Звонки Рэя прекратились, но на душе у Эмили было беспокойно. Она знала, что препятствия лишь разжигают решимость, и, скорее всего, это лишь временное затишье, а в ближайшем будущем стоит ждать новой, более настойчивой атаки. Эмили не выдержала и даже позвонила Норе, надеясь выяснить, с ней ли еще ее новый друг. Разговор, конечно, ничего не дал, они почти сразу же поссорились. Но дня через два позвонила Никки, и уж тут-то Эмили выведала все, что ее интересовало. Итак, Рэй, судя по всему, расстался с Норой, а значит… Значит, скоро он наведается к Джуди. Она оживится, у нее снова заблестят глаза, а потом… Потом – новое разочарование, новая боль… Любящая женщина может прощать бесконечно, пока, наконец, становится некого прощать. Нет, нет! Этого нельзя допустить! Еще немного, и Джуди уже нельзя будет спасти! Она импульсивна и решительна. Она способна на безумные поступки… Ни за что! Эмили готова была стать той стеной, что помешает Джуди снова встретиться с Рэем.

Приняв предложение издательства, Эмили не ошиблась. Джуди с головой ушла во Францию шестнадцатого века, и Эмили поняла, что Джуди относится к тем людям, которых может излечить по-настоящему интересная для них работа. Джуди призналась, что поэзия средневековья и Возрождения – малознакомый для нее материал, и с тем большей увлеченностью она погрузилась в изучение всего, что могло пригодиться в работе. Исторические экскурсы, биографии поэтов, филологические исследования, уже существующие переводы на английский… Чтение стихов вслух, волшебство французской речи, романтический флер этой поэзии и этого времени… Ни походы по магазинам, ни новые наряды, ни проникновенные разговоры не вызывали такого оживления, такой радости. Глаза Джуди по-прежнему были печальны, и Эмили подозревала, что она все еще плачет перед сном, но каждый день были эти несколько часов, когда Джуди уходила от своих проблем и горестей – туда, в иной, прекрасный и необычный мир, где, возможно, с удовольствием осталась бы навсегда…

– Скажите, Эмили, – однажды спросила она, – что вы думаете о теории перевоплощений?

– Реинкарнация? – переспросила Эмили, на мгновение удивившись, но тут же поняв, чем вызван вопрос. – Не знаю, милая, я как-то далека от религиозных доктрин… А что?

– Мне просто интересно ваше мнение, – несколько смущенно сказала Джуди. – Я не могу сказать, что верю в это, но иногда мне кажется…

– Что вы уже жили когда-то? – улыбнулась Эмили. – Такое случается со многими. Иногда определенная ситуация напоминает что-то, чего совершенно точно в этой жизни не происходило. И сам собой напрашивается вывод, что глубинные пласты памяти посылают нам импульсы, ассоциации, смутные воспоминания… Возможно, это правда, а может, только приятный самообман: ведь если мы уже жили когда-то, есть надежда, что смерть – это не только конец, но и начало. – Она вновь взяла отложенную в сторону книгу, но, едва опустив в нее глаза, тут же подняла их: – Если я не ошибаюсь, вам кажется, что вы жили во Франции середины шестнадцатого столетия и, возможно, даже лично знали кого-нибудь… А может быть, вы чувствуете, что были… – тут она постучала ногтем по раскрытой странице, – например, Луизой Лабе?

Джуди засмеялась. Она хотела возразить, но Эмили с воодушевлением продолжала:

– Ну, да! Представьте! Это вас прозвали «прекрасной канатчицей», это ваш дом стал настоящим литературным салоном, это вам посвящали стихи ваши гости – лучшие поэты Франции… И – послушайте! – разве это не вы написали? – Эмили подняла книгу, загородившись ею от Джуди, и прочла тихо и торжественно:

Джуди слушала, затаив дыхание, а потом проговорила:

– Да… Сейчас мне действительно кажется, что я сама написала эти стихи.

– Они в вашем духе, – заметила Эмили.

– Но я говорила все-таки не о каком-то конкретном времени. Да, сейчас я во Франции… Но, помните, я рассказывала о нашей давней поездке? Там, в Чарльстоне, я ощущала себя…

– Скарлетт? Джуди улыбнулась:

– Может быть, но не обязательно. Просто я была оттуда… Иногда что-то происходит, и я перестаю быть собой, обретаю новую судьбу, влезаю в иную кожу. Фантастическое ощущение! Это случается и при чтении хорошей книги. Я не отождествляю себя с каким-то героем, но я живу там, с ними, и это уже не совсем я… А потом я словно просыпаюсь и возвращаюсь к себе настоящей…

