– Ты где ходишь? – с порога заругался Кеша. – Собрались к Олегу на могилу, значит, нечего шляться, где ни попадя. Я вон уже все продать успел, сидим с Максом, как два дурака – тебя ждём.
– Ладно, ладно, я не думал, что ты так быстро успеешь, – начал оправдываться Сашка.
– О чём ты вообще думаешь, – махнул рукой Кеша. – Только о Катьке, поди.
Сашка промолчал, но поймал себя на том, что со времени возвращения в город о Кате совсем не вспоминал…
Офицерское кладбище было Сашке хорошо знакомо: здесь были похоронены его дед, отец, мамин брат, несколько друзей отца. Сашка, Пёс и Кеша направились по главной аллее вглубь.
– Штурмовиков там хоронят, – сказал Кеша, – в самом углу. Там земля похуже, почти болото. А если всё время прямо идти, к мастерской придём, где памятники делают. Я мастера знаю, он меня даже в напарники хотел взять, только я здесь ночью помер бы от страха, а он живёт в сторожке – ничего.
Сашка остановился, свернул в боковой проход, прошёл к знакомому серому памятнику, Пёс автоматически свернул за ним.
– Ну, где вы застряли, коматозники? – заорал впереди Кеша.
Сашка промолчал, а Максим, внимательно посмотрев на могилу, сказал:
– Иннокентий, не кричи на кладбище. Это не очень хорошо.
Сашка благодарно глянул на Пса.
– Александр Ерхов, это мой отец, а если туда дальше пройти, к старой части, там будет Александр Ерхов, который дедушка.
– Так ты у нас потомственный военный. Офицерское дитя, так сказать, – задумчиво произнёс Пёс.
К ним вернулся Кеша.
– Ну? Долго вы?
– Идём, – сказал Сашка, уже не глядя на памятник: «Зачем мне теперь сюда приходить? Сказать папе, что из-за меня мама умерла? Хорошо, что мёртвые ничего не слышат».
Они сходили в мастерскую, Кеша долго договаривался о надгробии для Олега, а может, просто болтал со стариком. Пёс с Сашкой сидели на ступеньках и курили.
– Слушай, Макс, а у тебя отец где?
Пёс пожал плечами.
– Мы с этой безответственной личностью не знакомы. Он отвалил, как только узнал, что намечается моя персона. Вообще я у бабки жил, она женщина мудрая, с образованием, чего хочешь без учебника объясняла. Только померла рановато, пришлось матери одной со мной канителиться.
– Как она только тебя в развалины отпустила? – удивился Сашка.
– Ну, я-то мальчик взрослый уже. И потом, со мной спорить сложно, если я чего-то решил. Не привязывать же ей меня было.
– И что, тебе домой не хочется совсем?
– А толку? Тут ведь, Санёк, и разницы особой нет. Весь наш город – сплошные развалины, только у нас это грубо и наглядно, а в центре – покрашено и замаскировано.
– Ну, вперёд, – бодро сказал Кеша, выходя на ступеньки сторожки. – Я договорился. Завтра мастер сам и поставит. Пойдёмте, помянем. Вот, бутылку я тоже у него купил.
Могила Олега действительно оказалась в самом углу кладбища и на самом деле на ней торчала пластиковая палка с табличкой. Сашка вгляделся в даты и непроизвольно посчитал, что прожил Олег ровно восемнадцать лет и десять месяцев. Кеша присел на корточки, сорвал зубами пробку с бутылки, отхлебнул, поморщился и протянул Сашке. В бутылке оказалась настоящая водка. Сашка сделал несколько глотков и почувствовал головокружение.
– Макс, возьми.
Пёс тоже глотнул, вздохнул:
– За Олега, хорошим он был человеком, ребята. Не часто таких хороших людей в нашем долбаном крысятнике встретишь.
Со стороны главной аллеи приближались две фигуры. Сашка вгляделся и понял, что это тучная женщина в сером пальто и маленький пацан, одетый в куцую курточку и резиновые сапоги. Пацан шёл, сунув руки в карманы, и пинал подворачивающиеся под ноги жестяные банки. Потом поднял голову, увидел парней и заорал:
– Кеша!
Кеша повернулся, объяснил Сашке:
– Павлик, брат Олега. А это мамашка, поди, его.
