Туманным утром в начале сентября школьные маршрутные такси, которыми я пользовалась несколько раз в неделю, не работали. Пришлось сесть в мою машину сначала мне и двум моим дочерям, а затем их друзьям Брет и Дженифер. Обычный вопрос: нужно ли нам остановиться, чтобы они выпили какао, а я кофе? Как раз в то утро я решила, что мне действительно нужно кофе, и мы подъехали к Лаве Яве. Трое из них вышли, а я осталась в машине, пытаясь включить обогреватель (было прохладно) и обсуждая звучавшую в машине музыку со старшей дочерью, тоже сидевшей в машине. Бубнила взятая напрокат магнитофонная кассета. Я слышала ее уже тысячу раз. Она хотела слушать Мадонну («Это заводит меня») или, если можно, Сару и Винни из утреннего шоу «Радио Ас». Я сказала ей, что в это утро выдержу все, кроме Алисы. Мы сошлись на лучших хитах Элвиса Пресли. Трое посыльных вернулись с нашим питьем, и мы отправились дальше. Задумавшись, я пропустила свой поворот и резко затормозила.

— Мам, какао разлилось по всей машине! Ты сильно тормознула, — сказала младшая дочь. Она не смогла найти салфетки, так что я тронулась, протянув ей утреннюю газету. Разлитое подтерли. Затем сзади раздался другой голос:

— Я не хочу ехать сюда, только взгляните на их лица, они полны ненависти.

— Куда ехать? — спросила я. Я взглянула и увидела, о чем идет речь. Два десятка шумных пикетчиков маршировали с плакатами. Они сердито смотрели на мою машину. Почему? Машина с тремя девочками, одним мальчиком и мной? Демонстранты направились к нам, и я быстро поехала.

— Что это? — спросила я.

— Мам, ты должна знать. Это клиника, где делают аборты.

В машине воцарилось молчание. Затем заговорил Брет:

— Знакомая девочка шла сюда, так им пришлось удирать. Ее мать думала, что они собираются убить ее.

— Вечером легче попасть туда. Тогда их не так много.

Другой голос сказал:

— Это довольно тяжело. Они думают, что дети хотят этого?

Я уехала, запомнив эту сцену со злыми лицами, которая не раз возвращалась ко мне впоследствии. Эти люди на улице думали, что я везу подростка на аборт. Я не нашла, что сказать ребятам, осознав, что к подобной ситуации была болезненно не готова. Наконец, я сказала им, что очень удивлена. Этих слов было достаточно для возобновления разговора. Прежде чем я их высадила, я услышала, что они думают по поводу беременности подростков.

Возвращаясь в университет на прием первого пациента, я не могла выбросить из головы эти злые лица. Тринадцатилетняя Мария сидела на полу возле моего кабинета. Рядом с ней лежал переполненный рюкзак. В первый раз Мария пришла ко мне три недели назад, пораженная новостью о своей беременности. На прошлой неделе ей сделали аборт. Сегодня, увидев меня в приемной, девочка, кажется, почувствовала облегчение. Она вскочила, подняла с пола рюкзак и просунула одну руку под лямку. Я взялась за другую лямку, и мы вошли в кабинет, неуклюже подтаскивая ее груз.

— Мария, как только ты тащила это в гору?

Ее изящное, слегка болезненное лицо осветилось неровной улыбкой. На следующей неделе ей нужно поставить скобки у ортодонта. Процедуру пришлось отложить в связи с ее беременностью. Она взглянула на мое чуть теплое молоко с более чем умеренным интересом, и я спросила, завтракала ли она. Она покачала головой, и я предложила ей на выбор кружку или палочки для завтрака. Она взяла палочку из абрикосовых орехов и откусила побольше.

— О, я принесла вам это, — она подошла к рюкзаку, вынула оттуда бумажный пакет и достала нарезанную на несколько кусочков, завернутую в кальку и перевязанную темной ленточкой выпечку. — Это люмпия, филиппинский яичный рулет. Моя мама приготовила его для вас.

Мария пробормотала эти слова, дожевывая остатки палочки для завтрака. Комната наполнилась сладким ароматом овощей в рулете.

— О, Мария, спасибо. Я не могу удержаться, давай попробуем вместе.

— Сначала вы. Я всегда ем его дома.

— Как дела дома?

Ее губы задрожали.

— Так тяжело. Я думаю, мама старалась сделать это для меня, хотя эта люмпия для вас. По крайней мере, теперь она разговаривает со мной. — По лицу Марии текли слезы. — Когда она обнаружила, что я беременна, она даже не разговаривала со мной. Хотя сегодня перед уходом обняла меня.

Я вспомнила, как педиатр Марии позвонила мне в первый раз.

— Линн, это Анна. Ты не можешь принять после обеда одну девочку? Она только что обнаружила, что беременна. Ей тринадцать лет, она из большой филиппинской семьи. Сейчас они все у меня в кабинете, кричат на нее. Она сидит на полу, закрыв лицо руками, и ничего не говорит.

В шуме голосов на фоне нашего разговора я расслышала визгливый женский голос: «Скажи нам, кто это сделал! Скажи нам!»

Мне показалось, что я должна закричать, чтобы меня услышали на другом конце линии.

— Анна, ты в клинике? Я еду к тебе.

Через двадцать минут у двери кабинета Анны я еще раз услышала визгливый голос, доносившийся изнутри. Я постучала, и измученная Анна открыла дверь. «Ты позволила дотронуться до себя! Ты проститутка!» — таков был перевод этих выкриков с тагалогского языка, как я узнала позже. Я положила руку на плечо Анны и спросила, что она считает наилучшим решением в данной ситуации. Я почувствовала, что ей хотелось, чтобы все вышли из ее обычно тихого кабинета.

— Я думаю, что ты должна увести ее отсюда, — сказала она, указывая на хрупкую девочку, дрожащую на полу. — Я разберусь с семьей.

— Ты уверена?

Она мгновенно улыбнулась мне и сказала:

— Почему бы тебе не привести ее сюда через полчаса?

