Меня никто никогда не кормил. Я самокормящийся. Итак, расположились мы на кухне, на кондовых табуретках времен социализма.

– Вы повар?

– Почти. Берем воду, ставим на плиту, перчим.

– Зачем?

– Перец – веснушки. Любое варево начинается с весны.

– С мытья рук!

– Не беспокойтесь, руками продуктов не коснусь. Солим, вроде как последним снежком припорашиваем.

– Вы что готовить собираетесь? Поделитесь, может, и я пригожусь?

– Сидите смирно, счастливым сделаю. Коронуем варево лавровым листом и любуемся осенью в кастрюле.

– Что делать-то будете?

– Сейчас в варево поместим сердце, и вода оживет.

– Что за сердце, чье оно?

– Сердце любого варева – лук. А вы не знали?

– Про лук знал, про сердце не догадался.

– Как забулькает, значит, сердце забилось.

– Все-таки кто вы, если не повар?

– Поэт!

– Какой еще поэт?

– По пельменям. Опускаем их в живую воду. Гляди, они туда, как невинные овечки, бегут. Сейчас хоровод устроим. Завертелись, пусть погуляют на воле, после пакета тут раздолье.

– Мне как-то неудобно не у дел.

– Доставай тарелки, стакашки, вилочки. У меня тут от Дмитрия Ивановича Менделеева подарочек имеется. Как вытащим, обсушим беляночек, масличком подрумяним. И…

– И?

– И зеленью поприветствуем, ушастеньких.

Удивительно, но с тех пельменей все у меня в жизни на лад пошло: и с начальством, и с женщинами, и с друзьями.

Под финиш собрат по столу преподнес свою книгу, в которой я ничего не понял, даже название забыл. Оно из четырех великолепных нот «Ма» состоит. Смотрю на эти ноты, и мне не есть-пить хочется, а петь. Чего в жизни отродясь не делал.

В Евангелии от Эвклида сказано, что число – чистое слово, и от числа человек произошел.

Не совпал праздниками – попал в оппозицию.

У нас, у поваров, на локтях мозоли от мыслей, на пальцах – от проб.