РАЗМИНКА

Июль, начало августа, 1993 г.

А лета будто не было. Москва мокла. Садоводы и огородники страдали. В столь непростое время житейских неурядиц ещё и неурожай. В июне ударил мороз. Старожилы говорят: «Бог гневается. Чтоб семь-восемь градусов ниже нуля — такого лет семьдесят не было!» Холод сжег даже молодые ивы, липы, рябины. Они ещё долго стояли в лиственной черноте.

Потом зачастили дожди. И лишь буйная зелень вселяла какие-то сомнения. А так, смотришь в окно, струи воды промывают стекло почти до чистоты. Печи не остывают. И окна, запотевшие поутру и к вечеру, лишь добавляют недоумения: не было лета, не было.

Удивительным образом политические страсти тех дней вскипали вопреки похолоданиям, дождям, неудавшемуся отпуску. Президент пообещал горячий сентябрь — и он не ошибся. Да и ошибиться было невозможно. Уже в июле было понятно — затяжной конфликт между парламентом и Президентом движется к своей развязке. После Экономического совещания, на котором уже невозможно было сказать — консервативное крыло или большинство. И то, и другое из лексики недавнего прошлого. На день и час Экономического совещания (а это середина июля) парламент един в своей ненависти к Президенту. Уходящий на предполагаемые каникулы Верховный Совет мог лишь номинально числиться парламентом. Игра была сделана. Фронт национального спасения в блоке с коммунистами очистил Белый дом от демократов. Апофеозом этой эволюции следует считать слова депутата Ребрикова, произнесенные им при обсуждении поправок Президента к одному из законов. «Зачем, — сказал депутат, — нам рассматривать эти поправки? Разве не ясно, мы их все равно не примем. Давайте беречь свое время».

Цель совещания, а по первому замыслу правительство неминуемо в нем участвует, — сломать Черномырдина. Многолюдье впечатляет. Вместимость зала — тысячи полторы. Зал полон, несмотря на летние отпуска, несмотря на жару.

В последний момент, почти накануне, Президент жертвует мифической идеей — возможностью принять на совещании «Декларацию экономического согласия», которую якобы разработал Круглый стол всех партий и движений (напомним, демократы отказались участвовать в заседаниях Круглого стола, где им отводилась роль немногочисленного меньшинства). Президент накладывает вето на участие в совещании Черномырдина и правительства. Чуть ранее, получив проекты документов совещания, сам Черномырдин возмущается коварством Верховного Совета. «Меня обманули, — выражает свое мнение премьер, — они намерены устроить расправу над правительством». В этих условиях защитить экономическую концепцию правительства, отношение к которой было неоднозначно даже в среде сторонников, сочли маловероятным. Явлинский, оказавшийся на совещании, уязвленный ревностью к Гайдару, с трудом сдерживает себя, чтобы не пересесть в ложу оппозиции вместе с Абалкиным, Зюгановым, Коптюгом. Григорий Алексеевич понимал, что его присутствие здесь приметно лишь по причине его личного противостояния Гайдару, но внутренне, как «прародитель» программы «500 дней», он участниками совещания не любим. Президент, удержавший Черномырдина и правительство за пределами совещания, спутал все карты. Политологи назовут этот шаг спорным. Участие в совещании, при тщательной подготовке к нему, могло бы быть продуктивным. Но все это требовало значительных усилий и, самое главное, внешнего подтверждения факта сотрудничества с Верховным Советом, а значит, c Хасбулатовым. К этому моменту Президент однозначно ответил себе на этот вопрос — до тех пор, пока во главе Верховного Совета стоит Руслан Хасбулатов, сотрудничество с парламентом для Президента немыслимо. Это нельзя назвать капризом, сослаться на влияние демократов, отрицать которое бессмысленно. Просто плод созрел и пришло время ему упасть. Их отношения (Хасбулатов-Ельцин) трудно назвать даже тупиковыми. Оказавшись в тупике, возможно отойти назад, начать двигаться повторно с исходной точки. Отличительной чертой этого конфликта можно считать принцип: каждый, следуя своей линии поведения, предполагает поведение другого как неминуемо враждебное. При этом для Хасбулатова определяющим являлся факт личных встреч «один на один» с Президентом, контакты иного рода его не устраивали. Встречи «тет-а-тет» ставили Председателя Верховного Совета на одну ступень с Президентом в общественном восприятии. Они давали Хасбулатову немалые возможности для маневра, особенно в его взаимоотношениях с демократами. Был тут и другой навар — Президенту консультации с Хасбулатовым необходимы, он нуждается в спикере. И все эти внешние стычки — скорее игра, фантазии журналистов. Никто не понимает Президента лучше, чем спикер. На Олимпе власти они равны. В условиях цивилизованных отношений эта тактика оправдана, более того, в ней заинтересован Президент, если влияние спикера на парламент конструктивно. В этом случае спикер становится проводником идей Президента в парламенте. Однако в нынешних условиях эта картина — из мира иллюзий.