Я протянула руку дрожащей Марии, которая крепко схватилась за нее и последовала за мной. На полпути я спросила:

— Не хочешь посидеть на улице? Здесь рядом есть небольшой садик.

Она еще держалась за мою руку и выразила согласие кивком. Мы пошли туда, и я спросила:

— В какой школе ты учишься?

Она назвала известную школу в городе для старших классов.

— Ты еще молода для этой школы, не так ли? Тебе только тринадцать?

— Я обогнала на один класс, — сказала она.

Мы пришли в маленький садик в японском стиле и сели на скамью. Здесь было спокойно, особенно после шума в кабинете Анны.

— Что там случилось, Мария?

— Доктор Джозеф рассказала вам?

— Она сказала, что ты беременна.

Последовало долгое молчание. Девочка снова закрыла лицо руками, но я знала, что она следит за мной сквозь пальцы. Она считала, что могла видеть меня, а я ее нет. Через некоторое время я спросила:

— Как это случилось?

— Мальчик из девятого класса нашей школы. Он помогал мне делать уроки. Мы каждый день после уроков ходили вместе в библиотеку. Мои родители каждый день работали в своем магазине до семи часов. Они не знали. Они думали, что я учусь.

— Как он выглядит?

Ее руки опустились, и слабый румянец разлился по ее лицу.

— Он разговаривал со мной, говорил обо мне удивительные вещи. Он был первым, кто делал это. Затем все немного изменилось, он обнимал меня. Я садилась к нему на колени, — она мельком глянула на меня, проверяя, понимаю ли я почему.

— Тебе было хорошо?

— Так хорошо. Мой папа обычно сажал меня на колени, когда я была маленькая.

— Ты хотела, чтобы он делал это и сейчас?

— Да. С тех пор, как они купили этот магазин, он все время работает. И так устает, что засыпает не раздевшись. Я думаю, что и мама тоже не хочет сажать меня на колени.

— Почему?

— Она думает, что я слишком большая. Я слишком большая.

— Ты слишком большая, чтобы посадить тебя на колени?

— Да. Хотя Раффи это не заботило.

Она снова улыбнулась и обняла колени руками, наклонившись вперед. Я не поняла, что она произнесла имя своего друга. Я видела, что она начинает мне доверять, но помнила выкрики ее матери.

— Мария, как ты воспринимаешь то, что сейчас услышала?

— Я напугана. У нас был секс только один раз. Я беспокоюсь, что мама собирается убить Раффи. Он не хотел. Я сама подтолкнула его.

— Ты его заставила?

— Не совсем, но начала я. Меня никто не принуждал. Моя мама кричит: «Кто это сделал с тобой?» Она не знает.

— Ты очень обеспокоена реакцией твоих родителей?

— Не папиной, а маминой.

— А чем отличается реакция папы?

— Ему это не нравится, но он не собирается называть меня проституткой.

— Мария, я знаю, ты только что узнала об этом, но ты подумала, что хотела бы сделать?

— Я думала об этом, но я не знаю. Вы пойдете со мной, когда я буду разговаривать с родителями?

— Пойду.

— Мне нужно поговорить и с Раффи тоже.

— Кажется, это хорошая мысль. Есть о чем поговорить. — С моря дул ветер, и она дрожала от холода. — Ладно, Мария, ты уже готова вернуться?

— Не совсем, но после этого никто не захочет встречаться с моей мамой.

Нам пришлось встретиться с ее мамой через несколько минут. Кэрол, мать Марии, за все время встречи с семьей ничего не сказала. Ее глаза были закрыты, она держалась за ограду розария и молилась. Вместо нее говорил отец Марии.

— Мы ей поможем. Меня не радует это, — он взглянул в глаза своей дочери, — но мы очень любим тебя и знаем, что сейчас нужны тебе. — Затем он обратился ко мне: — Ее старшая сестра работает у врача. Она нам поможет.

Мария благодарно посмотрела на него, и встреча закончилась спокойно.

На следующей неделе пришлось поработать. Я встретилась с Марией три раза: с ней одной, вместе с Раффи и вместе с ее матерью. К счастью, старшая сестра Марии Лиана поддержала ее и оказалась достаточно искушенной в том, какие варианты выбора есть у девочек, оказавшихся в положении Марии.

— Доктор Понтон, мы найдем лучших людей, чтобы поговорить с ней. Я хочу, чтобы она знала все варианты. У меня есть близкая подруга, которая консультирует по поводу абортов. Мария может поговорить с ней. Я работаю в больнице для приемных детей, где тоже консультируют. Знаете ли вы детей, которые решают вырастить ребенка?

— Знаю. Она может посетить Дом Святой Елизаветы и поговорить там с некоторыми девочками. Как у вас дела в семье?

— Тяжело. Мама еще не приняла это. Мы не знаем, что она думает. Она пока ничего не говорит.

— Лиана, Мария — ее ребенок. Очевидно, это очень тяжело для нее.

— В разговоре со мной она упомянула о сексе только однажды: «Никогда и ничего не делай до свадьбы, Лиана». Это все, что она сказала. Мне было тогда восемнадцать.

— Ваша сестра гораздо моложе, чем вы были тогда. — Вспомнив про кусты роз, я спросила: — Говорила ли когда-нибудь ваша мама о том, каковы ее чувства по поводу беременности подростков?

— Нет, я ничего не знаю про ее чувства, относящиеся к беременности, абортам, усыновлению и женитьбе подростков. Она никогда не говорила об этом. Меня это беспокоит, поскольку Марии нужна ее поддержка.

— Ну, — сказала я, — по крайней мере у нее есть вы и ваш папа.

Я вспомнила о словах Лианы во время встречи с Марией и ее матерью. Сеанс был трудным.

— Мария, ты опозорила меня. Я никогда не думала, что это может случиться с тобой.

Кэрол не выразила своего мнения о беременности Марии или о вариантах выбора (сделать аборт, отдать на усыновление или растить ребенка), но сказала: «Какая сейчас разница, если это случилось с моей дочерью?» Я поблагодарила ее за то, что она пришла, а Кэрол начала плакать.

