Сексуальность, сила и принуждение

— Я здесь только по одной причине. Я не хочу, чтобы это случилось еще с кем-либо. Вы понимаете? — спрашивал восемнадцатилетний Гарт. В ожидании ответа он стоял у двери моего кабинета. Я интуитивно почувствовала, что он не собирается входить, если я не скажу, что поняла его. Я ответила утвердительно и пригласила пройти и сесть.

Гарт сел и принялся усердно развязывать тесемки на заляпанной коричневой кожаной папке, которую он вытащил из рюкзака. Со своего места я увидела стопку квитанций о вкладах, сообщений полиции и несколько подборок с вырезками из газет. Гарт аккуратно разложил их в ряд возле себя и снова взглянул мне в лицо.

— Сколько вы видели случаев, подобных моему?

— Ты двадцать пятый, Гарт.

— Двадцать пятый! Мой адвокат сказал мне, что вам известно много случаев, но двадцать пять... Двадцать пять мальчиков, обесчещенных священниками?

-Да.

— Так что я не единственный, — сказал он.

— Нет, не единственный.

— Почему так много?

— Я много раз задавала себе этот вопрос, Гарт. Никто не хочет выслушивать мальчиков, и многие годами ждут, чтобы рассказать свои истории. Это требует большого мужества.

— Да. У меня это заняло пять лет. Мне хотелось бы поговорить об этом быстрее, — придвинувшись к разложенным бумагам, он добавил: — Я сохранил эти чужие истории.

— Это помогло тебе?

- Да.

— И ты хочешь предотвратить подобные случаи с другими.

— Я делаю это, но двадцать пять, боже мой... Это кажется безнадежным, — он сглотнул. — И никто не говорит об этом.

— Ты говоришь об этом.

— Я хочу говорить об этом...

— Ты здесь. И это начало.

— А другие рассказывают об этом открыто?

— Нет, не рассказывают. Некоторые ждут больше десяти лет.

Я пока не хотел говорить об этом, но подумал о других детях. Боже, если этот парень еще делает это, то я покончу с собой.

Подобно многим другим подросткам, которые стали жертвами сексуального злоупотребления, Гарт нес на своих плечах слишком тяжелую ношу. Не Гарт, а злоупотреблявший священник был ответствен за то, что он сделал с другими детьми. Хотя Гарт должен был поверить, что он может что-то изменить. Он не был способен предотвратить злоупотребление по отношению к себе. Но у него была сильная потребность прекратить это по отношению к другим детям. «Я здесь только по одной причине».

— Гарт, то, что случается с другими детьми, важно, но не ты отвечаешь за это.

Он посмотрел на газетные вырезки, разложенные на коленях.

— Если бы они сказали что-нибудь...

— Если бы они сказали что-нибудь, то этого могло бы не случиться с тобой.

— Да. Глупо сердиться на них. В конце концов, как вы говорите, это сделали не они, а священник.

Гарту было нелегко выразить злость на других мальчиков, которые молчали. Сказав это наконец вслух, он не мог смотреть мне в глаза до конца сеанса. Все шло нормально. Мы сидели на полу, и Гарт читал мне выдержки из своей коллекции статей. Он еще не мог разговаривать о том, что произошло с ним, но по крайней мере мог читать истории о злоупотреблениях священника, а я слушала. Среди них были истории двух мальчиков, которых обесчестили в летнем лагере. Обоим было по тринадцать лет, в таком возрасте многие мальчики проходят период созревания. Это возраст начала, а не завершения развития, когда, по моим наблюдениям, пристают ко многим мальчикам. Первый рассказ Гарт прочел без видимых эмоций. Я заметила, что это потребовало от него больших усилий, даже нейтральный тон журналиста не мог замаскировать случившегося: содомский грех, физическое насилие, унижение священником, впоследствии благословившим одного из мальчиков. Эти истории было тяжело читать и тяжело слушать. Пока Гарт читал, я чувствовала, как в моем теле нарастает напряжение. Когда он отложил первую статью и принялся за вторую, я спросила, не хочет ли он сделать перерыв. Гарт покачал головой и продолжил чтение. С самого начала второй истории я поняла, что случаи обоих мальчиков очень похожи, по крайней мере жестокие действия описывались одинаковыми грубыми словами. Это был тот же самый священник. Гарт читал монотонно, и вдруг я услышала слово «ублюдок», произнесенное глубоким низким голосом. Гарт прочел истории других мальчиков и ушел, ничего не сказав.

После его ухода я заинтересовалась, действительно ли услышала то, о чем подумала. Я не была уверена. На столе моей помощницы в приемной я увидела конверт из оберточной бумаги. На его лицевой стороне была нацарапана мольба: «Пожалуйста, сохраните это». Внутри было только два рассказа о мальчиках из летнего лагеря.

На второй сеанс Гарт опоздал. Я ждала, размышляя над оставленными вырезками. Я была уверена, что истории в конверте имеют прямое отношение к его собственной, что он был «лагерным мальчиком». Но несмотря на сходство историй (тот же возраст, тот же священник, такое же злоупотребление), чувства и реакции жертв могли отличаться. На что это было похоже для Гарта? И что он почувствовал, узнав, что тот же самый человек делал подобное с другими детьми?

