За окном одноместной больничной палаты шумел дождь, щедро поливая ещё только начавшую желтеть листву на деревьях косыми серебряными струями. Было по-летнему тепло. Вода летела с лазурного неба, при солнечном свете и почти при полном отсутствии туч и облаков.
Дорошин всегда удивлялся этому, довольно частому погодному явлению в Беларуси ещё с тех времён, когда молодым человеком служил в полку дальней авиации под Гомелем, а суверенное теперь государство входило в состав СССР и называлось – Советской Республикой Белоруссия.
Подполковника «глушили» транквилизаторами и лекарствами для сна лошадиными дозами, после того как его кардиограмма показала аритмию и повышенное давление. Впрочем, внимательные местные врачи не были склонны драматизировать ситуацию, весьма своеобразно, по-военному, окрестив диагноз мужчины «сердцем солдата».
На справедливое удивление Павла отвечали, что это весьма распространённая формулировка диагноза, которая через одного давалась нашим воинам по окончании Великой Отечественной войны. А что касается лично его, то Павлу просто нужно отоспаться и прийти в себя. Патологии в работе его «мотора» не обнаружено.
«Меньше дёргаться надо!» – поставил для себя последнюю точку во врачебном диагнозе Дорошин…
* * *
Полёт был не просто долгим и трудным. Он был мучительным. Хотя бы потому, что временнáя дистанция между вылетом лайнера из ливийского Гадамеса и приземлением в Минске, составила без малого 20 дней!
Говорить о расстоянии, которое покрыл самолёт Каддафи, и вовсе не приходилось – тысячи и тысячи километров, полных опасности и риска!..
Как только лайнер пересёк границу Беларуси, его встретили и повели к аэродрому два современных истребителя, блестя на солнце грозным ракетным вооружением под крыльями и фюзеляжем, и Павел невольно пожалел о том, что там, где сейчас в небе над Ливией безнаказанно действует авиация бандитов из НАТО, нет таких.
Борт благополучно приземлился на военном аэродроме в тридцати километрах от белорусской столицы, где его встречала целая делегация, состоящая из официальных лиц местной стороны и ливийцев под руководством офицера по спецпоручениям лидера Джамахирии полковника Мухаммеда аз-Заркави.
Когда пришла минута прощания, Сафия Фаркаш аль-Каддафи обняла Дорошина и со слезами на глазах благодарила, говоря, что никогда не забудет того, что он сделал для её семьи…
* * *
Сейчас, находясь в полузабытьи от таблеток и крайней усталости, отставной подполковник вспоминал события последних месяцев, которые возвращались к нему чередой оживающих в сознании картин.
В нём жили разные чувства, но более – благодарность тем, кто помогал вернуться на Родину. Кто, оставаясь хозяином своего слова, делал для этого всё, что мог.
И первым среди них – конечно же президента ЮАР Зуму, радушно приютившего беглецов и не взявшего взамен ни единого доллара. Он помог разработать и дальнейший маршрут движения через острова в океане, Индию и Иран, до территории бывших советских республик в Азии и самой Беларуси в Европе, применив при этом все свои возможности и личные связи.
На память от него Павел получил грандиозный подарок: чистый яркий изумруд размером с крупную горошину! Зума преподнёс подарок русскому офицеру со словами: «Изумруд притягивает успех и удачу, и я желаю их вам!..»
«Хорошо, если бы он помог мне вернуться домой!» – загадал тогда Дорошин на камень.
* * *
– Паша, ну где же ты? – раздался в «трубе» взволнованный голос супруги. – Ты обещал вернуться ещё месяц назад! У тебя всё хорошо?
– Не месяц, а только двадцать дней! – поправил её Дорошин. – И у меня всё хорошо!..
– Где ты сейчас? Ты улетел из Ливии?
– Не беспокойся, Светуля, я в Минске, – признался Павел, назвав жену, как прежде, по имени, – но это – секрет!
– Паша, хватит секретов! Возвращайся скорее, мы тебя очень ждём! – В телефоне послышались едва сдерживаемые рыдания.
– Я буду в Москве через несколько дней, правда. Только на пару часов заскочу в Киев. Я обещал другу…
* * *
Дорошин шёл по Киеву, любуясь пышными красками осени, и думал, что, наверное, нет такого сезона в году, когда бы этот великий город не был прекрасен.
