Рисунки С. ПРУСОВА
ДВАДЦАТЬ МИНУТ ТРЕТЬЕГО
Тамбур был похож на гроб. Ключ дрожал, когда Куин вставлял его в замочную скважину — третий раз в эту ночь. Человек, который говорит, что он никогда ничего не боялся, лжет.
Замок щелкнул. Они вошли. Он придержал дверь плечом и медленно, бесшумно закрыл ее.
— Он там, на втором этаже, — раздался его шепот. — Я не хочу зажигать свет внизу: могут увидеть с улицы.
— Ты иди вперед, — сказала Брикки, — а я буду держаться за тебя. Только поставлю чемодан.
Она ощупью добралась до стены и поставила чемодан так, чтобы его легко было найти. Потом она взяла его за руку. Они двинулись.
— Ступеньки, — шепнул он вскоре.
Она нащупала ногой ступеньку, и они стали подниматься по лестнице. Есть ли еще кто-нибудь в доме? Может быть, кто-нибудь и есть. Ночные убийства часто обнаруживаются только утром.
— Поворот, — прошептал он.
Новый марш лестницы. Наконец ступеньки кончились.
— Поворот, — выдохнул он.
Его рука повела ее направо. Теперь они шли по верхнему коридору.
Здесь стоял запах дорогой кожи и дерева. Она почувствовала аромат сигарного дыма, очень слабый. Еще что-то ощущалось в воздухе, почти воспоминание о запахе: может быть, кто-то пудрился здесь. Или, может быть, духи.
Они переступили порог и остановились. Он протянул руку, и она услышала, как закрылась дверь.
Зажегся свет — невыносимо яркий после долгого путешествия в темноте.
Стены были светло-зеленого цвета, панели — из орехового дерева. Окон комната не имела.
Самым заметным в ней был мертвец.
Комната принадлежала, наверное, одному человеку, а не всей семье. То, что светские молодые люди называют «берлогой». Две или три короткие полки с книгами, вделанные в стену, — можно считать, что до некоторой степени это библиотека. Здесь стоял письменный стол — комнату можно назвать и кабинетом. В разных местах стояло несколько удобных кожаных кресел, шкаф с бутылками, пепельница. Так что скорее всего — это мужской вариант гостиной.
Она была продолговатая; две короткие стены — глухие, в третьей — дверь, через которую они вошли, а в четвертой — две двери: одна в спальню, другая рядом — в ванную. Куин пошел в спальню. Она увидела, как он задернул тяжелые портьеры на окнах спальни, чтобы с улицы не видно было света.
В ванную Куин не пошел, там, наверное, тоже нет окон.
Она считала, что многое повидала в жизни, все знает. Но этого она не знала. Она никогда не видела мертвых.
Она посмотрела на его лицо. На вид ему лет тридцать пять или около того. Должно быть, у него было красивое лицо. Но в конце концов красивы и ангелы и дьяволы. Морщинки, которые двигались, когда человек жил, превратились в неподвижные швы. Рот, который выражал силу или слабость, горячий или спокойный характер, был теперь просто зияющим отверстием. Глаза прежде были жесткие или добрые, умные или глупые; они стали просто блестящими безжизненными инкрустациями. Смерть отобрала мысль и движение.
Он был безукоризненно одет: крахмальная рубашка не помята, и бутоньерка все еще торчит в петлице смокинга.
Подошвы его туфель немножко поблескивают — от воска натертых полов. Значит, он не так давно танцевал? Но какой толк думать обо всем этом!
Куин вернулся. Она почувствовала — он стоит рядом, и была рада, что он рядом; это хорошо.
— А ты знаешь, как его… — спросила она тихо. Как это сделали — чем?
Она нагнулась. Он — тоже.
— Должно быть, здесь. — Ее рука потянулась к пуговице смокинга.
— Обожди, дай я, — сказал он быстро. Он что-то сделал пальцами, и полы смокинга разошлись. — Вот. — И он глубоко вздохнул.
Маленькое красновато-черное пятнышко нарушало белизну пикейного жилета слева, под сердцем.
— Должно быть, из револьвера, — сказал он. — Да, пуля. — Ранка круглая. От ножа не такая рана.
Он расстегнул жилет. Под ним тоже было красное пятнышко, только крупнее — рубашка впитала кровь.
— Должно быть, очень маленькая пуля, — сказал он. — Я не специалист, но дырочка очень маленькая.
— А может быть, они все такие.
— Может быть, — сказал он. — Я не знаю.
Она сказала:
— Значит, в доме никого, кроме нас, нет. Выстрел услышали бы.
Он огляделся.
— Револьвера не видно, — сказал он.
— Как фамилия людей, которые живут в этом доме?
— Грейвз.
— А это — глава семьи, отец?
— Отец умер лет десять или пятнадцать тому назад. Остались мать, два сына и дочь. Это старший сын; младший — студент, учится где-то в колледже, а дочь — одна из тех, кого называют «дебютантка». Знаешь, о них пишут в газете, в светской хронике.
— Если бы мы могли понять — почему, если б мы знали причину!..
— У нас всего несколько часов, а полиция тратит на это недели.
— Давай начнем с самого простого. Он не застрелился, иначе здесь лежал бы револьвер.
— Да, наверное, — сказал он не слишком уверенно.
— Чаще всего убивают с целью ограбления. Что-нибудь взято из сейфа с тех пор, как ты был здесь первый раз?
— Не знаю, — ответил он. — В тот раз я не включал свет. И споткнулся об него. Потом я зажег спичку, увидел его, кое-как добрался до сейфа, бросил деньги и выбежал на улицу.
— Тогда давай посмотрим. Как ты думаешь, ты сможешь вспомнить, что там лежало?
— Нет, — признался он. — Я очень нервничал тогда, понимаешь ли… Но давай попробуем. Может, я вспомню.
Они вошли в ванную. Куин — первым.
Зеркало на стене создавало неприятное впечатление, будто вместе с ними вошли и другие люди. Кто эти испуганные дети, такие юные, такие безнадежно-беспомощные?
Она не стала об этом думать.
В стене зиял аккуратный квадрат. Куин вынул заднюю часть деревянной обшивки, за которой находился сейф, затем медленно вытащил стальной ящик с деньгами. Открыть такой сейф не труднее, чем отрезать ножом кусок масла.
— Не очень-то крепкий сейф, — заметила она.
— Наверное, его сделали много лет назад… — Он замолчал и покраснел: он сгорал от стыда, она видела, от стыда за то, что он сделал. Все его инстинкты восстали. Хорошо. Так и должно быть с мальчишкой из соседнего дома, если он совершил такую вещь.
