый дух! — выругался гридь и ткнул хана в бок огромным кулачищем.
— Не трожь! — сердито прикрикнул на богатыря Добрыня.
— А че он! — не переставая ловить ханские ноги, огрызнулся воин. Наконец он справился с буйством заложника. — Вот так-то! А то пинаться. Куда его, воевода?
— В тот же дом, откуда полонянник утек. Только один из вас при нем должен быть неотлучно. А трое будут охранять снаружи.
— Добро! Ну понесем, што ль, князя козарского, Барма. Ох и тяжел же, нечистый дух! Ишь как разъелся на дармовых харчах.
Добрыня вышел следом за ними. Остановился в раздумье и долго смотрел на могучие тени стен и башен вражеской крепости. Там мелькали огни костров, но было тихо: ни голосов, ни звона оружия. Даже кони не ржали.
На остров высаживался отряд гридей, присланный Святославом. Воины спотыкались в темноте, слышалась незлобивая ругань, раздавались команды сотских.
Добрыня пошел встречать прибывшее пополнение. И вдруг на противоположном берегу полыхнуло яркое пламя, и сразу докатился сюда рокот внезапно возникшего боя.
— Што это? — невольно вырвалось у Добрыни.
— Хазары напали на батыров кагана Святосляба! — выпалил Эрнак Свирепый, и в голосе его прозвучала какая-то удалая радость готового ринуться в драку мальчишки.
Воевода удивленно посмотрел на его пригнувшуюся от возбуждения плотную фигуру. Глаза печенега сверкали, отражая огонь богатырских костров.
— Остромир! — позвал Добрыня.
— Яз тут, воевода! — возник из темноты низкорослый кряжистый богатырь.
— Назад грузи ратников своих и поспешай на подмогу князю! А мы тут и без вас управимся покамест.
— Добро, воевода! Эй, братие и дружина! — крикнул Остромир. — Полезай в лодии! Поспешим к битве во славу Руси Светлой!
Высадившиеся богатыри мгновенно схлынули к воде. На этот раз не было ни ругани, ни шуток: на смертный бой стремились руссы!
— Утром вернетесь! — приказал Добрыня.
— Возвернемся! Только вы уж тут держитесь, не поддавайтесь ворогу. Больно мало вас супротив силы ко-зарской, — уже из ладьи прозвучал голос Остромира.
— Продержимся! Поспешайте!..
Ядрея заперли в башне-донжоне: едой и питьем не обидели, рук и ног не связали, но свободой тоже не побаловали. Он сидел на облезлом ковре в узкой каменной комнате с зарешеченным окном-бойницей. Массивная дверь была надежно заперта снаружи. Хитрый воевода уверил себя, что ему удалось обмануть хазар. Селюк-хан, спасая свою свободу и жизнь Магаюр-хана, вынужден будет прислать знак к обмену заложниками. И, как после выгодной сделки, Ядрей-купец чувствовал себя превосходно. Он любил вкусно поесть и сладко поспать при случае. Амурат-беки, оставшийся командовать крепостью вместо Магаюр-хана, сам принес аманату большое блюдо жирного плова и добрый кувшин легкого кавказского вина.
Спокойной трапезе к удовольствию своей утробы и предавался Ядрей. Как раз в это время ему помешали. Громыхнул засов на железной двери, и в комнату ввалились два огромных богатура с короткими копьями в руках. Они без слова схватили заложника под руки и бесцеремонно поволокли куда-то. Хотя Ядрей и не сопротивлялся, богатуры тем не менее несколько раз больно ткнули ему древками копий под ребра. Воевода стерпел и даже вопросов никаких не задал, висел покорно на дюжих руках стражников, и все. Урус благодушно улыбался. Наверное, поэтому хазары подталкивали его в ребра. Зря они это делали. Если бы свирепые стражи только знали, что означает эта благодушная улыбка богача Ядре-беки, то содрогнулись бы от ужаса. Но к несчастью своему глупые силачи ничего не ведали, а предостеречь их было некому.
Воины приволокли знатного заложника на верхнюю площадку угловой башни, бросили на каменный пол и встали рядом, могучие и несокрушимые, словно две каменные скалы. С десяток факелов полыхали вокруг и, подняв глаза, Ядрей увидел перед собой плотного пузатого хазарина в мокрой, заляпанной тиной одежде. Воевода хотел встать, но те же богатуры силой удержали его на коленях.
— Ты узнаешь меня, Ядре-беки?! — взвизгнул над ним злой голос.
— Почему яз должен знать тебя? — по-хазарски ответил Ядрей.
— Вглядись, урус-купец!
— Не привык яз снизу вверх смотреть на кого-либо. Ты же не бог Перун и не на небесах витаешь, а, как и яз, на земле стоишь.
— Замолчи, урус-кяфир! — задохнулся криком хазарин. — Я Могучий, я Сокрушающий, я Всевидящий каган-беки великого царства Хазарского!
— Ну и што?
— А-а-а! — Асмид потянулся к бедру, но меча там не было, и каган-беки только сипел от неудержимого гнева. Этот гнев надо было на ком-то выместить.
— Дозволь, о Могучий, срубить дерзкому голову! — шагнул вперед один из богатуров, только что приволокших сюда Ядрея.
— Что-о?! — подпрыгнул на месте каган. — Как ты осмелился давать мне советы?! Почему ты не бережешь свою драгоценную жизнь толщиной с конский волос?! Эй, тургуды! Пусть этот дурак испытает радость полета орла!
Богатур, сообразив, что жить ему осталось всего мгновение, попробовал защищаться. Но сзади ему на шею набросили аркан, связали мигом и, раскачав, швырнули с башни в ночь, в бездну. Путь несчастного к смерти отметился удаляющимся воем: удара о камни никто не услыхал, только внезапная тишина показалась еще зловещее.
«Один дурак наказан, — отметил про себя Ядрей. — И другому недолго ждать!»
Совершив казнь, каган-беки Асмид внезапно успокоился. Мрачным взором оглядел он подданных и милостиво позволил подняться коленопреклоненному врагу.
— Я не хотел обидеть тебя, коназ Ядре, — глухо проговорил властитель.
Воевода встал, но не сказал ни единого слова в ответ. «Уже князем величает, — подумал он. — То-то еще будет! Жизнью своей дорожит хакан-бек: она, чать, не гривна серебра!»
— Ты почему молчишь? — Асмид остро глянул в лицо заложника.
Ядрей не проронил ни слова. Каган удивился:
— Может, у тебя язык отнялся? Ты скажи!
Воевода оставался безмолвным.
— Ага, тебя кто-то обидел. Скажи мне, кто? — Каган так яростно обернулся к своим соратникам, что те попятились в страхе.
— Язык на месте, слава Перуну, — криво усмехнулся русс. — Но ты недостойно обращаешься с болярином Руси грозной. А яз не желаю речь вести с оскорбителем чести моей! Я аманат, а не пленник. Я воевода и силой ратной своей держу тебя на замке. Где тот закон, по которому ты поносишь воя русского?!