Гарт явился с опозданием на двадцать минут и начал быстро рассказывать, но не о злоупотреблении. Знаю ли я, что автобус 43 маршрута не всегда останавливается в Вилларде, ближайшем к моему офису? Если не выйти на этой остановке, то следующая будет у медицинского центра, а идти оттуда на двадцать минут дольше. Пока мы с Гартом обсуждали неправильное размещение остановок на маршруте, мне хотелось переключить разговор на его случай. Адвокаты просили меня побыстрее выяснить подробности и узнать, что может помочь лечению Гарта (если это возможно), а также постараться оценить, какой ущерб нанесен ему насилием. Я взглянула на оставленный мне конверт.

— Гарт, в прошлый раз ты мне оставил кое-что.

— Вы читали это? — на этот раз его взгляд встретились с моим.

— Ты сам уже читал мне.

-Да.

— Почему ты оставил мне именно эти истории, а не другие?

— Я рассчитывал, что с ними было бы легче.

— Для тебя или для меня?

— Для нас обоих, если бы я не рассказал вам.

— Ты думаешь, что это те же самые истории? Что если я прочту их, то узнаю твою историю?

— Подробности те же самые, — сказал он, — а ощущения...

— Ты мог разговаривать с кем-нибудь об этих ощущениях?

— Я сделал заявление адвокату, если вы подразумеваете это. Я написал его. Вам нужна копия?

— А ты хочешь дать мне ее?

— Мне легче ее дать, чем рассказывать об этом.

— Легче.

— Я хочу помочь другим мальчикам. Я хочу остановить такого рода дела.

— А как насчет помощи самому себе?

— Вы полагаете, что разговор об этом поможет мне! — Он на мгновение улыбнулся. — Все вы психиатры так думаете.

— На самом деле я не всегда думаю, что разговоры об этом могут помочь.

— Не думаете? — удивился Гарт.

— Иногда это слишком болезненно, а иногда дети просто не готовы к этому.

— Доктор Понтон, я ждал уже пять лет.

— Да, ждал. Это большой срок.

— Как мне начать, если я собираюсь сделать это?

— Ты уже начал, Гарт.

— В следующий раз я принесу вам мое заявление.

— Хорошо.

В следующий раз Гарт принес заявление и начал читать его.

«В тринадцать лет я впервые оказался вне дома в лагере. В то лето мои родители разводились, они хотели, чтобы я оказался подальше от их противоборства. В лагере был священник. Каждый вечер он присоединялся к разным группам мальчиков. Обычно он оставался с каждой группой на две ночи и выбирал двух мальчиков, по одному на каждую ночь. Все начиналось с того, что он стелил свой спальный мешок рядом со спальным мешком мальчика. Затем он предлагал помассировать спину каждому, и когда темнело, большинство мальчиков засыпали. В последнюю ночь путешествия он спал рядом со мной. Я помню, что он подтянул свой мешок ближе ко мне, и когда другие мальчики заснули, он расстегнул молнию с моей стороны. Я помню мягкий звук расстегиваемой молнии, затем он расстегнул и мой спальный мешок. Я лежал на животе и, повернувшись к нему, увидел его лицо, окаймленное светом угасающего костра. Он улыбнулся мне. «Не волнуйся, Гарт, теперь моя очередь потереть твою спину. Все будет в порядке, потому что ты такой удивительный мальчик». Я хотел что-то сказать. Я чувствовал, что мой рот шевелится. Я хотел говорить, но он начал растирать нижнюю часть моей спины, приговаривая: «Теперь твоя очередь, удивительный мальчик, только лежи тихо, и все будет здорово». Он продолжал гладить меня, временами запуская один палец в задницу и медленно двигая его туда и обратно. Сделав это, он вылез из своего мешка и взгромоздился на меня. Я остолбенел. Я почувствовал, что он шевелится на мне, и услышал его мычание. Когда его пенис вошел в меня, я почувствовал острую боль. Он снова и снова мягким голосом повторял «удивительный мальчик», продолжая вонзаться в меня, двигаясь назад и вперед, проникая все глубже и глубже, пока я не почувствовал его содрогания. Затем все прекратилось. Он был тяжелый, и я хотел только, чтобы он слез с меня. Мне было так стыдно из-за случившегося. Я был уверен, что с другими мальчиками этого не происходило. Я не мог уснуть всю ночь».

На середине Гарт перестал и начал просто рассказывать свою историю. Он запомнил ее.

— Теперь ты можешь говорить об этом, Гарт.

— Да, по крайней мере я рассказываю вам. Я продолжаю думать о том, что он делает это со многими другим детьми. Это так ужасно.

— Какая часть этой истории самая страшная для тебя?

— Кажется, я все время хотел убить этого парня. Он заставил меня чувствовать себя убийцей. Я так ненавижу его. Я продолжаю думать, как навсегда избавиться от этих барунов?

— Ну, прежде всего он был больше тебя и лежал на тебе. Было бы трудно уйти от него в окружении спящих мальчиков.

— Да, я знаю, но до сих пор удивляюсь, почему я не закричал, почему ничего не сделал. Я совсем оцепенел.

— Ты был в ужасе, Гарт.

— Я это знаю, но я ожидал, еще ожидаю от себя большего.

— Что бы ты хотел сделать?

Он засмеялся. Больно было слышать этот резкий смех.

— В том-то и дело, доктор Понтон, что вы задаете правильный вопрос. Мне хотелось бы изнасиловать мерзавца. Ну вот, я и сказал это. Я немногим лучше его.

— Но ты не сделал этого, Гарт.

— Нет, в любом случае не сделал.

В тот день после ухода Гарта я сидела успокоенная. Я обнаружила, что он испытывает целую гамму чувств по отношению к священнику: паралич, смешанный со страхом, желанием убить, изнасиловать его — все это он носил в себе годами. Но теперь Гарт по крайней мере начал рассказывать об этом.

