Сексуальная жизнь подростков. Открытие тайного мира взрослеющих мальчиков и девочек

Понтон Линн

Глава 3

ВОЛНУЮЩЕЕ ВОЗБУЖДЕНИЕ

 

 

Сексуальные фантазии и мастурбация

Меньше всего на свете тринадцатилетнему Даниэлю хотелось разговаривать с психиатром. Он прямо дал знать мне об этом: «Мне сказали, что я не обязан разговаривать с вами, если не захочу».

Большую часть первого сеанса с Даниэлем мы не разговаривали. И пока мы сидели вместе, я размышляла о том, что мне рассказали о нем, и о том, что вопреки желанию привело его сюда, в мой кабинет. За несколько дней до этого мне позвонил его педиатр доктор Джим Грин. Он спросил, не найдется ли у меня времени для работы с печальным и молчаливым подростком. Я поинтересовалась, что стряслось с Даниэлем. «Ну, я не... он не говорит об этом. Это тоже часть проблемы», — ответил доктор.

Я не могла не заметить, что Джим, всегда энергичный и разговорчивый человек, которого обычно трудно оторвать от трубки, так неуклюже не говорит со мной. Что заставило его потерять дар речи? Когда он стал рассказывать мне о школьных отметках Даниэля (четверках и пятерках), я решила прервать его:

— Джим, оценки прекрасные, но скажи, почему ты просишь его прийти ко мне?

— Он не хочет разговаривать об этом ни со мной, ни с моим стажером-мужчиной. Он не хочет разговаривать даже со своей матерью.

— Я слышу это, Джим, но почему ты не расскажешь мне?

— Это странно, Линн. Ты права. Эта странность связывает мой язык. Хотел бы я знать, правильно ли я делаю, посылая его к тебе, не лишнее ли это.

— Возможно, но сначала я хочу знать, почему ты посылаешь его.

— Мы... э-э-э... мать парня обнаружила его в комнате наедине с пылесосом.

- И.?.

Я услышала, как Джим глубоко вдохнул на другом конце линии.

— Мы думаем, я думаю, он использовал эту штуку для возбуждения. Ты, вероятно, ничего не знаешь об этом, ну, а может быть, знаешь. Все-таки ты психиатр и предполагается, что ты знаешь о мастурбации.

И затем Джима понесло. Используя гораздо более удобные для него медицинские термины, он цитировал статью из «Журнала урологии». В этой статье сообщалось о частых случаях не только эротической стимуляции при помощи пылесоса или электрической щетки, но и вызванных этим повреждений. Он продолжал описание нескольких типов травм пениса, которые могут произойти, пока я не остановила его.

— Так ты думаешь, что он мастурбировал со шлангом пылесоса?

— Ну а что он мог бы еще делать с пылесосом в своей комнате? В конце концов, он мальчик.

— Ладно, еще один вопрос. Он хочет прийти ко мне?

— Я не уверен, что мы спрашивали его. Как ты думаешь, может быть, это хорошая мысль?

— Да.

Через несколько минут я спросила Даниэля, не будет ли он возражать, если я поговорю, не очень много, а просто так.

Он одобрил, но натянул свою бейсбольную шапочку пониже и поднял воротник свитера, как будто одежда могла защитить его от моих слов. Он поджал ноги и ступни на стуле, спрятав от меня все свое тело за исключением длинных тощих ног в голубых джинсах и нескольких сантиметров лица, глаз и макушки в бейсбольной шапочке команды «Гигантов».

Нужно было с чего-то начать, и я стала комментировать то, что увидела. Прежде всего, Даниэль пришел ко мне на первый сеанс один, без родителей. С тех пор, как я начала работать с подростками, такое случалось достаточно часто, но для первого визита было большой редкостью. Я также знала, что, поскольку он был слишком молод, чтобы водить машину, ему пришлось добраться до моего дома, вскарабкавшись на крутой холм. Тем не менее, войдя в приемную точно в назначенное время, он не выглядел запыхавшимся. Когда я похвалила это, Даниэль наконец заговорил. На самом деле он провел снаружи больше часа в ожидании приема. Когда я спросила, почему он пришел заранее, парень ответил, что «хотел быть подготовленным» и «увидеть, как это делается» в моем кабинете.

Тогда я спросила, что он обнаружил, и Даниэль рассказал, что в течение часа дважды видел доставку срочной почты в этом квартале и что три кошки — рыжая, серая сиамская и похожая на енота — разглядывали тропинку к запасному выходу из моего дома.

Нагретые солнцем камни в моем заднем дворе служили убежищем для группы кошек, которых я иногда называю «лечебными». Я видела, что многие подростки играют с ними, но никто не следил за их приходом и уходом, как это делал Даниэль. Я похвалила его за тщательные наблюдения. Он снова сказал, что любит смотреть, как все работает, а также то, что я, возможно, «не похожа на другого доктора».

— Какого другого?

— Как вы думаете, какой доктор послал меня сюда? Тот, который думает, что я делаю странные штуки с пылесосом.

Очевидно, Даниэль разделял мое восприятие Джима Грина как определенно нелюбопытного по отношению к теме мастурбации.

— А что было с пылесосом?

— Ничего странного, по крайней мере, вы не сочли бы это странным. Психиатр. Я не могу поверить, что я сижу здесь с психиатром.

— Итак, позволь мне догадаться: ведь это не твоя идея прийти сюда, а?

Задав этот вопрос, я увидела, что Даниэль прячет улыбку под натянутый воротник серого свитера. Внезапно он отдернул его и показал ряд совершенно ровных зубов. Наклонившись вперед, он сказал мне:

— Что я хотел бы знать, так это, что вы выведываете из этого.

— Из чего?

— Из выслушивания странных историй у детей.

— Разве эти истории странные?

Моя реакция удивила Даниэля. Я не была уверена, ожидал ли он, что я соглашусь с ним. В конце концов странный психиатр, вероятно, согласился бы, что у детей бывают странные истории. Хотя я еще блуждала в потемках относительно того, что он делал или не делал с пылесосом, но уже знала, что Даниэль должен считать свои собственные истории очень странными. И если бы я тут же согласилась, что другие наблюдаемые мной дети действительно были странными, возможно, его история не казалась бы столь плохой. В следующее мгновение я увидела: Даниэль пытается решить, что делать. Тогда мне казалось, будто он решил, что уже сказал мне слишком много, поделившись своими мыслями о «детях со странными историями», и что, по его мнению, он такой же.

В этот момент он ужасно скорчил лицо, чтобы не заплакать в моем присутствии, произнес тихо, но отчетливо: «Извращенец», и выбежал из комнаты.

Даниэль не ушел далеко. Я нашла его плачущего у одного из больших камней во дворе. Он уставился на большую сиамскую кошку, которая тоже смотрела на него. Когда я подошла и села рядом, он не убежал. Я мягко начала говорить с ним, рассказывая о своих наблюдениях за кошками, проводящими дни на моем заднем дворе. Я знала, что Даниэль очень огорчен, и догадывалась, что в этот день он больше ничего не способен рассказать. Наконец, прервав молчание, он спросил, знаю ли я, как зовут сиамскую кошку. Когда я ответила отрицательно, он сказал, что считает это «очень глупым». Ведь кошка ходит сюда годами, не так ли? Затем он заявил, что постарается выяснить это.

— Я думаю, что ты сможешь, — сказала я. — Тот, кто может выяснить так много, ожидая около моего дома, вероятно, может узнать имя серой сиамской кошки.

Хотя Даниэль успокоился к моменту ухода, у меня еще были серьезные сомнения, придет ли он второй раз. Это можно было предположить на том основании, что его ко мне прислали, чтобы выяснить то, о чем трудно разговаривать каждому. Я понимала, что его первый визит ко мне состоялся в результате давления со стороны доктора Грина или его родителей. И еще меня поразил тот факт, что он сам сумел найти мой дом, расположенный на крутых холмах позади университетского медицинского центра. Это было нелегкой задачей и определенно риском другого сорта, нежели потенциально опасная мастурбация. Он пришел заранее и не убежал от моего дома или от меня, хотя легко мог сделать это. Возможно, важнее всего было то, что у Даниэля был искренний интерес к тому, как тут все происходит: ежедневная деятельность в моем кабинете, жизнь кошек на моем заднем дворе, что я «выведываю», слушая истории о жизни и секретах подростков. Обнадеживал также его интерес к работе своего собственного ума. Может быть, большие познания в этой части помогут нам выяснить все, что бы там ни случилось с пылесосом.

На следующий сеанс Даниэль снова пришел чуть раньше. На этот раз он принес фотоаппарат. Я обнаружила его снимающим серую сиамскую кошку, которая грелась на солнце у меня во дворе. Когда я присоединилась к нему, чтобы выяснить, что он делает, Даниэль заявил, что до тех пор, пока я не передвину некоторые камни, у меня будут серьезные проблемы со стоком воды в период весенних дождей. Я поблагодарила за эту информацию и спросила, не хочет ли он пройти в кабинет.

— Честно, нет — сказал он.

Я спросила, не возражает ли он тогда поговорить во дворе. Даниэль пожал плечами, но сел на большой камень. На этот раз он был без бейсбольной шапочки и из-за торчащей копны рыжих волос выглядел одновременно моложе и старше своих тринадцати лет.

