Думитру Раду Попеску — один из ведущих прозаиков и драматургов Румынии, автор нескольких поэтических сборников, видный общественный деятель.

Д. Р. Попеску родился 19 августа 1935 года в селе Пэуша, где учительствовали его родители. Занимался в Медицинском институте. Печататься начал в 1953 году. В 1958 году был опубликован сборник его рассказов «Бегство», посвященный жизни румынского села. О молодом писателе заговорила критика, высоко оценившая в его коротких рассказах остро подмеченные социальные проблемы, драматический нерв повествования, густую, лишенную пустот прозу.

В 1960 году Д. Р. Попеску опубликовал свою первую пьесу — «Мама». Но если проза его была признана сразу и безоговорочно, театр долгое время оставался равнодушным к его драматургии. И лишь в 1969 году премьера пьесы «Эти грустные ангелы» в Национальном театре города Тыргу-Муреша утвердила его в звании драматического писателя.

Сегодня опубликованы и увидели свет рампы более 30 его пьес. Сам писатель в равной степени привязан и к прозе, и к драматургии. К театру относится с нескрываемой нежностью. «Театр я воспринимаю как храм, как святилище, где люди обретают друг друга, очищаются… Если читатель литературы — это человек, оставшийся один на один с книгой, и его собственные раздумья встречаются с раздумьями героев книги или ее автора, то в театре между зрителями и сценой пробегает ток взаимопонимания, рождается человеческая солидарность, возникает магнетизм, который объединяет всех в единое целое… Зрительский коллоквиум, развернувшийся еще в антракте, а затем и дома, служит продолжением пьесы, выводит ее за рамки написанного… Д а, я  в е р ю  в  т е а т р» — эти слова он выносит на обложку своего последнего сборника пьес, вышедшего в Бухаресте.

Драматургия Д. Р. Попеску многожанрова: от трагической поэмы «Фаянсовый гном из летнего сада», социальной драмы «Эти грустные ангелы» до сатирической пьесы с элементами гротеска «Хория, или Птичье молоко» и бурлескной трагедии «Цезарь — шут пиратов…».

Пьесы, предлагаемые советскому читателю, находятся в русле той же проблематики, что и прозаические произведения Д. Р. Попеску. Проблемы, которые волнуют писателя — человека острой и беспокойной гражданской мысли, — это проблемы ответственности личности перед обществом и перед собой. Сюжетные перипетии в своих пьесах Д. Р. Попеску заменяет сшибкой мнений, схваткой идей: в них выражены крайние, противоположные жизненные позиции. Герои пьес Д. Р. Попеску не идут на моральные компромиссы, сражаются за истину до последнего дыхания, готовы умереть, но не предать свои идеалы. При этом им свойственны человеческие слабости, в них нет ни декларативности, ни позы, которыми порой грешат характеры положительных героев литературных произведений. Писатель ненавидит цинизм, приспособленчество, корыстолюбие. Ключевые пункты его нравственной программы — это совесть, честь, правдоискательство.

Ион, герой пьесы «Эти грустные ангелы» (1969), молодой рабочий, сражается за чистоту и справедливость человеческих отношений. В этом несгибаемом правдолюбце, непримиримом к любого рода компромиссам, кричит отчаяние одиночества, желание найти человека близкого по духу, по жизненным принципам. Но когда, казалось бы, он находит такого человека — медсестру Сильвию, тоже одинокую, с несложившейся судьбой, обиженную жизненными обстоятельствами и людьми, — эта встреча счастья им не приносит. Как бы ни дорожила Сильвия отношением Иона, как бы ни ценила его человеческие качества, как бы ни хотела опереться на его руку, она Иона не любит и замуж за него не пойдет — не станет ложью оскорблять его и себя. Эти «грустные ангелы» во всем отстаивают правду, ищут идеал, хотят жить по совести.

Д. Р. Попеску удивительно выстраивает свою пьесу. Действием движет не смена сюжетных ходов. Они вообще мало интересуют писателя. Драматическое напряжение существует за счет неожиданных поворотов в сложившейся системе человеческих отношений. Каждого нового героя, выходящего на сцену, оказывается, что-то связывает с остальными: давнее знакомство, прошлые обиды, нелегкий житейский опыт. Социальная драма развивается как драма психологическая, скрепленная почти детективной интригой, но не событийной, а нравственной, этической. С ее помощью автор исследует человеческую психологию.