«Хакан-бек Урак давно бы снес мне голову, а ты...» — презрительно отвернулся Ядрей.
— Кто сказал, что я оскорбил тебя, коназ Ядре? — опешил Асмид. — И как я оскорбил тебя? Ты скажи!
— Вот этот ратник бил меня копьем в бок, когда бесчестно волок пред очи твои, — указал заложник на помертвевшего от страха богатура. — Сам он так поступить не осмелится, значит, это был твой приказ, — добавил Ядрей.
— Что-о?! — каган-беки только бровями шевельнул, как и второй обидчик Ядрея канул в пропасть. Этот даже и не пытался сопротивляться.
«Так-то, — удовлетворился местью купец. — Остерегитесь поносить болярина русского! Теперь послушаем, што высокородным от меня надобно, — злорадно подумал он. — А ведь прав яз был, заподозрив, што в тверди кто-то из больших ханов козарских застрял».
— А теперь скажешь ли ты слово? — спросил Асмид.
— Спрашивай, пресветлый хакан-бек. — Ядрей низко поклонился степному властелину.
— Я хочу, чтобы твои богатуры, коназ Ядре, выпустили меня из Саркела. Что скажешь на это?
— Ты не простой хан, навроде Селюка. Как яз могу решать дела, достойные великих... — Теперь воевода говорил почтительно. — О том тебе, хакан-бек, надобно у князя Святослава спрашивать. А потом заложник язмь. Моего приказа вои русские не послушают.
— А если я отпущу тебя, как ты тогда решишь? Сто тысяч золотых динаров награды тебе дам.
— Давай! — протянул руку Ядрей, и глаза его при этом излучали едва скрытую насмешку.
— Здесь у меня ничего нет, — смутился Асмид. — Казна там. — Он показал через реку, где кипела битва. — Там получишь. Если ты кагана Святосляба страшишься, тогда иди со мной. Я награжу тебя званием эльтебера, поставлю тудуном в Таматарху!
«Твоя Тмутаракань скоро и без того моей станет, — весело подумал Ядрей. — Великий князь обещал мне ее для кормления и торгу. Тож мне «награжу!». Заяц ты в волчьей шкуре!» А вслух сказал:
— Дай подумать, царь Козарии. Утром яз скажу тебе слово мое.
— Утром поздно будет, коназ Ядре. Сейчас решай!
— Ну ежели сейчас, — Ядрей спокойно глянул прямо в глаза кагана. — Не продам яз чести своей и Русь Святую продать не согласен. На што мне злато твое неправедное?
— Тогда я прикажу сбросить тебя с башни! — взвизгнул каган-беки Асмид-эльтебер-бохадур-хан.
— Яз воин! Тридцать лет под мечом живу. Мне ли страшиться смерти? К тому ж вой мои тотчас порешат князя Магаюра: заложник ведь. И челядина того, што с Селюк-ханом был, тож за ноги подвесят.
— Тем слугой я был, — не замедлил похвастаться Асмид-каган.
— Да ну-у?! — удивился Ядрей. — Как же это Рубач упустил тебя? Не сносить ему головы! Ну и дурак! — Воевода говорил все так же спокойно, но спина его похолодела: понял хитрый купец, что на этот раз проторговался и расплачиваться надо будет не звонкой монетой, а самой жизнью...
— Ха! Рубач! — воскликнул Асмид. — Меня сто самых свирепых джиннов не устерегут, а ты — Ру-убач! Вот видишь? Это перстень царя Сулеймана Ибн-Дауда. Носителю его не страшна никакая западня. Волшебное кольцо Сулеймана Ибн-Дауда развязывает любые путы и разрывает самые крепкие решетки, замки и кандалы!
— Што ж ты, царь Козарии, в таком разе не Соломоново кольцо, а меня о подмоге просишь? — хитро прищурился Ядрей.
Асмид опешил от столь простого вопроса. Помолчал, сопя от злости. Спросил сердито:
— Так куда пойдешь, Ядре-беки? К своим или туда? — Каган показал вниз.
— Воля твоя! — твердо ответил воевода. — Смерть дак смерть!
— Эй, тургуды! — спокойно проговорил каган-беки Асмид. — Проводите моего гостя в самую лучшую юрту. Принесите ему вкусную еду. Пусть отдыхает бесстрашный коназ Ядре. Он храбрый бек и достоин уважения!.. А ты подумай пока, — обратился он к заложнику. — Завтра утром продолжим наш разговор! Пусть аллах подскажет тебе во сне дорогу благоразумия!
Глава четвертая
Враг в стане руссов
— Глянь, лазутчик! — прошептал Кирша.
Бортя-лесовик сжал ему локоть и приложил палец к губам. Оба они были передовым дозором на краю небольшого перелеска, в версте от берега реки. Позади гомонил русский боевой стан, впереди разлилась тишина, разбавленная звонким перекликом цикад... Кочевники после трех неистовых атак на киевские полки отошли, и казалось, ночью они нападать не собираются. Иногда, правда, пока еще было светло, мимо пролетали небольшие отряды сторожевых хазар. В перелесок они не заезжали, остерегаясь засады.
Но солнце село, хазары угомонились, дозоры уже перестали маячить в степи, и вот...
В страшной мешанине битв Кирша как-то сразу позабыл о личной мести Санджар-хану. Там, на своей земле или в столице Хазарского каганата Итиль-келе, хан был для мстителя просто врагом, пусть власть имущим, но все-таки простым смертным. Здесь же он стал для русса великаном, воплотившим в себе всю ненавистную мощь неисчислимой хазарской орды. И прежде чем удовлетворить личную месть, Кирша должен был истребить всю эту вражью силу. А такое можно было совершить только единством всех русских полков. И мститель перед лицом чуждого свирепого воинства видел себя не отдельной личностью, а мизерной частицей целого, имя которому — Русь! Здесь, на жестоком поле брани, Кирша остро почувствовал неодолимую силу братства ратников, деливших с ним и кусок хлеба, и судьбу, и саму жизнь...
Бортя-лесовик, в отличие от своего товарища, не задумывался над этим, ибо мысли его были просты и беззлобны. Он не держал обиды на Русь за испытание огнем на судном холме в Киеве, не думал обижаться на великого князя за покалеченную руку. Смерд всегда был един со своей землей, и во сне и наяву. И на бранном поле Бортя не думал, что совершает подвиг во славу Руси, просто он выполнял искони трудную работу — бил врага, грозившего его дому всю жизнь, сколько он себя помнит. И все...
Пригнувшаяся тень человека мелькнула совсем рядом. Кирша привстал, отвел руку назад, приготовив к броску аркан. Лазутчик показался вновь... Бросок русса был точен. Дозорный тут же прыгнул вперед и оказался рядом с врагом. Удивительно, но тот не стал сопротивляться, не поднял тревоги и спокойно дал связать себя. Он молчал, пока руссы не отвели его дальше в перелесок. Здесь пленник заговорил на ломаном русском языке:
— Минэ нада коназ Саванельд.