Я начала с разговора о кошках на моем дворе и поинтересовалась, для чего он фотографировал сиамскую кошку. Я увидела, что Даниэль снова колеблется, сказать ли, что я глупая, но на этот раз решил не говорить.

— Я собираюсь наклеить фотографию этой кошки на фонарный столб в начале вашей улицы.

— Ты собираешься таким образом выяснить ее имя?

— Нет, таким образом вы выясните ее имя, — улыбнулся он.

— Я выясню, да? На фотографии должен быть номер моего теле-фона?

Он засмеялся.

— Если вы хотите узнать это, надо, чтобы вам позвонили, верно?

— Я думала, Даниэль, что ты хочешь узнать имя этой кошки.

— Да хочу, но я не живу здесь, а вы живете.

— Верно. Ты только приходишь.

Когда я сказала это, он засмеялся и быстро ответил:

— Прихожу к психиатру только для того, чтобы выяснить, что было с пылесосом в моей спальне.

Воспользовавшись случаем, я последовала за его замечанием:

— А мы собираемся выяснить это?

— Я уже знаю. Я был у педиатра, помните? Ребенок играется с пылесосом, а его мать беспокоится, что он собирается потерять своего петушка в каком-нибудь ужасном происшествии: «Ничего не повреждено, но он все-таки делал это!».

— Это беспокоит тебя?

— Вздор, нет. — Он помолчал и затем впервые прямо поглядел в глаза: — А я должен беспокоиться?

— Может быть. Я еще не знаю.

— Кому-то захотелось узнать, не собираюсь ли я потерять его.

С этими словами он вскочил и быстро выбежал на улицу. Повернувшись, чтобы спуститься по холму, он прокричал:

— Вы с ума сошли! Оставьте меня в покое!

Мне было ясно, что его взволновал даже визит к психиатру и он хочет, чтобы я знала, кто на самом деле сошел с ума.

Я последовала за Даниэлем до фасада своего дома и из-за угла следила за ним до конца улицы. Я была обеспокоена и озабочена тем, что он может еще навредить себе, если мастурбирует с пылесосом. Тут я увидела, как он остановился и осмотрел фонарный столб. Искал место, чтобы прикрепить объявление о кошке? Эта возможность успокоила меня. Вероятно, он собирался вернуться. Но я еще собиралась поговорить с его родителями. Зная, насколько важно для Даниэля соблюдение тайны из-за причины, по которой его прислали ко мне, я ждала дольше, чем обычно делаю это с новыми пациентами. Хотя Даниэлю было нелегко говорить, мы нашли контакт. Теперь я могла позвонить.

Через несколько часов я разговаривала с Мэдлин, матерью Даниэля. Она перезвонила мне после восьми вечера, объяснив, что работает полный день торговым представителем фармацевтической компании и может несколько часов работать на дому. Она отвечает за территорию, расположенную вне Сан-Франциско, в котором ее сын проводит время после школы. Мэдлин быстро рассказала мне историю их семьи. Разговоры с докторами были для нее привычным делом. В конце концов, она беседует с ними ежедневно, «представляя» свои лекарства. Да, она рада, что наконец-то может с кем-то поговорить. Для Даниэля жизнь стала трудной с тех пор, как почти два года назад они перебрались из Нью-Джерси в Калифорнию. Они развелись с отцом Даниэля. Поначалу мать думала, что все в порядке. Отец Даниэля женился вновь, и Даниэль не любил его новую жену, а та платила ему взаимностью. К тому же компания предложила Мэдлин хорошо оплачиваемую работу с возможностью командировок. Даниэль захотел переехать с ней. Он сказал, что желает быть самостоятельным. Мэдлин хотела верить ему, так что мать и сын направились на запад вместе, чтобы начать новую жизнь.

Сначала все шло очень хорошо. Даниэль быстро вписался в небольшую группу пятиклассников в общеобразовательной школе. Затем он перешел в среднюю школу, где было более шестисот ребят. Мэдлин знала, что ему там не нравится. Большинство его друзей из прежнего класса перешли в другие школы, и он остался один. У него появилось много свободного времени. Мэдлин призналась: ей известно, что Даниэль часто занимается мастурбацией. Каждую неделю она находила свидетельства этого в бельевой корзине в виде корочек на носках, футболках, белье и гимнастических трусах. Она делала вид, что не замечает этого. «В конце концов, мастурбация — нормальное явление для мальчиков подросткового возраста, не так ли? — спросила она с чуть большим беспокойством. — И он «делал это» скрытно». Затем она нашла список, озаглавленный «Десять способов хорошо провести время». Там было перечислено только шесть способов, но все они были разными жаргонными названиями мастурбации. Мэдлин осторожно положила список туда же, где нашла его, чтобы Даниэль не мог узнать, что она его видела, но с тех пор она не перестает думать об этом списке. Она всегда полагала, что мастурбация была нормой, но теперь беспокоится за своего сына, который, по-видимому, не может ни с кем подружиться.

Я спросила, не пыталась ли она поговорить с Даниэлем о своих опасениях. После долгого молчания раздались хлюпающие звуки. Мэдлин плакала.

— Я хотела спросить его об этом. Даже пыталась. Наверное, я думала, что мамы не могут разговаривать со своими сыновьями о таких вещах. Теперь, в свете того, что случилось, это выглядит очень глупо.

Я подметила, что она использует одно из любимых словечек своего сына — «глупо» — и подумала о том, что я узнала о Даниэле до сих пор. Пока никто не хотел говорить о том, что произошло. Казалось, на самом деле никто кроме Даниэля и не знал, что случилось. Может быть, его выкрик «извращенец!» точнее передавал ощущения мальчика, чем я себе представляла в то время. И то, что его «застукали» с пылесосом, как раз и заставило почувствовать себя подобным образом. Вероятно, разговор об этом с кем-либо только ухудшил бы положение.

Встретившись с Даниэлем в следующий раз, я еще думала о том, какое ощущение неудобства вызывает тема мастурбации у всех, включая и меня. Он улыбнулся, передавая мне ксерокопию объявления со снимком мордочки серой сиамской кошки. Заголовок объявления гласил: «Психиатр желает узнать имя загадочной кошки: воля помогает решить проблему».

Даниэль улыбался еще шире, наблюдая за моим лицом, когда я читала объявление.

— Хорошо сделано. Каким же образом это может помочь решить проблему, Даниэль?

Он пожал плечами.

— Просто. Кошки успокаивают детей, облегчают им приход сюда, к вам, и помогают говорить обо всем. Это разрешает ваши проблемы.

— Так позволь мне понять. Раз кошка так помогает в моей жизни, ты думаешь, что я должна знать ее имя.

— Да, я полагаю.

— Я согласна с тобой, Даниэль. Я думаю, что мне важно знать имя кошки и названия других важных вещей, которые могут остаться неназванными.

— Я усек это, — сказал он, — удивив меня быстротой реакции. — Это замечание психиатра. Как называется дрочение со шлангом пылесоса?

— Это один способ описания, если такое произошло, — сказала я.

После долгой паузы он наконец заговорил:

— Что-то в этом роде. Я не вполне уверен, что произошло. Я собирался попробовать... ну, я попробовал это. Но я испугался на полпути.

— Чего испугался?

— Не знаю, я испугался, что «потеряю его» в пылесосе, испугался за мою маму, что она подумает. Я хочу сказать, если бы вы видели ее лицо, когда она услышала пылесос и открыла дверь. Боже, я никогда этого не забуду.

— Ты еще не разговаривал с ней об этом?

— Для разговоров она отправила меня сюда.

— И это тебя не осчастливило.

— Нет, это ухудшило дело, по крайней мере сначала.

— Как это выглядит сейчас?

— Я полагаю хорошо. Я не думал, что смогу разговаривать об этом с кем-нибудь.

На мгновение он замолк и затем задал прямой вопрос:

— Ой, а вы не собираетесь рассказать им? Мне надо знать.

— Кому рассказать?

— Моей маме, доктору Грину.

— А как бы ты хотел?

— Ну, не говорите им. Хотя, держу пари, не похоже, чтобы было так.

— Если ты не навредишь себе, то я не буду разговаривать с ними об этом.

— Так это зависит от того, наврежу ли я себе, если вы сказали именно это?

— Да, это зависит от того, рискуешь ли ты своим здоровьем.

— Это моя жизнь, не так ли?

— Да...

— И мой член.

— Да, это определенно так, но если ты делаешь что-то опасное, то я хочу помочь тебе, а это может означать, что я должна осведомить твою маму.

Наконец, удостоверившись, что я не шпион, который докладывает обо всем, Даниэль вроде бы принял решение доверять мне, по крайней мере, частично. Он начал разговор медленно.

— Так насколько это плохо?

— Даниэль, это не «плохо». Это рискованно, опасно, если ты делал то, что сказал, если ты вложил пенис в шланг и включил пылесос.

— Насколько рискованно?

— Прикасаться к своему пенису, чтобы вызвать сексуальные ощущения, возбудиться и достичь оргазма, — нормально. Но засовывая пенис в нечто подобное шлангу пылесоса, можно в самом деле причинить себе вред.

Поколебавшись немного, он заговорил снова, очень быстро.

— Компания ребят в школе разговаривала о поллюциях. Они сказали, что таким образом можно узнать, как это работает. У меня никогда не было поллюций. Я думал, что проверю это наилучшим способом.

