– Уникальный мальчик, – сказал маленький седой старичок, поправляя на Сашке одеяло. – Вы, коллега, можете диссертацию писать. Сколько раз мы его похоронили? Вот они, скрытые резервы человеческого организма. А где, кстати, Катерина Григорьевна?
– В гимназии. Скоро вернётся.
– А Вы, молодой человек, в рубашке родились. Неслыханное везение! Ну и, конечно, Вере Ивановне да Катерине Григорьевне должны всю жизнь благодарны быть.
Сашка наконец-то понял, что лежит у Кати дома, а кроме старичка рядом стоит Катина мама и сам Краев.
– Ну, здравствуй, Саша Ерхов, – сказал он. – Я вижу, теперь ты меня слышишь.
– Здравствуйте, господин офицер.
Старичок галантно поцеловал Катиной маме руку и ушёл, а Краев сел рядом с Сашкой.
– Значит, ты теперь штурмовик?
Сашка хотел ответить, но Краев только махнул рукой.
– Не оправдывайся, ты в бреду тут столько нам рассказал – что надо и что не надо. Такого за три дня наслушались!
– Три дня? – Сашка не мог даже представить, что он провалялся здесь без памяти целых три дня. – Я тут так долго?
– Да, приятель, сегодня уже 24-е октября. Ты себя как чувствуешь?
– Хорошо.
– Повезло тебе – организм молодой, сильный. Такой с чем угодно справится. А помирать тебе, кадет, как ни крути, было рановато, – Краев усмехнулся. – Ну ладно, после поговорим. Когда совсем подлечишься. Надо же думать, куда тебе деваться дальше…
Краев снова улыбнулся и вышёл, а Сашка стал медленно подниматься. Чувствовалась слабость, но нигде ничего не болело. Сашка подошёл к окну. На улице лежал снег и, наверное, было очень холодно. Тяжёлые шторы по бокам окна мешали свету проходить в комнату. Сашка отодвинул их, с удивлением обнаружив на своих венах синяки и точки от инъекций. Потом приблизился к полкам с книгами, пробежал взглядом по корешкам, наткнулся на старинный том в золочёной обложке, вытащил. «Библия» – было написано на переплёте.
Сашка сел на диван и открыл книгу: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездною». «Как у нас на развалинах, – подумалось. – Тоже пусто и безвидно». Дальше неведомый Сашке Бог творил твердь и море, растения и животных, солнце, луну и звёзды, человека. «Это он промахнулся. Мог бы уж такую тварь и не придумывать, – Сашка поставил книжку на место и усмехнулся. – Человек произошёл от обезьяны. Никто не мог создать такое недоброе животное по своей воле».
– Саша!
Он удивленно посмотрел на дверь и увидел радостную Катю. Она быстро подошла к нему, обняла, отошла опять. Он стоял с широко открытыми глазами, ничего не понимая.
– Наконец-то! Мама вчера сказала: или сегодня очнёшься, или точно умрёшь. Знаешь, как я эти дни переволновалась: на уроках не могла спокойно сидеть! Приду из гимназии – и сразу к тебе. А у тебя жар, постоянно компрессы менять нужно. А однажды ты задыхаться стал, я так напугалась, что плакала. Хорошо, что мама была дома. Ты хоть помнишь, что чуть не умер?
– Я думал, что уже мёртвый, – признался он. – Я даже видел, как меня хоронят.
– А какую чепуху ты нёс всё это время! Тебе каждый день успокоительное кололи.
– Сделаете наркоманом, – проворчал Сашка. Ему было неловко – мало ли что он успел тут наговорить.
– Нет, это не опасные уколы, – пояснила Катя. – К ним не привыкают. А ты красивый… У тебя черты лица правильные. И зачем ты в штурмовики пошёл? Там же одни убийцы. Тебя вон как избили, до сих пор синяки видно. Не ходи туда больше. Тебя там совсем убьют или станешь наркоманом. Там, говорят, одни наркоманы. А ещё, говорили в гимназии, что там голод был страшный и даже людоедство. Как раз, когда ты ко мне приходил. А ты ничего мне не сказал… Ты ведь голодный совсем был, а я и не знала.
