Свидания понарошку

Родительское беспокойство из-за детских свиданий или ухаживаний начинается очень рано, во многих культурах со времени рождения ребенка. В Соединенных Штатах беспокойство родителей часто совпадает с появлением у их детей действительного интереса к этому. Я не понимала этого до тех пор, пока не оказалась на встрече, организованной руководством средней школы, где учились мои дочери. Обсуждалась растущая озабоченность «социальными вопросами» в шестом классе. Тема была любопытной для меня и как для матери, и как для психиатра, поэтому в то утро я изменила расписание приема своих пациентов так, чтобы присутствовать на встрече. Накануне вечером моя 11-летняя дочь решила, что она должна подготовить меня. Она была рада, что я собираюсь идти, но хотела наставить меня на истинный путь. Всю неделю я замечала, что она шепталась со своими подружками о предстоящей встрече. Было ясно, что тема встречи очень интересовала их.

— Слушай, мама, на самом деле в классе все в порядке. Некоторые дети «встречаются», но это означает только то, что они хорошие друзья. Дебби (администратор, организовавшая встречу) не понимает этого. Она думает, что это настоящие свидания. Она говорит, что мы еще слишком молоды, чтобы даже думать об этом. Мама, ты должна пойти и изложить ей наши взгляды.

Меня рассмешило то, как она выделила «наши взгляды». Она не знала, что я уже начала выполнять это задание.

За несколько дней до этого, когда Дебби сообщила мне по телефону о встрече родителей, я спросила, что означают вызвавшие такую озабоченность «социальные вопросы» в шестом классе. Дебби рассказала, что она разговаривала с некоторыми родителями (точнее, с матерями мальчиков), огорченными тем, что их сыновей дома после уроков беспокоят телефонными звонками девочки из их класса. Очевидно, девочки были весьма настойчивы («не воспринимают просьбы не звонить... продолжают звонить»). Матери заявляют, что телефонные звонки девочек выводят из себя не только их самих, но и их сыновей, отнимая у них время, отведенное на приготовление уроков и баскетбол, которыми они действительно хотят заниматься. Некоторые матери предлагают временно запретить или, по меньшей мере, ограничить время на телефонные звонки.

Мы с Дебби немного поболтали и об ожидаемом социальном поведении шестиклассников, и особенно об этом классе. Она отметила, что мальчики и девочки общаются с раннего возраста. Я упомянула, что вопреки родительской озабоченности их общительность можно рассматривать скорее как достоинство. В конце концов, этот класс имеет навыки общения, которых нет в других классах, им искренне нравится проводить время вместе. В ответ Дебби рассмеялась, но сказала, что согласна с этим, и думает, что, разделяя такие взгляды, можно пролить свет на «недисциплинированное» поведение. Я повесила трубку, удивляясь, что может быть плохого в телефонных разговорах между мальчиками и девочками.

Я прибыла на встречу заранее, комната заполнилась за несколько минут. Пришлось еще три раза приносить стулья. Пришли и папы, и мамы. Дебби была удивлена такой активностью. Дискуссия начиналась медленно, так как многие родители еще держались за кофейные чашки и разгоняли дремоту. Дебби пыталась завязать диалог, напомнив сначала важные общие положения о подростковом развитии, а затем переведя разговор на наших шестиклассников. Так же, как и в разговоре со мной, она отметила, что в предшествующие годы и мальчики, и девочки были более общительными, чем в типичных классах, так что их нынешняя заинтересованность в «социальной активности» во многом является следующим логичным шагом. Мне показалось, Дебби решила, что мне не следует выступать с разъяснением этих взглядов.

После ее выступления разговор сразу оживился. Несколько матерей мальчиков сказали о своей озабоченности тем, что девочки звонят им по телефону, потому что их сыновей раздражает частота звонков. Они вновь напомнили, что эти звонки отвлекают сыновей от более важных дел, в том числе от учебы и спорта. По их словам, самой большой проблемой является то, что их сыновья не знают, как отвадить девочек от телефонных звонков. Некоторые предложили, чтобы для всего класса были отведены определенные часы для телефонных звонков, а некоторые сказали, что они уже установили такие ограничения для собственных сыновей. Мне пришли на ум слова дочери: «Мама, ты должна заступиться за нас».

Матери девочек не высказывались до этого момента. Я окинула взглядом комнату, желая узнать, как они реагируют на все это. Как одна из них, я должна была признать, что мои ощущения от стиля обсуждения поведения девочек соответствуют обороняющейся стороне, хотя как психиатр я не была удивлена. Те матери хотели оградить своих сыновей. Телефонные звонки девочек угрожали не только домашним заданиям и баскетболу. Многие шестиклассницы были на голову выше мальчиков и физически более развиты. Я полагала, что речь идет еще и о другом. Интересно, какими выражениями описывали поведение девочек: «неуправляемые», «неуемные», «звонят снова и снова», «не слушают меня» и даже «нечестные» (потому что девочка не назвала себя, когда позвонила). Эти женщины начали рассматривать девочек как хищниц, в то время как они лишь проверяли при помощи телефона свои расцветающие навыки общения.