— Меня беспокоит то, что я была ужасной матерью для своей дочери. Я не предупредила ее о сексе и назвала ее проституткой, когда узнала о беременности.

— Кэрол, упреки в свой адрес и в адрес своей дочери не помогут. Надо иметь мужество пережить это, и у вас с Марией оно есть, — я сказала это, будучи не вполне уверенной в своих словах. По крайней мере в отношении Кэрол.

Сеанс закончился объятиями Марии и Кэрол, но гнев Кэрол на себя и на свою дочь не исчез. Он уменьшался, но затем снова усиливался, и она опять упрекала дочь:

— Мария, как ты могла сделать такое со мной? — а потом обращалась ко мне: — Доктор Понтон, она была названа в честь Святой Девы. Как она могла забеременеть?

Через три недели, когда мы с Марией ели люмпию, я размышляла об этом. Оглядываясь на прошлое, я увидела, что реакция Кэрол на беременность своей дочери затмила ее озабоченность чувствами дочери. Чем больше мы разговаривали, тем больше я понимала: Кэрол была уверена, что ее ребенок будет защищен от беременности силой ее веры. Она не разговаривала со своими детьми о сексе, поскольку они были защищены от риска. Беременность Марии стала для нее ударом. Неспособность Кэрол поверить в то, что это действительно случилось, парализовала ее. Она не могла помочь дочери, потеряв себя в своей собственной борьбе. Когда ее гнев на Марию уменьшился, она рассердилась на Святую Деву, что та не защитила ее дочь. Я предложила отцу Марии поговорить со священником их прихода, чтобы тот встретился с Кэрол и исповедовал ее.

Мария тоже воспротивилась обсуждению своих чувств о том, что случилось с ней. Она беспокоилась о родителях и не хотела навредить им в дополнение к тому, что уже сделала.

В то утро мы с ней сидели и смотрели на туман, окутывающий мост, пили чай и ели выпечку, приготовленную ее матерью.

— Как ты себя чувствуешь?

— Тяжело. Знаете, я всегда была против абортов. Мне не верится, но я знаю, что не могу быть матерью, по крайней мере именно сейчас.

— Это было бы очень тяжело для тебя.

Она расплакалась, отвернувшись от меня, чтобы я не видела ее лица.

— Как странно, что ты веришь во что-то теоретически, но когда это случается с тобой, то приходится делать другой выбор.

— Что помогло тебе сделать выбор?

Я участвовала в процессе выбора, так что хотя бы отчасти уже знала ответ. Но я хотела, чтобы Мария сумела подумать о том, через что она прошла.

Мария поднялась, глядя в окно на клубящийся над волнами туман.

— Я стала значительно старше, чем месяц назад, но я видела этих девочек в Доме Святой Елизаветы с их детьми. Я не смогла бы сделать то, что делают они. Я много думала о том, чтобы отдать ребенка на усыновление, но Лиана считает, что мама превратила бы мою жизнь в ад. Раффи и папа сказали, что будут на моей стороне, что бы я ни сделала. Наконец я приняла решение.

— Нелегкое для тебя, Мария.

— Я чувствую, что перешла от тринадцати лет к двадцати трем.

Работая с девочками в подобных ситуациях, я стремлюсь к тому, чтобы позволить им сделать собственный выбор, удостоверившись, что они рассмотрели все возможности. К сожалению, для многих это первый выбор в сфере сексуальности. Одним прыжком они оказываются далеко за поцелуями или презервативами.

Большинство американцев убеждены, что в Соединенных Штатах беременность подростков приняла характер эпидемии. На самом деле среди незамужних женщин, имеющих ребенка, две трети старше восемнадцати лет, хотя за это клеймят позором подростков. Так почему же столько энергии и гнева направлено на эту «проблему» и на подростков? Кристен Люкер полагает, что девочки-подростки принимают на себя удар всеобщей обеспокоенности большими экономическими и социальными изменениями, растущим количеством разводов и матерей-одиночек.

Хотя проблема подростковой беременности является наиболее острой, она не так сильно отличается от всех проблем молодежной сексуальности. Молодежь стала козлом отпущения в вопросах сексуальности, притом девочки в большей мере, чем мальчики. Все больше взрослых женщин отдают предпочтение беременности и воспитанию ребенка в одиночку. Это одно из заметных изменений в социальной жизни Соединенных Штатов, хотя оно не воспринимается с таким единодушным осуждением, как поведение подростков.

Причины подростковой беременности еще недостаточно понимают. Не все девочки беременеют по одной причине. Это не только «случай». У каждой из них обычно бывает несколько сопутствующих факторов. Мария была одинока. Она училась в старшем классе с более трудной программой и сочла удобным заниматься после уроков вместе с мальчиком старшего возраста.

Она чувствовала себя уютно, когда он обнимал ее. Ее родители очень много работали, у них оставалось мало времени, чтобы уделить ей внимание. Объятия и поцелуи ее друга напоминали Марии о том, как хорошо она чувствовала себя на коленях у отца. Воспоминания об этом разожгли ее желание иметь больше удовольствий. Мария испытывала и сексуальное желание, разбуженное ласками Раффи. Она не была пассивным партнером: «Я подтолкнула его... Начала я. Меня никто не принуждал». Это была борьба девочки, желавшей узнать, что зажигает ее чувства, так что открытие Марии было чрезвычайно важным для нее. Гнев матери, обнаружившей беременность дочери, был направлен на это желание: «Ты позволила ему прикоснуться к тебе! Ты проститутка!» К счастью, отец и сестра Марии, хотя и были расстроены тем, что в таком раннем возрасте она не предохранялась, все же сказали ей, что очень любят ее. Подобно многим подросткам, при первом (и единственном) сношении Мария не использовала презерватив.

