Под вечер Сашка пришёл домой. Пока он ещё был в Корпусе, пока сдавал учебники, форму, прощался с ребятами, тоска была не такая сильная. Теперь же всё внутри болело, разрывалось на куски. Он знал, что не должен идти домой. Он должен умереть. Чтобы не позорить мать. Но ноги сами принесли его к дому. Он ещё немного постоял на улице и всё-таки вошёл в подъезд. Постучал в дверь сначала чуть слышно, потом – громче. В квартире послышались мамины шаги. Это был лёгкий шелест шерстяных следиков по деревянному скрипящему полу, только сейчас он казался тяжелее, скрип половиц громче, чем всегда. Вот мама остановилась у двери и спросила:
– Сашенька, это ты?
Сашка подпрыгнул от неожиданности. Этот обычный мамин вопрос вдруг прозвучал устало, даже безразлично, словно сын её давно застрелился и мама уже никого не ждёт. Сашка замер от неожиданности своего открытия, а мама повторила вопрос ещё раз. Потом наступило молчание, долгое молчание. Где-то за соседней дверью раздался шепоток, ничего не значащий, но тревожный, за другой дверью почудилось кошачье мяуканье, темнота становилась пугающей. Сашка готов был повернуться и сейчас же бежать прочь от двери, прочь из дома, прочь из города…
Замок медленно, опасливо начал проворачиваться, и вскоре дверь отворилась. Сашка зажмурился от неяркого, но неожиданного света керосиновой лампы, которую мама держала перед собой. Лицо мамы казалось бледным, измученным.
– Ох, Сашенька, – выдохнула она, неловко притягивая его к себе одной рукой. В квартире отвратительно пахло лекарствами. Сброшенные с вешалки валялись в прихожей вещи.
– Приходили из Конторы, – объяснила мама, – такие грубые, страшные люди…
Она всхлипнула. Сашка взял из её рук лампу, пошёл на кухню. Там тоже был беспорядок.
– Сашенька, – мама как будто только что его разглядела, – что у тебя с головой?
– Ерунда, – пробормотал он. Похоже, те, кто приходил к ним домой, не сказали маме всего, что произошло. – Ты лучше скажи, что им было надо? О чём они тебя спрашивали?
– Они что-то искали. А спрашивали про Илью, про то, как вы в увольнение приходили. Сказали, Илья что-то натворил… – мама сосредоточенно вспоминала. – Я хотела завтра ехать к тебе в Корпус. Такое горе… Илья – такой милый мальчик. Что он сделал? Ведь его теперь могут отчислить, да?
– Мама, – оборвал её Сашка, – что говорили обо мне?
– Ничего. Проверили твои вещи и всё.
Сашка сел на табурет, положил локти на стол. Вот оно что: мама ничего не знает об отчислении, да и об Илье тоже. А уже так расстроилась. Что же будет дальше?
– Сынок, что у тебя с головой? Это опасно?
– Нет, – Сашка выдавил из себя улыбку и принялся врать: – На учениях из грузовика выпрыгивал – стукнулся. Вот отпуск дали. Недельку дома побуду.
Мама стала разжигать плиту. Сашка смотрел, как она устало двигается, и лихорадочно размышлял: Контора сюда больше не сунется – зачем он им нужен, да и из Корпуса выгнали и забыли. Значит, маме вообще ничего можно не говорить. Так для всех будет лучше. Только надо за неделю что-то придумать. Найти, куда можно уйти, как будто в Корпус. Попробовать сунуться на завод, там работникам дают койку в бараке, или в какую-нибудь охранную службу… Можно найти выход…
– Сынок, а Илью держат в Конторе? Может, сходить, попросить за него? Он не может быть виноват.
– Мама, не надо! Только не ходи в Контору! – Сашка вскочил. – Он… он на самом деле виноват. И… мы с ним больше не друзья!
Мама ещё что-то говорила, но Сашка прошёл мимо неё в комнату и стал расстилать себе на полу. Надо было лечь спать, чтобы не разговаривать с мамой. Надо было лечь и всё хорошенько обдумать. К тому же голова гудела от всего этого безумного дня…
Мама грела чай, предлагала ему поесть, потом ещё долго сидела за проверкой тетрадей, вздыхая и шелестя страницами. Сашка лежал неподвижно и думал. Думал о том, что совсем, оказывается, не знал Илью. Не знал того, с кем год стоял в шеренге рядом, спал на одной двухъярусной койке, сидел за одной партой.
А ведь они с Ильёй даже не ругались. Сашка вспомнил, как на одно из первых построений приятель притащил драного котёнка, подобранного у забора Корпуса, и за это загремел в карцер. Сашке показалось несправедливым такое наказание, и он стал пререкаться с офицером, за что его тут же посадили рядом с другом. Тогда они поклялись никогда не расставаться.
– Вот смотри, – говорил тогда Илья, – мы постоянно попадаем в одно и то же место, вот в Корпус, в одну роту, в один карцер. Ты думаешь просто так? Нет, это не просто так. Мы, наверно, как-то связаны.