Итак, я чувствовала себя и защищающейся, и заинтересованной, когда наконец заговорила мать девочки: «Чем я обеспокоена, так это питанием моей дочери. Она и ее подружки перестали есть школьные завтраки. Вы заметили это, Дебби?»

Школьный администратор была так же искренне удивлена этим вопросом, как и я: «Да, ну, это важно, но я не уверена, что это тема для разговора...»

Ее перебила вторая мать, а затем и третья, причем обе повторяли слово в слово замечания первой. Они были озабочены питанием в школьном кафетерии. Их дочери не едят, потому что не из чего выбрать? Они упомянули, что некоторые из их дочерей пробуют вегетарианскую пищу, опасаясь быть слишком толстыми.

В этот момент Дебби обратилась ко мне, мягко упомянув о том, как повезло этому классу, что одна из родительниц является детским и подростковым психиатром и имеет опыт работы с расстройствами питания. Я последовала за ее инициативой и рассказала родителям, что проблемы с питанием возникают у многих девочек одиннадцати и двенадцати лет, потому что они считают себя слишком толстыми и стараются соответствовать образцам, предлагаемым рекламой, изображающей юных девушек. Но я высказала недоумение кардинальной сменой темы разговора. В своем выступлении я попыталась соединить эти темы. Какое отношение имеет озабоченность матерей мальчиков частыми телефонными звонками к беспокойству матерей девочек относительно их фигуры? Замечания матерей мальчиков недвусмысленно угрожали матерям девочек. Я тоже чувствовала это. Но каким должен быть ответ? Бедные девочки, озабоченные своим внешним видом, страдающие от средств массовой информации и общественных ожиданий... В свете этих обстоятельств было ясно, что они ни для кого не представляют угрозы.

Мне надо было сказать что-то еще, кроме врачебных разговоров. Я вернулась от питания девочек к социальной озабоченности, напомнив, что Дебби охарактеризовала эту группу (как девочек, так и мальчиков) как наиболее продвинутый класс по сравнению с другими в смысле общения. Они всегда дневали и ночевали друг у друга, провели до шестого класса много общих вечеринок. Я спросила других родителей: думаем ли мы о том, как можно сохранить это уникальное качество наших детей и помочь им развивать их навыки общения безопасным и благоразумным путем, что было бы восхитительно.

Молчание. Затем мамы мальчиков начали говорить о телефонных звонках девочек, а мамы девочек вернулись к питанию своих дочерей. До конца встречи не было достигнуто согласия ни по одной из этих проблем.

«Круглый стол» дал мне много пищи для размышлений. Интересы этих матерей сосредоточились на совершенно разных вопросах в зависимости оттого, кто у них был — сын или дочь. Хотя в этой встрече участвовали не более трех десятков родителей, я полагаю, что их озабоченность жизненно важна для многих родителей, дети которых учатся в шестом или седьмом классе. Одним из наиболее интересных наблюдений было то, насколько предвзятым оказалось мнение матерей мальчиков. Наряду со словами, которые они использовали. описывая поведение девочек («неуправляемые», «неуемные», «возобновляют звонки», «нечестные»), их отношение совпадало с принятым в нашей культуре взглядом на развитие сексуальности девочек: такое поведение является угрожающим, их необходимо укротить и поставить на место. По отношению к проблеме, касающейся девочек, ожидания общества меняются, становятся более запутанными, хотя и не менее отрицательными. Девочки, которые открыто проявляют свои сексуальные чувства, часто одобряются не только своими родителями, но и другими детьми. В этом случае удивительно ли то, что некоторые из них пытаются ограничить себя в питании так, чтобы ограничить или остановить развитие своего тела?

До 60-х годов считалось, что девочки должны «знать свое место», избегая половых отношений до замужества и управляя сексуальными чувствами мальчиков так же, как своими собственными. С развитием и широким распространением противозачаточных средств в 60-е и 70-е годы изменились взгляды на сексуальные эксперименты среди молодежи обоих полов. В 90-х годах три четверти молодежи становятся сексуально активными к 19-летнему возрасту, но «двойной стандарт» еще процветает.

Сохраняются большие различия в отношении к сексуально активным мальчикам и девочкам. Девочки, которых я наблюдала как в моей психиатрической практике, так и в детской клинике, были очень озабочены мнением других и даже проявлением интереса к их сексуальной активности. Они боялись разглашения своей тайны не только родителям или другим взрослым, но даже подругам, одноклассникам и кому бы то ни было из знакомых. Они говорили о своем искреннем желании заниматься сексом, а также об общественном давлении со стороны мальчиков и иногда подруг. Но в то же время они опасались осуждения. Взгляды большинства мальчиков решительно отличались. Они также были предельно боязливы, особенно в раннем возрасте. Но по мере взросления эти страхи зачастую уступали место чувству завершенности и гордости своей сексуальной активностью, а внимание многих переключалось на технику секса.

