Все, сказанное мной до этого места, не более чем увертюра, трогательное вступление, которое можно было бы и пропустить, отделавшись несколькими вводными предложениями. Но в таком случае дальнейшая перипетия событий выглядела бы не столь впечатляюще, как на фоне этой умиротворяющей идиллии, в которой я парил первые недели жизни в Менлаувере. Как оказалось, в моем замке обитают добрые и приветливые слуги, на которых никогда не возникало желания прикрикнуть или повысить голос. Я со спокойной душой возложил все хозяйственные проблемы на плечи дворецкого, а сам продолжал купаться в своем сладком сновидении, похожем на жизнь и делающем ее прекраснее самого искусного вымысла.

Не помню точно, какое это было число: кажется, где-то середина сентября. Приблизительно к обеду в мой кабинет зашел Ганс, слуга, и сообщил, что в нашу латифундию пожаловал некий гость, именуемый себя мистером Брайтом.

– Зови немедленно! — я даже подскочил с кресла, в прямом и переносном смысле одурев от ошеломляющей новости.

Томас Брайт! Лучший друг юности, однокашник по колледжу! Сколько же мы не виделись? Лет семь или восемь? Эх, время, время… некому тебя проклясть за твои злодеяния.

Снизу уже доносился всесотрясающий топот его ног. Его излюбленное занятие — демонстративно создавать вокруг себя много шума: целую гамму криков, ругани и бессловесного грохота. Наконец, портьера была распахнута, и в дверном проеме нарисовалась маститая, громоздкая, откровенно сказать — разжиревшая фигура Томаса. Он всплеснул руками и зажал меня в мертвом капкане своих объятий.

– Майкл! Майкэлл!! Муайколл!!! — как по дурости юных лет, он всячески коверкал мое имя, выкрикивая его так, что разбудил дребезжанием оконные стекла. — Что же ты, совсем зазнался, сволочь этакая?! — я еле увертывался от его поцелуев. — В графы-герцоги, говоришь, выбился! Совсем уже позабыл старых добрых друзей!

Он приподнял меня на несколько дюймов от пола и принялся вращать вокруг собственной оси. Силой обладал неимоверной, в колледже практически не знал себе соперников.

– Рад тебя видеть, Том!.. Да пусти же ты!

Едва почувствовав свободу, я позвонил в колокольчик и крикнул:

– Франсуа!

Повар явился немедленно.

– Франсуа! Будь любезен, самый искусный, самый изысканный, никем еще не превзойденный обед на двоих!

– Слушаюсь, сэр.

Он ретировался бесшумно, точно мираж. А Томас тем временем снял с себя прогулочную мантилью и сел на софу, продавив ее чуть ли не до самого пола.

– Ну, рассказывай: как, что, где, когда и по какой причине… Эх, Майкл! Власть и деньги тебя окончательно испортили, кем ты был… и кем стал! Забываешь самых лучших своих друзей.

– Поверь мне, Том, последние годы был так занят, что даже некогда было навестить собственных родителей. Я же писал тебе, а ты на последнее письмо так и не ответил.

– Да что письмо… — он махнул рукой, — скучнейший в мире документ. Кстати, не женился еще?

– А ты что, забыл, как мы с тобой поклялись, что обязательно женимся в один и тот же день и обязательно на сестрах-близняшках?

Он громко рассмеялся.

– Как же, помню, помню… По молодости какая только дурь в голову не залетала. Я вот гляжу, ты себе целый дворец отхватил, — его критический и вечно высокомерный взор прощупал всю мебель моего кабинета, остановившись на позолоченной чернильнице. — Как же тебя теперь величать? Ваше величество Айрлэнд? Или ваша светлость Айрлэнд? — и снова смех.

Честное слово, я был от души рад этой встречи. Томас обладал магической способностью разгонять всякое уныние. Одно его близкое присутствие исцеляло от сплина даже самых безнадежно больных, он заражал всех вокруг своей неиссякаемой жизнерадостностью. За годы (или века?) разлуки у нас накопилось столько вопросов друг к другу, что мы, увлеченные беседой, совсем позабыли о времени, пространстве и окружающих вещах. К реальности нас вернул резкий, но почтительный глас Франсуа:

– Обед подан, господа.

– Идем, идем… — я схватил Томаса за могучую лапищу и поволок за собой. — Сейчас познакомишься с тонкостями моей французской кухни.

Мы спустились на нижний этаж в гостиную. Здесь специально для посетителей, как добрый дух, всегда присутствовал душистый запах магнолии. На столе уже красовались две полные тарелки бефстроганова, ваза спелых фруктов, ягодное суфле и четыре бутылки кагора. Неплохой натюрморт. Франсуа расставил все по своим местам со вкусом настоящего художника. Даже подставка с белоснежными салфетками, сделанная в образе лебедя, была как нельзя кстати. Салфетки торчали в тех местах, где у лебедя росли крылья. Лебедь словно размахивал ими, «проплывая» по голубоватой скатерти, похожей на озеро.

Одним только видом обеденного стола можно было залюбоваться, а если все это еще и пропустить через желудок… чувство прекрасного, если оно находится внутри, еще более обостряется. Я взял одну из бутылок и глянул на дату: вино двадцатилетней давности. То, что надо! Франсуа получил множество мысленных похвал.

– Прошу садиться, господин Брайт!

Но тот не двигался с места, уставив изумленный взор куда-то под потолок… ну вот, началось…

– Это еще что такое? — он ткнул пухлым пальцем в сторону «портретов», — ты что, увлекся живописью?

Том подошел ближе, чтобы разглядеть физиономии, смотрящие на него из позолоченных рамок. С ликами святых, конечно же, их не перепутаешь, но в один миг сообразить, кто такие — тоже не сообразишь. Поэтому с его стороны последовала вполне ожидаемая минута ошеломленного молчания. Потом восторженный голос:

– Ну надо же, свинья! Самая настоящая!.. Ха! — он оглушительно рассмеялся. — А какого черта она напялила белый воротник? В люди, что ли, подалась?.. Ба! Да тут целый зверинец! Волк, рысь, медведь, бегемот… и еще плешивый кот. С натуры рисовал или как?.. Ну, даешь! И за сколько вы, ваше сиятельство, извольте полюбопытствовать, приобрели эти бесценные произведения?

