– Ну что, недомерок, пойдём, побалуемся? – услышал Сашка сквозь тягучую головную боль. – Вставай, оглох?

Он не шевелился, плохо соображая, действительно ли дверь открыта, или это очередной бред. Но сильный удар в живот подтвердил реальность происходящего.

– Вообще я люблю по роже бить, – гордо сказал охранник.

Когда Сашка вставал, охранник ловко подсёк его и толкнул на пол, потом, хихикая, схва­тил за руку и, до хруста сжав, дёрнул вверх.

– Пошли, пошли, ишь, полежать захотелось.

Подталкиваемый в спину, Сашка пошёл по подвалу. Впереди ржали охранники. «Куда меня ведут? Уже на расстрел? Или нет? Могут просто прикладами забить. Это так больно будет…» – Сашка непроизвольно шёл всё медленнее, от страха всё тело заболело, как будто его уже избили.

– Ты скорее шевелиться можешь, выкидыш овечий? – Сашка получил ощутимый удар в плечо.

Привели его в тот же кабинет, что и вчера. Щетинкин сидел и пил из чашки то ли чай, то ли кофе, размачивая в нём чёрствое печенье. Молча посмотрел на Сашку, на его испачканную одежду, и брезгливо отвернулся.

– Судя по Вашему виду, – сказал он, ставя чашку на стол, – наши охранники не слишком с вами забавлялись. Цените?

Сашка отчаянно закивал. Сейчас он был готов на всё, только чтобы его, наконец, расстреляли, но больше бы не издевались.

– Не надо резких движений. Знаете ли, раздражает, – поставил его на место следователь. – Впрочем, я сегодня в хорошем настроении. Вот, например, Вы курить хотите?

Сашка очень хотел курить и опять кивнул. Щетинкин, порывшись в столе, вынул оттуда пачку хороших сигарет, подал одну Сашке и щёлкнул зажигалкой, терпеливо ожидая, когда тот прикурит.

– Сегодня, я вижу, у Вас не такое агрессивное настроение, как вчера, – сказал он, положив зажигалку. – Но неудивительно. Вот у нас был случай, привели мы папашу одной преступни­цы, а потом её завели. Папашка тот как увидел, упал со стула, и давай в истерике кататься, биться об стены. Да так неудачно ударился: измарал угол стола в крови. А Вы молодец. Очень хорошо держались. Да Вы садитесь, – показал он на табурет. – Там специально клеёночка прибита, для посетителей, так что не запачкаете, не стесняйтесь.

Сашка сел. Дрожащей рукой он подносил сигарету к губам и втягивал жгучий дым.

– У Вас, наверное, внутри всё болит, знаете ли, с голоду, с нервов, часто бывает.

Сашка кивнул. Внутри действительно всё болело. Особенно под рёбрами: то ли от рвоты и голода, то ли от пинка охранника. Боль была тупая и очень неприятная.

– Ладно, – сказал Щетинкин. – Давайте, что ли, будем по делу общаться. Рассказывайте, что надумали за ночь.

– Я виноват, – Сашка потушил окурок и сунул в карман, – расстреляйте меня.

Щетинкин опять ус­мехнулся:

– А зачем же Вы заначку делаете? По-моему, не разумно.

– Да, – машинально согласился Сашка. Всё, что говорил Щетинкин, было правдой. Конечно, Илья лгал ему, и на самом деле никуда не убегал, а, наоборот, специально встретился на пути их колонны в снежный буран, чтобы Сашка подобрал его и дал своей крови. Конечно, Илья был главным преступником против города, а Сашка не донёс, не выдал власти. И уж совсем из злого умысла передал ему обрез, для новых убийств. И всё это было подстроено специально чем-то сверхъестественным, чем-то, разозлившимся на Сашку и решившим его покарать. И вот время для расплаты подошло. Сашки на земле больше не будет. На той самой Земле, которую Бог создал пустой и безвидной. Такой она и останется всегда. И будет только снег и тучи. И развалины. Шиз говорил, что смерти нет. Как же нет, когда сегодня Сашка умрёт? Когда-то совсем недавно умерли Лёва, и Волк, и Олег... И все, кто жив сейчас, тоже умрут. Даже Шиз, хотя он говорил, что они будут последними. Нужно только говорить «Аум-м-м».

– Что? – Щетинкин удивлённо посмотрел на Сашку, вдруг принявшегося раскачиваться на табурете. – Решили молиться? Это верно.

Сашке было уже всё равно, что будет дальше. Больше сказать ему было нечего. Щетинкин вздохнул.

– Я одного не понимаю. Зачем Вы вообще этим заговорщикам понадобились? Я вот второй день за Вами наблюдаю и ничего, кроме умственной отсталости, в Вас не нахожу… А?

– Да, – снова сказал Сашка, – я спрятал от Конторы перебежчика и дал ему оружие. И меня теперь расстреляют.

В комнате потемнело. А может, потемнело у Сашки перед глазами. Туман обступил его со всех сторон. И в этом тумане что-то говорил следователь. Говорил долго и монотонно. Сашка его не слышал. Только последняя фраза прозвучала чётко:

– Андрюша, уведи этот маятник, ветер создаёт.