— Зачем? — спросил Бортя.
— Толка яму скажым. Коназу слово есть.
— От кого?
— Ты же не коназ Саванельд, а?
— Добро! Пошли, — распорядился Кирша. — Ты, брат Бортя, побудь в дозоре один. Сейчас к тебе подмога придет. А яз отведу козарина к воеводе Свенельду.
— Иди. Сполню, как велишь. — И лесовик шагнул в сторону, мгновенно растворившись во мраке: ни шума шагов, ни шороха.
Хазарин изумленно глянул ему вслед. Ему показалось: не человек это, а дух лесной. Кирша не удивился. Как ходят в лесах русские охотники, он знал с детства.
— Пошли! — дернул он за конец аркана, которым был связан лазутчик.
— Падажды. Слово к тыбе есть.
— Сказывай, — насторожился русс.
— Нас слушат ныкто нэ будат?
— Говори по-хазарски, я понимаю. А услыхать нас некому, мы одни здесь!
Переметчик обрадовался:
— По-хазарски? Это хорошо! — Помолчал, словно решаясь на что-то. Потом, видимо, решился: — Мне нужно так встретиться со Саванельд-беки, чтобы никто не узнал и не увидел.
В темноте не разглядеть было выражения лица хазарина, но по голосу Кирша понял, что тот идет не с пустыми словами. Сотский решился на хитрость:
— Как так? Тебя надобно к Святославу отвести.
— Зачем тревожить самого кагана Урусии? — поспешно перебил хазарин. — Весть моя не так важна, чтоб утруждать пустыми словами разум великого. Отведи меня к Саванельд-беки, и ты получишь десять динаров.
— Ха! Десять?
— Я оговорился. Сто.
— Давай сейчас! — прикинулся жадным Кирша.
— Возьми кошель за пазухой и отсчитай себе сто монет.
Кирша достал из халата хазарина туго набитый увесистый мешочек, развязал его, стал отсчитывать деньги, приговаривая шепотом:
— А ты не щедр. Мог бы дать больше. И куда тебе столько?
— Хорошо! Отсчитай себе еще пятьдесят динаров, и пойдем скорей!
— Куда торопиться? Успеем.
— Можем не успеть. Скоро Санджар-Саркел-тархан поведет свои тумены в бой.
— Что-о?! — сразу позабыл про золото Кирша. — Пошли!..
Велик был воевода Свенельд на Руси. По знатности и богатству уступал только великому князю Киевскому. Дружину личную имел и дань собирал с половины славянских племен. Грозного имени его страшились враги и... друзья. Не раз и не два пятнали воеводу вражеские мечи, стрелы и копья на полях многочисленных сражений. За чужие спины полководец не прятался, храбр и неистов был в бою. Умел водить дружины, крови не жалел, стремился достигнуть цели любой ценой, а цена эта определялась чаще всего чужими жизнями и чужой бедой. За это не любили Свенельда на Руси. Народ накрепко назвал варяга: Чёрный Ворон Сантал!
Но Святослав, ценя мужество Свенельда и его полководческий дар, держал его при себе и в обиду никому не давал, хотя вряд ли кто мог осмелиться нанести обиду мстительному и могущественному варягу. Знал Святослав и то, что сподвижник его мог переметнуться на сторону врага, если бы враг не поскупился. Однако чтобы купить верность такого человека, сумма должна быть поистине сказочной. Великий князь знал: хазары, например, такой цены Свенельду никогда не дадут, и до поры до времени был спокоен.
Свенельд и в сегодняшних битвах отличился непоколебимой твердостью: сам рубился в передовом отряде, его жестоко достали стрелой в левое плечо. Но варяг не отступил, и воины его, видя вождя впереди, стояли насмерть. Сегодня Свенельд был верен Руси, верен безоговорочно!
Вот вчера, то есть месяц назад, если бы каганы Хазарин согласились на его предложение, тогда... Но то было вчера.
Кирша, как и большинство руссов, не любил Свенельда и не доверял ему. И этот случай с вражеским лазутчиком был подозрителен сотскому, два года пробывшему в плену у хазар и лучше других знавшему о коварстве ханов и эльтеберов.
— Идем скорее, — торопил он переметчика и по дороге как бы мимоходом спросил: — А ты видел раньше Свенельда?
— Нет, — ответил хазарин. — Говорят, он страшен лицом и велик телом?
— А што в нем страшного? Старый, седой. Ростом чуть выше тебя.
— Да? Пусть седой будет. В Хазарии его все равно боятся и уважают. Это великий бек: почти как каган-беки Асмид!
Кирша усмехнулся. Их окликнули. Русс ответил условленным знаком. К ним подошел ратник в полном боевом доспехе с обнаженным мечом в руке:
— Кто такие!
— Ты, Ждан? — узнал его Кирша.
— Яз... А-а, это ты. Кого привел?
— Переметчик козарский. Кто старшой в дозоре?
— Сотский Перемир.
— Покличь.
Ждан что-то сказал одному из ратников, тот ушел.
— Ты тут десятским, што ли? — спросил Кирша.
— Сдосужился за пять лет сидения в граде Немирове. А ты в сотских ходишь, сказывают?
— Хожу.
— Вот ведь как судьбина поворачивает. Добрыня-витязь у нас в Немирове сопливым глуздырем был, при мне в десятские князь его поверстал. А нонче? Нонче он воевода нарочитый! Есть ли кто сегодня выше Добрыни-витязя на Руси? Разве только великий князь, воеводы Свенельд да Асмуд! Вот и ты сотский уже, хотя и в полоне козарском побывал. А яз вот насилу в десятские выбился. Эх-ма!
— Завидки, што ль, берут? — усмехнулся Кирша. — Служи лучше во славу Руси, тогда и сотским и тысяцким станешь. Святослав-князь за добрую службу ратников- своих щедро жалует. Вон Летко Волчий Хвост два года тому простым дозорным был, а нынче — воевода!
Ждан хотел ответить, но пришел сотский Перемир, встал перед Киршей:
— Чего тебе?
— Ждан, постереги козарина. Отойдем, разговор есть, — позвал Кирша начальника дозора.
Сотские отошли, поговорили малое время. Перемир позвал Ждана с хазарином.
— Пойдешь с нами! — приказал он десятскому. — Эй, Кудряш, за старшого здесь останешься!
— Добро, брат Перемир. Будь покоен, углядим ворога, — раздался из темноты густой бас.
— Пошли! Сейчас ты увидишь того, к кому тебя послали, — обратился Кирша к лазутчику...