— Как ты пришел к идее о пылесосе?

— Один парень пошутил. Он сказал, что лучший способ на самом деле узнать, работает ли он, — это дрочить с пылесосом. — Даниэль засмеялся. — Вроде шутка... — посмотрел на меня, но продолжал рассказывать, желая закончить историю до того, как иссякнет запас храбрости. — Когда пылесос работал, мама открыла дверь, а у меня он вырос и затвердел. Я вроде был шокирован, остолбенел, а потом подумал: боже, он действительно собирается застрять там, и я спустил.

Однако, рассказывая об этом, Даниэль выглядел не только испуганным, но и гордым. Когда я упомянула о своем наблюдении, он согласился.

— Ну... ах, я был рад, что он работает и он был большой, в самом деле большой, твердый, как рассказывали другие парни. Они все говорили о пенисах длиной в двадцать пять сантиметров.

— И ты поверил.

— Да. Ну... может быть, нет.

— Но ты чувствовал, как будто тебе надо проверить свой.

— Я не могу использовать его для секса, если не знаю, работает ли он.

— Так это следующий этап, сначала проверочные испытания, а потом попытаться с сексом? — пыталась я заставить его взглянуть на свой план действий.

— Ну да, я знаю, что должен сначала уметь разговаривать с девочками, а я еще не могу, но я буду работать и над этим. Но по крайней мере мой член работает.

— Даниэль, это облегчает дело, и я знаю, что ты хочешь удостовериться в работоспособности всего, но не кажется ли тебе, что ты немного спешишь? Нет ли способа чуть замедлить это?

После долгой паузы он сказал:

— Может быть, — а затем: — Я спешил, чтобы рассказать парням в школе о пылесосе, о том, что я сделал это. Я не ожидал, что войдет мама, и когда я подумал, что мог потерять его... Боже! Что бы она сказала? Что сказал бы мой папа?

Так Даниэль впервые упомянул обоих родителей. Я спросила, как он думает, что сказал бы его отец. Сначала он заявил, что отец «убил бы» его за то, что он сделал такую «глупость». А потом заговорил о других возможностях. Отец выслушал бы и, возможно, сказал бы Даниэлю, что он сожалеет о том, что не смог решить вопрос со своей новой женой, сожалеет, что Даниэль живет в другом конце страны, сожалеет, что не был рядом и не поговорил с ним. Выговорив все это, Даниэль расплакался и признался, как много он потерял из-за того, что отца не было рядом.

Мы встретились еще два раза, прежде чем я снова поговорила с его матерью. От сеанса к сеансу Даниэль все с большим юмором говорил на темы секса и собственной сексуальности. Он, став гораздо спокойнее, рассказывал о «клубе валетов» в школе — так он назвал группу приятелей, которые поделились с ним идеей о пылесосе. Осознав теперь, что их «блестящая» идея едва не стоила ему пениса, он увидел их в несколько ином свете и считал, что им нужно «узнать жизнь».

Даниэль еще дружил с ними, но больше не воспринимал то, о чем они разговаривали так серьезно. Байки про пенисы длиной в 25 сантиметров теперь казались ему подозрительными: «Если у них когда-нибудь и были такие, то они, вероятно, потеряли их в пылесосах».

Оставив позади эти сказки и советы приятелей, Даниэль начал, как я заметила, поиски своей собственной сексуальности. Он не стал искать девочку, «чтобы делать это с ней». Он продолжал мастурбации (уже без домашнего инвентаря), смотрел видеофильмы и применял свой любопытствующий разум для чтения всего, что попадало в руки. К его удивлению, обширные поиски принесли совсем мало информации о сексе и сексуальности и еще меньше — о мастурбации.

— Не удивительно, что дети вроде меня отчаиваются в поисках информации, — сказал он мне однажды. — Это похоже на заговор молчания. Ведь «соблюдать личную тайну» не означает «ничего не давать» или означает?

Я согласилась, что мастурбация является «частным делом», о котором, к сожалению, можно получить не так много информации. Даниэль уже обнаружил, где сравнительно часто показывали мастурбацию: «отвратительные комиксы» и мультфильмы, изображающие, как правило, мужчин, а иногда и мальчиков мастурбирующими. С одной стороны, комиксы помогли Даниэлю, позволили ему узнать, что другие парни делают это. Но в свои тринадцать лет он уже понимал, что в этот процесс вовлекается нечто большее, чем хрюкающие парни и вставшие фаллосы. Постепенно он стал делиться со мной фрагментами историй, которые рассказывал себе во время мастурбации и в которых я признала часть его фантазий. Первый раз Даниэль упомянул о «дрочильных историях», как он их называл, после рассказа о происшествии с пылесосом. Когда его мать открыла дверь, он не только остолбенел, но и забыл свою «историю». «Ее задвинуло в мои мозги так глубоко, что я никогда не вспомню ее, — сказал он. — Она ушла навсегда, и все, что осталось, это действительно громкий звук пылесоса и выражение лица моей матери». Я отметила про себя, что оба эти элемента останутся в памяти на всю жизнь, почти так же, как найденные им неприличные комиксы или рассказы тринадцатилетних мальчиков о пенисе длиной 25 сантиметров.

— Я знаю, что она должна была открыть эту дверь, в том-то и дело. Она сказала, что постучалась, но я не услышал. В истории, которую я воображал, не было ничего особенного. У меня был гигантский пенис, и целая компания людей следила за мной. — он посмотрел на меня и добавил: — Ну, что-то похожее на это, а не на самом деле.

Я некорректно предположила, что под всеми следящими за ним и вторгающимися в его личную жизнь он подразумевал доктора Грина, свою мать и меня.

— Почему «не на самом деле»? — спросила я.

— Знаете, в моей истории люди, следящие за мной, — это другие дети, и они вроде очарованы или, знаете ли, что-то еще насчет моего пениса. Так что это не похоже на то, что вы сказали. Я знаю, что называл вас «извращенкой». Возможно, вы считаете историю очаровательной, но я не думаю, что вы очарованы ею, и точно знаю, что моя мама и доктор Грин не думают о ней так.

— Но у тебя были какие-то сомнения насчет меня?

— Да, я думаю, что любой психиатр извращенец. Не обижайтесь.

— Какие теперь у тебя ощущения относительно всего этого?

— Лучше. Я больше не чувствую себя извращенцем. Я хочу сказать, я вроде интересуюсь сексом, но кто не интересуется? И я сделал глупо, выслушав этих парней. Действительно глупо.

Мне казалось, что, пока мы рассматривали эту щекотливую и даже постыдную часть его жизни, Даниэль должен был все время видеть во мне извращенку. Он внимательно проверял мои реакции на то, что называл меня извращенкой. Смущало ли меня это? Была ли я также возбуждена нашими разговорами? Думала ли я, что он странный? Извращенец или даже хуже? Наблюдая за моими чувствами и реакциями, Даниэль старался понять свои собственные. В конце концов для 13-летнего мальчика на карте жизни еще остается множество белых пятен. Я знала, что для него важна моя реакция. Ему надо было знать, хорошо ли быть отчасти «извращенцем»? Все ли таковы?

Даниэль начал делиться со мной теми своими фантазиями, с которыми совмещал прикосновения к пенису. Это важный процесс развития сексуальности многих подростков. Он был любопытен и прибегал к экспериментам. Даниэль пытался мастурбировать перед зеркалом, а также во время телефонных разговоров с другими членами «клуба валетов». Он понял, что «истории», которые он рассказывает себе, являются такой же важной частью этих действий, как касание пениса.

Наконец через несколько недель Даниэль решился подробнее рассказать мне о фантазии, которая у него была в тот день, когда случилась история с пылесосом. О фантазии, оттесненной в память так глубоко, что он считал ее забытой навсегда, но, как ни странно, про-должал думать о ней.

Он признался, что решил рассказать мне потому, что чувствует, будто уже поделился большей ее частью. Даниэль начал как обычно:

— Это было у меня в воображении, понимаете? Не на самом деле, а будто бы там, в компании «клуба валетов», дрочат и рассказывают истории о 25-сантиметровом пенисе. Я почувствовал себя действительно больным от них, совсем больным. У них всегда большие пенисы. Тогда я сказал им, что у меня есть отец, который собирается приехать и взять их с собой в поход. Они не поверили мне. Почему они должны верить? Как будто им известно, что у меня на самом деле нет отца. В любом случае я собирался им показать, есть у меня отец или нет. Тогда я взял пылесос и включил его. Когда мама открыла дверь, я был так глубоко погружен в эту историю, что действительно подумал, будто пришел мой отец, чтобы указать этим парням на их место. Она думала, что я выглядел шокированным. Я был шокирован. Но не потому, что она вошла, а потому, что это был не мой отец.

Хотя Даниэль и делился «частями» своей истории раньше, мы оба не могли понять ее полностью, пока он не поделился этим. Он чувствовал себя безнадежно одиноким, мальчик без друзей и без отца. Физические прикосновения к своему пенису успокаивали его, как и многие истории, которые он рассказывал себе.

Этому одинокому мальчику, далекому от своего отца и друзей, было нужно больше, чем простое прикосновение или даже восстановление уверенности в сексуальных фантазиях. Для него все это было «больше чем жизнь». Ему нужна была способность произвести впечатление на своих приятелей и, что еще важнее, на самого себя. Пылесос был экспериментом на этом пути.