Пьеса «Хория, или Птичье молоко» (1976) начинается как драма, заканчивается как фарс. Жену, погрязшую в домашнем хозяйстве, раздражает работяга муж с его прописными истинами и вечной занятостью. Едва возникший любовный треугольник, одна из сторон которого — франтоватый ухажер с патефоном и в белом костюме — скорее иллюзия, плод воображения не очень счастливой женщины, — распадается на глазах, чтобы открыть перед двоими путь друг к другу. Каждый из героев познает истину о мире и о себе самом, очищается, признавая свою вину перед другим человеком.

«Цезарь — шут пиратов…» (1968) — пьеса-парабола о власти в мире пиратов, насильников, палачей. Здесь власть добывают силой, за нее расплачиваются звонкой монетой. В обществе бандитов и ничтожеств Цезарем может стать любой, достало бы только коварства, демагогии, денег. Победа Цезаря над пиратами, потом Капитана над Цезарем и Тощего над Капитаном — это победа пирата над пиратом, палача над палачом и деспота над людьми.

Античная история — только рамка, внутри которой разыгрывается гротесковый сюжет на тему авторитарной власти в обществе «свободной конкуренции». Драматург в своих заметках о пьесе предупреждает режиссера об опасности «увидеть в пьесе простую реконструкцию исторических событий», призывает «иметь в виду главную мысль пьесы: преступления не должны повторяться».

В этой пьесе, которую можно назвать политическим памфлетом, гротесковой драмой, бурлескной трагедией, диалог построен не как обмен репликами, а как противоборство идей, звучащих в тексте и скрытых в подтексте. Цезарь из шута пиратов становится их палачом, а потом их жертвой. Цезарь — действующее лицо пьесы — убит, а Цезарь как идея диктаторской власти живет, и на освободившееся место находится масса претендентов. Меняются маски — суть остается прежней. Тиран всегда тиран, в какие бы одежды он ни рядился.

Рассматривая в пьесе «Фарфоровый гном из летнего сада» (1972) судьбу молодой подпольщицы-антифашистки Марии, осужденной на смертную казнь, Д. Р. Попеску показывает, как раскрывается человек в пору испытания человечности, размышляет о том, что в жизни свято и дорого, а что подло и преступно, кто трус, а кто способен бороться за свое достоинство и выстоять в суровой неравной борьбе. Сюжет, повествующий о трагическом эпизоде второй мировой войны, восходит к уровню высоких обобщений, от событийного плана — в метафорически-ассоциативный. Пьеса эта написана в жанре современной интеллектуальной драмы, где противоборство идей и мнений движет действие. Здесь переплетаются несколько образных пластов: мотивы христианской мифологии, фольклорные реминисценции, балладные формы.

Несмотря на то что пьеса сложна для постановки, к ней обращались многие театры Румынии, румынское телевидение предложило свой вариант драматической поэмы. В Советском Союзе «Фаянсового гнома» включил в свой репертуар Шяуляйский театр, и режиссер С. Варнас получил премию фестиваля румынской драматургии в Советском Союзе в 1983 году. Театр увидел в пьесе поэзию и условность притчи, близкие к литовской драме-поэме с ее аскетизмом и обобщенными характерами-символами. Он сосредоточил свое внимание на идейном споре, который ведут юная подпольщица Мария и стерегущие ее тюремщики. Они мнят себя властителями мира и пасуют перед силой духа хрупкой женщины…

Эти заметки о драматургии известного писателя Румынии дополнит интервью, которое мне удалось взять у него осенью 1985 года в Бухаресте.

— Дорогой Думитру Раду Попеску, в связи с выходом сборника ваших пьес в издательстве «Радуга» мне бы хотелось попросить вас поделиться с советскими читателями своими размышлениями о театре и о пьесах, которые вошли в этот сборник.

Многие румынские писатели сегодня ищут пути своего развития на перекрестках реалистического и фантастического способов художественного мышления. В ваших произведениях также стыкуются реалистическая манера повествования с гротеском, фантастикой, бурлеском. Отчего так часто и в вашей прозе, и в драматургии реальное окрашивается фантастическими красками?