Их трижды останавливали, покамест они дошли до боевого стана руссов. Сквозь оборонительные сооружения их вел проводник, выделенный сотским последнего дозора. Провожатый то и дело командовал:
— Вправо! Прямо! Тут с осторожкой, смотри не ступи в сторону: яма! Теперь влево. Идите точно во след. Стоп! Сейчас помост опущу. Теперь по одному ходь сюда!..
«Нелегко будет богатурам Санджар-Саркел-тархана преодолеть этот заслон, — думал хазарин. — Умеют урусы обороняться. Времени с последнего боя прошло совсем немного, а здесь — непреодолимая преграда из кольев, волчьих ям и... А вот и вал. О-о! Ров перед ним!»
На вал им пришлось взбираться по приставной лестнице. Связанный хазарин дважды срывался, но его крепко держали под локти и не дали скатиться в ров.
Чтобы не привлекать посторонних взоров, Кирша с хазарином и Жданом остались в тени вала, а Перемир ушел в свет костров. Отсутствовал он недолго и вскоре появился с человеком высокого роста. Хазарин разглядел в полумраке властное горбоносое лицо, длинные до плеч волосы и орлиные глаза. Ждан открыл было рот, чтобы приветствовать начальника, но Кирша больно ткнул ему в бок кулаком: десятский икнул и промолчал.
— Зачем я нужен тебе? — по-хазарски спросил человек жестким, привыкшим повелевать голосом.
Хазарин поклонился:
— Ты Свенельд-беки?
— Да, я воевода Свенельд!
Ждан вылупил глаза от крайнего изумления, но он стоял за спиной хазарина, и тот ничего не заметил. Кирша ударом кулака снова привел немировского десятского в нормальное состояние.
— Мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз.
Говори при них. Это мои люди.
— Прикажи развязать.
Воевода кивнул. Кирша распутал узел на руках лазутчика. Хазарин потер запястья, потом засунул правую ладонь за пояс и извлек оттуда плотный рулончик пергамента в полпальца величиной.
— Прочитай, здесь все сказано, Саванельд-беки.
Воевода взял послание, развернул:
— Перемир, возьми у дозорного факел, посвети.
Когда появился свет, воевода пробежал глазами текст, ахнул удивленно:
— Вот-т оно што! Измена!
Хазарин ошарашенно посмотрел на властного уруса, понял вдруг, отшатнулся:
— Скажи, коназ, ты Саванельд-беки?
— Што-о? Нет. Яз воевода Асмуд!
— А-а-а! — Лазутчик ударил вдруг по руке воеводы, прыгнул в сторону и в мгновение ока взбежал на вершину вала.
Пергамент вылетел из руки Асмуда, свернулся в рулончик и канул в темноту.
— Держите козарина! — прогремел приказ Асмуда. — Не стрелять! Живым, живым берите!
Ратники на валу бросились за беглецом. Перемир тоже исчез во мраке. Около Асмуда остались Кирша и Ждан. Кирша, наклонясь, светил факелом, чтобы отыскать кожаный свиток. Ждан с той же целью ползал на коленях. Среди щепы, избитого копытами коней чернозема пополам с травой отыскать мизерный рулончик было непросто.
Асмуд торопил:
— Ну што вы там копаетесь?! — и сам пытался отыскать потерю, обшаривая острыми глазами освещенное факелом пространство.
Вернулся Перемир. .
— Ну што, споймали? — Воевода грозно глянул ему в лицо.
— Да как сказать... — замялся сотский.
— Скажи как есть.
— В яму угодил лазутчик козарский. На кол напоролся и... — развел руками Перемир. — Прости, воевода.
— Жаль, поспрошать бы его надо было кое о чем. Теперь все тайны с ним умерли, — пожалел Асмуд. — Хотя бы знать, кто он таков, а так...
— А яз знаю его, — неожиданно сказал Кирша. — Только што вспомнил, где мне довелось видеть сию рожу.
— Кто ж он?
— Белый богатырь из тумена самого хакан-бека козарского — сотский, кажись. На базаре в Итиль-граде похвалялся он купленной саблей самому великому князю Святославу голову срубить.
— Ишь ты, грозный какой, — насмешливо заметил Асмуд. — А раз так, то по делам и честь! Однако ж вон с какими злодеями ручкается варяг Све... — Воевода не закончил, прикрикнул: — Ну, не нашли послание? Не иголка, чать. Ищите! Ищите проворнее!
— Разве тут найдешь, — отозвался Ждан. — Как скрозь землю провалился. Штоб его! Все колени ободрал.
— Яз тебе еще кое-што обдеру плетью, коль не отыщешь, — пообещал воевода. — Найти надобно. Кирша, тебе поручаю. Все тут переройте, а штоб кожицу сию мне в руки отдали. И... под страхом смертной кары — никому ни слова о том, што видели и слышали. Никому!
— Не скажем, воевода. А послание козарское отыщем! — отозвался Ждан.
— Ищите! Меня давно уж дело ратное кличет. Как переметчик сказывал, гридь Кирша? Санджар ночью непременно на нас пойдет?
— Сказывал, тумены козарские для битвы готовы.
— Ну-ну. Встретим...
Асмуд ушел. Трое пядь за пядью обшаривали землю перед валом.
Хитер был Кирша, подозрителен, да и Перемир ему в этом не уступал. Однако же не догадались они Ждана обыскать. А опасное послание хазарское давно уже кануло за пазуху немировского десятского, и ползал он на коленях и чертыхался только для вида. Лукавый ум Ждана сообразил, что Свенельд щедро вознаградит его за предупреждение и за этот смертельно для того грозный клочок пергамента.
Кирша и Перемир искали бы пропажу так долго, что, наверное, догадались бы обыскать и Ждана, но тут могуче громыхнули мечи по железным щитам: хазарские тумены пошли в ночную атаку!
Слева, в полуверсте от них, ярким огнем полыхнул сухой камыш.
— Все, не найти! — крикнул Кирша. — К бою, братие! Мож, потом отыщем послание козарское воеводе Свенельду. Вперед!
И сотские побежали на вал, вырвав из ножен мечи.
— Где Ждан?! — спросил Кирша Перемира, когда они оказались среди тысяч ратников.
— Тут где-то!..
Но тут его не было. Ждан бежал к Свенельду. И долго ему искать варяга не пришлось: тот в свете горящего камыша, сидя верхом на коне, отдавал распоряжения тысяцким:
— Плотнее, плотнее ставь полки! Как огонь погаснет, комонники козарские силой великой на нас пойдут. Стойте крепко! Не дрогните!
— Воевода! — окликнул его Ждан... — Свенельд! Дело и слово спешное! Дело смертное!
— Подойди! — приказал тот. Ждан подбежал:
— Вот. Послание тебе!
— Што в нем?
— Не ведаю. Только воевода Асмуд знает... Свенельд вырвал рулончик из руки Ждана, развернул здоровой рукой — левая покоилась на перевязи, — пробежал глазами по тексту, остро глянул на десятского:
— Кто ведает про сие?
— Кирша, Перемир и воевода Асмуд. Но читал только Асмуд, а што в послании сем, никому из нас не сказывал.
