Весть о победе как будто гналась вслед за Сашкой. Он бежал от этой победы как от чумы, но то тут, то там слышались крики «Ура», хохот, стрельба в воздух. Потом он был пойман незнакомыми парнями в чёрной форме с тёмными пятнами на рукавах. Ему орали в лицо: «Победа!», а он вырывался и снова бежал. Бежал от этой победы, победы над злом, которое сейчас лежало в коридоре хранилища в луже крови. Победы над злом, которыми якобы были эти несчастные хипаны, ныне безжалостно добиваемые Гориллой Тимом. Спрятаться было некуда, оставалось только убегать…

Недалеко от выхода из развалин Сашка поскользнулся и упал. «Может, и тебя замочить, сука?» – снова и снова хохотало рядом. Зачем? Зачем было убивать этих наркоманов? Зачем было убивать Лёву? Кому это было нужно? Зло победило зло?  «Кузница героев… Если я струшу – я сдохну… Проклятые хиппи и сатанисты! Дяденька, не убивайте!» С неба вдруг посыпалась мелкая снежная крупа. Налетел ветер и закрутил вокруг Сашки белую спираль, словно стараясь спрятать его ото всех. Он вжимался в землю и понимал, что сходит с ума. Вокруг грохотал невозможной силы звук. Вокруг неслись чьи-то крики и его собственный крик. «Аум-м-м», «Там всего человек сорок», «Ты теперь наёмник и станешь стрелять, куда прикажут!» «Мама! Мамочка!!! Где ты?! Спаси меня! Я буду вести себя хорошо! Я буду…»

– Эй, братан! Тебя чё, подстрелили?

Сашка с трудом поднял голову.

– У тебя все ноги в крови.., – над Сашкой возвышался усатый мужик в штурмовой форме с нашивкой «Спецотряд». – Я думал, хипаны ранили.

– Нет… Я убил… – сказал Сашка. Мужик внимательно осмотрел его и улыбнулся.

– Работа у нас такая, братан.

Мужик ушёл. Поднялся и Сашка. Он действительно был в грязи, штукатурке и Лёвиной крови. Мрачно посмотрев туда, где штурмовики праздновали победу, он пошёл прочь.

В центре снег посыпал сильнее. Белая крупа падала на грязь и превращалась в грязь. В этом законе была самая большая справедливость: нельзя оставаться белым в грязи. Ещё больше замешивая городскую грязь сапогами, поскальзываясь и проваливаясь в лужи, Сашка шёл домой. Туда, где мама. Уже было всё равно, что она скажет. Пусть испугается, поплачет, осудит. Потом всё равно простит. Прохожие смотрели на Сашку с удивлением, ненавистью, страхом, расходились в стороны, переходили на другую сторону дороги. Прохожие жили в другом мире, таком же грязном, но по-своему уютном. Они мало что знали о сегодняшней боёвке. Мама, наверное, тоже ничего не знает.

Памятник воину на площади Свободы, заснеженный и безмолвный, гордо смотрел на север, отвернувшись от развалин. У этого воина было героическое прошлое. Он не убивал детей, он не унижался перед «Красными братьями», не воровал. Он побеждал в честном бою, за это его и воссоздали в камне. Сашка вскинул руку в приветствии кадетов. Памятник посмотрел грозно и не ответил.

Идти оставалось совсем не долго. Дойдя до угла своего дома, Сашка остановился. В окне их комнаты горел электрический свет. Сашка стоял и смотрел, почему-то ожидая, что вот-вот мама выглянет и увидит его. Потом подбежал соседский кот, который узнавал Сашку безошибочно и тут же принимался тереть спину об его ноги. Кот недоверчиво нюхнул чёрные форменные штаны, заляпанные грязью и кровью, и поспешно скрылся в подъезде. Сашка вошёл за ним.

В подъезде было мрачно и тихо. Тётя Лиза снимала с подоконникагоршки с цветами.