Президенту в 1991 году нужно было сделать непростой выбор: поддержать Хасбулатова, против которого на съезде выступила значительная часть демократов, или дистанцироваться, отмолчаться, что было равнозначно согласию с критикой леворадикалов в адрес спикера. Это испытание Президент прошел дважды. На IV съезде он пересилил самолюбие и поддержал Хасбулатова, но съезд окончился ничем. Выборы перенесли на следующий съезд, на котором Президент отмолчался и в результате Хасбулатов оказался выбранным теперь уже вопреки внутреннему желанию Ельцина. Союзу с Хасбулатовым Президент предпочел сохранение заинтересованных отношений с демократическим крылом парламента. Без сомнения, это предрешало эволюцию самого Хасбулатова.

Мог ли Президент поступить иначе? Мог, если бы у него была своя партия, наличие которой давало возможность политического маневра. Демократические движения, неустойчивые в своем настроении, постоянно делили между собой Президента, претендуя на большие, чем к другим, симпатии Ельцина. Увы, иной социальной опоры, менее несобранной, разношерстной и амбициозной, у Президента не было. Для коммунистов, аграриев, директорского корпуса ВПК он — неугодный реформатор, посягнувший на их безграничную власть и толкнувший их в мир неопределенности.

Еще существовала легенда о «третьем сословии», предпринимательском классе, который мог бы, при благоприятной ситуации, стать опорой Президента, но… Нечистота этого нарождающегося сословия, прибавляющего свои капиталы на людской беде и собирающего вокруг себя гроздья гнева бедного изначально и продолжающего беднеть общества, — все это заставляло Президента делать свой, невыгодный выбор.

Первое президентство России, рожденное в хаотичном беспартийном пространстве, вынуждено жить в обстоятельствах, когда Президент любой партии нужен больше, нежели она Президенту, потому что её собственный авторитет так мал, что появление на фотографии лидера партии вместе с Президентом и есть главный завлекающий мотив. Именно поэтому Президент продолжает рассуждать о необходимости создания своей партии. Об этом он заявил ещё раз на своей пресс-конференции на исходе 1993 года, уже после выборов в Федеральное собрание. Побуждающим мотивом к высказываниям Президента можно считать изменившиеся политические обстоятельства.

Принята новая Конституция, избрано двухпалатное Федеральное собрание. Мы ещё вернемся к этому событию. Расстановка сил в Думе не обещает уравновешенной политической жизни. И все-таки, зачем Президенту его партия, если в 1996 году он собирается оставить свой пост? Только для одного: ему нужен политический заслон, который обезопасит его «послепрезидентскую» жизнь.

