Дальше события воспринимались кусками. Неподалёку сидел Кеша и невнятно что-то бубнил. Сашке казалось это важным, но различить слова он не мог. Изо всех сил прислушиваясь, он мог уловить только обрывки фраз, слов, которые рассыпались на звуки, словно колода карт, упавшая на пол. «Консервы, деньги, одежда, продал», – подобные слова носились в воздухе, но сами теперь ничего не обозначали. Потом приходили парни из их и из соседней бригады: кто погреться, кто поболтать с Кешей. Говорили парни тоже непонятно и долго… Всё внутри Сашки болело, и из-за этого он лежал молча, боясь пошевелиться. Он бы рад был уснуть, потерять сознание, умереть… Только не так-то это просто… Вспомнился мальчишка на заплёванном полу притона хиппи. Мальчишка, который из-за Лёвы никогда не вырастет. Вспомнился Лёва, который тоже теперь никогда не станет настоящим солдатом. И вдруг стало так жалко… Жалко мальчика, жалко себя, и даже жалко Лёву. Словно они были друзьями, прожили много лет рядом, а теперь Сашка совершил вдруг немыслимое предательство… Нет, Лёва был враг. Озлобленный, несправедливый человечишко. Он ведь наслаждался чужой смертью. Так почему же Сашке жаль его? Почему Сашка уверен, что Лёва должен был жить? Все должны были жить: Лёва, Сашка, тот мальчишка, старик сторож… А остался только Сашка. Почему? Зачем? Надо было узнать это у кого-то. Найти того, кто всё объяснит…
– Где он? – спросил Сашка у Кеши.
– Кто? – спросил Кеша.
И Сашка больше ничего не спрашивал. Он всё понял. Никто ему ничего не объяснит. Он всё должен понять сам. Понять, что лишил человека жизни. Даже двоих – ещё застрелил того падальщика. Нет, даже троих: не смог спасти малолетнего мальчишку… Нет, четверых… Мама тоже умерла из-за него… И тогда он заплакал. Не мог сдержаться и ревел в голос. Сквозь слёзы в сознание пробивался Кеша с идиотским: «Всё нормально. Не плачь, Санёк»… Потом появился Витька, как и всегда, со свечой в руке. И как всегда равнодушно сказал:
– Ты не умер, дух. Ты приносишь несчастье, разве я был не прав? Молчишь? Молчание помогает нам мыслить о вечном. Стодневное молчание даёт просветление. Нужно только говорить «Ом»…
Витька был самым нормальным среди всех. Витька единственный не казался сейчас идиотом. Такая простая и эффективная месть миру – наплевать на него. И тогда мир исчезнет…
– …И тогда дух обретёт силу.
– Я хочу умереть, – сказал Сашка Шизу.
– Умереть нельзя, – вздохнул Шиз. – Душа бессмертна. И в этом наша беда. Тысячи лет в этой грязи, разрухе, тлене. Тысячи лет мучений, пока не обретёшь себя…
– Я не хочу!!!
Шиз не ответил, только хлопнула за ним дверь. Застучала кровь в висках. Сашка закрыл глаза и услышал, как за окном свистит ветер. Ветер высвистывал мелодию. Знакомую и очень приятную. И вдруг, из далёкой дали принёс этот ветер отзвуки колокола…
В последний раз Сашка слышал колокол в санчасти. «Почему он звонит? Здесь нет колокола. Я – штурмовик. Я – мразь и сволочь. К чему эта сказка?» – совершенно равнодушно подумал Сашка. Звон прекратился. Сашка открыл глаза и вдруг вместо закопчённого потолка увидел потолок неправдоподобно белый. В углу за столиком сидела медсестра. Увидев, что Сашка приподнялся, она отложила журнал:
– Очнулся? Ну наконец-то! Ох и бредил же ты!
– Где я? Это сон? – пробормотал удивлённый Сашка.