– Здравствуйте, – тихо сказал Сашка.

– Сашенька! – горшок с пыльной традесканцией щёлкнул об пол и разбился. – Саша, нашёлся!  Ты не ранен? Где ты пропадал? – ещё множество обязательных женских вопросов понеслось Сашке в спину, но он отвернулся и пошёл к себе, на второй этаж. Дверь открыл незнакомый молодой человек в утеплённой тельняшке. За его спиной Сашка увидел чужое зеркало, чужую полочку для обуви, и толстую рыжую собаку.

– Тебе чего? – спросил парень.

– Мне? – Сашка тупо помотал головой. – А я…

– Саша, – осторожно сказала из-за спины тётя Лиза, – пойдём к нам.

Потом он сидел на кухне, на большом мягком диване и, как будто сквозь вату в ушах, слушал, что рассказывает ему дядя Витя:

– Все думали, ты совсем пропал, парень. Позавчера и похоронили. Не хотел тебе по телефону говорить…

Сашка смотрел на треснувшую чашку на столе и глотал слёзы. Тётя Лиза обнимала его и, кажется, покачивала, как ре­бёнка. «Это я виноват, – подумал он. – Я долго не звонил».

Он вымылся в душе, застирал форму, поел – куски странно застревали в горле, и тётя Лиза отвела его в маленькую комна­тушку, переделанную из кладовки. Там помещался только узкий диванчик. Сашка упал на него, уткнулся в домашнюю, с цветочным узорчиком подушку, и продолжал плакать.

– Что теперь будем делать? – говорила за стеной тётя Лиза. Дядя Витя отвечал глухо и неразборчиво. «Что со мной делать… – Сашка ещё больше сжался. – Какая теперь разница»…

Когда за окном уже стемнело, а Сашка лежал совсем тихо, отрешенно разглядывая узор на обоях, в комнату вошёл дядя Витя.

– Пойдём, парень, в твою квартиру сходим.

– Зачем? – почти с ужасом спросил Сашка.

– Ну, они вещи ваши держат, возьмёшь чего надо.                  

– А кто они? – Сашка вытер остатки слёз рукавом.

– Не знаю. Их позавчера вечером вселили. И вот что: я бы рад тебе предложить побыть пока у нас, да не могу. То тобой полиция интересуется, то Контора, сам понимаешь… Тем более ты, я так понял, штурмовик?

Сашка кивнул.

– Вот видишь… Что-то я не слышал о том, чтобы там нормальные парни жили. Там человеком не станешь. А станешь сволочью и убийцей. Я в этом уверен. Хочешь совет? Уходи оттуда, пока не стало поздно. Куда угодно уходи. Слышишь?

– Да. Спасибо за совет, – Сашка отвернулся, – пойдемте туда, к нам…

В комнате многое изменилось, но некоторые вещи так и стояли на своих местах – Сашка старался не смотреть на привычную мебель, часы на стене, светлые квадраты на обо­ях там, где раньше висели фотографии.

– Там всё в углу, в кладовке, – сказал парень – сын новых хозяев.

Сашка сел на корточки перед их с мамой вещами: вещей было немного, две не очень большие коробки. Посидел, не двигаясь, потом осторожно приоткрыл одну. Сверху лежала всякая ерунда: учебники, книжки про шпионов и рыцарей, альбом с ко­рабликами. Сашка поморщился, вытряхнул содержимое на пол, нашёл замшевый кошелёк с деньгами, пересчитал – двадцать четыре марки и ещё мелочь, сунул всё в карман. Из альбома выпала пачка фотографий. Сашка хотел убрать их, не глядя, но не смог. Рассматривал пожел­тевшие черно-белые снимки: мама с папой молодые, свадьба, он сам в забавной детской ко­лясочке, он в первом классе – лопоухий от короткой стрижки, с большими блестящими пуго­вицами на гимназической форме… Тогда у него выпали два передних зуба и, на все просьбы фотографа улыбнуться, Сашка только сердито хмурился. Потом фотографии их класса, а вот и Корпус – парадный отряд на центральной площади, они с Ильёй в первой шеренге. Сашка собрал карточки, сложил на самое дно коробки, закидал книжками. Во второй коробке были вещи. Сашка снял с гвоздя на стене свой рюкзак, – значит, мама нашла его под крова­тью, разобрала и поняла, что сын куда-то собирался, – сунул туда тёплую одежду, подумал, положил то, что уже было мало. «Хныку» – решил, как будто уже точно собрался назад в развалины. Когда поднимался, задел локтем небольшой пакет, лежащий на полочке у стены, на пол посыпались его пузырьки с реактивами, вывалился окаме­невший слоновий зуб. Сашка постоял молча, потом снова сел, вытер навернувшиеся слёзы, собрал всё в пакет, а зуб слона положил в карман.