— Реалистическая манера письма продиктована самой жизнью — конкретной, осязаемой, живой. Но не следует забывать, что мироощущение писателя вырастает из культуры народа, связано с его фольклорными традициями. Часто мы сами не осознаем, что живем словно окруженные аурой фантастики, мифологии. Возьмем, к примеру, мир села — казалось бы, такой конкретный, такой реальный. Здесь рано встают, задают корм домашним животным, идут на работу, разговаривают — словом, занимаются вполне конкретными делами. Вместе с тем здесь чтят обычаи, соблюдают обряды, бережно хранят легенды и сказки, помнят притчи и заговоры. Так живут и сосуществуют в сознании людей два мира, не параллельных, а как бы слитых в одно целое. Поэтому нет ничего удивительного, что в прозе или театре, как и в самой действительности, обыденная жизнь и жизнь мифа, неповторимые обычаи, свойственные только данной культуре, тесно переплетены между собой. И может быть, именно это свойство, эта особенность делает произведения писателей разных стран такими непохожими друг на друга.

Утверждая это, я не делаю никакого открытия — такое сочетание конкретного и фантастического мы находим во многих произведениях классиков реализма, где фантастика придает особый, значительный смысл реальному. В современной литературе — возьмем, к примеру, латиноамериканский роман, который сейчас так популярен, — взаимовлияние реального и фантастического приобретает еще более отчетливый характер. И в нашей литературе, в произведениях румынских писателей М. Садовяну, П. Истрати и в первую очередь М. Эминеску, нетрудно обнаружить взаимопроникновение реального и фантастического.

Возможно, такое сочетание реализма и фантастики помогает писателю находить путь к своему читателю. Читатели, с одной стороны, люди вполне реальные, но ведь они живут в разных уголках страны, разбросаны по всему свету, и для писателя они в какой-то степени существа загадочные. Если писатель хочет их понять, вступить с ними в общение, ему приходится порой моделировать их для себя, как моделирует он собственные персонажи. Может быть, в этом диалоге писателя с бумагой, или писателя с помощью бумаги и пера с читателем, может, в этом диалоге, где все переплелось: фантазия и реальность, — и рождается чудо искусства; может, здесь и заключается ответ на вопрос, который вы мне задали.

— В вашей пьесе «Хория, или Птичье молоко» обыденность, банальность перерастает в гротеск, в фантастику, в ней использован тот самый конструктивный принцип, о котором только что шла речь…

— В жизни все перемешано — жестокое и грустное, подлое и благородное, нелепое и возвышенное. Все эти черты, казалось бы полярные по своей сути, могут сочетаться в одном человеке, сталкиваться в одной сцене. Современный зритель не желает, чтобы его пичкали продуктами, сфабрикованными по принципу бескрылого описательства, лишенного воображения, фантазии, иронии. Ведь читателю отлично известно, что жизнь сложна, загадочна, неожиданна и никакие дотошные описания, которые только в шутку можно назвать реалистическими, не могут раскрыть ее глубинного содержания. Давайте обратимся к опыту великих русских писателей. Разве в их героях не перемешаны положительные и отрицательные черты, возвышенные поступки с низкими, свет и мрак, муки совести и чистые порывы души? Разве мы можем сегодня не принимать во внимание этого достижения искусства, завоеванного много лет назад?!

— Поскольку мы начали с пьесы «Хория, или Птичье молоко», давайте продолжим этот разговор. Ваша героиня Эмилия создает себе идеальный образ мужчины. Ей кажется, что он должен помочь ей вырваться из плена обывательской паутины. Но идеал не совпадает с его реальным воплощением, и она жестоко расправляется с преуспевающим напыщенным пустозвоном Хорией. А может быть, сама мечта об идеальном мужчине всего-навсего отражение внутренней пустоты Эмилии? Так что же происходит в пьесе? Убийство? Убийство собственной пустоты или ложной мечты, которые мешают Эмилии увидеть и понять тех, кто ее окружает?

— Я бы не смог дать точный ответ на этот вопрос. Да и не хочу его давать в интервью, поскольку не дал его в пьесе. Вполне возможно, что убийство мнимого любовника — это горькое признание собственной пустоты и попытка уничтожить в себе эту пустоту, вы это очень хорошо сформулировали. А может быть, это расправа с собственным воображением, создавшим ложный образ человека, оказавшегося никчемным и мелким. И если все это играть на сцене в чисто реалистическом ключе, можно допустить, что совершается убийство ничтожества, пустого места, мыльного пузыря, претендующего на роль мужчины. Я не хочу решать этот вопрос однозначно. И, наверное, режиссеру тоже не стоит настаивать на одном каком-то решении. Зритель обязательно выберет ответ, ведь ответ содержится в каждом из высказанных выше предположений. Семейная жизнь не удовлетворяет мою героиню, она не способна понять заботы близкого человека, разобраться в своем собственном существовании… Разве эти проблемы могут иметь одно решение? Если бы все обстояло так просто, пьеса не вышла бы за рамки банальной семейной драмы.