Сашка подавленно слушал эту болтовню. Зачем Катя всё это говорит? Она ведь совсем ничего не знает. Живёт в хорошем месте и невдомёк ей, что места есть другие. Там другие законы и живут по-другому. А судит она об этих местах только по сплетням, да официальным сообщениям, в которых почему-то всегда говорят про жизнь в городе, о том, как всё хорошо, а о развалинах ничего. И если штурмовик, то непременно убийца. Хотя… Он, Сашка, был самым настоящим убийцей.
Кажется, последнее слово Сашка произнёс вслух, потому что Катя вдруг прервала свой восторженно-озабоченный поток слов и внимательно смотрела на него:
– Нет, ты – не убийца… Я так не говорила. Какой же ты убийца: ты добрый и справедливый… Папа о тебе только хорошее говорит.
Сашка раздражённо отвернулся. Когда-то он действительно был добрым, справедливым. Очень давно и теперь вспоминать об этом не хотелось. Теперь он совсем другой. Ничего хорошего в нём не осталось, от него лишь вред и неудобства.
– А скоро, – донеслось до Сашки, – Кеша придёт, он каждый день ходит. Из кожи вон лезет, чтобы мне понравиться! Только он не в моём вкусе.
– Он хороший, – задумчиво пробормотал Сашка.
– Ну уж не лучше тебя, это точно, – засмеялась Катя. – Он меня вчера до гимназии провожал. Только о ферме какой-то да о деньгах и разговаривал. Будто тем никаких больше нет. С ним скучно. И шлем у него такой дурацкий…
– Кеша мой друг.
– Ладно, ты не обижайся. Ты его, конечно, лучше знаешь…
В дверь настойчиво постучали.
– А вот и он, – сказала Катя. – Пойду, открою.
Кеша появился на пороге комнаты бледный и обеспокоенный. И сразу заявил:
– Дурак ты, всё-таки, Сашка! Так всех перепугал. Я вот иду и боюсь, что ты помер.
Сашка пожал плечами:
– Я же не специально. А Хнык там как?
– Сдохнет он, как же… Походил пару дней с соплями, да и всё. Олег тебе, кстати, спасибо передавал. За то, что ты этого шпенька таблетками накормил. Носится со своим Костиком, будто делать ему больше нечего…
– Я пока пойду, – неуверенно сказала Катя, – чайник поставлю. А ты бы, Саша, лёг. Тебе нельзя ещё долго ходить.
Когда Катя вышла, Сашка лёг, а Кеша сел рядом и приглушённым шёпотом сообщил:
– Этот дядька, Катькин отец, классный мужик. Узнал, что ты штурмовик и не выгнал. И тётка здоровская. Сколько я хожу, она меня всегда кормит. Я у неё ложку спереть хотел, да передумал: хорошие люди, неохота им гадости делать…
– Кеша, я, наверное, наболтал тут… Ты не знаешь? Про Лёву, или ещё про что.
– Да не, – Кеша старательно подумал, – ты про Лёву не вспоминал. Только про Илью какого-то. Всё его звал. Но я вообще-то тут не всё время кантовался. Ты лучше у Кати спроси, она возле тебя часто сидела, свечки зачем-то жгла. А ты, дурик, ей даже стихи читал. Только имей в виду, она ни фига не поняла, она этих ваших пустынников никогда не видела и ни слова по-ихнему не знает…
– Стихи? – Сашка поморщился. – Не помню.
– А-а… А я решил, что у вас с ней любовь. Ты за неё так в бреду цеплялся, как за мать! Ой, прости.
– Кеша, я совсем ничего не помню!
– Так, значит, Катя свободная? Ну так даже лучше. А то бы отбивать у тебя пришлось. Возни чёрт знает на сколько…
Пришла Катя, принесла чай и печенье, поставила поднос рядом с Сашкой на диван:
– Ну что, поди о войне говорите?
