Поздно ночью загремела дверь. Взвился и покатился по Елани собачий лай.

Метнулась в потемки мама. Свет резко ударил в мои глаза, и я тоже поднялся. Испуганно выглядывали из-под одеяла сестры. Тонко заплакал брат.

Покачивающегося, растрепанного папку завел в комнату дядя Петя, брат мамы, широкий, веселый мужчина лет пятидесяти, работавший с папкой на заводе.

Мама исподлобья смотрела на вошедших. Как страшны были ее сузившиеся глаза. Мне стало боязно и тревожно. Снова в мою жизнь ворвалось несчастье.

Папка мешком упал на кровать и разбросал ноги и руки.

– Ты, сестрица, извини, что все так получилось, – снял с лысой головы кепку дядя Петя. – Перебрал твой муженек. Не усмотрел я. – Мама сумрачно молчала, кутаясь в большую пуховую шаль. – Привязались мужики после смены – сбросимся. Ну, вот, сбросились. Я тоже гусь хороший!

Чувствовалось, что дяде Пете было совестно и неловко, он старался не смотреть в мамины глаза.

Очнулся и стал кашлять папка.

– Что же ты, дал слово, пить не будешь. А сам сызнова за свое? – тихо, на срыве голоса сказала мама, и по ее щеке стеклышком пробежала слезка. – О детях подумал бы, ирод.

Отец молчал и тяжело дышал, не открывая глаза. Дядя Петя смущенно почесал свою лысину и стал прощаться. "Почему люди несчастны? – думал я, когда лежал в постели, прислушиваясь к вздохам мамы и сестер. – Почему мама должна быть несчастливой? Почему папка не хочет, чтобы нам всем жилось радостно и весело?.." Я, наверное, впервые в жизни задавал себе такие трудные, совсем не детские вопросы.

Но уснул я с мыслями, что придет утро, засверкает солнце, запоют еланские петухи и мою жизнь никогда-никогда не омрачит горе. Что мама станет самой счастливой на свете, и отец бросит пить.