Узнав о своей беременности, Мария прошла через несколько очень болезненных стадий взросления. Она была против абортов, но решила, что слишком молода, чтобы выносить ребенка или воспитать его. Многие девочки, подобно Марии, отрицательно относятся к абортам. В ранней юности многим девочкам в первый раз задают эти вопросы. Они пока еще больше дети, чем взрослые, и боятся любой медицинской процедуры, которая ассоциируется у них с недавно проведенной болезненной операцией, например, с удалением миндалин. Размышляя о самой беременности, а не о перспективе аборта, Мария внимательно слушала своего педиатра, которая рассказала, что ее таз еще не вполне развит и возможны осложнения при вынашивании ребенка до конца срока беременности. А мы с Марией разговаривали еще и о том, что она пока эмоционально не подготовлена к воспитанию ребенка. Очевидно, ее отношения с матерью были неустойчивыми задолго до того, как Мария забеременела, и до принятия решения о материнстве надо было многое проработать.

В тринадцать лет Мария сама еще очень нуждалась в материнской опеке и поддержке.

Девочки, которые не ладят со своими матерями, чаще забеременеют в подростковом возрасте. Кэрол боялась ласкать и обнимать своих детей, и Мария искала физического контакта, который был недавно потерян из-за занятости отца. В своей сексуальной активности с Раффи она обнаружила подобные комфортные ощущения. Многие девочки-подростки полагают, что ребенок обеспечит им еще и физический комфорт, им будет кого обнимать и любить. Мы с Марией не очень много поработали в этом направлении, ее мать щедро угощала люмпией, но сопротивлялась посещению моих сеансов вместе с Марией, поэтому Мария не очень продвинулась в понимании своей матери.

Насколько важна роль матери для забеременевших девушек, показывает и наша следующая история.

 

Путешествие Наоми

Семнадцатилетнюю Наоми прислала ко мне ее мать Сесиль, профессор университета. Когда Наоми сообщила ей о своей беременности, мать провела компьютерный поиск по печатным публикациям и нашла меня по статье о принятии рискованных решений юными девушками. Сесиль позвонила мне, ожидая, что я посоветую ее дочери сделать аборт.

— Доктор Понтон, я знаю, что вы очень заняты, но вы должны принять мою дочь сегодня во второй половине дня. У нее мало времени на принятие решения.

— Решения о чем?

— Ах, ну, она беременна. Она действительно беременна почти четыре месяца. Она говорит, что хочет этого ребенка. Я надеюсь, что вы убедите ее принять... не быть предубежденной.

Не было ли предубеждений у этой матери? Соображала ли она, о чем меня просит? Или насколько это невозможно?

— А ваша дочь желает увидеться со мной?

— Да. Это максимум, на что я заставила ее согласиться.

В тот день у меня все было занято, и она согласилась отложить встречу на два дня.

Я положила трубку, желая узнать, в самом ли деле хочет прийти ко мне дочь этой женщины. Держу пари, что не очень.

Через два дня я впервые встретилась с Наоми. Выглянув в приемную, я сразу отметила ее точеный профиль. У девочки был нос прекрасной формы и кожа цвета кофе с молоком. Ее глаза были закрыты, ноги она скрестила под собой, а в ушах были наушники. В моей обычно шумной приемной чувствовалось умиротворение.

— Наоми?

Ответа не последовало. Казалось, что она пребывала в состоянии транса. Позднее я выяснила, что Наоми слушала музыку для медитации. Я повторила ее имя громче. Глаза девочки открылись, и пристальный взгляд встретился с моим.

— Доктор Понтон, мне очень приятно встретиться с вами. У этой комнаты мощная аура. Я забыла, где нахожусь. Здесь очень мирно.

Наоми взяла свой плейер для компакт-дисков и вошла в мой кабинет. Я почувствовала, как вместе с ней пришла и некоторая доля умиротворения. Она села в большое кожаное кресло, снова подтянув под себя и скрестив свои длинные ноги. Наоми начала разговор прежде, чем я заговорила. Вместо того, чтобы задавать ей вопросы, я сама оказалась в роли интервьюируемой.

— Я знаю, что Сесиль звонила вам. Мне все равно, что вы ей сказали, но мне любопытно узнать, что она сказала вам.

— Она сказала, что ты беременна уже почти четыре месяца. Если тебе все равно, что я скажу, то для чего же ты пришла? — поинтересовалась я.

Она помолчала.

— Не все равно, но на этот раз я должна быть очень осторожной.

Я отметила слова «на этот раз», но решила спросить иначе:

— Почему быть осторожной, Наоми?

— Сесиль пытается управлять мною и всеми в семье. До сих пор ей это хорошо удавалось.

Мышцы на скулах Наоми напряглись, и я начала понимать необходимость быть осторожной, по крайней мере, отчасти. Она была напугана тем, что и я вовлечена в эту процедуру в качестве простирающейся руки материнского контроля. Одна из моих пациенток как-то заметила: «Мама, когда я борюсь с тобой, я лучше узнаю себя». Эта борьба является нормальной и ожидаемой частью взросления. Однако здесь была существенная разница, Наоми беременна почти четыре месяца. Ставки были высоки.

— Как твоя мать преуспевает в управлении тобой, Наоми?

— Блестяще. Она думает обо всем, анализирует и затем заставляет тебя делать, потому что ты, видите ли, действительно хочешь сделать это. Ты видишь, что это лучший способ и другого нет. Ты видишь, разве нет? Она плюет на твое мнение.

Я не только поняла, но и почувствовала это при телефонном разговоре. Я знала, что Наоми подозревала подобную борьбу со мной.

— Так что в большинстве случаев, когда ты перестаешь следовать решениям своей матери, ты не чувствуешь себя побежденной.

— Да, отчасти. Она хочет этого аборта. Она хочет убить моего ребенка.

— Как ты ощущаешь свою беременность?

Наоми была готова ответить, но с любопытством посмотрела на меня, я тоже. Должно быть, это такая игра. Она медленно спросила:

— Ладно, а каковы ваши намерения? Вы за аборт, как Сесиль, или работаете на Общество Христианских Прав и хотите, чтобы я отдала ребенка на усыновление — черного ребенка, которого поместят в ужасный воспитательный дом. Или может быть, вы думаете, что я должна выйти замуж, если собираюсь вырастить этого ребенка? — Последние слова Наоми почти выкрикнула.