 

Послание Мелиссы

В течение нескольких следующих недель я размышляла о дискуссии за «круглым столом». Как на самом деле были восприняты телефонные звонки девочек мальчикам? Я вспоминала свое взросление в 50-х и начале 60-х годов, когда девочкам подросткового возраста открыто запрещали звонить мальчикам. Слушались немногие. Теперь девочки звонят, но насколько изменились взгляды с тех пор?

Этот вопрос не был чисто теоретическим. Мне уже пришлось бороться с такими взглядами при работе с некоторыми девочками, совсем недавно — с шестиклассницей Мелиссой. Она поссорилась со своими одноклассниками, обзывавшими ее телкой. Я работала с ней и раньше, провела несколько сеансов после смерти ее обожаемой бабушки. Недавно мать снова привела ее ко мне из-за школьных проблем.

Когда я вышла в приемную, чтобы пригласить ее, зеленоглазая двенадцатилетняя Мелисса громко разговаривала со своей мамой Линдой и моей ассистенткой. Все трое расположились на полу на коленях, разглядывая разложенную Мелиссой коллекцию рисунков. Из любопытства я тоже присоединилась к ним. Мелисса прекрасно рисовала. Я видела другие ее рисунки и всегда восхищалась ими, но эти меня особенно поразили. На всех рисунках были животные, но не в стиле Уолта Диснея, а громадные и безобразные. На одном из них свинья с распухшей головой и выпирающим рылом, из ноздрей которого торчали волоски, прищурила глаза с таким гневом, что, казалось, вот- вот выпрыгнет из листа. Она стояла на задних ногах, одетая в неподобающий свинье наряд, включая платформы, которые весьма напоминали туфли Мелиссы. В верхней части рисунка были каракули Мелиссы «Хрюшка — сука». На двух других рисунках были изображены собака и корова тоже в туфлях-платформах (с кличками Стервоза и Большие Сиськи, соответственно) и написано слово «телка». Гениталии собаки и вымя коровы были нарисованы во всех деталях.

Мелисса ожидала реакции, но в комнате было спокойно, и мы втроем (ее мать, моя ассистентка и я) пристально смотрели на рисунки. Линда выглядела шокированной, ее лицо сразу густо порозовело. Не найдя сразу, что сказать, я предложила Мелиссе взять рисунки на сеанс. По-видимому, ее мать почувствовала облегчение. Может быть, она подумала, что я собираюсь как-то использовать их. Честно говоря, я еще не была уверена, как продолжать разговор с Мелиссой, и разложила рисунки на полу в своем кабинете. Она прервала молчание саркастическим замечанием:

— Они не очень-то подходят к другим рисункам в вашем кабинете. Я ответила:

— Не совсем. — У меня на стенах были развешены репродукции «Кувшинок» Моне. — Но так же, как и ты, этот художник в большой степени использовал воображение. Он был почти слепой, когда писал эти панно, так что ему пришлось полагаться на свое воображение.

— Хотела бы я быть слепой в своей школе. Это помогло бы. Слепой и глухой

— И как бы это помогло?

— Я бы не слышала, как меня дразнят Пятачком. — Затем, на-бравшись решительности, она сказала: — Лучше бы меня называли телкой.

— Они называют тебя телкой? — спросила я.

Она посмотрела на меня так, словно я жила в средневековье, и спросила:

— Когда в последний раз вы были в старших классах? Они всех девчонок называют телками, если их... если их это привлекает.

— Привлекает что?

На этот раз Мелисса посмотрела на меня как на непроходимую тупицу.

— А как бы вы подумали? Привлекают мальчишки, секс. Стоит им показать, что тебя это хоть немного привлекает, даже если это не так, — и на тебя навесят ярлык. Они не мальчишки, а настоящие жеребцы... самцы, доктор Понтон.

Тут лицо Мелиссы наполнилось гневом, и она начала комкать свои рисунки. Она также начала плакать.

— Мелисса, давай посмотрим твои рисунки вместе, пока ты их окончательно не уничтожила, — предложила я.

Я выбрала свинью и подвинула рисунок ближе к ней, чтобы рассмотреть его вместе. Картинка мне не понравилась. Увеличенная голова и нос были одновременно пугающими и уродливыми, однако я заметила, с каким искусством Мелиссе удалось соединить животные и человеческие черты: свиные копыта весьма практично соединялись с туфлями на пластмассовой платформе. Разглядывая рисунок, я вспомнила о произведениях искусства, изображавших Минотавров, таинственных чудовищ, наделенных чертами зверя и человека. Минотавры представляют своего рода метафору человеческой сексуальности, соединяющей животные инстинкты с человеческими фантазиями.