Так шли дни. Эмили выбрала долгий путь постепенного восстановления душевного спокойствия своей «подопечной», другой возможности помочь ей она не видела. Разговоров, способных причинить Джуди боль, Эмили не заводила, даже имя Норы перестало произноситься в доме. И как будто мир и покой царил в отношениях и в душах… Между тем, Эмили каждый раз с болью во взгляде провожала удаляющуюся, скрывающуюся за дверью своей комнаты фигурку Джуди. Чем пропитан воздух этой комнаты? Какие мысли и воспоминания витают под ее потолком? Эмили постоянно оглядывалась назад, смотрела, словно через лупу, на свое прошлое, разглядывала себя – ту… Этот образ проецировался на Джуди, они превращались в одно целое, и тогда Эмили становилось страшно… Каждый день, попрощавшись с Джуди, она возвращалась на тридцать лет назад, но теперь это уже не было переживанием своей судьбы, бессмысленным просмотром причиняющей боль пьесы. Теперь это был учебный видеофильм, который ей хотелось показать Джуди, чтобы убедить в пагубности страсти, чтобы удержать на краю и спасти…

Но все же Эмили ошибалась в своих худших предположениях и опасениях. Она отождествляла Джуди с собой, какой была тридцать с лишним лет назад, а между тем, Джуди была не столь уж похожа на нее. Вернее, она была более похожа на Эмили нынешнюю, чем на Эмили сорокалетнюю. Та сила и та любовь к жизни, что пришли к Эмили с годами, уже были в натуре Джуди. Задавленные страстью, эти качества все же не исчезли, и встреча с Эмили, общение с нею, постепенно возродили их. Да, последние события почти сломали Джуди, но проделанная душевная работа вовсе не была перечеркнута, как предполагала Эмили. И обрести себя теперь было значительно легче. Джуди пыталась увлечься тем, что могло бы заслонить ее личные проблемы, и работа стала для нее спасательным кругом.

Уединяясь в своей комнате, она уже не бросалась на постель и не утыкалась лицом в подушку, как в первые недели после возвращения из Нью-Йорка, когда жизнь, казалось, остановилась, а душа неуклонно зарастала пустотой, от которой лишь боль была избавлением. А теперь, едва затворив за собой дверь, Джуди садилась за стол и устремляла взгляд в окно. В кронах деревьев гулял ветер, и желтеющие листья трепетали, словно оборки на бальном платье во время танца, – время от времени какой-нибудь листок не удерживался на ослабевшем черенке и срывался, тогда Джуди приподымалась и следила за его плавным кружением вниз. Облака стремительно неслись по небу, уже утратившему свою голубизну: кони, зайцы, бегемоты, крокодилы, неведомые чудища, – Джуди так любила в детстве наблюдать за их причудливыми формами. С наступлением сумерек в доме напротив загорались окна, и она следила за передвижением безмолвных фигур в окнах: вот хозяин дома вернулся со службы и ужинает вместе с женой и детьми, вот он курит трубку в гостиной (эта старомодная привычка очень нравилась Джуди), вот в зеркале отразился засветившийся экран телевизора, а вот и потух, и сейчас жена задернет штору в спальне… Незнакомая чужая жизнь, повинующаяся каким-то своим законам, казалась Джуди столь же интересной, как и полет листа, притягиваемого землей, или бег погоняемых ветром облаков, а лай соседской собаки волновал ее так же, как звон телефона, приглушенно доносящийся из соседнего, через забор, дома. Жизнь вокруг шла своим чередом, не подозревая, что кто-то наблюдает за всеми ее проявлениями со стороны, а Джуди наслаждалась своей одновременно и непричастностью к происходящему и безусловной вовлеченностью в эту круговерть.

Иногда же перед ее глазами, устремленными в окно, представали воображаемые картины, и взгляд ее блуждал, не останавливаясь ни на чем, а зубы покусывали кончик карандаша. Потом взгляд перемещался вниз и, наконец, цеплялся за белоснежное пространство листа бумаги, дразнившее своей пустотой. Подобно тому, как она боролась с пустотой в собственной душе, Джуди боролась и с пустотой чистого листа: сюжеты рождались под нажимом грифеля один за другим.

Кленовый лист, изогнувшись черенком, изо всех сил пытался оторваться от удерживающей его ветки, женщина, выгнув спину, приближала лицо к зеркалу, кошка грациозно приподымала лапку, стараясь зацепить коготками свисающий с вешалки шарф, мужчина в кресле чиркал зажигалкой у расширяющегося конца трубки, торчащей из угла его рта… И так до бесконечности: на краю стола уже возвышалась стопка рисунков, а посередине ждал своей очереди, притягивая и маня, новый чистый лист…

Французское Возрождение, овладев душой Джуди, потребовало себе места и на этом белом пространстве. И вот появились мужчины в блузах с кружевными стоячими воротниками, в беретах и лавровых венках, с пером и свитком в руках, но непременно со шпагой на боку, красавицы в пышных нарядах, подставляющие руку для поцелуя, скачущие кони с пригнувшимися к их шеям седоками, скрещенные в бою шпаги, фехтовальные позы – чего тут только не было! Джуди пыталась превратить любимые ею словесные образы в зрительные. Так появился портрет пожилой женщины, чем-то отдаленно напоминающей Эмили. Женщина сидела на старинном стуле, согнувшись над пряжей, опираясь локтем о край стола. Лицо ее обрамляли оборки чепца, а высохшее тело было перетянуто крест накрест теплым платком. Джуди потратила на этот портрет целый вечер, а когда работа была закончена, вывела под рисунком:

Портрет недаром походил на Эмили, этот образ действительно как-то ассоциировался для Джуди с той, что так много значила для нее теперь. Ей очень хотелось подарить рисунок Эмили, но она боялась, что элегантная, несмотря на возраст, Эмили обидится. Кроме того, Джуди боялась еще одной в своей жизни отповеди.

