Юра Рощик переезжал в комнату Пса. Он выволок свой рюкзак и балалайку и, через слово матерясь, пожаловался Сашке, сидящему с сигаретой в общей комнате:
– Вот, переселяюсь к Максу, меня Шиз заканал совсем! Он говорит, что я от чего-то венерического сдохну. Правда, идиот? Я же резинки покупаю всё время! А он говорит, что если Бог хочет человека прибрать, то ничто не спасёт.
– Знаешь, – серьёзно сказал Сашка, – у Витьки есть дар предвидения.
– Импотент ваш Витька! – Юра плюнул и потащил своё имущество дальше.
– Не «ваш», а «наш», – сказал ему вслед Сашка.
Юра не отозвался. Он вообще старался лишний раз с Сашкой в разговоры не вступать. Наверное, опасался. А может, его не устраивал такой молчаливый собеседник. За окном, затянутым мешковиной, уныло накрапывал дождик, словно вызванный такими же унылыми Сашкиными мыслями. Сашка размышлял, почему Кеша до сих пор сидит в комнате, а не идёт к Кате. Ведь, наверняка, она их ждёт. Уж Сашку-то ждёт точно. Он попытался представить, как должен вести себя парень с девушкой, которую любит: прежде всего дарить подарки, какую-нибудь милую ерунду, вроде самосшитых мягких игрушек, продаваемых старушками-лоточницами. Потом, по старой традиции, дарить цветы. Правда, цветов сейчас нет. Их только летом можно нарвать в степи. Некоторые кадеты постарше, у которых были знакомые девушки, так и делали. Степные цветы в казарме пахли так, что кружилась голова. Они перебивали даже извечный запах обмундирования и столовской каши… А ещё влюблённые парни ходят, держа девушек за руку или под руку, обнимают и шепчут на ухо всякую ерунду… Сашка представил Катю. А рядом – Кешу. Себя представлять не хотелось: глупая картинка. Но ведь Катя такая милая, симпатичная. Ему ведь было хорошо, когда она жалела его, больного… Ему и сейчас приятно видеть, слышать её. Почему же он до сих пор не влюбился так, как Кеша? Чтобы на всё наплевать и бежать к Кате. И не думать, можно ему с ней встречаться или нет? «Просто я не способен любить по-настоящему, – решил Сашка. – Потому что те, кто был мне дорог раньше, погибли или предали меня. А может, не я виноват, может, у нас такой город неправильный. Здесь любить нет смысла. Проще ненавидеть. Это привычнее. Вон, в центре не любят штурмовиков и ненавидят «Красных братьев», мы не любим «Братьев» и считаем отбросами тех, кто живёт в центре. Может, из зависти. У Главы есть Контора, которая ненавидит всех подозрительных людей, ловит и убивает. Каждый в городе ненавидит энских. Все кого-то ненавидят. В этом, может быть, смысл города: ненавидеть всех. А любовь – это мелочь. Если одной любовью обходиться, то захватят город энские. Только в сказках все любят друг друга»…
Вошёл Пёс и, пристально посмотрев на Сашку, спросил:
– А с Кешей всё нормально? Знаешь, что он у меня купил?
– Презерватив.
– Учебник биологии! Понимаешь, за семь марок! Как повезло, что я его скурить не успел. Просил ещё «Камасутру», но я её ещё летом на самокрутки пустил.
– Идиотина, – констатировал Сашка. – Влюблённый Кеша, наступивший на шею жадности!
– Любовь человека в лучшую сторону меняет, – Пёс увидел в руках Сашки пачку сигарет. – Возьму одну?
– Покупай. Ты теперь богатый.
– А ты жмот стал, как Янсен, – Пёс всё-таки выдернул из пачки сигарету, закурил. – Вообще непонятно, что с бригадой происходит. Вон, Витька утром заявил, что уйдёт из командоров, а Коньков на медкомиссию подался.
– На какую комиссию?
– Да в регулярную армию, а ты что, не знаешь?
– Нет. Откуда мне знать?