Выбор Президента, сделанный им в 1991 году, практически смоделировал дальнейшее поведение Хасбулатова и положил начало его длительному движению вправо. Разумеется, здесь наличествовала и масса субъективных моментов. Президент избегал именно того, к чему так стремился Хасбулатов, — беседы с глазу на глаз. Любая встреча «один на один» давала право её участникам толковать её результаты, как они сочтут нужным. В этом Хасбулатов видел бесспорный плюс. Какое бы толкование он ни допустил, его невозможно уличить во лжи — нет свидетелей. Президент понимал, что его оппонент находится ежедневно в парламенте и имеет практически неограниченные возможности истолковывать их закрытый разговор в депутатском окружении, что немедленно выплескивается в радиоэфир, появляется на экранах телевизоров, страницах газет уже через восприятие депутатов. Он же, Президент, в силу своей должности такой ежедневной встречи с политизированной толпой не имеет. Ему не пристало высказываться по поводу множества депутатских толкований, интерпретирующих закрытый разговор. Президент может высказаться один раз. Он вообще избрал тактику не замечать выпадов в свой адрес, быть выше этого. Любая встреча (пока они были возможны) — только в присутствии свидетелей. Со временем встречи стали случаться все реже, пока не прекратились вообще. Наступил момент, когда уже несуществующие встречи придумывались, обрастали слухами, деталями. Молва возникала и катилась легко. Люди были доверчивы к любым слухам на эту тему. Авторами этих слухов были либо Хасбулатов, либо его ближайшие сотоварищи. Эти агрессивные фантазии стали тоже правилами игры, которую навязал Президент. Впрочем, такая уловка срабатывала до поры, пока Хасбулатову было выгодно сохранять образ якобы доступной ему скрытой договоренности с Президентом. Известные съездовские переговоры с участием Зорькина можно считать штрихами новой политики Президента. И надуманность, напыженность Валерия Зорькина относительно своей исторической судьбоносной миссии наивна. Он был приглашен как свидетель, дабы сузить пространство интриг, которые неминуемо, после всякой встречи, затевал спикер. По мере ожесточения борьбы, поправения сначала съезда, затем парламента сложилась ситуация, когда тактики на обострение стали придерживаться обе противоборствующие стороны. К июлю 1993 года Хасбулатов уже пережил голосование по поводу собственной отставки, он проходил эту процедуру в одном пакете с Президентом. Фронт национального спасения дал понять спикеру, что его судьба в их руках. Голосование закончилось для Хасбулатова благополучно, но он все понял. Ему дали шанс свести счеты с Президентом, и на этом его политическую карьеру можно считать завершенной. С этого момента тот самый Хасбулатов, который прежде инициировал созыв каждого внеочередного съезда и при помощи съездовского агрессивного большинства держал команду Президента в напряжении, теперь выискивает всевозможные причины, чтобы созыв съезда оттянуть. При подобных обстоятельствах контакты с Президентом для Хасбулатова бессмысленны. Его тотчас обвинят в закулисном сговоре. И ныне уже Хасбулатов, играет на обострение. Реакции нужен импичмент Президенту, и Хасбулатов должен этот импичмент обеспечить таково негласное условие.

Всем памятна аттестация Фронта национального спасения в поддержку Хасбулатова. О своем согласии с линией Хасбулатова заявили коммунисты. Хитрый и осторожный Исаков делает уточнение: «Мы сторонники Хасбулатова, пока он защищает Конституцию». Именно по настоянию Исакова голосовался на съезде вотум недоверия Хасбулатову.

Июль и август — кульминация напряжения.

Отсутствие на Экономическом совещании правительства сделало всю затею бессмысленной. Организаторы публичного действа оказались в ловушке собственной неприязни к правительству. Приглашенные академики (Абалкин, Коптюг, Петраков, изначальные реформаторы), по замыслу организаторов, должны были интеллектуально благословить оппозицию, придать ей антураж академической респектабельности. Спикер давал понять: академическая наука отвернулась от Президента, ей ближе профессор Хасбулатов. Не обнаружив на жертвенном месте правительства, участники совещания самовосполнились в неприязни и озлобленности: ругали, обвиняли, угрожали. Казнь, в отсутствие приговоренных, превращалась в демонстрацию эшафота, вид которого мог взбодрить сторонников, но удивить тех, для кого предназначался, уже не мог.

Пресса вяло отреагировала на совещание. Еще одна репетиция, какая по счету?

Президент, отдыхавший в это время на Валдае, молчал. Как уже было отмечено, очередной отпуск Президента перестал быть общей командой отдыхаем. Наоборот, противная сторона немедленно оживлялась. Именно в эти дни обретали второе и третье дыхание слухи о нездоровье Президента. Президент попеременно находился то в предынсультном, то в предынфарктном состоянии. Ему пророчили даже не месяцы, дни здравого рассудка. В июле и августе оппозиция находилась в некой предчувственной эйфории. Все смотрели на часы. Полунамеками Хасбулатов, во время одного из разговоров, дал понять, что Ельцин кончился и они ждут главного сообщения со дня на день. На сей счет грешили и средства массовой информации. Демократические картинно заламывали руки, осуждая «непонятное, необъяснимое, зловещее, опрометчивое, роковое» молчание Президента. Оппозиционные, поверившие в крушение демократических бастионов, в инсультное недомогание Президента, кликушествовали, срываясь на хрип — они придут к власти, они наведут порядок, они предадут суду тех, кто… Мысль о расправе над нынешней властью представлялась оппозиции самой продуктивной и, как им казалось, органично вписывающейся в канву рассуждений о продолжении реформ.

