Программа «Восточное партнерство» (ВП) вряд ли бы стала предметом пристального внимания как ученых, так и политиков, если бы не тяжелейший кризис, разразившийся по итогам неподписания Украиной соглашения об Ассоциации с ЕС в ходе Вильнюсского саммита 28–29 ноября 2013 года. Государственный переворот и последовавшие за ним события, триггером которых во многом и стал саммит ВП в Вильнюсе, обернулся катастрофой не только для восточной политики ЕС. Произошла разбалансировка всей системы международных отношений, что может привести к эскалации напряженности уровня Карибского кризиса 1962 года.

* * *

Необходимо отметить, что конфликтогенное наполнение данная программа, направленная на шесть республик бывшего СССР – Азербайджан, Армению, Белоруссию, Грузию, Молдову и Украину, получила уже в момент своего рождения.

В мае 2009 г. на первом – Пражском – саммите ВП по инициативе Польши и Швеции была обозначена цель: «Ускорение политического объединения и углубление экономической интеграции между ЕС и странами Восточной Европы и Южного Кавказа». Позднее, 13 декабря 2010 года, на встрече министров иностранных дел ВП была особо подчеркнута «стратегическая важность партнерства как способа углубления и укрепления отношений между ЕС и странами-партнерами, ускорения их политической ассоциации, экономической интеграции и приближения к ЕС». Помимо этого, акцент делался на «расширение пространства действия европейских ценностей и законов через принятие странами-партнерами законодательных норм и правил ЕС».

Такой подход серьезным образом обострил системные противоречия, копившиеся весь постсоветский период развития Украины, на которую и была сделана ставка Вильнюсом во время председательства Литвы в ЕС (1 июля – 31 декабря 2013 г.). В результате именно Вильнюсский саммит ВП в ноябре 2013 года, за неделю до которого украинское правительство, сославшись на объективные причины – необходимость разработки финансово-экономических механизмов помощи Украине при переходе на новую стадию евроинтеграции – приостановило процесс подготовки к подписанию ассоциации с ЕС, стал детонатором кризиса. В этой связи стоит напомнить, что Азербайджан также отказался подписать в ноябре 2013 г. соглашение об Ассоциации с ЕС, мотивируя это, по сути, так же как и Киев. О чем официально заявил замглавы администрации президента республики Н. Мамедов: «Мы не сможем принять предлагаемое соглашение об ассоциации. Мы хотим подготовить документ, более адекватно отвечающий уровню наших отношений и сотрудничества с Евросоюзом». Однако такое решение Баку не вызвало активного противодействия со стороны ЕС и США, а вот против Киева были предприняты самые радикальные действия.

Главную причину подобного поведения мы видим, во-первых, в противодействии разворачивающимся на пространстве Евразии интеграционным процессам. Проще говоря, нужно было всеми имеющимися средствами не допустить вступления Украины в ЕАЭС. Во-вторых, Украина была выбрана в качестве площадки по отработке технологий не только создания резко радикального по отношению к России политического режима (подобные манипуляции уже проводились во всех бывших соцстранах и в ряде постсоветских республик), но и по переформированию сознания значительных масс населения, по превращению их в практикующих русофобов. В последнем случае речь идет о расколе украинского общества по отношению ко всему русскому, включая общую историю, общие победы и свершения.

Преследуя названные цели, Брюссель и ведущий внерегиональный игрок, Вашингтон с самого начала евромайданного кризиса, разразившегося в конце 2013 года, выразили однозначную симпатию протестующим против действующего правительства. После смены власти 22 февраля 2014 года именно Вашингтон оказал политическую и экономическую поддержку новому руководству в Киеве. Если же говорить прямо, что и отметил министр иностранных дел России С. В. Лавров в своем выступлении на Мюнхенской конференции по безопасности 7 февраля 2015 г., США открыто поддержали государственный переворот. При этом Штаты выступили архитектором дипломатического и санкционного давления на Россию, которую, как только развитие ситуации пошло не по вашингтонскому сценарию, обвинили в попытках подорвать территориальную целостность Украины. Более того, с лета 2014 года США фактически свернули свое участие в попытках международного урегулирования кризиса. Раз за разом Запад «выдавал индульгенции киевским властям, которые вместо выполнения обещаний о начале общенационального диалога начали масштабную военную операцию, объявив «террористами» своих граждан, не согласных с антиконституционной сменой власти и разгулом ультранационалистов» (СВ. Лавров). Все действия наших заокеанский контрагентов и их европейских последователей изначально были направлены на эскалацию кризиса.