Все еще не зная, как мне говорить с Мелиссой, я отметила удивительное сочетание туфель и копыт, подчеркивая тем самым, что я оценила то, с какой тщательностью она их изобразила.

Она улыбнулась.

— Мне они тоже нравятся, но я не знаю почему. Уродливая голова, нос. Не нос, а пятачок — из-за этого меня иногда дразнят ребята в школе. Наверное, в рисунке есть что-то от телки. Я ненавижу эту часть, как ненавижу их самих. Но ноги мне нравятся. Ноги отличаются — наполовину свинья, наполовину девочка, — она рассмеялась. — Наверное, туфли на высокой платформе относятся к девочке. Бывает, что девочка надевает их на свидание, если чувствует себя сексуальной и хочет понравиться парню. В них ей будет хорошо, но потом... — лицо ее омрачилось, — когда другие увидят ее на каблуках, на этих показных и высоких шпильках, они захотят над ней поиздеваться. И назовут ее Пятачком.

— Какая жалость. И тогда девочка забудет, как ей было хорошо, когда она надела шпильки?

— Да, она забудет. Хуже того: она так расстроится, что все себе испортит. Подумает, что, может, и не стоило надевать эти туфли. Она рассердится и ей станет неловко. Начнет думать, что она свинья или телка.

— Прежде всего, мне кажется, что носить туфли на шпильках не так-то просто.

— Да, это непросто.

Поговорив еще несколько минут о ее чувствах, мы с Мелиссой собрали ее рисунки в папку. Она согласилась сохранить их до наших следующих бесед. Я увидела, что теперь она чувствовала себя лучше. Мы не решили ее проблему, однако наша совместная работа помогла обнаружить ее.

Как и многие двенадцатилетние подростки, Мелисса начала испытывать сексуальные переживания. Они проявляли себя разными способами — в ее рисунках, туфлях на высоких каблуках и телефонных звонках мальчикам.

У Мелиссы была своя система запретов на демонстрацию сексуальности (возможно, туфли были слишком показными?), однако ей было трудно их осознавать, когда мальчики в школе называли ее телкой. Вместо того чтобы обратить внимание на собственные запутанные чувства, она сфокусировалась на раздражении по отношению к мальчикам как на значительно более безопасном для нее переживании. Ведь не она, а они обзывали ее телкой.

Мать Мелиссы встретилась со мной сразу после сеанса. Линда была практичной женщиной и желала получить немедленные ответы о том, что происходит с дочерью, но голос ее дрожал от волнения, а лицо было напряжено. Она была опытной матерью, уже воспитавшей двух сыновей, которым было за двадцать. Однако Мелисса была ее единственной дочерью, и Линду очень встревожило то, что с ней происходило, и то, как она реагировала на это.

— Я так огорчилась, доктор Понтон, когда позвонил директор. Это было ужасно. Вы не представляете, каково это, когда звонят и говорят, что вашу дочь в школе называют телкой. Сначала я рассердилась на мальчишек. Подумала: «Да как они смеют...» Потом появилось смутное подозрение насчет Мелиссы. В конце концов, она сама названивала им по телефону. Носит эти обтягивающие футболки и туфли на высоких каблуках. Хотела бы я знать, участвует ли она в этом. Или она верховодит ими? Как это ужасно, что приходится спрашивать об этом свою собственную дочь. С сыновьями все было иначе.

— Как? — спросила я, надеясь, что ответ Линды поможет мне. Но с этого момента я надеялась и на то, что наш разговор поможет Линде вспомнить то время, когда она так успешно растила сыновей, и придаст ей смелость, чтобы выдержать сложившуюся ситуацию.

— Прежде всего, никто и никогда не звонил мне, чтобы сказать, что моего сына обзывают телкой. Вы знаете, что для распутных мужчин даже нет такого слова? То, что я мать телки, настолько уязвляет меня. Что бы вы чувствовали на моем месте?

Я уже размышляла над этим вопросом до того, как Линда задала его. После «круглого стола» прошло всего четыре дня. От «распутных» телефонных звонков не так уж далеко до телки.

Поведение части девочек, явно соответствующее развитию, зачастую воспринимается как сексуальное. Улыбки могут выглядеть соблазняющими, определенная походка — провоцирующей, а телефонные звонки — плутовскими проделками. Даже биологически внешний вид формирующихся грудей может рассматриваться как преднамеренно сексуальный. Слишком единодушна реакция сверстников (как мужского, так и женского пола) на развивающиеся тела взрослеющих девочек, которые обзывают их телками. Многие девочки боятся получить такое прозвище. Некоторые сознательно сдерживают свою сексуальность, иные подобно Мелиссе проявляют гнев, а другие, более спокойные, решают выставлять ее напоказ. Раз они телки, так и надо быть ими, они будут вести себя как телки. И они на самом деле станут телками, чтобы покончить со всеми кличками.

