Пи-ип! Пи-ип! Пи-ип! Пи-ип!

Размеренный писк ворвался в мозг, вырвав меня из липкой паутины сна. Веки задрожали, как это бывает, когда проснёшься, но не до конца. И ты рад бы остаться в ночных грёзах, да только они уже растаяли, как туман под первыми лучами солнца. И надо вставать, выбираться из-под тёплого одеяла, идти умываться, собираться на работу — ну или куда там ещё — и неохота.

Нудное пищание по-прежнему плавало в воздухе и вроде как не собиралось исчезать. Похоже, проклятый будильник решил с утра вывести меня из равновесия. Ну, погоди! Дай только добраться до тебя, уж я с тобой за всё тогда поквитаюсь. Бросок в стену — самая безобидная расправа из тех, что я тебе приготовил.

Я шевельнул рукой в попытке дотянуться до проклятых часов.

— Очнулся! Ну слава богу! — услышал я незнакомый мужской голос. — Сестра, десять кубиков (он назвал какое-то мудрёное название) внутривенно.

Раздались быстрые шаги, что-то прошелестело, скрипнула и захлопнулась дверь.

Чуть позже послышался тихий скрежет, будто кто-то осторожно вёл камнем по стеклу, что-то негромко хлопнуло, и в воздухе резко запахло лекарствами. Чьи-то нежные пальчики взяли меня за руку. Я открыл глаза, увидел расплывающееся светлое пятно. Постепенно зрение обрело резкость. Пятно превратилось в миловидную брюнетку в белом халате и шапочке с красным крестом. В руке она держала шприц. Брызнула серебристая струйка, медсестра вставила шприц в закреплённый полосками пластыря катетер на моей руке, надавила на поршень.

Пока она держала иглу в пластиковой воронке, стараясь, чтобы все миллилитры попали в меня, я ворочал головой, осматривая больничную палату. Ничего необычного: стандартная одноместная комната с люстрой-плафоном посреди потолка, бело-зелёные стены, пружинная койка с тумбочкой в изголовье с одной стороны и кардиомонитором с другой. Так вот что, значит, я принял за будильник. Интересно, как бы я стал его в стену бросать, если бы дотянулся?

От прибора к датчику на моём пальце тянулся тонкий проводок. Я случайно стряхнул клипсу. Зелёный зигзаг на экране сразу превратился в сплошную линию, а монитор противно запищал.

— Перестаньте! — строго сказала медсестра, хмуро сдвинув брови.

И куда исчезла её ангельская улыбка?

Она достала иглу из катетера, бросила шприц в пластиковый поддон на тумбочке, вернула прищепку на палец. Кардиомонитор сразу успокоился, по экрану снова поплыли загогулины, а из динамиков донеслось привычное попискивание.

Сердце мерно колотилось, разнося лекарство по телу. Я чувствовал нарастающее умиротворение и необычайную лёгкость. В голове прояснилось. Ощущения были такие, словно в хмурый день неожиданно расползлись тучи, и на небе появилось лучистое солнышко. Мне казалось: ещё немного, и я поднимусь над кроватью, буду парить в тёплых широких лучах, что падали на исшарканный линолеум сквозь повёрнутые боком ленты вертикальных жалюзи.

— Вам надо отдохнуть, — сказала сестра, погладив меня по руке. Она уже не хмурилась, и от этого её лицо выглядело намного приятнее. — Вечером придут ваши друзья, доктор разрешил впустить их в палату реанимации.

Реанимации? О чём это она? Что произошло?

Я хотел задать ей эти и другие вопросы — их много вертелось на языке — но дрёма снова завладела мной, и я провалился в трясину глубокого сна.

Меня разбудили приглушённые голоса. Кто-то шептался, топчась возле кровати. В коридоре раздались тяжёлые шаги, скрипнула дверь, и густой бас грянул весенним громом:

— Ну, как он там?

