«Снег идет над голой эспланадой…»
Снег идет над голой эспланадой;
Как деревьям холодно нагим,
Им должно быть ничего не надо,
Только бы заснуть хотелось им.
Скоро вечер. День прошел бесследно
Говорил; измучился; замолк,
Женщина в окне рукою бледной
Лампу ставит желтую на стол.
Что же Ты, на улице, не дома,
Не за книгой, слабый человек?
Полон странной снежною истомой
Смотришь без конца на первый снег.
Все вокруг Teбе давно знакомо.
Ты простил, но Ты не в силах жить.
Скоро ли уже Ты будешь дома?
Скоро ли Ты перестанешь быть?
Декабрь 1931
«В зимний день на небе неподвижном…»
В зимний день на небе неподвижном
Рано отблеск голубой погас.
Скрылись лампы. Гаснет шорох жизни
В тишине родился снежный час.
Медленно спускаясь к балагану
Снег лежит на полосатой ткани,
Пусто в роще, грязно у шлагбаума,
Статуи покрылись башлыками.
Расцвело над вымершим бульваром
Царство снега заметя следы.
Из домов, где люди дышат паром,
Страшно выйти в белые сады.
Там все стало высоко и сине.
Беднякам бездомным снежный ад,
Где в витринах черных магазинов
Мертвецы веселые стоять.
Спать. Лежать, покрывшись одеялом,
Точно в теплый гроб сойти в кровать.
Слушать звон трамваев запоздалых,
Не обедать, свет не зажигать.
Видеть сны о дальнем, о грядущем.
Не будите нас, мы слишком слабы.
Задувает в поле наши души
Холод счастья, снежный ветер славы.
И никто навыки не узнает
Кто о чем писал, и что читал,
А наутро грязный снег растает
И трамвай уйдет в сияньи в даль.
27 декабря 1931
«В горах вода шумит; под желтыми листами…»
1
В горах вода шумит; под желтыми листами,
От самых облаков сбегая в темный лог
Разубрана осенними красами
Природа спить, и сон ее глубок.
На высотах загадочно и нежно
Чуть видных облаков недвижна череда;
И все-таки близка и неизбежна
Холодная пора, как в прошлые года.
Все успокоено, ни счастия, ни страха;
И только Ты, не смог судьбе простить,
И с тем восстал из низменного праха
Чтоб естества бояться и хулить.
2
Осенью горы уже отдыхают,
Желтая хвоя тепла меж камней.
Тихо осеняя птица вздыхает
В чистой лазури уж ей холодней.
Пышно готовится к смерти природа
В пурпур леса разрядив.
Ты же не хочешь уйти на свободу,
Счастье и страх победив.
Значить, что счастье Тебе не откроется
В мирной и чистой судьбе.
Значить не время еще успокоиться
Нужно вернуться к борьбе.
3
Все также мир высок и прекрасен,
Ярок и предан своей судьбе.
Все также напрасен подвиг, напрасен,
Все также больно Teбе.
Будь же спокоен и верен боли,
Как и она верна.
Птица тоскует над скошенным полем
В чистой лазури без дна.
Черною точкой высоко, высоко
Ястреб кружит над болотной осокой.
Яркие тают огни на воде,
Сумрачно птица поет о беде.
4
Ветер гонит тучи,
Мчится прах летучий,
Годы не важны,
Люди не страшны.
Серый день холодный,
Яркая листва,
Тягостный, свободный
Праздник естества.
Как темна природа
Дикая, пуста
И смешна свобода
Мертвого листа.
Ветер гонит тучи
Мчится прах плакучий
Хлопает окно,
Сердцу все равно.
5
Ты уснешь и все забудешь
Подожди еще в пыли,
Все что Ты на свете любишь
Спит уже вдали.
Слишком долго жил на свете
Ненаглядное забыл
Превратился в хладный ветер
Превратился в пыль.
Смотрит сердце ледяное,
В небо синее, больное
Ты напрасно пережил
Все, чем в жизни дорожил.
Птицы носятся над садом,
Тихо начал газ рябить
Ничего Тебе не надо
Только все забыть.
1931–1935
«Вечер блестит над землею…»
Вечер блестит над землею,
Дождь прекратился на время,
Солнце сменилось луною,
Лета истаяло бремя.
Низкое солнце садится
Серое небо в огне;
Быстрые, черные птицы
Носятся стаей в окне.
Так бы касаться, кружиться,
В бездну стремглав заглянуть,
Но на земле не ужиться,
В серое небо скользнуть.
Фабрика гаснет высоко,
Яркие, зимние дни.
Клонится низко осока
К бегу холодной волны.
Черные, быстрые воды
Им бы заснуть подо льдом.
Сумрачный праздник свободы
Ласточки в сердце пустом.
1931
«Трава рождается, теплом дорога дышит…»
Трава рождается, теплом дорога дышит,
Любуются рекою острова.
Душа молчит, она себя не слышит,
Она живет во всем, она мертва.
Встает весна. От постоянной боли
Душа утомлена, тиха, пуста.
Болезнею, которою я болен,
Был болен мир, от первых дней греха.
Под белым солнцем травы оживают,
Теплеет свет, работа далека.
Спокойно над рекою долетает
До белых облаков Твоя рука.
Ты говоришь, сама не понимая,
Сама от слова слишком далека
И просыпается к словам река немая,
Становятся словами облака.
На бронзовой дороге над водою
Мы говорим, рожденные в аду,
Спасенные ущербом и судьбою,
Мы взвешиваем в небе пепел душ.
Теряется река за островами,
Купальня млеет солнечным пятном,
Скрывается Сибилла за словами.
Жизнь повторяется. И снова не о том.
Спокойно, отдаленно, неподвижно
С камней моста Ты щуришься на свет,
А там, вдали, стирая наши жизни
Проходит облако и снова счастья нет.
1931
«Во мгле лежит печаль полей…»
1
Во мгле лежит печаль полей,
Чуть видно солнце золотое
Играет в толстом хрустале,
Где пламя теплится святое.
В холодной церкви тишина,
Все чисто вымыто руками,
Лишь в алтари вознесена
Лампада теплится веками.
И камень жив святой водой,
Все спит, но сон церковный светел,
Легко священник молодой
Возносить чашу на рассвете.