— В пьесе «Хория» вы рассматриваете взаимоотношения двоих, чья любовь, казалось бы, не прошла проверку временем. В пьесе «Эти грустные ангелы» двое — Сильвия и Ион — только начинают жизнь, их любви, если это любовь, предстоит преодолеть много препятствий, серьезных испытаний. Вообще мне представляется, что молодой герой — любимый герой ваших произведений. Чем объясняется ваш интерес к молодежи? Может быть, чем моложе человек, тем чище и благороднее его намерения, а его душа, как сейсмограф, реагирует на окружающую жизнь?

— Скорее всего, так оно и есть. Но молодой герой для меня не обязательно тот, кому двадцать лет. Дело не в биологическом возрасте, а в способности человека удивляться. Удивляться всему, что происходит вокруг, и иметь мнение по любому вопросу. В этом моем утверждении тоже нет ничего нового. Для меня, например, шекспировский Лир — молод: он восстает, когда оказывается свидетелем того, как искажаются нравственные основы окружающего его мира.

— Может быть, молодой герой близок вам потому, что именно он умеет смотреть на жизнь непредвзятым взглядом, именно он умеет остро формулировать сложные жизненные проблемы? Я имею в виду ваших молодых героев Иона и Сильвию.

— Безусловно. Новая генерация всегда строго судит поколение, которое ей предшествовало. Это не означает, что дети сумеют добиться всего, что не удалось сделать их родителям. Жизнь обязательно внесет свои коррективы. Молодой человек интересен мне остротой восприятия мира — без клише и без рутины. Но может так случиться, что и зрелый герой остается молодым, благодаря молодым вопросам, которые он задает миру.

— Как вы считаете — вопросы, поднятые пьесой «Эти грустные ангелы», которые волновали молодежь 60—70-х годов, волнуют сегодняшнюю молодежь тоже?

— Я бы хотел, чтобы это было так, и был бы счастлив, если бы в ней оказались затронутыми проблемы, которые будут волновать людей двухтысячного года. Ведь если искусство не содержит в себе вечных вопросов — то какое же это искусство? Мне бы совсем не хотелось, чтобы моих героев можно было оставить в каком-то определенном десятилетии. Мои герои задают вопросы не только окружающим, но в первую очередь самим себе, их вопросы амбивалентны — обращены к миру и к себе, к себе в первую очередь. Молодые судят себя по самому строгому счету. Они задаются вопросом, как надо жить, и остро переживают любое отступление от нравственных заповедей. Главное для них — сохранить высокий уровень человеческих отношений.

— Ну а если говорить конкретно — об Ионе и Сильвии, героях «Грустных ангелов», их порыв к чистоте постоянно наталкивается на глухую стену непонимания. Все учат их «жить», то есть к жизни приспособиться, в ней преуспеть. Но они дорожат своей верой в идеал, не желают от него отказываться. Это помогает им пережить поражение. В связи с этим у меня возникает вопрос: является ли Ион носителем мыслей автора?

— Как знать? Я не думаю, что автор должен дирижировать своими героями, дергать их за веревочки. Писатель должен для себя сформулировать собственную точку зрения, а потом предоставить персонажам говорить каждому от своего имени. И знаете, мне кажется, самое существенное для автора — суметь стать зрителем и самому проверить, не стыдно ли ему слушать, что говорят созданные им персонажи.

Еще мне хочется добавить: все персонажи моих пьес реальны. Я только собрал их из разных мест и заставил жить вместе, к радости одних и огорчению других.

— Можно ли считать Иона, Птицу, Марию, Сильвию, Анастасию из повести «Скорбно Анастасия шла» вашими любимыми героями? Это люди, которые не желают приспосабливаться к обстоятельствам, рвутся к истине, справедливости, ищут единомышленников и чаще всего остаются в одиночестве.

— Я люблю этих моих героев. Они одиноки, потому что хотят понять окружающий мир, но мир не всегда хочет или способен понять их. А идти на компромиссы они не желают. Есть люди, которые не укладываются в жизненные стереотипы и потому, должно быть, выглядят несгибаемыми, чудаковатыми, странными. А может, они такие и есть, может, они и должны такими быть, потому что они обладают невидимыми антеннами, которые улавливают приметы будущего, чувствительны к явлениям, скрытым от человеческого глаза. У таких людей есть цель в жизни, и добиться ее им не помешают ни страх, ни препятствия, ни даже смерть.