– О ней, конечно, – согласился Кеша. – О чём ещё мужчины говорить могут? Или о войне или о женщинах, но с Санькой о женщинах не очень-то поговоришь, он у нас не дорос до таких интересов.
Кеша болтал и болтал, и никак не мог остановиться. Сашка сначала незаметно толкал его локтем, потом перестал – и толкать перестал, и слушать. «Дурак ты, Кеша. Сидишь, лапшу девчонке на уши вешаешь, а зачем? Ну, влюбится она в тебя и что? Женишься и приведёшь к нам в развалины? Или к бате твоему на ферму? Ей другая жизнь нужна»…
Но Кеша, похоже, этого не понимал. Он просидел у Кати до самого вечера и обещал явиться и завтра. Катя утомлённо вздыхала, старательно не обращала на Кешу внимания, но тот оказался на удивление упрямым. Сашка, ещё слабый после болезни, засыпал и просыпался, а Кеша всё торчал в комнате. Сашке было стыдно за такого болтливого и бестактного приятеля, стыдно за себя, принёсшего, наверное, столько неудобств семье Краева. Вот, валяется тут, Катин диван занимает, а она спит в общей комнате. А если посчитать, сколько на него перевели лекарств… Да он никогда не рассчитается! Надо было скорее уходить в развалины. Правда, он ещё кашлял и, даже добравшись всего лишь до кухни, чувствовал усталость, но ведь лежать можно и в развалинах, никого не стесняя…
На следующий день с утра Катя ушла на занятия, а Краев по делам. Сашка остался с Верой Ивановной. Он полистал книжки из шкафа, но, как ни странно, читать не захотелось: что такого могло оказаться в книгах, что могло бы ему сейчас помочь?! Сашка выглянул в большую комнату, подошёл к фотографии Катиного брата. Поднялся на цыпочки и посмотрел внимательнее, решая, похож парень на Краева, или на его жену. Подумал, что на Краева.
На кухне чуть слышно звякала посуда. Сашка вошёл туда. Вера Ивановна мыла тарелки.
– Вам помочь?
Катина мама обернулась:
– Спасибо, не надо. Сядь, посиди. А может, ты кушать хочешь?
– Не хочу.
– Совсем ничего не ешь, – покачала она головой. – Так ослабнешь и чуть что, заболеешь снова. И кто знает, чем это кончится в следующий раз.
– Простите меня, – сказал Сашка, – и я хотел Вам сказать, что мне надо вернуться в бригаду.
– В бригаду? – Вера Ивановна всплеснула руками. – В разбомбленный дом? Ты с ума сошёл? Там нельзя находиться! Вас всех оттуда надо увести в город! Дети с автоматами, какой ужас!
– Я не ребёнок, – Сашка встал. – У меня контракт, я обязан быть там, в бригаде. Собственно, за это мне платят деньги.
– И много? – послышалось с порога.
Сашка обернулся. Краев стоял, опершись о дверной косяк и скрестив на груди руки.
– Тридцать марок в месяц, плюс боёвки.
– Огромная сумма…
– Зачем Вы надо мной смеётесь, господин офицер? – обиделся Сашка. – Конечно, мне не заплатят столько, сколько Вам. Но у меня ведь нет образования, нет звания и, наверное, не будет никогда. У меня даже родственников никаких нет. Что мне остаётся делать?
Краев прошёл к столу, налил себе воды из кувшина, затем поставил кувшин на стол и снова взял.
– Я не смеюсь, – сказал он, наконец, – я хочу, чтобы ты обдумал одну вещь: почему в прекрасном городе, за который ты готов воевать почти бесплатно, человек не может, допустим, поехать в гости в город соседний. Почему ни у кого нет выбора, где находиться, и почему шестнадцатилетнего мальчика, который пытается этот замечательный город покинуть, Контора ищет с помощью вертолёта. А потом подумай, за что друга этого мальчика выгоняют из нормального учебного заведения и просто суют в помойную яму. Где, кстати, уже находится тысяча ему подобных. И так ли уж хорош тогда этот город?