Неспешно, ровно повторив
Слова звучавшие веками,
Когда еще зари горит
Нездешний свет за облаками,
И колокол в туманный час
Неспешно голос посылает,
От смертных снов не будит нас,
Не судит, но благословляет.
2
Тихо светится солнце в тумане,
Дым восходит недвижным столбом,
Уж телега стучит меж домами,
Просыпается жизнь в голубом.
Легкий иней растаял на крышах
Колокольный язык замолчал,
Все по прежнему было, а выше
Появился просвет и пропал.
Я сегодня так рано проснулся
Долго спал, но не помнятся сны,
Бело-серому дню улыбнулся,
Все простил и не вспомнил вины.
А потом замрачнел в ожиданьи,
Потемнел, погрузился во мрак,
Вышел к людям — не рады свиданью,
Глянул в сердце — сомненье и страх.
А потом под водой ледяною
В эту церковь пустую зашел,
Где лампада парит над землею,
Не смущаясь ни горя, ни зол.
Долго думал, но боль не смирилась
Лишь потом потемнела она,
Слезы брызнули, сердце раскрылось
Возвратилась моя тишина.
Тихо новый собор озарился,
Безмятежный священник пришел,
Я услышал орган и забылся,
Отрешился от горя и зол.
3
На холодном желтеющем небе,
Над канавой, где мчится вода,
Непрестанно, как мысли о хлебе,
В зимнем небе дымят города.
Тяжкий поезд мосты сотрясает,
Появляется надпись: «Табак»
Загорается газ, погасает,
Отворяются двери в кабак.
Слез кондуктор и будочник свистнул,
Потащились вагоны в снегу.
Я с утра оторвался от жизни,
Все иду, уж идти не могу.
Первый снег мне былое напомнил
О судьбе, о земле, о Тебе,
Я оделся и вышел из комнат
Успокаивать горе в ходьбе.
Но напрасно вдоль белых чертогов
Шум скользит, как река в берегах.
Все такая же боль на дорогах,
Все такое же горе в снегах.
Нет, не надо во мраке опоры;
Даль нужней, высота, чистота,
Отрешенья высокие горы,
Занесенные крыши скита.
Долго будет метел бездорожить
Ночь пройдет, успокоится снег,
Тихо стукнет калитка, прохожий
Обретет долгожданный ночлег.
Свет лампады негромко, немудро
Означает покой здесь, ложись,
Завтра встанешь, как снежное утро,
Безмятежно вмешаешься в жизнь.
Только где же твой скит горожанин?
Дома низко склоняюсь к трудам.
Только где же твой дом каторжанин?
Слышишь церковь звонит? это там.
1931
«Лунный диск исчез за виадуком…»
Лунный диск исчез за виадуком,
Лед скрипит под мокрым башмаком.
Друг бездомный с бесконечной мукой,
С бесконечной скукой этой я знаком.
В этой жизни слабым не ужиться,
Петь? К чему им сердце разрывать.
И не время думать и молиться,
Время — спать, страдать и умирать.
1931
«Сумеречный месяц, сумеречный день…»
Сумеречный месяц, сумеречный день,
Теплую одежду юноша надень.
В сердце всякой жизни скрытый страх живет
Ветви неподвижны. Небо снега ждет.
Птицы улетели. Молодость, смирись,
Ты еще не знаешь, как ужасна жизнь
Рано закрывают голые сады,
Тонкий лед скрывает глубину воды.
Птицы улетели. Холод недвижим.
Мы не долго пели и уже молчим.
Значить так и надо, молодость, смирись,
Затепли лампаду, думай и молись.
Скоро все узнаешь, скоро все поймешь
Ветер подметает и уносит ложь.
Все, как прежде, в мире, сердце горя ждет,
Слишком тихо в сердце, слишком светел год.
1931
«Полуночное светило…»
Полуночное светило
Озарило небосвод,
И уже душа забыла
Все, чем днем она живет.
Вдалеке не слышно лая,
Дивно улица светла,
Так бы вечно жил, гуляя,
Если б вечно ночь была.
Вдоль по рельсам из неволи,
Их железный блеск следя,
Выйду я в пустое поле,
Наконец найду Тебя.
Небо синее, ночное
В первозданной простоте;
Сердце мертвое, больное
Возвращу навек Тебе.
1931
«Над пустой рекой за поворотом…»
1
Над пустой рекой за поворотом
Снег лежит и задувает газ,
Замело железные ворота
И предместье занесло до глаз.
Только ближе к утру станет тише,
Звездный мир взойдет из пустоты,
Я проснусь тогда и вдруг услышу
Голос Твой, как будто рядом Ты.
Милый друг, я складываю руки,
За Тебя, за счастье не борюсь,
Слушаю, как уличные звуки
Заглушают снег, и спать ложусь.
Сон идет и над землей смеется
Краткий час, уж минувший навек.
Счастлив тот, кто к жизни не вернется
Как мгновенной славой счастлив снег.
Гаснет в печке голубое пламя,
На стене растет кривая тень;
Сон и смерть, молчание и память
Возвращают к жизни мертвый день.
Знаю, знаю, только где забыла
Всем живым воскреснуть суждено.
Там расскажешь Ты, о том что было
Без меня и было ли оно.
Ночь темна, но утро неизбежно.
Спит душа и слабый свет потух,
Странно, кратко над пустыней снежной
Прокричал и замолчал петух.
2
Ты шла навстречу мне пустынной зимней ночью,
Обледенелый мир лоснился при луне,
Как голый путь судьбы, но не было короче
И снова издали Ты шла навстречу мне.
Там снова, за широкими плечами,
Была зима без цели, без следа.
Ты шла вперед громадными очами
Смотря на мир, готовый для суда.
Вся строгость Ты, вся сумерки, вся жалость,
Ты молча шла, Ты не могла помочь.
А сзади шла, как снег, как время, как усталость
Все та же первая и основная ночь.
Декабрь, 1931
«Город тихо шумит. Осень смотрится в белое небо…»
Город тихо шумит. Осень смотрится в белое небо,
Скоро в сумерках снег упадет, будет желто и тихо.
Газ зажжется в пустых переулках, где много спокойного снега,
Там останутся наши шаги под зеленым сиянием газа.