После сеанса с Мелиссой и Линдой я поднялась на два лестничных пролета из кабинета к себе, где обнаружила одну из моих дочерей с четырьмя подружками, сидящими вокруг кухонного стола. Придя из школы, они кушали и обсуждали прошедший день. Я подсела и налила себе стакан апельсинового сока. Девочки продолжали болтать. Не прошло и нескольких минут, как в их разговоре тоже появилось слово «телка». Казалось, что и само слово, и его использование так же общепринято, как вода.

— Эта девчонка назвала меня телкой, ты можешь себе представить? Меня! Только за то, что я надела красную безрукавку? Видела бы ты, что она носит!

Не сумев преодолеть желание присоединиться к их разговору, я спросила, что означает слово «телка». И получила такие ответы.

— В большинстве случаев оно критическое, хотя и не всегда.

— Оно подавляющее, более сексуальное по сравнению с сукой, но и более отрицательное.

— Это ничего, когда его используют друзья, но даже в таком случае оно запоминается.

— Ну, это смотря как они сказали его.

— Можно даже узнать, что они так думают о тебе, оно как бы носится в воздухе, даже если они не сказали его тебе.

Я спросила:

— Что вы чувствуете после того, как кто-нибудь скажет его?

Девочка в красной безрукавке засмеялась:

— Я посылаю их самих куда-нибудь подальше. А потом продолжаю делать то, что делала.

Тут она осклабилась и ее подружки рассмеялись. Однако другие девочки за столом выглядели не столь самоуверенно.

Одна из них сказала:

— Ты думаешь об этом, даже если не хочешь. Ты не можешь забыть его.

Другая произнесла:

— Это меняет твое отношение к тому, кто так сказал. Она права. Я не забываю этого.

Я спросила:

— А парни могут быть телками?

— Они должны быть. Они поступают как телки, но никто не называет их так.

— Как же их называют вместо этого? — спросила я.

За шумным столом вдруг стало тихо.

— С ребятами все по-другому. Парень, который чересчур притесняет тебя, называется баруном или ублюдком, но это не то же самое, когда они называют девочку телкой.

— Парень, который выглядит суперсексуальным (весь из себя), он такой горяченький, если он прицепляется к каждой, то может быть игрун, но скорее всего самец.

Другая сказала:

— Самец, да, конечно, самец, — и остальные за столом согласились.

— Это кажется несправедливым, но он самец, а она телка, — сказала девочка, которая не могла забыть, на что это похоже, когда называют телкой.

— Кто говорил, что это справедливо? — спросила другая.

Я ушла от стола, унося нечто большее, чем стакана сока, а в ушах еще звучали последние слова: «Кто говорил, что это справедливо?»

 

Очередь Якова

Сначала родительское собрание, затем час с Мелиссой и последующий разговор с подружками дочери о телках и самцах. Если это так, то где же самцы? Они не сиживали здесь, в моем кабинете. Хотя телки были. Девочки, развитие которых соответствует сексуальному стереотипу, часто завершают его в кабинете психотерапевта, и моя практика не является исключением. Я уже писала ранее о десятилетней Мери, которую вся начальная школа (включая четырех старших братьев) называла «грудастой» и «коровой». Ее привели ко мне потому, что она писала школьные сочинения о смерти. Я работала с ее родителями, учителями и даже с братьями, чтобы они постарались и остановили эту травлю. Но и я, и Мери знали, что для ее исцеления нужно гораздо больше. Обидные слова, подобные «грудастой», «телке» и «корове», надолго остаются в вашей памяти. «Это не забывается», — сказала Мери.

Но и мальчики не свободны от смятения, вызванного их проявляющейся сексуальностью.

Яков пришел ко мне по настоянию озабоченных родителей, после того как их дом был разрушен землетрясением в Лома Приета. Были разбиты его компьютер и большинство детских игрушек, а с ними и часть его жизни. В день своего первого визита ко мне четырнадцатилетний Яков принес в рюкзаке уцелевшие игрушки: Беньи, Кэта и Джо. Когда я впервые увидела этого подростка в моей приемной, меня ввели в заблуждение его рост 190 см, пробивающаяся борода и телосложение двадцатипятилетнего мужчины. Где этот рыдающий ребенок, которого мать описывала мне по телефону? Ребенка я обнаружила через две секунды, когда он вывалил на мой ковер затрепанного фиолетового игрушечного медвежонка Беньи, одноухого тигренка Кэта и одноногого солдата Джо. И Яков принялся плакать горше, чем почти любой из побывавших в моем кабинете детей.

— Только они и выжили, больше никого не осталось.

— Ты тоже здесь, Яков.

— Спасательная команда сказала, что все мои игрушки пропали, а я даже не был там. Я должен был быть с ними.

Затем он поднял медвежонка и прижал его к груди.

— У Беньи было пять братьев и сестер, и все погибли.

— Яков, а что бы ты сделал, если бы ты был там?