В оценке роли США в украинском кризисе весьма показательно и интервью Б. Обамы, данное Ф. Закарии для CNN 1 февраля 2015 г. В частности, Обама проговорился, что «мы (США. – Прим. Е. П.) выступили посредником в переходе власти на Украине…». Иными словами, Вашингтон больше не стесняется говорить о своих намерениях и попытках сменить неугодные власти в странах по всему миру. Более того, в рассказе о дальнейших планах Вашингтона Обама высказался за однозначное продолжение так называемого «двустороннего курса», что означает «усиление давления на Россию и укрепление Украины».

Итак, организация и действия так называемого евромайдана, который согласно риторике новых киевских властей называется теперь «революцией достоинства», привели не только к государственному перевороту в Киеве, но и к масштабному противостоянию между Россией с одной стороны, ЕС и США – с другой. Будущее Украины перестало быть собственно украинским делом – превратилось в контекст и повод глобального переформатирования геополитической системы координат.

В таких условиях потребность незамедлительного и внимательного пересмотра не только концептуальной основы, реального наполнения и главенствующих мотиваций ВП, стратегий ключевых и солидаризующихся игроков этой европейской инициативы, но и отношения к ней на всех уровнях российской внешней политики объективна и закономерна. Еще одним усиливающим внимание к ВП фактором является до сих пор обсуждаемая на разных уровнях парадигма создания общего гуманитарного и экономического пространства от Лиссабона до Владивостока, а точнее – (не)перспективы и (не)возможности ее реализации.

Изначально программа ВП была лишь одним из направлений общей Европейской политики соседства (ЕПС). Данная политика после масштабного расширения ЕС в 2004 году предлагала привилегированный характер отношений Союза с новыми соседями, который, по сути, не имел четких нормативных очертаний, но нес риторику распространение европейских ценностей и законодательных нормативов на соседние страны. В то же время ЕПС не гарантировала предоставления им перспективы присоединения к Евросоюзу на основе полноправного членства.

Тем не менее, с момента своего запуска на Пражском саммите в 2009 году программа ВП была направлена на наращивание экономического, политического и культурного влияния ЕС в странах восточного приграничья в противовес российскому влиянию. По словам С. В. Лаврова, «программа "Восточное партнерство" с самого начала вопреки нашим предупреждениям и предостережениям развивалась келейно, и стало ясно, что она была задумана на основе логики игр с нулевым результатом, как инструмент противодействия интеграционным процессам с участием России».

Такая политика не только серьезным образом осложнила региональное взаимодействие и создала зону отчуждения, нестабильности, но и сформировала, словами экспертов Института современного развития (ИНСОР), «континентальный разлом». Украине в процессе обнуления российского влияния на постсоветском пространстве отводилась ключевая роль. Это касается как политических, так и экономических параметров. Причем о последствиях «разлома» младореформаторы европейского пространства предпочитают вообще не говорить.

Между тем масштаб вероятных потерь для Украины от снижения торгово-экономических отношений с Россией и Таможенным союзом, по данным на июнь 2014 года, российские экономисты оценивали в 33 млрд. долл. на годовом уровне, или 19 % украинского ВВП в 2013 году. При анализе учитывалось возможное снижение экспортной выручки, привлеченных инвестиций и миграционных доходов, повышение цен на газ и сокращение трубопроводного и иного транзита, свертывание кооперационных связей и др. уже последствия «объятий» Евросоюза. В полном объеме реализация шокового сценария для российско-украинских отношений, по мнению ИНСОР, могла стоить Украине более 100 млрд. долл. Сегодня очевидно, что это был лайт-прогноз. Потери Украины по итогам полномасштабной войны на юго-востоке страны и открытой конфронтации с Россией, которая ведет практически к полному обнулению экономических связей (за исключением энергетики и то пока), исчисляются совсем в других цифрах.