В детстве она рисовала вдохновенно, без устали, пробовала писать акварелью и маслом, увлекалась пастелью. И никак не могла остановиться на чем-то одном, ею владела страсть к экспериментам. Это вызывало раздражение педагога в художественной школе, а особенно бесило родителей, вообще считавших творческие профессии чем-то несерьезным, а главное, не сулящим хорошего заработка. Джулия присоединилась к ним, как только обрела право высказывать свое мнение, и Джуди была поднята на смех старшей сестрой и ее подружками, после чего, разозлившись, бросила школу. Но рисовать она все-таки продолжала, правда, теперь уже втайне от других. Последний удар по ее страсти нанес Рэй. Он не желал терпеть никакого увлечения, которое могло отодвинуть на второй план его самого, и, сам того не сознавая, уничтожал все, что составляло внутренний мир Джуди. Но любовь овладевала ее душой, захватывая участок за участком, оставляя все меньше места для прежних увлечений. В конце концов, Джуди устала бороться и была вынуждена признать, что окружающие правы, а она тратила время на чепуху.

И вот прежнее увлечение вновь напомнило о себе, из бессмысленного вождения карандашом по бумаге стали рождаться образы. Джуди не ставила перед собой никаких целей, но теперь уже ничто не заставило бы ее отказаться от этой «чепухи», от этого «детского баловства», выплеснувшегося наружу из потаенных уголков души.

Рэй был изумлен той легкостью, с какой ему удалось уломать старика Дорсона, и гордился своей победой вдвойне: ведь он добился ее безо всякой помощи и протекции! У него появилась мысль, что Нора нарочно подстегивала его к тому, чтобы он сам заключил эту сделку, ведь если бы она помогла ему, то он неизбежно упал бы в ее глазах. Джуди непременно согласилась бы помочь, и потом он чувствовал бы себя обязанным ей, его бы тяготило сознание того, что ему, мужчине, пришлось прибегнуть к помощи женщины, воспользовавшись ее связями… Выходит, Нора ему же оказала услугу – так что же его так злит? Это высокомерие, эта нарочитая демонстрация равнодушия… Разве он сможет забыть, как топтался у дверей в ожидании ее оклика? Да способна ли она вообще – любить? Если да, то, значит, к нему, Рэю, она этого чувства не испытывает. Но что толку снова перемалывать то, что уже миновало? Он едет к Джуди, ему необходимо увидеть ее, объяснить… Что объяснить? Необходимость измышлять новую – которую по счету! – ложь мучила Рэя, как никогда прежде. Он устал лгать, ему хотелось сказать на этот раз правду, всю правду – и будь, что будет! Но он понимал, что этого нельзя делать, ведь тогда он наверняка потеряет Джуди… Какой он застанет ее сейчас? Прежней уверенности, что все обойдется, у него уже не было.

Он заехал домой, хотя и предполагал, что Джуди там не окажется. Квартира выглядела пустой и заброшенной. Кажется, она и приходить сюда перестала – на всем слой пыли… Рэй послонялся по комнатам. Если бы она была здесь, если бы плакала и осыпала его упреками, как раньше!.. А в этой пустоте их совместного жилища было что-то зловеще символичное. Рэй сам бы не смог объяснить, чем он напуган, но это было именно так – его что-то словно гнало отсюда, и он с поспешностью пытался закрыть за собой дверь, как будто от того, как быстро он повернет ключ в замке, зависело, догонит ли его притаившееся в квартире чудовище.

Уже спустившись вниз, он вспомнил, что не знает адреса этой самой миссис Краун. Возвращаться в квартиру, где по справочнику он мог бы все выяснить, Рэй не хотел – для него было гораздо проще зайти еще раз в тот информационный центр, где он не так давно пытался узнать нью-йоркский адрес Норы.

Вскоре он стоял у дома под номером 35 по Эшли-стрит и медлил: он ведь так и не придумал ничего, ничего… Правда, можно потупить глаза и молчать. Молча и покорно выслушать все, что накипело у нее на душе. Она ведь может и не спросить ни о чем, в последнее время она редко требовала от него отчета. Да ладно, обойдется! Нечего трусить! Только бы эта старая карга не путалась под ногами…

Джуди попросила отпустить ее на часик. Эмили не стала спрашивать, куда она идет: может быть, к себе – ведь вернувшись из Нью-Йорка она еще ни разу не была дома. А может, просто хочет погулять в одиночестве. Да мало ли что! Не все же молодой женщине киснуть подле старой брюзги… Что-то новое появилось в Джуди в последнее время, словно тайна какая-то. Может, влюбилась? Эмили очень не хотелось этого… Эгоизм? Ревность? Нет, не в этом дело… Эмили улыбнулась той мысли, что промелькнула у нее в голове: ах, ты, несносная старая выдумщица! Что ж, все бывает… Время покажет… Все-таки, – вернулась она к своим размышлениям, – влюбиться Джуди никак не могла, просто потому, что все время находилась рядом с ней и выходила одна разве что за покупками.