Они поставили тяжелый ящик на трехногий табурет и открыли его.
Деньги лежали сверху — деньги, которые он только что вернул. Они их отложили и начали разбирать кипы бумаг — желтые, старые бумаги.
— Вот завещание. Может быть, оно имеет какое-нибудь отношение.
Он продолжал рыться в бумагах, а она стала просматривать завещание.
— Завещание его отца. А он, — она кивнула в сторону комнаты, — был его душеприказчиком. Его зовут Стивен. — Затем просмотрела еще страницу и сказала: — Не думаю, что это имеет какое-нибудь отношение к делу. Все завещано вдове. Дети ничего не получают, пока она не умрет, а ведь убили не ее, а сына. — Она сложила завещание и положила его на место. — Ты говорил, что здесь были какие-то драгоценности; я их не вижу.
На какое-то мгновение у нее зародилась надежда, что похитили их.
— Они во втором ящике, сейчас я тебе покажу. И, по-моему, они не очень дорогие, то есть, конечно, они дорогие, но это не бриллианты или что-нибудь в этом роде.
Он достал второй ящик. Нитка жемчуга, старомодное ожерелье из топазов, аметистовая брошь.
— Жемчуг, наверное, стоит тысячи две.
— Я все это видел; отсюда ничего не взято с тех пор, как я…
Он снова осекся и замолчал, опустив глаза.
— Это не ограбление, — сказала она трезво. — Кое-что посложнее.
Они быстро уложили все в ящики. Последними положили деньги. Он посмотрел на них с ненавистью. Она понимала, она его не винила…
Они закрыли ящики, вставили их на место. Не было смысла закрывать отверстие в стене занавеской. Когда рядом лежит труп, стоит ли пытаться скрыть другое преступление? Да и вообще бесполезно пытаться отделять одно от другого: как только обнаружат убийство, его, конечно, свяжут со взломом.
— Ну, с этим покончено, — сказала она, обескураженная.
Они вернулись в комнату, остановились и беспомощно посмотрели друг на друга. Что делать теперь?
— Бывают и другие мотивы, такие же простые, — сказала она. — Ненависть или любовь. Теперь мы должны…
Он понял. Подойдя к трупу, он опустился на колени.
Она подавила отвращение, подошла и стала на колени рядом с ним.
— Ну, тогда придется посмотреть, что у него в карманах, — сказала Брикки. — Я тебе помогу.
— Не нужно, не притрагивайся к нему; я достану все из карманов, а ты смотри.
Они улыбнулись друг другу, делая вид, что им не так уже омерзительно то, что они собирались делать.
— Я начну отсюда, — сказал он.
Грудной кармашек. Ничего, кроме тонкого полотняного носового платочка.
— Посмотрим левый боковой карман. — Ему пришлось приподнять тело. — Здесь вообще ничего нет, — и вывернул атласную подкладку кармана. — А теперь правый.
— Тоже ничего.
Вывернутые карманы торчали, как маленькие плавники.
— Теперь внутренние карманы.
На этот раз ему пришлось коснуться рукой мертвой груди.
— Вынимай все, — прошептала она.
Он доставал из кармана вещи и передавал ей, а она клала их на пол.
Они сидели, согнувшись, подняв колени. Он молчал, но она по его лицу понимала: ему кажется, что у них нет никаких шансов — слишком мало времени оставалось до рассвета.
Позади них, на книжной полке, стояли часы. Усилием воли — только усилием воли! — они заставляли себя не оборачиваться, но они их слышали. Часы мелко рубили тишину и говорили: «Тик-так, тик-так», — столь насмешливо, столь безжалостно, столь быстро. Они не останавливались, не прерывали своего движения, а шли, шли, шли…
— Портсигар. Серебряный. С надписью: «С. от Б.». В нем три сигареты. Его звали Стивен? Подарил кто-то, чье имя начинается на «Б». — Она захлопнула портсигар и положила на пол. — Спички. Бумажник, кожаный. Две пятидолларовые бумажки и одна долларовая. Два корешка от билетов на сегодняшний спектакль в «Винтер Гарден». Третий ряд, места сто тринадцать и сто четырнадцать. Что ж, по крайней мере мы знаем, где он был сегодня с восьми тридцати до одиннадцати.
— Два с половиной часа из тридцати пяти лет, — сказал он мрачно. — Выходит, нам нужно проследить примерно два — два с половиной часа с того момента, как кончился спектакль в театре. Еще что-нибудь там есть?
— Визитные карточки, деловые, — ответила она. — Какой-то Стафорд, какой-то Холмз, какой-то Ингольдсби. Кажется, все… Нет, обожди минутку, в маленьком отделении есть еще что-то. Фотография. Любительская. На фото — девушка и он сам, оба верхом.
— Покажи-ка! — Он посмотрел и кивнул головой. — Это та, с которой он сегодня вечером вышел из дому. В спальне тоже есть ее фотография — в серебряной рамке. Там написано «От Барбары».
— Значит, это сделала не она. Иначе фотографии в серебряной рамке не было бы. Рамка, может, и осталась бы, но фотографии там бы не было. Здравый смысл подсказывает.
— Ну вот и все — из внутренних карманов. Теперь посмотрю четыре кармана в брюках. Два боковых и два задних. Левый задний. Ничего. Правый задний — еще один носовой платок. Левый боковой — ничего. Правый… Ключ от входной двери и немного мелочи.
Она пересчитала мелочь, задумчиво, понимая, что это не имеет значения.
— Восемьдесят четыре цента, — сказала она и положила деньги на пол.
— Вот и все карманы. А мы не сдвинулись с места.
— Нет, сдвинулись, Куин, очень сдвинулись!.. Не говори так. В конце концов мы же не ожидали, что найдем здесь лист бумаги, на котором написано: «Меня убил такой-то». Мы уже знаем одно имя — Барбара. И мы знаем, как Барбара выглядит, и знаем, что она провела с ним первую половину вечера. Мы также знаем, где они были примерно до одиннадцати часов. Мне кажется, что это очень много. И это мы узнали, только осмотрев карманы.
«Тик-так, тик-так, тик-так…»
Она сжала его руку, чтобы успокоить его, придать ему бодрости.
— Я знаю, — сказала она чуть слышно. — Не смотри на них, Куин, не оборачивайся. Мы сможем это сделать, Куин, сможем, мы успеем!..
Она поднялась.