Будут мертвы каналы, бесконечно пустынны холодные доки,
Только солнце, огромное, зимнее солнце, совсем без лучей
Будет тихо смотреть и молчать, все закроют глаза,
Будут кроткие вздохи,
Все заснет в изумрудном молчании газа ночей,
Будет так хорошо опуститься на снег,
Или, вдруг обернувшись, вернуться, следы оставляя.
Высоко над заводом вороны во тьме полетят на ночлег,
Будет холодно, мокро в ногах.
Будет не о чем думать, гуляя,
Боже мой, как все было, какие огромные горы вдали,
Повернуться смотреть, бесконечно молчать и обдумать
Тихо белые шапки наденут ночные цари фонари,
Все будет царственно хрупко и так смертно, что страшно и думать.
«Не смотри на небо, глубоко…»
1
Не смотри на небо, глубоко
Гаснет желтый свет.
Умирать легко и жить легко —
Жизни вовсе нет.
Жизнь прошла за страхами и снами,
Погасают дальние края.
Нищета заката над домами
Участь новая моя.
Ты не жил, а ждал и восхищался,
Слушал голос дальний и глухой,
Долго зимней ночью возвращался.
Если нет награды, есть покой.
2
Позднею порою грохот утихает,
Где-то мчится ветер, хлопая доской.
Снег покрыл дорогу, падает и тает.
Вечер городской полнится тоской.
Холодно зимою возвращаться,
Снова дня пустого не вернуть,
Хочется в углу ко тьме прижаться,
Как-нибудь согреться и уснуть.
Не тоскуй, до дома хватит силы,
Чем темнее в жизни, тем родней;
Темнота постели и могилы,
Холод — утешение царей.
1931
«Поля без возврата. Большая дорога…»
Поля без возврата. Большая дорога,
Недвижные желтые нивы.
О, как Ты спокойна, душа-недотрога,
Довольна, легка, молчалива.
Ручей еле слышен, и время как море,
Что значат здесь все разговоры?
Неси свое дело, люби свое горе,
Спокойно неси свое горе.
Душа обреченность свою оценила,
Растения строгую долю,
Взойти и, цветами качая лениво,
Осыпаться осенью в поле.
Таким как ходилось, такимъ как хотело,
Каким полюбила Тебя,
Ждала, целовала тяжелое тело
Знакомая радость — судьба.
1931–1934
«Еле дышит слабость белых дней…»
Еле дышит слабость белых дней,
Чуть заметно птицы напевают,
За туманным паром холодней
Смотрит солнце, землю забывая.
Вечером спускается туман,
Все живое чувствует обман,
С глубиной своею говорить,
Пламя жизни медленно горит.
Трудно, трудно в шуме говорить,
Рано утром просыпаться жить,
Поздно ночью возвращаться в пустоте,
Оставаться на какой-то высоте.
Долгою зимою дождь не перестанет,
Редко снег пойдет,
Станет очень тихо над мостами,
Поздно ночью скрипнет лед.
Может быть, что мы поговорим
Все о том, что скоро догорим.
Нет не надо, голос возгласил,
Улыбаясь из последних сил.
Вечером спускается туман,
Дым бессильно клонится к домам,
В комнате темно и света нет —
Вечером душа теряет свет.
1931
«Как страшно уставать…»
Как страшно уставать.
Вся жизнь течет навстречу,
А ты не в силах жить
Вернись в закуток свой.
Таись, учись скрывать,
И слушай там весь вечер,
Как мелкий лист дрожит
Под каплей дождевой.
В окне спокойный свет,
Едва трепещут листья,
Темнеет длинный день,
Слабеет улиц шум,
Чего-то в мире нет,
Ни в блеске гордых истин,
Все это тени тень,
И ты устал от дум.
Сквозь сумрак голубой
Спешат больные люди,
За тьмой насущных дел
Не видя лучших лет.
Молчи и слушай дождь.
Не в истине, не в чуде
А в жалости Твой Бог,
Все остальное ложь.
Ты им не нравишься,
Ты одинок и беден,
Зато она с Тобой,
Что счастье без нее.
А с ней, к чему покой
И даже сон о небе,
Дождливым вечером
Закатные края.
1931
«Ранний вечер блестит над дорогой…»
Ранний вечер блестит над дорогой,
Просветлело и дождь перестал,
Еле видимый месяц двурогий
Над болотною ручкою встал.
Неприветлива чаща сплошная,
Где-то стрелочник тронул свирель.
Осыпает ворона ночная
С облетающих кленов капель.
Слышен лай отдаленный собаки,
У ворот в темноте голоса.
Все потеряно где-то во мраке.
Все в овраге лишилось лица.
Ночь. Бездонная ночь над пустыней
Исполинов сверкающих мать,
В тишине, Ты не плачешь над ними,
Не устанешь их блеску внимать.
Буду в ярком сиянии ночи
Также холодно ярок над всем.
Если я на земле одиноче
Дальних звезд, если так же я нем,
Выпью сердцем прозрачную твердость
Обнаженных, бесстрашных равнин,
Обреченную, чистую гордость
Тех, кто в Боге остались одни.
1931–1934
«В молчаньи души лампы зажигают…»
В молчаньи души лампы зажигают,
Снимают шляпы мокрые с дороги,
Темнеет снег, поет труба в остроге,
Гудки машин судьбу остерегают.
Бегут рабы, спасаясь от беды,
В поношенных своих одеждах модных
И вспыхивают белые ряды
Холодных фонарей домов голодных.
Не говори, зажги огонь в печи,
Укройся, ляг, испей вина плохого,
Пусть в полусне гитара прозвучит,
Пускай поют, пускай свистят немного.
«Как холодно. Молчит душа пустая…»
Как холодно. Молчит душа пустая,
Над городом сегодня снег родился,
Он быстро с неба прилетал и таял
Все было тихо. Мир остановился.
Зажгите свет, так рано потемнело,
С домов исчезли яркие плакаты.
Ночь на мосту, где, прячась в дыме белом
В снежки играли мокрые солдаты.
Блестит земля. Ползут нагие ветви,
Бульвар покрыть холодною слюдою,
В таинственном, немом великолепьи
Темнеет небо полное водою.
Читали мы под снегом и дождем
Свои стихи озлобленным прохожим.
Усталый друг, смиряйся, подождем.