– Нет, это не сон, – сказала медсестра. – Сейчас я мать позову. Если она не ушла, то внизу сидит, ждёт.
Хлопнула дверь, и Сашка поднялся с постели. В палате было светло. Очень сильно пахло миндалём, а на столе стояла ваза со степными цветами. Одевшись, он подошёл к зеркалу – оттуда смотрел он сам: смуглый, черноглазый, с повязкой вокруг головы…
В коридоре послышались торопливые шаги. Сашка напрягся: так могла идти только мать. Наконец дверь открылась, и мать зашла. Она была чем-то озабочена, подошла и обняла Сашку.
– Что-нибудь случилось, сынок? Что у тебя с головой? Приходили какие-то люди…
– Да ничего… Поцарапался, отдохну, и всё будет нормально.
«Что произошло?» – попытался вспомнить Сашка. Вместо недоверия и восторга в душу просочилась тревога. «Неужели я опять сделал что-то? Что-то такое, что направлено против города? Против его безопасности и существования?»
Неслышно в палату вошёл следователь из Конторы. Он остановился и, презрительно осмотрев Сашку, усмехнулся.
– Ну здравствуй, предатель, – сказал он, присаживаясь на табурет. – Мы решили взяться за тебя очень серьёзно, поэтому я здесь. Садись на кровать, разговор будет длинный. Посторонних попрошу не давать никаких сигналов подозреваемому, и вообще очистить…
Следователь зло посмотрел на мать, но она не двинулась с места.
– Что я такого натворил? – удивился Сашка.
– Ты предал Корпус, – спокойно ответил следователь. – Ты убил много людей. Кстати, ты читал «Кодекс штурмовика»? Что там говорится насчёт убийств? Не знаешь?
– Зачем мне читать «Кодекс штурмовика»? Я кадет гвардии…
– Ты чмо и мудак, – взвизгнул следователь и, вскочив, ударил Сашку. Сашка упал, а следователь, размахнувшись, ударил его в живот. Потом нагнулся над ним и, выравнивая сбившееся дыхание, произнёс:
– Ты должен застрелиться. Я принёс тебе пистолет, – он бросил Сашке пистолет со знакомым клеймом «Р. BERETTA_ARMY ROMA». – Ты ведь хотел, правда?
Сашка осторожно взял оружие, поднёс к виску. Рука его дрожала, и дуло неприятно ёрзало по коже.
– Быстрее, – скомандовал следователь, – ты опорочил свою честь и честь своего отца. Как у солдата это твой единственный шанс смыть позор.
Сашка положил палец на спусковой крючок, выдохнул и нажал. Грохнул выстрел. Перед глазами закачалась побелевшая мать.
– Прощай, сынок. Ты уже не приедешь…
Сашка открыл глаза и огляделся: сырая грязная комната. Кеша на соседней лежанке спал, негромко похрапывая. «Сон», – понял Сашка. Казалось, в комнате нестерпимо жарко и от этого страшно хотелось пить. Воды в комнате не было, пришлось идти к трубам. В большой комнате при тусклом свете стеариновой свечи сидел Шиз. Сашка обошёл его, как предмет, глотнул отвратительной ржавой жидкости. Пить захотелось ещё больше, затошнило. Он сел на пол, глубоко дыша, переждал приступ дурноты.
– Чёрный дух, – позвал Шиз, – все спят, а ты ходишь. Я молюсь за тебя. Ты не выдержал испытания. Лёва был твоим испытанием, но ты слаб, ты пошёл по лёгкому пути. И теперь Лёве хорошо, он в чистом мире, а ты бродишь без сна и покоя.
– А что мне делать? – спросил Сашка, как будто Витька был нормальным.
– Медитировать и молиться. Тогда твоя душа успокоится.
– Сам молись, – огрызнулся Сашка. Вдруг захотелось ударить Шиза, будто это он всё портит в жизни, а если ударить – всё наладится.