Парламент, завершивший работу очередной сессии и настроенный на положенные каникулы, болезненно воспринимал каждое сверхплановое заседание.

Хасбулатов в своей недолгой заключительной речи, казалось бы, завершающей сессию, предупреждает депутатов о непростоте политического момента, просит их быть в пределах досягаемости. И уже совсем в своем стиле, слегка завалив голову набок, отчего его непроясненно-задушевный взгляд устремляется куда-то в сторону и вверх, словно главные слушатели его слов сосредоточены именно там, добавляет: «Может получиться так, что нам придется собраться дней через пять-семь».

В зале не более ста человек. Это чуть менее трети от положенного. Всем все надоело. Предупреждение спикера вызывает ответный гул — и не поймешь, протест или одобрение? У кого-то семьи, жены, какие-то планы на лето. И без того уже половина позади — июль. А у кого-то мщение и есть жизнь. Хочется верить, что первых больше, чем вторых. А может, просто усталость сказывается. Их погрузили в эту вязкую политическую жижу, которой нет конца. Победа, обещанная на завтра, переносится на послезавтра, а там ещё дальше. Слухи один немыслимей другого. То депутат Челноков, то депутат Астафьев — эти, как всегда, в роли глашатаев: «Замечено передвижение войск. Перебазированы три эскадрильи. Войска Московского округа приведены в боевую готовность…»

Ответные опровержения министра обороны — «не следуют, не двигаются, не приводятся».

Высказывания Хасбулатова в адрес Президента становятся все оскорбительнее. Уже и не сдерживается, и не стесняется.

Парламент, разъехавшись, странным образом остается на месте. Издевательски присутствуя в зале четвертой частью своего состава, голосует, вносит поправки в законы, останавливает действие президентских указов, бодает экономическую политику правительства, не принимает внесенный на рассмотрение проект бюджета, увеличивает его дефицит до 60 процентов.

Президент издает указ, аннулирующий замечания парламента к бюджетному посланию, и предлагает правительству исполнять бюджет в том виде, в каком он был внесен правительством и одобрен Президентом. Оппозиция обвиняет Президента в нарушении Конституции. В начале августа Президент возвращается из отпуска. Оппозиция грозит ему новой, открывающейся в сентябре сессией парламента, на которой будет объявлена дата очередного съезда — съезда «победителей». Либо импичмент, либо поправки к Конституции, блокирующие Президента, а дальше как по накату: отставка правительства, приостановка (а ещё лучше, аннулирование) Программы приватизации и как апофеоз — суд над Ельциным вкупе с Горбачевым. Об этом пишется, говорится вслух. «ТВ-парламент» и «Радиопарламент» полностью контролируются Фронтом национального спасения.

Гавриил Попов требует срочно собрать Конституционное совещание для завершения работы над проектом новой Конституции — перерыв затянулся.

Ответный шаг Хасбулатова — разгон парламентского комитета по законодательству, смещение его руководителя Митюкова, избрание на этот пост Исакова с директивным заданием — возглавить работу над новой Конституцией.

Рябов, ещё в ранге заместителя Председателя Верховного Совета, но принявший в этой борьбе за новую Конституцию сторону Президента, понимает, что инициатива упущена. Парламент воспользовался летней паузой и пытается деморализовать участников Конституционного совещания. Все депутаты и члены парламента, поддержавшие идею Конституционного совещания, лишаются своих постов в Верховном Совете.

И тем не менее Николай Рябов делает примиренческий шаг, приглашает Владимира Исакова для работы над окончательным вариантом Конституции.

Оппозиция рассматривает предложение Рябова как проявление слабости, неуверенности Президента. Следует категорический отказ Исакова.