Павлик был совсем не похож на старшего брата: маленький, с испуганными голубыми глазами, бледный до синевы. Он обогнал мать, подбежал к Кеше и быстро заговорил:
– А меня мамка в приют падальщиков отдаёт. А я туда не хочу. Там бьют и на войну возят. Соседского Петьку отдали, так он в поле на мине подорвался. Я так боюсь! Возьмите меня к себе в штурмовики.
– Ты маленький ещё для бригады, – сказал Кеша. – Никто не разрешит тебя взять.
Тем временем мать Олега тоже подошла. Сашка поразился, какой старой и некрасивой она оказалась: одутловатое лицо, немытые волосы, кое-как стянутые аптечной резинкой, неприятный запах спиртного и какой-то гари…
– Здравствуйте, – сказал Пёс, как самый культурный.
Женщина не ответила. Она почему-то смотрела на бутылку в руках у Сашки. Потом подалась чуть вперёд, неуклюже приобняла его за плечи и жалобно попросила:
– Сынок, мне бы глотнуть. Такое горе у меня! Сыночка убило… Глотнуть бы…
Сашку передёрнуло. Он отшатнулся, сбрасывая её руки.
– Деточка, ну дай, ты же добрый мальчик.
– Может, нам уйти, Санёк? – предложил Пёс. – Посидели, да и хватит.
Остатки водки в бутылке плескались в такт дрожанию рук. Маленький Павлик смотрел на Кешу, ожидая ответа. Кеша не мог ему ничего ответить. Кеша рассматривал табличку на могиле Олега. Сашка вспомнил ребятишек в красных комбинезончиках. Самым маленьким из них было лет по семь-восемь. Как и, наверное, Павлику. Семь лет – первый класс гимназии. Только Павлик в гимназию не попадёт. Не попадёт из-за этой пропитой тётки в сером пальто. Сашка закусил губу, чтобы не заорать на всё кладбище. Снова не заорать о том, как несправедливо всё, что происходит. Как несправедливо то, что эта толстая тётка жива, а его мама умерла… Как несправедливо, что погиб Олег… Как несправедливо, что у Олега такая мать…
– Дай, дай глотнуть, – снова послышался просящий голос, – такое горе у меня…
Сашка ещё раз глянул на Павлика, потом допил остатки водки крупными глотками и выкинул бутылку.
– Ты это, давай, приходи, как захочешь. Будешь с нами жить. На хрен тебе такая мать, что на мины отправляет! Пошли отсюда, парни.
Кеша и Пёс одновременно поднялись и пошли за Сашкой. Через несколько метров Кеша открыл было рот:
– Всё-таки…
– Заткнись! – заорал Сашка. – Жил у нас Хнык? Пусть этот живёт! Олег бы такого маленького не бросил! А она… Она просто сволочь!
– Да я бы и сам Павлика позвал! – разозлился Кеша. – Только зачем ты так напился? Мы же к Катьке собирались!
– Не твоё дело! – Сашка понял, что и в самом деле сильно опьянел. Но чувствовал, что прав, что не имеет права Кеша ему указывать: – Не ваше дело, сколько мне пить! Меня из-за вас, козлы, чуть не пристрелили! И даже на могилу ко мне никто бы не пришёл. Не командор я потому что! А ты, Кеша, к Катьке собрался? Да на хрен ты ей, штурмовик зачуханный! Она себе и в центре найдёт, не такого вшивого!
Кешины глаза стали совсем узкими от злости, он вцепился Сашке в куртку, тряхнул его, бросил на землю и быстро пошёл прочь.
– Вали, вали, – Сашка сел, – придурок!
– Сашка, не ругайся, – Пёс поправил очки. – Ты прав, конечно. Пошли домой.
Сашка, цепляясь за оградку какой-то могилы, встал и, удивившись, как всё вокруг вращается, пошёл по аллее. Пёс помог ему забраться в автобус и, наверное, довёл по развалинам, но этого Сашка уже не помнил. Проснулся он у Максима в комнате. Сам Максим ел что-то из консервной банки.
– А Кеша где? – спросил Сашка.
– В город подался. Тебя вспоминал трёхэтажным матом. Голова не болит?