— Положить все обратно? — спросил он.
— Не имеет значения; оставь, где лежит.
Он тоже поднялся.
— Давай теперь осмотрим комнату, — сказала она. — Ты начинай там, а я начну здесь.
— А что мы ищем? — спросил он хмуро.
Ей хотелось крикнуть. «О господи, я сама не знаю!..»
«Тик-так, тик-так, тик-так…»
Она опустила глаза, чтобы не смотреть на циферблат, когда проходила мимо часов, как страус, который прячет голову в песок. А ведь это не так легко. Часы здесь, на ее стороне комнаты и смотрят прямо на нее.
Книги на полке разделены на две части, и часы стоят посередине.
— «Зеленый свет», — бормотала она, проходя вдоль книг, — «Китайские фонарики», «История…» — Она быстро опустила глаза, — «Тик-так…» Еще один миг из их запаса прошел! Она снова подняла глаза, уже правее часов. — «На север от Востока», «Трагедия Икс…» Не очень-то он много читал, — решила она.
— Откуда ты знаешь? — спросил он.
— Так мне кажется. Когда человек много читает, у него книги более или менее одинаковые. Я хочу сказать — одного типа, а здесь какой-то сброд, совсем разные книги. Наверное, он читал одну книжку по полгода или около того, когда не спалось.
Она первая подошла к столику.
— Куин! — окликнула она после минуты раздумья.
— Да?
— Человек, который курит сигареты, — а мы нашли сигареты у него в портсигаре, — он сигары тоже курит?
— Может быть, многие курят и то и другое. А ты что, нашла окурок сигары?
— А он мог выкурить две сигары? В этой пепельнице два окурка…
Он подошел и посмотрел.
— Мне кажется, здесь был кто-то еще, — сказала она, — какой-то мужчина. Столик стоит между двух кресел. Окурки лежат на противоположных краях пепельницы.
Он наклонился и посмотрел более внимательно.
— Сигары разных сортов, никто не курит так. Здесь в самом деле кто-то был с ним. И посмотри-ка, один из них очень волновался. Посмотри на этот окурок: он гладкий, немножко разбухший, но все же целый, да? А теперь посмотри на второй: он изжеван совершенно. Один из этих курильщиков очень волновался, говорю тебе! — Он посмотрел на нее. — Это самое интересное, что мы нашли, самое интересное!
— А кто волновался и кто был спокоен? Грейвз или другой человек? Этого мы не знаем.
— Неважно! Мы знаем, что здесь был еще один мужчина, и даже то, что они курили сигары разных сортов, показывает, что их разговор не был дружеским. Один из них отказывался курить сигары другого, или ему просто не предложили, и он курил свои. Они курили одновременно, но не вместе, — ты понимаешь, что я хочу сказать? Было какое-то напряжение — ссора или спор.
— Да, это важно, — согласилась она. — Но этого мало. Мы не знаем, кто был тот, другой человек.
Он обошел одно из кресел.
— А вот бокал, который один из них поставил на пол, рядом со своим креслом.
— А около другого есть? — спросила она быстро.
Он обошел второе кресло, посмотрел вниз.
— Нет.
Она вздохнула с облегчением.
— Да, разговор был не дружеский. Я даже начала волноваться. А кроме того, это значит, что Грейвз сидел с этой стороны, где стоит пустой бокал. Он хозяин. Он себе налил, а своему посетителю не предложил. Или, может быть, предложил, но посетитель сердился на него и отказался.
— Все довольно разумно. Наверное, ты права. Хозяин, который не испытывает добрых чувств к тебе, не предложит тебе выпить. Значит, с этой стороны сидел Грейвз. И он не волновался.
— Нам неважно, где он сидел, — сказала Брикки с досадой. — Важно, с кем он сидел.
— Обожди-ка минутку! — Его рука нырнула в узкое пространство между подлокотником и подушкой кресла, на котором, как они решили, сидел посетитель.
— Картонные спички, отрывные, — сказала она разочарованно.
— Я тоже надеялся, что это нечто поважнее, — признался он. — Я заметил уголок. У Грейвза были собственные спички, я их вынул из кармана. Должно быть, эти принадлежат тому, другому. Наверное, он их сунул сюда в волнении. — Он раскрыл конвертик, потом закрыл, хотел бросить, но раскрыл снова.
Он нахмурился.
— Подойди-ка сюда, — сказал он, не отрывая глаз от спичек. — Замечаешь что-нибудь?
— На внешней стороне — реклама жевательной резинки.
— Да нет, не на внешней стороне! Посмотри на спички.
Они рассматривали спичечный конвертик, как какой-то талисман.
— Здесь осталось пять спичек: две в первом ряду и три во втором. Он сжег больше половины спичек для одной сигары, ты это хочешь сказать?
— Нет, ты не понимаешь. Ну, хорошо, смотри: пять оставшихся спичек находятся с правой стороны.
— Да, конечно, — сказала она, — это я с самого начала видела.
— Нет, обожди. Видишь, вот мой конвертик. — Он вынул спички из кармана и дал ей. — Оторви одну спичку, зажги ее и погаси; не задумывайся над тем, что делаешь, просто зажги спичку, как ты зажгла бы ее, например, если бы хотела сварить кофе. Ну, зажигай. Не думай!
Она зажгла спичку, погасила ее и посмотрела на него неуверенно.
— Ну, откуда ты оторвала спичку? С правой стороны. Всякий, кто пользуется такими спичками, держит их в левой руке и отрывает одну спичку за другой справа налево. А в этом конвертике — наоборот. Теперь понимаешь? Человек, который сегодня вечером сидел в кресле, напротив Грейвза, был левшой.
Она раскрыла рот и застыла.
— Я не знаю, кто это был, — продолжал Куин, — как выглядит, был ли он убийцей, но я знаю: он из-за чего-то нервничал, изжевал сигару, у него плохие отношения с Грейвзом, — и он левша.
Она протянула руку и взяла спички. И вдруг он увидел, что она как-то странно на него смотрит.
— Прости меня, Куин, — сказала она сочувственно.
— Что такое?
— Все это никуда не годится.
— Почему, как?..
— Это была женщина. Понюхай, — сказала она. — Просто поднеси их к носу.
Он возмутился:
— Ты хочешь сказать, что эту сигару изгрызла женщина? В этом кресле сидела женщина?!
— Я ничего не хочу сказать ни о кресле, ни о сигаре, просто прошу тебя понюхать эти спички. Ну что?
Она видела по его лицу, что он сдается.