— Это твое дело. Важно, что ты захочешь, а не я, — спокойно сказала я. Мне было нетрудно представить Сесиль и Наоми, обменивающихся громкими аргументами. Куда делась поза медитации, в которой я увидела Наоми несколько минут назад?

— Так вы предлагаете помочь мне разобраться в этом?

— Если смогу. Хотя и тебе нужно поработать со мной.

— А если я не знаю, чего хочу?

— Если бы ты знала, это удивило бы меня. Ты в трудном положении.

— Я знаю. Вы видели когда-нибудь, как люди смотрят на беременных девочек? Как будто они... мы грязные. Или глупые.

— Кто так смотрит на тебя?

— Когда я прихожу на прием в университетскую клинику и поднимаюсь на акушерский этаж. Все глядят на свои ноги, еще одна «падшая» девочка-подросток. Конечно, то, что я черная, еще хуже. Тогда они полностью списывают тебя со счетов. Именно от этого моя мать и хочет защитить меня. Именно поэтому она хочет, чтобы я сделала аборт.

— Я не думаю, что твоя мать хочет, чтобы тебя списали.

— Хотя я думаю, что она тоже верит в это. Она никогда не допускала такой мысли, вот и все. Но когда она принимается за свое, я знаю: она думает, что меня спишут со счетов, если у меня будет ребенок. А она тоже хороша. Я только начала верить в себя. — Наоми помолчала. — Но не всегда.

Я продолжала молчать, чувствуя, что Наоми еще есть что сказать. И она сказала.

— Я хотела забеременеть. Это не удивляет вас? Я пыталась забеременеть пять месяцев.

— Почему, Наоми?

— Я хочу иметь ребенка. Я хочу быть матерью.

— Как ты воображаешь, на что это будет похоже?

— О, знаете, я хочу, чтобы ребенок был завернут. Мы будем гулять по улице вместе, мы всегда будем вместе. И эти люди будут глядеть на нас, а мне будет все равно, потому что это мой ребенок. У меня кое-кто будет. Вы понимаете?

— Ты не чувствуешь, будто у тебя что-то есть?

Изящный рот Наоми медленно зашевелился, и я думала, что увижу слезы. Но вместо этого она дотянулась до большой черной сумки, вынула оттуда книгу и дала ее мне. Это был томик стихов.

— Знаете, это написала Сесиль. Она посвятила ее мне «Моей дочери Наоми».

Книга была изрядно зачитана, обложка потерта. Хотела бы я знать, носит ли ее с собой Наоми повсюду. Ребенок и книга казались тяжелой ношей для девушки, даже если ты их любишь.

— Эта книга — чувства моей матери.

— А твой ребенок?

— Доктор Понтон, я уже была беременна раньше.

— Именно это ты подразумевала, когда сказала, что на этот раз тебе надо быть «более осторожной»?

— Да, я хочу этого ребенка.

— Я верю, Наоми. Но несколько минут назад ты сказала, что не знаешь.

Она гневно прищурилась.

— Вам нужно спрашивать это, по крайней мере, я надеюсь, что вы должны спрашивать это. Потому что если вы не обязаны так делать, то это бесчувственный вопрос.

— Я должна спрашивать это, Наоми.

— Знаете, я тоже люблю свою мать. Я говорила вам, что они глядят на меня как на еще одну беременную черную девочку. Моя мать думает, что я не замечаю этого, но она ошибается. Я вижу все. Она говорит: «Получи образование, Наоми, и они будут хорошо обращаться с тобой. Стань профессором, тогда они будут хорошо обращаться с тобой».

— А как же ребенок?

— Возможно, ребенок — это мой способ сказать, что меня не заботят их взгляды. Мне все равно, что скажут эти люди.

— Как ты решилась на аборт при своей первой беременности?

— Тогда я думала так же, как моя мать. Мне было только пятнадцать. В следующем месяце мне будет восемнадцать.

— Кто забрал тебя оттуда тогда?

— Мой друг. Тот же самый, который у меня сейчас. Тогда он хотел, чтобы я сделала аборт, считая, что мы слишком молоды. На этот раз он будет на моей стороне, что бы я ни решила.

— Ты хочешь прийти ко мне еще раз вместе со своей матерью?

— Нет, не хочу.

— Хотела бы ты, чтобы я поговорила с ней?

— Возможно. Хотя вы не сможете изменить ее мнение. Вы знаете это, не так ли?

— Я не изменила твое.

— Нет, не изменили.

Прощальная улыбка Наоми говорила о торжестве и большом облегчении.

 

Час Сесиль

Иногда матери и дочери знают друг друга слишком хорошо. Как Сесиль знала, что Наоми не собирается изменять свое мнение об аборте, так и Наоми понимала, что ее мать не собирается менять свое мнение, по крайней мере сейчас.

Сесиль пришла сразу после занятий, раньше назначенного времени. Ей было за сорок. Она сидела у меня в приемной, подключив свой переносной компьютер к сетевой розетке. Когда я появилась, она взглянула на меня и начала обстреливать вопросами еще до того, как мы вошли в кабинет и сели.

— Какие у меня возможности выбора, если она не захочет этого аборта?

— Это не ваш выбор, Сесиль, но вы можете по-разному обойтись с этим.

— Я не хочу «обойтись». Моя сестра «обходится» с этим. У нее в доме живут двое ее дочерей с детьми. Она обходится с ними как надо...

— Я не подразумеваю, что Вы должны ухаживать за ребенком, Сесиль. Я говорю о том, как вы обойдетесь со своими чувствами.

— Вы подразумеваете, что я не должна бегать в родильный дом? Именно этого они дожидаются.

— Кто «они», Сесиль?

— Я не знаю. Я не хочу такой жизни. Я слишком много трудилась для своего образования, для всего. И хочу чего-нибудь другого для своей дочери.

Вспомнив, как Наоми показывала мне книгу стихов матери, я сказала Сесили, что, по моему мнению, жизнь ее дочери уже другая. Настроенная более чем скептически, она спросила, почему Наоми так жаждет ребенка, если ее жизнь так отличается?