– Да, – ответил Сашка, подумав. – Конечно, мы связаны. Давай поклянёмся дальше никогда не разлучаться, даже если нас пошлют на войну.
– Давай, – согласился Илья. – Только клятву нужно скрепить кровью. Чтобы всё было серьёзно.
Илья, найдя в кармане гвоздик, расковырял себе палец, потом то же самое сделал Сашка.
– Ну, вот, – сказал Илья, когда они перемешали кровь, – теперь мы никогда не расстанемся…
Наконец, мама погасила лампу и легла. Сашка, кусая губы, подождал, пока она уснёт, и только тогда всё-таки разревелся. Теперь было можно. Раньше он и не подозревал, что в нём такой запас слёз: он плакал и плакал, а слёзы всё не кончались. На улице было совсем темно, когда обессилевший Сашка не то заснул, не то потерял сознание…
Утро было унылое: по крыше барабанил мелкий дождик, ветер трепал пожелтевшие листья старых клёнов. Сашка проснулся и долго не мог сообразить, что же произошло и почему он дома, а когда вспомнил, стало совсем плохо. Мамы в комнате не было – наверное, уже ушла на работу. Он встал, пошёл в душ. Из зеркала на него смотрел худой бледный подросток, почти ничем не напоминающий прежнего Сашку. Слишком усталый и измотанный был у него взгляд. Повязка за ночь сбилась, обнажила затянутую кровавой корочкой рану. Сашка отвернулся, встал на цыпочки и достал с полочки старенькую аптечку. Раньше родители хранили там бинты, йод и прочие медикаменты для первой помощи непоседливому сыну, который то падал с дерева, то повисал на колючей изгороди. Бинт в коробке был. Морщась от боли, Сашка туго перебинтовал себе голову, потом проглотил пару таблеток, которые ему дали в санчасти, умылся, вышел в подъезд и постучал в соседнюю дверь. У соседей тёти Лизы и дяди Вити был единственный в доме телефон.
– Привет, солдат, – сказала тётя Лиза, увидев его, – какая у тебя повязка симпатичная!
– Мне бы позвонить, – вздохнул Сашка…
Телефон стоял в кухне на маленьком столике. Сашка взял справочник и набрал номер агентства караванной торговли. Спросил, не требуются ли там охранники караванов. «Позвоните через месяц», – попросили его. Службе бытовых услуг при правительстве города сотрудники его возраста не требовались. В организации охраны «Сириус» трубку не взяли, а в кадровом агентстве завода предупредили сразу: «Мест нет, и больше не звони». Вздохнув, Сашка позвонил в военизированную службу обороны «Штурм»:
– Чего надо? – спросил грубый голос на том конце провода.
– Не требуются ли вам молодые люди в группы обороны?
– Что, парень, совсем в дерьме? – участливо поинтересовался неизвестный собеседник.
– Да, дела неважно.
– Приходи в службу вербовки: улица генерала Пиотковского 6. Всегда рады, приятель. У нас ты понюхаешь, чем воняет порох. Полное обеспечение жилищем, жратвой, обмундированием, девками. Гы-гы, – собеседник чрезвычайно развеселился.
– Можно прийти через несколько дней?
– Валяй, приятель, надеюсь здоровье у тебя лошадиное? А то сдохнешь, не доходя до места!
– Бывший кадет гвардии Главы, – вздохнул Сашка.
– Ну тебя там, видно, здорово по башке съездили, если ты из такого классного места идёшь к нам. Загляни на днях к психиатру, гы-гы-гы…
Сашка положил трубку. Конечно, штурмовая бригада – это последнее, на что можно было согласиться. В городе ходили слухи, что все штурмовики воры и проходимцы… Но там совершенно точно давали жильё. И, в конце концов, если там будет слишком плохо, никогда не поздно уйти… Он поблагодарил тётю Лизу и вернулся домой. Надо было навести порядок: подобрать выброшенные из его шкафчика и с полок вещи. В комнате было сумрачно и тихо. Тишина и бездействие нагоняли тоску. Ещё немного – тоска накроет с головой, начнёт душить, заставит плакать. Этого никак нельзя было допустить. Сашка включил радиоприёмник, откуда тут же понёсся знакомый марш. Так-то лучше…
Удивительно, сколько всякой ерунды, оказывается, накопилось у него за последнее время. То есть, правильнее сказать, сколько ерунды он притащил со старой квартиры, где жили ещё с отцом. Тогда ему казалось, что сохранив для себя эти гимназические тетрадки, флакончики с краской и клеем для моделей, винты от разнокалиберных конструкторов, он будет жить хорошо – устойчиво и понятно. Так, как было раньше. Теперь это показалось смешным. Сашка притащил из кухни мусорное ведро, сгрёб тетради туда. Верхняя оказалась не гимназической – уже из Корпуса. Сашка осторожно взял её, открыл – пространственная геометрия. А в конце – клеточки игры-лабиринта, в которой они с Ильёй искали клад. Сашка отшвырнул тетрадь и старательно подумал: «Илья – предатель города. Один из таких, которые хотят, чтобы наш город захватили бандиты из Энска. Из таких, которые стреляют в Главу. Он ничуть не лучше того подонка, который застрелил моего отца. И я не стану о нём больше вспоминать». Сашка разыскал тряпку, старательно вытер полки, поставил на них книги, пару фотокарточек в деревянных рамках: на одной отец в форме, на другой – мама с совсем маленьким Сашкой на руках; положил окаменевший зуб слона, подаренный отцом. Глиняный замок, стоявший тут раньше, при обыске разбился, и Сашке осталось только собрать в ведро обломки. Странно, но замка было почти не жаль. Какой замок, когда жизнь переворачивается! По радио началась передача о славных героях предыдущей войны за независимость. Сашка сделал погромче… Когда с уборкой было покончено, он решил почитать, но оказалось, что электричество до сих пор отключено, а керосину на кухне осталось совсем чуть-чуть. Сашка взял жестяной бидон и отправился на рынок.
