Два следующих дня он провёл в полусне, вставая, только чтобы поесть, да набрать в кружку воды. Пить хотелось постоянно, голова была тяжёлая, кидало то в жар, то в холод. Пёс сказал, что так и должно быть. И теперь главное, сдержаться и не покупать опохмелку. Сашка сдерживался. Кеша смотрел на мучения приятеля с сочувствием, но не переставал напоминать, что Сашка сам виноват и сам себе такую жизнь устроил. А утром третьего дня, наконец, не выдержал:

– Ну всё, хватит бока отлёживать, давай со мной к Кате! Имей совесть. Девчонка спрашивает про него постоянно, а он развалился здесь и не почешется!

– Ладно, я уже иду. Не ворчи.

– Заворчишь тут, – Кеша поправил шлем. – Валяешься мертвяком второй день, что есть ты, что нету! Вставай, умывайся, да форму надень, в ней ты на человека больше похож.

– А что, Катька будет парад принимать? – огрызнулся Сашка, но форму достал и принялся натягивать. – Командуешь тут, лучше бы пожрать дал.

– У Кати поешь, – сказал Кеша. – А то, пока есть будешь, автобус уйдёт, топай с тобой потом по грязи.

– Да фиг с ней, с жрачкой, я курить хочу дико, – признался Сашка. – Только у меня денег нет. Купи в долг.

– Куплю, только шевелись активней.

Город со всех сторон обложило грязно-серыми непроницаемыми облаками, которые казались настолько тяжёлыми, что, упади, раздавили бы всё на земле. Южный сырой ветер пытался разогнать эти тучи, но они нисколько не двигались. С крыш высоток капало, снег потемнел, раскис, и но­ги постоянно вязли в нём. Кеша и Сашка пошли к остановке. Кеша купил махорки, газетный листок и коробок со спичками. Посмаковать ловко свёрнутую самокрутку Сашке не удалось – подошёл автобус. Забычковав своё богатство, Сашка залез в автобус, сел с Кешей на самую лучшую скамейку, ногой отодвинув сопливого штурмовика, похожего на Хныка. Потом автобус, скрипя, повёз их с окраины в центр.

В центре, где Сашка не был, казалось, вечность, стояли те же дома, деревья. Только вот люди, встречавшиеся им, теперь почтительно расходились. Как будто это были не те же самые люди, что когда-то смотрели на штурмовиков с презрением. Правда, раньше это были лощённые, самоуверенные горожане, а эти люди словно выцвели, лишились всей своей уверенности. Им не хотелось завидовать, как это было раньше, их было немного жаль, за их слабость. Эти люди не воевали, не знали, что такое смерть, никогда не ходили в подвалы, набитые смертью, и не бросали смерть в грузовики. Это были другие люди, жившие спокойной размеренной жизнью: рабочие, охранники порядка, врачи, учителя, бездельники. Кто-то когда-то рассказывал им, что воюют на войне солдаты, которых убивают. И ещё, что солдат нужно уважать, поэтому и смотрели эти люди на Кешу и Сашку теперь по-другому, с почтением.

Кеша шёл молча, спрятав руки в карманы своей танкистской куртки. Сашка бестолково улыбался каждому прохожему. Он даже подошёл к двум парням, по виду студентам, потребовал сигарету и, получив, с удовольствием закурил. Кеша смотрел на Сашку удивлённо, не понимая и десятой доли случившегося. А Сашка и сам только что понял, что начал себя уважать. В конце концов, штурмовик он или нет – не так важно. Важно только то, что он воевал. Важно то, что они недавно победили. И то, что он не годится в военные, было неправдой, было просто давней слабостью. Он ведь выжил. Выжил в таких условиях, которые его давним знакомым по Корпусу и не снились.

– Ты хоть у Катиного дома свою сигарету выброси, – попросил Кеша. – Ей курящие мужики не нравятся.

Сашка дёрнул плечом.

– А я к ней и не клеюсь.

– Ну и дурак, – Кеша вздохнул.

Сашке стало смешно. Так всегда – когда Кеше нечего сказать, он говорит, что Сашка дурак…

Катя увидела их в окошко и выбежала на крыльцо. Она очень изменилась с тех пор, как Сашка её видел: осунулась, лицо потемнело. Она стояла на крыльце и не говорила не слова, только всматриваясь в Сашкино лицо, будто он тоже стал вдруг незнакомым.