Справедливости ради нужно сказать, что катастрофически выглядели как краткосрочные, так и долгосрочные перспективы для Украины сразу после государственного переворота. Весной-летом 2014 года эксперты полагали, что необходимый объем финансирования дефицита текущего платежного баланса для обеспечения устойчивости экономики страны в 2015–2018 гг. будет составлять 85 млрд. долл. в инерционном сценарии. Потребности развития, по их мнению, требуют на порядок большего финансирования: 190 млрд. долл. до 2019 г. для обеспечения необходимой капитализации экономики и 300 млрд. долл. для преодоления структурных диспропорций в экономике, накопленных за последние 20 лет.

Такие гигантские цифры взяты не с потолка. Экономические потери Украины только в результате переориентации с РФ на ЕС определены целым рядом факторов. Приведу лишь некоторые. Наиболее значимым оказался ущерб Украины от сокращения экспортных поставок Украины в Россию и другие страны Таможенного союза (ТС). До кризиса в географической структуре экспорта Украины страны ТС занимали первое место среди групп стран, имея удельный вес в 2010–2013 гг. около 30–35 %. Страны ЕС выступают вторым по значимости партнером Украины по экспорту: их доля до кризиса составляла 25–26 %.

Однако дело не только в 10 %-й разнице, сколько в том, что Россия выступала крупнейшим контрагентом Украины в экспорте, в разы опережая любую другую страну. Эксперты ИНСОР фиксировали, что в 2013 г. на Россию пришлось 24 % экспорта Украины, тогда как на Турцию, второго по значимости партнера, – только 6 %, на Китай и Египет – по 4,3 %, на Польшу – 4 %. При этом доля России в экспорте Украины достигала 29 %, а по ряду товаров и товарных групп достигает 70–80 %.

Так, в 2013 г. в экспорте Украины на Россию пришлось 82 % полиграфической продукции, 71 % бумаги, картона и изделий из них, 65 % спиртных напитков, 61 % транспортных средств (в том числе 71 % железнодорожной техники и 46 % автотехники и комплектующих), 58 % шоколадных изделий, 55 % молочной продукции, 53 % изделий из камня, керамики и стекла, 48 % машин и оборудования, 46 % мяса, 44 % плодоовощной продукции, 40 % мебели, 39 % химических товаров (кроме удобрений), 33 % изделий из черных металлов. Потеря для Украины рынков стран ТС и российского прежде всего, сравнима с катастрофой еще и потому, что ее возможности по переориентации поставок данной продукции на другие национальные рынки весьма ограничены, если не невозможны.

В настоящее время на фоне практически полного уничтожения инфраструктуры юго-востока Украины и полной разбалансировки экономики страны в целом, вряд ли актуален разговор о «накопленных за последние 20 (напомним – мирных) лет структурных диспропорциях». Если же посмотреть на цифры, то, по словам экс-премьера А. Яценюка, Украина из-за ситуации в Донбассе уже потеряла 20 % своей экономики, а внешний госдолг страны достиг 30 млрд. долл., что по курсу на конец 2015 г. составляло 30 % ВВП. Кроме того, Киев должен погасить миллиардные долги. При этом золотовалютные резервы Киева не превышают 6,5 млрд. долларов. И это официальные цифры. Реальность гораздо страшнее. Как верно отметил М. Г. Делягин, «украинская экономика исчезает, и будет исчезать дальше, она нежизнеспособна». В этом – одна из главных причин войны. «Это единственный способ контролировать 30 млн. человек, которым нечего есть. Война нужна не для победы, а чтобы отвлечь людей от текущей ситуации. Показывая при этом, что все очень хорошо, в страну приходят иностранные инвестиции, идет успешная борьба с инфляцией и прогрессивные реформы в экономике».

Такие колоссальные потери не сможет покрыть ни одна не то что европейская, но и мировая программа. Если же посмотреть на возможности «Восточного партнерства», то они весьма и весьма ограничены.

Размер ассигнований со стороны ЕС странам ВП (2010–2013 гг.)

Конкретно бюджет «Восточного партнерства» до 2013 г. составлял лишь 600 млн. евро, что сложно считать высоким уровнем финансирования. Тем более если соотнести эту сумму с амбициозными целями программы и количеством стран, включенным в нее. А на фоне тех убытков, которые, в частности, Украина несет уже сейчас и понесет в будущем, евроассигнования вообще сложно будет заметить в процессе коллапса всей украинской экономики.