На гостя зашикали, зашипели, как змеи, спинка кровати дрогнула, и один из визитёров сдавленно взвыл, видно, ударился рукой, когда отмахивался от балагура.

Справа зашуршали одежды, я ощутил лёгкий ускользающий аромат, шелковистые пахнущие медвяным лугом волосы приятно защекотали лицо. По щеке скользнула волна тёплого дыхания, и мягкие губы, почти касаясь уха, прошептали:

— Просыпайся, соня.

Я открыл глаза. У кровати стоит Светка, шуршит надетыми на туфли бахилами. Одноразовый берет из голубого спанбонда с трудом держится на копне каштановых волос. Ещё бы! Такую гриву закрыть — парашюта не хватит. И завлекалочки спиральками по бокам висят, типа, места под шапочкой не хватило. А она ещё их на пальчик намотала, чтоб завитушек побольше было. Чертовка!

Накинутый на плечи халат наполовину скрыл фиалковое платье вроде греческой тоги. Всё такое струящееся, с ниспадающими складками. Красивое! Я подарил его на день рождения в прошлом году. Сколько восторгов, сколько радости тогда было! А визгу-то, визгу! Наверное, весь дом в тот день на ушах стоял.

До сих пор помню, как Света крутилась перед зеркалом, разглаживая бант в виде лилии на левом плече. Изогнётся вся, ножку выставит, а разрез длинный до верхней трети бедра. Ммм! Афродита!

— Здорово, Саня!

— Привет!

— Ну ты напугал нас, старик!

Ребята по очереди подходят ко мне, жмут руку, хлопают по плечу. А у дверей топчется тот самый шумный гость. Петрович. Я его помню, мы с ним на раскопках в местах боёв Великой войны познакомились.

Я прошу парней помочь мне сесть. Но они смущённо отнекиваются, говорят, доктор, запретил мне двигаться в ближайшее время. Мол, я перенёс сложную операцию и пока мне лучше полежать спокойно.

Я протестую, пытаюсь пошевелиться, но, оказывается, это сделать не так-то просто. Правая нога не двигается совсем, что-то сжало её со всех сторон. Гипс? Грудь сдавила тугая повязка, правая рука согнута и прибинтована к телу. Голова перевязана, я чувствую это, как и тесёмочный бантик под подбородком.

Парни рассаживаются по бокам кровати, Петрович навалился на хромированную дугу спинки. Света на почётном месте рядом со мной. Я беру её за руку, спрашиваю: как здесь оказался? Отвечают разом, наперебой. Громче всех басит Петрович. Ласково прошу всех заткнуться.

— Свет, давай ты первая. Мне так проще будет.

Светлана вздыхает, одной рукой сильнее сжимает мои пальцы, второй размазывает тушь под глазами.

Странно, никогда не видел, чтоб она плакала.

— Я думала, мы тебя потеряли, — начала Света, шмыгнув носом. — Когда три недели назад ребята позвонили и сказали, что тебя посекло осколками…

— Какие три недели?! Какими осколками?! — воскликнул я, чувствуя лёгкое головокружение.

— Ты ничего не помнишь? — спросил Димон.

— Не-ет, — протянул я, хлопая, как сова, глазами.

— Мы поехали в лес на раскопки… — начал Миха Кабан.

— Это я помню, — перебил я его, нетерпеливо мотнув головой. — Бык заставил нас отрабатывать долги после того, как Лёха расколотил полбара.

— Чё я-то сразу? — взъерепенился Жеребец.

— Да это ты во всём виноват! — накинулся на него Кабан. — Не надо было кунгфуиста из себя изображать!

— Тихо вы! — шикнула на них Светка, заметив, как я поморщился и закрыл глаза. Громкие звуки отдавались в голове колокольным звоном, в правый висок торкало, будто кто-то тыкал в него китайской палочкой для суши.

Парни успокоились, только Лёха зыркал по сторонам глазищами да недовольно пыхтел, кривя губы.

— Дальше, — слабым голосом попросил я, не открывая глаз.