В течение нескольких последующих недель я закончила работу с Гартом. Беседы с ним и подготовка его официального доклада заняли гораздо больше времени, чем предполагали я и его адвокаты, и мне понадобилось многократно спрашивать его. Наша совместная работа состояла из определенных этапов, и я почти не могла ее ускорить. Если бы я попыталась оказать давление, то Гарт замкнулся бы.

Пока мы работали, Гарт избегал единственной темы — сексуальных фантазий. С некоторых точек зрения нам нужно было бы поговорить и об этом. Из опыта работы с другими мальчиками, пережившими насилие, я знала, что в этой деликатной сфере насильник тоже оставляет следы. Я вспомнила свою работу с Джимом, двадцатилетним проектировщиком сетей, который пришел ко мне, потому что у него были трудности в работе с дисплеем. Перед ним всплывали образы отчаянно борющихся мужчин и мальчиков, которые заканчивались эротическими сценами. Джима это возбуждало и в то же время очень беспокоило. В ходе совместной работы выяснилось, что в восьмом классе Джим столкнулся с группой старшеклассников. Он надеялся, что ребята настроены дружелюбно, но они набросились на него и, громко смеясь, стали избивать. Один из мальчишек, от которого Джим меньше всего ожидал агрессии, даже порвал его нижнее белье. Джим не мог вспомнить точно, что случилось потом, помнил только, что бежал изо всех сил.

Воспоминания об этом происшествии долго преследовали его. Только спустя несколько недель после нападения он обнаружил, что его стали зачаровывать сцены противоборства между мужчинами и мальчиками. Он начал мечтать о таких сценах, а позже рисовать их и ходить на кинофильмы, в которых показывали такие насильственные действия. Это расстраивало и одновременно привлекало Джима, их образы преследовали его. Джим говорил, что в этих сценах он может в равной степени представлять себя как насильником, так и жертвой.

До прихода ко мне Джим ни с кем не разговаривал об этом нападении. Он был поражен тем, сколь сильны его чувства даже спустя годы после этого события. Он чувствовал себя преданным другими мальчиками, а особенно тем, кого считал своим другом, а всесильная память прочно закрепила в нем ощущение телесной слабости и полной беспомощности. В своих фантазиях он вновь и вновь проигрывал эти ощущения.

Двадцать пять мальчиков, с которыми я беседовала до Гарта, были изнасилованы в возрасте от одиннадцати до пятнадцати лет, обычно еще не имея никакого сексуального опыта, кроме мастурбации, когда они уже почувствовали эрекцию, но еще ни в кого не проникали. Беседуя с этими молодыми людьми, я наблюдала другие модели поведения. Каждый священник следовал своему шаблону поведения, независимо от того, скольких мальчиков он обесчестил, своему собственному причудливому «танцу обольщения». Почти всегда неотъемлемой частью этого «танца» было насилие: преимущество в росте, зажимание ног, заднего прохода, рта, иногда нашептывались угрозы: не рассказывай... ты заплатишь... никто и никогда тебе не поверит, ты мальчишка...

Насилие чаще всего совершалось в заведомо безопасных местах: ризнице, библиотеке, летних церковных лагерях. Каждый священник использовал свои слова, установки и действия по отношению ко всем обесчещенным мальчикам.

Хасси и его коллеги сообщают, что мужчины, пережившие в детстве насилие, чаще прибегают к алкоголю и наркотикам, более подвержены депрессии, имеют низкую самооценку, чувствуют безнадежность по отношению к будущему, озабочены контролем над своими сексуальными чувствами и внешним видом. Многие из тех, с кем я встречалась, страдали от депрессии. Все они имели низкую самооценку и чувствовали неуверенность в своем будущем. Большинство из них утратили тесные отношения с церковью. Насилие сделало их недоверчивыми к другим священникам и погубило их духовность. Исследователи заметили, что духовенство пользуется уважением и имеет особый подход к мальчикам, доверяющим их положению в церкви и общине, поэтому так трудно бывает выявить сексуальное злоупотребление. Если кто-то обнаруживает случившееся, то жизнь обесчещенных становится совсем кошмарной. Одноклассники обзывают их «мальчиками священника» и делают неприличные жесты. Многие отдаляются от общества, так как не могут ни с кем поделиться своей бедой.

Еще более разрушительное воздействие насилие оказывает на сексуальность. Многие живут в страхе повторного злоупотребления, хотя подобный случай произошел только с одним из двадцати пяти молодых людей. Некоторые приходили ко мне во время беременности своих жен, опасаясь собственных или чужих злоупотреблений по отношению к их детям. Все они боролись с сексуальными фантазиями, в которых присутствовали неясные фигуры, хватающие их, заставляющие раздвигать ноги или открывать рот. Они ненавидели эти эротические фантазии, вызывающие сильные чувства, хотели избавиться от них и притворялись, будто их не существует.

Роберт Столлер, психоаналитик и преподаватель Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, большую часть своей жизни изучал «темные стороны» сексуального поведения и фантазий, связанных с повторными проявлениями сексуальных злоупотреблений, которым подвергался человек в детстве. В работе «Секс и грех» он пишет о том, как плохое обращение в детстве преобразуется в воспоминания и сексуальные сценарии, которые люди, испытавшие его, воплощают в своей дальнейшей жизни. Эти сценарии порождаются силой, вызванной травмой, и включают в себя опасные, но возбуждающие способы поведения. Испытавшие насилие часто чувствуют прилив энергии. Большинство мальчиков, с которыми я работала, осознавали, что они были втянуты во внутреннюю борьбу темных сил, происходившую в самом священнике. Их собственные истории были очень болезненными, но в то же время могли сильно возбуждать. Это ужасное последствие подобных злоупотреблений по отношению к детям.