Я вдруг почувствовал, что играю какую-то вспомогательную роль в пьесе для дураков. На душе стало слегка погано.

– Садись, Том, сейчас все объясню.

– Сажусь, сажусь… вина побольше наливай!

Я сотворил два полных бокала, и мы выпили за то, чтобы всем людям на земле жилось хорошо (наш излюбленный спич). Кагор зажег внутренности беснующимся огоньком хмельного веселья. Перед взором поплыл легкий туман, и мир превратился в полуреальное сновидение — мягкое, ненавязчивое, сладостное. Я уже давно заметил одну философствующую истину: когда человек становится пьян, он превращается в центр вселенной, а люди и вещи вокруг — в пляшущие перед глазами фантомы, основная обязанность которых слушать твои вдохновенные речи и во всем соглашаться.

– Так вот, что касается этих портретов, — мой голос тревожил зыбкую пелену охмелевших стен. — В их истории столько же легендарности, сколько идиотизма. Представь себе, их собственноручно написал еще в тринадцатом веке барон Маклин, основатель замка.

Томас еще раз повернулся в сторону висящих под потолком картин и скептически покачал головой.

– Что-то сомнительно… краски выглядят яркими и свежими. Тебя обдурили, Майкл!

– Возможно… но в этом меня пытался уверить предыдущий владелец Менлаувера. Более того, он утверждал, что Маклин перед смертью оставил завещание, чтобы никто, никогда, ни при каких обстоятельствах не смел снимать его портреты со стены. Одно из трех: либо на закате умственной деятельности Каллистро неудачно пошутил, либо к старости уже окончательно выжил из ума, либо то и другое вместе взятое. Но как бы там ни было, покупая замок, мне пришлось согласиться с этим чудаковатым условием. Иначе, я их давно бы уже выбросил… или продал тебе за бешеную цену.

Томас с заразительным смаком пережевывал свою порцию бефстроганова, по ходу разбавляя его эликсиром человеческого счастья (моим вином), и по его довольной физиономии можно было предположить, что он заинтересован искусством Франсуа куда более, чем полотнами средневекового импрессионизма, коим не насытишь ни голод душевный, ни тем более голод телесный. Едва его рот оказался мало-мальски свободен, он пожал плечами и произнес:

– Чего только не услышишь, живя среди людей… Я допускаю, что медведь, рысь, плешивый кот когда-то могли быть его любимыми домашними животными, образ которых он решил навеки запечатлеть. Но, извини меня, какой-то африканский бегемот, волк, паршивая вонючая свинья… кстати, а почему у свиньи вставленные золотые зубы?

– Не знаю, наверное, конфет много ела.

Том перестал жевать, на миг о чем-то задумался, стал предельно серьезным, почти трезвым, и выдавил из себя одно слово:

– Бред.

И этим было все сказано. Коротко и красноречиво.

– Но это, дорогой гость, еще не все загадки замка Менлаувер. Вообрази себе, здесь есть дверь, которую никогда нельзя открывать!

– В комнату, набитую сокровищами? — от высказанной идеи у него аж заблестели огоньки в зрачках.

– Если бы!.. В старый заброшенный чулан.

Он зевнул и вновь продолжил ковыряться в своей тарелке.

– Смею предположить, что так завещал этот шизофрен барон Мак… как его?

Я вдруг подумал, что в десятый раз рассказывать одну и ту же мифическую историю равносильно подвигу и для риторического вдохновения вылил себе в рот полбокала жизнерадостного кагора.

– Мне налей, скотина!

Я налил и поведал ему все, что знал сам, закончив повествование сакраментальной фразой, наверное, уже тысячу раз произносимой в здешней округе вслух, шепотом и в потаенных мыслях:

– «Вот уже триста лет на той двери висит огромный чугунный замок…».

Если бы Том не принял в себя не помню уж какой по счету бокал вина, возможно, он высказал бы что-нибудь более разумное, чем то, что довелось услышать. Бесцельно блуждая в разные стороны заплывшими глазами, с трудом ворочая обленившийся от хмели язык, он погрозил кому-то пальцем и уверенно заявил:

– Там живет этот… как его… с тремя головами и четырьмя рогами…

Самое удивительное было в том, что я, кажется, согласился.

Бефстроганов прикончили. Подчистили до донышка. Фрукты как-то не особо лезли в уже заполненные желудки, зато беседа, разбавленная в омуте пьянящего кагора, протекала на самых патетических ладах. Мы наслаждались общением друг с другом и самим фактом нашего существования в мире. Я уже хотел сменить тему разговора, но Томас вдруг попросил меня показать эту злополучную дверь.

– Послуш-ш-шай, Майкл, у меня создается впеча… тление, что тебя просто одурачили.

– Возможно.

– Если не сказать хуже: ты, сво… сволочь этакая, пытаешься сейчас дурачить меня.

– И это возможно.

Расшатывая под собою мир, мы кое-как поднялись из-за стола. Я взял в руки ближайший канделябр и сказал:

– Идем! Если будешь идти строго по моим следам, то не заблудишься в этом замке.

Том громко икнул. Проплыв сквозь мираж богато обставленных комнат, мы погрузились в сырость и темноту подвальных помещений. Зажженные свечи, распространяя вокруг себя невразумительную серость, слегка озарили нам длинный, уходящий в небытие коридор, по обе стороны которого располагались кладовые, набитые до отказа всякой всячиной, в основном — провиантом. Сразу возле лестницы находилась почерневшая дубовая дверь. Старинные шарниры, уже давно позабывшие собственный скрип, да огромный чугунный замок, казалось, знают какую-то страшную тайну, но целые века молчат, молчат, молчат… Слуги, протирая здесь пыль, раз в месяц смазывали их, иначе ржавчина уже давно бы совершила свое пагубное дело.