Светлана продолжила. Оказалось, той ночью каким-то образом найденная мной старая мина угодила в костёр. Меня посекло осколками: в нескольких местах порезало голову, перебило ключицу, ранило в ногу, поломало рёбра, один осколок пробил лёгкое в пяти миллиметрах от сердца.

В общем, повезло. Чуть-чуть левее — и я бы уже, свесив ножки, сидел на облаке.

А потом я услышал приятную новость: на днях банду Быка посадили за «черное» копательство, а его упекли по делу за покушение на убийство. Мы оказались свободны, ведь долг теперь некому отдавать.

Ребята пробыли со мной полчаса, пока не пришла медсестра и не выпроводила их из палаты, милосердно позволив Светлане остаться ещё на минутку. Светик поцеловала меня, оставив на губах вкус помады и ощущение немыслимого блаженства в душе, провела нежными пальчиками по щеке, помахала ручкой на прощание и невесомо выпорхнула за дверь.

Через неделю меня перевели из реанимации в обычную палату, время посещений увеличилось на целых полтора часа. Друзья навещали меня каждый день. Мы болтали обо всём, что придёт в голову, но я ни разу не обмолвился с ними о преследовавших меня снах.

Каждую ночь я то воевал с фашистами во главе партизанского отряда, то охотился за вервольфами с автоматом в руках, то сражался на мечах с каким-то чуваком.

Снилась мне и полная ахинея: будто бы немцы дерутся с нашими на склонах какого-то холма, пули свистят, взрывы грохочут. И всё бы ничего, да на стороне фрицев бьются уроды какие-то с клешнями и щупальцами. Лезут твари из-под земли что лава твоя, и нет этому потоку ни конца и ни края.

А над холмом тучи в хороводе кружат, молниями пронизаны, а вокруг смерча этого монахи какие-то в сферах сияющих и вроде как обряд какой-то проводят или молятся.

И вдруг вспышка такая яркая, будто бомбу атомную взорвали. Из туч гриб ядерный вырос, взрывная волна во все стороны. Монахи и нечисть сразу в пепел превратились, а люди стоят целёхоньки и по сторонам оглядываются.

На этом месте сон всегда обрывался и, как бы я не хотел, на другую ночь продолжения не было.

Поначалу я переживал из-за этих сновидений, хотел даже врачу о них рассказать, но потом передумал. А ну как ещё в дурку отправят, вот смеху-то будет: Грач с катушек поехал.

Спустя полтора месяца меня выписали, но я ещё долго восстанавливался, занимаясь дома и посещая специальные процедуры в поликлинике. Нога сильно пострадала, и врачи опасались, как бы я на всю жизнь не остался калекой.

В универ в сентябре я не пошёл, взял академку, чтобы продолжить лечение, а потом и вовсе забрал документы. Пока лежал в больнице, многое передумал и понял: та мина не просто так взорвалась, это мне знак свыше дали.

Пусть не по своей воле, но я плохим делом занялся. Мародёрство добром не кончится, вот я и огрёб по самое не хочу. Хорошо, жив остался, а раз так — грехи надо искупать. Я решил перевестись на исторический и всю жизнь посвятить поискам солдат прошедшей войны, чтобы знала страна о своих героях, чтоб их подвиг навеки остался в нашей памяти.

Добрая половина зимы прошла в подготовке к экзаменам, занятиях восстановительной медициной и приготовлениями к свадьбе. Так-то мы со Светкой ещё до всех этих приключений крупно поругались. Она мне потом призналась, что, думала, всё: трындец любви нашей пришёл, но потом, когда из меня осколки доставали, поняла, какие это, в сущности, пустяки.

Вот мы и решили не откладывать. Ну а чего тянуть резину? Жизнь-то вон она какая: сегодня жив, завтра нет. Учиться можно и женатым человеком.