— А переметчик где?
— Убежал было, да в яму угодил и на кол напоролся. Погиб.
— Так... — Свенельд помолчал мгновение. — Награды ждешь?
— На то твоя болярская воля, воевода, — Ждан смиренно согнулся в поясном поклоне.
Свенельд криво усмехнулся, внезапно вырвал из ножен меч и наотмашь рубанул им своего невольного благодетеля. Ждан, рассеченный до пояса, рухнул на прибрежный песок.
— Переметчик козарский! — крикнул варяг. — Вот весть изменную мне принес. — Он показал тысяцким клочок пергамента. — Мыслят купить меня козары! Меня?! — И бросил кожу в горящий камыш.
Тысяцкие переглянулись. А Велемудр, ставший во главе богатырей тяжелой дружины вместо Добрыни, шепнул своему товарищу полочанину Колесу:
— Ишь как перехитрил нас! Надобно было узнать, што в послании том. Хитер вар-ряг. Будь настороже. В случае чего яз смахну ему голову, не промажу...
— Што ж все-таки в послании том?
— Проведаем потом у Асмуда. Он же читал. Слыхал, што Ждан-то сказывал?
— Нет! Он тихо речь вел.
— А яз слыхал. Асмуд-воевода глядел послание сие.
— Тогда и мы проведаем. А все ж и сейчас узнать не мешало бы, перед жестокой сечей, штоб в измене голову попусту не сложить...
А в послании было: «Свенельд-беки! Великий каган Шад-Хазар Наран-Итиль жалует тебя землей Таврии с городами: Таматарха, Короча, Суруж и Фуль. Ты получил просимое тобой. Выполни теперь свое обещание — помоги сокрушить кагана Святосляба!» На тексте красовался золотой оттиск с перстня великого кагана Хазарии Иосифа.
Прочитав послание, Свенельд подумал с горечью: «Поздно!». А зарубив Ждана, рассудил: «Один опасный недруг теперь у меня на Руси — Асмуд. Кирша и Перемир не в счет: кто им поверит, да и не ведают они ничего. А вот ежели Асмуд донесет Святославу, тогда... Мож, выкручусь? Послания-то нет, сгорело! Все одно веры мне прежней не будет: Асмуд не даст забыть князю о злоумышлении моем. А посему битву нынешнюю надобно мне свершить доблестно и все сделать, штоб в победе слава моя сверкала ярче Асмудовой. Погибну, а добьюсь сего!.. А мож, старый филин погибнет?.. Нет, вряд ли! А мож, мне...»
Камыш прогорел. Конные толпы хазар стремительно надвигались из темноты.
— Колес! — позвал Свенельд. — Веди гридей вдоль брега и ударь по козарам справа... Братие и дружина! — воззвал он к богатырям. — Копья к бою! Р-рысью-у... Вперед!
Глава пятая
Ночь мучительного неведения
Добрыня недолго наблюдал за битвой, свои дела влекли воеводу. В сопровождении сотских, Колюты и печенежского военачальника Эрнака Свирепого витязь обошел боевой стан на острове. Половина ратников спала у костров тяжелым сном смертельно уставших людей. Другие при свете факелов и костров укрепляли вал частоколом из разобранных строений посада. Всеми работами руководил тысяцкий Радислав, пожилой воин с простым и ясным лицом. Правая рука его покоилась на перевязи, лоб обмотан тряпицей, пятна крови запеклись на грубошерстном плаще. Он не спал вот уже почти сутки, но был бодр и подвижен. Подходя, Добрыня услыхал мягкий грудной голос тысяцкого:
— Вот тут и вбей колья, Завид. Козарин полезет, а ходу и нетути. А ты его копьем в ров и столкнешь. Понял, голуба моя?
— Как не понять, — ответил хриплый бас. — Все сполню, как велишь. Не сумлевайся.
— Бучма! Подбрось, голуба моя, дровец в костер. Аль не видишь, товарищам твоим темно... Чекан-богатырь, посматривай, штоб ворог змеей подколодной к нам не пролез.
— Устерегу, воевода. Не бойсь. Яз дело ратное ведаю. Не впервой, чать, в дозоре стою.
— Добро! Яз так только... Кентарь, сходи, разбуди десяток Сенчи. Пора и вам, голуба моя, головы приклонить до зари...
— Пошто гонишь? Есть еще силушка, воевода. Дело справим — отдохнем! — откликнулся скорый говорок из темноты.
— Нет-нет, голуба моя, — прозвучал мягкий голос Радислава. — Ты уж сполняй приказ. Поутру битва грядет, а ты силушку срасходовал. Как быть, а, голуба моя? Нехорошо!
— Ладно уж! — прозвенел веселый Кентарь. — Будь по-твоему! Не сердись...
— А-а! Честь тебе, воевода-витязь! — увидел Радислав Добрыню. — Ты откель прилетел, голуба моя?
Добрыня ответил. Помолчали. Радислав заговорил первым:
— Н-да. Мыслится мне, не к делу Ядрей согласился в крепость идти. Не выпустят его козары. Ой, не выпустят, голуба моя!
Понимал это и Добрыня, но не стал объяснять, почему согласился Ядрей на столь неслыханное дело. Никто на острове не знал, что в плену русском был сам каган-беки великой Хазарии. Был, да сплыл! Чего рассказывать. Добрыня строго-настрого запретил раскрывать эту былью бывшую историю.
Воевода кратко изложил свои ратные соображения Радиславу, похвалил его за труды во славу Руси Святой, посетовал, что раненый тысяцкий так и не отдохнул в отличие от своих подчиненных.
— Ничего, — мягко отозвался Радислав, тронутый вниманием прославленного витязя. — Раны не болят, а яз двужильный... Опаско мне, голуба моя, мало воев у нас. Козар в тверди много. А ну, ночью навалятся на нас?
— Мыслю, не навалятся. Хакан-бек будет ждать, покамест битва на том берегу свершится.
— Кто-о?! — изумился Радислав.
Добрыня нахмурился, поняв, что нечаянно проговорился. Хорошо еще, никто, кроме тысяцкого, не услыхал ошеломляющей новости: присутствие в крепости самого кагана-беки могло и напугать кое-кого. Пока там, за рекой, гремела битва, Добрыня остерегался сообщать ратникам эту новость. Вот если победит Святослав, тогда...
— Там сидит хакан козарский, — понизив голос, указал на стены Саркела Добрыня. — Сидит, ако лисица в клетке. Только не говори покамест никому.
— Да-а, голуба моя! Не бойсь, не скажу. А яз-то мыслю про себя, пошто козарин нонче злее злого на нас пер. А оно вона што!.. А как же теперича Ядрей? — вдруг спохватился Радислав.
— Кто ведает. Поутру видно будет. А так — Перун ему в подмогу! Ежели што случится с Ядреем, жалко. Добрый воевода... Ну ладно, яз пошел. Смотри тут!