– Полюбуйся!.. К нему даже нет ключа.

Томас пьяным взором пытался разглядеть средневековую реликвию, запечатанный для его персоны вход, если не в иной мир, то наверняка в иное время.

– Неужто ты всерьез думаешь, что она под заклятием этого полоумного барона Марк… Макр… да как его, черт?! Уверен, он бы сам от души посмея-ик-лся, если б глянул на твою серьезную физиономию. Скажу определенно: там либо сокровища, либо изъеденный червями скелет убитого человека. Ик… Преступление, которое нужно было надежно скрыть, в связи с чем и была выдумана вся эта легенда. Не-ик-ужели тебе ни разу не бы-ыло любопытно заглянуть туда?

Мы оба еле стояли на ногах и не падали лишь потому, что держались в обнимку. Перед моими глазами прямо по воздуху плавало лицо Тома с весело шевелящимися губами и высказывало какие-то глупые реплики. А на них нужно было еще и отвечать.

– Я уже говорил, что покупая замок дал честное слово предыдущему его владельцу не нарушать традиций. А честь — она дороже… дороже… — едва соображающим рассудком я принялся вспоминать, чего же она там дороже, но так и не закончил мысль.

Томас проткнул меня насквозь острым взором, словно в душу вогнали нож и еще стали там его прокручивать.

– Э-э-э, брат… Ты просто трусишь. Да ты всегда был трусом!

– Не дури, Том, уж ты-то меня знаешь не хуже матери родной.

– Знаю… всю жизнь претворялся прогрессивно мыслящим человеком, а теперь дрожишь перед обыкновенным привидением! Ик… Да оно уже там сдохло, Майкл… или надеешься, что еще дышит? Представь себе, я приеду в Лондон и всем расскажу, что Майкл Айрлэнд содержит в своем замке привидение, которое даже не позволяет на себя взглянуть! Там все с верхних полок попадают. Ты его хоть кормишь, нет? За триста лет оно уже исхудало, несчастное. Ик… Слушай, ты бы дал объявление в газетах, устраивал бы сюда платные экскурсии — как-никак доход в казну.

Меня уже начало бесить.

– Повторяю тебе: просто дал обещание и держу его! Традиция у них такая, понимаешь? Своего рода местная неприкасаемая святыня.

– Неужели ты такой дурак, Майкл? Где ты видел святыни, к которым бы не было доступа для паломников?

Опьяневшим сознанием я пытался сообразить, справедливо ли он назвал меня дураком. Увы, все факты были тому подтверждением.

– Значит, ты всерьез считаешь, что я из-за простой боязни никогда не заглядывал за эту дверь?

– Это очевидно! Если бы в моем доме мне вдруг кто-то запретил открывать какие-то двери, я бы ему голову свернул! — Томас показал огромными ручищами как надо правильно сворачивать головы. Его расплывшаяся от хмели и естественного жира физиономия с некоторым состраданием уставилась на меня, и в этот момент я на самом деле почувствовал себя маленьким жалким идиотом, в одном ряду с бароном Маклиным и графом Каллистро.

Здравый рассудок, ранее почему-то молчавший, сейчас настойчиво говорил мне, что за все здесь заплачены деньги. Это моя легитимная собственность, с которой я могу делать все, что захочу, даже если мне придет в голову идея сровнять замок с уровнем мирового океана. Конгломерация уныло-серых камней, освещаемых полуреальным пламенем канделябра, создавала яркий осколок потухшего во времени средневековья с его так и не раскрытыми тайнами. Но если размышлять еще более здраво и более последовательно, то возникали серьезные подозрения в истинных причинах этого странного табу. А вдруг в чулане запрятаны бочки с порохом, которые в определенный момент взорвутся и разнесут ко всем чертям половину замка? Версия слегка диковатая, но все же выглядит немного убедительнее, чем история о закованном в цепи привидении. Не нравится этот вариант, есть другой: что, если Томас прав, и за старой дубовой дверью скрываются следы чьего-то преступления? Да хотя бы самого графа Рэвиля. Тогда вывод совсем неутешительный: я превращаюсь в молчаливого соучастника. Неплохо… Но еще интересней будет, если окажется, что все это веселая шутка какого-нибудь жизнерадостного идиота. В Лондоне над этим анекдотом будут смеяться со всем усердием.

Я еще раз взглянул на почерневшую дверь и чуть не рассмеялся сам.

– Знаешь, Том, мы сейчас с тобой, не медля ни минуты, вскроем эту чертовщину и, если там на самом деле окажется привидение, выволочим его за шиворот и набьем ему морду. Идет?

Томас улыбнулся этакой размазанной в пространстве и времени улыбкой и похлопал меня по плечу.

– Наконец ты стал самим собой, Майкл. Только давай одно условие: если вдруг выяснится, что привидение там охраняет огромный сундук с сокровищами, тогда десятая часть мне. За идею. Согласись, если бы не я, ты бы еще триста лет в этот чулан носа не сунул.

Я кивнул, затем вошел в холл нижнего этажа и громко крикнул:

– Голбинс! Будьте любезны, спуститесь сюда.

Дворецкий появился немедленно, как всегда, безупречно чистый, отглаженный по швам с услужливой физиономией и легким кивком головы.

– Слушаю вас, сэр.

– Голбинс, найдите, пожалуйста, нашего плотника Грума, пускай прихватит с собой топор, гвоздодер, что-нибудь еще… короче, надо взломать дверь.

Ни единой кровинки не выступило на лице дворецкого, ни малейшего изумления или изменения в холодной учтивой мимике, точно это было не лицо, а маска. Хотя он прекрасно знал о какой именно двери идет речь.

– Будет исполнено, сэр.