— Духи, — сказал он кисло. — Очень легкий запах духов.
— Спички из дамской сумки. Их носили в сумке целый день. В надушенной сумке. Это сразу видно. Она открывала сумку здесь раз или два. Я почувствовала запах и в коридоре, в темноте. В этой комнате сегодня была женщина.
Он не хотел сдаваться.
— А как насчет сигары? Кто выкурил две сигары — одну крепкую и одну слабую, одну спокойно, а другую — нервничая? Не думаешь ли ты, что он сам?
— Может быть, здесь сегодня был и мужчина — раньше женщины, — а может быть, после. А может быть, вместе!
— Нет, этого не может быть, — сказал он твердо. — Окурок сигары показывает, что мужчина сидел в этом кресле лицом к нему, и, судя по спичкам, женщина тоже сидела здесь. Не могли же они сидеть одновременно!
— А может быть, он попросил спички у нее. Он сидел здесь в кресле и разговаривал с Грейвзом, а она сидела где-нибудь еще и слушала их.
— Не пойдет! Если бы у него кончились спички, здесь где-нибудь была бы пустая коробка или пустой конвертик. Нет, они были не вместе.
— Ну, хорошо, они были не вместе, но это нам ничего не дает. Кто пришел первый? Ведь убийца — тот, кто пришел последним.
— Мы очень скоро разберемся в этом деле, — сказал он мрачно.
«Тик-так, тик-так, тик-так…»
Они стояли около кресла и посмотрели вниз, на пол. Может быть, потому, что они так внимательно смотрели на пол, чтобы не смотреть на часы, они заметили это, хотя ковер был коричневый. Она внезапно нагнулась и подняла что-то, лежавшее на полу, возле кресла, на котором они нашли спички.
— Нашла еще что-то? — вздохнул он.
— Посмотри, — ответила она.
Маленькая, коричневая: две дырочки и полукружья других двух. Завиток коричневой нитки в одной из них.
— Сломанная пуговица, — прошептал он.
— От жилета?
— Нет, пиджачная, от манжет. Знаешь, с наружной стороны рукава. Она, наверное, давно треснула, а сегодня, наконец, оторвалась. — Он вдруг замолчал. — А может, это пуговица Грейвза? Может, она валялась уже давно?
— Ну что ж, давай посмотрим его костюмы, прежде чем пойдем дальше. Слава богу, это-то мы можем сделать. Пуговица от коричневого или бежевого костюма. Не надо быть мужчиной, чтобы знать, что на серых или синих костюмах не бывает коричневых пуговиц. А он лежит в смокинге. Значит, нужно посмотреть в шкафу.
Она вошла в спальню, открыла шкаф, протянула руку к выключателю.
— Окна в порядке?
— Да, я задернул. — Он широко раскрыл глаза, посмотрев через ее плечо. — Смотри-ка! Сколько же человеку нужно прожить, чтобы сносить такое количество костюмов!
Они одновременно подумали об одном и том же, но ничего не сказали: он-то прожил недолго.
— Вот коричневого цвета костюм, к которому такая пуговица могла бы подойти, — Она сняла вешалку, подняла один рукав, затем другой, провела пальцем по пуговицам жилета. — Все здесь. — Повесила на место. — Вот коричневый, — она сняла его, проверила.
— Посмотри еще пуговички на заднем кармане брюк, — сказал он, — там обычно карман застегивается на пуговицу; по крайней мере у меня так.
— И здесь пуговицы на местах. — Она повесила костюм на место. — Вот и все. Нет, подожди, еще какой-то пиджак висит на вешалке сзади: наверное, очень старый. Тоже коричневого оттенка. — Она проверила его и повесила обратно. — Не такие пуговицы, здесь они без дырочек, с глазком на задней стороне. — Она закрыла дверцу. — Так вот, пуговица от пиджака человека, который приходил сюда, который жевал сигару, злился на него и — может быть! — был левша.
Они вернулись в комнату.
— Теперь, Куин, мы знаем о нем еще кое-что. Ты понимаешь? На нем коричневый или бежевый костюм, на рукаве которого не хватает одной пуговицы. Господи, если бы мы были настоящими сыщиками, знаешь, что мы могли бы с этим сделать?! Да нам и половины этих сведений хватило бы.
— Но ведь мы, слава богу, не сыщики, — сказал он.
— Сегодня нам придется ими быть.
— Нью-Йорк — самый большой город в мире.
— Ну что ж, может быть, нам поэтому будет только легче, а не труднее. Если бы это был маленький городок, почти деревня, как у нас там, дома, они бы знали, что их могут обнаружить, и прятались бы. Они бы приняли меры предосторожности, и мы бы никогда не смогли… А Нью-Йорк такой большой, что они чувствуют себя в безопасности. И они, может быть, даже не будут прятаться. Ведь можно и так смотреть на это, да?
— Все бесполезно, Брикки! — простонал он. — Какой смысл обманывать себя? Это не детская сказка, где при помощи колдовства все можно сделать.
— Не надо, — сказала она тихо. — Пожалуйста, не надо. Не заставляй меня стараться за двоих. — Она опустила голову.
— Я трус, — сказал он. — Прости меня!..
— Нет, ты не трус, иначе мы не были бы сейчас здесь.
«Тик-так, тик-так, тик-так…»
— Я сейчас обернусь и посмотрю на них, и ты тоже, — сказала она. — И тогда нам потребуется настоящая храбрость. Но прежде подведем итог. Что мы знаем? Два человека. Две тени, но все-таки они существуют. Один из них — а не оба! — убийца. Нам надо найти его, иначе они решат, что ты…
Он хотел что-то сказать.
— Нет, дай мне кончить, Куин! Я говорю столько же для себя, сколько для тебя. Итак, мы должны найти их, узнать, куда они пошли, и пойти за ними и вытрясти из них признание. Вот задача, которая стоит перед нами. И мы должны это сделать, пока не кончится ночь. На рассвете, в шесть часов, отходит автобус домой, последний автобус. Запомни это, Куин, — последний! Мне наплевать на расписание. Для нас этот автобус — последний, последний во всем белом свете. Автобусы будут продолжать ходить, но не для нас. Нам нужно выбраться из Нью-Йорка до рассвета. Теперь за дело, — кивнула она. — Мы не можем вместе заниматься обоими.
Он удивился.
— Ты ведь хотела, чтобы мы были вместе, ты поэтому и пришла сюда со мной, а не пошла на станцию.