— Будь покоен, голуба моя! Будь покоен. Иди себе, раз дело зовет.
Добрыня зашагал к реке. Он долго стоял и смотрел на противоположный берег. Огонь там угас, но гул могутный стелился над спящей рекой: то битва рокотала! Там отчаянные сполохи иногда чертили небо...
Тревога неведения заполнила Добрыню. О как хотел он быть там, в гуще боя, зорким глазом следить за напругой вражьей и мечом острым усмирять степную гордость. ..
Всего в пятистах шагах от русского воеводы, на самой высокой башне, так же одиноко стоял каган-беки великой Хазарии и с той же тревогой ждал исхода сражения. Оба, и русс и хазарин, понимали: именно эта битва может решить исход всей войны, это сражение может положить конец многолетней борьбе двух непримиримых врагов — Руси и Хазарского каганата, этот жестокий бой может низвергнуть одного в бездну забвения, а другому подарить бессмертие в веках! Кто победит? Об этом думали, бездействуя, сын простого охотника из города Любеча — витязь Добрыня и высокородный эльтебер Дикого Поля Асмид-бохадур-хан!
Оба невольных зрителя оказались в плену: Добрыня, хотя и мог самовольно уплыть в битву, был в плену приказа; каган-беки Асмид сам собой распоряжался, но был в плену собственной оплошности. И думали они по-разному. У Добрыни и мысль не мелькнула, что его присутствие на поле брани решит исход сражения в пользу Руси. А вот Асмид безоговорочно верил в свой исключительный полководческий дар и, следовательно, страдал значительно сильнее.
Ночной бой сказал кагану многое. Асмид сразу понял, что во главе всех туменов встал Санджар-тархан. И это радовало и раздражало его одновременно. Если победят хазары — хорошо! Но слава достанется не ему, а Сан-джару — это плохо!
— Тогда мой трон пошатнется! — вслух подумал каган-беки.
И в то же время победа Святослава не тревогу несла в душу честолюбивого Асмида, а леденящий ужас.
— Тогда голова моя слетит с плеч! — уверил он себя.
А битва гремела себе и рокотала, и кто там кого побеждал — было неясно.
Кончалась короткая летняя ночь. Восток посерел. Как хищные рыбины, обозначились на тусклом зеркале воды боевые ладьи руссов. Они окружили крепость со всех сторон, и воины в островерхих шлемах сидели в них неподвижными истуканами.
К рассвету сражение за рекой разгорелось с еще большей силой...
Вот уже заря коснулась воды розовой ладонью. Над полем битвы колыхались клубы черного дыма...
Солнце показало яркий пальчик над краем земли, и день вдруг улыбнулся людям. Но люди не обратили на это внимания. Одни с яростью или страхом смотрели друг другу в глаза, чтоб избежать смертельного удара ратной стали и внезапно поразить стоящего напротив, другие в тоскливом неведении ждали и молили своих богов о даровании победы товарищам.
Солнце взошло. На стене крепости толпами стояли хазары и безмолвно смотрели на противоположный берег.
На острове русские ратники и их сторонники все как один были на откосном берегу, и их взоры устремились туда же.
Каган-беки случайно скосил глаза на посад и подумал: «Вот сейчас бы ударить по урусам. Они не успели бы даже добежать до завалов и встать в оборону!»
Он уже собрался было отдать нужный приказ, но понял бессмысленность его, ибо хазарские богатуры в крепости также не были способны к бою. Оставалось одно — ждать!
И вот издалека раздался сначала неясный, непонимаемый клик. Одновременно с ним от противоположного берега, залитого дымом, отделилась точка, она быстро росла, и люди разглядели, что это плыл челнок. Одна из сторожевых ладей шевельнулась и пошла наперерез. Клик издали стал набирать силу, вот он достиг ладей и, словно отскочив от них, полетел к Саркелу:
— Пер-рун!
— Пер-рун! Р-руссы-сы! — громыхнуло над рекой. Каган-беки Асмид закрыл уши ладонями, чтобы не слыхать имени ненавистного бога урусов, с которым они так бесстрашно шли в яростные сражения и с которым теперь утверждали радость своей победы.
Богатыри на острове гремели победным кличем, и слезы катились из глаз их. Печенеги вторили руссам. И даже христиане — готы, болгары и греки — раз за разом выкликали имя грозного языческого бога славян.
Челнок тем временем подлетел к острову. Тысяцкий Остромир с сияющим лицом встал перед Добрыней:
— Брат! Победа! В ночной битве развеяны все полки козарские! Ворог бежал, побросав стяги! Слава!
— Слава! Слава! Слава! — взметнули клинки и копья над головами руссы и их союзники...
Каган-беки великой Хазарии и все его богатуры с ужасом смотрели вниз. А к острову со всех сторон летели острогрудые стремительные урусские кумвары и в каждой сидело по сорок воинов.
— Это мой позор и моя смерть! — сказал громко Асмид и сам не заметил этого.
— Урусам еще Саркел взять надо, а он неприступен, — сказал Амурат-хан.
Каган не удостоил его ответом.
Глава шестая
«Вы пали за Русь!»
Победа под Саркелом досталась руссам дорогой ценой. Почти за сутки непрерывного сражения дружины потеряли более четырех тысяч убитыми; раненых было вдвое больше. Печенеги, союзники Святослава, поплатились шестью тысячами жизней. Хазары вместе с буртасами оставили на поле брани пятнадцать тысяч убитыми. Большую часть раненых они увезли с собой. В плен попало свыше пяти тысяч кочевников.
Санджар-Саркел-тархан, умелый и бесстрашный полководец, вряд ли бы ушел с поля боя так скоро. Но утром его бросили буртасы: кто-то сказал, что на их землю пошли печенеги бек-хана Кури, а с востока напали торки-огузы.
Когда союзники ушли, войск у Санджар-тархана осталось почти наполовину меньше прежнего. Хазары сразу же оказались окруженными и рубились с мужеством отчаяния, чтобы только пробиться и уйти в Дикое Поле. А после вступления в бой запасной дружины Святослава битва превратилась в избиение. И только хладнокровие и мужество хазарского полководца спасли кочевников от поголовного истребления: Санджар-Саркел-тархан сумел нащупать слабое место в могучем кольце врагов и устремил туда остатки своих туменов. Удар пришелся на легкоконных печенегов. В мгновение ока тысячи бек-хана Тарсука были смяты, и хазары лавиной ринулись в степь, к югу — туда, где под охраной двадцати тысяч богатуров кочевал сам великий каган Шад-Хазар Наран-Итиль Иосиф...
После короткого военного совета в угон за хазарами пошла вся печенежская орда, ведомая бек-ханами Илдеем, Тарсуком и Радманом. Только несколько тысяч батыров с Эрнак-ханом осталось, чтобы захоронить павших товарищей, а в дальнейшем помогать руссам громить недобитого врага, засевшего в Саркеле.