Становится ясным, что Конституционное совещание, созванное сейчас, немедленно, может оказаться малоэффективным. Кто-то в отпуске, кто-то напуган действиями парламента, расправой над инакомыслящими депутатами.

18 августа возвратившийся из отпуска Президент прерывает обет молчания. На пресс-конференции по поводу второй годовщины подавления августовского путча Ельцин выглядит отдохнувшим, в хорошем настроении. Он заявляет о неизменности своего курса, обвиняет парламент в разрушительных действиях, ещё раз предупреждает о красно-коричневой опасности, предрекает горячий сентябрь и предлагает использовать конец августа для артподготовки.

Лицо отсутствовавшего более месяца Президента, появлявшееся мимолетно на телеэкранах в минуты встречи зарубежного гостя или беседы с ним, изучалось с завидным вниманием психиатрами, кардиологами, урологами, хирургами, невропатологами, специалистами по черепным и спинномозговым травмам, экстрасенсами и гипнотизерами.

Просматривались видеоролики, отслеживалась речь. В дело шло все даже ощущения отставных и действующих политиков, которые, адресуясь к собственной практике, свидетельствовали особенности физического недомогания после значительных доз спиртного.

Распространялись слухи о беседах министра здравоохранения Нечаева и лечащего врача Президента, в чем особенно усердствовали демократы. Из конфиденциальной информации можно было заключить — Президента лечат не от того и не так. И делается это, конечно же, не случайно. Скорее всего, именно эти слухи ободряли оппозицию и выстроили её действия по восходящей.

Слова Президента о горячем сентябре и августовской артподготовке, произнесенные в ответ на вопрос журналиста, выделяются всеми изданиями, цитируются по радио и телевидению. Никто не склонен считать эти слова экспромтом Президента, его приверженностью к образным выражениям.

Чуть ранее Президент совершает инспекционный выезд в воинские части. Обычные поездки немедленно истолковываются как подготовка к введению чрезвычайного положения.

Парламент буквально срывается на вопль о защите Конституции. В спешном порядке начинают создаваться комитеты по защите конституционного строя, легализирующие действия оппозиции по созданию полувоенных формирований — дружин, отрядов.

Примерно в это же время происходят две отставки. На этот раз в окружении Хасбулатова. Покидает свой пост бессменный руководитель секретариата Перисадченко — тень Хасбулатова. Уходит с должности руководителя Парламентского центра Константин Лубенченко. И если первая отставка была инициирована самим Хасбулатовым и её детали ещё предстоит узнать, то вторая — бесспорное желание самого Лубенченко, пожалуй, наиболее способного политика в окружении Хасбулатова. Очень скоро стала известна причина этой отставки. По словам самого Лубенченко, во время очередной акции, проводимой Верховным Советом, ему было предложено разместить в Парламентском центре более двухсот человек, названных «техническим персоналом». Вскоре в распоряжение этой команды поступило несколько ящиков с аппаратурой, которые по внешнему виду и весу, скорее, напоминали ящики, в которых обычно хранится оружие. «Технический персонал» оказался обыкновенными боевиками. Лубенченко выступил против подобных действий руководства парламента. Потом он скажет: «Этот ополоумевший человек требовал беспрекословного подчинения».

Из свидетельств соратников Хасбулатова. «Наступали моменты, когда его охватывала мания преследования. Гонимый нервным недугом, Хасбулатов среди ночи вызывал машину, приезжал в парламент, где под защитой охраны, в собственном кабинете, досыпал ночь».