Моя встреча с матерью Даниэля не была непохожа на первые встречи с ее сыном. Она чувствовала себя глупо из-за своей уверенности, что переезд из одного конца страны в другой будет безболезненным для ее сына. Теперь она осознала, что слишком полагалась на свою веру и не заметила признаки беды.

Мэдлин вспомнила, как Даниэль, очень активный мальчик, начал уединяться в своей комнате. Наверное, это стремление к одиночеству не вызвало бы у нее беспокойства, но затем он перестал отвечать на телефонные звонки своих старых друзей. «Это другая школа, с другими друзьями, — сказал он ей. — На самом деле они не хотят разговаривать со мной».

Вскоре после этого разговора отец Даниэля вынужден был отложить долгожданную поездку в Калифорнию, во время которой собирался провести с сыном три дня в походе. Когда Мэдлин рассказала это, я вспомнила фантазию Даниэля. Отец пообещал приехать в другое время, и Даниэль сказал, что понял. Но Мэдлин заметила, что сын вскоре перестал разговаривать с ней. Когда она спрашивала его об этом, он повторял: «Нет проблем, мама», но она интуитивно понимала, что проблемы есть. Обнаружив список с десятью способами хорошо проводить время (все способы мастурбации), Мэдлин осознала, что должна поговорить об этом с сыном, но вдруг поняла, что не может. Она призналась мне, что ее пугало все, что относится к сексуальности сына. Она так хотела помочь ему. Она видела его борьбу, но очень боялась, что каким-нибудь неосторожным словом только ухудшит дело. Даже перед инцидентом с пылесосом она разговаривала по телефону с отцом Даниэля и поделилась с ним, как озабочена изолированностью сына. Но Мэдлин считала, что сообщить папе о списке Даниэля было бы предательством. Кроме того, она чувствовала себя очень виноватой из-за переезда в другой конец страны, бегства от их проблем. Это переселение оторвало Даниэля от его отца и друзей в то время, когда (как она теперь осознала) он очень нуждается в них.

Моя работа с Мэдлин была в основном сосредоточена на том, чтобы придать ей уверенности: большинство фантазий Даниэля и его действия при мастурбации являются нормальными. Она успокоилась, выяснив, что при мастурбации эпизод с пылесосом оказался его рискованным единственным поступком. Поэтому я объяснила, что действия ее сына во время мастурбации (почти как у всех молодых людей) в этот период жизни выполняют для него много функций. Прежде всего, как он и сам описывал, это его «особый друг», обеспечивающий общение, которое его успокаивает. Кроме того, это было своего рода репетицией будущих действий, испытаниями «работоспособности» его пениса.

После этого обсуждения Мэдлин стала более открытой и поде-лилась некоторыми своими предубеждениями против мастурбации. Прежде она предполагала, что мастурбация приведет Даниэля к потере интереса к сексу, что он станет больше заниматься удовлетворением своих собственных желаний, чем желаний взаимных, создающих отношения. Она думала также, что он настолько привыкнет к своей уединенности, что не сможет остановиться. В ходе нашего разговора Мэдлин согласилась, что могла бы отчасти распознать это в фантазиях сына. Она поняла, каким образом рассказывание историй самому себе или использование визуальных образов во время любых сексуальных действий может быть приятным и здравым.

Мэдлин сказала, что узнала многое. Не только то, что регулярная мастурбация является нормальной и ожидаемой деятельностью для 13-летних мальчиков, но и то, что Даниэль был одинок, утратив отца и друзей после переезда. Ни она, ни Даниэль не могут измениться в одно прекрасное утро, но она может поговорить с ним об этом. Мэдлин почувствовала, что лучше поняла проблему его одиночества, чем мастурбацию, но, может быть, даже и это изменится.

 

Мастурбация и медицина

Нет ничего необычного в том, что Мэдлин и Даниэлю было нелегко говорить о мастурбации. Гораздо больше меня удивило, что доктор Грин сначала не смог говорить со мной прямо. Думая об этом, я вспомнила свою лекцию, прочитанную несколько лет назад на медицинском факультете университета, где я работаю. Я читала лекции на многие сексуальные темы одной группе студентов, но когда коснулась мастурбации, их лица изменились. Обнаружив, что они испытывают неудобство, я закончила лекцию замечанием, что поскольку для многих эта тема является трудной, я готова ответить на вопросы о ней в частном порядке. В этот момент среди обычно шумных студентов раздался едва слышный вздох облегчения.

После лекции ко мне подошел единственный студент по имени Майкл. Он поблагодарил меня за обсуждение.

— Нам это действительно нужно. Большинство из нас уже сталкивались с мастурбацией пациентов, и мы не знаем, что делать. Помогает то, что вы рассказываете об этом спокойно, поэтому она выглядит чем-то нормальным. Хотя признаюсь, лишь отчасти. Я еще действительно не верю в эту нормальность. Сколько бы об этом ни говорили, я не могу быть убежден. Кажется, это слишком поздно.

— Слишком поздно для чего? — спросила я, не совсем понимая, о чем он.

— Вы говорите об эффекте, производимом ею на людей. Якобы она не предполагает влияние на их сексуальную жизнь тем или иным образом, не улучшает ее и не ухудшает. Но затем вы заостряете внимание на том, насколько она важна для осознания своей сексуальной индивидуальности многими людьми. Я согласен, это действительно важно знать врачу. Затем вы упомянули всех, кто считал, что это является причиной плохих случаев, — Лоуренса, Зигмунда Фрейда, бойскаутов и даже профессора в вашем медицинском училище, которые считали это болезнью. — Он немного помолчал и продолжил: — Ну, еще я думаю так. Это действительно заходит далеко. Если я думаю о своей стерилизации или о чем-то даже более смехотворном, мой пенис раздувается. Как я могу помочь другим людям думать, что это нормально? Вот что я имел в виду, говоря «слишком поздно». Я думаю хорошо, что я не выбрал педиатрию.

— Или еще хуже, психиатрию, — добавила я и улыбнулась.

— Да, — согласился он, тоже улыбаясь.

Я сказала Майклу, что изменить свое мнение о мастурбации не слишком поздно. В конце концов, он пришел на лекцию, зная ее тему, а ведь мог сделать другой выбор и не прийти. Более того, он единственный студент, которому хватило храбрости задать вопрос.

— Да, вроде я должен получить знак отличия дикарей горного племени за лекцию о мастурбации? — пошутил он.

— Вероятно, у них был такой знак, но вы сделали выбор и пришли на эту лекцию. Даже это показывает вашу открытость. Не похоже, что вас можно вовлечь в любой вид сексуальной активности, которым занимаются ваши пациенты, только для того, чтобы суметь помочь им. Но сначала важно проанализировать собственные взгляды, удостоверившись, что они не мешают вашей работе.

Я дала Майклу номер своего телефона и пригласила побывать на моих приемах в клинике для подростков по понедельникам во второй половине дня. Мы работали вместе несколько раз, пока эта тема не возникла снова. Ситуация была далека от идеальной. На этом приеме было особенно трудно со временем, я спешила уйти, поскольку у одной из моих дочерей в тот вечер было музыкальное представление в школе. Нашим последним пациентом был пятнадцатилетний Джим, который за неделю до этого был переселен в общежитие. Я встречалась с Джимом раньше и сегодня увидела, что он расстроен и хочет поговорить. Надеясь, что смогу ограничить наш разговор несколькими минутами, я сказала ему, что понимаю, насколько пугает переселение из своего собственного дома (так случается со многими детьми в этой ситуации) и спросила, как у него идут дела в общежитии. Обычно неразговорчивый Джим откликнулся на мой вопрос потоком слов. Самым жутким было то, что все парни, с которыми он жил в одной комнате, «дрочили» по ночам. Он изобразил несколько звуков, сопровождавших «действо». Я остолбенела. Его недовольство проживанием в общежитии было совершенно неожиданным для меня. Я не находила слов и поняла, что краснею. Сидящий рядом Майкл спросил Джима, что больше всего пугает его в действиях соседей по комнате.

— Я догадываюсь, что мы все начнем делать это вместе и это будет означать, что мы голубые или вроде того. Уехать из дома и так-то страшно, но когда начинаются такие дела, это действительно потрясает. Ты не знаешь, кто ты на самом деле.

Потом последовал долгий разговор, Джим делился страхами, а мы с Майклом успокаивали его.

После сеанса Майкл обратился ко мне:

— Ничего себе! Если бы я не знал вас лучше, то на мгновение подумал бы, что тогда вы, доктор Спокойствие, остолбенели.

— Да, остолбенела.

Майкл смягчился:

— Ну, как вы говорите, это случается со всеми.

Я поблагодарила его за то, как он поддерживал разговор с Джимом, а он сказал, что ему полезно было увидеть меня смущенной той же темой разговора, к которой он чувствует себя таким неподготовленным. Мы поговорили о том, насколько легче обсуждать мастурбацию, когда ты подготовился (например, к чтению или слушанию лекции), но может быть тяжелым ударом, когда ты не ожидаешь этого. Мы согласились также, что признание смущения облегчает обсуждение.