Объем финансирования ВП на период 2014–2020 гг., судя по всему, будет находиться на уровне предыдущего периода. Это также характеризует отношение к восточной политике и экономическим возможностям, которые сейчас существуют в ЕС для ее реализации. Поэтому очевидно, что экономический контекст уже сегодня является сдерживающим фактором «Восточного партнерства». В случае прогнозируемого рядом экспертов ухудшения в ближайшем будущем экономической ситуации внутри самого ЕС (особенно на фоне выхода Великобритании из Союза) данное обстоятельство станет серьезной преградой для некоторых вариантов развития программы ВП. В то же время нельзя снимать со счетов и тот факт, что сама программа может быть использована как эффективный инструмент достижения экономических целей как ЕС, так и ТНК.

Очевидно, что если кто-то теряет, то кто-то приобретает. Что же касается Украины, то главными бенефициариями продолжающегося кризиса являются транснациональные игроки, которые получили доступ к ресурсам (по бросовым ценам) и рынкам сбыта. Национальные интересы Украины при таком раскладе не учитываются вообще. Причем если для поддержания социальных программ и процессов реформирования украинской экономики средства будут выделяться из бюджета ЕС, т. е. поступать от налогоплательщиков Союза, то интернационализировать ресурсы будут ТНК.

Что же касается ситуации внутри ВП, то Украина полностью затмила Молдавию, которая до Вильнюса рассматривалась некоторыми экспертами в качестве фаворита ЕС. Действительно, малый размер страны и фактическая распродажа всего и вся европейским компаниям располагали к относительно легкому поглощению ее Евросоюзом. Однако Молдавия по статусу и значению не сравнима с Украиной, поэтому и не могла стать «историей успеха» даже в формате «Восточного партнерства». Собственно поэтому подписание ею (как и Грузией) соглашения было воспринято достаточно спокойно как в экспертном сообществе, так и в политических кругах ЕС. Тем не менее, российская внешняя политика не может сбрасывать со счетов даже такой малый «утешительный» приз еврочиновников, так как ассоциация с ЕС бывших республик СССР непосредственным образом отражается на двусторонних отношениях России и новых независимых государств.

Помимо экономических факторов евроинтеграции в этом процессе активно задействованными оказываются факторы позиционирования младоевропейцев, среди которых ключевая роль по втягиваю в орбиту ЕС новых партнеров принадлежит Польше и странам Балтии. У этих стран благодаря ВП появилась редкая возможность выступать с инициативой и собственным мнением (как минимум на стадии вынесения предложений) на европейской арене. Как справедливо отмечает Е. С. Арляпова, «молодые государства Европы смогли почувствовать себя «еврограндами» по отношению к еще более новым, пока только возможным «европейцам». Думается, правильнее даже говорить об общей активизации внешней политики в условиях, когда направленность усилий в отношении «буферной зоны» в лице еще не аффилированных с западным сообществом государств оставалась, пожалуй, единственной перспективной и просто свободной нишей».

Оценивая активность Польши и стран Балтии, следует, во-первых, помнить, что они не столько реализуют общеевропейские интересы, сколько являются проводниками американских. Во-вторых, их деятельность справедливо рассматривать в связи с официально принятой администрацией США концепцией «геополитического плюрализма», в рамках которой новый союзник в Восточной Европе, по мнению американской стороны, располагает «набором средств, необходимым для того, чтобы затормозить интеграционные процессы в СНГ». В данном контексте следует согласиться с выводом экспертов Российской ассоциации политической науки (РАПН) о том, что «страны Вышеградской группы будут и дальше использоваться в евроатлантической стратегии как вершина треугольника вклинивания в пространства бывшего СССР».

В-третьих, нужно четко понимать, что сначала Польша, а затем Литва, как новые «еврогранды», формируют свой курс по принципу антитезы всему российскому и впредь будут создавать «зону отчуждения» от России. Агрессивная русофобская риторика как часть националистической идеологии прибалтов стала привычной составляющей «Восточного партнерства», более того – одним из надежных его движителей.