– Ну, он давно ждал, когда ему семнадцать стукнет. Вот, даже в день рождения не забухал. У него дядька какой-то в вертолётчиках, только старый уже. Он на пенсию, а Женька на его место. Будет с вертушки пустынников гонять. Повезло, да?
– Повезло, – мрачно сказал Сашка. Ему вдруг стало завидно…
День прошёл в ворчании Кеши, который пытался продраться сквозь текст в учебнике биологии, и Юрином тренькании на балалайке. А вечером заявился Шиз и, поскольку вся бригада собралась у мангала, предложил прямо здесь провести собрание. Сашка вспомнил, что Пёс говорил про Шиза утром, но вспомнил равнодушно. Кто станет командором, ему было всё равно.
– Я пришёл, чтобы объявить своё решение покинуть пост командора, – заявил Витька, дождавшись, пока ребята замолчат. – Командорство перестало совпадать с моими жизненными целями. На своём месте с этого дня я был бы не против видеть либо Конькова, либо Ерхова. Готов выслушать ваш выбор.
– Реально только Ерхова! – сказал Пёс. – Женька уходит.
– Уходит? – удивился Кеша.
– А вы думали, я с вами, уродами, тут до пенсии париться буду? – усмехнулся Женька, грея ладони кружкой с кипятком. – Хрен вам!
– А Макс, а Юра, а Кеша – они вообще не в счёт? – спросил Сашка.
– Я очкарик, – вздохнул Пёс, – кондор очкариков не уважает, Кеша проворуется сразу, а Юра новенький. Так что никакой альтернативы тебе нет. Принимай полномочия.
– Значит, теперь ваш командор – Александр Ерхов. Я так и думал. Ему это в самый раз, а мне уже надоело, – Шиз встал и ушёл в свою комнату.
– Ну всё, – громко произнёс Кеша, – пропала наша зарплата. Сашка пропьёт её. У него деньги в руках не держатся.
– Я завязал, Кеша, – сказал Сашка. – Всё. Ни грамма.
Юра громко хихикнул, а Кеша покривился.
– Лучше бы меня выбрали, – сказал он. – И вообще Шиз не прав. Какая его крыса укусила? Вон, как на хиппи кидался, а теперь сам как пацифик хренов. А Ерхову повезло. Командорам платят больше, и консервы будет выдавать.
– Слушай, Янсен, – прервал его Сашка. – Ты вот всё о еде, да о еде… А ты хоть город наш любишь?
– Срать на него хотел! – громко заявил Кеша.
– Эх любовь, фонарики, – Юра хлопнул себя по колену. – Ты с ума свела… Пошли, мужики, в баню сходим, да пострижёмся, что ли. А то тебе, Сашка, красиво лохматым ходить, а вот когда Кеша шлем снимает… Будь я бабой, сдох бы от ужаса!
Кеша смутился и даже немного покраснел.
– Ладно, – сказал он. – Я и сам думал постричься, да всё некогда было. У нас тут один парень, Джон кликуха, за пол-литра хоть кого оболванит. Считай, очень дёшево, и тащиться никуда не надо. Помоемся и прямо к нему.
– Вот и славненько, – обрадовался Юра…
Джон, опухший от излишеств парнишка из группы Уксуса, не дрогнувшей рукой почти под ноль оболванил Кешу, а пока Юра ржал над беднягой, подстриг и Сашку. Потом сам Юра попытался было возражать Джону, говорить о красивых стрижках, но тот только тупо поморгал, а потом всё равно его побрил. Выслушав грязные Юрины ругательства в свой адрес, он добродушно улыбнулся, сказал: «Иди ты на…» и, обняв свою добычу-бутылку, убрался в комнату.
– Ну ты, Кеша, удружил, – ругался в подъезде Юрик. – Классно стрижёт, классно стрижёт… Как теперь к девке сунуться? Ну, блядям-то, им всё равно, а вдруг приличная попадётся?
– А зачем ты надо мной прикалывался? – оборвал его Кеша. – И потом, совсем дёшево ведь: на троих пузырь…
Открывший дверь Витька осмотрел Сашку с Юрой, и, вопреки их ожиданиям, не засмеялся, а сказал:
– Вы сейчас на древних буддистов похожи. Такие же лысые… Ладно, к вам там гость явился. Идите, принимайте.