Я знала, что мое смущение в тот день, по крайней мере отчасти, происходило из-за обучения в католической школе. Я помню, что в четвертом классе учительница обсуждала риск как физического, так и умственного вреда от мастурбации. Грех и стыд окрашивают эти воспоминания, они прочно вплетены в ткань моих взглядов, несмотря на годы обучения, врачебной практики и жизненный опыт, позволившие развить другие, более позитивные чувства по отношению к мастурбации. Когда я устала, спешу или застигнута врасплох, они еще могут проявиться. Те вопросы, которые у меня возникали в 8-летнем возрасте (как она «делала это» и почему, если это является причиной таких ужасных последствий), не могли быть заданы и остались без ответа.

Подобно многим аспектам юношеской сексуальности, мастурбация «пострадала» от долговременных запретов. Начиная с Книги Бытия, в которой Господь отнял у Онана жизнь за то, что тот пролил «свое семя на землю», онанизм (термин, часто заменяющий слово «мастурбация») всегда подвергался острой критике. Однако неправильное понимание самого этого физического действия существовало с незапамятных времен. В действительности грех Онана состоял в извлечении члена до оргазма и в последующем пролитии семени. Хотя он имеет некоторую общность с мастурбацией, эти два термина не являются синонимами.

Как я уже упоминала в лекции, на которой присутствовал Майкл, к числу современных противников мастурбации принадлежат американские бойскауты, Христианская коалиция и Римско-католическая церковь. Даже хорошо известные либералы в сексуальных вопросах Лоуренс и Норман Майлер были против мастурбации и заявляли, что она мешает полноценному сексуальному развитию индивида, препятствуя эмоциональному развитию, которое происходит при сексуальных отношениях с партнером. Не так давно главный врач Соединенных Штатов доктор Джоселин Элдере высказала мысль об обучении мастурбации в старших классах, после чего на нее стали оказывать давление, вынуждая уйти в отставку.

В мире медицины придерживаются двух мнений. С одной стороны, доктор Макс Хахнер, автор книги «Сексуальные расстройства», утверждает, что мастурбация была «наиболее широко распространенной сексуальной болезнью, даже по сравнению с гонореей». Эта точка зрения оказала огромное влияние на обучаемых в течение последующих десятилетий врачей и на их пациентов. Однако подобное мнение никогда не разделялось психоаналитиками. Вильгельм Штекель писал, что все негативные эффекты, приписываемые мастурбации, существуют только в представлении докторов. Зигмунд Фрейд много писал о мастурбации и здоровых, и нездоровых пациентах. Доктор Питер Блосс полагал, что мастурбация в юношеском возрасте очень важна для развития привязанности к другим, а ее отсутствие в этом возрасте свидетельствует о неспособности обращаться с нарастающими сексуальными желаниями.

Недавно была признана важная роль сексуальных фантазий при мастурбации. Однако для того, чтобы понять, как воздействуют фантазии на нашу жизнь, мы должны помнить, что фантазии бывают не только сексуальными. Доктор Этель Персон подчеркивает роль фантазии в ежедневной жизни и замечает, что фантазии вносят важный вклад и во внешние, и во внутренние роли и самоощущения и даже действуют как мощные катализаторы, зачастую управляя выбором и принятием нами решений. Мы нередко «видим во сне» или «видим в мечтах» события до того, как переживаем их наяву. Наши фантазии выполняют важную функцию, даже если не воплощаются в жизнь. Многие пациенты, как подростки, так и взрослые, используют свои фантазии, чтобы разжечь воображение и дать пищу созидательной активности. Они являются существенной частью нашей индивидуальности. Для других фантазии представляют собой убежище, в котором они могут уединиться от трудностей жизни. Из мира фантазий они возвращаются в повседневный мир с большей силой воли и с большим спокойствием.

Что касается особенностей сексуальных фантазий, то доктор Персон указывает, что фантазии при мастурбации — это нечто гораздо большее, чем просто средство, помогающее возбуждению. Да, некоторые из этих фантазий могут улучшить сексуальное развитие, но они, подобно несексуальным фантазиям, могут стать центральным фактором, вокруг которого организуется осознание себя и определяются главные события, оказывающие влияние на всю жизнь (такие, как выбор партнера, карьеры, географического места проживания). Для некоторых они могут рассматриваться и как главная часть их сексуальной жизни. В конце концов, более 10 процентов людей живут в безбрачии, и у каждого из остальных бывают периоды воздержания.

Подростковый возраст является критическим для развития способностей к фантазиям всех видов. В юности у многих соединяются фантазия и мастурбация, приводимые в действие проявлениями детского воображения и активности половых органов. Процесс объединения этих двух видов деятельности, которые в детстве были полностью разделены, закладывает фундамент взрослой сексуальности. Таким образом, это не только полезно, но и действительно необходимо для здорового сексуального развития. К тому же хорошо развитая способность к сексуальной фантазии продвигает многие другие составляющие здоровой индивидуальности, включая воображение, самооценку и внешний вид.

Итак фантазия и мастурбация, как порознь, так и вместе, составляют гораздо больше, чем «дрочение». Они обеспечивают многие функции в детском, юношеском и зрелом возрасте. Даниэль интуитивно понял это. Он знал, насколько важными являются «истории», которые он использовал для своей стимуляции. «Клуб валетов», 25-сантиметровый пенис и его отец были важными частями этого мира, секретного мира, столь ярко проявившегося в инциденте с пылесосом.

В обзорах сообщается о широкой распространенности мастурбации среди подростков, хотя это явление больше характерно для мальчиков, чем для девочек. Опрос более чем четырехсот учащихся старших классов в Австралии показал, что 59 процентов мальчиков сообщили по меньшей мере об одном эпизоде по сравнению с 43 процентами девочек, которые сообщили о попытках сделать это. Более резкие различия между мальчиками и девочками обнаружены в частоте мастурбации. Сообщения о мастурбации по три и более раз в неделю получены от 33 процентов мальчиков по сравнению с 9 процентами девочек. Эти различия сохраняются от позднего юношеского до раннего взрослого возраста. Опрос студентов университетов обнаружил, что количество занимающихся мастурбацией мальчиков вдвое больше, чем девочек, и мальчики занимаются этим втрое чаще, чем девочки. Эти различия также отражают, каким образом мальчики и девочки сообщают о своих фантазиях во время мастурбации.

Поскольку не было отмечено никаких родовых различий в несексуальных фантазиях, различия в сексуальным фантазиях любопытны, хотя и не удивительны. Они указывают на физические и эмоциональные различия или на тот факт, что девочки более ленивы или даже неспособны соотносить свои фантазии с мастурбацией или сексом. Идентификация фантазий как предназначенных только для их собственного сексуального удовольствия может быть слишком угрожающей для них по многим причинам (см. далее в этой главе рассказ об Этер).

Хотя Даниэль был возбужден и горд большей частью своей сексуальной жизни (и фантазиями, и ощущениями), он осознал опасность приключения с пылесосом. Уролог Роберт Бенсон, изучавший повреждения пениса у мальчиков и мужчин, предполагает, что эротическая стимуляция с помощью пылесоса или электрической щетки, достаточно широко распространена, в особенности среди очень молодых и очень любопытных. Даниэль попадает в обе эти категории. Доктор Бенсон замечает, что, к несчастью и вопреки всеобщей осведомленности, нельзя считать необычными травмы пениса, включая и потерю головки. Это не единственный вид мастурбации, связанный с физическим риском. В зависимости от пола подростки могут засовывать различные предметы в уретру, вагину и анус. Эти предметы вызывают боль, ощущение неудобства, разрывы и инфекции. Для того чтобы помочь молодежи понять степень физического риска, но не пугаться самой деятельности, взрослым необходимо умение слушать подростков и разговаривать с ними о сексе, касаясь и того, какую разумную роль играют как фантазии, так и мастурбации.

В конце концов, трудно научить тому, что никогда не обсуждается. В этой сфере Даниэль не нуждался в моей помощи: его фантазии были активными и стимулирующими. Использование пылесоса не было хорошей идеей, но фантазии придали ему уверенности в себе и смелости, помогли открыть, кем он является, и отделиться от остальных парней в «клубе валетов». Его фантазии способствовали развитию, отражали поиск своей сексуальной и мужской сущности. Появление отца в этих фантазиях, с одной стороны, свидетельствовало о том, насколько важно для Даниэля, чтобы отец признал его мужчиной, а с другой стороны, о страхе Даниэля быть уязвленным перед своим отцом.

Нам нет необходимости раскрывать детали своей собственной жизни в фантазиях, для того чтобы помочь развитию молодежи. Однако важно признать, что фантазия существует у людей в любом возрасте и является важной составляющей здоровой сексуальной жизни.

 

История Этер

История пятнадцатилетней Этер во многих отношениях отличается от истории Даниэля. Во-первых, в отличие от Даниэля она не использовала для повышения своего сексуального желания и удовольствия во время мастурбации ни внешних предметов (пылесос), ни внутренних мыслей (фантазия). Этер пришла в мой кабинет не из-за того, что она сама или кто-то еще думал, будто она делает что-либо над собой или для себя. Во-вторых, она действительно хотела поговорить с психиатром. Этер считала, что кто-то вкладывает в ее голову мысли, хотя не была уверена, кто именно. Когда эти мысли становятся понятными, она по-настоящему теряет сознание. За последние четыре месяца Этер падала в обморок по меньшей мере шесть раз. Это было в школе на уроке математики или (дважды) на танцевальных вечерах. Она не понимала, что происходит, и хотела немедленно получить ответ. Кто делает это с ней? И еще важнее, может ли она остановить «их», чтобы они не делали этого?