Он скрылся. В ту же секунду сверху донеслось протяжное шлепанье тапочек миссис Хофрайт. Она предстала предо мной явно взбудораженная, глаза горели — ни светом, ни огнем, а каким-то испепеляющим жаром. Черт… в тот момент мне показалось, что она даже помолодела от собственного недоумения. Эмоций своих скрывать даже и не пыталась. Нет сомнений: слышала все до последнего слова.

– Что вы задумали, мистер Айрлэнд?!

Я вздохнул и попытался ей улыбнуться, но со стороны это выглядело, как просто оскалил зубы. Совершенно не могу объяснить, но почему-то я вдруг почувствовал себя виноватым, как будто находился в чужом замке и пытался взломать чужую дверь.

– Да сущие пустяки, просто хочу доказать всем, что никаких тайн в Менлаувере не существует.

– Умоляю вас, мистер Айрлэнд, не делайте этого! — выражение ее лица было таким, словно кому-то из нас двоих грозит костер инквизиции. — Побойтесь заклятия графа Рэвиля! Ведь уже триста лет… подумайте, целых триста лет! — голос экономки стал столь для нее неестественный, отчаянный, терзающий слух, что какие-то мгновения я и впрямь поддался нерешительности. Она настойчиво продолжала: — Вас попутал нечистый, мистер Айрлэнд! Он хочет погубить вас! Будьте благоразумны, не нарушайте старых добрых традиций этого замка!

– Дорогая моя миссис Хофрайт! — насколько мог, я говорил мягко, желая ее успокоить. Но тут вмешался Том:

– Миссис Хофрайт, если действительно и существует какая-то опасность, то она будет грозить только нам двоим, вы можете сесть в свою комнату и запереться хоть на семь замков. Поверьте, лучше раз и навсегда выяснить в чем дело, чем всю жизнь трепетать от страха перед этой проклятой дверью!

Совершенно игнорируя его существование и его слова, она вновь обратилась ко мне:

– Я беспокоюсь только о вас, мистер Айрлэнд! Прочтите еще раз завещание графа Рэвиля. Эти строки прямо кричат об опасности! — и, видя нашу непоколебимость, добавила то, что обычно добавляла в подобных ситуациях: — Пресвятая Богородица, вразуми ты их!

И тут мне пришло в голову использовать ее религиозные чувства на пользу нашего дела.

– Послушайте, миссис Хофрайт, вы же веруете в Бога! Уповаете на вечность души и праведное воздаяние, которое обещал Христос. Неужели вы будете терпеть, чтобы в нашем замке обитал какой-то нечистый дух? Ведь кем был барон Маклин? Колдуном! Так гласит легенда.

Том пьяно закивал головой, да так усердно, что расшатал собственное тело и чуть не упал от потери равновесия. А я воодушевленно продолжал:

– Мы пойдем туда с именем Господа на устах! — действительно, канделябр в моих руках вполне мог сойти за трикирий, а темный халат — за священническую рясу. Тому же отводилась роль дьякона. — И лучшее, что вы сможете сделать, это помолиться за нас.

Мой гость снова утвердительно кивнул — видимо, ему нетерпелось получить скорее свою часть сокровищ. Аргумент оказался довольно весомым, и ей нечего было возразить.

– Что ж, поступайте как знаете, — она отвернулась. Протяжные шлепающие шаги стали удаляться вверх по лестнице.

Грум уже находился рядом с целой сумкой столярных инструментов и готовый к любым моим распоряжениям. Но в таком необычном деле, замешанном на мистических предрассудках, мне не хотелось являться насильником чьей бы то ни было воли. Я глянул ему прямо в глаза и спросил:

– Грум, скажи честно, ты тоже боишься этой двери?

Вечно угрюмый и вечно молчаливый слуга с вечно поросшей по всему лицу щетиной почесал взъерошенный затылок, как бы расшевеливая мысли, и невнятно пробурчал:

– Не знаю, как сказать, хозяин… это… как бы… побаиваюсь. Вы очень образованный человек, мистер Айрлэнд, прибыли к нам из столицы. В общем… это… снизойдите к нашему невежеству.

Для Грума являлось целой проблемой связать несколько слов, и только что произнесенная речь далась ему с великим трудом. Похоже, грамоте его вообще не обучали. За окном вдруг громко хлопнула ставня. Ветер пропел нечто тягучее и невразумительное, затем снова притих. Кажется, грозился своим пришествием осенний дождь. Я совершил еще одну попытку растормошить душу этого невзрачного человечка:

– Может, у тебя есть собственное предположение: что же все-таки там находится?

Он отвел взгляд в сторону. Наверное, чувствовал себя виноватым, за то, что родился тугодумом.

– Не знаю, сэр. И никто не знает.

– Хорошо, ты свободен. Мы справимся сами.

– Да-а-а… — не произнес, а скорее промычал Томас. — В Менлаувере все посходили с ума! Слушай, Майкл, поувольнял бы ты этих дураков ко всем чертям!

Я взял в одну руку топор, в другую — гвоздодер и, надеясь на заступнические молитвы миссис Хофрайт, направился к чулану.

– Том, посвети мне.

Канделябр всплыл где-то неподалеку, и подземный мрак нижнего яруса слегка ожил от пламени мерцающих свечей. По каменным стенам сразу забегали потревоженные черные призраки. Я принялся старательно выкорчевывать замок. Старые ржавые гвозди возмущенно поскрипывали: впрочем, на то было их право, ведь к ним никто не смел прикасаться вот уже более трех столетий. Их шляпки ломались и падали на пол. Варвары из прогрессивного века решили вторгнуться в таинственный мир средневековой мистики.

Внезапно пол содрогнулся под ударом упавшего замка. Гулкое, медленно затихающее эхо еще какое-то время металось в глубинах подвального коридора.

– Ну вот и все проблемы, — по моему лицу сбегали капли пота. — Том, ты пока на всякий случай оставайся здесь, а я схожу погляжу на наши сокровища. — И что есть силы надавил на дверь.