Отдельного и особо пристального внимания заслуживает институционализация, легализация и легитимация неонацистских структур в «Новой Европе», которые главным врагом в дихотомии «свой – чужой» видят исключительно русских. Возможно, что небывалая поддержка политики киевских властей и ее карательных неонацистских батальонов со стороны новых «еврограндов» определена тем, что нацистский вирус уже давно поразил страны Балтии. И в организаторах и приверженцах «Свободы» и «Правого сектора» они видят единоверцев. Учитывая все вышесказанное, можно сделать вывод, что польско-балтийский сегмент ВП в силу своей русофобии и американоцентризма является одним из потенциальных источников нестабильности в самом Евросоюзе, поскольку постоянно нагнетает напряженность в отношениях с Россией.

Что же касается России, то она, так или иначе, оказывается вовлеченной в любые политические инициативы ЕС, являясь по сути неучаствующим участником ВП. Однако «отводимая России роль незавидна и варьирует в амплитуде от игнорирования по причине ее слабости до боязни по причине ее силы» (Е. С. Арляпова). Так или иначе, вспоминаются слова А. С. Пушкина: «Европа в отношении России была всегда столь же невежественная, сколь и неблагодарна».

Вне зависимости от того, как воспринимают Россию – как слабого или как сильного игрока, необходимо серьезно и взвешенно оценивать любые инициативы ЕС, в том числе и исходящие от стран «второго эшелона». Несмотря на явное поражение инициаторов ВП на Украине, стоит признать, что пусть даже при неформальной поддержке США, «малые нации» смогли добиться выгодной для себя динамики политических процессов на постсоветском пространстве. Не только элитные группы новых независимых государств на евразийском пространстве, но и определенная часть их населения стремится в ЕС и не желает видеть тяжелейших социально-экономических последствий такого сближения.

Стратегическое планирование предполагает четкую оценку реального положения дел. В случае с ВП необходимо знать, что по мере роста российского фактора в мировой политике задачи сдерживания нашей страны, поставленные кураторами перед новыми «еврограндами», серьезным образом актуализировались. Поэтому стратегия ускорения политического сближения и экономической интеграции с ЕС бывших советских республик, вне всякого сомнения, должна быть оценена как стремление достижения доминирования на пространстве Северной Евразии и подчинения себе политики вышеназванных государств, в том числе в случае необходимости – посредством дестабилизации пространства. Именно такое развитие событий мы наблюдаем сегодня.

Анализируя ВП, следует также помнить, что данная программа, как и ее конкретные саммиты (несмотря на провалы), решают очень важную задачу – являются поводами в информационной войне против России. Это очень важный момент, который ни в коем случае не должен быть упущен в оценке и планировании внешнеполитической деятельности. Как бы мы не привыкли к агрессивной риторике, она каждый раз должна получать соответствующую оценку.

Несмотря на провал в ноябре 2013 году, программа «Восточного партнерства» была названа среди приоритетов председательства Латвии в Совете ЕС в первой половине 2015 года. В связи с этим перед Ригой возникла острая необходимость в анализе дальнейших путей развития программы ВП с целью определения возможностей по повышению ее эффективности. В то же время подготовка саммита в Риге, прошедшего 21–22 мая 2015 г., и который почти все эксперты оценили как «ритуальное мероприятие», осуществлялась на фоне отсутствия в Европе единого мнения как относительно дальнейшего развития программы, так и внешнеполитической стратегии развития всего Европейского Союза.

Тем не менее, очередного председателя ЕС – Латвию, которая «правила» с 1 января по 30 июня 2015 года, отличало стремление переосмыслить стратегию внешней политики организации и найти оптимальные модели соседства. Справедливости ради нужно сказать, что латышские политики не оказались в этом вопросе креативными: впервые предложения по переформатированию (в сторону большей гибкости) программы ВП были озвучены сразу после Вильнюсского саммита министрами иностранных дел стран «Веймарского треугольника» – Германии, Польши и Франции.

Правда, латыши предложили два сценария будущего развития ВП. Условно их можно назвать: модель Я. Урбановича (по имени председателя фракции «Центр Согласия» в сейме республики и президента Балтийского форума) и модель Э. Ринкевича (глава МИД Латвии, ставший широко известным своим официальным признанием в гомосексуализме).