Не все мальчики или мужчины, пережившие сексуальное злоупотребление, способны обсуждать эту закономерность. Для многих она так навсегда и остается скрытой. Часто эта скрытность защищает их. Я с пониманием относилась и часто думала об этом во время работы с Гартом.

Мы договорились назначить заключительную встречу, когда он будет способен затронуть эту тему. Гарт читал подготовленный мной окончательный доклад, но вдруг остановился, дойдя до сцены у костра.

— Его лицо затухает, — сказал он мне, — понимаете?

— Не понимаю.

— Да, только тень или что-то еще и свет от костра. Это все, что я видел.

— Как часто ты это видишь? — До сих пор я не задавала Гарту такого вопроса.

— Почти каждый день.

— Слишком часто.

— Да, но так лучше.

Гарт рассказывал о своих фантазиях очень кратко, но я видела за ними гораздо больше. Ему были «нужны» фантазии со священником для того, чтобы мастурбировать. Это очень расстраивало его. Он чувствовал, будто священник ограбил его, отнял все прошлые и будущие фантазии, заменив их насилием. Гарт чувствовал себя униженным каждый раз, когда мастурбировал.

Для того чтобы помочь Гарту справиться с последствиями изнасилования. я порекомендовала ему четыре года лечения. Он позвонил мне, когда прошло почти три года. Не дожидаясь моих вопросов, он сказал, что образ священника ушел, осталось только ощущение, распространяющееся по всему телу. Лучше? Да, ему стало лучше, но на его жизни еще остается тень.

 

Почему жертвы насилия предпочитают молчать

Мальчики редко рассказывают как о физических, так и о сексуальных злоупотреблениях. Наша культура не слишком добра к «жертвам» — и женщинам и мужчинам. Но изнасилованные мальчики чаще стыдятся того, что с ними произошло, потому что наше общество предпочитает мужскую силу и самодостаточность.

Молчание мальчиков является только одной частью истории. Многие родители не верят своим сыновьям. Часто мальчики пытаются рассказать своим родителям о происшедшем, но те не дают им закончить и говорят, что священник такой славный и, должно быть, они вообразили это. Родители Гарта принадлежали именно к такой категории. Он сказал им, что «думал», будто священник «трогал его», а они ответили, что он определенно ошибается. Многие священники и другие чины католической церкви в Северной Калифорнии долго хранили молчание. Когда обнаруживали «эпизод» со священником, провинившегося лишь переводили в другой приход, и он продолжал злоупотребления. Авторы книги «Благослови меня, отец, на мои прегрешения: Взгляд на сексуальные злоупотребления, совершенные римско-католическими священниками» пишут об этой часто замалчиваемой проблеме, предлагая необходимые действия. Редактор Томас Планте предостерегает, что ситуация не изменится, пока католическая церковь не пожелает открыто обсудить тему сексуальности. Кроме того, он говорит об отсутствии свидетельств того, что духовенство мужского пола чаще пристает к детям и подросткам, нежели духовенство, в состав которого наряду с мужчинами входят и женщины.

Не только священники преступают закон. Злоупотребления по отношению к мальчикам и девочкам совершаются служителями других культов, учителями, тренерами, чиновниками, вожатыми бойскаутов и другими взрослыми, которым доверена забота о детях и подростках. Сексуальное насилие является только частью этих историй, последствия насилия, как физического, так и эмоционального, вплетаются в память и фантазии, а иногда, к несчастью, и в поведенческие шаблоны. Никто не хочет такого наследия для своих детей.

Хотя мальчики и мужчины не говорят о злоупотреблении, его последствия часто проявляются по-разному. Ставшие жертвами сексуального злоупотребления мальчики чаще вовлекаются в насильственный секс в роли принуждающей или принуждаемой стороны.

Беседуя с Гартом, я говорила, что у него хватило мужества рассказать о том, что с ним произошло. Смелости и решимости ему придали рассказы других молодых людей, тоже переживших подобное. А поскольку он поделился своей историей, теперь она поможет другим мальчикам. Правдивый рассказ о таком происшествии не всегда считается мужественным поступком. Мужчин, ставших жертвами злоупотребления, часто считают слабаками за то, что они допустили это — ведь настоящий мужчина не позволит совершить ничего подобного. Конечно, такой взгляд является еще одной версией обвинения жертвы. Их могут считать и жалобщиками — настоящий мужчина разобрался бы с этим сам. Осознание и поощрение тех громадных усилий, которые требуются для того, чтобы решиться на подобный шаг, помогут нам лучше понять, что такое мужество.

При формировании отношения к случаям сексуального злоупотребления особенно важна реакция родителей и семьи. Если семья отрицает или игнорирует факт насилия, борьба детей и подростков становится еще тяжелее, а сама история может так навсегда и остаться нерассказанной. На детей, подвергшихся инцесту, последующее отношение семьи, где это произошло, оказывает не меньшее влияние, чем сам факт злоупотребления. Когда насильником является пользующийся доверием взрослый, дети, ставшие его жертвой, так сильно переживают предательство родственников, что надолго перестают доверять всем или большинству взрослых.

 

Ночные ужасы

Перед тем как войти в мой кабинет на первый сеанс тринадцатилетняя Энджи остановилась перед зеркалом, чтобы поправить брови. Проходя рядом, я заметила, что глаза ее подведены бледно-лиловыми тенями. На лице Энджи было много косметики. Некоторые девочки ее возраста пытаются стать консультантами по косметике. Я пригляделась внимательнее. Под глазами Энджи были следы наспех подправленной туши. Похоже, что накануне она плакала.