– Простынешь, – первым нарушил молчание Кеша. Тут Сашка обратил внимание, что одета Катя совсем легко: в сиреневую рубашку и штаны военного образца, перешитые из формы. И на голове у неё черный вязаный платок. Всё это смотрелось на ней нелепо и даже безобразно…

– Я тебя ждала, – сказала она, глядя, как Сашка бросает в лужу окурок.

– Вот мы с Кешей и пришли, – выдавил он из себя, наконец. – Пойдём, а то правда простынешь.

– Я тебя ждала, – повторила Катя, – я боялась, что ты погиб, а Кеша мне врёт… Я так боялась…

Она шагнула с крыльца, вдруг прижалась к Сашке и заревела.

– Скотина, довёл девчонку, – пробормотал Кеша чуть слышно.

Сашка стоял, чувствуя себя теперь действительно последним дураком. Всё, на что его хватило, это неуклюже обнять Катю одной рукой, а другой отчаянно делать знаки Кеше: мол, придумай что-нибудь. Кеша потоптался рядом, потом стал оттаскивать Катю от Сашки, подталкивать к двери.

– Иди, иди, на улице холодно, мы тоже зайдём. Мы тебе помочь пришли, если надо чего. Что ты сейчас делаешь? Ну, что ты делала, пока нас не было?

Катя вытирала слёзы и продолжала реветь. Потом сообразила, что от неё требуется, и сказала:

– Я… Мы с мамой потолок белили…

– Чего? – удивился Кеша.

– Папа… Когда уезжал, сказал, вернётся – будет делать в их с мамой комнате ремонт… Краску купил… Мама говорит, раз папа хотел, надо сделать…

– Конечно, надо, – Сашка, наконец, вышел из ступора, – раз папа хотел, то надо. Мы поможем. Верно, Кеша?

– Верно, я этих потолков перебелил, – обрадовано заговорил Кеша, – и дома, и в школе поселковой, и в казарме… Я умею!

– Мы уже побелили, – вздохнула Катя, успокаиваясь, – надо ещё покрасить пол.

Сашка повесил форменную куртку на крючок, снял свитер, чтобы не испачкать краской и пошёл за Катей в комнату, где до этого не был. В комнате приятно пахло известкой, а тяжёлая люстра со стеклянными сосульками по ободку была кое-где в белых потёках. В углу стоял шкаф с приклеенным к нему календарём, рядом – стремянка, которой пользуются маляры. Вдоль другой стены: письменный стол, застеленный клеёнкой и диван, сложенный для того, чтобы занимать меньше места и не мешать ремонту. Ещё в комнате стояла этажерка – точно такая же, какая была у Олега с Хныком. Катина мама сидела на табурете у окна, опустив руку с кистью, с которой редкими каплями срывалась известь.

– Здравствуйте, Вера Ивановна, – сказал Сашка, – мы с Кешей пришли вам помогать. Что нам делать?

Катина мама не ответила, зато ответил Кеша:

– Надо вымыть пол, а потом, как подсохнет, красить. Кать, вы краску размешали?

Катя помотала головой.

– Найди мне палку, что ли, какую, а ему ведро с тряпкой дай.

Сашка даже обрадовался тому, что Кеша принялся руководить. Ему осталось только выполнять. Это, как оказалось, избавляло от мыслей и значительно облегчало существование. Он взял у Кати ведро и принялся старательно возить тряпкой по половицам. Когда он приблизился к окну, Катина мама вдруг взяла его за плечо и повернула к себе:

– Саша, ты ведь там был. На Южном.

Сашка кивнул.

– Ты не видел Гришу? Вы там не встретились?

– Нет, – сказал Сашка, отворачиваясь и вновь принимаясь тереть пол.

– Жалко. Он очень хотел с тобой поговорить. Он хотел, чтобы ты остался у нас, а ты ушёл…

Сашка молчал.

– Привезли уже в запаянном гробу и поглядеть не дали, – вдруг сказала Вера Ивановна. – А если ошибка? Так ведь бывает на войне. Ошибка, а человек живой. Может, раненый, может, без памяти, или в плену. Ведь я не видела его мёртвым. Почему же он не может быть живым?

Сашка замер. Краев был мёртв, и это было абсолютно точно, но ведь нельзя это сказать сейчас, вслух. Сказать вот этой женщине, которая спасла Сашке жизнь. Сказать про взрыв, который погубил её мужа, сказать, почему гроб запаяли…

– Бывают и ошибки, – кое-как выговорил Сашка и добавил, – я схожу воду поменяю.