Нам спать пора, мы ждать уже не можем.
Как холодно. Душа пощады просить.
Смирись, усни. Пощады слабым нет.
Молчит январь и каждый день уносить
Последний жар души, последний свет.
Закрой глаза, пусть кто-нибудь играет,
Ложись в пальто. Укутайся, молчи.
Роняя снег в саду, ворона грает.
Однообразный шум гудит в печи.
Испей вина, прочтем стихи друг другу,
Забудем мир. Мне мир невыносим —
Он только слабость, солнечная вьюга
В сияньи роковом нездешних зим.
Огни горят, исчезли пешеходы.
Века летят во мрак немых неволь.
Все только вьюга золотой свободы
Лучам зари приснившаяся боль.
Январь, 1932
«В кафе стучат шары. Над мокрой мостовою…»
В кафе стучат шары. Над мокрой мостовою
Едва живое дерево блестит,
Забудь свои миры, я остаюсь с Тобою
Спокойно слушать здесь, как дождь шумит.
Нет, молод я. Так сумрачно, так долго
Все только слушать жизнь, грустить, гадать…
Я жить хочу, бессмысленно и горько,
Разбиться и исчезнуть, но не ждать.
Мне нравится над голыми горами
Потоков спор; средь молний и дождя,
Средь странных слов свидание с орлами
И ангелов падение сюда.
Огонь луны в недопитом бокале,
Расцвет в цветах, отгрохотавший бал,
И состязанье лодок на канале,
И шум толпы, и пушечный сигнал.
Над городом на проволоках медных
Свист кратких бурь, и долгий синий день,
Паровика в горах гудок бесследный,
И треск стрекоз ритмирующих лень.
На острове беспутная, смешная
Матросов жизнь, уход морских солдат,
Напев цепей, дорога жестяная
И каторжной жары недвижный взгляд.
Не верю в свет, заботу ненавижу,
Слез не хочу и памяти не жду,
Паду к земле быстрее всех и ниже,
Всех обниму отверженных в аду.
«Шары стучали на зеленом поле…»
Шары стучали на зеленом поле,
На стеклах голубел вечерний свет,
А я читал, опять лишившись воли,
Журналы, что лежат за много лет.
Как мы измучены и хорошо бывает,
Забыв дела, бессмысленно читать
И слушать как в углу часы играют,
Потом с пустою головой ложиться спать.
Зачем наполнил Ты пустое время,
Часы идут, спешат ряды карет,
По толстому стеклу ползут растенья,
На листьях отражен вечерний свет.
Покинув жизнь, я возвратился в счастье
Играть и спать, судьбы не замечать —
Так разлюбить бывает в нашей власти,
Но мы не в силах снова жить начать.
1932
«Шумел в ногах холодный гравий сада…»
Шумел в ногах холодный гравий сада,
На летней сцене паяцов играли,
Кривясь лакеи, как виденья ада
В дверях игорной залы исчезали.
Там газ горел, и шар о шар стучал
Пронзительно из голубого грота
Кричал паяц, но офицер скучал
И подведенный ангел ждал кого-то.
А над горами лето умирало,
В лиловом дыме тихо птицы пели
И подле рельс у самого вокзала
В степи костры оранжево горели.
Сиял курзал. О, сколько вечеров
Я счастья ждал на городском бульваре,
Под белой тканью солнечных шатров
С извозчиком во тьме смеялись пары.
Визжали девушки, острили офицеры
И месяц желто возникал в пыли,
Где сердце молодого Агасфера
Боролось с притяжением земли.
Кружася и себя не узнавая
Оно к девицам ластилось, как вор,
Но, грязным платьем небо задевая,
Смеялось время наглое в упор.
1932–1934
«В серый день лоснится мокрый город…»
В серый день лоснится мокрый город,
Лошади дымятся на подъеме,
Затихают наши разговоры,
Рано меркнет свет в огромном доме.
В серый день темнеет разговор.
Сердце мира полнится дождем,
Ночь души спускается на двор,
Все молчит и молится с трудом.
Ночь пришла и вспыхнул дальний газ,
А потом опять огонь погас,
Снег пошел и скоро перестал,
Новый день декабрьский настал.
1931
«Прежде за снежной пургою…»
Прежде за снежной пургою,
Там, где красное солнце молчит
Мне казалось, что жизнью другою
Я смогу незаметно прожить.
Слушать дальнего снега рожденье
Над землей, в тишине белизны
И следить за снежинок паденьем
Неподвижно сквозь воздух зимы.
Почему я склонился над миром,
Позабыл о холодных царях?
Или музыка мне изменила,
Или сердце почуяло страх?
Нет, но ангелы — вечные дети
Не поймут и не любят земли,
Я теперь самый бедный на свете
Загорелый бродяга в пыли,
Славлю лист, золотеющий в пол
Запах пота, сиянье волны,
И глубокую в сумраке боли
Радость жизни развеявшей сны,
Соглашение камня и неба,
Крепость плоти, целующей свет,
Вкус горячего, желтого хлеба,
Голос грома и бездны ответ.
1932
«Был высокий огонь облаков…»
Был высокий огонь облаков
Обращен к отраженью цветов.
Шум реки убывал под мостом.
Вечер встал за церковным крестом.
Лес в вечерней заре розовел.
Там молчало сиянье веков.
Тихо падало золото стрел
В золотую печаль родников.
Уж темнело. Над мраком реки
Чуть светились еще ледники.
Гнили листья. Ползли пауки.
Отражали огни родники.
Монастырь на высокой скале
Потухал в золотом хрустале,
А внизу в придорожном селе
Дым, рождаясь, скользил по земле.
Только выше, где холод и снег
Инок бедный, немой дровосек
У порога святых облаков
Бьет секирой в подножье веков.
Страшно в чаще. Он слаб, он устал.
Притупилась горячая сталь.
Ломит голову, сердце горит.
Кто-то в ветках ему говорит:
«Гордый инок! Оставь свой топор,
Будет тише таинственный бор.
Кто несет свой огонь в высоту,
Чтобы жить в этом новом скиту?
Возвратись, в подземелье сойди,
Бедный старец там тихо живет,
Спить в гробу с образком на груди,
Он не ждет ничего впереди.
Пусть вверху у открытых ворот
Тихо праздничный колокол бьет.