В этот момент мы увидели ее мать, открывшую дверь в мой офис. Энджи бросила на нее уничтожающий взгляд. Не надо было ее беспокоить. Джин, мать Энджи, уже и так выглядела побитой, как будто груз всего мира лег на ее плечи. Меня это не удивило. Из предшествующего телефонного разговора я знала, что за несколько дней она много думала о том, что произошло. Джин была изнурена. Я протянула ей руку, а она схватила ее и не отпускала. Я сказала, что сначала хотела бы поговорить с Энджи, а затем мы должны встретиться втроем. Джин кивнула.

Из телефонного разговора я знала, что она не спала последние двое суток. Полиция позвонила ей ночью в субботу. Энджи и ее подругу забрали с вечеринки полураздетыми и пьяными. Полиция сообщила, что они занимались оральным сексом с несколькими мальчиками. Во время вечеринки никого из взрослых в доме не было. Мальчишки были несовершеннолетними, в основном девятиклассниками. Энджи и ее подруга Ребекка учились в восьмом классе. Полицию вызвали недовольные шумом соседи. Большую часть воскресенья Энджи и Ребекка промучились с рвотой в палате скорой помощи детского отделения университетской клиники. Девочек допрашивала полиция, которая хотела знать, хочет ли Джин возбудить дело против мальчиков.

Энджи, которой на вид можно было дать шестнадцать, держалась так, будто половину жизни провела в кабинетах психиатров. Она ловко вписалась в кресло, стоявшее в моем кабинете, поправив спинку так, чтобы стало удобно. Многие подростки не были способны сделать этого даже на последнем сеансе. С моего разрешения она включила электрический чайник и заботливо выбрала травяной чай с фирменным названием «Смягчающий напряжение». Я почувствовала, что она готова почти ко всему, пожалуй, кроме того, о чем нам с ней предстояло разговаривать. Энджи налила чаю нам обеим, я поблагодарила ее, обратив внимание на интересный браслет на ее запястье.

— Это для безмятежности.

— Безмятежности?

— Да, браслет, все у нас в группе носят их. Они бывают разные: одни для созидания, другие для любви, третьи для силы ...

— А ты выбрала безмятежность.

— Странный выбор, да?

— Странный?

— Ну, да, учитывая мою ситуацию.

Я тоже так думала, но знала, что ей лучше сказать это самой.

— Ты хочешь рассказать об этом? — спросила я.

— Нет, но моя мама говорит, что должна. Полиция хочет знать подробности.

— Ты разговаривала в полиции?

— Да, но я совсем ничего не помню. Мне еще выворачивает все кишки.

— Что ты помнишь?

— Что-нибудь?

— Да. Например, помнишь ли ты, как вы с Ребеккой попали на вечеринку?

При упоминании вечеринки глаза Энджи стали дергаться, она начала сильно тереть их еще до того, как поток туши устремился по щеке. Она принялась кусать ногти и схватилась за живот, временами складываясь пополам. Энджи глубоко дышала, захватывая ртом воздух и не могла говорить. Я поставила коробку с бумажными платками у ее ног. Она посидела несколько минут, сдерживая себя и постепенно регулируя дыхание.

— Энджи, мы можем не торопиться.

— Нет, все нормально, — она вытянула бумажную салфетку и привычным движением убрала потеки туши. — Я в порядке.

Энджи не была в порядке. Ее тело еще оставалось напряженным, как будто она ощущала тошноту, хотя ее перестало трясти. Я заметила, что яркий макияж и одежда в обтяжку, как у взрослой женщины, теперь перестали делать ее старше. Она выглядела как десятилетняя девочка в маминой одежде.

— Энджи, здесь мы можем распоряжаться временем. Я знаю, что полиция торопится, но мы не должны.

— Все нормально. Я уже в порядке. Я обойдусь. Вечеринка. Ну, это идея Ребекки. Я ночевала у нее, когда позвонил Тревор. Он сказал, что у него дома сейчас собрались знакомые ребята. Он сказал, что любит Ребекку и еще, что этот девятиклассник, действительно горячий парень и ди-джей, втрескался в меня. Тревор живет в двух кварталах от Ребекки. Так что мы прокрались на улицу и ушли туда. Ее родители думали, что мы смотрим видеофильмы в гостиной. Мы пришли к нему домой, и там действительно оказалась куча самых известных в нашей школе парней.

— Ты тоже одна из известных в школе, Энджи?

— Что-то в этом роде. Девчонкам это непросто. Хотя Бекки известная.

— Нужно много работать, чтобы стать известной.

Было видно, что она почувствовала облегчение. Хоть кто-то может понять ее.

— Да, вы ухватили самую суть для всех. И мальчишкам, и девчонкам нужно много работать.

— Итак, вы с Ребеккой были у него дома?

— Да. Все ребята напились. Бекки сразу стала пить водку, много водки. У ребят была воронка. Они наливали туда спиртное быстро, в самом деле быстро. Получалось, что они могут быстро пить.

— А Ребекку они тоже поили через воронку?

— Да. Она немного захлебывалась, но Тревор только продолжал лить.

— Ты тоже тогда стала пить?

— Да, я пила, но не так, как они.

— Ты пила когда-нибудь до этого?