Боже! Как она скрипела и визжала! С каким усердием сопротивлялась! Возникло даже дикое минутное подозрение, будто с противоположной стороны ее тоже кто-то толкает, не позволяя открыться. Весь замок вздрогнул от этого удручающего скрежета. Умиротворяющий, незыблемый доселе покой словно резали ножом… Стало не по себе. Я почувствовал присутствие отрезвляющего страха. Даже Томас стал серьезен и задумчив. Дверь наконец полностью распахнулась…

Черная стена непробиваемого мрака и едкий гнилой запах: вот они, первые впечатления от произошедшего.

– Дай-ка сюда канделябр! — я взял подсвечник и, плюнув на трогательные душевные переживания, решительно шагнул внутрь…

Перо мое! Потрудись поярче (или помрачнее) описать увиденное!

Взору предстала маленькая каменная каморка. Молчаливая и неприветливая. Шагов пять в длину и столько же в ширину. Все вокруг: стены, потолок, даже пол были обтянуты серебряной сеткой паутины. В одном углу валялись какие-то старые зачумленные тряпки неизвестного происхождения — возможно, бывшая одежда, от которой остались лишь исторические лохмотья. Ноги чуть не споткнулись о пару битых глиняных горшков. Я брезгливо поднял их и заглянул внутрь: разумеется, никаких сокровищ, все уже выгребли до нас. В другом углу, завернутый в провонявшуюся мешковину, лежал старинный фолиант с почерневшими истрепанными страницами, на которых еще просматривался почерк плохоразборчивой писанины. Кожаная обложка сохранилась довольно неплохо, но чернила во многих местах уже расплылись, образуя уродливые пятна… Наверное, какой-нибудь молитвенник. Пожалуй, больше ничего интересного. Я поводил канделябром около стен, надеясь обнаружить или потайной ход, или подозрительный камень, открывающий тайник — ничего! Сплошной серый монолит. Еще хлам, целый слой пыли и многочисленные нити вездесущей паутины. Я начинал верить, что сюда и в самом деле уже триста лет никто не заглядывал. Привидение, к нашему общему успокоению, также не было обнаружено.

Мне вдруг захотелось от души рассмеяться. Над собственной глупостью — во-первых, и над бредовыми предрассудками всех остальных — во-вторых. Лишь только потому, что смех в серых унылых красках этого подземелья прозвучал бы несколько кощунственно, я сдержался. Затем весело пнул гнилые черепки и вышел в коридор, закрыв за собой легендарную дверь.

Томас куда-то запропастился, но вернувшись в холл, я обнаружил его сидящим возле камина с отрезвевшими задумчивыми глазами. Он шурудил горящие поленья и наблюдал, как из-под них взвиваются вверх фонтаны шипящих искр.

– Ты зря ушел, поглядел бы на наши сокровища: гнилые тряпки да битые горшки. Можешь идти, взять себе десятую часть. — И тут я позволил себе наконец расхохотаться. — Нет, честное слово, перед своей смертью я оставлю точно такое же завещание и повешу на чулан огромнейший замок, чтобы доставить потомкам то же удовольствие, что наши предки доставили мне! Это исторический анекдот!

– Давай-ка лучше еще выпьем… не люблю трезветь: это самый скучный в мире процесс, — отрешенно произнес Том.

Мы опрокинули внутрь по полному бокалу кагора, после чего Томас похлопал меня по плечу и вежливо сказал:

– Извини, друг, мне пора.

– Чего?!

– Поеду домой, говорю.

– Да ты что?! Столько лет не виделись! Это же свинство с твоей стороны! Даже не переночуешь? — мне вдруг показалось, что в его настроении произошла какая-то резкая перемена.

Он виновато развел руками, изобразив соответствующую этому жесту физиономию. Хлопнул большими ресницами и прощально глянул мне в глаза.

– Некогда мне, ты уж прости… Тоже свои дела поджимают. Очень приятно было с тобой пообщаться и послушать местные саги о привидениях. А что касается этих портретов… — последовал кивок в сторону зверей, — не снимай их, пусть висят. Искусство нужно ценить!

Странно… его голос, интонация, сама манера говорить не очень-то были ему присущи. Наверное, самой тонкой, самой чувствительной стрункой души я почуял холодок некой неестественности. Но что оставалось делать? Пожал плечами и даже не смог подобрать достойных слов для расставания. Он уехал буквально через десять минут, оставив после себя непривычную пустоту. Я с откровенной тоской посмотрел на наши бокалы, пустые тарелки и кресло, в котором он только что сидел. Потом сам уселся возле камина и долго разглядывал танцующие языки пламени, будоражащие фантазию и открывающие ей самые невероятные образы каких-то прыгающих, пылающих краснотой чудовищ. Они на секунду рождались их огня, показывали мне свой зловещий лик и тут же таяли в воздухе. На их месте возникали другие: кривлялись, дразнили меня, но также загадочно растворялись. Огненные чудовища исполняли сложный сакраментальный танец, и меня это несколько забавляло.

В холл спустилась миссис Хофрайт, не сводя с меня пристального взгляда. Просто постояла. Просто помолчала. И собралась уже удалиться к себе наверх.

– Вы же видите: жив я, жив… и ничего ужасного со мной не случилось, — я потормошил поленья в камине, чудовищам это не понравилось: они озлобленно подпрыгнули, высовывая наружу свои огромные красные языки. — Должен вам сказать, миссис Хофрайт, что нас всех дурачили несколько столетий. Ловко дурачили. Можете удостовериться: в чулане ничего нет, помимо старых вонючих тряпок да побитых пустых горшков.

– Что сделано, то сделано, мистер Айрлэнд, — ее голос стал холоден и до неприятности резок. — Об одном вас прошу: не заставляйте прислугу убираться в том чулане. Все боятся его как огня.

– Хорошо, хорошо… Наверное, я повешу назад тот замок, и пускай эта глупая сказка продолжается, если вы так хотите.