Ночь прийдет. Ты молчи без конца,
Спрятав руки в пыланье лица.
Говорить не пытайся — молчи,
Слушай кроткое пламя свечи.
Понимать не старайся — молись,
Сам железною цепью свяжись.»
Ночь сходила. Лесной великан
Замолкал с головой в облаках.
Все казалось погасшим во зле,
Завернувшись, уснул на земле.
«За рекою огонь полыхает…»
За рекою огонь полыхает,
Где-то в поле горит, не горит,
Кто-то слушает ночь и вздыхает,
Не сумевши судьбу покорить.
Кто там пасынок грустного света
Размышляет в холодном огне,
Не найдет он до утра ответа,
Лишь утихнет в беспамятном сне.
Разгорится еще на мгновенье,
Полыхнет и навыки погас —
Так и сам неживым вдохновеньем
Загоришься тревожно на час.
И опять за широкой рекою
Будут звезды гореть на весу
Точно ветка, что тронул рукою
Запоздалый прохожий в лесу;
И с нее облетело сиянье.
Все спокойно и тьма холодна.
Ветка смотрится в ночь мирозданья
В мировое молчанье без дна.
1931
«Лошади стучали по асфальту…»
Лошади стучали по асфальту,
Шли дожди и падали до вечера.
В маленькой квартире мы читали,
В сумерках откладывали книги.
А потом готовили обедать
В желтом, странном отблеске заката,
В полутьме молились, спать ложились,
Просыпались ночью говорить.
Поезда свистели у заставы,
Газовые отблески молчали.
Тихо в бездну звуки обрывались,
Будущие годы открывались.
А потом в слезах мы засыпали,
Падали в колодцы золотые,
Может быть соединялись с Богом,
Проходили миллионы лет.
Утро заставало нас в грядущем,
Возвращаться было слишком поздно,
Оставляя в небе наши души,
Просыпались с мертвыми глазами.
Вновь казался странным и подземным
Белый мир, где снова дождик шел.
Колокол звонил в тумане бледном,
И совсем напротив садик цвел.
Il Neige Sur La Ville
Страшно в бездне. Снег идет над миром
От нездешней боли все молчит.
Быстро, тайно к мирозданью Лиры
Солнце зимнее спешит.
Тишина сошла на снежный город,
Фонари горят едва заметно.
Где-то долгий паровозный голос
Над пустыней мчится безответно.
Скрыться в снег. Спастись от грубых взглядов.
Жизнь во мраке скоротать, в углу.
Отдохнуть от ледяного ада
Страшных глаз, прикованных ко злу.
Там за домом городской заставы,
Где сады на кладбище похожи,
Улицы полны больных, усталых,
Разодетых к празднику прохожих.
Снег идет. Закрыться одеялом,
Рано лампу тусклую зажечь,
Что-нибудь перечитать устало,
Что-нибудь во тьме поесть и лечь.
Спать. Уснуть. Как страшно одиноким.
Я не в силах. Отхожу во сны.
Оставляю этот мир жестоким,
Ярким, жадным, грубым, остальным.
Мы же здесь наплачемся, устанем,
Отойдем ко сну, а там во сне
Может быть иное солнце встанет,
Может быть иного солнца нет.
Друг, снесемте лампы в подземелье,
Перед сном внизу поговорим.
Там над нами страшное веселье,
Мертвые огни, войска и Рим.
Мы ж, как хлеб под мерзлою землею,
В полусне печали подождем,
Ласточку, что черною стрелою
Пролетит под проливным дождем.
1931
Снова в венке из воска
В казарме день встает. Меж голыми стенами
Труба поет фальшивя на снегу,
Восходит солнца призрак за домами,
А может быть я больше не могу.
Зачем вставать? Я думать не умею.
Встречать друзей? О чем нам говорить?
Среди теней поломанных скамеек
Еще фонарь оставленный горит.
До вечера шары стучат в трактире,
Смотрю на них, часы назад идут.
Я не участвую, не существую в мире,
Живу в кафе, как пьяницы живут.
Темнеет день, зажегся газ над сквером.
Часы стоят. Не трогайте меня,
Над лицеистом ищущим Венеру
Темнеет, голубея, призрак дня.
Я опоздал, я слышу кто-то где-то
Меня зовет, но победивши страх,
Под фонарем вечернюю газету
Душа читает в мокрых башмаках.
1931–1934
«На подъеме блестит мостовая…»
На подъеме блестит мостовая,
Пахнет дымом. Темно под мостом
Бледно палевый номер трамвая
Выделяется в небе пустом.
Осень. Нищие спят у шлагбаума,
Низкой фабрики дышит труба,
С дымом белым, спокойным и плавным
Отдаляется мира судьба.
Все так ясно. Над речкой тифозной
Рыболов уплывает на месте,
Затихающий шум паровозный
Возвращается к пыльным предместьям.
Солнце греет пустые вагоны,
Между рельсами чахнут цветы,
Небо шепчет: забудь о погоне,
Ляг у насыпи низкой, в кусты.
Восхищающий низкие души,
Скоро вечер взойдет к небесам,
Отдаляйся. Молчи о грядущем,
Стань лазурью и временем сам.
Так спокойно в безбрежную воду
Ключ стекает холодной струей,
Исчезает, уйдя на свободу,
Обретает священный покой.
Все молчит. Высота зеленеет,
Просыпаются ежась цари.
И, как мертвые, яркие змеи,
Загораясь, ползут фонари.
«Ты устал, отдохни…»
Ты устал, отдохни.
Прочитай сновидений страницу
Иль в окно посмотри,
Провожая на запад века.
Над пустою дорогой
Помедли в сияньи денницы
И уйди, улыбаясь, как тают в пруду облака,
В синеве утонув,
Над водою склоняются травы.
Бесконечно глядясь
Не увидят себя камыши.
Подражая осоке безмолвной и горькой, мы правы —
Кто нас может заметить
На солнце всемирной души?
Мы слишком малы.
Мы слишком слабы.
Птица упала.
Не упасть не могла бы,
Жить не смогла на весу.
Поезд проходит в лесу…
1931
«В час, когда писать глаза устанут…»
В час, когда писать глаза устанут
И ни с кем нельзя поговорить,
Там в саду над черными кустами
Поздно ночью млечный путь горит.