За неделю до церемонии, когда я в библиотеке листал страницы очень редкого фолианта, затрезвонил телефон. Я перехватил недовольный взгляд суровой библиотекарши с пучком седых волос на голове и посчитал за лучшее слинять из читального зала. Книжный цербер в старом, наверное, ещё из шестидесятых платье, коричневых в рубчик колготках и массивных туфлях с пряжками высверлила мне дыру между лопаток, прежде чем я скрылся за дверь.

— Алё! — бросил я в трубку, оказавшись в коридоре.

— Здравствуй, внучек, — проскрипел телефон голосом бабы Любы. — Извини, что побеспокоила тебя. Ты не мог бы приехать ко мне в Мезенцы на выходные? Хочу тебе подарок на свадьбу вручить.

Я начал отнекиваться, сказал, что любимая бабуля сама поздравит меня и невесту, но бабушка была непреклонна, заявив, что в её возрасте порядочные старушки сидят дома, а не бегают по свадьбам, даже если женится их любимый внук.

— Хорошо, ба, я приеду. С невестой. Ты ведь не против познакомиться с избранницей своего внука?

— Ну, конечно, Саня, я не против. Приезжайте в субботу, я вам блинков напеку.

Морозным субботним вечером мы вышли из вагона на заснеженную платформу станции. Вместе с нами из электрички на перрон высыпали ещё два десятка человек. Одни скрылись в деревянном здании вокзала с круглыми часами «Заря» на фронтоне, другие с котомками и чемоданами в руках отправились на автостанцию, чей навес с тёмными бугорками автобусов виднелся в трёхстах метрах отсюда.

Мы немного потоптались на перроне, ожидая, когда освободится путь. Зелёная змея электрички, свистнув, с гудением укатила дальше на восток, и я увидел на той стороне стальной магистрали дядю Петю. В косматой коричневой шубе и похожей на взрыв сеновала шапке он сильно смахивал на случайно вылезшего из берлоги медведя.

— Саня! — заревел он. — Здорово!

— Здорово, дядь Петь! — крикнул я, помахав рукой.

А дядя Петя уже бежал, переваливаясь с боку на бок, через блестящие в свете ярких прожекторов полоски рельсов.

Я слез с бетонной раскрошившейся с одного краю платформы, помог спуститься невесте. Дядя Петя сграбастал её ручищами, закачался, переступая с ноги на ногу и что-то добродушно рыча. Со стороны это смотрелось, будто медведь-шатун решил выдрать берёзку с корнями да боится сломать её ненароком.

Наконец он отпустил раскрасневшуюся от смеха Светку, схватил меня за руку обеими лапищами, затряс, приговаривая и сильно окая:

— Хорошу невестку нашёл, Саня! Эх, хорошу! И стройна-то она и мила, а до чего скромна-то. Бабке твоей точно по нраву придёт.

Он отпустил меня, повернулся к стоявшей неподалёку Светлане:

— Замёрзла небось, красавица? Пойдём, скорее, я вас на «ласточке» своей довезу.

«Ласточкой» дядя Петя называл старую пятнистую от ржавчины бежевую «шестёрку» с косой трещиной через всё лобовое стекло, без бамперов и зеркал заднего вида. Он как оборвал их лет пять назад, продираясь на машине через старую просеку, так с тех пор и не заменил.

— А зачем они мне? — говаривал он всякий раз, когда его спрашивали об этом. — Гаишников в деревне отродясь не было, в город я не езжу, а по лесам да полям кататься и так сойдёт.

Погрузив сумки в багажник, мы сели на заднее сиденье. Дядя Петя с удивительной для его габаритов проворностью втиснулся за руль, завёл двигатель, включил фары и, шустро развернувшись на пятачке, повёз нас в деревню по расчищенной трактором дороге. Летом-то здесь пшеничное поле, надо в объезд кругаля вёрст этак с десять давать, а зимой все напрямки гоняют. Как только снег устойчиво ляжет, председатель первый на своём уазике трассу прокладывает, а потом её только в должном состоянии до весны поддерживают.