Остаток дня я провел в созерцательных размышлениях. Свидания с мисс Эленой сегодня не получилось, да и встреча со старым другом вышла уж слишком мимолетной, похожей на фрагмент из юности. Наверное, и не было никакого Тома: просто ностальгия по студенческим временам нарисовала его перед моими глазами и почти тут же стерла… А я все сидел и глядел в красную душу камина, выпустив на волю фантазию, в которой огонь рисовал знакомые образы. Из пламени появлялись то граф Каллистро, что-то вдохновенно рассказывающий, то наш дворецкий Голбинс со своей искусственной мимикой лица: он покружился, охваченный пламенем, затем растаял. Следом явилась мисс Элена в ярком солнечном наряде, мне даже показалось, что я слышу ее заразительный смех. Языки огня колдовали над моим воображением и обволакивали его сонливым туманом. Раскрасневшиеся призраки, похожие на людей, неумело подражали их жестам и повадкам. Затем из пламени, окутанная им точно вуалью, появилась счастливая морда свиньи с золотыми зубами и серьгами в ушах… Свинья попыталась мне улыбнуться, но ее контуры расплылись, мгновенно превратившись в волка. Далее появился медведь в очках…

Тьфу! Это уже лишнее!

Я тряхнул головой и сбросил с себя липкие наваждения. Стены уже начало затягивать матовой синевой вечерних сумерек. Менлаувер, как губка, весь пропитывался мраком. Звуки делались вязкими и затихали. Ночь шагала уже где-то совсем неподалеку, готовая накрыть своей тенью мой замок.

– Простите, сэр… — из глубины этого прекрасного вечернего сна донесся голос дворецкого. — Может, прикажете зажечь свечи?

Голбинс привычным для взора монолитным изваянием стоял на лестнице за толщей мутного сумрака. Так что было не понять: действительно это он или его тень.

– Спасибо, пока не надо. Я сам потом зажгу.

Перед тем, как лечь спать, я имел привычку подниматься на одну из четырех башен и оттуда, раскрыв створки маленького оконца, глядеть на дремлющий лес. Картина медленного пришествия ночи, повторяющаяся каждый божий день, имела гипнотическую способность привносить в мою душу чувство приятного расслабления. Почему-то ни утро, ни солнечное время суток, ни глухонемая ночь не производили такого целебного эффекта. Именно вечер. Когда еще не погашен свет, но уже не видать его естественного источника.

Я поднялся по вьющейся лестнице, глянул на размытую линию горизонта: не понять, где начинается небо и где кончается земля, и чем они вообще отличаются друг от друга. Воздух был мягким, свежим. Звуки — тихими, ненавязчивыми, как бы дремлющими. Слева от меня располагалось большое поле, наливающееся чернотой ночи. У его края находилась ближайшая деревня с силуэтами игрушечных домов, в которых тлеющими искорками зажигали и тушили свет. Тучи, больше похожие на клубы дыма, так низко висели над головой, что готовы были вот-вот рухнуть на землю, придавив собою хрупкие леса. Сбоку на небольшой высоте была подвешена луна. Она несколько пошатывалась от дуновений ветра, а ее свет (пожалуй, единственное, что существовало реально) ровным матовым одеялом с серебристыми блестками ложился на поле.

Краски тамасских лесов выцвели. Звуки заглохли. Запахи потеряли свою силу. От них осталась лишь форма, лишенная содержания. Но идиллия мрачных тонов тем не менее выглядела великолепно…

Снизу, как из глубокого подземелья, донесся бой настенных часов. Они висели на первом этаже, сразу возле лестницы.

Ровно двенадцать.

Я закрыл оконце башни и спустился в спальню. Сон что-то не клеился ни к телу, ни к душе. Сегодняшний день был слишком насыщен событиями и, пока они не переварятся как следует в сознании, все равно не смогу отключиться. В связи с этим мне взбрело в голову прогуляться по опустелым коридорам уснувшего замка. Я взял со стены горящий канделябр и, освещая им ковровые дорожки, прошелся по всему третьему этажу. Ведь кому-то же пришла в голову оригинальная идея сделать дорожки цветом бегущих волн. Я словно шел по ручьям из сухой воды, всюду — мертвый покой и почти могильная тишина… Впрочем, здесь наверху, кроме меня, дворецкого и миссис Хофрайт, никто не обитал, а те уже наверняка спали. Спустившись этажом ниже, я заглянул в некоторые пустующие комнаты. Холодный свет канделябра на какие-то мгновения делал видимым их сонный внутренний интерьер: резные шкафы, декоративные стулья, полированные столы, гобелены со своим внутренним миром и красками. Все выглядело как в царстве остановившегося времени. Как только свет исчезал, вездесущая ночь вновь вползала в эти комнаты, стирая все очертания и образы. Завтра утренние лучи нарисуют мир заново.

Оказавшись на нижнем этаже, я вдруг услышал голоса: спокойные, неразборчивые и не столь отдаленные… Прелюбопытное явление, вот только вопрос: где? В гостиной? Подойдя ближе, понял, что да. Может, еще не уснула прислуга? Попытки различить кто именно и что именно говорит были пока безуспешными. Какое-то невнятное бормотание, иногда переходящее в шепот и хрипоту.

Ну конечно, прислуга. Крикнуть на них, что ли?

– Эй, кто там?! — от моего внезапного голоса вздрогнула сама темнота. И я вместе с ней.

Тишина… молчание… больше ни звука…

Вот черти! Может, вершат там незаконные дела? Чего это они притихли? Как-никак хозяин зовет.

– Не слышите?! Чего там шепчитесь?

Опять без ответа… странно. Прислуга не должна так наглеть. Бодрая веселость, подогретая еще не потерявшим свои чары кагором, мигом куда-то улетучилась. Мышцы вдруг стали вялыми и непослушными, мозг с трудом соображал. Некое недоброе предчувствие вползло в душу, придавая тяжесть всему телу. Каждое движение стало каким-то заторможенным.