Гостем мог оказаться кто угодно, но почему-то сердце у Сашки ёкнуло. Он подумал, что это Илья пришёл. Пришёл извиниться и всё объяснить. Сашка бегом кинулся в комнату и обнаружил на своей постели зарёванного, очень грязного Павлика. Рядом сидел Пёс и мокрым полотенцем промокал тому рассечённую губу. Женька стоял рядом с кружкой воды.
– Ты откуда такой? – испугался Сашка.
Павлик хотел ответить, но только ещё сильнее заплакал.
– Он не говорит, – сказал Максим. – Но я думаю, его дома побили.
– Пацана надо в больницу отвезти, – Сашка сел рядом, – а самим в полицию заявить. Пусть с его предками разбираются.
Женька свистнул и покрутил пальцем у виска.
– Тебя что, Ерхов, мать в детстве неудачно уронила? Раз ты сам в полицию собрался. Тебя же, придурка, сразу и арестуют.
– Да я-то тут при чём?
– А кто тебе поверит, что не ты сам его испинал? Вон, вызовут его папашку, тот кулак покажет и пацан на тебя что хочешь наговорит. И посадят тебя, а то и повесят. Это какой судья попадётся…
Павлик переводил глаза с Женьки на Сашку и размазывал по щекам слёзы.
– Да ну, – сказал Сашка неуверенно, – разве так бывает?
– Нет, не бывает. Это я тебе, недоумку, сказку на ночь рассказываю! – разозлился Коньков.
– Женька, ты чего это на меня орёшь? Я вроде теперь командор, – напомнил ему Сашка.
– Да и хрен с тобой, – Женька со стуком поставил кружку на подоконник. – Сегодня вещи собираю и ухожу. Я вообще не штурмовик больше. Всё, рассчитался в штабе, вот тебе квиток, – Женька вручил Сашке бумажку и ушёл.
Юра глупо захихикал ему вслед.
– Ладно, хорошо, – сказал Сашка, пытаясь всё обдумать, – не надо полиции. Живи, Павлик, тут, с нами. Можешь вообще домой не возвращаться…
Кеша за Сашкиной спиной вздохнул и, вытащив из тумбочки ветхую книжку, принялся читать, подсвечивая страницы фонариком. Сашка осторожно погладил Павлика по голове. По жёстким и, наверняка, давно не мытым волосам.
– Ты прям как мама родная, – хмыкнул Юра. – Вот Витька, человек добрый, сразу сказал – не жилец мальчишка. Даже говорил, как лучше умереть…
– Кеша, надо будет Павлику тоже лежак сделать, – сказал Сашка. – Где-нибудь ещё доски есть?
– Есть, – отозвался Кеша, не отрываясь от книжки. – Ой, у меня уже голова пухнет от этой хренотени. Папоротники какие-то, мхи, лишаи. На фиг это человеку знать, если у нас такое не растёт ни фига! И жрать-то поди нельзя такую заразу!
– Простой ты, Кеша, – усмехнулся Сашка. – Это знать затем, если ты, скажем, соберешься удрать из нашего великолепного города, на юг, например. А там исключительно лишаи, как ты говоришь, растут.
– Не хочу я никуда удирать, мне и здесь некисло. Чего я там на юге не видал? Там, говорят, песку по колено и жара, что танки плавятся. Кто в таком месте ферму заводит? Не, Сань, я не психический!
Сашка вздохнул и стал открывать банку с тушёнкой, чтобы накормить пацана. «Странно, – думал он, – мне кажется, что то, что я сейчас делаю, я должен делать ради Олега. А ведь мы не так долго знали друг друга, я с ним мало разговаривал и ничего ему не обещал. А чувство, будто Олег меня видит…»
Ночью Сашка проснулся от какого-то непонятного звука. Повертел головой и, наконец, сообразил, что рядом плачет Павлик.
– Ну чего ты? Чего ревёшь? Болит что-нибудь?