В комнате парень включил магнитофон, полилась медленная тихая музыка. Сашка встал, затянул рюкзак потуже, прошёл в коридор. Дядя Витя курил на лестничной площад­ке.

– Собрался? – спросил он. – А остальное?

– Мне все равно, – сказал Сашка.

Они спустились на первый этаж, остановились у двери.

– Скоро ночь, ты ведь не собираешься уходить прямо сейчас?

«Он бы рад, чтобы я ушёл», – понял Сашка. Очень захо­телось уйти как можно быстрее, но вышла тётя Лиза, что-то заговорила, повела к себе. Саш­ка послушался.

Больше к нему не заходили. Он промаялся всю ночь то засыпая, то вскакивая в холод­ном поту. Мысли крутились возле одного: «Это я виноват. От меня одно зло». Как только рассвело, Сашка тихо выскользнул из комнаты и, не попрощавшись, ушёл. На улице потеплело, снег таял, и под ногами чавкало серое месиво. Мимо Сашки проехал автомобиль, обдав его талой грязью, но он даже не заметил этого. Ему каза­лось, что надо быстрее бежать назад, в развалины. Здесь, в центре, теперь не осталось никого, кому он был бы необходим. А там? А там его, вероятнее всего, сдадут спецотряду и расстреляют. И, может быть, так будет лучше. И для него и для всех остальных… Зачем он вообще живёт? Чтобы по указке какого-то полоумного вояки кидаться с автоматом на людей? Чем так, лучше уж не жить…

На мешках в подъезде высотки лежал Гога, па­рень из бригады Уксуса.

– Присаживайся, – сказал он добродушно. – Я слышал, ты своего угрохал? Бывает, паря.

 Сашка молча сел.

– Хочешь выпить? – спросил Гога. – Когда холодно и фигово – лучше выпить.

Сашка кивнул. Гога достал из брезентовой куртки с надписью «ANARCHIA» початую бутыль.

– Вот, бормотуха. Может, и трудно пить, зато потом ништяк, – пояснил он, разливая в маленькие деревянные стаканы противно пахнущую жидкость. – Наш командор разрешает греться, он классный. Ну, давай за нас.

Бормотуха оказалась тошнотворно гадкой на вкус и обожгла горло. Сашка закашлялся, на глазах выступили слёзы.

– Ну, ну, не кашляй, – сказал Гога. – Мочишь пацанов профессионально, косорыловку тоже надо пить по-штурмовому. Мы всё-таки не хипаны какие-нибудь, а настоящие волки развалин. Понял? Мы теперь хозяева.

Они помолчали. Гога посмотрел на бутылку, быстро отхлебнул из горла и спрятал её обратно в куртку.

– Но ты Лёвку все же классно уделал. Ваши парни, что его хоронить уносили, чуть не обрыгались. А этот, в шлеме, Кеша, сразу с копыт свалился…

Бормотуха очень быстро дошла до Сашки. Руки стали непослушными, по ногам бежали мурашки.