Полно, полно. Ничего не надо.
Нечего за счастье упрекать,
Лучше в темноте над черным садом
Так молчать, скрываться и сиять.
Там внизу, привыкшие к отчаянью,
Люди спят, от счастья и труда,
Только нищий слушает молчание
И идет неведомо куда.
Одиноко на скамейке в парке
Смотрит ввысь, закованный зимой,
Думая, там столько звезд, так ярко
Освещен ужасный жребий мой.
Вдруг забывши горе на мгновенье,
Но опять вокруг голо, темно
И, прокляв свое стихотворенье
Ты закроешь медленно окно.
1931
«Все спокойно раннею весною…»
Все спокойно раннею весною.
Высоко вдали труба дымить.
На мосту, над ручкою больною
Поезд убегающий шумит.
Пустыри молчат под солнцем бледным
Обогнув забор, трамвай уходит.
В высоте, блестя мотором медным,
В синеву аэроплан восходит.
Выйди в поле бедный горожанин.
Посиди в кафе у низкой дачи.
Насладись, как беглый каторжанин,
Нищетой своей и неудачей.
Пусть над домом ласточки несутся.
Слушай тишину, смежи ресницы.
Значит только нищие спасутся.
Значит только нищие и птицы.
Все как прежде. Чахнет воскресенье
Семафор качнулся на мосту.
В бледно-сером сумраке весеннем
Спит закат, поднявшись в чистоту.
Тише… скоро фонари зажгутся.
Дождь пойдет на темные дома.
И во тьме, где девушки смеются,
Жалобно зазвонит синема.
Все как прежде. Над пожарной частью
Всходят звезды в саване веков.
Спи душа, Тебе приснилось счастье,
Страшно жить проснувшимся от снов.
«Опять в полях, туманясь бесконечно…»
Опять в полях, туманясь бесконечно,
Коричневое море разлилось.
Трава желтеет на холмах заречных,
Как быстро в небе лето пронеслось.
Ползут высоко полосы белея.
Там долго солнце белое молчит.
Тоскуют птицы. Вечер ждет в аллее.
Товарный поезд медленно стучит.
Молчит в закате белом все живое.
Все томится, все щурится на свет,
Спит, улыбаясь, небо голубое
Спокойным обещаньем слез и бед.
Над белой болью неба без возврата
Смолкает шум мучений городских,
Несется пыль, темнеет страх заката
И мелкий океан сосут пески.
1931–1934
«Слабый вереск на границе смерти…»
Слабый вереск на границе смерти.
Все опять готовится цвести.
С каждою весной нежнее сердце
И уже не в силах мир снести.
Теплый дождь шумел весь вечер в лужах
В них звездами отразилась ночь
В них веками отразился ужас
И нельзя простить, нельзя помочь.
Ночь блестит. Огни горят в бараке.
Может быть природе счастье лгать,
Может быть, что счастье жить во мраке,
Может быть, что счастье погибать.
Все мы знаем и уже не скроем
Отчего так страшен звездный час
Потому что именно весною,
Именно весной не станет нас.
Ложь и правда здесь одно и тоже.
Может быть, что правда это грех,
Может быть, что тлен души дороже,
Может быть, что все лишь звездный смех.
Тихой песней сердце успокойте,
Пощадите розы на кусте,
Притупите дух, огни укройте,
Растопчите пепел в темноте.
«В зимний день все кажется далеким…»
В зимний день все кажется далеким,
Все молчит, все кажется глухим.
Тише так и легче одиноким,
Непонятным, слабым и плохим.
Только тает белое виденье.
О далеком лете грезит тополь.
И сирень стоит как привиденье,
Звездной ночью, над забором теплым.
Грезить сад предутренними снами.
Скоро жить ему, цвести в неволе
Мчится время, уж весна над нами,
А и так уж в мире много боли.
В душном мраке распустились листья,
Утром нас сверкание измучит.
Это лето будет долго длиться,
До конца утешит и наскучить.
Жаркий день взойдет над неудачей.
Все смолчит под тяжестью судьбы.
Ты еще надеешься и плачешь.
Ты еще не понял синевы.
На высоких стеблях розы дремлют.
Пыльный воздух над землей дрожит.
Может быть, весной упасть на землю
Замолчать и отказаться жить?
Может быть, весной совсем невольно
В пеньи птиц, в сияньи звездной тьмы?
Нет, мой друг, еще совсем не больно,
Что еще нас ждет в снегах зимы!
Будь же душной ночью, ночью звездной,
Грустным оком светлого суда,
Безупречной жертвой, неизбежной,
Всех вещей, что минуть без следа.
Спи, усни, не в силах мира вынесть.
Иль поверь, что есть иной исход.
Все прими и в поле встретить выйди
Рано утром солнечный восход.
«Я видел сон, в огне взошла заря…»
Я видел сон, в огне взошла заря
Кричать над домом мертвого царя.
Он из окошка вниз на улицу смотрел,
Закрыв лицо рукой от желтых стрел.
Там через улицу худая кошка шла,
А в доме девочка читала у стола.
А время тихо проходило вдалеке
По желтому мосту над речкой горной,
Показывая каждый раз в руке
Таинственный предмет в коробке черной.
И делало какой-то странный знак,
Крутились дальше мельницы колеса,
А на горе коричневый монах
В грудь ударял булыжником белесым.
А дальше в странном небе бледно-синем
Стоял раздетый человек с крестом,
Его закаты в небо возносили,
Но он все вниз указывал перстом,
Где черти, подбоченившись, стояли
И даже ручкой делали во след,
Из ада тихо грешники кричали,
Но в домике рояль терзал скелет.
Все было тихо, солнце заходило,
Хотелось все запомнить, не дыша,
У воинов внизу в глазах рябило
И пробужденье чуяла душа.
1930–1934
«Люди несут огонь…»
Люди несут огонь.
Ветер дует, огонь задувая.
Люди огонь прижимают к груди.
Огонь потух.
Страшно смотреть из окон:
Спит под снегом земля неживая
Кратко вдали, впереди
Вскрикнул петух.
Страшно во тьме без окон!..
Вечер спускается.
Кружится снег на порфире.
Кашляют тише и тише.
Скрывают свет.
Пир прекращается.
Званные плачут на пире.