— Нет. Я только прихлебывала. Это не очень вкусно. Они говорили: ты что, не можешь попробовать? Ты же можешь. В любом случае на меня повлиял ди-джей. Он начал говорить, что я самая привлекательная девочка в школе. Мы разговаривали, и вроде все было хорошо. Тогда...— она снова начала задыхаться, — я оглянулась, и увидела, что Бекки взяла эту штуку в рот. Это было похоже на сумасшествие. Я не хотела смотреть.

— Что было потом, Энджи?

— Я разговаривала с ди-джеем и вся покрылась потом. Я думаю, что, наверное, упала в обморок или что-нибудь еще.

— Ты думаешь?

— Доктор Понтон, я не знаю. Я не знаю, что случилось потом.

— Ты не помнишь?

— Нет. Следующее мое воспоминание — палата скорой помощи и рвота. — В моем кабинете у Энджи не было рвоты, но она потела и дрожала, ее трясло. — Я такая глупая.

— Как ты думаешь, что могло произойти?

— Бекки сказала, что она помнит, как я дала одному парню затрещину, не ди-джею, а другому. Она вроде помнит, как пришла полиция.

— А ты не помнишь?

Она покачала головой.

Я пристально глядела на Энджи, размышляя. Ей только тринадцать. Все произошло так быстро... спиртное через воронку, я знала об этом методе. Ребята используют его, чтобы быстро напиться, но особенно тяжело было слушать о комбинации выпивки с оральным сексом, и со всем этим впервые пришлось столкнуться Энджи, которая была вынуждена больше пить, чем осознавать.

— Думала ли ты, Энджи, о том, что могла ты захотеть сделать?

— Нет, я только хотела, чтобы этого не случилось.

— Ты сегодня ходила в школу?

— Да, моя мама организовала. С нами встретилась директор, с Бекки и ее родителями.

— Это помогло?

— Вроде. Мама хочет поговорить с вами о том, что сказала директриса. Мне кажется, у нее есть кое-какие мысли о том, что может помочь мне в школе. Наверное, возмещение ущерба и что-то вроде этого.

— Как ты пережила это?

— Я безумно боялась за маму. Во-первых, из-за всего вместе. Боже, я чувствовала себя ужасно, затем в это дело вмешалась директриса, потом меня притащили сюда увидеться с психиатром, узнать, не нападение ли это или еще что-нибудь.

— Ничего не пропало, Энджи. Что ты еще думаешь о случившемся ночью в субботу?

— Вроде того, что я больше никогда не буду делать это?

— Ну, если ты чувствуешь, что это тебя чему-то научило, как ты предотвратишь это? Мне интересно узнать, как ты считаешь, почему это могло случиться.

— Потому что я была глупа.

— В чем состояла твоя глупость?

— Я слишком много выпила.

— А как насчет секса?

Она опустила взгляд.

— Когда я оглянулась и увидела, что Бекки вытворяет с парнем, то была шокирована. Она самая известная девочка в школе. Она была пьяна, но...

— Но это очень рискованная ситуация.

— Да, и парни... Я думала, что Тревор действительно любит ее.

— Не похоже, чтобы тебе понравилось, как он с ней обращался.

— Нет. Хотя она проделала это с двумя ребятами.

— Под «проделала это» ты имеешь в виду оральный секс?

— Да. О чем она думала?

— Она была очень пьяна, да и ты тоже. Алкоголь изменяет взгляд на вещи.

— Я не помню ничего. Директриса сказала, что ни я, ни Бекки не соглашались на секс с этими парнями, так что мы не позволяли. Но мы были пьяны.

— Как насчет парней?

— При мысли о парнях, спускающих мне в рот, когда я без сознания, я просто становлюсь больной. Что если бы я задохнулась и умерла?

— Энджи, это недопустимо, что ребята занимались сексом в такой ситуации. Я очень сожалею.

- Но?

— Никаких «но». Ты была пьяна, но это не означает, что ты была согласна на оральный секс или на какой-нибудь другой вид секса.

— Вы действительно так думаете?

— Да, думаю. Это трудная ситуация, хотя непонятно, какой выбор был бы для тебя лучшим.

— Вы не думаете, что я шлюха? — Энджи впервые посмотрела мне в глаза.

— Нет, я думаю, что ты сделала неправильный выбор.

— Да, в этом вы правы.

— Ты хочешь присутствовать, когда я буду разговаривать с твоей мамой?

— Хочу.

Взглянув в приемной на лицо Джин, я увидела, что она плакала. В отличие от своей дочери, она не так заботилась о косметике, чтобы попытаться скрыть это. Я пригласила ее в кабинет.

— Доктор Понтон, директор собиралась позвонить вам сегодня.

— Прекрасно, Джин. Это важно. Я обязательно перезвоню ей, если она не дозвонится и оставит сообщение на автоответчике. Ваша дочь делает хорошую работу, рассказывая о происшедшем. Она осознала, что поставила себя в очень рискованное положение.

— Она сделала это? — Джин с удивлением посмотрела на Энджи. — Она не говорила мне такого.

— Боже, мама, я чувствую себя такой дурой.

Джин сидела спокойно, стараясь понять, о чем рассказала ее дочь.

— Джин, последние два дня для вас тоже были действительно трудными, — мягко сказала я.

Джин кивнула. После долгой паузы она заговорила надтреснутым голосом, дрожащим от слез.

— Энджи чувствует, что все испорчено. Ну, и я тоже так чувствую. Во время встречи с директором я думала только об одном: «Как я позволила этому случиться?»

— Почему вы думаете, Джин, что вы позволили этому случиться?

Она покачала головой и прошептала:

— Наверное, я плохая мать. Я должна была лучше присматривать за ней. Этот секс, он шокировал меня.