– Вы про нас с Ильёй говорите, – догадался Сашка. – И про наши развалины. Только странно… Вы сами в Корпусе нас учили город любить. И жизнь за него отдать, если надо.
– И ты сейчас город любишь? Вот если совсем честно? Я тебя Конторе не сдам.
Краев смотрел на Сашку и, как тому казалось, ехидно улыбался.
– Да сдавайте, пожалуйста. За меня и плакать не кому. А люблю ли я город, я не думал. Но я ему присягу давал. И не предавал его, как Илья. И не сделаю этого…
– А-а… – Краев вздохнул так, как обычно вздыхал, когда на его занятиях неправильно отвечали на вопросы. – Я думал, ты эту историю, что с нами произошла, обдумал… Ты ведь умный парень.
– Я-то умный, – зло сказал Сашка, – а из-за таких, как Вы, господин офицер, мы до сих пор не победили. Потому что солдат не должен сомневаться. Сами так учили. А выходит, не верите в то, чему учите… А я Вас больше всех уважал.
– Да, я не верю, – согласился Краев. – А сомневаться и солдат имеет право, иначе он не человек, а механизм какой-то…
Они немного помолчали. Потом Сашка встал и сказал:
– Я ухожу в бригаду. Скажите, сколько я вам должен за лечение, я заработаю и принесу.
– Не говори ерунды! Никуда ты не пойдёшь!
– Пойду, – Сашка улыбнулся. – Я понимаю, вы мне жизнь спасли. Но Вы мне всё-таки не отец и теперь уже не учитель. Так что я пойду. Думаю, мне повезёт. Я дослужусь до командора, а может, и до кондора. А другого выхода у меня и нет…
– Выход всегда есть. Просто не нужно торопиться. Нужно ждать и думать. Поторопишься – снова окажешься в таком месте, откуда пришёл к нам… Не лучшее место в городе, верно?
– Господин офицер, – сухо сказал Сашка, – Вы ещё напомните мне, что у нас одни бандиты. Расскажите что-нибудь про вшей или про людоедство. Только я это всё знаю сам. Лучше ответьте, Вы возьмёте меня прямо сейчас в часть, где служите?
– Нет, – Краев, наконец, вспомнил про наполненный стакан, глотнул из него воды, – я не могу этого сделать. Во-первых, для регулярной армии ты маловат, во-вторых, кандидатов к нам проверяет Контора, я и сам там почти незаконно.
– Вот видите… так чего мне ждать?
– Останься у нас, – сказал Краев, – хотя бы пока холодно, а там будет видно.
Сашка засмеялся:
– У нас в бригаде есть один пацан, который очень хочет, чтобы его усыновили… Только это не я. Я как-нибудь разберусь сам. И с городом, и с собой… Разрешите идти, господин капитан?
Он вышел из кухни и услышал, как Вера Ивановна говорит мужу:
– Гриша, он же ещё ребёнок. Ну зачем такие разговоры?
«Плохой город, хороший город, каждый говорит своё, – думал Сашка. – Но в другом городе я не окажусь. И кто сказал, что там лучше? А здесь у меня друзья, соседи, Катя вон в конце концов. Вдруг Энские войдут в наш город и начнут убивать всех подряд? Кто защитит ту же Катю? Её надо защищать. Её, мать её, других женщин. Пусть мне не нравится Глава, всё равно я солдат. И Краев тоже. Это же так просто. Защищать то, что вокруг тебя…»
Сашка ушёл вечером. Несмотря на возмущённые возгласы Катиной мамы о том, что он ещё кашляет и непременно заболеет опять, несмотря на сдержанные попытки Краева поговорить. Говорить, по его мнению, было не о чем. Да и опасался Сашка, что Краев в чём-то прав, а он, Сашка, малолетний дурак и ничего не понимает. Катя отдала Сашке одежду, в которой он пришёл – теперь выстиранную и поглаженную. Сашка порылся в карманах куртки. Слоновий зуб и календарик лежали на своём месте. Рисунок на календарике облез, но числа различить ещё было можно. Разгладив вещицу, Сашка аккуратно положил её обратно.