Он вышел на крыльцо, выплеснул из ведра, достал из кармана сэкономленную самокрутку, закурил. Глаза намокли, и Сашка принялся часто моргать, чтобы не разреветься. Почему хотелось плакать, он и сам не мог понять. Ведь только что казалось, что всё хорошо, всё, как надо. Сашка курил, дрожа от холода, и думал, что лучше бы не приходил сюда. Две плачущие женщины – что может быть страшнее. Нет, больше он не придёт. Катя попереживает, да и забудет его, а может, ей понравится Кеша, и всё будет у них хорошо.

Сашка вытер глаза, прошёл в ванную, сунул ведро под кран и, пока оно набиралось, смотрел в зеркало. То самое, что показало ему в прошлый раз, какой он замученный и тощий. Теперь он выглядел, пожалуй, ещё хуже. Хоть хорони. Сашка старательно себе улыбнулся. Но растрескавшиеся на постоянном холоде губы сложились в какую-то нехорошую ухмылку, а глаза так и остались тоскливыми. Что Катя вообще в нём нашла?

– Ты чего, за водой в Энск ходишь? – послышался голос Кеши. – Я бы уже сто раз помыл.

– Ну и мой! – огрызнулся Сашка.

Кеша отыскал вторую тряпку, и они принялись за пол вдвоём.

– Надо бы шкаф двинуть, – предложил Кеша, – под ним покрасим и перетащим. Кать, шкаф тяжёлый?

– Тяжёлый. Да ещё на нём чемодан. Сними, а то на голову упадёт.

Кеша полез на стремянку, стащил со шкафа вытертый рыжий чемодан.

– Это надо выкинуть, мальчики, – чуть слышно сказала Катина мама, – вместе с чемоданом, если вам не трудно. Мусорка тут близко, прямо за домом. А я пока пойду, приготовлю вам поесть.

– Я схожу, – сказал Сашка и потащил чемодан к выходу.

Мусорка действи­тельно оказалась прямо за домом. Её вывозили раз в полгода, и сейчас это была большая дурно пахнущая куча, полная очисток от картофеля, какой-то слизистой массы, обглоданных собачьих скелетов. Сашка хотел забросить свою ношу прямо на вершину кучи, но почему-то остановился и стал расстёгивать блестящие замки. В чемодане оказалась ношеная одежда, дырявые полотенца, вытертое шерстяное одеяло. «Мечта падальщиков, – подумал Сашка. – Нам бы это в развалины. Только куда спрятать?» Подумав минутку, он огляделся – не  видит ли кто, потом отбросал сапогами грязные куски целлофана, рванину и угольную золу, бережно положил чемодан и закидал его отходами.

Когда Сашка вернулся, Кеша размешивал краску, а Катя сидела рядом на табуретке, смотрела перед собой пустыми глазами и кусала губы.

– Ну вот и размешал, – прервал молчание Кеша. – Давай, Сашка, красить. Тут вот кисть мочальная есть. Только аккуратно.

Потом они с Кешей отодвинули шкаф и стали красить выцветшие доски. Катя куда-то делась, стёрлась из сознания. Она появлялась и исчезала, а перед глазами был пол, покрываемый липкой, свекольного цвета краской. Кисть была старая и растирала отвратительно воняющую субстанцию плохо, хуже всего, что руки испачкались и стали липкими, будто в крови, медленно засыхающей. Сашка оторвал взгляд от рук и посмотрел на комнату. Словно все мёртвые, что видел на войне Сашка, умерли именно здесь, испустили свою кровь, а люди назвали её краской. Голова у Сашки закружилась, комок подкатился к горлу, и он опрометью выскочил из комнаты, едва не сбив Катину маму. Стоило очутиться на улице, как он не сдержался, и его с громким выдохом вывернуло прямо на дорожку.

– Гадость, – простонал он. – Вот гадость.

Сашка хватался за стену и пятнал её вымазанными краской пальцами. Он хотел провалиться, никогда не возвращаться в этот дом. Здесь жил Григорий Краев, потом он погиб, сын Краева, его тоже убили, здесь живёт Катина мама, у которой убили мужа и сына, Катя, потерявшая и отца и брата и самая, наверное, несчастная. «Я мог бы здесь остаться», – подумал Сашка, и его снова вывернуло, желудочным соком, противно и больно.

– Саша, тебе плохо? – послышался Катин голос за спиной.

Сашка ничего не ответил, сидя на корточках, он тяжело дышал. В руке своей он заметил кисть и, разжав пальцы, уронил её дорожку.

– Я сама докрашу, пойдём, – Катя, подняв кисть, потянула Сашку за локоть. – Пойдём.