— Как объяснить тот факт, что финалы ваших пьес чаще всего грустные? Может, вы считаете, что такое художественно-эстетическое решение оказывает определенное воздействие на зрителя, заостряет его внимание на идеях, которые вам дороги?

— А я вовсе не считаю, что финалы моих пьес грустные.

— Разве когда Ион, чтобы не поступиться своими принципами, вынужден уйти от любимой и Сильвия, которая может наконец устроить свою жизнь, остается одна — это не грустно?

— Для меня это не грустный финал, потому что он отвергает идиллию. Может, вам кажется, что было бы лучше, если бы Ион и Сильвия закрыли глаза на неискренность, готовую вот-вот проникнуть в их отношения, и остались вместе? Но ведь это фальшивый финал. Жизнь моих героев вовсе не ограничивается сценическим временем. Встреча Иона и Сильвии, давшая им жизненный импульс, внутреннее озарение, не исчерпывается теми двумя днями, которыми по пьесе ограничено их знакомство. Их отношения не прекращаются одновременно с падением занавеса. Расставаясь, они как бы задают друг другу вопрос, могут ли они еще встретиться, стоит ли им еще встречаться, чтобы соединить свои судьбы, или лучше больше никогда не видеться.

Представьте себе «счастливый финал» с флердоранжем, шампанским, фиалками. Разве такой финал не выявил бы беспринципность героев, их склонность к компромиссу? То, что они расстаются, тревожит: как сложится их дальнейшая жизнь? Но, расставшись, они серьезно задумываются о новой встрече.

— Героиня пьесы «Фаянсовый гном из летнего сада» — коммунистка-подпольщица Мария — тоже молода. Ей бы жить да жить. Но сохранить жизнь ценой предательства она отказывается. Пьеса кончается гибелью Марии — женщины простой и цельной, как античная героиня, — и звучит гимном мужеству, надеждой на возрождение жизни. И мы верим, что сын Марии продолжит дело своей матери, ее идеи, ее принципы.

— Совершенно верно. Мария не могла избежать своей судьбы. Сын, еще не рожденный, подарил ей несколько месяцев жизни. И я уверен, как уверена и сама Мария, что этот мальчик узнает о ней, о ее судьбе, о ее идеях. Он понесет их дальше, он не предаст. Сын — ее будущее, и это будущее не может быть оборвано никакой пулей.

— Вот почему она становится птицей…

— Да, Мария превращается в птицу, и хоть следы ее не видны, как вообще не видны следы птиц в небе, но мы-то знаем, что воздух полон этими невидимыми следами. Поэтому даже трагический финал я не рассматриваю как пессимистический. Он возвышает героиню — в такие минуты человек обретает себя, убеждается в правоте своих идей. Он погибает, но идеи остаются жить в других людях. Они существуют, как существуют следы, оставленные птицами.

— В пьесе «Фаянсовый гном» вы тревожите человеческую память воспоминаниями о недавнем прошлом. В ее основе лежит какой-нибудь реальный факт?

— Существует национальная память. Она обогащает человека фактами героического прошлого. На создание этой пьесы меня вдохновил не один жизненный факт, я знал несколько случаев, подтвержденных документами, когда властям пришлось отсрочить исполнение смертного приговора женщинам, носившим в своем чреве младенца. Одна из них даже осталась жива: не успела родить до 23 августа 1944 года — дня освобождения Румынии. Во время войны на смерть осуждали не только за крупные акции, саботаж, подрывную деятельность, но и за мысли, идущие вразрез с официальной идеологией, за стремление сохранить человеческое достоинство. Такие люди, как моя героиня, готовы к высшей жертве, способны отдать жизнь, но не отказаться от собственного «я», от своих принципов.

И еще я попробовал рассказать в пьесе о солидарности простых людей — безымянных девушек, молодых и старых цыганок, тюремного служителя Птицы, которого тюремщики принимают за сумасшедшего. Все они окружают Марию заботой, нежностью, помогают ей пройти последний путь. В этих простых людях живет сопротивление насилию и жестокости, они обладают крепким нравственным стержнем, который делает народ непобедимым.