Залился звоном дверной колокольчик. Эмили поднялась с кресла, хотя слышала, что Берта уже пошла открывать.

– Кто там, Берта? – спросила она, приоткрывая дверь библиотеки.

– Джуди спрашивают… – Берта явно была смущена.

– Джуди? Иди, я поговорю, – сказала Эмили. Она уже поняла, кто это. За те несколько шагов, что отделяли ее от входной двери, лицо Эмили приняло каменное выражение.

Долгое южное лето все-таки кончилось. Схлынули волны приезжих, будоражившие город почти полгода. Начало ноября на побережье уже не оставляет никаких сомнений в том, что и над этим раем властны все те же законы, что царят повсюду. Никого не очаровывают пронзительные ветры, несущиеся с океана, тяжелый мокрый песок на пляжах, то и дело начинающий накрапывать холодный дождь, мокрые желтые листья, прилипающие к капюшонам и зонтам, жижа под ногами в садах и парках. Все это можно найти и у себя дома, и загостившийся любитель жаркого южного солнца внезапно чувствует острую тоску по родному городу, а аэропорт и вокзал в середине ноября переполняются теми, кто спешит покинуть увядающий и подтекающий курорт.

Джуди не спеша шла по заметно опустевшим улицам, и осенний мир был наполнен для нее поэзией и красками. Его увядание казалось ей радостным, оно так соответствовало настроению, владевшему ее душой… Она нарочно пошла кружным путем, чтоб как можно дольше наслаждаться встречей с осенью.

Кроме того, впереди ее ждала еще одна волнующая встреча, и Джуди чувствовала себя так, будто шла на свидание с человеком, который был когда-то ее первой любовью. Радость смешивалась с боязнью разочарования, и сердце неслось вскачь. А шла она всего-навсего в тот магазинчик, который частенько посещала в юные годы и старательно обходила в последующие.

Вывеска гласила: «Все для художника», что вполне соответствовало содержимому прилавка. И Джуди надолго задержалась у витрины.

Когда-то она приходила сюда после уроков и застывала. Карманных денег у нее было очень мало, и каждая кисть или набор карандашей становились поводом для битвы. И всегда оставалась мечта: в следующий раз куплю вот это. Какое же это было счастье, когда, зажав в кулаке отвоеванные у родителей пять долларов, она бежала в магазин, каким торжеством светился ее взгляд, когда она входила сюда! Пожилой продавец только посмеивался в пышные усы, и нисколько не сердился – даже когда она бродила по его владениям, ничего не покупая, а лишь переводя взгляд с одной коробки на другую и подолгу простаивая в отделе, где были выставлены на продажу пейзажи местных художников, резные подсвечники и копилки, миниатюрные статуэтки…

Теперь за прилавком сидела молодая большеносая девушка. Встрепенувшись при появлении возможного покупателя, она вскочила и улыбнулась вполне стандартной улыбкой. Джуди отказалась от ее услуг, девушка кивнула, ничуть не огорчившись, и отошла в сторону, чтобы не загораживать товар, а Джуди погрузилась в созерцание своей детской сокровищницы…

Оставив в магазине немалую сумму, она вышла на улицу, неся объемный бумажный пакет с таким видом, с каким женщины несут пакеты с логотипами фешенебельных магазинов одежды.

По мере приближения к дому предвкушение будущей радости все более охватывало ее. Сколько лет ее рука не держала кисти, как давно ей не приходилось радоваться удачно подобранному сочетанию цветов, точно переданному оттенку…

На перекрестке, к которому она направлялась, мелькнула знакомая фигура. Джуди замерла. Мужчина, похожий на Рэя, садился в притормозившее такси. Да нет, померещилось! Господи, что же это?! В самые светлые моменты, когда она уже готова позабыть все, так угнетавшее ее долгие годы, непременно что-то напомнит, всколыхнет душу…

* * *

Рэй был вне себя от бешенства. Старуха оказалась невыносимой! «Джуди мне как дочь»! Но ведь у нее есть дочь, какого ж черта пестовать взрослую женщину, которая у тебя чуть ли не в прислугах, которой ты платишь деньги… За что Джуди получает эти деньги? За то, чтобы ее учили жизни, воспитывали, указывали, с кем и как ей жить? И это Джуди, независимая, самостоятельная, такая строптивая… Он боролся с этой строптивостью, он ломал ее, но ведь он это делал для себя, а не для экспериментов скучающей старухи! Как Джуди терпит такое наглое вмешательство в их отношения? Они вместе уже много лет, они пережили столько кризисов, столько раз были на грани разрыва, но ведь ничто не смогло их разлучить. Когда друзья и родственники осаждали Джуди своими советами, всегда не лестными для него и зачастую содержащими суровый приговор, он постарался убрать их с дороги. Он нарочно ставил ее перед выбором, заранее зная, что ничем не рискует. Из недоброжелателей, постоянно сующих свой нос в их личные отношения, осталась теперь только Джулия. Мать Джуди тоже была не в восторге от выбора младшей дочери, но та совершенно не интересовалась ее мнением. А вот Джулия порой бесила Рэя – после каждого ее приезда он заставал Джуди здорово накрученной, она даже говорила какими-то чужими, не свойственными ей словами. Но та стерва – она хоть сестра, тут уж ничего не поделаешь. Но эта-то! Кто она такая, эта миссис Краун?! Какое право она имеет читать ему морали! И он еще слушал ее, опустив голову! Да, конечно, она его огорошила новостью, что все в курсе его отношений с Норой, и особенно тем, что Джуди видела его там, в Нью-Йорке, шедшего с ней в обнимку. «Вы понимаете, что наделали? Способны ли вы почувствовать хоть на минуту то, что тогда творилось в душе бедняжки?» Да, он осел, конечно, возразить ему было нечего. Если хотя бы Нора не была ее дочерью! А то не очень-то красиво получается: бросил одну, чтобы провести время с другой, а теперь оставил и ее, чтобы с повинной головой вернуться к первой… Не за одну, так за другую он должен был получить. Правда, было бы естественнее, если бы ему влетело за дочь – к этому он отнесся бы с пониманием. Но Джуди… она ведь его, а эта старуха пытается разрушить отношения, выдержавшие столько лет…