— Она сказала мне, что ребенок — это ее страсть.

— Как только появится ребенок, она сразу же изменит свое мнение обо всем этом.

— Возможно, хотя я так не думаю. Она много размышляла об этом.

— Жизнь моих племянниц — ад, сущий ад. Они бросили школу и не вернутся обратно. Их дети постоянно плачут.

— То же самое, на ваш взгляд, произойдет с Наоми.

— Нет, абсолютно нет. Во-первых, я — это не моя сестра. Наоми нужно через два месяца закончить школу. Она уже подыскивает работу в начальной школе, но, доктор Понтон, она может получить стипендию в Барнарде или Велесли! Я не могу понять, почему она собирается бросить все это.

— И я совершенно не могу понять этого, Сесиль. Мы с вами обе долго ждали, когда можно будет иметь своих детей. Кажется, ваша дочь не хочет так делать.

— Я предполагаю, что должна помочь ей деньгами.

— А Вы хотите сделать это, Сесиль? Здесь у вас тоже есть варианты выбора.

— Ну, я — не моя сестра. Я не собираюсь иметь полный дом орущих детей. Я думаю, она действительно их так любит, я имею в виду мою сестру, — Сесиль улыбнулась. — Может быть, ребенок Наоми не будет кричать. Она все время практикует медитацию, говоря мне, что это успокаивает ребенка.

— Захотите ли вы, чтобы Наоми со своим ребенком жили у вас?

— Захочет ли она? Я догадываюсь, что она может захотеть. Сначала я думала, что она захочет жить со своим дружком, но они то снова вместе, то снова врозь. Я слышала, что ему предлагают стипендию как спортсмену и он может согласиться.

— А Наоми знает?

— Именно она и сказала мне. Мне это не важно. Но нет, я не собираюсь вышвырнуть ее. Я не могу так сделать.

Несмотря на то, что Наоми не хотела совместного сеанса со своей мамой, я была уверена, что они помогли бы друг другу. Без них я могла бы вообразить, как Сесиль ощущает вмешательство в жизнь своей сестры или как Наоми заворачивает ребенка и их пожитки и убегает из дома. Я решила дать им некоторое время, чтобы выяснить отношения, и ждала. Долго ждать не пришлось.

Через две недели позвонила Наоми:

— Доктор Понтон, а вы выезжаете на дом?

— Обычно нет, Наоми, а в чем дело?

— Я немного... лежу в постели. Врачи беспокоятся, что я могу потерять ребенка. Они уложили меня на четыре недели.

— Надолго. А как ты себя чувствуешь?

— Не очень. — Последовала длинная пауза, и мне показалось, что она плачет. Затем раздался сердитый голос: — Моя мать сводит меня с ума.

- Как?

— Я даже не знаю. В этом весь бред. Она такая приятная... Почему я так злюсь на нее за это? Что неладно со мной?

— Возможно, с тобой ничего плохого не случилось, Наоми. Строгий постельный режим любого может сделать беспокойным. Ты описывала счастливую картину, как ты заботишься о своем маленьком ребенке, завернутом в одеяло. А сейчас мать заботится о тебе, лежащей в постели, и вся картина перевернулась.

— Вы имеете в виду, что я хочу воспитывать, а не быть воспитываемой? Думаю, вы правы, но мы здесь все равно нуждаемся в вас.

— Я подумаю об этом, Наоми, но я собираюсь поговорить об этом с Сесиль.

Через несколько дней я сидела в гостиной у Наоми и Сесиль. Из магнитофона мягко звучала запись морского прибоя, используемая для медитации. Наоми сидела на диване в куче подушек и казалась моложе своих восемнадцати лет, но чуть более нервной, чем обычно. Сесиль полностью контролировала ситуацию. Она заварила травяной чай, разлила его в кружки и кивнула на фотографии в рамках на камине.

— Это папа Наоми. Он преподает экономику в нашем штате. Мы давно развелись, но теперь он бывает у нас гораздо чаще, чем преподает в нашем районе. Справа моя сестра со своими дочерьми и их детьми...

— Мам, перестань.

— Извини, Наоми. Я только подумала, что доктору важно посмотреть на нашу се...

Наоми сначала рассердилась, а потом стала печальной.

— Я не знаю, как будто она, — Наоми шевельнулась в направлении к Сесиль, — всегда имела весь этот набор: свою работу, свою книгу. Сейчас она превращается в совершенную бабушку. А я тем временем не могу ничего сделать правильно, даже завести ребенка.

Сесиль перестала разливать чай и взглянула на дочь:

— Ты именно так чувствуешь?

— А как ты думаешь? Как ты думаешь, каково быть твоей дочерью? Ты во всем так совершенна.

— Совершенна? Именно такой ты видишь меня?

Наоми по-муравьиному зашевелилась на диване, как будто желая встать, но пока была вынуждена сидеть, как велено. Наконец покорившись, она откинулась назад.

— Нет, не так. Ну, может быть. Только ты делаешь все так хорошо.

— А ты чувствуешь, будто ты не можешь?

— Да. Нет. Не знаю. Боже, я чувствовала, что я делаю все прекрасно со своей беременностью, пока не случилось это, — сказала она, колотя по стопке подушек, на которых покоилась.

— А сейчас ты не чувствуешь, что делаешь прекрасно? — спросила я.

— А вы как думаете? Только взгляните на меня.

— Я смотрю на тебя. Ты отдыхаешь в постели, заботясь о себе и своем ребенке.

— Ну, в каком-то смысле чувствуется, будто для меня все пропало. Некоторое время я чувствовала, будто у меня все есть. Мне нравилось быть беременной, пока не случилось это.

— Что изменилось? — спросила я.

— Может быть, то, о чем вы сказали по телефону. Я лежу в постели, а она заботится обо мне. Это не то, чего я ожидала. Я чувствую, как глупо говорить об этом.

— Не кажется ли тебе, что твоя мама никогда ничего не делала плохо? — спросила я.

Наоми посмотрела на мать.

— Да. Большую часть времени я чувствую именно так.

— Большую часть времени, Наоми? — спросила Сесиль.