Ровно через полчаса мы уже сидели в жарко натопленной и насквозь пропахшей лечебными травами избе за крытым белой скатертью столом; слушали, как шумит самовар, потрескивает в печке огонь и тикают старые ходики.

Бабушка напекла блинов, как и обещала. Дядя Петя съел больше всех, он один схомячил полуметровую стопку жёлтых маслянистых «солнышек», макая их то в сметану, то в мёд, то в варенье, то в рубленые яйца всмятку и запил всё это неисчислимыми кружками чая.

Поужинав с нами, дядя Петя собрался уходить, но перед этим потискал в уголке мою невесту. Я стоял в сторонке, улыбаясь, как дурак, а Светка хохотала в ответ на весёлые дядюшкины подколки в мой адрес.

В итоге вмешалась бабушка:

— Отстань ты от молодухи-то, лешой, — сказала она, огрев дядю Петю полотенцем по спине, — вот привязался, как банный лист.

— Да будя те, Сановна, кода я с молодками-то ещё пообымаюсь? — загудел дядя Петя, но Свету отпустил.

— Иди вон с Захаровной обнимайся, пень старый!

— Так она же на пензию скоро пойдёт! — не унимался дядя Петя, влезая в рукава шубы.

— Тебе в самый раз. Смотри, молодые-то до инфаркту доведут.

— Не доведут, Сановна, не боись. — Дядя Петя нахлобучил шапку на голову, подмигнул Светке, крикнул мне: — Пока, Саня! — и вышел в тёмные, холодные сенцы, напевая басом: — Первым делом мы испортим самолёты, ну а девушек испортим мы потом!

— Тьфу ты, олух окаянный, скоро семьдесят будет, а всё туда же… портить собрался, — добродушно проворчала бабушка, закрыв за ним обитую чёрным дерматином дверь.

Она повернулась, вся такая старенькая, в длинной юбке, коричневой вязаной кофте на пуговках, с шалью на пояснице и платком на голове. «Гусиные лапки» лучиками тянулись от выцветших синих глаз к вискам, сморщенное лицо светилось любовью и добротой.

— Ну, милые, пойдёмте в избу что ль? Чего тутова-то торчать.

Бабуля первая пошаркала ботами «прощай, молодость» к занавешенному хэбэшными шторками входу в жилую половину. Мы вошли следом, снова сели за стол. Без дяди Пети дом как будто опустел.

Молчание невыносимо затянулось. Надо бы о чём-то поговорить, но я не знал о чём. Бабушка провела по скатерти морщинистой рукой, поправила ситцевый платок в мелкий цветочек, вздохнула. Встала со стула, шаркая, подошла к шкафу со стеклянными дверками — в детстве я часами просиживал около него, листая книги и альбомы со старыми фотографиями, — достала с полки несколько книг, сложила стопкой на тумбочке.

В задней стенке шкафа оказалась неприметная дверца. Баба Люба сдвинула её в сторону, просунула в открывшееся отверстие руку, вытащила оттуда перевязанную красной ленточкой плоскую коробку из-под конфет и положила на стол передо мной.

— Это тебе. Ты как родился, мама твою фотокарточку увидела, сразу эту коробку передала. Велела отдать перед твоей свадьбой.

— Что там? — спросил я, глядя на пролетавшие над Кремлём потускневшие от времени старинные самолёты с красными звёздами на крыльях.

— Не знаю, — пожала плечами бабушка. — Я никогда не смотрела, что там лежит: мама не разрешала.

Она повернулась к Светлане:

— Пойдём со мной, внученька, я тебе кое-что покажу.

Бабушка подождала, когда Света выберется из-за стола, взяла её за руку, как маленькую девочку, и отвела в другую комнату. Там у неё в сундуке хранится много интересных вещей. Им точно будет чем заняться.

Я пододвинул коробку ближе, подождал, не решаясь снять крышку, но потом, набрав воздуха в грудь, потянул за край ленты. В коробке лежал пожелтевший от времени почтовый конверт с портретом Ленина над полем для индекса и маленькой маркой с советским гербом в верхнем правом углу.