Рэй метался по запущенной квартире. Ему было плохо здесь, но снимать номер в гостинице, имея собственную квартиру, – это просто смешно! Да и будет ли там лучше? «А если вы намерены слоняться возле моего дома, то предупреждаю: я вызову полицию, молодой человек!» Нет, каково? И почему он поддался на этот шантаж?!

Он раз за разом набирал отпечатавшиеся, видимо, уже навсегда, в памяти цифры. Долгие, долгие, невыносимо длинные гудки… Он с трудом удерживался, чтобы не швырнуть трубку об стену. Как он мог покорно выслушать целую обвинительную речь, а потом позволить захлопнуть дверь прямо у себя перед носом?! Никто еще не унижал его так, он не привык к унижениям!

Наконец, перестав набирать номер миссис Краун и не в состоянии больше находиться в высасывающей из него душу своей пустотой квартире, Рэй вышел на улицу. Заглянув в первый же попавшийся бар, он надолго осел там. Взвинченный и мрачный поначалу, с повышением градуса в крови он все больше веселел и вскоре оброс компанией, на которую спустил уйму денег. В компании оказались и девушки… Одну из них он увел с собой. После Норы он еще не спал с другими женщинами, а ведь прошло довольно много времени. Ему не хотелось размениваться по пустякам, он чувствовал себя почти героем, пытаясь хотя бы воздержанием загладить вину перед Джуди, но ему хотелось остроты ощущений, он мечтал о чем-то столь же необычном, как та игра с мукой… И вот, вместо того сюрприза, который сулила ему встреча с женщиной, с которой он жил уже много лет, Рэй получил банальную оргию с первой попавшейся шлюхой.

Подходя к дому, Джуди заметила мелькнувшее в окне лицо Эмили. Она взглянула на часы. Конечно, она отсутствовала почти три часа, а уходила всего на один. Немудрено заволноваться.

Эмили открыла дверь прежде, чем Джуди успела нажать на звонок, и Джуди почему-то сразу поняла, что встревожена она вовсе не ее долгим отсутствием.

– Вы ходили за покупками? Или что-нибудь интимное? – поинтересовалась Эмили.

Ни один из вопросов не был задан с расчетом получить ответ. Какая-то суетливость чувствовалась в тоне Эмили, в ее мимике.

– Миссис Краун, – прямо спросила Джуди, – здесь без меня ничего не произошло?

– Нет, – Эмили пожала плечами, – с чего вы взяли? Просто… у меня странное настроение, знаете ли… Вы не могли бы посидеть у меня? Я хочу поговорить…

– Да, конечно. Только… – Джуди кивнула на свою сумку.

– Сделайте все, что считаете необходимым, а я буду ждать вас. Если вдруг я опять засну… Впрочем, я не засну. Приходите.

Обе поднялись наверх и разошлись по комнатам. Джуди выложила из пакета свои приобретения и с сожалением посмотрела на них. Ей хотелось прямо сейчас попробовать… Но оторваться гораздо труднее, чем не начинать! В конце концов, Эмили – это ее работа.

Переодеваясь, Джуди вернулась мыслями к тому странно возбужденному состоянию, в котором ее встретила Эмили. Наверное, звонила Нора. Сердце Джуди екнуло. Нет. С Фрэнком опять что-нибудь? В левой стороне груди снова кольнуло. Черт возьми! Да какое ей дело до всех этих чужих ей людей!

Может быть, опять звонил Рэй? Но с тех пор он ни разу не пытался с ней связаться. И разве стала бы Эмили так волноваться из-за его звонка? Но, так как именно это предположение непосредственно ее касалось, Джуди на всякий случай приготовилась воспринять новость с достоинством. Эмили опять будет убеждать ее расстаться с Рэем. Но ведь они и так уже расстались!..

Эмили полулежала, опираясь спиной о высокую деревянную спинку кровати. Глаза ее были закрыты, и Джуди в первую минуту подумала, что она дремлет.