— Спас бы их, но я догадываюсь, что это глупо. Мой папа сказал, что я бы погиб вместе с ними. Он сказал, что мое счастье, что нас не было дома во время землетрясения.

— Он прав, но это не удерживает тебя от желания быть там.

— Нет. Я хотел бы быть там.

Затратив полчаса времени и четыре салфетки, этот мускулистый четырнадцатилетний джентльмен водворил Беньи, Кэта и Джо в свой рюкзак (их передвижной дом, как он его назвал), вытер слезы и выскочил из моего кабинета.

Яков приходил ко мне еще несколько раз, и мы беседовали о том, что он и его семья потеряли в результате землетрясения. В продолжение этих недель я слышала комментарии девочек о Якове, которые видели его в приемной до или после их сеансов. Девятнадцатилетняя студентка колледжа упоминала о нем как о «юном Давиде», а две девочки собрались прийти на свои сеансы пораньше в надежде, что добьются его внимания. Одна из них дала ему кличку Жеребчик и оставила для него в моей приемной записку, которую я конфисковала.

Казалось, что Яков не замечает такого внимания к нему. Он неизменно продолжал работать во время сеансов, рассказывая теперь о мемориале, который он строит в память о своих потерянных игрушках. Однажды он принес написанные им стихи под названием «Отнятые». Яков читал их мне, но внезапно сменил тему разговора.

— Доктор Понтон, у нас в школе учительницу замещает Сильвия, она, ну, она приглашает меня.

Я не сумела скрыть удивление, встретив доверчивый взгляд карих глаз Якова, следящих за моим лицом:

— В самом деле?

— Да, она сказала, что я великолепен, и спросила, не хочу ли я пойти в кафе в пятницу вечером.

— Что ты сказал?

— Я ничего не сказал. Мне кажется, она думает, что я собираюсь пойти с ней.

После этих слов он начал вдалбливать свои туристические ботинки в мой ковер.

Внезапно мои мысли поскакали наперегонки. Как нам разговаривать об этом? Якову четырнадцать лет, но выглядит он на двадцать пять. Может быть, учительница не знала, что он еще маленький, а возможно, и знала.

— Что ты думаешь об этом, Яков?

— Смущаюсь, — и он уставился в пол. Затем, глядя на свой рюкзак, он ухмыльнулся: — Она не пригласила бы меня, если бы знала, что я ношу солдата Джо в своем рюкзаке.

— Похоже, тебя беспокоит, что она ожидает чего-то иного, чем могла бы получить.

— Меня беспокоит, что она вообще ожидает чего-то.

— Ты думаешь, что она знает, сколько тебе лет?

Он покраснел и снова стал смотреть вниз.

— Вероятно, нет. Если это то, о чем вы спрашиваете, то я не сказал ей. В школе очень много студентов на педагогической практике. Может быть, она думает, что я один из них. Боже, если она узнает, что я восьмиклассник...

— А если узнает?

— Это было бы ужасно.

— Но ты и в самом деле восьмиклассник.

— Да, но что, если она уже знает?

Он тяжело сглотнул и прямо посмотрел мне в глаза.

— Доктор Понтон, это происходит со мной не впервые. Около года назад, когда я помогал в летнем лагере, одна женщина начала посылать мне письма, где описывала сексуальные штучки, которые я мог бы сделать ей, наподобие сексуальной чепухи. Она была мачехой одного из малышей.

— Что ты делал с ними?

— Я их выбрасывал.

— Ты рассказывал об этом маме или папе?

— Нет. Вы думаете, что я должен был рассказать им? Должен ли я рассказать им об учительнице?

— А как ты думаешь?

— Я не хочу. Считается, что парни умеют обращаться с такими вещами.

— Чувствуешь ли ты, что ты можешь?

— Мне четырнадцать.

— Верно. Тебе четырнадцать. Так что правильнее будет попросить помощи.

Мы решили, что Яков должен написать письмо этой учительнице, дав ясно понять о своем возрасте. Мы согласились, что на следующий день он поговорит с адвокатом своей школы и получит от него совет. Яков покинул мой кабинет, поблагодарив меня и выразив облегчение, что он смог разобраться, как поступить в такой ситуации.

Мы с Яковом и потом не раз разговаривали о преследующих его женщинах. Я внимательно слушала и многому научилась. Наверное, не удивительно, что это внимание было отчасти приятно Якову.

— Мне это приятно, доктор Понтон, до тех пор, пока я не подумаю о том, что они хотят сделать со мной или, хуже того, ожидают, чтобы я сделал с ними.

Разговоры в основном концентрировалось на действиях. Яков не хотел выглядеть таким сексуально наивным, каким был на самом деле. Постепенно в наших разговорах зарождалась другая тема: эти женщины даже не знали его, никогда не разговаривали с ним и хотели секса. Ну, может быть, и не сношений, но определенно чего-нибудь сексуального. Почему? Он хотел понять.