Краев молча пожал Сашке руку, а Катя вышла вместе с ним во двор.
– Вот, возьми, – протянула она ему небольшой свёрток.
– Что там?
– Понимаешь, там свечки. Настоящие свечки, восковые. Если их зажечь и смотреть на огонь, то можно от любой болезни очиститься. Так один мой знакомый с философского факультета сказал. Я, когда ты болел, зажигала.
– Спасибо, – Сашка сунул свечки в карман. Надо было ещё что-нибудь сказать, но ничего не приходило в голову, и он пошёл к калитке.
– Саша, – позвала вдруг его Катя, – Саша, я давно хотела сказать… Ты мне нравишься. Очень.
– Ты, наверное, самая лучшая девушка на свете, – ответил Сашка, стараясь улыбнуться, – но я тебе нравиться не должен. Прости.
Потом он пошёл очень быстро – чтобы не остановила, не сказала что-нибудь ещё. Они не должны были общаться. Они были теперь слишком разными людьми…
Первый, кого Сашка встретил в развалинах, был Хнык: тот сидел на мешках в подъезде, одетый в чёрную форменную куртку, из-под которой выглядывал яркий Сашкин свитер, теперь уже изрядно испачканный, и держал в руках обрез.
– Ой, Саша! Вылечился! А Кеша мне по уху дал. Сказал, что ты от меня заразился.
– Да нет, я сам простыл.
– А меня в бригаду приняли, – гордо сообщил Хнык. – Я теперь вместо Лёвы, у меня даже форма есть! Знаешь, как мне Шакал завидует! Вот скоро бой будет, так я себе денег заработаю. Жрачки куплю, может, даже конфет, и ножик обязательно! Как ты, Саша, думаешь, хватит мне и на хавчик и на ножичек?
– Смотря сколько жрать будешь, – сказал Сашка и пошёл наверх.
Дверь в квартиру была закрыта. Сашка постучался, открыл Шиз.
– Ты, чёрный дух?
– Я, – согласился Сашка.
– Видел белых духов, – сказал Шиз. – Они сказали, что ты не готов. Поэтому ты и жив.
– А мне одна девчонка сказала, что я живой остался, потому что она свечи жгла. Вот такие, – Сашка развернул свёрток.
– Это хорошие свечи, – покивал Шиз. – У тебя целых четыре.
Свечи были насыщенно-жёлтые, тёплые, и ещё они были напоминанием о Кате. «Мы не должны общаться», – вспомнил Сашка.
– Хочешь, командор, такую свечку? – предложил он. – Меняю на пистолет. У тебя ведь есть?
– На пистолет? – Шиз подумал. – Две свечки. – Он пошёл к себе в комнату и вернулся со старым браунингом в руках: – Давай.
«Меняю любовь на ствол», – мелькнула мысль. Сашка улыбнулся.
– У тебя ещё две, что будешь с ними делать?
– Молиться буду этому, как его, который нас сотворил.
– Ты на верном пути, дух, – сказал Шиз. – Я тоже за тебя помолюсь.
Сашка прошёл в свою комнату, лёг на лежанку. После дивана доски казались жёсткими и неудобными. «Где Кеша? Куда этого трепуна унесло?» В мангале горели мелкие угольки. «Можно на них смотреть, тоже огонь. Смотреть и молиться? А как? Шиз просто уставится в одну точку и сидит, а что он при этом думает, никто не знает. Может, он и не молится, а думает, какие мы все козлы и уроды». Сашка смотрел перед собой на край порванного одеяла и понимал, что ему всё-таки очень не хватает Кати. Вспоминалась её забота, её прикосновения. Только продлить эту сказку было нельзя. Сашка вздохнул и принялся разбирать нуждающийся в чистке пистолет…