Сашка поднялся и поплёлся рядом с Катей, которая провела его на кухню, показала умывальник и ушла красить. Катина мама жарила картошку и сейчас чистила лук.

– Плохо стало? – спросила она. – Меня тоже от краски тошнит. Поэтому я не красила никогда. Григорий красил. Последний раз это было, когда Сашенька был жив. Они и обои переклеили. Коричневые, очень Сашеньке нравились. Он деревья любил. Сосны. У них стволы тоже коричневые. Так он говорил. И эту мебель они покупали вместе с Григорием.

Сашка сидел, но слушать это не было сил. Всё, что осталось от его бывшего тренера: шкафы, да слова Катиной мамы. А от Сашки и слов бы не осталось. Только лежанка, которую занял бы другой штурмовик. И тогда не осталось бы совсем ничего.

– …Катя только родилась, и мы ей купили кроватку, – говорила о чём-то Катина мама. – А Сашенька пришёл из гимназии, вытащил её из кроватки и таскал на руках. Я как увидела, отругала его. Кажется, ударила… – Она поставила сковороду на стол, подложив доску для разделывания хлеба. – Катя, вы закончили? – крикнула она, выглянув из кухни. – Если уже закончили, зови Иннокентия. Картошка готова.

– Сейчас, руки ототрём, – отозвалась Катя.

Потом они ели. Кеша, гордый собой, смотрел на Катю, а Катя смотрела в тарелку, без всякого аппетита ковыряясь в содержимом. Сашка глядел на неё и думал, что будь он постарше, она вполне могла стать его женой, даже была бы рада этому. Думал, что она любит его, Сашку, а он делает ей больно своим поведением, хотя она нисколько этого не заслуживает. Думал, что нужно сказать Кате, что она ему тоже нравится, но делать этого нельзя. Потому что Кеша гораздо лучше, и, по правде, нужно любить как раз Кешу, а вовсе не его. И всё складывается так несправедливо и ужасно глупо. Сашка съел всю свою порцию, получил добавки, а Катя всё сидела, не говоря ни слова. Зато принялся говорить Кеша. Он почему-то начал описывать подвиги их группы, привирая и перевирая всё. Отдельно Кеша описал получение денег, несколько завысив сумму.

– Кеша, – прервал его Сашка, – нам пора.

– Вы уйдёте? – удивилась мама Кати. – Я думала, вы заночуете.

– Дела, – сказал Сашка хмуро. – Консервы сегодня получать и всё такое.

Кеша посмотрел на него как на умалишенного, но промолчал. Молчала и Катя, кажется, она не поверила  Сашке. Впрочем, это было всё равно.

– Ну раз так, – сказала Катина мама.

– Мы придём завтра, – выдавил из себя Кеша.

– Катя, можно на пару слов, – сказал Сашка, поднявшись. – На улице.

Катя кивнула и, накинув куртку, вышла на улицу.

– Кеша, помоги пока посуду убрать, – распорядился Сашка, выходя следом.

– Катя, – сказал Сашка и, помолчал, не зная с чего начать. – Извини меня. Всё так хреново… – Сашка отметил, что описывая жизнь, нематерные слова подбирать сложно. – Эта война… Я очень изменился, я совсем не тот, которого ты знала. А ты помнишь меня с Корпуса… – Сашка замялся. – Ты не сможешь со мной встречаться, если всё про меня будешь знать. Вот так.

– Это ничего, – сказала Катя, – главное, ты живой. Я так боялась, что тебя убьют… Особенно когда сообщили про папу. У моей подружки парня на войне убили. Он кадет, только старше тебя, в этом году выпускается. Выпускался… Я всё думала, хоть бы не тебя. Меня один знакомый молиться научил. И я молилась.

– Я неубиваемый, – горько сказал Сашка. – Хотя, наверное, зря.

– Ты что, – зашипела Катя. – Тебе нельзя умереть. Я тебя люблю, понимаешь Саша. Я. Люблю. Тебя.

Последние слова Катя сказала раздельно, почти крича. Всё. Сашка замолк, не решаясь сказать самое главное. Это было хуже, чем убивать. Много хуже: сказать человеку, который сильно тебя любит, и молился за тебя, может быть ты и жив только благодаря этому, сказать: «Мы никогда не будем вместе». Он молчал.

– Пожалуйста, не умирай, – попросила Катя.

Сашка машинально кивнул. Потом Катя прижалась к его шее щекой, и он почувствовал, как ему за воротник скатываются Катины слёзы.