– Входите, – произнесла Эмили, не открывая глаз. Джуди подошла к ее постели и поставила рядом стул.

– Вы хотели поговорить со мной…

– Да, – Эмили говорила медленно, с закрытыми глазами, словно во сне. – Вас, верно, удивит то, о чем я хочу поговорить с вами. Вернее, о чем я хочу рассказать вам. Помните наш разговор о Фрэнке? Вы тогда еще резко высказались… Ну, о том, что этак все можно оправдать…

– Да, помню. – Значит, все-таки дело во Фрэнке! Что он еще выкинул? – Я тогда была крайне несдержанна и теперь раскаиваюсь в том, что подлила масла в огонь.

– Не нужно извиняться. Если бы вы знали, что ваши слова вызовут такую реакцию, вы, конечно бы, не произнесли их. Вы очень тактичный человек, Джуди… Но не в этом дело! – прервала сама себя Эмили и, открыв глаза, устремила взор куда-то далеко. – Я позвала вас, чтобы пооткровенничать, и эта непрошеная откровенность, учитывая высказанные вами тогда взгляды, вполне может стоить мне изрядной доли вашего расположения. Тем не менее, я должна рассказать вам…

Поначалу все было просто волшебно. После стольких унижений и страданий Эмили снова была счастлива. Она получила развод. Бывший муж прислал ей кроме всех необходимых бумаг маленькую записку: «Благодарю тебя за подаренные мне годы счастья. До самого конца моя жизнь будет освещена воспоминаниями. Надеюсь, ты будешь так же счастлива в своем новом браке, как я был счастлив в нашем с тобою». Она расплакалась, разгадав эту нехитрую последнюю попытку удержать ее любовь…

Они с Ричардом обвенчались. Он окружил ее заботой, он был нежен. Эмили не спрашивала ни его, ни даже себя саму, почему он бросился за ней тогда. Главное – он любил ее, в этом не могло быть никакого сомнения.

Когда появилась Нора, он стал образцовым отцом. Эмили занималась дочерью лишь тогда, когда он был на работе. Да и то не всегда: Ричард нанял няню, считая, что одна Эмили не сможет справиться с ребенком. Тогда она стала писать небольшие статьи в местный журнал для женщин, а потом, вспомнив о своем образовании, занялась переводами.

Когда появилась Нора… Да, именно после рождения дочери с Ричардом стали происходить перемены. У Эмили все чаще возникала мысль, что причиной их воссоединения была ее беременность, и только она. В Ричарде проснулся отцовский инстинкт… Однажды, еще до рождения Норы, она услышала обрывок телефонного разговора: «Синди, – говорил Дик, – черт возьми, я ведь по закону имею на это право! Что значит, они сами не хотят меня видеть? Это ты их накручиваешь! Столько лет? Ну и что?! Сколько бы ни было! Я их отец. Какой бы он ни был расчудесный, он не может заменить им настоящего отца. Синди… Черт!»

Тогда Эмили не испытала никакой ревности. Она считала, что Ричи должен общаться со своими детьми от первого брака. Она была готова посоветовать ему что-то. Но он не обращался к ней за советом и ничего не рассказывал. А с тех пор, как появилась Нора, Ричарда интересовала только она. Он созрел для отцовства и весь сосредоточился на дочери, с которой ему никто не мог запретить видеться.

Теперь, вспоминая, как он прикладывал ухо к ее животу, как проводил по нему ладонью, Эмили краснела от стыда: ведь она-то принимала эти ласки на свой счет! Нет, конечно она не ревновала его к собственной дочери, но все-таки чувствовала себя обманутой: ее словно наняли на роль матери, просто для того, чтобы это место не пустовало.

Когда Норе исполнилось два года, они переехали в Нью-Йорк. И здесь все сразу же полетело под откос.

Эмили и тут подыскала себе работу. Это было солидное издательство, которое платило неплохие деньги. Она впервые по-настоящему увлеклась делом, но Дик с самого начала этого не одобрял. Он считал, что это блажь, пустая трата времени. Работа женщины – ее семья!..

На самом деле Ричарда раздражало то, что положение жены на так называемой общественной лестнице ощутимо выше его собственного: мало того, что она была из аристократической семьи, так еще и занималась интеллектуальным трудом. Но если раньше он только брюзжал по этому поводу, то теперь, в Нью-Йорке, просто бесился. Возможно, причиной явилось то, что ее работа стала приносить ощутимый доход и называть ее «женской блажью» было уже трудно.

Если бы Эмили бросила свою работу… Но тогда нашелся бы иной повод! В Нью-Йорке они вели более открытый образ жизни, чем в провинции, и у Эмили, которая в свои сорок с лишним выглядела на тридцать, появились поклонники. Временами Ричард демонстрировал ревность, но Эмили знала, что это только игра, пусть даже он верит в нее сам. В действительности ему нужен был лишь повод для ссор – она сама его больше не интересовала.