– Не, – всхлипнул Павлик. – Я боюсь. Ты меня выгонишь или папка найдёт. Они меня в падальщики сдадут. Кто сдаёт, тем двадцать марок платят. Как деньги надо будет, папка и сюда приедет.
– Не приедет, – Сашка снова гладил Павлика по голове и покрепче укутывал в одеяло. – А приедет, я ему так врежу! Не плачь, Кеша тебе завтра кровать сделает, он же обещал, значит сделает. Ты на него Хныков матрас постелешь и одеяло мы тебе дадим, мне один офицер почти новое подарил…
– А потом я вырасту и стану командором, – сонно пробормотал Павлик, – как Олег.
Сашка вздохнул, чувствуя, что согревается и засыпает…
На следующий день выяснилось, что командорство – это не только зарплата в пятьдесят марок вместо тридцати и нашивка с буквой «К» на рукаве, про которую ходила по развалинам шутка, что кто-то с ней командор, а большинство всё-таки козлы. Оказалось, это ещё и документы на бригаду, необходимость бывать в штабе и неприятный диалог с Уксусом, которому Сашка теперь напрямую подчинялся. Новое положение Уксус обрисовал Сашке несколькими фразами, из которых Сашка ясно понял, что нормальный закон в этажке закончился вместе со смертью Волка. Сидя в порядком уже загаженной Волковой квартире, задрав ноги на стол и попивая что-то из железной кружки, Уксус объяснил, что Сашка никогда ему не нравился, «потому что сильно выпендривается» и теперь он нравится ему ещё меньше, потому что «не место такому мудаку в командорах». Рядом с Уксусом сидели Гога и парень по кличке Зомби, который ухмылялся, демонстрируя гнилые зубы при каждой фразе коменданта. «Так вот, если кто из твоих выродков чего натворит, я тебя урою. Без всяких там законных разборок. Понял? Повтори», – завершил беседу Уксус. А когда Сашка сквозь зубы процедил требуемое, Уксус добавил: «Сходи на восьмой этаж в квартиру, что направо, и вниз погляди. Так вот, если чего – ты оттуда навернёшься. Устроим тебе несчастный случай по пьянке. И сами же от жалости обрыдаемся».
Сашка вышел от Уксуса злой и с чувством омерзения. Потому что такому командиру ему подчиняться пока не приходилось. А теперь придётся, потому что, как ни крути, другого не предвидится. Сашка постоял, успокаиваясь, на лестнице, а потом всё-таки пошёл наверх. В квартиру, названную Уксусом. Было видно, что поднимаются сюда крайне редко, а уж в комнаты и вовсе не проходят. Да и зачем? Одной стены в квартире не было – именно тут прошла бомба. На вывороченные доски пола недавно намело снега, а теперь он растаял, смешался с грязной бетонной крошкой. Ветер завывал, трепал остатки дранки и штукатурки на сохранившейся части потолка. В сыроватом тумане нечётко проступали контуры соседних этажек.
Сашка посидел у пролома, бросил в него кусок камешек, валявшийся под ногами. И вдруг вспомнил давнюю Шизову фразу: «Когда рушится камень – это ерунда, когда рушатся души – это конец». Тогда он ничего не понял, а ведь Шиз был прав! Вот почему всё так плохо. Потому что души вокруг разрушены. Поэтому никому не нужен город с белыми домами. О нём просто не думают. Даже он сам не думал о мирном городе уже давно. Сашка встал. Неужели это правда? Город не нужен никому. Иначе его бы построили уже давно. Тысячи здоровых людей, собрали бы по кирпичу и построили… И не воевали. Он просто им не нужен, как сырым тучам не нужен ветер.И ничего вокруг не изменится. И он, Сашка, будет просто командором в этих развалинах. Пока не погибнет на боёвке… Или пока Уксусу не покажется, что он выпендривается. Сашка встал. Захотелось напиться, чтобы дурные мысли не лезли в голову. Но он ведь обещал, слово дал. Да и зачем? Рано или поздно выпивка кончится и придётся снова видеть разруху вокруг…