По мнению Урбановича, ВП нуждается в политике «смягчения» и в развороте к России. Среди определяющих направлений этого процесса он выделяет: «аудит» программы с целью изъятия скрытых интересов; отказ ЕС от категоричных требований к странам-участницам ВП в отношении общерыночных стандартов; отказ от антироссийской риторики, как и от логики «борьбы» за постсоветское пространство в целом, за передел сфер влияния; вовлечение в партнерство Москвы и создание формата многосторонней дискуссии с привлечением фокусных стран программы, ЕС и России; выстраивание восточной политики ЕС, исходя из предпосылки о заинтересованности России быть частью Европы для проведения собственной модернизации; акцент на выгоду от реализации программы не только для стран «Восточного партнерства», но и для России и других стран постсоветского пространства. Иными словами, Урбанович предлагал сделать ставку не на изоляцию России и конфронтацию с ней, а на сотрудничество и даже сотворчество в рамках Большой Европы.

Э. Ринкевич, с именем которого связаны наиболее громкие из антироссийских шагов Латвии, придерживается совершенно противоположной позиции. Успешное развитие «Партнерства» министр связывает, во-первых, с максимальным вовлечением США в реализацию программы вплоть до ее переименования в «Евроатлантическое восточное партнерство».

Вторым важным изменением в программе должно стать включение в дорожную карту ВП не просто ассоциированного членства с весьма неопределенными преимуществами, но обещание полноценного членства в Евросоюзе, несмотря на его практическую нереализуемость.

В-третьих, Ринкевич предлагает осуществить т. н. диверсифицированный подход, согласно которому каждой стране-участнице ВП может быть предложена собственная мини-программа евроинтеграции, учитывающая особенности каждого конкретного случая. В этом вопросе он солидарен с Урбановичем: следует отказаться от требований соответствия экономик восточных партнеров «общерыночным стандартам».

Кроме того Ринкевич предлагает повысить эффективность программы через усиление принципа «большее за большее». Министр считает, что «государствам "Восточного партнерства", которые разделяют ценности ЕС и готовы провести все необходимые реформы, должны быть предложены перспективы более тесной интеграции с Европейским Союзом».

Отдельного внимания заслуживает тезис об информационном противостоянии России. В этом вопросе Ринкевич даже более радикален, чем «20 пунктов "Восточного партнерства" после Вильнюса» – этакий план «спасения» ВП, подготовленный Швецией и Польшей, включающий три блока.

Первый блок – «Укрепление видимости» – посвящен информационной сфере. В частности, в документе говорится о необходимости проведения информационных кампаний «Вместе сильнее» и противодействия дезинформации с привлечением экспертов и публичных персон. Особо подчеркнута необходимость информирования граждан о важности и выгоде зоны свободной торговли и ассоциации с ЕС, а также о возможном воздействии России и Таможенного союза. Особую роль в информационном обеспечении ВП должны сыграть «отрицание необоснованных претензий на расходы» и целенаправленные действия в среде нацменьшинств». Однако если «20 пунктов…» предлагают, кроме всего прочего, создание позитивной картины будущего, акцентирование внимания на позитивных сторонах программы, то латвийский министр подчеркивает необходимость мер, ограничивающих российское информационное влияние, тем самым повышая градус конфликтности ВП.

Таким образом, модель Ринкевича является наиболее жесткой и конфронтационной. С одной стороны, она закладывает основу не только для конфликта между Россией и ЕС, но и предполагает более активное участие США в европейской политике. С другой – потенциально возможна информационная изоляция России. Не лишним будет указать и на то, что эта модель является наиболее ресурсозатратной, что не может не отразиться на политическом и экономическом климате всей Европы.

В связи с последним – информационным – тезисом весьма показательным является перманентное акцентирование Ринкевичем внимания на «необходимости совместных усилий для противодействия информационной пропаганде со стороны России» и создании в этой связи паневропейского… русскоязычного канала.

Пренебрегать потенциальной опасностью, которая будет исходить, например, от такого паневропейского канала, не стоит. Достаточно вспомнить, как профессионально сработала финансируемая Катаром «Аль-Джазира», когда необходимо было «поджечь» Ближний Восток. Подогреваемые «правильно поданным» информационным контентом массы буквально за несколько месяцев смели правительства в целом ряде арабских государств. А ведь это лишь одно направление информационной войны. Есть и другие.