– Всё будет хорошо, – сказал он. – Извини.

– Ничего. А я знаю, что у тебя скоро день рождения, – всхлипнула Катя, – я ещё в Корпусе по документам посмотрела. Пятого декабря, верно?

Сашка кивнул.

– Ты меня, конечно, не можешь к себе позвать. Тогда приходи к нам. Ладно? Мама тоже будет рада.

– Приду, – сказал Сашка. – Конечно.

Потом Катя пошла звать Кешу, а Сашка, чувствуя себя неблагодарным идиотом, остался один на улице. Тучи всё так же висели плотной завесой, прикрывая небо и солнце, начинавшее уже клониться к закату. Там, за этими тучами и находился Бог, которому молилась Катя и постоянно молится Шиз. Огромный беспомощный старик… Хотя нет. Ведь Бог, которому молилась Катя, помог. Может быть, у неё и Шиза разные Боги? А может, даже у каждого человека свой Бог? А звёзды – это маленькие дырочки, через которые Боги смотрят на своих людей, чего там они за день натворили. Если это так, то сегодня Боги ничего не увидят. Тучи.

Хлопнула дверь. Кеша, а за ним и Катя подошли к Сашке.

– А ты теперь куришь? – спросила Катя. – Давай я тебе папины сигареты отдам, – и она протянула Сашке две початые пачки.

– Спасибо, – Сашка сунул их в карман.

– Пойдём, – сказал Кеша Сашке. Похоже, он злился, что надо тащиться на развалины. – Мы, Кать, ещё заглянем.

Едва отошли, Сашка оглянулся и, увидев, что Катя вошла в дом, повернул к свалке.

– Здесь чемодан, – пояснил он Кеше и принялся разгребать мусор.

– Хоть что-то хорошее сделал, – пробурчал Кеша, – А я думал, ты совсем дурак.

– Я, Кеша, совсем дурак, – согласился Сашка. – Мне этот чемодан теперь через весь город тащить.

Они нашли два куска верёвки и, перевязав чуть живую ручку, потащили чемодан вдвоём. Кеша почти всю дорогу молчал, только когда они подходили к остановке, спросил:

– Сань, ну чего ты ночевать отказался? Там тепло, хорошо, растопку бы сэкономили… Катя, опять же.

– Кеша, я ей ничего дать не могу. Понимаешь? А она на меня так смотрит… А я ведь знаю, каким должен быть настоящий мужчина. Он должен быть, как мой отец, как Краев. Только с такими следует встречаться. А я не такой… Она мне нравится, я не имею права ей жизнь испортить.

– Не могу… Права не имею… Тьфу! – Кеша разозлился. – Знаешь, как ты меня своей правильностью достал! Вот я, по-твоему, тоже не могу на ней жениться? Даже если мастерскую куплю?

– Ты можешь.

– Тогда сделай что-нибудь! Отвали от неё! Я ей про свои чувства, а она: Са­шенька, Сашенька… Лучше бы тебя не было, честное слово!

– Кеша, но я же не виноват! – возмутился Сашка. – Хочешь, я сейчас пой­ду и скажу, что у меня другая девчонка есть?

– Не вздумай! – Кеша зашагал к остановке. – Не вздумай её расстраивать, а то я тебе так вделаю!

– Да вделай! Я не отвечу, честно…

– Ха, это ты сейчас не ответишь. А как выпьешь, застрелишь меня из Шизовой пушки. Тебе пьяному крышу крепко сносит. Нельзя пить, а туда же. Лучше бы Кате подарок какой купил. Я вот покупал. Ну или в комнату угля полмешка. Выдали деньги за боёвку, а он их пропил сразу же. Восемьдесят марок!

Они остановились, поставили чемодан на груду щебня и поменяли руки. Сашка подумал, что Кеша ничего не знает про то, как он заплатил за операцию для Ильи, а если бы узнал, тоже осудил бы. Так что пусть думает, что пропил…

– Катя умная шибко, – сказал вдруг Кеша. – Всё про ботанику рассказывала. Что где растёт. Она, когда мы вместе, всегда мне разную науку рассказывает. И ещё спрашивала сегодня, верую ли я в Бога. А я что, я его не видел. Как в такое верить? А всё остальное время говорит про ботанику. Когда не про тебя, идиота.

Они шли к своей этажке со старым чемоданом, набитый старыми вещами. Вещами человека, которого больше нет на свете. Но это не было уже удивительным или странным. Это было просто хорошей находкой, удачей, которой стоит только радоваться…