– Ты не верующий, – заметил Шиз. – У верующих не бывает такой чёрной кармы.
– Пошёл ты! – Сашка направился к себе, зло на Шиза прошло само собой. Возразить убогому было нечего.
Лежанка за время его отсутствия уже совсем остыла, он пошевелил угли в мангале, завернулся покрепче в одеяло. Почему-то вспомнилась степь, в которую вывозили кадетов на учения. Летом там было очень здорово: пахло травами и вольным ветром. Вспомнились друзья: Вовка Бауэр, Макар Стеценко, Василь Авдеев, Илья… Они сидели на привале и мечтали о будущем: о том, как они станут гвардейцам, как будут водить солдат в атаки, как будут дружить всю жизнь. Сашка, усмехнувшись, отогнал эти воспоминания подальше.
Друзья исчезли. Теперь перед ним была только степь. Ещё желтоватая, до того как она расцветёт. Сашка сидел на броне старого ржавого броневичка и смотрел вдаль, туда, где горизонт. Рядом сидел Витька и, громко швыркая, пил чай.
– Ну что, чёрный дух, ничего не видишь вдали? – вдруг спросил он.
Сашка напряжённо посмотрел по сторонам. Чуть левее, там, где была небольшая возвышенность, вдруг появилась точка, которая стала приближаться.
– Это – карма, – наставительно сказал Шиз.
Точка медленно приближалась. Это был человек. Одет он был в чёрную вязаную шапку, грязную майку, толстенные ватные штаны и огромные валенки с калошами. Человек медленно брёл в сторону броневика, поминутно спотыкаясь, отчего руки его, безвольно болтавшиеся, подлетали вверх, как у тряпичной куклы. Шиз перестал пить чай, поёрзал на броне и полез внутрь. Тем временем человек подходил всё ближе и ближе и, чем больше этот человек приближался, тем сильнее замирало Сашкино сердце, и быстрее бежали мурашки по его спине. Этот человек, приближающийся к Сашке, этот человек с серым лицом и белыми неживыми глазами, этот человек с рыжими усами на верхней губе и рыжими вихрами, выглядывающими из-под шапки, этот человек был Лёва… Сашка хотел спрыгнуть с броневика, но ноги от страха подкосились, поэтому он только сумел поднять руки и закрыть глаза. Когда он открыл глаза вновь, Лёвы не было. Сашка вытер вспотевшее лицо и слез с броневика. И там стояло ОНО. Это был парень в красной куртке, в хороших ботинках, только вместо лица у него была кровавая рана. Лоб был разворочен, превращён в серо-красную массу, правый глаз вытек, и на его месте сидела жирная зелёная муха, левый смотрел на Сашку, обнажённые клыки сложились в жуткий оскал. Пахло от парня сладковатым запахом разложения. Громко закричав, Сашка побежал. Он пытался бежать быстро, но теперь ноги стали словно свинцовые и очень замедляли движение. Запах разложения преследовал и подгонял его. Сердце колотилось, одежда насквозь промокла от пота, но остановиться Сашка не мог. Впереди показалась колонна людей в гвардейской форме. Люди шли через степь унылой вереницей, еле волоча ноги.
– Ребята! – крикнул Сашка и вдруг понял, что все эти люди мертвы. Ничего живого не было в их облике.
– Это карма, – откуда-то сверху крикнул Шиз.
Сашка уткнулся в пыль.
– Иди к нам, – позвал один из кадетов, – мы тебя давно ждём.
Сашка увидел перед собой протянутую руку трупа и закричал нечеловеческим голосом…
– Тихо, тихо! – появился откуда-то Кеша. – Это я! Приснилось чего?
Сашка открыл глаза. В комнате светлело. Кеша сидел рядом и крепко держал его за руки:
– Не ори! Всю бригаду перебудишь!
Потом потрогал ему лоб:
– Ты заболел, Сашка, точно заболел. Наверное, от Хныка заразился. Тот тоже вчера больной свалился.