Куда уходит любовь? Кто знает!.. И сейчас, спустя столько лет, Эмили не смогла бы ответить на этот вопрос. Иногда, глядя на мужа, она говорила себе: «Он любил меня. Не так давно. Совсем недавно. Совсем недавно он был другим». И вздрагивала, понимая, что повторяет свою же ошибку: то же самое она твердила себе, оправдывая собственную слабость, твердила и шла к нему за новой порцией унижений…

Теперь он опять говорил с ней сквозь зубы – презрительно, подчеркнуто насмешливо. Как и тогда, он перестал делиться с ней чем бы то ни было и… устроил себе отдельную спальню. Разница была в том, что Эмили уже не упрекала, не плакала, не умоляла объяснить… Она уже не требовала и не просила любви.

Ричард пропадал у друзей. Она завела кучу приятельниц. Он стал много пить. Она не отставала и в этом. Он начал исчезать на несколько дней и, конечно же, не давал никаких объяснений. Она и не требовала их, но однажды сделала то же самое. Тогда он впервые ударил ее, после чего, убежав из дому, она отсутствовала три дня.

Где она проводила эти ночи? Были ли у нее любовники? Да, были. До встречи с Ричардом она была верной и преданной женой первому мужу, потому что он уважал и любил ее. Она держала в узде свой бешеный темперамент, потому что этот человек стоил того. Она свыклась с мыслью, что никогда не станет матерью, потому что он стоил даже такой жертвы… Конечно, сейчас она поняла, что потеряла. Наверное, понимала и тогда. Но ничего не могла с собой поделать.

А Дик не стоил жертв. Он вообще не стоил ее любви. Никто еще не унижал ее так, и ни с кем она не была столь высокомерна. Ничего не осталось от той близости, что была когда-то между ними. Ничего не осталось от той страсти. Произошла роковая метаморфоза: любовь переродилась в ненависть. И со всей страстью, на какую оба были способны, они бросились в эту ненависть, как когда-то бросились в любовь.

Бой был не на жизнь, а на смерть. Ничем иным, кроме как гибелью одного из них, это противостояние закончиться не могло. Но вряд ли кто-нибудь мог предположить, что «гибель» окажется не просто поэтическим образом, а буквально – смертью.

Алкоголем и побоями Эмили была доведена до полного нервного истощения. В минуты, когда рассудок брал вверх, она понимала, что стоит на пороге безумия. Но чаще она не отдавала себе отчета в собственных поступках. Насколько безукоризненной была ее репутация в далеком прошлом, настолько сомнительной она стала сейчас. Эмили не скрывала своих связей с мужчинами. Как искусно она лгала первому мужу, бегая на свидания к Ричарду! Во втором браке это умение не пригодилось: она не скрывала и не стыдилась ничего.

– А что ты прикажешь мне делать? Ты не прикасался ко мне столько времени!

– Я не могу спать со шлюхой!

– А раньше я, по-твоему, ею не была? Ошибаешься! Иначе я не связалась бы с тобой!..

Она стала циничной и упивалась этим.

Эмили взглянула в лицо Джуди, в ее застывшие от ужаса глаза: догадывается ли она, что последует дальше? И не уйдет ли из этого дома, дослушав рассказ до конца?

– Я знаю, – сказала Эмили, – вы осуждали мою дочь за ее отношение ко мне. Думаю, вы не будете столь суровы к ней, узнав финал этой истории…

Джуди молчала. Ей хотелось сказать «не надо, я и так все уже поняла», но она молчала. Эмили должна была досказать. А Джуди должна была дослушать.

…Теперь спор шел о том, кто радикальнее нарушит общепринятые правила поведения, следуя правилам игры.

Если бы он просто ушел к другой женщине, то не смог бы по-настоящему отомстить Эмили. Он отлично понимал, что она к нему теперь испытывает, и был достаточно умен, чтобы не рассчитывать на то, что она будет сильно горевать о потере.

И он поступил иначе. Он не ушел, он просто привел другую женщину к себе домой. Норы не было, и можно было не опасаться, что неминуемый скандал коснется детских ушей.

Расчет оказался верным. Как бы сильно ни изменилась Эмили, что-то основное из того, что было впитано ею с детства, осталось. А то, что происходило, уже не вписывалось ни в какие рамки, это было просто неслыханно!

Сейчас, по прошествии тридцати с лишним лет, можно, конечно, рассуждать о том, что нужно было не поддаваться на заведомую провокацию, и это стало бы для него настоящим ударом, а возможно, ее полной победой. Но… Ричард слишком хорошо знал ее. И все же не знал до конца.

Это было третьего июля. Впрочем, нет, вечером третьего еще, собственно, ничего не произошло. Она уже легла, когда вернулся Ричард. По тому шуму, с которым он ввалился в дом, Эмили поняла, что он пьян. «Лишь бы не надумал выяснять отношения!» – подумала она.

– Как это нет? – услышала она его громкий, слишком громкий голос. – Дома! Сегодня наша леди решила спать дома. Я тоже! Сегодня она решила спать одна! А я вот нет! Пусть завидует!

В ответ прозвучал женский смех. Эмили соскочила с постели. Мимо ее комнаты вслед за тяжелыми шагами Дика не очень уверенно простучали высокие каблуки. Она приоткрыла дверь и в узкую щель увидела обнаженную женскую спину и длинные ноги.