 

Почему телки и самцы?

И Мелисса, и Яков были, так сказать, акселератами, физически изменившимися раньше своих одноклассников. Созревание Мелиссы началось в восьмилетием возрасте, почти за четыре года до того, как я лечила ее во второй раз. Яков опережал большинство мальчиков в своем классе примерно на два года, начав изменяться физически в десятилетнем возрасте. Хотя и Мелисса, и Яков говорили мне, что они гордятся своим быстрым развитием по сравнению с друзьями, оно смущало их. Часто их ошибочно принимали за взрослых. В большинстве случаев им это нравилось, но нередко вызывало осложнения. Окружающие предполагали не только то, что они имеют сексуальный опыт (в конце концов, физически они выглядели как дети старшего возраста, которые уже сексуально активны), но что они знатоки секса. Одна из фраз, которую мальчики кричали двенадцатилетней Мелиссе, была: «Ты знаешь, как это делается». Мачеха, написавшая письмо тринадцатилетнему Якову, предполагала, что он имеет богатые познания в сексе. Для него это было и волнующим, и жутким.

Но в то же время в отношении к Мелиссе и Якову была существенная разница. Раннее сексуальное развитие Мелиссы было встречено враждебно (телка, хрюшка), тогда как у Якова оно приветствовалось. Не было групп мальчиков и девочек, громко обзывающих его. Предложения направлялись лично ему. Конечно, это тоже было проблемой, потому что Якову было очень трудно предать их огласке. Не знаю, каким образом и с кем он мог бы поговорить на эту тему, если бы не посещал психиатра по совершенно другой причине. И еще ему не пришлось подвергаться такому публичному унижению, как Мелиссе.

В словаре Вебстера «телка» определяется как женщина с сомнительной репутацией (второе определение относится к животным). «Самец» определяется как животное мужского пола, используемое для разведения (особенно лошадей). И хотя определение каждого слова отчасти имеет отношение к животным, напоминая, что наблюдаемые в начале сексуального развития существенные и явные изменения ассоциируются с образами животных, существует одно важное различие. Телки воспринимаются как неизменно заслуживающие осуждения. Формирующиеся груди и бедра Мелиссы и тот факт, что ей нравится ее фигура и что она проявляет интерес к мальчикам, привели к болезненной критике: ты существо низшего разряда.

Интересно, что восприятие сексуальности в период созревания зачастую говорит больше о взрослых, чем о детях. Это всегда множественное перенесение собственных желаний и фантазий взрослых на молодежь. В двадцатом веке кличка «телка» во многом заменяет позорные алые литеры. Она наказывает девочек за то, что они сексуальные и яркие, или прежде всего за то, что они другие. Феминистка Леонора Таненбаум, беседовавшая со многими женщинами, которых в ранней юности обзывали телками, полагает, что этот ярлык является одним из главных средств, используемых при насаждении двойного стандарта, то есть разных правил сексуальности для мальчиков и девочек. Девочки обязаны скрывать свою сексуальность. Сами девочки должны быть пассивны, и даже видимость груди может рассматриваться как слишком агрессивная, требующая общественного одобрения. Другая сторона двойного стандарта наблюдается в борьбе Якова. Полученные им письма касаются тех сексуальных действий, которые он (в то время тринадцатилетний мальчик) может «совершать» со взрослой женщиной.

Одно лишь то, что внешний вид Мелиссы и Якова вызывает сильные чувства у остальных, само по себе не означает, что они делают нечто бесчестное для возбуждения такой реакции. На самом деле два юных создания подвергаются насилию, хотя Яков пострадал в гораздо более скрытой форме.

И биология, и культура как бы сговорились, чтобы ускорить сексуальное развитие детей — мальчиков и девочек. Уже давно признано, что благодаря улучшенному питанию и сокращению инфекционных заболеваний девочки развиваются почти на два года раньше, чем тридцать лет назад. Девочки с наиболее ранним сексуальным развитием испытывают тяжкие удары и страдают от большего недовольства своим внешним видом и с пониженной самооценки. Они чаще подвержены депрессии, беспокойству и нарушениям питания. Почему? Этим девочкам трудно воспринять изменения своего тела в культурном окружении, которое ценит стройность фигур девочек, приближающихся к периоду, созревания.

Мальчики тоже развиваются на два года раньше. Раннее развитие мальчиков, которое в основном считается преимуществом в мире, поощряющем их сексуальность, начинает признаваться со смешанным одобрением. Мальчики, созревающие раньше своих одноклассников, обладают более высокой самооценкой и пользуются большей популярностью. Но похоже, что они также чаще совершают опасные поступки, включая употребление наркотиков и алкоголя. Частично это объясняется тем, что они выглядят старше и дружат с мальчиками старшего возраста, вовлекающими их в рискованные поступки.