– Нет, – хмуро сказал Сашка. – Спасибо за ночлег.
– Ты с Янсеном вчера поругался, – напомнил Пёс, продолжая есть.
– Помню.
Сашка зашел в свою комнату, затопил печку, поставил на огонь чайник, закурил. «Кеша, придурок, сам к Кате пошёл, чего он ей там наболтает? А я бы поехал с ним?» – Сашка выдохнул синеватый дым и понял, что совсем не собирался в центр, что ему абсолютно всё равно, что Кеша скажет Кате. Потому что всё будет ложью. Потому что правду говорить нельзя… «Эх, Катька, Катька, дура ты всё-таки! – подумалось с неожиданной злостью. – Все вы одинаковые! Только бы замуж выскочить, а там хоть трава не расти. Только любовь на уме. Сашенька, Сашенька… А друзья мои ей не нравятся. Ни Кеша, ни Илья. Илья… Ты хоть понимаешь, что жизнь поломал и себе, и мне за компанию? Зря я тебе кровь отдавал, ты ведь меня убить хотел! Вот пойду и пристрелю тебя. Хотя зачем? Донесу на тебя в Контору, пусть они тебе кости переломают!» Сигарета кончилась, обожгла пальцы. Сашка громко выругался, налил в кружку кипятка, взял рукавами, ладони сразу приятно согрелись. «Нет у меня никого. Никого и ничего. Была мама, и нет, был Илья, и нет… – Сашка глотал горячую воду и чувствовал, как согревается и успокаивается. – Ладно, сволочи, живите. Но ты, Яснов, всё мне объяснишь. Я тебя достану! Ты всё расскажешь, и я подумаю, что с тобой делать. А к Кате точно не пойду. Кто я для неё?»
К вечеру вернулся Кеша. Сашка услышал, как он заходит, но не повернулся, лежал, разглядывая облезлый плакат с танком над своей лежанкой.
– Слушай, Ерхов, тут недалеко продают сою по дешёвке, давай скинемся и купим сразу несколько мешков или ещё лучше гречку. Я когда на ферме жил, мы с батей эту гречку часто с бараниной ели. Баранину тоже продают, только мясо нынче дорогое. А ещё у Кати затарился картонками, растапливать наш обогреватель. Кстати, Катя про тебя спрашивала, где ты, то-сё. Я сказал, что тебе лениво сегодня к ней идти и всё такое. Она дала мне картонок, а сама грустная. Я ей говорю: не грусти, чего там, все помрём, вон у нас тоже кое-кого поубивало. И одета она в какой-то чёрный платок. Он ей так не идёт!
Кеша пошуршал картоном, разорвал его, и принялся растапливать мангал. За окном орали подвыпившие парни: празднование штурмовиками взятия Южного Форпоста продолжилось в городе. «Женька пьёт, небось, со всеми, – подумал Сашка. – Кеша треплется о гречке. Витька, наверное, молится. Как будто не было никакой войны. Только Хнык больше покурить тайком от Олега не прибежит».
– Ну, чего ты, Сашка, такой кислый? Жалеешь, что к Кате не пошёл?
– Мне по фигу, – признался Сашка.
– Ну и дурак! Смотри, раз не придёшь, другой, и она в меня влюбится. Я тоже симпатичный, не хуже некоторых!
Сашка посмотрел на Кешу, и ему стало смешно.
– Красавец! Модель! Герой женских фантазий!
А потом опять стало грустно: «Кеша, Кеша… Толку-то с красоты. Зачем она нужна? Вон Илья действительно красивый, его и на парадах всегда в первую шеренгу ставили. И что? Получил пулю в грудь, лежит там теперь один, даже я, гад, о нём плохо думаю. А может, он и умер уже?» Сашка встал и нервно заходил по комнате: «Конечно, Илья умер. Неужели моя кровь могла его спасти, если не спасла операция! Я идиот, думаю о чём с ним говорить, а говорить-то, наверное, не с кем».
– Давай чаю попьём, – предложил Кеша. – Я у Шиза чуть-чуть заварки свистнул, пока он там краской малевал. Он её, Санёк, курит иногда. Представляешь, надо же таким кретином быть!