Например, в мае 2015 г. о необходимости поддержки Штатами борьбы Латвии с российской пропагандой заявляла еще не вступившая в должность посол США в Риге Н. Петит. И хотя она имела в виду скорее местные СМИ, но общий штатовский подход остается неизменным – они поддерживают любые СМИ, работающие на подрыв российской государственности, на дестабилизация как политического режима, так и всего общества. Достаточно назвать деятельность таких медиа, как «Эхо Москвы», «Радио свободы», «Дождь», «Медуза» Г. Тимченко (штаб-квартира в Риге), «Эхо Рунета». Все они совершенно спокойно вещают в России и при этом еще кричат о недемократичности российского медиапространства. Относительно того, как «независимые» СМИ связаны с «Вашингтонским обкомом», можно доказать на примере любой из перечисленных групп. В качестве казуса возьмем «Эхо Рунета», главным редактором которого является американец К. Ротрок (он же продюсер англоязычной версии «Медузы»). Так вот, проект «Эхо Рунета» был создан фондом Сороса «Открытое общество» (депутаты от КПРФ в июне 2015 г. потребовали признать фонд «нежелательной» организацией в РФ). Чьи интересы будет проводить такая организация, совершенно очевидно.

Не менее важная информация и о самом Ротроке. У себя в профиле на блог-платформе Global Voices он пишет, что три года проработал в Американском институте предпринимательства (Вашингтон) с другим, более опытным русоведом Л. Ароном. К слову, все его книги о России являются не просто критическими, но и содержат фактически призыв к революции. В декабре 2014 года Арон вошел в американский правительственный Совет управляющих по вопросам вещания (Broadcasting Board of Governors, BBG), который управляет рупорами американской доктрины: это холдинг «Радио Свободная Европа-Радио Свобода» (RFE/RL) и «Голос Америки». В BBG входят всего восемь человек, включая Госсекретаря США Дж. Керри. И это лишь один из примеров информационной сети, подконтрольной политическим и разведывательным кругам США.

В продолжении инициативы создания паневропейского русскоязычного телеканала, о котором, в частности, говорилось и на Рижском саммите, RFE/ RL сообщает, что ЕС намерен противостоять российской пропаганде путем поддержки независимых медиа в странах Восточной Европы, путем повышения информированности об «активности внешних лиц в области дезинформации». Но перед ЕС стоит еще одна задача – «более активно убеждать людей в Украине, Грузии и Молдавии, что реформы, поддерживаемые Евросоюзом, могут улучшить их жизнь. Ключевым элементом стратегии называлось подразделение по коммуникациям ЕС East StratCom Team, которое запущено в апреле 2015 г., а начнет постоянно работать осенью». Но и это не все – за Россию решили взяться всерьез.

Нидерланды и Польша пролоббировали создание русскоязычного информационного агентства для борьбы с российской пропагандой. Кроме того, в 2015 г. на базе чешского офиса RFE/RL создан цифровой медиадепартамент, где будут работать специалисты по социальным сетям. Перед руководством департамента поставлена задача – «противостоять дезинформации в российской медиасфере посредством различных соцмедиаплатформ (в частности Facebook, Twitter, «ВКонтакте» и «Одноклассники»)». На проект по борьбе с «реваншистской Россией» в BBG на 2015–2016 гг. собираются выделить огромную сумму – 15,6 млн. долл. Причем этот проект определен BBG как приоритетный, наравне с противостоянием идеологии фундаменталистов «Исламского государства». Всего на 2016 финансовый год BBG запросила у Конгресса США бюджет в 751 млн. долл. (+1 % к предыдущему году). Заявки BBG на финансирование за обозримый период удовлетворялись в полном объеме, так что у ведомства нет повода для беспокойства. Бюджет RFE/RL вырастет на 13 %, до 116 млн. долл. (в 2015 г. – 103 млн. долл., в 2014 – 95 млн. долл.). Должно быть увеличено и количество работников подразделения, примерно на 10 %, до 720 человек. В целом на русскоязычное вещание RFE/RL выделено более семи млн. долларов.