От вокзала Павел прошёл пешком до университета и свернул в сторону Прорезной улицы. Ему нужно было отыскать 20-й дом, где жила со своей бабушкой Марина, дочь его погибшего друга.
Дорошин не торопился, получая удовольствие от прогулки, ведь до отхода поезда на Москву оставалось не менее пяти часов. Свой немногочисленный багаж он оставил в камере хранения вокзала, а в руке нёс только пластиковый пакет, в котором лежали документы и деньги.
Дом утопал в зелени, как и сама уютная недлинная улица. Казалось, что рядом не центр города с его знаменитым Крещатиком, а берег Днепра.
Дорошин прошёл через арку в тенистый двор и, найдя нужный подъезд, открыл дверь в его прохладное нутро. Поднявшись на третий этаж, остановился у квартиры за номером 37.
Вдруг его охватило чувство сильного необъяснимого волнения, и он некоторое время стоял у квартиры, пережидая его пик. Затем, немного успокоившись, нажал кнопку звонка.
Ответом была абсолютная тишина.
«Неужели нет никого дома? – с досадой подумал Павел. – Что делать, если я так никого и не дождусь до самого отхода поезда?…»
Наконец за дверью послышались тихие шаркающие шаги. Их звук нарастал.
– Кто там? – раздался за дверью незнакомый немолодой голос.
– Здравствуйте, я хотел бы увидеть Марину…
– А вы кто?
– Я её знакомый…
– Хм… а её нет!
– А где она?
– На работе.
– Простите, она скоро вернётся?
– Часов в восемь вечера.
– Вы меня извините, – начал злиться Павел. – Мы не могли бы поговорить через открытую дверь?
«Вот, блин, отчитываюсь, как мальчишка из сопливой молодости!» – внутренне негодовал Павел.
Послышалось бряцание отпирающихся замков и запоров, и наконец дверь приоткрылась. В её проёме показалось лицо пожилой женщины.
– Здравствуйте, меня зовут Павел Дорошин, – снова повторил подполковник, – я друг бывшего мужа вашей дочери, Александра. Ранее он написал ей письмо. Вы, простите, её мама? Мы, к сожалению, не знакомы…
– Меня зовут Валентина Трофимовна, я мама Оксаны, – представилась старая женщина скрипучим неприятно низким голосом. – Оксана давно уже здесь не живёт.
– Да я знаю, что она замужем и проживает со своей новой семьёй в Америке. Мне говорила об этом Марина.
– Александр принёс ей когда-то одно только несчастье… Сейчас у неё новая жизнь и ей не нужны никакие воспоминания о прежней жизни! Уходите. – Дверь захлопнулась перед самым носом Дорошина.
– К вам должно было прийти письмо от Александра, – прокричал через закрытую дверь подполковник. – Оксана его читала?
– Нет. Оно у меня!
– Это я послал вам письмо по его просьбе. Прошу вас, верните его мне!
Павел долго стоял у запертой двери, так и не удостоившись ответа. Он уже хотел уйти, как вдруг дверь приоткрылась, и рука старой женщины просунула через узкую щёлку почтовый конверт.
– Спасибо. – Дорошин машинально взглянул на конверт, на котором незнакомым почерком был аккуратно выведен киевский адрес Оксаны.
Уже во дворе, сев на скамью, Павел разорвал конверт, из которого показался знакомый, весь в бурых пятнах листок.
«Оно!» – понял подполковник и едва проглотил ком, внезапно подкатившийся к горлу. Не читая, положил свёрнутый вчетверо лист бумаги в карман рубахи и, немного подумав, решился.
* * *
В церкви Всех Преподобных Печерских заканчивалась архиерейская служба. Митрополит в белом головном уборе крестил, благословляя, молящихся христиан, держа в обеих руках подсвечники с зажжёнными свечами.
– Кто это? – спросил Дорошин мужчину, стоявшего рядом.
– Это сам митрополит Павел, наместник Киево-Печерской лавры, – ответил тот.
Дорошина, примкнувшего к толпе верующих, окропил святою водой, обходивший всех молящихся православный батюшка. В следующий момент Павел стал настойчиво продвигаться к выходу, ища свечной ящик. Но поиски ничего не дали: по-видимому, ящик находился где-то в другом конце храма.