Слухи о террористах Дудаева, якобы появившихся в Москве с единственной целью — устранить Хасбулатова, из той же серии. Повсеместно спикера сопровождает чуть ли не взвод личной охраны. Обстановка подогревается разговорами о связи Хасбулатова с чеченской мафией. Миф, рассчитанный на московского обывателя. Хасбулатов достаточно осторожен, чтобы оказаться заложником этой авантюры. Присутствие чеченца во главе парламента (независимо — есть генерал Дудаев — нет его) переполняет души соплеменников гордостью. Второй человек в России — чеченец! И неблагополучие в самой Чечне, и чувство вседозволенности — свой не обидит, защитит — способствовало разрастанию чеченской мафии без всякого видимого участия в этом самого Хасбулатова. Это можно назвать синдромом самовнушения. Факт присутствия в руководстве Верховного Совета чеченца Хасбулатова и дагестанца Абдулатипова (естественный в многонациональном государстве), в момент хаоса спровоцировал амбиции именно этих регионов. Засилье в столице и других крупных городах представителей Северного Кавказа на колхозных рынках, при перекупке предприятий торговли в малом и среднем бизнесе, которое можно уподобить лавине, хлынувшей с гор, происходило именно в эти три года. Возможно, голос крови, возможно, внутренний протест за прошлое угнетение (Кавказ издревле завоевывался русской армией) и вечно мелькающий на телеэкране СВОЙ на властном Олимпе — вселяли надежду. И двигаются жаждущие разделить добычу, двигаются на запах надежды…

Из сказанного следует — Фронт национального спасения, обеспечивший полный контроль над действиями парламента, опьяненный этим успехом, стал проговариваться об идее вооруженного сопротивления.

Скорее всего, именно этот пункт программы Фронта напугал Зюганова, лидер РКП стал пятиться назад, придумывая малоубедительные причины к разногласию.

Не случайно, что в июле — августе средства массовой информации характеризуют действия оппозиции как подготовку к государственному перевороту. Демократы тотчас в паническом единодушии начинают обвинять Президента в нерасторопности, в утрате инициативы. При всех эмоциональных издержках этой критики она справедлива. Результат апрельского референдума в пользу самого Президента и в пользу его экономической политики не оставил у оппозиции шансов, но Президент позволил себе неосмотрительную паузу, и возможность фронтального наступления на законодательный саботаж парламента была упущена. Не станем утверждать, что столь традиционно повторяющиеся паузы в самый неподходящий момент есть некая продуманность, характеризующая политическую стратегию Президента. Не станем тратить на обоснование этой условности политологических доводов. Признаемся в очевидном. Президент устал от нервного переутомления. С каждым следующим годом он не становится моложе. Он не может бежать всю долгую дистанцию со скоростью спринтера.

Уже 1 мая Фронт национального спасения спровоцировал беспорядки и попробовал тактику силового давления. Не лучшим образом действует правительство Москвы. Становится ясно, что милиция не располагает ни навыками, ни желанием противостоять агрессивно настроенной толпе.

9 мая шествие, посвященное Дню Победы, московскими властями разрешается. Непримиримая оппозиция проводит смотр своих возможностей. Народу собрано достаточно, где-то около 70 тысяч. Толпа агрессивна, хотя факт, что ответственность за соблюдение порядка взял на себя Верховный Совет, её беспокоит. Каких-либо видимых эксцессов не происходит. Организатором шествия является Союз офицеров. Руководитель Союза подполковник Терехов, изгнанный из армии распоряжением министра обороны и восстановленный решением суда, производит впечатление личности маниакальной. Его популярность прямо пропорциональна чувству обиды среднего армейского офицерства. Власть их забыла, власть от них отвернулась. Деятельность офицерских собраний в армии запрещена приказом министра обороны Павла Грачева. Еще один рецидив политического реформаторства. Партия держала армию в руках, полагаясь на разветвленную систему политических органов. С первых дней революции, понимая, что рабоче-крестьянская армия обречена, если она полностью лишится военспецов, большевики оставляют часть прежнего офицерства на командных постах, но создают систему политического надзора. В воинских частях появляются комиссары, отвечающие, согласно политической лексике того времени, за «торжество идей революции в душах красноармейцев». Они и стали впоследствии основой армейских политических органов, так называемыми замполитами глазами и ушами партии в воинских частях. Кадровое офицерство, в меньшей степени рядовой состав всегда недолюбливали ГлавПУР, нарушавший принцип единоначалия в армии. Но вот что любопытно. Упразднение армейского политсостава лишь подтвердило истину — порядок в армии держался на двух точках опоры, а не на одной, как полагали командующие полками, дивизиями и армиями. Возможно, это сила привычки — ведь 70 лет двуопорная система держала боевую и политическую подготовку на высоте. Одну опору вынули, и армия закачалась. Стянув обручами партийности весь армейский офицерский корпус, партия держала армию в железных тисках идеологии. Идея офицерских собраний — это, с одной стороны, конец политической Атлантиды, а с другой попытка среднего офицерства воспользоваться своим численным превосходством и накинуть на армейский генералитет узду. Терехов в этом смысле изгой, в его подполковничий мундир закачано ефрейторское начало. Такие не в состоянии объединить офицерство. Обыкновенный бунт обиженных подполковников, не ставших генералами, не получивших каракулевых папах.