Итак, какие еще варианты? Воры? Грабители? А… может, все-таки не уехал Том? Он по молодости был любителем розыгрышей. Вдруг сейчас выскочит из-за спины и крикнет: «Эй, Майкл! Неужели ты всерьез подумал, что так быстро от меня отделаешься?!»… Или все это мне просто послышалось? Надо было заглянуть в гостиную, но что-то меня удерживало. Я вдруг вспомнил про старый чулан и невольно вздрогнул. Плотно ли я закрыл его дубовую дверь? Впрочем… какая в том разница? Тогда почему я вздрогнул?

В конечном итоге вот что я сделал: хорошенько тряхнул головой и сказал сам себе: «надо идти и хорошо проспаться, завтра из слуг всю душу выпотрошу!». Затем принялся подниматься в свою спальню. И тут, вдруг внезапно осмелев, резко развернулся и уверенно зашагал по направлению к гостиной.

– Сейчас я вас, чертей…

Заглянул внутрь и прошарил взором все углы. Воск горящих свечей капал мне на пальцы. Язык уже готовился извергнуть очередную ругань, но… ничего. Пустой зал. И еще успокаивающий запах магнолии. Я весело сплюнул, хотел уже было возвращаться, но вечно блуждающий и вечно что-то выискивающий взор как-то невзначай скользнул по верху стены, той самой, где висели портреты…

Первая ассоциация увиденного была немного диковатой, отчасти даже радостной: портреты украли! Еще немного, и я бы затанцевал на одном месте, как маленький ребенок, хлопая в ладоши и весело припевая: «портреты укра-али! наконец-то их укра-али!». Увы, все не так, как хотелось бы. Не то, чтобы их совсем не было, они просто выглядели совершенно пустыми. Висели лишь позолоченные рамки с серым монолитным полотном внутри. Отсутствовали сами ИЗОБРАЖЕНИЯ.

…или их кто-то стер …или вдруг выцвели краски …или кто-то шутки ради повернул их обратной стороной. Версии, одна глупее другой, лезли в мою голову и с такой же быстротой вылетали оттуда, так как ни одна из них не выглядела хоть мало-мальски разумной. Тогда что остается? Подойти ближе и тщательней разглядеть?

Так и сделал. Канделябр в руке дрожал, его муторный свет еще отчаянно пытался отыскать на полотнах образы, контуры и краски… или что-нибудь, напоминающее об их недавнем присутствии. В тот момент, когда до меня наконец дошло, что ИЗОБРАЖЕНИЙ на самом деле НЕТ, в глазах стало темнее, чем на улице.

Ставня за окном резко скрипнула и ударила о стенку. Сердце дрогнуло, точно удар пришелся прямо по моему телу. Черт, как же все это понимать?

Ставня ударила еще раз. И посильнее. Проклятье!! Почему Грум не прикрепит ее как полагается?! Завтра же дам ему нагоняй!

Впрочем, это ветер… просто ветер… Есть такое явление природы. Словно доказывая присутствие слабого сквозняка, слегка приподнялась перламутровая габардиновая портьера. Секундное успокоение сменилось резкой панической мыслью: сквозняка здесь точно быть не может, все закрыто наглухо!

Позвать Голбинса? Пусть он скажет мне, что все происходящее — лишь кошмарное наваждение угрюмой ночи. Пусть произнесет это своим услужливым, успокаивающим голосом! Уж у двоих-то всяко не возникнут одинаковые галлюцинации. Спешно выйдя из гостиной, я направился к ближайшему настенному колокольчику.

Нечто мягкое, движущееся, словно живое тиранулось по моим ногам…

Мягкое?

Движущееся?!

ЖИВОЕ?!!

Резкий скачек в сторону. То ли прыгнул я сам, то ли в ужасе подвинулся весь замок. Канделябр едва не вывалился из руки. И тогда по Менлауверу впервые раздался мой пронзительный панический крик. Одновременно мою душу пронзили два незримых меча. Один назывался Страхом, другой — Ужасом. Уже невозможно было ни соображать, ни делать выводы, только тупо созерцать…

Созерцать это БЕЗУМИЕ в образе свиньи из маклиновских портретов. Она находилась буквально в нескольких шагах, на ее жирное вонючее тело было натянуто платье с пышным белым воротником, в ушах двумя ядовитыми искорками блестели сережки, глаза обведены тушью. Взглядом, явно не преисполненным любовью и дружелюбием, она смотрела… даже нет, рассматривала меня — этак, с критическим любопытством, как мы иногда разглядываем музейные экспонаты. Даже нисколько не испугалась, сволочь. Лишь нахально дышала, похрюкивала, дергая поросячьим рылом, и раза два открывала пасть, в которой сверкнули золотом несколько вставленных зубов (или клыков?). Перестав интересоваться моей персоной, свинья лениво зевнула и побежала в сторону гостиной, оставляя на полу отпечатки немытых копыт.

– Голбинс!! — я заорал на весь замок, уверенный, что своим голосом разбудил половину прислуги. — Немедленно сюда!

Прошла целая минута, но ни вдали, ни вблизи не послышалось даже чьих-либо шагов.

– Голбинс!! Ганс!! Кто-нибудь!

Пульс в висках настойчиво долбил по черепу, сердце как насос гнало потоки крови по всему телу, и от этого она готова была вот-вот закипеть. Всеми усилиями воли я заставлял себя успокоиться, но происходило прямо противоположное: еще более терял над собой контроль. Мои действия стали панически-рефлекторными, неосознанными и неподконтрольными разуму. Не помню уж, как я влетел на третий этаж — не чувствовал ни собственных ног, ни лестницы под ними.

– Голбинс!! — отчаянно призывая его, как далекое спасительное божество, я сдуру зазвонил в колокольчик, да так, что в ту же секунду он оторванный валялся на полу.