Утром только рассвело, как Сашка опять поднялся и, стараясь никого не разбудить, покинул этажку. Внизу на мешках мирно спал пацан из группы Уксуса. «Постовой хренов», – усмехнулся Сашка. Путь до лазарета он проделал бегом. Было страшно, что он может не успеть увидеть Илью, и того похоронят неизвестно где. В том, что Илья мертв, Сашка был почему-то абсолютно уверен. Дверь в лазарет оказалась закрыта, Сашка забарабанил по ней кулаком, потом ногами.
– Чего стучишь? – на улицу высунулась заспанная физиономия медсестры. – А, это ты, донор. Заходи.
Сашка вошёл в коридор.
– Твой брат очнулся ещё вчера, теперь его жизнь в безопасности. Только он совсем ничего не говорит, наверное, контузия. Пойдёшь в палату?
Сашка торопливо закивал. Медсестра дала ему халат, тапочки и повела по коридору совсем не в ту сторону, куда он ходил вчера.
– Вот, сюда.
Сашка открыл дверь и вошёл. Комнатка была маленькая: с двумя кроватями и тумбочкой между ними. Одна из кроватей пустовала, на другой лежал Илья, до подбородка укрытый белой больничной простыней.
– Илья! – Сашка сел на тумбочку и аккуратно потрогал друга за руку. – Ильюха, проснись, это я к тебе пришёл!
Илья открыл глаза, посмотрел на него, но ничего не сказал.
– Я понимаю, – шёпотом заговорил Сашка, – ты не хочешь с ними разговаривать, боишься, что они про тебя всё узнают. А меня из Корпуса выгнали, подумали, что я с тобой заодно. Илья, ты мне должен всё объяснить…
В коридоре послышались шаги, и Сашка замолк. Илья смотрел на него, не мигая. Шаги затихли, и Сашка опять стал говорить. Он говорил, почти как Кеша, без пауз:
– Ильюха, расскажи мне всё, я пойму, мы всё всегда рассказывали друг другу! Мне так хреново, я ничего не понимаю. Я стал штурмовиком, когда меня выгнали, а потом так много всего произошло. Знаешь, одно хуже другого! Я никогда не думал, что столько может случиться с одним человеком. Я тебя убить хотел, Ильюха, как это могло произойти? Мы же друзьями были, зачем ты всё испортил? Что теперь делать, а?
Илья так и смотрел на Сашку, и не отвечал. За окном опять пошёл снег. Сашке стало тоскливо. Илья молчал… Шаркая ногами, прошли санитарки, болтая о чём-то своём. «Он не хочет со мной говорить, – решил Сашка. – Навсегда…»
– Тебя убьют здесь, придут уроды из спецотряда и тебе кранты. Они даже не станут стрелять, просто ударят прикладом… А я тебе кровь свою отдал, что бы ты жил. Мы теперь братья, ты и я.
Илья не ответил, только закрыл глаза.
– Тогда прощай… А я ведь хотел как лучше… Я верил, что ты не виноват…
Снег всё падал и падал. Такой же немой и равнодушный, как Илья сейчас. Сашка опустил голову. Похоже, говорить здесь о чём-то было так же бесполезно, как и выкрикивать свою обиду Богу… Всё продумано заранее, всё идёт по чьему-то неведомому плану и тот, кто его составил, забыл учесть то, что Сашка живой человек. Он просто написал в своём плане: «Ты потеряешь друга» или, вернее: «потеряешь брата». И ничего, ничего с этим не поделать. Сашка встал и вышел…
Кеша и Пёс на удивление мирно играли в карты посреди гостиной. Сашка прошёл мимо них, заглянул в комнату Конькова. Женька перетащил к себе кровать Олега и застилал её грязным полосатым матрасом.
– Стучать надо, урод, когда заходишь, – спокойно объяснил он, увидев Сашку.
Сашка кивнул и поёжился: у Женьки стояла страшная холодина, комната совсем не отапливалась. Как и раньше, на грязном заплеванном полу валялись какие-то обрывки газет, щепки, жестяные пробки от бутылок. В углу в деревянном ящике как попало были скиданы вещи. Окно Коньков всё-таки затянул полиэтиленом, но теплей и уютней от этого не стало. Сашка удивился, как можно спокойно жить в такой грязи, но ещё больше его удивило то, что Женька был трезвый и находился дома: все, кто мог выпить, в эти дни пили, не просыхая, благо на деньги за боёвку можно было купить немало отвратительной бормотухи.