Обкусывая ногти, покрытые лаком холодного голубого цвета, Этер дала мне понять, что это серьезная проблема, которая мешает учебе, так как она теряет дни, а возможно, и недели. Хуже того, эти мысли и особенно обмороки мешают ее школьной жизни. Никто не хочет иметь дело с девочкой, которая падает в обморок. Она уже была у «медицинских» докторов, которые проверили все, что можно. Кажется, они не верят ей. Я была ее последней надеждой.

От истории Этер мне поначалу хотелось улыбнуться. Это определенно был отдых в часы приема. Наш первый сеанс состоялся сразу после приема восемнадцатилетней девушки, медленно морившей себя голодом. А после Этер я должна была принять девятнадцатилетнего юношу, который нашел самый быстрый путь к смерти, приняв повышенную дозу успокоительного. Хотя у Этер была достаточно серьезная ситуация, чтобы прийти ко мне, по-видимому, в отличие от других подростков она охотно сделала это.

Она начала со слов: «Последние несколько месяцев похожи на дурной сон». Я была поражена ее метафорой. По мере погружения в ее историю мне все больше хотелось узнать, соответствуют ли испытываемые мной почти физические ощущения (разновидность погружения в сон) тому, что испытывала Этер, когда эти «мысли» входят в ее голову.

— Чем это похоже на дурной сон, Этер?

— Обычно это начинается, когда еще ничего не происходит. Например, когда я бываю на танцах или, чаще, когда гляжу в окно на уроке математики и она мне вроде бы действительно надоедает. Ничего такого нет. Затем приходит это ощущение и начинает брать верх надо мной. Сначала это происходит медленно, а потом будто ускоряется. Мне становится жарко, на самом деле жарко. Мне кажется, будто я тону. Затем я не могу дышать. Потом я... я прихожу в себя после обморока.

Она помолчала и посмотрела мне прямо в глаза:

— Должно быть, кто-то делает это надо мной.

— Как ты думаешь, кто бы это мог быть? — спросила я.

— Мой священник сказал, что это злые ангелы.

— Ты думаешь, это так?

— А это важно?

— Да важно, Этер.

Она расслабленно сказала:

— Я не думаю, что это ангелы. Священник, может быть, прав насчет некоторых вещей, но не в этом случае. — И быстро добавила: — Но я думаю, что это кто-то. Может ли это сделать надо мной какой-нибудь парень, например, даже мой учитель математики?

— Я еще не очень точно понимаю твои мысли о том, что именно делает над тобой парень. — Я осознала, что она может принять мои слова за выражение недоверия, и потому добавила: — Нам обеим поможет разрешить эту загадку точное знание, что ты думаешь о происходящем.

— Я не знаю, что происходит, но чувствуется, будто парень или что-то властвует моим телом.

Этер перестала обкусывать ногти и смотрела на меня, будто ожидая решения задачи. У меня проявились некоторые соображения о том, что происходит с ней. Но я не хотела слишком быстро делиться с Этер своими догадками, чтобы дать ей возможность самой подумать о том, что происходит с ней. Очевидно, ей было тяжело думать о происшедшем. Я спросила, не трудно ли будет ей сконцентрироваться на некоторых эпизодах, связанных с обмороками.

Этер улыбнулась, будто почувствовала облегчение от моего вопроса.

— Я хотела бы знать, но это так таинственно. Все в целом так странно. По крайней мере, я не чувствую, что собираюсь упасть в обморок здесь.

— Но говорить со мной об этом тоже странно.

— Да, хотя это похоже на нечто противоположное обмороку. Вроде бы это хорошо действует на меня.

— Любопытно, — сказала я.

— Да.

После сеанса я долго думала об Этер. Я разговаривала с врачами, обследовавшими Этер. Они были совершенно уверены, что у нее нет медицинских проблем, и считали проблему психиатрической. Я уже обнаружила некую важную диагностическую информацию. Я задавала Этер определенные вопросы, чтобы исключить возможность наличия психотических мыслей. Это бывает при разрыве с действительностью, когда люди часто слышат голоса или чувствуют, что другие могут читать их мысли, проникать в их сознание, управлять их мыслями и т. д. Хотя из-за этих происшествий Этер чувствовала себя отвергнутой, она была не первой девочкой такого возраста, не понимающей, что определенные фантазии на самом деле приходят изнутри ее самой. Когда эти мысли или фантазии имеют сексуальный характер, такой факт воспринимается гораздо труднее, особенно девочками.

Я думала о том, что Этер охарактеризовала наш разговор как состояние, «противоположное обмороку». Кажется, я понимала, что она имела в виду. Разговор со мной давал ей совершенно противоположный опыт по сравнению с обмороком, который казался Этер совершенно не связанным с разговором, по крайней мере, сознательно. Я знала, что одной из моих задач будет попытка помочь ей воспроизвести один из этих эпизодов, может быть, пройти через него вслух вместе со мной шаг за шагом, оставаясь в полном сознании, и не быть побежденной обмороком. Мы уже начали. У меня было ощущение, что сила ее фантазий происходит не от их содержания. Более того, быть «владелицей» этих фантазий настолько трудно для Этер, что ей легче упасть в обморок, чем признать, что они вызваны из небытия только ею самой.

С ее матерью, Меланой, я разговаривала по телефону только один раз о назначении времени приема. Это была вежливая женщина с мягким голосом, которая отчаянно хотела выздоровления дочери. «Чем бы это ни было, доктор Понтон, — сказала она, — пожалуйста, помогите ей». Обычно перед началом работы с новым пациентом я получаю от родителей фоновую информацию и по крайней мере один раз встречаюсь с одним из них или с обоими. Но Мелана попросила меня отложить эту встречу. «У нас с мужем маленький ресторан, и мы оба уже затратили так много времени на посещения врачей и на то, чтобы привозить ее из школы после этих обмороков. Как раз сейчас нам нужно целыми днями работать вдвоем. Нельзя ли подождать несколько недель?»

После первого сеанса с Этер я позвонила её родителям и оставила на автоответчике сообщение о том, что не нахожу никаких серьезных нарушений у их дочери и буду держать их в курсе.

Когда Этер пришла на следующий сеанс, я обнаружила, что за прошедшие дни не только я потратила много времени на размышления. У Этер был еще один обморок, на этот раз она упала на руки мальчика, своего партнера по медленному танцу. Он был удивлен, но горд, что не уронил ее на пол. Этер тоже была удивлена, но сказала мне, что на этот раз она помнила о нашем разговоре. Так что после того, как друзья доставили ее домой, она попыталась написать отчет о происшествии. Где-то в глубине ее воспоминаний было скрыто быстротечное описание чувства «некоторого влечения» к мальчику, с которым она танцевала.

Я спросила, что она помнит об этом чувстве.

— Ну, я знаю, что меня влекло к нему, по крайней мере чуть-чуть. — Она выглядела шокированной. — Вы думаете, что я падаю в обморок из-за того, что меня влечет к этим парням? Вы с ума сошли! Большинство случаев было на уроках математики, а никто в здравом уме не может увлечься учителем математики. Посмотрели бы вы на него!

Я сказала Этер, что еще не совсем уверена, почему она падает в обморок. Кажется, это случается при двух особых обстоятельствах: на уроках математики и на танцах в школе.

— Не думаю, чтобы между ними было что-то общее. На математике я обычно с ума схожу от скуки. На танцах я обычно хорошо провожу время. По крайней мере, проводила, пока не начались обмороки. — Она сердито взглянула на меня. — Что происходит со мной? Почему вы еще не разрешили эту проблему?

— Ты сердишься на то, что я не разрешила ее для тебя?

Поборов слезы, она сказала:

— Похоже, другие доктора подали вам мысль о том, что на все есть один ответ, например, плохая наследственность или припадки.

— На самом деле ты хочешь, чтобы ответ был простым.

— Да.

Мы посидели молча, пока она не заговорила:

— Есть одна вещь.

— Какая?

— Знаете, на уроках математики я всегда отвлекаюсь. Кажется, даже перед тем, как это состояние берет верх надо мной, когда становится жарко и наконец обморок. Я вроде бы вспоминаю, что немного отвлекалась в этом танце.

— Как ты думаешь, что происходит во время отвлечения?

— Кажется, я думаю о своей жизни, стараюсь сделать ее лучше. Как странно то, что я не могу вспомнить, когда вы спрашиваете.

— Что в этом кажется странным?

Она засмеялась.

— Вроде бы хороший вопрос, почему бы мне не вспомнить.

— Этер, с твоей памятью ничего плохого не случилось. Но интересно то, что ты забываешь именно происходящее как раз перед обмороком. Это может иметь отношение к твоим обморокам.

— Возможно, это о сексе.

Конечно, я ожидала этого момента, однако он настал гораздо быстрее, чем я рассчитывала. Пока мы должны медленно двигаться по этой деликатной почве.

— Почему ты сказала это? — спросила я.

— Я уже думала об этом раньше. Например, почему я падаю в обморок на танцах. Не потому ли, что я нервничаю из-за мальчиков или еще из-за чего-нибудь. Хотя к урокам математики это не подходит. Они скучны. Может быть, я делаю что-то такое, чтобы они были поинтереснее. Обмороки наверняка делают это.