Провожая печенегов в погоню за хазарами, Святослав сказал на прощание бек-ханам:
— Через десять дней встретимся под стенами Тмутаракани!
— Ты надеешься за это время взять Саркел? — насмешливо прищурился Илдей.
— Надеюсь! — отрубил сурово великий князь Киевский.
Властитель Руси, скрестив на груди сильные руки, один стоял на вершине того самого кургана, с которого еще вчера вечером Санджар-Саркел-тархан оглядывал русские полки. Боль терзала душу непобедимого полководца: пал в суровой сече его мудрый пестун, друг и советник.
— Асмуд, Асмуд! — шептал князь-витязь. — Пошто ты бросил меня одного в столь грозное время? Неужто Перун-бог не мог повременить малость? О-о, как ты нужен мне! Кто теперь охранит мой сон среди недругов? Кто подаст добрый совет в деле ратном и мирном? Ежели бы мне проведать, кто заманил тебя в гущу мечей козар-ских! Ежели бы узнать!..
Всю ночь воевода Асмуд руководил главной русской ратью. Сам он меча в руку не брал, ибо не дело полководцу самому мечом махать! Разящая сталь доброго воеводы — все войско, тяжесть его и могущество!
Утром к Асмуду прискакал гонец.
— Великий князь Святослав погибает в кольце врагов! — хрипло прокричал он. — Тебя на подмогу кличет!
— Кто ты?!
— Завид, отрок княжецкий! Аль не признал?
Узнал его старый воевода, осторожный и недоверчивый, в этот раз он почему-то сразу поверил гонцу. Полководец передал командование всей ратью князю Улебу и подозвал к себе Остромира:
— Где гриди твои?
— Тут все!
— Вперед! На выручку князя нашего!
И тысяча богатырей Ряда Полчного, построившись в железный треугольник, ступила прямо в гущу вражеской орды. Хазары навалились на отряд Асмуда несметной силой. Рослые дружинники все в броне с головы до ног, прикрытые тяжелыми красными щитами с копьями наперевес, оказались не по зубам самым смелым и искусным кочевым богатурам. Словно тяжелая боевая ладья средь ломкого камыша, шла вперед несокрушимая дружина мо-гутов русских. Изумленные их неуязвимостью, враги с воем отлетали прочь.
— Кто добудет голову старого урусского бека, тот получит десять тысяч динаров! — велел сказать богатурам Санджар-Саркел-тархан.
С еще большей яростью навалились на отряд хазары. Но все усилия их оставались тщетными. Так через всю орду вражескую прошли доспешные богатыри-исполины, потеряв едва сотню товарищей.
Не более полусотни шагов оставалось до печенегов, стремительно налетавших на хазар. Гриди Ряда Полчного ускорили движение, и тут копье могучего хазарского богатура ударило Асмида в глаз. Бесстрашный воевода умер мгновенно. Дружинники подняли своего сраженного предводителя на плечи и так вынесли его из боя.
До последнего мгновения Асмуд верил, что идет спасать Святослава. А тот с засадной дружиной еще и в битву не вступал. Бек-ханы Тарсук, Илдей и Радман изумились, когда узнали, во имя чего проделали эти урусские богатуры невероятный путь сквозь сонм врагов.
— Кагана Святосляба нет тут и не было! — хором воскликнули печенежские военачальники.
— Мы думали, он там! — показал Илдей на берег, где главные силы руссов отражали бешеный натиск хазар...
Наверное, Святослав, не посмотрев ни на что, казнил бы виновника смерти Асмуда. А он недалеко был. И тоже слезы с лица смахивал. Свенельд, этот герой нынешней битвы, трижды раненный стрелой, копьем и мечом, страшился опасного свидетеля своей измены. Это он подослал гонца, которого сам же потом пронзил мечом... Эх! Если бы знал обо всем Святослав, многих бед в дальнейшем мог бы избежать великий князь Киевский. Многих!..
Святослав с вершины кургана смотрел на поле недавней брани. Солнце поднялось высоко. На берегу, залитом кровью, почти никто не шевелился. Глядя на тела воинов, можно было подумать, что все они мертвые. Но это было не так, просто смертельно уставшие ратники спали тяжелым сном где попадя. Кончилась битва, тут и свалились без сил. Храп здоровых и стоны раненых слились воедино. И ходили среди богатырских тел лекари-ведуны и те, кто не участвовал в сражении, будучи в запасном полку. Они перевязывали раненых, сносили тела павших на крутой холм у реки.
Печенеги делали то же со своими убитыми товарищами, и горестный заупокойный вой степняков оглашал кровавое поле.
— Святич! — позвал князь.
Телохранитель, пришпорив коня, взлетел на курган.
— Как только солнце перевалит за полдень, разбудишь всех воев. А сейчас прикажи полонянникам рубить деревья для прощального костра!
— Сполню, князь!
— И еще. Достань из реки лодию витязя Асмуда... — И снова при звуке этого имени голос Святослава дрогнул. — Прикажи Свенельду моим именем все изготовить для тризны по воям русским и за упокой славного богатыря Асмуда!
— Сполню!
— Поспешай!..
Когда солнце склонилось к западу, погребальный костер был сложен. Он представлял собой грозное и внушительное зрелище. На высоком берегу Дона руссы соорудили клети из березовых и дубовых стволов. Они заняли пространство на сто шагов в окружности, и высота нижнего ряда равнялась росту человека. На эти бревна рядами положили павших ратников в полном вооружении, каждый с обнаженным мечом в правой руке. Три ряда поленниц встали на первом настиле и приняли на себя всех мертвых богатырей.
На самой вершине смертного одра на шести поленницах поставили боевую ладью. Снизу к ней вела ступенчатая лестница, по которой внесли наверх тело воеводы Асмуда. Витязя посадили на высокий резной трон, отнятый в битве у врага. Старый воин был одет в богатый боевой наряд. На шее блестели ярко три золотые гривны — три высшие награды за ратную доблесть. К веслам смертной ладьи посадили двадцать самых знатных богатырей, павших в недавнем сражении. У подножия трона в ладью навалили горы разноцветного шелка, а по нему рассыпали несколько тысяч золотых и серебряных монет и три чувала пшеницы. Перед Асмудом на столике в золотых блюдах положили самые дорогие яства, какие только можно было найти в шатрах разбитого врага. В мертвой окостеневшей руке воевода держал кубок-ритон из турьего рога, до краев наполненный пахучим фруктовым вином.
За бортами боевого корабля лежали убитые четыре арабских коня в богатой сбруе. Тут же покоились мохнатые туши двух огромных медведей и тела двенадцати сторожевых собак. Рядом сидели по воле великого князя Киевского и волхва Перунова Дикобора десять связанных хазарских богатуров, взятых недавно в плен: на небесах в светлом мире бога-воина Перуна они будут рабами служить прославленному русскому воеводе.