— Теперь у нас мало времени. Нам придется разделиться, хотим мы этого или нет. Вот послушай: у нас тут есть две возможности — мужчина и женщина, которые оба приходили сюда сегодня в разное время. Один из них ни в чем не виноват, а другой — убийца. Надо узнать кто. Мы не можем искать сначала одного, а потом другого. Надо идти за ними одновременно, это наша единственная возможность. Мы можем ошибиться только один раз, а если мы ошибемся вместе — мы пропали. Если мы разделимся, и один пойдет за одним, а другой — за другим, у нас равные шансы. Один из нас может охотиться понапрасну, но зато другой — нет. В этом наша надежда. Ты займись мужчиной, а я — женщиной. Теперь слушай внимательно. У нас мало улик, и нам надо выжать все из того, что мы знаем. Ты должен найти человека в коричневом костюме или костюме коричневого оттенка, на котором не хватает пуговицы. Может быть, он левша, а может быть, и нет. И вот все, что у тебя есть. А я буду искать женщину, которая наверняка левша и которая душится очень резкими духами. Я не знаю, как эти духи называются, но я узнаю их, если опять почувствую.
— У тебя меньше шансов, чем у меня, — запротестовал он. — У тебя вообще ничего нет.
— Да. Hо ведь я девушка, а поэтому наши шансы равны — мне интуиция поможет.
— Но что ты сможешь сделать, даже если ты ее найдешь? Голыми-то руками? Ты ведь знаешь, с кем столкнешься…
— У нас нет времени для того, чтобы бояться. У нас есть время только для того, чтобы броситься в это дело и как-нибудь выплыть. Мы встретимся опять здесь, в этом же доме, не позже чем без четверти шесть… Может быть, с пустыми руками, а может быть, с успехом. Нам надо будет так сделать, чтобы успеть на автобус в шесть часов.
Она подошла к трупу и нагнулась.
— Я возьму его входной ключ — тот, что был у него в кармане, а у тебя останется первый. — Она глубоко вздохнула. — А теперь давай обернемся и посмотрим…
«Тик-так, тик-так, тик-так…»
— О боже! — голос ее сорвался. — Три часа!..
ТРИ ЧАСА
Внезапно тишина исчезла.
— Что это такое?! — Ужас был, как холодный поток воды, хлынувший на них. Они были как две мышки, попавшие в затопленный подвал; они были на поверхности водоворота и знали, что их сейчас затянет. Страх был похож на тихий звон колокольчика — тоненький, мягкий звон: «Тинга-линга-линг!» Все снова и снова — невидимый для них, но относящийся к ним, относящийся к дому, в котором они находились.
Сначала они окаменели, и только их глаза пытались найти место, откуда идет этот ужас. Они не могли понять, откуда идет звук. А он был повсюду — «тинга-линга-линг!» — мягкий, бархатный, нескончаемый звук.
— Это что, сигнализация от воров? — прошептала она. — Мы до чего-нибудь дотронулись?
— Это оттуда, из спальни; должно быть, там будильник…
Они бросились к спальне — мышки на волне страха. Там, на туалетном столе, — маленький будильник. Куин поднял его, потряс, приложил к уху.
«Тинга-линга-линг!»—звук был не ближе, чем прежде, он был повсюду.
Он поставил часы, опустился на четвереньки и начал заглядывать в разные места как зверек.
— Обожди минутку, там какой-то ящик, у стены под кроватью, белый. Отводной телефон!
Куин вскочил на ноги, бросился к изголовью кровати, обошел ее, потом протянул руку за спинку — примерно на уровне матраца — и вытащил аппарат.
— Он подвешен вот здесь, за кроватью. Он мог снять трубку, не поднимая головы с подушки. Звонок приглушен, чтобы не слишком сильно било в уши. Должно быть, внизу есть еще один телефон, а здесь только отводная трубка, поэтому нам казалось, что звук идет отовсюду.
А телефон продолжал звонить в его руках — неустанно, как мольба: «Тинга-линга-линг!»
Он посмотрел на нее беспомощно.
«Тинга-линга-линг!» Это никогда не прекратится!
— Кто-то, кто не знает, что случилось, пытается дозвониться ему. Я сейчас отвечу.
Она схватила его руку, холодную как лед.
— Смотри, это может привести сюда полицию. Тот, кто звонит, узнает, что это не его голос.
— А если я буду говорить тихо, неясно, то не догадаются… Может быть, мы что-нибудь узнаем. Может быть, какое-нибудь слово нам что-нибудь подскажет. Стой рядом со мной. Ну, я начинаю.
Он поднес трубку к уху так осторожно, как будто она была заряжена током.
— Алло, — сказал он.
Она едва слышала его слова, так тихо говорил он, глотая звуки.
Ее сердце колотилось, их головы были прижаты друг к другу, ухо к уху. Они слушали этот призыв из ночи.
— Дорогой, — сказал голос, — это Барбара.
Она посмотрела на фотографию на туалетном столе. Барбара, девушка в серебряной рамке.
«Боже, — подумала она с ужасом. — Можно обмануть кого угодно, но не любящую девушку. Она слишком хорошо его знает, нам никогда не…»
Его лицо побледнело от напряжения, и ей казалось, что она ощущает, как пульсирует кровь в его виске.
— Стив, дорогой, не оставила ли я у тебя мою золотую пудреницу? Я ее не могла найти, когда вернулась домой, и я беспокоюсь о ней. Посмотри, может быть, она у тебя. Может быть, ты сунул ее в карман?
— Твою пудреницу? — сказал он невнятно. — Подожди минуту…
Он прикрыл трубку рукой.
— Что мне делать, что говорить?
Брикки бросилась в другую комнату, затем вернулась, держа в руке что-то, блестевшее при свете лампочки.
— Скажи «да» и продолжай, только говори тише, очень тихо. Пока все в порядке. Ей ведь на самом деле не это нужно, она не из-за пудреницы звонит. Если ты будешь осторожен, то сможешь что-нибудь узнать.
Она снова прижалась ухом к трубке. Он снял руку с микрофона.
— Да, — промямлил он, — она у меня.
— Я не могла заснуть, поэтому я тебе и позвонила. Не из-за пудреницы.
Он посмотрел на Брикки взглядом, говорящим: «Ты права».
А голос ждал. Теперь была его очередь что-то сказать. Брикки подтолкнула его локтем.
— Я тоже не мог заснуть.
— Если б мы были женаты, насколько все было бы проще, правда? Тогда бы ты вынул мою пудреницу из своего кармана и положил ее на наш туалетный стол в нашей спальне.