Охранник поднял Сашку за шиворот и пинками отправил в коридор. На лестнице в под­вал Сашка запнулся и упал, охранник разозлился, стал бить ногами. Сашка почти задохнулся от рвотных спазмов и потерял сознание. Очнулся он уже в камере на мокром полу. Было тихо, но лампочка горела. Сашка рав­нодушно посмотрел на неё, облизнул разбитые губы. Страшно хотелось пить. По стене скатилась очередная капля, упала на рукав рубашки. Са­ма рубашка была жутко грязная. Сашка вспомнил одежду на Илье и подумал, что сам такого, конечно, не выдержит. Надо что-то сделать самому. В детстве была у Сашки книжка, где преступник, приговорённый к смерти, вешался в камере. Ремня у Сашки теперь не было, зато был свитер, который можно было распустить. «Верёвку я сделаю, а куда закинуть? Некуда…» Сашка лежал и тупо глядел на лампочку. «Это свет, – думал он. – Везде темно, а здесь свет. Если я выберусь отсюда, я сразу уйду. Туда, где свет. На юг. К солнцу. К городу, где нет войны. Где никого не убивают. Где все братья». Свет тусклой лампы проникал в больное тело Сашки, разливаясь сверхъестественным теплом, дарил чувство спокойствия. Он как будто поднимал ввысь. Город, в котором вырос Сашка, оставал­ся где-то внизу, с его разбомбленными высотками окраин, серым снегом, прогнившим цен­тром. Внизу оставались бомжи, нищие штурмовики, чванливые солдаты Главы, пьяные ра­бочие. Сашка летел по небу, хватал руками облака, дышал полной грудью. Все раны на солнце затягивались. «Это – счастье, – думал Сашка. – Счастье!!!» Потом он летел по большой чёрной трубе, летел в сияющую даль. Это был тот самый город без войны. Там все были готовы принять его. Он слышал далёкий шёпот, приятное пение и летел. Всё ближе к свету. Всё ближе. Всё ближе… Потом он вдруг почувствовал, что сияние удаляется, а чёрная труба расширяется, заса­сывая его в себя. «Ты ещё не готов, не готов, не готов. Ты вернешься позже, позже, поз­же…» – слышался голос Шиза. Сашка попробовал вырваться, но темнота слишком крепко облегала его тело, держа и не давая лететь. Со всего размаха темнота бросила Сашку в камеру, только мельком он успел заметить себя, скрюченного на полу. «Кто же я?» – подумал он, врываясь в своё тело. В ту же секунду боль дала о себе знать. Свет оказался лампочкой, вокруг которой летали хлопья воздуха. Тьма оказалась холодом, который проник во все клеточки. Саш­ка встал, облокотился на стену и с ужасом услышал шаги в коридоре. Звякнули ключи.

– Ты ещё не сдох, шизик? – спросил охранник Андрюша, входя в камеру.

 Из Сашки вырвался сдавленный стон.

– Что, мразь, боишься? – охранник мерзко ухмыльнулся, и сейчас для Сашки это была ухмылка Смерти. Андрюша схватил его за шиворот так, что ткань рубашки затрещала, разрываясь, встряхнул и поставил на ноги. Сашка медленно сполз на пол. Охранник мрачно посмотрел на лежащего Сашку, вероятно, размышляя: поднимать его или порешить здесь, потом больно наступил ему на руку.

– Если не встанешь, я тебя на твоих кишках повешу, понял? – угрожающе прошипел он.

Сашка попытался встать, но не смог. «Теперь я никогда не увижу город счастья», – поду­мал он. Охранник брезгливо сгрёб его в охапку и поволок по коридору. На лестнице, ведущей наверх, стоял Эдик Кролик и рядом ещё несколько штурмовиков. Часть в приличной форме с нашивками спецотряда, часть – такие же, как Сашка: полураздетые, грязные, избитые. Охранник молча отпустил Сашку, и тот упал.

– Пьивет, пьиятей, – сказал Кролик дружелюбно, а двое парней помогли подняться. – Я за тобой. Эти бьяди тебя тут зазья дейжат.

– Куда меня? – хрипло спросил Сашка.

– Отпускают. Кондой договоийся, шевеись живее.

Сашка пошёл за гонцом кондора. Каждый шаг давался ему с трудом, всё тело болело и плохо слушалось. Они беспрепятственно вышли на крыльцо. Охраняющие здание солдаты смотрели на штурмовиков презрительно. Один из них громко кашлянул и Сашка, отшатнувшись, почти скатился с крыльца. За оградой стояли Пёс, Кеша и почему-то Катя с серой бумажкой в руках.

– Саша, – сказала Катя, с испугом глядя на него, – тебя насовсем отпустили?

– Насовсем, – ответил за него Кролик.

– Пойдёмте скорее отсюда, – попросил Кеша. – Вон как они на нас смотрят, как будто ра­зорвать хотят.

– Солдаты не любят штурмовиков, это факт, – сказал Пёс.

– Они тебя били? – спросила Катя испуганно.