Вокруг погребального костра стояли рядами тысячи ратников-руссов в полном боевом вооружении, все простоволосые. Печаль застыла на суровых, продубленных ветрами, меченых вражьей сталью лицах. Но не было стонов. Богатыри молчали, склонив чубатые головы: каждый думал о бренности всего земного, о трудах ратных и насущных, о счастливой жизни, которая только и есть там, в заоблачной дали — в светлых садах бога-витязя Перуна.
Сегодня на смертном пиру великому князю слово молвить. Умел дружины водить князь-витязь, умел и речь держать во славу воинов — братьев своих в битвах, победе и смерти:
— Руссы! Сыны трудов бранных! Братья мои перед грозным ликом Перуна! Там! — он десницей указал в степь. — Там ворог лютый бежит, устрашенный силой и доблестью русской! И возрадуются на небесах предки наши, ибо дань козарину мы нынче заплатили мечом разящим! И возрадуются чуры, што нет уж больше ига козарского над Русской Землей!
— Да возрадуются! — грянули дружины.
— Руссы! Братие и дружина! Кто столь смело мог ступить в пределы козарские?! То наша нога попирает Дикое Поле! Где гордый Хакан-бек Козарский?! Там! — Святослав указал на крепость. — Сидит, аки пасюк в капкане, и дрожит, ожидая кары неминучей! И возрадуется отныне вся Русь Светлая, узрев позор ворога лютого, некогда дань бравшего по обеле от дыма с народа русского! А ноне сам Хакан-бек готов ту дань заплатить за жизнь свою! Да не возьмем мы ее, бо Русь человечиной не промышляет! Не вороны мы, а соколы! И не бывать более козарам на Русской Земле!
— Не бывать! — громом откликнулись дружины.
— Слава павшим могутам русским за труд их ратный! Они полегли на поле брани, чтоб утвердилась на земле сила добрая, щадящая во славу жизни праведной для трудов мирных, а не для злого огня войны! Слава подвигу руссов!
— Слава! Слава! Слава! — гремело над степью.
И дрожали от страха великого хазары за крепкими стенами Саркела. Закружилась голова и покачнулся, словно от удара богатырской палицы, каган-беки Асмид Могучий...
На тучных пастбищах у далекого Семендера испуганно оглянулся в сторону Дона-реки Великий Царь Шад-Хазар Наран-Итиль: кольнуло сердце предчувствием беды. Изумрудная зелень пастбищ показалась ему зачахшей и почерневшей, а светлые озера будто бы наполнились кровью. И потянуло гарью от далеких голубых гор. И сникли цветы в беспечно-веселом краю, где никогда не бывает войн. Глянул Царь-Солнце на шатер свой, а на золотой маковке ворон сидит и хриплым простуженным голосом накликает жуткий холод беды.
— К-ш-ш! — замахнулся Иосиф на вещую птицу.
Красный тургуд рванул богатырский лук, пустил стрелу и с десяти шагов не в ворона попал, а в священный золотой диск — символ Вечного Животворящего Солнца. В ужасе завыли хазары...
— Прощайте, братие! — прокатился над дружинами мужественный голос Святослава. — Волхвы! Исполните волю бога Перуна!
Четверо благообразных седовласых старца в длинных белых хламидах подошли с разных сторон к костру и поднесли к нему пылающие факелы. Еще ранее пропитанные дегтем и смолой березовые плахи загорелись сразу.
Неистовое пламя рванулось вверх и через мгновение огонь невиданных размеров взметнулся под небеса.
Секущий жар коснулся дружин. Пламя грозно гудело, снопы искр с грохотом рвали воздух, дым черный, смрадный столбом клокотал в небе. За огнем и дымом скрылся костер и разглядеть там что-либо было невозможно.
Богатыри русские встали на колени, воздели руки к небесам и хором просили:
— Пер-рун! Прими в дружину свою славных воителей Руси!
Святослав стоял с обнаженным мечом в поднятой руке, и вторил своим богатырям.
— Прощайте, братие! Вы пали за Русь Светлую! И мы не забудем вас!
Когда костер прогорел и к пылающим углям можно было подойти близко, воины встали в десять плотных рядов и пошли мимо со шлемами полными земли. Каждый высыпал скорбную долю на угли и проходил дальше...
Вот уже покрыт нещадный жар, только тонкие струйки дыма прорываются из-под рыхлого чернозема. Через малое время и они задохнулись, а воины все идут и идут и, кажется, никогда не будет им конца.
Вот уж и солнце коснулось вершин деревьев. В степи над Доном-рекой вырос огромный земляной холм — последнее пристанище могучих богатырей! А из шлемов живых все сыпалась и сыпалась земля и рос курган для памяти потомкам...
Но как только дневное светило сверкнуло последним лучом, руссы сразу прекратили скорбный труд свой. Курган к тому времени достиг десяти саженей высоты.
Опять дружины встали вокруг памятника павшим товарищам. И когда на вершине кургана вспыхнул яркий огонь, великий князь Киевский возвестил:
— На тризну, братие и дружина!
Не к делу богатырям печалиться, когда их боевые друзья стремят свои ладьи по Перуновой реке. Потом на Руси у мирного огня будут они грустить о павших и поминать их с тоской и любовью. А тризна — пир во славу, с песнями гусляров-сказителей. И полетят по Руси через многие века были-былины: ибо дела предков наших — дела незабвенные!
Вокруг кургана, похожего в ночи на богатырский шлем, вспыхнули сотни костров. Не заунывные песни зазвучали тут, а боевые загремели. Силачи схватились в борьбе. Лучники состязались в меткости. Наездники восхищали зрителей удалью молодецкой.
Победителей Святослав-князь одаривал златом да серебром, мечом булатным да конем знатным.
Кипели чаши медвяной брагой для веселья души, а не тяжкого похмелья ради...
Небо чистое, звездное сверкало над Доном-рекой. Блестящая россыпь тропы Перуновой стелилась в небесную даль. Иногда с дороги Вечности срывались светлячки и падали наземь.
— Кого-то не удержала тропа богатырская, — говорили руссы. — Видать, много зла сотворил человек на земле, а одно злое дело тяжелее целой скалы... Глянь, вон еще один сорвался! За ним еще двое!
— Всяк свое находит. По делам и честь. Только у того след легкий, кто добро творил на земле!
— А мож и не наши это, а печенеги?
— Наши, не наши! Какая разница? Чистому небу злая доля претит. Вот оно и не приемлет носителей зла. Что-то нонче много звезд с неба пало?
— А сколько ратников схоронили мы? Пали вои русские за святое дело, а вон гляди ж ты — не всех держит тропа Перунова. Не все-ех!
— Н-да-а!..
Прогорали костры. Богатыри укладывались на ночлег.
Еще не кончено ратное дело: вон за рекой на стенах крепости мигают огни, словно волчьи глаза. Поутру опять сеча. И кто знает, скольких богатырей завтра уложат мечи хазарские на березовую постель.