– Я ведь не хотел убивать, – схватил он Гогу за рукав. – Он пацана маленького застрелил. В упор, из «калаша». Тот ему ничего не делал, просил не стрелять!

– Фигня, – спокойно сказал парень. – Это же боёвка. На боёвке можно. Да тем более, Лёвка нарковал. Он бы и сам сдох от передозы. Не, ты не прав. Просто тебе Лёвка не нравился… Вот если я тебе сейчас не понравлюсь, ты меня убьёшь?

– Не знаю, – ответил Сашка.

– Ну и дурак.

Сашка слабо покрутил головой – стены вокруг расплывались, потолок покачивался. Показалось, что мешки плавно стекают куда-то вниз. Гога ещё что-то говорил о том, что своих мочить нельзя, а то никаких своих не напасёшься, что у Сашки теперь будут проблемы с начальством.

Потом откуда-то из темноты появились Олег с Волком, за ними маячил бледный Кеша.

– Никак ты? – мрачно спросил Волк.

– А мы тебя искали, – добавил Олег. – Подлянку ты нам сделал. Убил своего и смылся. Да ещё автомат кинул. Мы еле от спецуры отвертелись. Сдать бы тебя им…

Волк подошёл к Сашке и, схватив за грудки, рывком поставил его на ноги:

– Ты, психопат, твой дом дурка! Чего ты вообще вернул­ся? Думаешь, опять простим? Шёл бы к предкам. Кто там они у тебя: алкоголики, наркоши, шизики?

– Заткнись! – тихо сказал Сашка, и Волк удивлённо посмотрел на него. – Не смей говорить так про моих родителей. Они хорошие люди. А ты… А вы все – убийцы, просто убийцы. Никакие не солдаты…

– Чё? – переспросил Олег.

– Мальчик считает, – пояснил ему Волк, – что мы – быдло, а он – не такой. Чистый и белый. А я ещё с ним нормально говорил.

Он разжал пальцы и Сашка, не удержавшись на ногах, упал на мешки.

– Ты, пацан, не понимаешь, на кого нарываешься, – Олег сильно ударил Сашку ногой в грудь. – Задиристый стал. Тебя всей бригадой пинать надо…

Дыхание у Сашки перехватило. «Пусть убьют» – подумал он. Олег бил его, стараясь попасть  в живот, а Сашка почти не закрывался.

– Ладно, Олег, хватит, – донёсся, наконец, голос Волка, – сдохнет ещё. Хватит Лёвы.

 Волк и Олег ушли, остался Кеша, да Гога. Сашка лежал, желая только одного – умереть. Болело всё, а особенно живот, куда так старательно метил Олег.

– Легко отделался, – сказал Гога. – Уксус бы убил, это точно.

– Пойдём, Санёк, в комнату, – вздохнул Кеша, всё это время стоявший в стороне. – Ты подняться можешь?

Сашка молчал, тогда Кеша с Гогой с трудом подняли его.

– Там, рюкзак, – прошептал Сашка.

 Кеша, ухватив одной рукой рюкзак, а другой придерживая Сашку, поковылял по лестнице.

– Ты правильно сделал, – сказал он. – Если бы ты тоже на них полез, убили бы точно, а синяки заживут, куда они денутся!

«Лев Линдман» – среди чёрных и цветных пятен разглядел Сашка надпись на стене рядом с их квартирой. Рядом почудилась другая: «Александр Ерхов». Потом надпись исчезла, как и все остальные, смешавшись в серых пятнах, прихотливо разбросанных в пространстве…

– Да всё нормально, – послышался голос Кеши. – Это Олег сгоряча. Он парень неплохой, потом остынет, и всё бу­дет, как раньше. Тебе повезло, что по лицу не били. Мне вон Олег как в глаз засветил, так я несколько дней плохо видел!

«У них это нормально. То есть не у них, а у нас, – Сашка укрылся своим простреленным одеялом. – Почему я думаю о них со стороны? Теперь я – это они. И бежать мне теперь некуда»…