– Кеша, я же не виноват! – скороговоркой заговорил Сашка. – Тот, падальщик, нас убить хотел, и Лёва меня убить хотел! Стоял с автоматом. Я бы никогда первый не выстрелил. Мне так плохо, Кеша! Я бы домой ушёл! Ушёл уже, а там теперь другие люди живут! И из Корпуса меня выгнали! Просто так – ни за что. У меня отец погиб. Главу защищал. Я ему, правда, даже завидую. Лучше так умереть как он, чем тут с крысами… А пока я здесь торчал, у меня мать умерла. Это я её убил, Кеша, я ничего не сказал, куда иду!
Кеша продолжал держать Сашку за руки, как будто боялся, как бы чего не вышло.
– Теперь этот Лёва мне сниться будет, не даст он мне жизни! – говорил Сашка. – Зачем я здесь, Кеша? Может мне лучше подняться повыше – да и вниз. Вы меня закопаете, и ничего плохого больше не случится! Что мне делать, Кеша? Что мне теперь делать?
– Тебе – не знаю. Я бы, конечно, к матери на кладбище сходил. Её ведь на городском кладбище похоронили?
– Наверное, – Сашка с ужасом понял, что даже этого не спросил у дяди Вити. Сашкин отец был похоронен на офицерском кладбище, но мама-то не была военной.
– Знаешь, Санёк, – Кеша отпустил его, повертел в руках свой шлем, надел, – я тебя понимаю, у меня ведь тоже мать умерла. Три года уже прошло. Она от гриппа умерла, а я даже не знал сначала. Мы тогда все этим болели, но меня батя умудрился в город привезти, в больницу. А я тут как начал болеть: одно за другим, грипп прошёл, желтуха началась, потом ещё дрянь какая-то, я уж и названия не помню. Батя думал, что и меня хоронить придётся, ну и не стал говорить о матери. Выписали меня, а тут на тебе: сирота ты, Иннокентий. Как я ревел! Ты, Санёк, ещё молодцом держишься, а я совсем расклеился. Да ещё батя попивать стал. Вместе и страдали. Но он у меня хороший: собрал последние деньги, мы на них трактор хотели купить, маленький такой, знаешь? Вот, вместо трактора заплатил за меня, идиота, чтобы я в танковом училище учился. А меня выгнали. Теперь к бате нельзя, пока деньги не соберу, ну уже немного осталось: пара боёвок и домой. Хочешь, со мной поедем, тут к югу от города фермерское поселение, там хорошо, там даже озеро есть. Будем хлеб выращивать, это ведь лучше, чем из автомата палить, верно?
Сашка кивнул. Кеша казался таким близким, как брат, и Сашке хотелось ткнуться ему в плечо и заплакать.
– Ну ладно, – распорядился Кеша. – Давай с тобой вместе на кладбище съездим. Только мне кажется, что ты болеешь.
Сашка криво улыбнулся.
– Это я вчера бормотухи с Гогой налакался, да ещё Олег побил. Ты бы себя как чувствовал?
– Я бы сдох – как любит говорить наш Хнык, – Кеша встал. – Ладно, пойду Олега разбужу, надо же ему знать, куда мы собрались, а то решит, что ты опять убежал.
– Я сейчас тоже подойду, – сказал Сашка. – Я вещи в рюкзаке принёс, где они?
– Да вон, я на подоконник рюкзак бросил. Ты себе или продавать притащил?
– Дарить.
Кеша пожал плечами, явно не понимая, как можно добровольно с чем-то расстаться и ничего не получить взамен, и вышел.
Сашка развязал рюкзак, достал вещи для Хныка, а когда поднял глаза, увидел за окном привычные развалины. Всегда выглядящие одинаково, что бы ни случилось. Просто груды щебёнки, да железных прутьев. В которых, как говорил Шиз, нет души, и поэтому ничего им не страшно…