Итак, затраты на политсостав были сокращены, но… В жизни чистых политических решений не бывает. Практически это стало началом социальной неблагополучности в армии. Разоружение, конверсия, изменение военной доктрины, распад Варшавского договора и вывод войск из стран Восточной Европы, а затем и с территорий бывших республик — все это обрушилось на армию если не одномоментно, то в срок крайне короткий в историческом пересчете. При этом вся тяжесть социального дискомфорта сосредоточилась на российской армии, составлявшей в прошлом основной костяк Вооруженных Сил СССР. К тому времени российская армия ещё была не узаконена, самообразовывалась как армия независимого государства.

Офицерские собрания, с которыми бывший министр обороны Шапошников пытался найти общий язык и вписать их в дисциплинарную структуру вооруженных сил, повели себя крайне агрессивно и как бы заявили себя на роль армейских советов времен 1917 года. Немаловажно заметить, что упраздненные политические структуры были достаточно многочисленными и считались привилегированной частью армии. И то, что в армии лишился своих прав значительный процент привилегированной части её высшего и среднего офицерства, выпускников политических училищ и академий, сделало ситуацию особенно тревожной. Собственно, эти упраздненные политкомиссары и составили основной массив офицерских собраний, говоря грубо, сформировали их демагогический потенциал. Самое интересное, что отталкивалось это оказавшееся не у дел офицерство от двух неблагополучностей — неспособности государства в период кризиса сохранить приоритетность запросов армии и кризиса в самой армии, в образе беспредела, чинившегося генералитетом, лишенным политического контроля.

И то, и другое было отчасти правдой. Только ранее этот самый беспредел был под опекой самих политических органов, поэтому его как бы не существовало, хотя о рутинном насилии в армии постоянно писала либерально настроенная пресса, что вызывало в Главном политическом управлении Министерства обороны постоянную изжогу.

Итак, перед Президентом встал вопрос — сохранить эту разрушительную силу внутри армии, а значит, до поры до времени не трогать политические органы, частично подновив их, подстроить под новую идеологию (правда, немаловажен ответ, под идеологию какую? Если социализм и коммунизм преданы анафеме, то какой великой идее суждено объединить в подавляющем большинстве атеистическое общество?). Видимо, этот вариант невозможен в силу идеологического коллапса. Значит, надо опробовать другой путь, постараться вывести эту силу за пределы армии, внедрить её в различные гуманитарные структуры общества, к чему эти люди, конечно же, не были готовы. Но тогда Президент удваивает энергию сопротивления этих сил своему курсу, как в пределах самой армии, так и, впоследствии, вне её.

Президент избрал второй путь, более болезненный, более социально уязвимый, но и более открытый. Это несколько стабилизировало положение в армии, теперь приходилось держать в узде только профессиональное командование армии, а не, как прежде, ещё и политическое. Но именно этот шаг Президента усложнил ситуацию в армейских кругах. Незадействованной, не занятой полезной работой оказалась человеческая душа. К вхождению религии армия оказалась не готова — засомневалась православная церковь. Слишком многочисленной и внезапной оказалась аудитория. Любая армейская часть постоянно находится в пространстве замкнутого действия, и в силу этого она подвержена упрощенным политическим веяниям, понятным малообразованному большинству. На выборах армия почти на 40 процентов своего состава проголосовала за Жириновского.

Характерная деталь — лидеры крайних сил, тяготеющих к радикальным, неокоммунистическим либо национал-патриотическим воззрениям, равно как и профашистским веяниям, в своем недалеком прошлом были связаны с армией, «становились на крыло» в армейских политических академиях. Баркашов, Терехов, Уражцев… В этом есть своя логика. Коммунистическая идея требовала всеохватного внедрения, она была идеей общества, а значит, и тотального подчинения. Ну а армия во все времена действовала на принципах тотальных.

Приказы не обсуждают — их исполняют.