Сначала ей показалось, что она спит и ей снится кошмар. Потом она открыла дверь пошире, вышла и, неслышно ступая босыми ступнями, направилась к той двери, за которой скрылся ее муж с любовницей. Но, почти дойдя, она испугалась первого же долетевшего до нее звука и бегом вернулась к себе.

Она так и не заснула той ночью. Рассвет застал ее в гостиной – в ночной рубашке, со стаканом в руке.

Стакан каждый раз мгновенно оказывался пуст, и она наливала снова, и снова, и снова… Она очнулась от голоса Ричарда.

– Вот! – воскликнул он. – Полюбуйся, Бетти, на мою жену.

– Весело же тебе с ней, наверное, живется… – засмеялась та, кого назвали Бетти.

– Да уж! Ты когда-нибудь бывала так пьяна в одиннадцать утра?

Бетти все смеялась, припадая к его плечу:

– Может, нам лучше вернуться в постельку? Я не выспалась!

– Ну, нет, – он приобнял ее, – туда мы еще успеем… Эй, крошка, – Ричард подошел к Эмили и тряхнул ее за плечо, – очнись!

– Оставь ее, Ричи!

«Ричи, Ричи, так звали кого-то, кого я любила…»

– Э-эй, послушай! Твой супруг проголодался. Ты не устроишь нам трапезу?

Она подняла голову и с трудом проговорила:

– Уйди, скотина.

Длинноногая девушка захохотала еще громче.

– Ну, – развел руками Ричард, – теперь, Бетти, ты можешь сказать, что видела и слышала настоящую леди… Но я действительно проголодался. Пойдем перекусим. – Уже дойдя до дверей, он вдруг резко обернулся. – Да! Совсем забыл, дорогая! Мы ведь свято чтим праздники! И отмечаем их в семейном кругу! Ты, я вижу, успела начать без меня – ай-яй-яй! Придется и мне нарушить традицию. Но позволь хотя бы поздравить тебя… – Он подошел к Эмили и потянул ее за руку.

– Что ты делаешь, Ричи? – изумилась Бетти. Глупая Бетти, она не понимала, что, возможно, была нужна ему только ради этого единственного момента!

– Как это – что? Хочу поцеловать мою милую женушку! Не целовать же мне ее затылок!

Да, Эмили была пьяна, но его настойчивые издевки все-таки несколько отрезвили ее. Если бы он ушел, она снова провалилась бы в хмельное забытье. Но ее встряхнули и подняли.

– Оставь меня в покое! – закричала она, вцепившись в воротник его рубашки.

Он так резко отпустил ее руку, что она с трудом удержалась на ногах. Воротник затрещал под ее пальцами.

– Алкоголичка! – он попробовал толкнуть ее, но Эмили опередила его, отвесив ему затрещину.

– Ричи, уйдем! – крикнула Бетти, осознав, что в этом семейном скандале не так уж много смешного.

Но разъяренному Ричарду удалось, наконец, освободиться от цепких пальцев Эмили, и от сильного толчка она полетела в угол комнаты. Он дал ей подняться и снова оказался рядом… Из-за застилающих глаза слез боли и ярости она не могла разглядеть лицо Ричарда, а ей хотелось разглядеть его, это ненавистное лицо…

– Ну? – ухмыльнувшись, спросил он. – Так дай же, крошка, я все-таки поцелую тебя…

Какая-то не очень ясная ей самой мысль заставила Эмили протянуть руку за спину. Она нащупала пустую бутылку…

Раздался звон. На ее босые ноги посыпались осколки.

– Что-о?! – заорал Ричард и в бешенстве бросился на нее…

Дико завизжала Бетти. И, сразу же умолкнув, зажала рот обеими ладонями. Через минуту ее в доме уже не было.

* * *

Джуди дослушала это, стоя у окна, спиной к Эмили. По наступившему молчанию она поняла, что рассказ окончен, но повернуться было выше ее сил. Все ее существо было потрясено страшной историей Эмили. Она была там. Она была одновременно и Эмили, и Ричардом, и первым мужем Эмили, и этой девушкой Бетти…

– Зачем вы все это мне рассказали? – тихо спросила она.

– Не знаю. Появилась потребность поделиться с вами самым больным…

– Неправда! – бросила Джуди и выбежала из комнаты.

Она забежала к себе только для того, чтобы схватить ключи от своей квартиры. Нет, она не собиралась бросать Эмили, но провести эту ночь здесь было немыслимо. Сначала ей надо было как-то сжиться с услышанным…

Дойдя до перекрестка, она поймала такси и, назвав шоферу адрес, вспомнила, как несколько часов назад видела на этом же перекрестке очень похожего на Рэя мужчину, который тоже садился в такси…

Непрошеные слезы хлынули градом, ей было не унять их. Таксист внимательно рассматривал ее в зеркало.

Машина остановилась возле ее дома. Разыскивая в сумочке бумажник, Джуди услышала доносившуюся из дома музыку и мельком взглянула на свои окна. Рука ее застряла в сумке. Окна были освещены. И прямо у одного из них Джуди увидела женскую голову…

– Вы не могли бы отвезти меня обратно? – сказала она таксисту и откинулась на спинку сиденья.