— Так мы подошли к последней пьесе, вошедшей в наш сборник, — «Цезарь — шут пиратов». Казалось бы, она посвящена античности, но будоражит умы сегодняшних читателей. Финал этой пьесы страшен: самый порочный, самый подлый человек приходит к власти, становится императором Рима. Пожалуй, я не совсем точно выразилась, финал этот хоть и кажется чудовищным, но в нем есть своя логика.

— Совершенно верно. Логика и закономерность! Я много читал из истории императорского Рима — думаю, такие тогда были правила игры: на вершину пирамиды всегда взбирался самый отвратительный, самый жестокий, самый глупый. Он должен быть богатым, располагать военной силой, он лишен искры человечности и порывов милосердия. Он не уважает достоинство людей, и свое собственное — тоже. Эти качества помогают ему взобраться к вершинам власти.

— Можно ли проследить в пьесе какие-нибудь исторические аналогии?

— Пьеса, поставленная в городе Тыргу-Муреше, была решена как антифашистская. Костюмы действующих лиц, не будучи точной копией формы гитлеровских солдат, отсылали зрителя к фашистским мундирам.

— Вам, известному прозаику и не менее известному драматургу, мне бы хотелось задать еще один вопрос. Как уживаются друг с другом проза Д. Р. Попеску и театр Д. Р. Попеску? Может быть, одни темы или проблемы подходят больше для театра, а другие — для прозы?

— Никакого правила на этот счет не существует. Проза и драматургия превосходно уживаются между собой. Я бы сказал, что сюжеты сами выбирают для себя жанр. А театр я вижу прежде всего как литературу, то есть мои пьесы предназначены для чтения, независимо от будущего спектакля. Я пишу пьесу так, как если бы писал роман, повесть или новеллу, только стараюсь, чтобы читатель, прочитав пьесу, понял, зачем я вызвал его на диалог со своими героями. Поставленная в театре, пьеса обретает второе дыхание, полностью осуществляет себя — герои становятся живыми, конкретными, зритель превращается в действующее лицо. И это приносит мне особую радость. Я не могу определить, что легче писать: прозу или пьесу, в искусстве ничего легкого не существует.

— Пьесы, составляющие наш сборник, написаны в разное время одним автором. Как вам кажется, какая главная мысль их объединяет?

— Все они написаны как бы в разных регистрах. Одна более эпическая — «Ангелы», другая — «Хория» — более камерная, здесь действуют всего несколько персонажей, а некоторые режиссеры сводили число героев к двум. Третья — «Цезарь» — пьеса-парабола, отталкивается от исторического факта, описанного Плутархом. (Вот еще один источник вдохновения для писателя.)

— Но это пьеса псевдоисторическая, ее идея звучит вполне современно…

— Разве можно сегодня писать историческую пьесу как музейную реконструкцию?! И, наконец, четвертая — «Фаянсовый гном» — драматическая поэма, пьеса-метафора, навеянная фактами героического прошлого моего народа. Что их объединяет? Я думаю, стремление к тому, чтобы добро восторжествовало. Это движение к добру, к истине, к внутренней свободе существует во всех пьесах, определяет их развитие, их конфликт.

— Почему вы даете пьесам несколько заглавий? «Хория, или Птичье молоко», «Цезарь — шут пиратов, или Ловушка, или Кто осмелится проверить, фальшивая ли у императора лысина»?

— В пьесе всегда существует несколько идей, которые мне важно донести до зрителя, в каждом из названий может быть раскрыто содержание одного из актов, выделен главный персонаж или основная идея. То есть я пытаюсь дать режиссеру несколько ключиков для понимания идей пьесы, но дать их в виде названий.

— И, наконец, последний вопрос. Поскольку в Советском Союзе выходит первый сборник ваших пьес, что бы вы хотели сказать советскому читателю?

— Что я могу сказать? Я хотел бы надеяться, что в этом сборнике мой советский читатель встретится с одним и тем же человеком, который двадцать лет назад написал «Грустных ангелов», восемнадцать лет назад — «Цезаря». Я хочу сказать ему, что «Грустных ангелов» сейчас, двадцать лет спустя, играют в Бухаресте, в театре имени Ноттары, и это делает меня счастливым и молодым и дает надежду, что «старая пьеса» тревожит сердца людей сегодня так же, как и двадцать лет назад. Может быть, поэтому у нее, как и у остальных трех пьес сборника, которые и сегодня идут в разных театрах моей страны, есть право быть переведенной на русский язык. Пусть советский читатель примет этот сборник в дар от молодого человека.

Е. Азерникова