Наоми повернулась к Сесиль.

— Ты великая мама. Только ты сводишь с ума.

— Я заставляю тебя чувствовать себя маленькой. А это не очень хорошо.

— Мам. Не все происходит из-за тебя.

Я уже заметила, что Наоми по-другому смотрит на мать. Сесиль тоже кое-что поняла. А теперь то же самое сделала Наоми.

Мы продолжали спокойно разговаривать, пока я не выпила чай. Сесиль проводила меня до дверей квартиры. Она вышла со мной наружу и стояла так близко, что я ощутила тепло ее тела. Она прошептала:

— Доктор Понтон, она оставила ребенка только потому, что не согласилась со мной? Может быть, ей нельзя было оставлять этого ребенка? Должна ли я поговорить с ней об этом?

— Сесиль, вы все прекрасно делаете. Я знаю, что она много размышляет обо всем. Продолжайте слушать ее. Я и в самом деле не знаю, что еще сказать.

Было около восьми часов. Я была измучена и, добравшись до машины, посидела несколько минут. Я уже давно не ездила по вызовам. Это тяжелая работа. Наконец, я действительно не знала, что ответить на вопрос Сесиль.

Что должны говорить родители беременным девочкам-подросткам? И когда? Сесиль боролась с желанием сказать своей дочери: «Не оставляй этого ребенка, особенно если хочешь что-то доказать мне. Лучше делать это другими способами». Она хотела, чтобы жизнь дочери была лучше, чем ее собственная жизнь. Если Сесиль вмешается сейчас, не создаст ли она еще больше проблем в их взаимоотношениях? Она только что слышала, как Наоми сказала: ей кажется, что у матери есть ответы на все вопросы, что она совершенна. Сможет ли Сесиль действительно осознать, что Наоми стремится сама найти ответы, а потому имеет право на ошибки?

Отъехав наконец от их дома, я осознала, что не существует простого, определенного ответа на вопрос Сесиль. Нет ничего такого, что вы можете сказать беременной девочке независимо от ее обстоятельств. Родители и другие взрослые должны находится рядом и быть достаточно открытыми, чтобы выслушать рассказы подростков о вариантах их выбора, даже если иные из них, на наш взгляд, могут разрушить их жизнь.

Через две недели я снова оказалась в гостиной Сесиль и Наоми рядом с Наоми, которая все еще соблюдала постельный режим и сидела, опираясь на громадный холм из подушек. Она попросила меня по телефону встретиться с ней наедине. «У меня есть кое-что, с чем нужно разобраться. Сесиль еще сводит меня с ума, но с ней действительно все в порядке, все дело во мне».

Любой другой девушке понадобилась бы масса времени, чтобы осознать: это она сама, ее борьба. Большинству подростков вовсе не удается это понять, но Наоми была другой. Она была сильной. И поскольку я находилась здесь, она не стала тратить время зря.

— Доктор Понтон, я не хочу, чтобы этот ребенок появился на свет только из-за борьбы с моей матерью.

— Случилось то, во что ты, мне кажется, веришь, Наоми?

— Может быть, сначала было похоже на это. Я хотела показать ей, — она засмеялась, — а возможно, и каждому, что я могу сделать что-нибудь хорошо, сделать что-нибудь хорошее. Но сейчас я чувствую иначе. Сесиль действительно великая мать. Она много мне дала, даже если она столь совершенна. Она очень любила меня, она всегда давала мне уверенность, я знаю. Я чувствую, что тоже могу быть хорошей матерью, — Наоми немного помолчала и поправила себя: — Нет, великой матерью. Я не буду точно похожей на нее, но тоже буду великой.

— Ты о многом подумала.

— Застрявши здесь, не имеешь другого выбора.

— У тебя есть выбор, Наоми.

— Да, но я его не вижу.

— Ты разговаривала с мамой? — спросила я, уже догадываясь об ответе.

— Все время... Она рассказала мне много историй. И она не была такой совершенной в моем возрасте.

 

Роды и что было дальше

В тот же вечер мне позвонила Сесиль и сообщила, что согласна с решением Наоми. Это не ее решение, но она может его пережить и, что гораздо важнее, поддержать свою дочь в этом. Поддержка Сесиль оказалась чрезвычайно важна. Менее чем через два месяца Наоми раньше срока родила мальчика Тоби, весом 1200 г. Тоби провел несколько недель в больнице для недоношенных детей, борясь за свою жизнь. Все это время с ним были или Наоми, или Сесиль. Наконец, он оказался дома, в их квартире.

Наоми не пошла в колледж ни в тот год, ни на следующий. Она работала по нескольку часов в той же больнице, где лежал Тоби. В колледж она поступила только через два года, когда за жизнь и здоровье Тоби можно было уже не опасаться и он смог посещать «обычный» детский сад.

Все это время Сесиль и Наоми продолжали посещать меня примерно один или два раза в месяц. Самый трудный период был сразу после рождения Тоби, когда педиатры говорили им, что его шансы выжить не более 50 процентов. Я посетила мать и дочь, сидевших у его постели.

Сначала я пыталась убедить их, что все будет хорошо, вспоминая свои давно забытые познания времен своей стажировки в качестве педиатра: «Если кислород установлен...» Потом я осознала, что тоже пытаюсь быть слишком совершенной и спасти ситуацию, в которой все идет по своим собственным законам.

В тот вечер Наоми ругала себя после изучения толстой книги по педиатрии, взятой в библиотеке.

— Доктор Понтон, я виновата в этом. Такие проблемы часто бывают у подростков.

Ее взгляд был направлен поверх крошечного сына, занятого героической борьбой за свое дыхание. Она смотрела на Сесиль, которая мгновенно уснула в кресле-качалке, все еще продолжавшем покачиваться. Благодарный взгляд Наоми на свою дремавшую мать сказал мне об их отношениях гораздо больше любых слов. За время беременности Наоми созрела, но, что еще важнее, изменились ее отношения с матерью. Они стали командой, непобедимой командой.