Сашка не ответил. Он очень боялся сейчас упасть. Здесь, на глазах у охранников. Пёс это понял и подхватил его под руку. С другой стороны взялся Кеша.

– Тут гьюзовик стоит наш, – сказал Кролик. – Поехаи на язваины. До остановки довезём.

Под тент грузовика выпущенные штурмовики-заключённые грузились медленно, то ли слабые от побоев, то ли от неверия в своё спасение. Пёс тяжело вздохнул, снял шинель и накинул Сашке на плечи. Кеша бережно подал руку Кате, которая тоже зачем-то залезла в кузов.

Ехали молча, лишь один штурмовик из бывших узников на кочках начинал постанывать и что-то бормотать себе под нос. Сашке, сидящему рядом, вдруг начало казаться, что происходящее всего лишь мистификация, а везут его расстреливать. Иначе почему не разрешили забрать свои вещи? Он попытался найти среди сидящих Щетинкина, но ничего не получилось. Вместо этого взгляд натыкался на Катю, с ужасом наблюдающую за ним. Всех их везли расстреливать. Все они предали город. И Катю тоже везли расстреливать. Сашка попытался вспомнить, за что будут расстреливать Катю, но не мог припомнить её приговора. Как она была связана с организацией? Приходил ли к ней Илья? Ей ли отнёс Сашка пропавший обрез, или просто из-за того, что Сашка предлагал ей уйти вместе, убьют её? Если из-за этого, то всё происходящее несправедливо. Голова закружилась и Катино лицо закружилось вместе с кузовом, вместе со штурмовиками.

– Это совсем не больно, – успел шепнуть напоследок Кате Сашка и стал падать на того парня, что сидел сзади и стонал. Раздался сдавленный матерок. Тысячи рук протянулись изо всех уголков неожиданно оказавшейся огромной машины.

– Это не больно, – повторил рукам Сашка.

– Сашенька, – донёсся чей-то знакомый голос.

– Твою мать, – ругнулся Пёс.

Потом была тишина. И в этой тишине чужие руки опускали Сашку из кузова, ставили на снег. Кролик постучал по плечу рукой и предложил «не кашьять». Катя выглядела такой, словно плакала половину дороги, а Пёс очками пускал ему в лицо зайчиков.

– Курить хочу, – сказал Сашка Псу, и тот с готовностью протянул самокрутку.

– Тебя хоть там кормили? – спросил Кеша.

– Видимо, не успели покормить, – сказал Пёс вместо Сашки. – Да и вряд ли кормёжка входит в перечень услуг нашей Конторы.

– Ты бы, Макс, заткнулся, – оборвал его речь Кеша. – Смотри, вон Сашка зелёный весь от твоей махры. Держи его, понял.

Пёс пожал плечами и подхватил Сашку, смотрящего на них слезящимися от махорочного дыма глазами, не совсем понимая, что же происходит.

– Ему бульон нужен, – сказала Катя, – а вовсе не махорка.

– Тушёнку разогреем, будет бульон, – сказал Кеша, отнимая у Сашки самокрутку, и забрасывая её подальше. – Двинулись, что ли?

– Где они? – спросил Сашка. – Когда нас расстреляют?

– Чокнулся… – удивлённо сказал Кеша.

– Психоз, – пояснил Пёс, так громко, что в ушах Сашки ещё долго звучало эхом: «Психоз, психоз, психоз-з-з»

– Это пройдёт, – добавил Пёс. – Наверное…

Сашку волокли по дороге к этажке. Где-то позади остались те люди в зелёном камуфляже, так ненавидяще смотревшие на него. Где-то позади остался Щетинкин – следователь УБ, но воля его преследовала Сашку везде. А Щетинкин хотел одного – смерти. Кто-то из них троих прятал пистолет за спиной. Кто-то должен быть расстрелять Сашку. Очень гуманный способ придумал Щетинкин. Выпустить, а потом расстрелять… И сделать это должен был Кеша или Пёс.

– Стреляй, Кеша, – просил Сашка, – стреляй сейчас, что ты мучаешься. Стреляй.

Кеша громко матерился, но почему-то не стрелял. Может быть, должен был застрелить Сашку Пёс? Он был самым умным и всё знал. И о том, что Сашку расстреляют, он уже давно прочитал в какой-нибудь книге. А может, с пистолетом ждал Шиз.

– А Шиз, Шиз стрелять будет? – спрашивал Сашка, но только бесчувственная ругань неслась в его сторону. Никто не хотел признаваться.

– Катя, хоть ты скажи, когда меня расстреляют? – взмолился Сашка.

– Никогда, Сашенька, – ответила Катя и она врала.

– Тяжёлый, – сказал Кеша, и Сашку опустили на снег.

Теперь он мог умирать. Спокойно лежать на снегу, замерзать… Наверное, это и приказал Щетинкин. Кто-то тяжело дышал справа. Кто-то нервно пускал дым Сашке в лицо. Все хотели бросить, оставить его. И здесь он должен был, наконец, умереть. Нужно было только говорить «Аум-м-м». Сашка так и сделал. Но тут же его снова подхватили и понесли.

– За что? – жалобно спросил Сашка, но ему уже никто не ответил…