— Не делаешь ли ты еще что-то, чтобы они были более интересными? Может быть, перед обмороком?

— Вроде историй, которые я рассказываю себе, чтобы не было так уж скучно?

— Возможно.

— Мои маленькие истории могут уложить меня в обморок, ха? Так что никакой парень не делает это надо мной?

— Как ты думаешь?

— Я чувствую, будто что-то действует на меня извне.

— Трудно ли думать о том, что это может прийти изнутри, от тебя? Этер кивнула, и снова показалось, что она вот-вот расплачется.

— Это вызывает у меня желание поверить в тех злых ангелов, о которых говорил священник.

— Иногда гораздо легче поверить в них.

Когда Этер сказала: «Возможно, это о сексе», она проверяла меня и, как я полагаю, себя. Ей было чрезвычайно трудно даже позволить себе подумать о том, что ее фантазии или какие-то мысли могут быть сексуальными. Возможно, проверяя мою реакцию на эту идею, она хотела узнать, какие чувства вызовут у нее просто разговоры об этом. А если бы я немедленно подпрыгнула, сказав: «Вот именно!» — не напугала ли бы я ее в тот же самый момент? Она бы не замедлила снова призвать «злобных ангелов».

Вообще, когда подростки разговаривают со мной о сексуальных делах, они что-то хотят сохранить в тайне от родителей. Хотя Этер никогда не говорила мне об этом прямо, я понимала, что это именно тот случай. Наши разговоры вызывали у нее довольно сильное беспокойство.

Я продолжала встречаться с ней несколько недель. Обмороки прекратились, но мы продолжали бороться с их источником.

В большинстве фантазий Этер не было явной сексуальности. Они охватывали все сферы чувств и деятельности, не являющиеся неожиданными для пятнадцатилетней девочки или любого человека. Обычно она помещала в центре фантазии себя. В этих «историях» она много путешествовала, оставляя далеко позади старшие классы католической школы, своих родителей и друзей.

Этер вспомнила, что эти воображаемые истории начались с самого раннего возраста. Она призналась мне, насколько они расширили ее мир. Ее мать, отец и три брата никогда не выезжали за пределы Северной Калифорнии. В своих фантазиях Этер провела много времени в Австралии. На уроках математики она часто странствовала по Австралии. Она совершала путешествия в Австралию с мальчиками, они жили вместе в отелях или палатках. Этер не была уверена, когда и как именно появились сексуальные темы, но изменения в историях начались, вероятно, за год или два до прихода ко мне. Некоторые мальчики в историях стали приобретать лица и имена, и ей хотелось целовать их. Она рассказала мне, что долго удерживала себя от этого, поскольку для нее поцелуи были запретными даже в фантазиях. Потом Этер вспомнила, когда первый раз ее фантазия имела определенно сексуальный настрой. Она как раз закончила читать «Поющих в терновнике», роман, включающий историю сексуального пробуждения девушки, действие которого разворачивается в Австралии. Этер чувствовала, что это могла быть и ее история, и в отличие от фантазий, которые приходили «случайно», на этот раз она выбирала сама. Местом действия этих историй всегда была Австралия, внутренняя пустыня с неровной береговой линией, удаленная от ее жизни в Сан-Франциско. Роман помог добавить в фантазии другие краски. Девушка в книге чувствовала желание быть сексуальной с мужчиной, прикасаться к нему и испытывать его прикосновения. Этер тоже чувствовала эти желания, по крайней мере, в рамках своих фантазий. По мере того, как она начинала сочинять свою историю, сначала мальчик касался ее, затем целовал ее, потом она касалась его и на этом фантазия кончалась. Это не означало, что она не помнит или не хочет рассказывать мне, просто именно в этот момент она теряла сознание.

Этер не была уверена, почему так происходит. Она даже хотела прекратить все рассказы, поскольку думала, что ее мечты о желаниях греховны даже в таких ограниченных пределах. Фантазия не соответствовала тому, чему их учили на уроках религии: отложить до брака и воспроизвести потомство. Она назвала эти положения «католическими вехами по сексуальности».

Когда Этер сказала это, я поняла, что причина, по которой ее родители не жаждут принять участие в лечении, более сложная, чем желание Этер уединиться. После ее ухода я записала это.

— Смешно, что я думала, будто это делает парень, закладывая в меня мысли. Похоже, что я не могла самостоятельно разобраться в этом деле.

— Когда ты думала так, тебе еще не с кем было поговорить. К тому же это не согласуется с тем, чему тебя учат в школе или в церкви, — сказала я.

— Еще не согласуется, — сказала Этер, и я поинтересовалась, не пора ли связаться с ее родителями и увидеться с ними, если встреча возможна.

 

В кадре появляются родители

Мелана и Дмитрий, родители Этер, пришли на сеанс немного раньше назначенного времени. Я услышала их разговор в приемной через немного потрескавшуюся дверь. Они осматривали мой офис и планировали свою стратегию.

— Мы должны сказать ей, что Этер стало лучше. Она больше не падает в обморок, Дмитрий.

— Посмотри на эти книги — все они о сексе.

— Нет, не все. Здесь целая пачка книг о молодежи.

— Вероятно, о том же. Я не хочу, чтобы она разговаривала с Этер о сексе.

— Кто-то должен поговорить с ней об этом, Дмитрий. Мы не разговариваем.

В этот момент я открыла дверь, представилась, пожала руки и пригласила их войти. Мелана и Дмитрий были верны своему плану. Они сказали мне, что у Этер больше нет обмороков.

— Мы действительно ценим вашу помощь ей, — сразу же сказала Мелана, как бы опережая протест мужа, о котором она знала заранее.

Затем заговорил Дмитрий, и его лицо немедленно покраснело.

— Если вы разговариваете с нашей дочерью о сексе, то мы считаем необходимым прекратить эти сеансы.

Я думала о том, что поставили на карту Мелана и Дмитрий. Они беспокоились о своей дочери. Обмороки были серьезной проблемой для нее, но и для них тоже. Они возили Этер ко многим врачам и на жуткие тесты, беспокоясь, что она страдает от серьезной телесной болезни. Затем врачи сказали, что не могут найти никаких медицинских причин и к тому же их дочь нужно показать психиатру. Когда обмороки прекратились сравнительно быстро после начала наших встреч с Этер, они осознали, что их дочь не только не возражает против лечения, но и хочет лечиться у меня. Она ездит ко мне на автобусах с пересадкой и начала вести журнал, который приносит с собой. Я поняла, что они чувствуют себя отстраненными от нее, хотя это только одна часть проблемы. Некоторые их религиозные, культурные и личные убеждения препятствовали им самим говорить с Этер о сексе или разрешать кому-либо делать это. Все это помогло мне понять их позицию, но я еще затруднялась ответить на явное предписание Дмитрия. Я решила спросить, почему они думают, что так будет лучше для их дочери.

— Беседы, — сказала Мелана. — Она сказала, что ей стало лучше после бесед.

Я не могла знать наверняка, но подозревала, что она делает все возможное, чтобы найти какой-нибудь компромисс, поощряя мою работу с Этер и открыто противодействуя своему мужу.

Чувствуя слабость позиции жены, Дмитрий вернул обсуждение к главному предмету своей озабоченности.

— Доктор Понтон, а вы разговариваете с ней о сексе?

— Я беседую с ней о ее обмороках. Я понимаю, что вы обеспокоены тем, что секс может быть частью этих бесед.

— Я только не хочу, чтобы вы говорили с ней о сексе, и это все.

— Что, если я не могу помочь справиться с ее обмороками до тех пор, пока мы не поговорим о нем немного?

— Это действительно делается таким образом?

— Дмитрий, что беспокоит вас в том, что я разговариваю с Этер на сексуальные темы?

— Это просто. Я полагаю, что вы не должны разговаривать с детьми о сексе. Она невинная девочка. Я хочу, чтобы она оставалась такой же.

— Вы считаете, что мои разговоры с ней о сексе привели бы к потере ее невинности?

— Да, так считаю и не хотел бы этого. Это все, что я должен сказать.

Он встал, очевидно, готовясь уйти.

— Почему никто не упомянул об этой озабоченности, когда я начала работать с Этер? Кажется, это должно быть очень важным.

— Мы не думали, что так случится. — Он в первый раз взглянул на Мелану.

— Мы хотели, чтобы ей было лучше, а они сказали нам, что вы можете помочь ей, — сказала она

Тут я осознала, что эта озабоченность была у них всегда. Но они отставили ее в сторону, когда опасения за здоровье дочери возобладали над их убеждениями. Как только родители узнали, что у Этер нет серьезной болезни, они уже готовы предъявить свои права. По крайней мере, к этому готов Дмитрий. Он подошел к моим книжным полкам, как будто искал свидетельства преступления, которые (как ему известно) должны быть спрятаны в моем кабинете.

Я заговорила снова:

— Мелана и Дмитрий, Этер стало лучше, но ей еще нужна дополнительная помощь.

— Нет, если с ней будут разговаривать о сексе, — сказал Дмитрий, покидая кабинет.

Теперь я знала, что мы не можем открыто обсуждать эту тему. Я попросила Мелану подумать о том, насколько помогло бы Этер продолжение лечения, но увидела, что она борется с подступающими слезами. Если бы это зависело только от нее, она сделала бы выбор.