 

Раскрытие тайны решений

Многие политики в Вашингтоне (округ Колумбия) предполагают, что девочки-подростки заводят детей, чтобы получить пособие и жить независимо или потому, что не знают ничего лучше. Однако истинные причины подростковой беременности далеки от этого. Беременность редко бывает только «делом случая». И хотя она не всегда кажется самым мудрым выбором, обычно это происходит в результате сложного процесса принятия решений.

Одно из наиболее подробных исследований недавно было проведено Анной Дин, профессором психологии развития Нью-Орлеанского университета. Она изучала девочек-подростков и их матерей и выяснила, что девочки, не способные к успешному отделению от своих матерей, в 90 раз чаще беременеют в подростковом возрасте. Многие девочки, изучавшиеся доктором Дин, происходили из бедных семей, большинство — из афро-американских. Для таких девочек завести ребенка означало гарантировать продолжение связи с важной родственной системой, в которой их матери играют определяющую роль. Для многих девочек в Соединенных Штатах сознательный выбор беременности зачастую оказывается лучшей возможностью в мире, предлагающем им только нищету и ограниченные, если не сказать минимальные, возможности выбора карьеры.

Это противоречит широко распространенному мифу о том, что сексуальная деятельность подростков происходит импульсивно и обусловлена вышедшими из-под контроля гормонами. Во многих случаях такая активность в значительной степени основана на сознательном, почти рационально обдуманном решении. Решения, следующие за беременностью, также очень сложны, в них играют роль многие факторы. Большое влияние часто оказывают ожидания социального окружения девочек. Истории Марии и Наоми свидетельствуют о том, что ключевым моментом является восприятие подростками желаний родителей, сексуальных партнеров и врачей.

Как очень многие молодые женщины, Наоми предпочла остаться незамужней и растить своего сына одной (хотя с помощью своей матери). И снова это не было импульсивным выбором. Отец Тоби получил стипендию как спортсмен и уехал в колледж. Через два года он вернулся и стал учиться в местном колледже, чтобы вместе с Наоми заботиться о Тоби, когда она поступила в колледж. И хотя Наоми пришлось трудно, она не подала документы на материальную помощь и не вышла замуж за отца Тоби.

Наоми представляет группу молодых и более старших женщин, предпочитающих не выходить замуж. В 1991 году почти 30 процентов детей родились вне брака, предполагается, что к 2004 году их число приблизится к 50 процентам. Причины этой тенденции сложны. Я спрашивала Наоми, рассматривала ли она вариант замужества с отцом Тоби, она ответила, что много думала об этом. Доводом в пользу замужества было желание пресечь оскорбительные замечания, направленные против нее и на Тоби, и защитить его от позора, с которым он может столкнуться, если будет воспитываться незамужней матерью. Однако веской причиной для отказа от замужества было то, что она не чувствовала большой привязанности к отцу Тоби. Кроме того, Наоми говорила: «Я могу себе позволить что-то еще, я как будто главная». (Обстоятельства изменились, когда отец Тоби вернулся и принял участие в его воспитании. Он старался наладить отношения с сыном, и Наоми должна была научиться разделять как ответственности, так и власти в жизни своего сына.)

В этой главе я сосредоточила внимание на историях двух взрослеющих девочек, которые стали беременными. С одной стороны, истории Марии и Наоми очень отличаются. Одна — филиппинка, другая — афро-американка. У одной беременность обнаружилась после первого опыта сексуального сношения, другая старалась забеременеть в течение пяти месяцев. Одна не хотела аборта, но знала, что не может вырастить ребенка или просто выносить его, чтобы передать на усыновление, другая решила завести ребенка вопреки мнению матери.

Однако эти истории имеют и общие черты. Ни одна из них не делала свой выбор легко или импульсивно. Они обе прошли через трудный процесс принятия решения. В ходе этих попыток обе они узнавали о своем теле: Мария от своего педиатра, Наоми — из книг. Обе они пережили суровые наказания, которые наше общество назначает девочкам, проявляющим сексуальность. Марию назвала проституткой ее мать, а Наоми выслушивала оскорбительные суждения по поводу беременных черных девочек-подростков. И обе они получили поддержку по крайней мере от одного из взрослых.

Приблизительно четыре из десяти случаев подростковой беременности заканчиваются абортами. Количество абортов у подростков с 1980 года устойчиво сокращается, потому что, вопреки преувеличениям средств массовой информации, число подростковых беременностей уменьшается и еще меньше подростков решаются на аборты. Свое решение сделать аборт девочки-подростки чаще всего объясняют тем, что не чувствуют себя достаточно зрелыми (физически или эмоционально) для выполнения родительских функций. Примечательно, что более чем в 60 процентах случаев решение об аборте подростков принимается с согласия по крайней мере одного из родителей.

Однажды утром я снова проехала мимо больницы, где делают аборты. Я вновь увидела злые лица, но не уверена, что это были те же самые люди. Хотя при взгляде на их лица я вспоминала статистику, многие болезненные стороны этой проблемы помогли мне понять истории девочек, с которыми я работала. Эти истории объясняют, как и почему девочки становятся беременными. Я представляю, как тринадцатилетнюю Марию или какую-нибудь похожую на нее девочку везут в эту больницу, и ее мать, подхлестываемая злобой людей, окруживших машину, выкрикивает больше обидных слов своей дочери. Я представляю, как Наоми идет по коридору акушерского отделения, встречая осуждающие взгляды. Две забеременевшие девочки, два разных выбора, и обе наказаны. В нашей стране взрослые отворачиваются от таких девочек в то время, когда им больше всего нужна поддержка. Это нужно изменить. Например, мы можем — в школах или за их пределами — развивать программы социальной поддержки, помогающие оценивать риск и его последствия, которые научат юные умы осознать ключевые моменты в процессе принятия любого решения, включая решение забеременеть. И если девочка забеременела, она уже будет обладать навыком оценивать ситуацию и делать необходимый выбор. Но в жизни молодых людей ничто не может заменить поддержку взрослых. И не должно заменять. Мы можем и должны подниматься навстречу всем вызовам судьбы вместе с молодыми людьми, когда они в нас нуждаются.