Падает время из ниши —
Никого нет.
Звезды… Сиянье судьбы.
Почему мы огонь потушили?
Почему мы играли с огнем,
Шутя со смертью.
Пали во тьму без борьбы.
Почему Вы погибнуть спешили,
Разве Вам лучше в аду ледяном
Кричу: ответьте…
Нет, только холод и страх.
«Друг природы, ангел нелюдимый…»
Друг природы, ангел нелюдимый,
Все прости, обиды позабудь,
Выйди в поле, где в туманном дыме
Над землей сияет млечный путь.
Темный лес безмолвен у дороги,
Где-то слышен отдаленный лай.
Спи, больное сердце недотроги,
От надежд и счастья отдыхай.
В тишине как будто едет кто-то,
Нет, то шум спадающих листов,
За рекой над скошенным болотом
Встал луны холодный ободок.
Скоро, скоро ляжет на дорогу
Желтый лист и просветлеет бор,
Охладеет солнце понемногу
И в лесу замолкнет птичий хор.
Тихо блеск таинственный ложится,
Спит природа, кроткая всегда,
Только Ты тоскуешь и боишься,
Все жалеешь прошлые года.
Все кругом готовится к разлуке,
Все смолчит обиду зимних бурь,
А потом весной забудет муки,
Возвратится листьями в лазурь.
Так и Ты, во мраке неизбежном
В звездный мир взгляни и наглядись,
А потом усни и к жизни прежней
С новой силой поутру вернись.
1931
«В сумерках ложились золотые тени…»
В сумерках ложились золотые тени,
Рыболов был тихо освещен.
Видели должно быть сны растенья.
Нищий спал, опершись о мешок.
Загорались лампы в магазинах
И лежал на теплой мостовой
Высоты померкший отблеск синий.
Ласточки прощались с синевой.
Скоро будем в сумерках обедать,
Слушать стекол сумрачную дробь,
Может быть неловко напоследок
Перекрестим лоб.
Что ж никто не знает, кто как жил
Кто читал. Кто ждал освобожденья,
Тихо руки на груди сложил,
Превратился сам в свое виденье.
Высоко у имени Господня
Дух часов хранит его судьбу,
Звон раздастся в черной преисподней,
Утро вздрогнет в ледяном гробу.
Медленно спадает вечер. Ниже небо,
Дым блестит. В сияньи паровоз.
В холоде отчетливо кричит.
Кто там в поле?
Поздней осенью темнеет рано,
Загораются на станции огни,
Ничего не видно за туманом,
Запотели стекла. Мы одни.
«Всматриваясь в гибель летних дней…»
Всматриваясь в гибель летних дней,
В пыльный, яркий мир, лишенный счастья,
Гамлет, солнце в царствие теней,
Тихо сходит, утомясь от власти.
Меж деревьев яркий газ горит,
Там вдали на желтом, пыльном шаре тленном,
Еле слышный голос говорит
О высоком, странном и священном.
Солнечный герой, создавший мир,
Слушай бездну, вот твоя награда.
Проклят будь, смутивший лоно тьмы,
Архитектор солнечного ада.
«Как Ты смел», былинка говорит,
«Как Ты мог», волна шумит из мрака
«Нас вдали от сада Гесперид
Вызвать быть для гибели и мрака.»
«На желтом небе аккуратной тушью…»
На желтом небе аккуратной тушью
Рукой холодной нарисован город.
Иди в дожде. Молчи и слушай души,
Но не утешишься и не обманешь голод.
Душа темна, как зимняя вода,
Что отражает все, всегда пустая.
Она в ручье стекает навсегда,
В огнях рекламы сумрачно блистает.
Как смеешь Ты меня не уважать?
Я сух — Ты говоришь, я бел, прекрасно.
Так знай: так сух платок от слез отжат,
И бел, от прачки возвратясь напрасно.
Я научился говорить «всегда»
И «никогда» и «некогда». Я вижу,
Как подымается по лестнице судьба,
Толчется малость и стекает ниже.
Не верю я себе, Тебе, но знаю,
Но вижу, как бесправны я и Ты
И как река сползает ледяная,
Неся с собою камни с высоты.
Как бесконечно беззащитен вечер,
Когда клубится в нем туманный стих
И как пальто надетое на плечи
Тебя покой декабрьский настиг.
«Вечер сияет. Прошли дожди…»
Вечер сияет. Прошли дожди.
Голос мечтает… Молчи и жди.
Над миром пены шутить стихами
И постепенно, устав, стихает.
Черная птица! Полно носиться,
Уж поздний вечер, а дом далече.
Темнеют своды. Последний луч
Ложится в воду, из темных туч.
Певец Мореллы! бойся воды,
Скользит в ней белый венец луны.
Ты не заметишь, как упадешь,
Невесту встретишь, царевну-ложь.
К земле стекает астральный свет.
Грустит: не знаю, вернусь иль нет.
Лежит в могиле каменный гость,
Поет Вергилий, цветет погост
Над степью мчится мгновенный век,
Осока снится сиянью рек.
Трава ложится, клонясь внезапно.
Высоко птица летит на запад.
Цветок мечтает. Молчат гробы
Никто не знает своей судьбы.
Август 1931
«Дали спали. Без сандалий…»
Дали спали. Без сандалий
Крался нищий в вечный город.
В башнях матери рыдали,
Часового жалил холод.
В храмах на ночь запирали
Отражения планет.
Руки жесткие стирали
Лица дивные монет.
Чу! вдали сверчок стрекочет
У подземных берегов.
Там Христос купался ночью
В море, полном рыбаков.
И душа легионера,
Поднимаясь к высотам,
Mиро льющую Венеру
Видела, к Его ногам.
Тихо бронзовые волки
Смотрят пристально на звезды,
В караульном помещеньи
Угли тлеют в камельке.
А в огромном отдаленьи
К Вифлеему, втихомолку,
Поднимается на воздух
Утро в розовом венке.
Флаги спускаются
Над рядами серых саркофагов,
Где уже горел огонь слепой,
Под дождем промокший, ангел флагов
Продолжал склоняться над толпой.
Улица блестит, огни горят, а выше
Ранний мрак смешался с дымом труб,
Человек под тонкой черной крышей
Медленно идет во тьму к утру.