Брикки на мгновенье закрыла глаза и поежилась. «Она делает предложение мертвецу», — подумала Брикки.
Голос продолжал:
— Мы никогда не расставались поссорившись, как сегодня…
— Я сожалею об этом, — сказал он тихо.
— Может быть, если бы мы не пошли туда, в этот ресторан «Пероке», ничего бы не случилось.
— Да, — согласился он покорно.
— Кто она?
На этот раз он ничего не сказал. Голос был терпелив.
— Кто она, Стив? Эта высокая рыжая женщина в светло-зеленом платье?
— Я не знаю, — ответил он, потому что это было единственное, что он мог сказать. Оказалось, что это правильный ответ.
— Ты уже говорил мне это. Поэтому мы и поссорились. Если бы ты не знал ее, зачем бы она подошла к тебе?
Он не отвечал — не мог ответить.
— И она передала тебе записку. — Голосу казалось, что его молчание означает отрицание. — Я видела, как она это сделала, когда ты отошел к стойке бара. Я видела собственными глазами! А потом, когда мы вернулись к нашему столику, почему ты кивнул ей? Да, я это тоже видела, я видела это в зеркальце моей пудреницы, когда ты не мог видеть, что я смотрю. Кивнул, как будто хотел сказать: «Я прочел то, что вы написали, и я сделаю то, что вы хотите».
Наступила пауза. Голос давал возможность сказать что-нибудь, но Куин не мог воспользоваться паузой.
— Стив, я поступаюсь своим достоинством и звоню тебе. Неужели ты не пойдешь мне навстречу? — Она ждала, что он что-нибудь скажет.
Он молчал.
— Ты сразу изменился с этого момента, как будто тебе хотелось поскорее проводить меня домой, избавиться от меня. Я плакала, Стив. Я плакала, когда ты ушел, и я плачу теперь. Стив! Стив, ты слушаешь меня?
— Да.
— Ты так далеко. Это что, телефон?
— Наверно. Плохо слышно, — сказал он полушепотом.
— Но, Стив, ты говоришь так, будто боишься со мной разговаривать. Я знаю, это смешно, но мне кажется, что ты не один. Ты как-то странно… Как будто кто-то стоит с тобой рядом и подсказывает тебе, как суфлер на сцене.
— Нет, — пробормотал он.
— Стивен, ты не можешь говорить громче? Ты шепчешь, будто боишься кого-нибудь разбудить.
«Мертвого», — подумала Брикки.
Он снова закрыл рукой трубку.
— Она чувствует! Что говорить?
Брикки поняла, чго от отчаяния он сейчас повесит трубку.
— Не надо! Не вешай трубку, ты себя выдашь.
— Стивен, мне не нравится, как ты себя ведешь. Что там происходит? Это Стивен? Я со Стивеном говорю?
Он снова прикрыл микрофон.
— Она догадалась, мы погибли.
— Не теряй голову! Поверни трубку в мою сторону.
Внезапно она заговорила — громко, грубым, пьяным голосом, прямо в телефонную трубку:
— Миленький, мне надоело ждать, я хочу еще выпить. Долго ты там будешь разговаривать?
Там, на другом конце, произошел взрыв — неслышный, невидимый взрыв, однако он почувствовал взрывную волну, идущую по проводу. И потом голос как будто скрылся под пластом боли.
Он зазвучал снова, и в нем не было возмущения, только совершенно нейтральная вежливость.
Голос сказал: «Извини, Стивен», — потом мучительно вздохнул раз или два: «Извини, я не знала». Потом в аппарате что-то щелкнуло и наступила тишина.
— Она — человек, — сказала Брикки с горечью, когда он повесил трубку.
Он вытер рукой пот. Ему было стыдно.
— Жестоко… Она, наверное, его невеста.
Потом он посмотрел на Брикки с удивлением.
— А откуда ты знала, что это заставит ее повесить трубку?
— Но я же тоже девушка, — сказала она с грустью. — А мы все устроены в общем одинаково.
Они посмотрели на портрет в серебряной рамке.
— Она сегодня уже не будет спать, — пробормотал он. — Мы разбили ей сердце.
— У нее все равно было бы разбито сердце. Но мне кажется, что она меньше страдала бы, если б узнала сейчас, что он убит. Не спрашивай меня — почему.
Они вернулись к своим заботам.
— Ну, теперь мы знаем немного больше, чем прежде, — сказал он. — Заполнили еще один пробел во времени. Сначала они пошли в театр, а потом в этот ресторан, где они поссорились. Как он называется?
— «Пероке». — Она знала всю ночную жизнь ненавистного города. — Это на пятьдесят четвертой улице. Там произошло самое главное. Он, наверное, действительно получил записку.
Брикки подошла к фотографии.
— Посмотри на нее: она слишком хороша и уверена в себе, чтобы выдумывать что-то и потом беспокоиться. Если она говорит, что видела, значит видела. Записка была. Теперь надо узнать, что с ней стало. Если бы мы только могли узнать, что он с ней сделал.
— Порвал ее на миллион кусочков.
— Нет! Он не мог сделать это при ней: он же не хотел, чтобы она знала о записке. А когда он проводил ее, уже незачем рвать — она все равно не видит. Он мог оставить записку в целости. Наверное, он так и сделал. Хотелось бы знать, куда он ее спрятал, когда сидел рядом со своей девушкой в ресторане. Ведь записку-то он получил там.
— Мы вывернули все его карманы, там записки нет.
Она задумчиво барабанила пальцами по губам.
— Давай начнем снова, Куин. Ты мужчина. Наверное, вы все действуете одинаково в такой ситуации. Ты находишься в ресторане с девушкой, с которой ты обручен, и тебе только что какая-то незнакомка передала записку, и ты не хочешь, чтобы твоя девушка эту записку видела. Что ты с ней сделаешь? Куда ты ее денешь? Отвечай быстро, не задумываясь.
— Ну, я ее могу просто уронить на пол.
— Она может заметить, нагнуться и поднять. Ведь самое главное — она не видела, как он это сделал, а она следила за ним. Он получил записку, и записка исчезла.
— Значит, он ее держал сложенной в руке.
— Ах, да, подумай снова: ты сидишь за столом, и она уже пытается говорить с тобой об этом. Ты закрыт до сих пор. — Она провела линию чуть повыше его пояса. — Записка у тебя в руке, и тебе надо быстро избавиться от нее. Ты не можешь спрятать ее в верхний карман, или в бумажник, или в портсигар, потому что она увидит, это выше «ватерлинии».