— Доктор Понтон, спасибо за помощь. Она стала более открытой, не так отдаляется. Мне хотелось бы, чтобы вы продолжали работать с ней, но он не собирается позволить это. Когда врачи сказали нам, что она может упасть перед едущей машиной, то это было делом жизни и смерти. Я думаю, вы не можете лгать ему и уверять, что не разговариваете о чем-нибудь сексуальном, правда? Я думаю, не можете.

— Нет, Мелана. Я не могу лгать, но мне хочется попытаться снова поговорить с Дмитрием. Кроме того, важно еще раз увидеться с Этер и поговорить с ней об этом.

— Уверяю вас, что она придет, и я попытаюсь поговорить с ним.

Мелана не очень надеялась. Она вышла из кабинета, оставив меня в сомнениях, правильно ли вела ли я себя в этой ситуации. Должна признаться, что я гордилась своей способностью работать с родителями. Но я знала, что это не всегда легко, а в данном случае у меня даже не оставалось выбора. Гораздо важнее то, что его не было и у Этер. К несчастью, у нас не было возможности продолжать работу, потому что на Этер так много всего обрушилось.

За недели совместной работы она очень мало рассказывала о своем отце. Сейчас я хотела бы знать, боится ли она его неодобрения и даже гнева, если он заподозрит ее в потере «невинности». Это было еще одной веской причиной, подавлявшей ее сексуальные фантазии. Подобно многим девочкам она боролась со своими внутренними конфликтами и собственными запретами на сексуальные чувства, но их сочетание с явными запретами отца и церкви делали борьбу совсем невозможной. Сознательно ли воспринимала Этер запреты своего отца? Пока неизвестно. Возможно, у меня нет шанса выяснить это.

После ухода Меланы и Дмитрия я сидела в кабинете, размышляя и о своей реакции. Как и Этер, я посещала приходскую школу. Мои родители не были православными, но у Этер была сходная ситуация. У нас на многих уроках Закона Божьего в общих чертах описывали различные формы воздержания. В начальной школе после первого года обучения всех девочек спрашивали, чувствуют ли они желание стать монахинями, оставаться постоянно вне брака, стать невестами Христа. После первого класса все подняли руки. После восьмого многие уже не поднимали рук, включая меня. Затем вопросы изменялись, на мой взгляд, это были подлые провокации. Девочек спрашивали, являются ли они еще целомудренными, нет ли у них нечистых мыслей, а затем напрямую — девственны ли они. Хотя лично я знала правду о противоположном, все девочки всегда поднимали руки, во всяком случае, до окончания школы. Я помню, что всегда смотрела на руки своих одноклассниц, только на руки, а не на их лица, которые говорили правду. Я также вспоминала, как они исповедовали Валерию, например, спала ли она с каким-нибудь парнем. А она никогда не спала, поскольку у нее была любовь с Марией, с самой красивой девочкой из нашего класса. Дебби дважды уходила на «длительные» выходные. Она предполагала, что два аборта сделали ее бесплодной и она никогда не сможет забеременеть снова. Хотя продолжала безнадежные попытки найти ответ на этот вопрос. Самый печальный случай произошел с Ивонной. После того, как «подруги» донесли на нее, ее отчим был выдворен из дома за сексуальные отношения с Ивонной и с четырнадцатилетней сестрой. Остальные поднимавшие руки были просто обычными девочками, исполненными «нечистых мыслей» и надежд на такие же нечистые действия. Какая девочка осмелилась бы не поднять руку и подвергнуться осуждению за это монахиней, другими девочками или даже самой собой?

Намного ли изменились взгляды за прошедшие тридцать лет? Держу пари, что Этер, девочка, падающая в обморок от сексуальных мыслей, тоже подняла бы руку.

Я думала и о том, каким образом мое собственное прошлое повлияло на неудачу в разговоре с Меланой и Дмитрием. Я могла настоять на повторной встрече. Разумеется, я много раз делала это с другими родителями. Хотя в этом случае я как будто боялась не поднять свою руку, чтобы в какой-то степени проявить сексуальность. Не как мою собственную сексуальность, а как тему, как часть реальной жизни их дочери. Кого-то, подобно Дмитрию, столь жесткому и непреклонному в своих убеждениях, не заботит, действует его дочь в своих фантазиях или нет. Факт существования фантазий вообще встречает его сопротивление и гнев. Я бы не хотела, чтобы этот гнев стал ограничивающим обстоятельством для Этер.

Когда Этер пришла в последний раз, я еще думала об этом. Она была взбешена: как мог ее отец приказать ей прекратить лечение из-за того, что она разговаривает о сексе?

— Где его разум? Хотела бы я знать, о чем он думает. Он смотрит на меня как на некое невинное создание. Великолепно!

— Этер, я очень сожалею об этом решении. Ты стараешься трудиться для своего исцеления, для понимания самой себя, а это нелегко. Обмороки не только огорчительны, но и загадочны. Ты прячешь от себя свою сексуальность. Я поговорю с твоими родителями еще раз, но не уверена, что кто-либо может помочь твоему отцу понять это и изменить его мнение. Я пыталась.

— О, он понимает, это точно. Как будто моя сексуальная жизнь принадлежит ему. Я покажу ему. Я забеременею. Тогда он узнает.

— Этер, ты права, твоя сексуальная жизнь принадлежит тебе. Хотя забеременеть, чтобы показать ему это, вряд ли можно считать хорошо обдуманным шагом.

— Я знаю, — сказала она, вздыхая, и я была уверена в ней. Я не беспокоилась об этом. — Но от этого я чувствую себя так плохо.

— Не помогло даже то, что твоя мама и я, две взрослые женщины, попытались изменить его мнение.

— О, я вижу, какой он. Это не ваша вина. Только....

— Что только, Этер?

— Ну, похоже, я не смогу вернуться к тому, что было раньше. И не хочу.

— Я рада, что ты не хочешь. И я не думаю, что ты должна, — улыбнулась я.

— Может быть, вы правы. Я имею в виду, что наверняка не собираюсь говорить им что-либо, но не собираюсь и скрывать от себя мои желания. По крайней мере, если я смогу это сделать!

Она улыбнулась.

Дмитрий не изменил своего мнения, и мы больше не встречались с Этер, хотя я иногда разговаривала с Меланой по телефону. Она говорила, что у Этер все в порядке, обмороков нет. Однако меня удивляло, что все так хорошо обошлось.

Этер была так сильно напугана сексуальными фантазиями, что оказалась не в состоянии осознать свое «авторство». Это не было отрывом девочки от реальности, но она была неспособна контактировать сама с собой. Будет ли такая модель поведения по-прежнему мешать Этер? Я не знаю. Я много раз видела, какой вред причиняют молодым людям, не позволяя испытывать сексуальные фантазии, не поощряя их одиночество. Многие из них через десятки лет становились моими пациентами, жалуясь на неудачные браки, трудности в общении, проблемы с интимностью и сексуальными отношениями. Иногда эти проблемы вызывали другие, и, чтобы облегчить свое состояние, эти люди прибегали к алкоголю и наркотикам.

Я могу еще надеяться на Этер. И я надеюсь.

 

Фантазии и мастурбация

Фантазия является здоровой составляющей жизни личности. Она даже может рассматриваться как полезный навык. Сексуальная фантазия, в частности, служит примером очень личной сферы как для молодых, так и для взрослых. Жизненно важным является уважение к частной жизни подростков. Родителям неразумно и никогда не следует «быть в курсе» содержания фантазийной жизни молодых людей больше, чем сами дети считают возможным сообщить их. Если родители обеспокоены чем-нибудь опасным или нездоровым в фантазиях ребенка, они могут проконсультироваться у специалиста до того, как разговаривать непосредственно с ребенком. Но в любом случае они должны помнить, что для молодых людей это чаще всего новый опыт независимо от того, как часто он испытывается, и что в этой области дети особенно ранимы. Важно быть предельно мягкими и понимающими и отдавать себе отчет в том, что эти фантазии и их возможная роль не осознаются в полной мере.

В нашем обществе мастурбация находится под запретом в еще большой степени. Хотя, подобно фантазии, она является совершенно здоровой составляющей как взрослой, так и юношеской жизни. И если родители без особых затруднений могут выдавать малышу инструкции о «прикосновениях к себе», то разговор с подростками о том же самом зачастую дается совсем нелегко. В представлении людей старшего возраста эта чаще всего связана с зачатками взрослой сексуальности. Трудности, которые испытывают взрослые при обращении к этой теме, обусловлены еще и тем, что у них слишком мало опыта открытого обсуждения мастурбации. Поэтому перед тем, как разговаривать с ребенком, имеет смысл проконсультироваться у специалистов, чтобы получить некоторую практику обсуждения этого вопроса прямо и без смущения.

Многие наши проблемы, касающиеся мастурбации, относятся не к ней самой, а к чувствам стыда и вины, которые связаны с ней. Поскольку тема мастурбации пока остается в значительной степени закрытой, дети и молодые люди испытывают недостаток информации. Для многих подростков эта сфера сексуальности предполагает возможность развития личных взглядов, включая предпочтения, правила и идеи. Однако и эта сфера тоже все еще остается за пределами обсуждения, а потому сами подростки и в этой связи также испытывают чувства стыда и вины.