– Ну, чего шары расставил? Чё надо?
– Женька, – быстро сказал Сашка, – у тебя выпить чего-нибудь есть?
Коньков усмехнулся:
– Ты же, Ерхов, не пьющий. Ну, мне-то по хрену, покупай.
Женька взял деньги, достал из ящика свою походную фляжку, отлил немного в стакан, остальное протянул Сашке.
– Флягу вернуть не забудь! Да это не какая-нибудь параша, спирт разведённый. Сам бы пил…
– А чего не пьёшь?
– Да в гости к предкам собираюсь. Папахен перегар унюхает – сляжет. Он у меня бухарик. Будет стонать, чего не принёс.
– А у тебя что, родители есть?
– Есть, есть, – сказал Женька и начал подталкивать Сашку к выходу. – Ну, ты вали, тебе-то не всё равно?
– Нет, – Сашка остановился в дверях. – А почему ты дома не живёшь?
– Задолбали потому что: на кой родился, да на кой родился. Скоты они, родители мои. А здесь я сам себе хозяин. Ну всё, иди, соси своё бухалово.
– А ты со мной всё-таки не выпьешь? Я как-то один не умею.
– Иди, иди, Лёва когда со мной жил, тоже говорил: давай выпьем. А потом утром всю опохмелку, сука, сам выжрет. Ему ништяк, а я страдай. Может, ты такой же.
Сашка зашёл к себе, уселся на лежанку, держа в руках Женькину фляжку, и ничего не мог понять. У человека есть родители, пусть хоть какие, а он предпочитает валяться тут в грязи, жрать крыс и стаскивать трупы на боёвках! Это что, свобода? «Да я бы от этой свободы бегом убежал, прямо сейчас, скажите только куда, – Сашка отхлебнул из фляжки, поморщился. – Интересно, что Женька врёт дома про то, где деньги зарабатывает? Или он даже врать не затрудняется? Я бы, наверное, не смог обмануть папу с мамой… Не смог? Обманул один раз». Спирт, хоть и разведённый, оказался достаточно крепким. Сашка выхлебал его крупными глотками и сразу повалился на бок. «Мама, прости меня, – подумал он. – Я тебя так обманул! Ты думала, что я пропал, и волновалась. Ты меня всегда любила. Илья мне даже завидовал. А теперь мы с ним враги. Для него теперь все враги, он ведь тоже сирота». Сашка почувствовал опьянение, но мысли об Илье не исчезали. Он вспомнил, как Илью привели в Корпус, как раз на следующий день после него самого, и Сашка подумал, что Яснов, наверное, эгоист и воображала. Нельзя быть с такой внешностью и с хорошим характером, этого не может быть. Но Илья оказался и добрым, и весёлым, и вообще лучшим во всём. Они с Сашкой подружились как-то сразу, мгновенно, и с тех пор всегда были вместе. Оказалось, что у Ильи нет никаких родственников, и в Корпус его взяли из приюта. «К нам Глава приходил, раздавал конфеты тем, кто хорошо учится, – рассказал Илья. – Потом ко мне его охранник подошёл и говорит: тебя Глава заметил, теперь будешь в его парадной роте. Собирайся, завтра поедешь в Корпус».
Сашка помотал уже кружащейся головой: «Не надо об Илье думать, он со мной теперь даже разговаривать не хочет». Мысли действительно исчезли, стало легко и весело. Сашка разглядывал танк на плакате, и ему казалось, что тот приветливо машет дулом, а из люка высовывается Кеша и кричит: «Теперь я твой друг, Санёк, я уж тебя никогда не предам!»
– Кеша, ты мой лучший друг! Прости меня! – тоже закричал Сашка и вдруг понял, что кричит вслух, а Кеша действительно рядом.
– Я-то друг, – проворчал Кеша. – А ты алкоголик! Почём выпивку покупал? Я тебе могу по пятаку фляжку загнать, если хочешь. У меня осталось.
Сашка не ответил, он закрыл глаза и перед тем, как заснуть, почувствовал, что Кеша укрывает его одеялом.