Подполковник поглядел на часы. До отхода поезда оставалось ещё чуть более трёх часов. Впрочем, это обстоятельство уже имело мало значения – уехать, не повидавшись с Мариной, Дорошин просто не мог.
В этот момент со стороны храмовой пристройки показался молодой монах.
– Простите меня, – обратился к нему Павел.
– Да, слушаю, – ответил монах, не замедляя хода.
– Я хотел бы пожертвовать деньги на нужды храма.
– Ну, так жертвуйте…
– Двадцать тысяч долларов, – пояснил Дорошин.
Монах невольно остановился.
– Ну, тогда лучше обратиться к наместнику, – сказал он, подумав.
– А как это сделать?
– А вот он уже идёт! Я – его помощник и сейчас передам ему ваше желание.
Дорошин обернулся и увидел, как из-за угла, прямо на него, с посохом в руке, в сопровождении многочисленного священства величаво движется довольно молодой митрополит.
Недавний собеседник стремглав подскочил к отцу-наместнику, что-то быстро проговорил, кивком головы указывая в сторону Павла.
Митрополит внимательно поглядел на подполковника и направился прямо к нему.
– Это вы сообщили моему помощнику о своём намерении пожертвовать лавре крупную сумму денег? – спросил он.
– Да, – по-военному кратко ответил Дорошин, но потом добавил: – Это моя жертва за погибшего друга.
– Где же он погиб, – спросил митрополит, – и при каких обстоятельствах?
– Мой друг погиб в бою, в Ливии, защищая безоружных людей: стариков, женщин, детей.
– Два месяца назад сюда приходила девушка с чеком на сто тысяч американских долларов. Представилась дочерью погибшего раба Божьего Александра. Не о нём ли идёт речь?
– Да, эти деньги переданы ей мною от лица ливийского командования, – признался Павел, понимая, что речь идёт о Марине. – Они изначально предназначались для его бывшей жены. Но она живёт в Америке, замужем вторым браком и в них не нуждается.
– Вот как! А вы – тоже военный и были там? – догадался митрополит.
– Да, я подполковник в отставке, Дорошин, живу в Москве. А сюда приехал потому, что обещал дочке товарища, той самой девушке, Марине. Хочу рассказать ей об отце, который не подозревал, что у него где-то есть дочь.
– Ну и как там, в Ливии?
– Плохо. Прикрываясь благими намерениями, убивают ни в чём не повинных людей, стараясь захватить нефтяные богатства страны.
– Понятно… Ваш друг крещёный?
– Да, крещённый в православие и бывший киевлянин. Был майором Советской армии…
– Я тоже в начале восьмидесятых служил срочную службу, – признался митрополит, задумавшись на мгновение. – Отец Серафим, – обратился он к одному из сопровождавших его священников, – возьми деньги и передай казначею. И занести имя раба Божьего… – митрополит вопросительно поглядел на Дорошина.
– Павла! – подсказал подполковник.
– …Павла, в список на неусыпаемую псалтырь! Я надеюсь, вы тоже – крещёный?
– Да, ваше высокопреосвященство, только с коммунистическим прошлым!
– Ну, в СССР многие были членами партии. А вы – офицер, просто не смогли бы служить иначе, ведь так? Ну что же, помогай вам, Господь! – осенил Дорошина крестным знамением архипастырь. – Кстати, с дочкой вашего друга мы так договорились: когда она обналичит свои капиталы, то принесёт нам десятую часть, как это заведено в православии. Молодой девушке и самой деньги не помешают. В них забота о ней ушедшего из земной жизни отца. Прощай, брат!
– Простите, владыка, – остановил собравшегося уйти митрополита Павел.
– Слушаю…
– Вот, это письмо моего погибшего друга к жене. Оно всё в крови… его крови.
– Отдайте его отцу Серафиму, мы сожжём его. Но знайте, что когда-нибудь с содержанием этого письма непременно ознакомится его бывшая жена, – пророчески пообещал митрополит.
Проследовав немного вперёд, он внезапно остановился и повернул голову назад, пристально глядя вслед удалявшемуся мужчине. Затем, обращаясь к отцу Серафиму, уточнил прежнее своё распоряжение:
– И читать неусыпаемую псалтырь за раба Божьего Павла три года подряд!..