К этому следует добавить выделение США гранта в размере 500 тыс. долларов на годичную подготовку (с 25 сентября 2015 г. по 30 ноября 2016 г.) русскоязычных журналистов и других медиапрофессионалов, которые должны будут противостоять «российской пропаганде» в странах Балтии. В Госдепартаменте даже не скрывают, что «хотят создать послушную экосистему, в которой выпускники проекта из трех балтийских стран будут и после учебы поддерживать тесные связи как между собой, так и с американскими тренерами и экспертами.

Таки образом мы являемся свидетелями создания очередных структур влияния – американские кураторы будут указывать балтийским СМИ, что писать, как оценивать тот или иной факт. Иными словами, оруэлловское Министерство правды в действии. Кроме того, заказчик рассчитывает, что выпускники школы также смогут передать свои знания другим журналистам, что означает создание постоянно работающего и расширяющегося сетевого сообщества.

Нетрудно представить, какая была бы реакция мировых СМИ на факт обнародования подобной программы российским посольством, скажем, в Белоруссии или на Кубе. Россию сразу же обвинили бы в нарушении норм международного права, во вмешательстве во внутренние дела и даже в агрессии. Американская же инициатива воспринимается как нормальное явление. И это еще одно проявление политики «двойных стандартов»: заповеди «Скотного двора» живут и побеждают.

В заключение следует отметить, что в новых исторических условиях Латвия как страна, бывшая председателем ЕС и принимавшая у себя очередной саммит «Восточного партнерства», могла бы сыграть особую роль в развитии не только программы ВП, но и в формировании европейской повестки дня. Концептуальное изменение данной программы могло бы стать первым шагом к переходу от нынешнего противостояния к сотрудничеству стран Большой Европы. Однако Рига продолжила литовский путь, сопряженный с серьезными издержками политики тотального «сдерживания» России, хотя и в лайт-версии. Подобные демарши самым непосредственным образом отражаются на общей безопасности всего региона и окончательно определяют формат ВП как конфронтационного партнерства.

Характерными чертами ВП в исполнении младогосударств ЕС были и остаются низкая ориентация на европейские ценности и интересы вплоть до полного их игнорирования, что отчетливо показал Вильнюсский и Рижский саммиты; высокая подверженность влиянию извне и выраженная ориентация на проведение внешнеполитических интересов внерегионального игрока в лице США; доминирование националистической идеологии в форме агрессивной русофобии с нулевым потенциалом к коррекции курса с учетом изменившихся реалий.

Иными словами, будучи географически, экономически и юридически в составе ЕС, страны-локомотивы «Восточного партнерства» политически идут вразрез со странами-локомотивами Евросоюза, проводя приоритетной линию «третьей силы» во внешней политике ЕС. По сути, они являются ничем иным, как агентами влияния внутри Евросоюза, что должно быть эффективно учтено в российской внешнеполитической стратегии.

В связи с вышесказанным представляется, что инициаторы ВП не видят стратегической перспективы в создании и использовании возможностей интеграции западного и евразийского экономических пространств. Формирование Большой Европы от Лиссабона до Владивостока явно не входит в их планы. В то время как первые шаги на пути к этой цели, которая выгодна всем сторонам процесса, могли бы быть предприняты уже сегодня. Стартапом в этом сложном и долгом, но объективно востребованном процессе должно стать превращение Восточной Европы в зону соприкосновения двух пространств. Из геополитического барьера и тупика Восточная Европа могла бы превратиться в геоэкономический «шов», связывающий, «сшивающий» два экономических пространства.

Сегодня Европа вновь оказалось перед выбором. По истине, прав поэт: «Быть иль не быть – таков вопрос, Он твой всегда, Европа». Однако пока риторика и позиции новых «еврограндов» и их кураторов остаются антироссийскими, возможности использовать площадку ВП для создания общего гуманитарного и экономического пространства от Лиссабона до Владивостока не имеют никаких перспектив. Сегодня ВП – это проект, направленный против России, а значит исключающий какой-либо учет наших интересов и, как следствие, участие в данной инициативе. А без России не может быть и Европы. Похоже, что Европа уже сделала свой выбор – не быть.