Домой Лоскутов пришел поздно. Татьяна открыла дверь, отступила на шаг и замерла.

– Боже, Коля… какой ты! – прошептала она. – Мокрый, бледный. Что с тобой?

– Ничего. – Лоскутов всунул в ее руки колбасу, нервно, быстро разделся и ушел в спальню. Оттуда крикнул: – Я хочу полежать. Один! Что-то знобит.

– Я тебе приготовлю…

– Ничего не надо! Позволь мне спокойно полежать! – И захлопнул за собой дверь.

Лоскутов зарылся в одеяло, но озноб не унимался. Он мучился буквально физически и стонал. Присел на кровать. Почему-то внимательно посмотрел на свою тень.

– Лежишь?

– Лежу, – вдруг услышал он тихий, слабый голос, словно пришедший издалека.

Лоскутов вздрогнул, хотел побежать к двери, но не смог сдвинуться с места – ноги, казалось, намертво прилипли к полу.

– Сядь, сядь, дружок. Я тебя крепко держу. Давай поболтаем.

Лоскутов чувствовал, как его тело наэлектризовывалось страхом, ощущал, как распухали и выкатывались его глаза.

– Т-тень… г-говорит?! – шепнул он, задыхаясь.

– Да, да, я говорю. Успокойся и присядь. Ты все равно не сдвинешься, пока я не захочу. Я стала тяжелее и сильнее тебя. В твоей груди скопилось столько гадости, что уже не вмещается и не удерживается. А я, голубчик, готова принять. Так и быть, пожалею тебя: всю твою дрянь перетяну в себя. Смотри, я толстею. О, как приятно – растягиваются мои сплющенные мышцы!

Действительно – тень полнела, наливались и округлялись ее формы. Она изогнулась и поднялась, и перед Лоскутовым предстал он сам. Точная копия. "Господи! Спаси и сохрани!"

– Да брось, дружище, ты же никогда не верил в Бога.

Тень села на противоположное кресло и развалилась:

– Отдохнем, дружок, перед тяжкими делами. Нам нужно сегодня совершить их все. У тебя много замыслов? Что ж, они в эту ночь сбудутся. – Тень безобразно скривила губы и засмеялась.

Лоскутов сидел в забытьи и прислушивался к своей душе, в которой что-то происходило: она, казалось, плавала в невесомости или в воде и с каждой секундой становилась все легче, а тень – раздувалась и крепла.

Неожиданно Лоскутову представилась абсолютно ложной, обманчивой и глупой вся его прежняя жизнь, в которой он то ненавидел, то нервничал, то хитрил, то пригибался в учтивом поклоне, то еще что-то совершал такое, чему противилась душа.

Лоскутов услышал за дверью голос жены:

– Миша, не балуйся: папа заболел, спит.

Удивительно: голос Татьяны, всегда раздражавший Лоскутова, неожиданно стал желанен ему и мил. Хотелось слушать его. И муж притягивался слухом, чтобы услышать мельчайшие нотки голоса, но Татьяна, кажется, ушла в дальнюю комнату. Лоскутову вспомнились все девушки из его молодости, и он поразился тому, что мог когда-то просить их о любви, о сострадании. Как прекрасна его Татьяна! Ему захотелось скорее обнять жену, опуститься на колени и попросить у нее прощения. В нем распустилась захватывающая, но мучительная нежность.

Лоскутов вспомнил сыновей, которых так часто обижал, и теперь ему хотелось только судить себя, не оправдываться.

Ему стало смешно, что он мог злиться на людей только потому, что они оказывались удачливее его, и стало невыносимо стыдно, что мог презирать, ненавидеть Анатолия Ивановича лишь потому, что тот являлся его начальником.

Он понял, что жил в бреду и ложно.

– Гх! – услышал он и вздрогнул:

– Кто здесь?!

Он совсем забыл о сидевшей напротив тени.

– Итак, мой друг, я готова! Вся твоя дрянь – во мне. Ты чист, ты, можно сказать, – ангел. Однако не получил то, о чем мечтал столько лет.

– Сгинь, сгинь! – стал махать руками Лоскутов. Он увидел, что тень сделалась толстой, безобразной, и узнал в ней самого себя – жирного, пухлого, толстогубого уродца.

– Ну-с, хватит! Я должна действовать, а иначе, увы, не могу: я переполнена и сыта, во мне столько энергии!