Сердце почему-то отчаянно заколотилось, кровь маленькими молоточками застучала в висках, перед глазами поплыли розовые круги. Я взял конверт, пальцы защипало, будто я держал в руках не бумагу, а слабо наэлектризованную пластину.

Подцепив ногтем уголок с узкой полоской клея на оборотной стороне, я отогнул клапан, вытряхнул на стол сложенный пополам блокнотный листок, из которого выставился фигурный краешек фотокарточки.

Где-то глубоко внутри сонным медведем заворочались смутные воспоминания. Сердце загнанным зайцем забилось под горлом, руки затряслись, как у матёрого пропойцы в ожидании заветной стопки. Сглотнув комок вязкой слюны, я развернул хрустящую бумагу.

С фотографии на меня смотрели штандартенфюрер СС, внешне очень похожий на Вячеслава Тихонова в роли Штирлица, и девушка в довоенном платье.

Мне чуть плохо не стало: в глазах потемнело, во рту всё пересохло, а грудь болела, словно её насквозь пронзили шпагой. У меня, наверное, в это время пульс за двести зашкалил, а давление выросло до запредельных значений. Так это правда! Я был там на самом деле! Воевал с фрицами, превратился в оборотня, а потом уже в своём облике дрался с Бальтазаром и пырнул себя кинжалом в сердце!

Уф! Так и легче стало, а то я думал, что уже умом повредился после ранения. Все эти сны — просто воспоминания!

Так, стоп! Это что же получается: Марика моя прабабка?!

— Бабуля! — заорал я не своим голосом и вскочил на ноги, с грохотом уронив стул. — Кто твой отец?

Светка с бабушкой мигом примчались в комнату, услышав мой вопль. Вернее, это Светка примчалась, а бабуля степенно приковыляла.

— Кто твой отец? — повторил я с выпученными глазами.

— Саня, ты чего? — испуганно спросила Света.

— Погоди, Свет, не до тебя, — отмахнулся я. — Бабуля, кто отец?

— Я не знаю, — растерянно сказала бабушка, теребя угол платка. — Мама о нём никогда не рассказывала. Она только однажды проговорилась, что он был разведчиком и спас её из плена.

Я сел, схватившись за голову руками. Прабабку я не помню, она умерла, когда мне и двух лет не было. Из редких рассказов бабушки я знал лишь, что она по-русски плохо говорила и чуть не загремела в лагерь после войны. Вроде как СМЕРШ ею интересовался.

Интересная картина маслом получается. Так это что же, выходит…

— Саня, — позвала меня Света. — Ты в порядке?

— Ага! — кивнул я, думая о своём. — Всё нормально, Свет. Идите… чем вы там занимались?

— Баба Люба мне свои вышивки показывала.

— Вот и идите дальше смотрите, а я тут посижу пока… мне одному побыть надо.

Женщины переглянулись. Светка пожала плечами, а бабушка собралась подтянуть к себе стул.

— Ну идите, чего встали-то? — слишком резко сказал я. — Нормально всё со мной. Нормально. Я освобожусь и к вам приду.

— Больно надо, — фыркнула Светка, смешно наморщив носик. — Нужен ты! Нам и без тебя хорошо! — она высунула язык. — Пойдемте, баб Люб, пусть этот бука один здесь сидит.

— Пойдем, внученька, — вздохнула бабушка, украдкой взглянув на меня, покачала головой и пошаркала за Светланой в другую комнату.

Я подождал, когда они скроются за шторкой, вытащил из кармана телефон, нашёл в адресной книге нужный номер.

— Тууууу!.. Тууууу!.. Тууууу!.. — трубка равномерно гудела в ухо.

«Давай, бери быстрей, где тебя носит?!»

— Тууууу!.. Тууууу!.. Алё! Хто это?

— Здорово, Петрович! Не разбудил? Слушай, я, кажется, знаю, где искать твоего отца.

январь 2014-апрель 2015