— Меня тоже шокировал, мама, — сказала Энджи; ее голос стал выше и напрягся от слез. — Не похоже, чтобы они спрашивали у меня разрешения.

— Я знаю, Энджи, но вы улизнули, чтобы пойти на эту вечеринку, вы напились...

Пока мать говорила, по щекам Энджи текли слезы.

— Мне и так плохо, пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя еще хуже. Я уже чувствую себя грязной, как шлюха. Ты тоже так думаешь?

При упоминании слова «шлюха» рот Джин открылся.

— Энджи...

Крича и плача одновременно, Энджи выплевывала слова:

— Что ты думаешь, мама, о словах директора: «Какую репутацию нам защищать?» Она имела в виду не парней, мама. Это Бекки и я. Мы шлюхи, мы те, у которых теперь нет доброго имени.

— Энджи, — сказала Джин, — послушай меня. Ты не шлюха.

— Но я чувствую себя такой.

— У нас есть над чем работать, — сказала я. — На это может потребоваться некоторое время.

— Я думаю, что теперь все считают меня шлюхой.

— Энджи, — сказала я, — ты помнишь о том, что мы говорили о неправильном выборе?

— И теперь ты не одна, — сказала Джин.

— О чем вы говорите? — плакала Энджи. — Бекки? Вы думаете, что Бекки тоже шлюха?

— Нет, Энджи, — сказала Джин. — Я имею в виду себя. Я тоже сделала плохой выбор. И может быть, не один.

— Так что теперь я повержена навсегда? — спросила Энджи.

— Давай остановимся на минутку, Энджи, — предложила я. — Я думаю, Джин сказала только, что как мать она тоже сожалеет о своих решениях. Давайте разберемся, можем ли мы поговорить о том, какие у нас есть варианты выбора.

Джин заговорила первой.

— Полиция хочет знать, хотят ли Энджи, или Бекки, или родители Бекки и я возбудить дело против мальчиков?

— Знаете ли вы, Джин, что это значит?

— Я не вполне уверена. Они говорят, что Энджи была... — Джин глубоко вздохнула. — Энджи была слишком пьяна, чтобы стоять, и нельзя было ожидать от нее физического сопротивления или протеста, что она не могла быть добровольным партнером.

— Вы согласны с этим?

— Да.

— А как ты, Энджи?

— Я согласна.

— Энджи, — сказала Джин, — они еще предупредили, что это дело может быть отвратительным. Что мальчики могут оспаривать все и говорить, что ты согласилась на секс до выпивки.— Она внимательно следила за лицом девочки. — Я не уверена, что ты выдержишь такое давление. Я не уверена, что хочу этого от тебя.

К этому времени весь грим сошел с лица Энджи. Она выглядела старше и сильнее.

— Мама, я знаю, что смогу. Это то, что люди сказали бы обо мне, Бекки и тебе. Я только не знаю обо всем этом.

Энджи, Джин и я не смогли выработать решение до конца нашей встречи, но мы пришли к соглашению по двум вопросам. Они проконсультируются у адвоката по делам несовершеннолетних и попытаются понять, что может случиться при возбуждении дела против мальчиков. Я поговорю с директором, которая уже позвонила мне во время нашего сеанса. Джин поговорит с отцом Энджи, который живет в другом штате, и расскажет ему о случившемся. Они обе хотели внести свой вклад.

После ухода Энджи и Джин я перезвонила директору. Я очень хорошо ее знала, потому что часто выступала в этой школе, рассказывая об отношениях между родителями и учителями. Она сказала мне, что в самом деле беспокоится о репутации Энджи и Бекки, но и о репутации школы тоже. Знаю ли я, что вся эта история грозит взрывом?

Я спросила, что она думает о происшедшем.

— Если делу дать ход, то оно будет ужасным для этих девочек. Замешанные здесь мальчики никогда не скажут правду.

— Так что же вы предлагаете?

— Девочкам только по тринадцать, это разрушит всю их жизнь.

— Как же тогда, по вашему разумению, следует обойтись с мальчиками?

— Я не могу ничего сделать. Это случилось не в школе.

— Встречались ли вы с мальчиками и их семьями?

— Нет. Девочки и их семьи пришли сами. Я имею в виду, что это инициатива их родителей.

— Считаете ли вы, что родители мальчиков пришли бы, если бы вы их попросили?

— Я не знаю.

Поговорив еще немного, мы решили попытаться организовать встречу с мальчиками и их семьями и согласились поддерживать контакт. Несколько последующих дней мы много раз разговаривали с Энджи и Джин. Они действовали как команда, ищущая наилучшее решение. Со временем было решено подать заявление только на мальчика, который занимался оральным сексом с Энджи. Один из его приятелей подтвердил, что этот мальчик занимался сексом, когда она почти потеряла сознание. Районный адвокат предложил возбудить дело по обвинению в проступке, а не в изнасиловании. Энджи и Джин согласились с этим после долгих обсуждений с полицией и со всеми остальными. Ситуация с Ребеккой была совершенно другой. Мальчики сказали, что Ребекка согласилась на секс со своими друзьями еще до выпивки. Каждому участнику этой вечеринки не было и пятнадцати лет.