— Я бы бросил ее под стол.
— Нет, ты ее прочел наспех, один раз. Ты хочешь прочесть снова, но ты сможешь это сделать, когда останешься один. У тебя после записки сразу изменилось настроение — она только что сказала об этом по телефону, — значит, записка была важная, он должен был о чем-то подумать, принять какое-то решение. Такие записки не выбрасывают после того, как один раз на них взглянут. Он спрятал записку, но куда?
— Может быть, он подсунул ее под скатерть со своей стороны?
На мгновенье она остановилась, удивленная, потом сказала:
— Нет, не думаю. Как мог он это сделать, чтобы она не заметила? Помни: он успокаивает девушку, которая рассердилась и имеет право сердиться, — девушку, которая сидит рядом с ним, а у девушек примерно шесть глаз и не пять чувств, а дюжина.
Он пытался что-нибудь придумать, но у него ничего не выходило.
— Ну, я не знаю, Я не знаю, куда он мог ее спрятать.
— Куин, — она покачала головой, — твоя жена будет очень счастлива, в тебе нет никакой хитрости.
— Но мне никогда никто не передавал записок в ресторане, когда я был там с кем-нибудь другим, — пробормотал он извиняющимся тоном.
— Я готова поверить тебе, — согласилась она сухо.
Они прошли из спальни в комнату; она остановилась и посмотрела на труп. Всю ночь, казалось ей, они смотрят на этот труп.
— На нем записки нет, я в этом уверен, — сказал Куин. — Может быть, он ее здесь где-нибудь положил, когда вернулся? В письменный стол? Мы еще не смотрели в письменном столе.
— Господи, это займет у нас всю ночь, — сказала она, подходя к письменному столу. — Посмотри, сколько в нем разных бумаг. Я тебе вот что скажу: ты займись ящиками, а я посмотрю, что сверху.
«Тик-так, тик-так, тик-так…» Они были так заняты своим делом, что часы звучали вдвое громче.
— Куин! — вдруг воскликнула она.
Он поднял голову.
— Что, нашла?
Однако она стояла спиной к письменному столу.
— Нет, Куин. Я вот повернулась сейчас и вдруг мне бросилось в глаза — у него дырочка на носке, сбоку, над краем туфли. Это странно, он так хорошо одет. На левой ноге, Куин.
Он подошел к Грейвзу.
Башмак упал с легким стуком. И дырочка исчезла.
— Записка, — сказал Куин.
Записка была написана наспех, карандашом, на клочке бумаги, оторванном от чего-то, и карандаш ложился неровно. Наверное, записку писали на скатерти, во всяком случае — не в удобном месте.
«Вы — мистер Грейвз. Мне бы хотелось поговорить с Вами наедине, у Вас дома, после того как Вы проводите свою даму, именно сегодня вечером. Вы меня не знаете, но я уже чувствую себя членом Вашей семьи. Я не хочу разочароваться, не застав Вас дома».
Подписи нет.
Брикки радовалась:
— Понимаешь, она была здесь, была здесь. Она приходила сюда. Она-то и есть та женщина, спички которой мы здесь нашли. Мы были правы!
Он не был так уверен.
— Но ведь тот факт, что он получил записку и спрятал ее в башмак, не доказывает, что она в самом деле приходила сюда.
— Она была здесь! Можешь быть в этом уверен.
— Откуда ты знаешь?
— Эта женщина не нежный цветок. Женщину, которая пишет такую вызывающую записку и передает ее при всех, но стараясь, чтобы никто не увидел, такому богатому человеку, как Стивене Грейвз, не будучи с ним знакома, — ты обратил па это внимание, — и под носом у его невесты, — такую женщину ничто не остановит. Раз она решила прийти сюда, к нему, — она это сделала. Ты вот прочти: «…именно сегодня вечером». Эта дамочка была здесь, могу спорить на свой последний доллар.
Потом она добавила:
— И если тебя не убеждают мои соображения, вспомни о другом.
— Что ты имеешь в виду?
— А вот что — духи, какими пахли спички, подходят именно такой женщине. Как только мы вошли в эту комнату, мне показалось, что здесь была женщина немного вульгарная. Такого рода женщина именно такую записку и напишет, и у такого рода женщин сумки бывают надушены. Она здесь была, — повторила Брикки упрямо.
— И все же из этого не следует, что она его застрелила. Может быть, она и была здесь, а потом ушла. И пришел человек, который изжевал сигару, после того как она ушла.
— Об этом ничего не знаю. Я знаю, что в этой записке достаточно много сказано, чтобы можно было подозревать все, что угодно.
— Да, в этой записке есть угроза, — признался он.
— Есть угроза? Да вся эта записка — сплошная угроза, с первого слова до последнего. Смотри, как она начинается: «Вы — мистер Грейвз», — и кончается: «Я не хочу разочароваться, не застав Вас дома». Разве все это не угроза?
Он снова прочел записку.
— Наверное, это вымогательство. Как ты думаешь?
— Конечно, вымогательство. Когда люди угрожают, они большей частью требуют денег, а особенно когда женщина угрожает мужчине.
— «Я уже чувствую себя членом Вашей семьи». Что она хочет этим сказать? — недоуменно проговорил Куин.
— А он догадывается, что она знает что-то о нем — он сам пошел ей навстречу. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Барбара боялась записки другого сорта: она ревновала, она боялась слишком дружеской записки, она думала, что он с кем-нибудь флиртует за ее спиной; он мог бы ее очень просто успокоить — показать записку. А он не показал, хотя она с ним из-за этого поссорилась. Почему он не хотел показать ей записку? Или скажем так: почему он не встал из-за стола и не пошел сразу к той женщине? Почему он ей не сказал: «Кто вы такая, что вам нужно и чего вы хотите, — говорите прямо».
Она покачала головой и продолжала:
— Он знал, что за запиской что-то кроется, что это не просто блеф. Главное — мы знаем, что здесь была женщина. И я уверена, что мы ее найдем. Я сейчас пойду и буду ее искать.
— Но мы не знаем ее имени, не знаем, как она выглядит, где ее искать.
— Мы знаем, что она была в ресторане «Пероке» около двенадцати часов ночи. Наверное, ее там кто-нибудь заметил. Его девушка кое-что рассказала. Высокая женщина, с рыжими волосами, в светло-зеленом платье. Не может быть, чтобы все женщины в ресторане были рыжеволосые и в светло-зеленых платьях. — Брикки развела руки. — Посмотри, сколько у нас примет.
— Но ресторан уже закрыт.