Идти предстояло мимо площади Свободы. Давно, когда Сашка ещё учился в гимназии, он и его друзья бегали сюда играть. И ещё в более давние времена, которые сам Сашка не помнил, на площади бил фонтан. Теперь от фонтана остались только несколько ржавых труб, а чаша потрескалась, и из неё кусками выкрашивался бетон. Раньше Сашка добегал сюда за пару минут, но сегодня шёл гораздо дольше. Шёл, считая одинаковые кирпичные трёхэтажки – одна, вторая, третья. Через дорогу от пятой и находилась площадь. Сашка перешагнул невысокую ржавую ограду и сел на скамейку. С места, на котором он сидел, были видны высокие дома из пластика и стали. Ему показалось странным, что в стёклах не отражается вдруг выглянувшее из-за туч солнце. Наверное, оттого, что стёкла грязные. Память услужливо подкинула эпизод, в котором они с Ильёй и Макаром мыли окна в казарме. Совсем недавно. Сашка помотал головой и приказал себе не думать об Илье. Взгляд с домов переместился левее. Там стоял памятник какому-то полководцу: мрачный офицер в фуражке, шароварах, сапогах и с мечом. Раньше Сашка считал, что так выглядели рыцари из книжек, а потом оказалось, что они ходили в латах. Надпись на памятнике давно стёрлась, но суровый взгляд выдавал большого героя древних войн. За памятником был разбит небольшой парк, засаженный чахлыми берёзками и тополями, в котором, как и вокруг площади, стояли скамейки. На ближайшей сидели несколько пацанят в гимназической форме и обменивались фантиками. На следующей покуривал пожилой мужичок, ещё на одной целовалась парочка: парень в камуфляже и пухленькая девчонка с выбритыми волосами. Солнце поднималось всё выше и стало даже припекать через свитер. Сашка поднялся и пошёл дальше. Почти все дома, мимо которых он проходил, были связаны с какими-то событиями в его жизни: где-то жили его одноклассники из гимназии, где-то знакомые по Корпусу или мамины знакомые. И почти все окрестности он обошёл с Ильёй. Илья любил ходить по городу просто так – наугад, и иногда они всё увольнение бегали по каким-то закоулкам. «Представь, Санька, что ты здесь первый раз, – вспомнил Сашка голос Ильи. – Или представь, что мы ищем опасного шпиона». Сашка представлял всё, что хотел Илья. Ему было очень интересно с таким другом. «Ловили шпионов, – он невесело усмехнулся. – А теперь ты сам шпион. А я вроде как твой помощник». Он остановился, пережидая приступ головокружения, и понял, что уже дошёл до рынка. Очень захотелось есть. Сашка купил у старушки пирог с картошкой, а у молодого человека – керосин, сел на доску, прибитую к двум пенькам и считающуюся скамейкой. Пирог пах резиной. Ну и пусть. Сашка жевал его и смотрел через дорогу. Там начинались рабочие кварталы, застроенные ветхими кирпичными зданиями, частными домиками и бревенчатыми бараками с осыпавшейся штукатуркой. Там было много наркоманов, хулиганов, просто бездомных… Ещё дальше находились Южные развалины – оплот штурмовиков. Место, куда ему предстояло попасть совсем скоро. Однажды, ещё в младшей школе, он уже бывал там, но после того, как за ним погнались пьяные парни, ходить туда больше не хотелось. Да и мама не позволяла…
Сашка встал и, подхватив бидон с керосином, пошёл домой. Парочка на площади всё ещё сидела, только теперь парень орал на подружку: «Дура! Ты всегда это делаешь, свинья!» Девчонка плакала, вытираясь рукавом. Сашка подумал, что нельзя так говорить девушке… Прислонившись к памятнику, он отдышался и опять пошёл мимо трёхэтажек, считая наоборот – пять, четыре, три… Когда он добрался до своего дома, голова гудела, как колокол в Корпусе. Нетвёрдым шагом он зашёл на кухню, поставил на стол керосин, и лёг на мамин диван. Первый раз пребывание дома не радовало. Трудно было врать, трудно было ничем себя не выдать…