* * *
Наступали тихие, по-летнему тёплые сумерки. Дорошин сидел в песочнице во дворе двадцатого дома и ждал Марину. Он глядел на песок и думал о том, что он совсем не похож на ливийский. Его мысли были далеко от Киева, на другом конце Средиземного моря. Картины пережитого медленно проходили одна за другой, как в немом кино, в его ещё воспалённом сознании.
«Неужели Борислав погиб, и нам больше уже не увидеться и вместе не выпить чаю? А девчонки, а Мазен?… Неужели погибли все?… Нет, этого не может быть! Я этого не хочу!»
– Павел Борисович, это вы?! – вывел его из глубокой задумчивости знакомый девичий голос.
Дорошин поднял голову. Перед ним в летнем платье стояла юная красавица – Марина. От неожиданности он снова вздрогнул – так похожа была девушка на свою мать!
– Ну вот, я и приехал, как обещал, – устало улыбнулся Павел.
А в следующий момент он уже крепко обнимал рыдающую у него на груди дочку друга, которую подполковник давно считал своим собственным, обретённым и таким дорогим ребёнком!
* * *
– Скажи, тебе понравилась Таня? – спросила мужа Светлана Леонидовна. Супруги лежали в кровати, обнявшись, в квартире родителей подполковника на Таганке.
– Она такая же красавица, как ты в молодости!
– Я в молодости?! Да я задушу тебя, Дорошин! – делано оскорбившись, пообещала Светлана.
– Ладно, ладно, шучу! – засмеялся Павел, защищаясь от жениных рук.
– А что мы им подарим на свадьбу?
– Вот эту двухкомнатную квартиру. Пусть любят друг друга и рожают нам внуков!
– Правильно. А мы можем у мамы пожить…
– Ну нет, моя дорогая. У меня есть другая задумка по этому поводу!
– Какая же? – Светлана удивлённо взглянула на мужа.
– А давай и мы себе квартиру купим? Мы ведь всю жизнь хотели этого.
– Ты смеёшься, Павлуша. Разве ты не знаешь, какие теперь цены на недвижимость.
– Какие? – заупрямился Дорошин.
– Ну, не менее ста – ста пятидесяти тысяч долларов.
– Скажи, а ты ничего не будешь иметь против покупки дома, где-нибудь в живописном, тихом и спокойном месте? Например, в Беларуси?…
– Там, конечно, цены на порядок ниже, чем здесь, в Москве, но всё равно ведь и для дома в Беларуси нужно иметь немалые деньги… И вообще что мы там будем делать?
– Жить!
Дорошин поднялся и подошёл к письменному столу.
– Паш, ты куда? – забеспокоилась Светлана.
– Хочу показать тебе кое-что, – заинтриговал жену Павел.
Через минуту он снова вернулся к постели, держа обе руки за спиной.
– Выбирай, в какой руке? – улыбнулся он.
– В левой!..
Павел стал на колено и разжал ладонь. В его руке благородным огнём сверкнул изумруд.
– Дорогая, я прошу твоей руки и сердца! А это вместо кольца, которое мы непременно закажем.
Светлана осторожно взяла камень.
– Какая прелесть!.. Откуда он у тебя?
– Подарок президента ЮАР на память и удачу в жизни… Так я не понял, как с моим предложением? – смешливо возмутился Дорошин.
– Ты разве не знаешь, что всё, что ты просишь, уже давно принадлежит только тебе?
– Ну, тогда на, смотри! – достал вторую руку из-за спины Павел, протягивая ей конверт, откуда достал узкий листок бумаги с печатным оттиском.
Это был банковский чек на сумму в 250 тысяч долларов США. Светлана никогда не видела таких документов, а главное, при чём здесь они с мужем и такие деньги?…
– Что это?! – изумлённо спросила она.
– Наш дом в Беларуси и ещё много чего другого! – последовал твёрдый ответ. – В любой момент мы можем обналичить любую сумму с этого счёта в Белорусском центральном банке.
Из глаз Светланы вдруг полились жгучие слёзы, и она порывисто обняла мужа за шею, продолжая рыдать.
– Ну что ты, что ты!.. Я думал, ты обрадуешься… – расстроился Павел.
– Бедный ты мой, Господи! – прошептала чуть слышно Светлана. – Представляю, что тебе пришлось пережить из-за этих проклятых денег!