— Люди, которые действительно могут помочь, все еще там: официанты, гардеробщицы, женщина в туалетной комнате. Я буду ее искать, и я найду ее!
— Я иду с тобой.
Он прошел в спальню и выключил там свет. Потом прошел в ванную.
— Одну минутку, — сказал он, — я хочу выпить воды.
Она вышла на лестницу и ждала его, спустившись на две-три ступеньки. Он все не шел. Она вернулась в освещенную комнату.
Он стоял там неподвижно у двери в ванную. Еще прежде чем она подошла к нему, она поняла, что он что-то нашел.
— В чем дело?
— Посмотри, что лежало в ванне. Должно быть, занавеска от душа прикрыла эту бумажку, а когда я открывал кран — я задел за занавеску. И вот это лежало там, на дне ванны.
Это было светло-голубого цвета.
— Чек, — сказала она. — Что это за чек? Дай-ка посмотреть.
Чек на двенадцать с половиной тысяч долларов, на имя Стивенса Грейвза. Подписан Артуром Холмзом. И по диагонали, по всему чеку, крупными буквами:
«Возвращается. На текущем счете средств нет».
Они озадаченно посмотрели друг на друга.
— Каким образом такой чек мог попасть в ванну? — удивилась она.
— Это несущественно. Должно быть, чек лежал в сейфе, а когда я вытаскивал ящик — дыра как раз над ванной, — он мог просто выскользнуть и упасть в ванну, а я этого не заметил. А потом я задернул занавеску и увидел его только сейчас. Но не в этом дело. Неужели ты не понимаешь, что это значит?
— Мне кажется, я понимаю. Ты хочешь сказать, что Холмз и есть тот нервный посетитель, который жевал сигару?
— Я готов держать пари, что это так. Убить человека за двенадцать с половиной тысяч!.. Ого-о!.. Есть люди, которые и за тысячу…
— Так, значит, этот Холмз пришел сюда поздно вечером — повидаться с Грейвзом и расплатиться или попросить его не подавать в суд, пока он не соберет достаточно денег, чтобы расплатиться? И, может быть, потому, что Грейвз не смог найти чек в сейфе, Холмз решил, что он подаст на него в суд? Они начали спорить об этом, и Холмз застрелил его.
— Холмз… — сказала она задумчиво, покусывая палец. — Я слышала это имя или видела его где-то сегодня. Обожди-ка минутку! Разве у него в бумажнике, среди визитных карточек, не было карточки Холмза?
Она встала на колени возле трупа, подняла бумажник и просмотрела две или три карточки. Потом подняла голову.
— Ну вот, я тебе говорила! Холмз — это его маклер. Вот посмотри.
Он подошел к ней, все еще держа чек в руке.
— Смешно. Я не очень много знаю о таких вещах, как чеки, но мне казалось, что клиенты дают чеки своим маклерам, а не наоборот. Да еще чек, по которому нельзя получить деньги.
— Наверно, есть какая-то причина. Может быть, Холмз присвоил себе какие-нибудь акции, которые он пускал в оборот для Грейвза, а потом Грейвз потребовал у него отчета раньше, чем он ожидал, и он попытался оттянуть время тем, что дал ему негодный чек. А когда чек вернулся из банка и Грейвз пригрозил, что он его арестует…
— А на карточке есть адрес?
— Нет, только название фирмы в уголке.
— Ну, все равно. Я его разыщу. — Он подтянул пояс. — Пошли. Ты можешь отправляться на автобусную станцию и ждать меня там.
Она не двигалась с места.
Он спросил:
— Ты ведь согласна, что это Холмз?
— Нет, — к его удивлению, сказала Брикки. — Нет, не согласна. Я все еще считаю, что это дама из ресторана.
Он помахал чеком перед ее лицом.
— Но почему? Ведь мы нашли это.
— По разным причинам. Во-первых, если Холмз действительно убил его, то ради того, чтобы забрать чек. Правильно? Уж если бы он убил человека из-за чека, он бы искал его, пока не нашел, потому что он знал, что чек все равно приведет к нему, когда его найдут.
— А что, если он искал его и не мог найти?
— Ты же нашел? — только и ответила она. — А еще кое-что заставляет меня думать, что последней здесь была женщина. Я знаю, ты будешь смеяться, но… Грейвз был в смокинге, когда его убили.
— Ну, Брикки… — запротестовал он.
— Я так и знала, что ты не примешь это всерьез. Но у меня создалось такое впечатление, не знаю почему, что он не мог без пиджака принимать женщину, даже если эта женщина — шантажистка. Не такой он был человек, мне кажется. Если бы последним здесь был Холмз, мы нашли бы Грейвза либо в жилете, либо просто в рубашке. Так мне кажется, и я не пытаюсь убедить тебя в этом. Просто мне так подсказывает интуиция. И я уверена, что права: последней здесь была женщина.
После небольшой паузы он невесело засмеялся.
— Сначала никаких следов, а теперь слишком много!
— Нам нужно разделиться, времени у нас совсем мало. Один из них — преступник, а один — нет. Мы не можем себе позволить ошибиться. Нам надо с первого же раза угадать. И мы не можем пойти сначала по одному следу, потом — по другому.
— Это сделал Холмз! Больше некому. Все говорит о том, что это он!
— Да, у Холмза достаточно мотивов застрелить Грейвза, — согласилась она. — Вполне достаточно. Но мы даже не знаем точно, был ли он здесь сегодня. Да, женщина… Он получил от нее записку, и в записке сказано, что она придет сюда. И женщина здесь была. Но ведь это не доказывает, что была именно та женщина. Может быть, другая? Человек, по имени Холмз, дал ему чек, который вернулся из банка. И какой-то человек был здесь сегодня ночью, спорил с ним, жевал сигару. Но, может быть, это тоже два совершенно разных человека?
— Теперь у тебя уже получилось четыре человека.
— Нет, все еще два: один для тебя, один для меня. Я пойду за женщиной, а ты — за мужчиной. И без четверти шесть мы должны вернуться сюда.
Свет погас, и мертвое тело исчезло в темноте. Они спустились вниз.
— Увидимся, Куин, — вот и все, что она сказала, когда стояла рядом с ним в темном холле.
Она обождала несколько минут, чтобы не выходить сразу вслед за ним. Когда она вышла, его уже не было видно. Исчез, словно его никогда и не было. Или, вернее, словно она его никогда больше не увидит.
А Нью-Йорк не исчез. Подлый, насмехающийся, гнусный город.
(Окончание следует)