Дождь летит у фонарей трамвая
Тонкою прозрачною стеной,
Из витрины дева восковая
Дико смотрит в холод неземной.
Все темно, спокойно и жестоко,
Высоко на Небе в яркой ризе
Ты сиял, теперь сойди с флагштока,
Возвратись к обыкновенной жизни.
Спи. Забудь. Все было так прекрасно
Скоро, скоро над Твоим ночлегом
Новый ангел сине-бело-красный
Радостно взлетит к лазури неба.
Потому что вечный праздник длится,
Тают птицы, трубы отлетают,
Гаснет время. Снова утро снится
И про адский пламень воск мечтает.
Солнце всходить золотым штандартом,
Гибнут мысли. Небо розовеет.
Гаснет вечер. Солнце рвется в завтра
И таить рассвета ночь не смеет.
Что ж пади. Ты озарял темницу,
Ты сиял, приняв лазурный ужас.
Спи. Усни. Любовь нам только снится,
Ты, как счастье, никому не нужен.
«Зимний просек тих и полон снега…»
Зимний просек тих и полон снега,
В темноте шумит пустой трамвай.
Вороны летят ища ночлега.
Со скамьи не хочется вставать.
Парк велик, до города далеко,
Цепенеет сердце, снег синеет.
Что Ты, друг мой, иль Тебе так плохо,
Что домой вернуться Ты не смеешь?
Нет, мне просто хорошо и глухо.
Как темно сейчас среди дерев,
Дальний грай доносится до слуха,
Гаснет свет, за лесом догорев.
Кто там ходит позднею порою?
Дева память, спи свидетель мой.
Кто поет во мраке со звездою,
Что Христос рождается зимой?
В нищете, в хлеву, покрытом снегом
Вол и ослик выдыхают пар.
Кто кричит над снеговым ночлегом?
Это память мне мешает спать.
Спит Иосиф, в темноте белея,
Пролетает поезд над пещерой.
Над недвижной снеговой аллеей
Пастухи встают в тумане сером.
Глубоко в снегу не надо друга.
Далеко от жизни и обид.
Встанет месяц в середину круга,
Белый лес недвижно озарить.
Ярко, ярко средь узорных веток
Синие лучи зажгут снега,
Будет утро медлить. До рассвета
Все сравняет белая пурга.
Скоро утро, шепчет Магдалина,
Гостю ночи, отстраняя полог.
Ветви пыльных пальм Иерусалима
Сквозь дремоту ждут петуший голос.
1931–1933.
«Тень Гамлета. Прохожий без пальто…»
Тень Гамлета. Прохожий без пальто.
Вороны спят в садах голубоватых.
И отдаленный слышится свисток,
Вороны с веток отряхают вату.
Пойти гулять. Погладить снег рукой.
Уехать на трамвае с остальными.
Заснуть в кафе. В вине найти покой.
В кинематографе уйти в миры иные.
Но каково бродягам в этот час?
Христос, конечно, в Армии Спасения.
Снижался день, он бесконечно чах,
Все было тихо в ночь на воскресенье.
По непорочной белизне следы
Бегут вперед и вдруг назад навстречу.
Куда он шел, спасаясь от беды?
И вдруг решил, что поздно и далече.
Вот отпечаток рук. Вот снегу ком.
Все сгинули. Все ветер заметает,
Все заперто. Молчит господский дом
Там в роскоши, всю ночь больной читает.
Все спуталось и утомляет шрифт.
Как медленно ползут часы и сроки.
Однообразно поднимаясь, лифт
Поет, скуля. Как скучно одиноким.
Звенит трамвай. Никто не замечает.
Все исчезало, таяло, кружилось,
Лицо людей с улыбкой снег встречает —
Как им легко и тихо становилось.
А смерть его сидит напротив в кресле,
И улыбаясь, стены озирает.
Уж ей давно известны эти песни;
Она газету смятую читает.
Известно ей, лишь только жар спадет
Забудет все, и вдруг удар из мрака
Снег в комнату и посиневший рот,
Как мне понять? — Тебе довольно страха.
Когда спадает жар и день встает,
Прощай пока. На утро снег растает,
С письмом веселый почтальон придет.
Как быстро боль воскресший забывает.
Не ведая живет и вдруг врасплох…
Погаснет лампа, распахнутся окна.
— Дай мне подумать, я устал, я плох.
— Не время думать. Время забывает.
А бедный нищий постоянно видит
Перед собою снег и мокрый камень
Он фонари в тумане ненавидит.
Его, мой друг, не обмануть стихами.
Он песенку поет под барабан.
В мундире синем. — Господи помилуй!
Ты дал мне боль Своих ужасных ран.
Ты мне понятен. Ты мне близок, милый,
Я ем Твой хлеб, Ты пьешь мой чай в углу
В печи поет огонь. Смежая очи,
Осел и вол на каменном полу
Читают книгу на исходе ночи.
1931
«Рождество расцветает. Река наводняет предместья…»
Рождество расцветает. Река наводняет предместья.
Там, где падает снег, паровозы идут по воде.
Крыши ярко лоснятся. Высокий декабрьский месяц
Ровной, синею нотой звучит на замерзшем пруде.
Четко слышится шаг, вдалеке без конца повторяясь,
Приближается кто-то и долго стоит у стены,
А за низкой стеной задыхаются псы, надрываясь,
Скаля белые зубы в холодный огонь вышины.
Рождество, Рождество! Отчего же такое молчанье,
Отчего все темно и очерчено четко везде?
За стеной Новый Год. Запоздалых трамваев звучанье
Затихает вдали, поднимаясь к Полярной звезде.
Как все чисто и пусто. Как все безучастно на свете.
Все застыло как лед. Все к луне обратилось давно.
Тихо колокол звякнул. На брошенной кем-то газете,
Нарисована елка. Как страшно смотреть на нее.
Тихо в черном саду, диск луны отражается в лейке.
Есть ли елка в аду? Как встречают в тюрьме Рождество?
Далеко за луной и высоко над жесткой скамейкой
Безмятежно нездешнее млечное звезд торжество.
Все как будто ждало, и что спугнута птица шагами
Лишь затем, чтоб напомнить, что призраки жизни страшны,
Осыпая сиянья, как долго мы были врагами
Тишины и природы, и все ж мы теперь прощены.
1930–1931