После нашего телефонного разговора директор хорошо поработала. Она вызвала мальчиков с их семьями и направила их на лечение. Она обсудила ситуацию со школьными адвокатами, и они разработали ролевую игру, чтобы все дети могли подумать о потенциальном риске алкоголя и наркотиков. Директор в конце концов решила свою главную задачу. Слухи прекратились, а репутация школы и девочек была спасена. По крайней мере, на время. Сначала просочилась информация о Бекки. Ее считали профессионалом орального секса, «школьным экспертом». Еще один инцидент произошел до того, как родители Бекки наконец организовали обсуждение с адвокатом. Ее популярность не пострадала, но самооценка снизилась.

История Бекки подтверждает, что многие дети 12—14 лет добровольно занимаются оральным и другими видами секса. Подобные истории убедили меня в том, что популярность чаще всего является дурной славой. И некоторые подростки предпочитают любую репутацию ее отсутствию. Иногда девочки чувствуют, что это повышает их статус. Мнение группы сверстников имеет для подростков особое значение, поэтому необходимо помогать девочкам учиться тому, как приобретать репутацию «мирными» сре3

дствами.

Жизнь Энджи тоже не была гладкой. О ней болтали мальчики, да и девочки тоже. Она защищала Бекки и себя, но устала от разговоров об этом. Она говорила мне, что чувствует себя так, будто должна носить значок с надписью: «Я совершила ошибку, но не только я». Стойкость этой девочки, которую я в первый раз увидела, когда с нее сошел грим, не изменила ей, и Энджи выдержала испытания. Джин научилась тому, чего никогда не хотела знать, например, как юридически формулируется изнасилование; кроме того, она убедилась, что ее дочь допустила ошибку, но сумела постоять за себя и идет вперед по жизни.

 

Вопрос согласия

И подросткам, и взрослым необходимо хорошо представлять себе, что на юридическом языке называется согласием на сексуальные отношения. Даже в наиболее прогрессивных штатах, где для сексуального акта требуется свободно данное согласие, закон не очень внятно определяет что это такое. Нарушением согласия считаются принуждение или физическая сила, но даже для принуждения нет четкого определения. В результате многие обвинители в случае изнасилования продолжают настаивать на свидетельстве о применении физической силы в большей мере, чем требуется для обычного сексуального сношения. Был ли изнасилован Гарт? Да, священник лежал на нем. У них было анальное сношение. Гарт не соглашался на него, но он не кричал и не сопротивлялся, разве что сжимал ноги. Он рассказывал мне, что остолбенел от шока. Кроме того, ему было тринадцать лет. Процессуально эта ситуация рассматривается как изнасилование только на основании возраста.

Энджи была слишком пьяна, чтобы протестовать. Также, как Гарт, она не сопротивлялась. Критики того подхода, который используется в США при обвинении в насильственном сексуальном акте, считают неправильным сосредоточиваться на определении насилия на основании применения физической силы. Они рекомендуют рассматривать это с точки зрения сексуальной автономии, иными словами, не были ли в конкретной ситуации проигнорированы права личности на собственный (его или ее) сексуальный выбор. И Энджи, и Гарт принуждались к сексуальным действиям, а их согласие не было получено. Нашему обществу в целом недостает знания об этой важной и пугающей сфере.

Изнасилование несовершеннолетними или несовершеннолетних является существенной проблемой. Результаты исследований несколько различаются, но молодежь в возрасте до двадцати лет ответственна за 18 процентов одиночных и 30 процентов групповых изнасилований. 11 процентов жертв изнасилования женского пола были в возрасте от 12 до 15 лет, а 25 процентов — от 16 до 19. Статистику по жертвам мужского пола получить гораздо труднее. Одно исследование сообщает, что 16 процентов изнасилованных мужчин подверглись этому в детском возрасте. Согласно докладу Министерства юстиции США от 1997 года 9 процентов жертв изнасилования составляют мужчины.

Зачастую насильник успевает надругаться над многими мальчиками, прежде чем вскроется злоупотребление. Важно понимать, что хотя изнасилование связано с сексом, оно служит не столько удовлетворению сексуальных потребностей, сколько подтверждению силы, потребности преобладать и управлять. Насилие гораздо чаще происходит в обществах, не уделяющих достаточно внимания защите всех своих членов. В Соединенных Штатах к таким категориям относятся женщины и дети. Насилие не является неизбежным, но для этого необходимо многое изменить. Ориентация культуры в этой сфере драматически воздействует на подростков. Исследования показывают, что многие юноши при определенных обстоятельствах считают допустимым насильственный секс. Например, многие подростки верят, что если девочка носит провоцирующую одежду, значит она напрашивается на изнасилование. Для разъяснения таких серьезных ошибок необходимо просвещение.

Венди Шалит пропагандирует возврат девочек к умеренности. Она полагает, что это от многого защитит их, в том числе и от изнасилования. Хотя ее позиция снова возлагает ответственность на жертву. Индустриальная культура США допускает слишком много насилия, поэтому нам нужно просвещать девочек и мальчиков о реальном риске. Девочкам необходимо знать о взглядах мальчиков на манеру одеваться. Но мы должны работать прежде всего над изменением всеобщей ориентации, чтобы нарушение сексуальных прав личности стало неприемлемым ни при каких обстоятельствах. Оно неприемлемо никогда. Это та сфера, в которой родители, школа и политики должны быть очень информированными и очень активными. Директор школы, в которой училась Энджи, в конце концов разработала программу для разъяснения учащимся недопустимости насилия на свиданиях и вечеринках, хотя сначала ей совсем не хотелось встречаться с мальчиками.

Я часто вспоминаю о первых адресованных мне словах Гарта: «Я здесь только по одной причине. Я не хочу, чтобы это случилось с кем-нибудь еще. Вы понимаете?» Я надеюсь, что все мы сможем понять и помочь в этих усилиях.