Она ласково гладила заживший рубец на правой руке своего любимого, и слёзы продолжали катиться по её щекам…
* * *
На кухне Светлана гремела посудой после ужина, а застывший у телевизора Дорошин с ужасом наблюдал, как на глазах у многомиллионной аудитории телезрителей озверевшая толпа терзает истекающего кровью, но ещё живого ливийского лидера.
– Ну, теперь-то ты попался! Мы сделаем с тобой всё, что захотим! Сделаем тебе плохо!..
Павел едва уловил ответ бесстрашного полковника, не боявшегося смерти, который прозвучал словно приговор бандитам:
– Вряд ли вы знаете, что такое – плохо!
Дорошин выключил телевизор. Смотреть на этот позор «западной демократии» у него не было сил.
«Он погибает, как солдат! Как боец! Этого у него никто никогда не отнимет!» – пронеслось в голове.
– Ты выключил телевизор? – удивлённо спросила вошедшая в комнату жена.
– Да, всякую ерунду крутят! Пойдём лучше прогуляемся перед сном, – предложил Дорошин.
– Пойдём! – весело согласилась Светлана. – Погода хорошая!..
* * *
«За время операции в Ливии авиация сил НАТО совершила более двадцати двух тысяч вылетов, поразив около пяти тысяч целей, но при этом не пострадал ни один представитель гражданского населения» – из заявления Генерального секретаря НАТО Андерса Фог Расмуссена в интервью французскому еженедельнику «Le Jornal du Dimanche», осень 2011 года.
Перед штаб-квартирой группа протестующей молодёжи обливают Расмуссена красной краской, символизирующей кровь невинных людей, погибших от западных крестоносцев.
Их бьют дубинками, выкручивают руки и тащат в автобусы с решётками на окнах приверженцы «демократии и свободы слова».
Только врать уже не получается…
* * *
«По данным многочисленных источников, в том числе, международных общественных организаций, ряда западных и российских СМИ, не потерявших окончательно свою совесть, и независимых экспертов, в результате бомбёжек авиации НАТО во время западной агрессии против суверенной Джамахирии мирное население страны, насчитывающее около 6 миллионов человек, понесло следующие потери:
– убитых – более 50 тысяч человек, в т. ч. женщины и дети;
– раненых – более 200 тысяч человек;
– 2 млн человек потеряли свой кров и стали беженцами!
Потери в ливийской армии, не предавшей своего командира, не известны до сих пор».
* * *
«В течение 40 лет… я делал всё, чтобы дать людям жильё, больницы, школы и, когда они были голодны, я давал им пропитание…
Я выстоял против атак ковбоя Рейгана, когда он убил мою дочь, приёмную сироту. Кроме того, я помогал моим братьям и сёстрам из Африки деньгами для Африканского Союза. Я делал всё, что мог, чтобы помочь людям понять концепцию реальной демократии, в рамках которой народные комитеты управляют нашей страной.
Но этого никогда не было достаточно… Люди, которые имели дома на 10 комнат, новые костюмы и мебель, никогда не были удовлетворены, будучи эгоистичными, они хотели большего. Они говорили американцам и другим посетителям нашей страны, что им нужны „демократия и свобода“, никогда не понимая, что за этим скрывается зверская конкурентная система, где наибольшая собака пожирает всех остальных…
Теперь я подвергаюсь нападению величайшей военной силы во всей человеческой истории. Мой маленький африканский сынок Обама хочет меня убить, чтобы отнять свободу у моей страны, чтобы отнять у нас доступное жильё, доступную медицину, доступное образование, доступное питание и заменить это всё воровством в американском стиле, имя которому „капитализм“. Но все мы, обитатели Третьего мира, знаем что это значит. Это значит, что коррупции правят странами, правят миром, а страдают люди…
Я не горю желанием умереть. Но если дойдёт до этого, то, чтобы спасти мою страну, мой народ, тысячи всех тех, кто все до одного – мои дети, значит, так тому и быть!» – из политического завещания лидера Ливийской Джамахирии полковника Муаммара аль-Каддафи, Триполи, апрель 2011 года.
* * *
«Смерть, кто это – мужчина или женщина? Аллах один ведает… Если это мужчина, то следует сопротивляться ему до конца, а если женщина, то следует в последний момент уступить ей» – Муаммар аль-Каддафи, рассказ-размышление «Смерть», Триполи, 1993 год.