Более раннее начало созревания у всех детей заставляет подростков действовать подобно взрослым задолго до того, как они становятся готовы к этому эмоционально и интеллектуально. Западная культура 90-х годов оказывала сильное давление на то, чтобы подростки раньше принимали строго определенную родовую роль. Это означает, что мальчиков заставляют действовать в типично мужской манере, а девочек — в типично женской. Например, девочки могут утратить возможность развивать качества, более типичные для мужчин, такие как логика, независимость, здоровая агрессивность, а мальчики имеют меньше возможностей развить такие «женские» черты, как привязанность, общительность, сочувствие.

Эти тенденции весьма пагубны. Исследования показали, что девочки, принявшие типично женскую роль (с чертами общительности, сочувствия и большей пассивности), чувствуют себя не так хорошо, как девочки, которые более андрогинны и проявляют комбинацию мужских (независимость, агрессивность и самоуверенность) и женских качеств. В случае с мальчиками все происходит иначе. Сообщается, что мальчики, усвоившие типично мужскую роль, чувствуют себя лучше тех, которые более андрогинны. Даже в более раннем возрасте на мальчиков оказывают давление, вынуждая отказываться от «женских» качеств. В юности этот процесс только продолжается, но он не проходит даром. Более «мужественные» мальчики подобно мальчикам с ранним развитием чаще оказываются вовлеченными в рискованные поступки, чреватые опасными последствиями.

Работа с Мелиссой и Яковом и другими подростками позволила мне разобраться в том, о чем говорилось во время дискуссии за «круглым столом» в школе, где училась моя дочь. При лечении каждого из них выявлялись те же самые заботы и вопросы. Эти вопросы помогли нам понять, какое давление в наше время оказывается на мальчиков и девочек. Матери мальчиков в школе моей дочери были обеспокоены поведением девочек («слишком много телефонных звонков»), отталкивая мальчиков еще до того, как они и их матери оказывались готовы к общению. Все происходило слишком быстро. Матери девочек тоже были озабочены родовыми вопросами. Их девочки не ели как следует, чтобы быть изящными, реагируя на давление общества в период наибольшего физического развития. Поразительно, что уже в шестом классе для мальчиков и девочек обществом были уготованы разные «дорожки». Родители видели мальчиков действующими так, а девочек иначе. Двойной стандарт тоже был налицо. Общительность и проявление сексуального интереса у девочек казались проблемами. Вместо разговора со своими сыновьями о том, как поступать с телефонными звонками девочек, матери мальчиков предложили общешкольные ограничения. Я покинула это собрание как одна из защищавшихся матерей девочек, но впоследствии осознала, что боролась с тем, что скоро эти одиннадцати- и двенадцатилетние дети будут загнаны в их родовые роли. В пятом классе эти мальчики и девочки часто звонили друг другу и даже гостили друг у друга, но теперь границы были проведены и роли сузились. Все это случилось в средней школе Северной Калифорнии, которая гордится своей ориентацией на развитие детей.

Когда Мелисса виделась со мной, она осознавала, что хорошо относится к своему телу и начала испытывать сексуальные (во многом очень позитивные) чувства, призналась, что ей нравится носить платформы и высокие каблуки. Мелисса также осознавала, что не очень хорошо чувствовать или выглядеть так, как она это делает. Кроме того, она также знала, что к мальчикам и девочкам относятся по-разному. Она была телкой. Они были самцами.

У Якова был другой исход. Он тоже гордился своим телом, но письма и давление начались рано, слишком рано для него, и он боролся. Что хотели эти женщины получить от него, тринадцатилетнего?

Каждый из этих молодых людей был втиснут в определенную сексуальную роль до того, как оказался готов к этому, что и смущало их, и ограничивало их возможности. Мелиссе это сразу причинило боль и страдания. Остаются вопросы: почему родовые стереотипы продолжают усиленно навязываться молодым людям? Почему это делается с малых лет?

По моим предположениям, давление со стороны средств массовой информации только отчасти является причиной этого. Столь очевидный в 50-х годах двойной стандарт вновь всплыл в 90-х. Ожидание строгого следования родовым ролям и принуждение к ним детей и младших подростков дает взрослым ощущение уверенности. Если существует родовая модель, то родителям не нужно говорить об этом и можно по-прежнему соблюдать строгий запрет на обсуждение вопросов о сексе. Подростки следуют заданному родителями направлению. Варианты приобретения опыта в столь жесткой среде становятся почти невозможными. Если молодые люди задают вопросы, то делают это частным образом, скрывая свои действия и защищая себя.

И Яков, и Мелисса чувствовали, что их «преследует» сексуальный облик, который еще не является их собственным. Конечно, они оба рано созрели физически, но это не единственный фактор, заставляющий других (как взрослых, так и детей) приписывать подросткам сексуальность до того, как они будут подготовлены к этому. Ранняя юность справедливо считается периодом исследований. И мы окажем молодым людям плохую услугу, если будем навязывать результаты этого исследования тогда, когда оно только начинается.