Никто не откликался… Еще минуты две такого нервного напряжения, и меня ожидало помрачение рассудка, если оно уже не наступило. Потом возник еще один агонизирующий крик. Он вырвался из моей гортани и перешел в сдавленный хрип. Стало трудно дышать…

Современный черный смокинг выглядел великолепно: чистый, отглаженный, в таком только гарцевать на балах. В нем присутствовал, однако, странный непривычный фасон, но это лишь придавало ему эксцентричность и не умаляло привычного изящества. Рысь, одетая в него, стояла совсем рядом и, движимая невесть какими чувствами, повиливала хвостом. Непомерно большой цилиндр почему-то прочно держался на ее голове и не спадал, из под него торчало одно мохнатое остроконечное ухо. Рысь потопталась на одном месте, посмотрела по сторонам, потом лишь снизошла обратить внимание на мою персону.

Если не покойник, то уж точно — неплохой кандидат в покойники, я неосознанно принялся бубнить наспех придуманные молитвы. Коли уж дальше развивать логическую цепочку, то где-то по коридорам замка должны бродить близорукий медведь в очках, бегемот с трубкой в зубах, а также волк и маленький плешивый кот… Ну ни черта себе, логическая цепочка!

В сознании еще искрилась надежда, что я нахожусь в тривиальном помутнении ума. Я пытался вспомнить, сколько бутылок вина мы с Томасом приговорили этим вечером, и потянет ли его количество на уровень белой горячки. Вряд ли… бывало, упивался раза в два хлеще, и ничего подобного. Вообще, сами размышления давались мне с трудом. Состояние сильного аффекта повергло все мысли в глубокую бездну и, чтобы достать их оттуда, требовалось усилие. В голове осталась лишь пара болезненно-обостренных чувств: Страх и Недоумение. Ужас и Родственник этому ужасу. Чуть заметной вспышкой (даже не в голове, а где-то сбоку, что ли) мелькнула мысль о старом чулане. Но связать факт его существования с тем, что сейчас грезится перед глазами, никак не получалось. Ведь не оттуда же эти сволочи, мать их, повылазили… Пусто там было. АБСОЛЮТНО ПУСТО!

Рысь смотрела мне прямо в глаза. Секунду, две, три… Или минуту, другую, третью… А может, час, другой, третий… Чувство течения (и даже присутствия) времени полностью отключилось. Я стоял, боясь пошевелиться не только телом, но и лишней мыслью. Наконец она отвела глаза, повернула голову и неспеша стала спускаться по лестнице вниз. Последним с поля зрения исчез ее виляющий хвост.

Совсем рядом находилась спальня миссис Хофрайт. Никогда в любой другой ситуации я бы не позволил себе войти туда ночью, да еще без стука. Но сейчас рука сама открыла дверь, нога сама шагнула внутрь.

– Почему никто из вас не откликается?!

Пламя трех свечей озарило ночную комнату. Канделябр на удивление еще как-то удерживался в моей ладони. Самое странное, что миссис Хофрайт, оказывается, не спала! Задумчиво стояла у окна, повернувшись ко мне спиной, и рассматривала черные краски ночи. При моем появлении она даже не пошевелилась. Иголка неосознанного страха снова кольнула под сердце…

Вот черт! Да она вообще не производила ни малейшего движения!

– Миссис Хофрайт!

Ее тело точно окаменело: ни звуки, ни вздоха — никаких признаков жизни. Что за новый сорт наваждения?..

– Миссис Хофрайт! Вы слышите меня?

Я подошел и взял ее за руку… она была твердая и холодная, как мрамор. Меня слегка передернуло. Или осмелевший от собственного безумия, или обезумевший от смелости, я все же решился взглянуть ей в лицо…

Это была не миссис Хофрайт!

Вернее сказать: она и не она одновременно. Передо мной стояла… то есть стояло незыблемое гипсовое изваяние с белым, как мел, цветом лица. Глаза были лишены зрачков, из них торчал мертвый взор. Я будто рассматривал скульптуру. Но ночной халат с розовыми кружевами и чепчик, несомненно принадлежали моей экономке.

Я сошел сума!! — Это была самая правдоподобная версия происходящего. Еще не до конца померкшее сознание, пытаясь вместить то, что вместить в него было в принципе невозможно, принялось лихорадочно соображать. Может, сон? Вообще, ложился ли я спать? Может, уже упоминаемая белая горячка? Или… до жути не хочу употреблять это слово, но придется — колдовство?

Как некстати уехал Томас! Да есть ли вообще хоть один живой человек поблизости? Немного расшевелив свои серые извилины и обретя способность думать (надеюсь, пока еще здраво и последовательно), я бегом спустился по вьющейся в бездну лестнице и через несколько секунд оказался на первом этаже. Тут вдруг увидел еще одну навязчивую странность — часы! Они почему-то остановились. Маятник был слегка отклонен в сторону и так замер, точно внезапно заржавел. Большая и маленькая стрелки, слившись воедино, указывали на цифру 12.

Снова послышались голоса… человеческие? И опять из гостиной?.. Похоже. Что-то напоминающее надежду встрепенулось в сердце, но увы, весьма ненадолго. Настоящий бред еще только-только начинался. И вся острота сюжета была еще впереди.

Сцена опять перенеслась в гостиную. Там, вольготно развалившись на креслах, восседали звери. Все шестеро. Ближе всех находилась рысь, она положила передние лапы на стол, задние поджала под себя (в следствие чего ее смокинг внизу небрежно смялся) и взыскательным взором оглядывала остальных. Точь-в-точь как смотрит начальник на своих подчиненных. Рядом приютился волк, свернувшись клубком и вытянув морду в сторону общей компании. Его галстук был явно длинноват и порой касался пола. Самой яркой и самой заметной фигурой этого зоопарка был, несомненно, медведь. Облаченный в пышное королевское платье, он уселся прямо-таки по-человечески: откинувшись на мягкую спинку и слегка растопырив лапы. Свинья еще пока только взбиралась на одно из кресел, что для нее было немалой проблемой: постоянно при этом падала и что-то по-свински бормотала себе под рыло. После всякого падения ее копыта стучали о лакированный пол, а ноги неуклюже разъезжались в разные стороны. Наконец, разочаровавшись в своих способностях, она улеглась на более низкий диван, рядом с бегемотом. Тот, кстати, тянул трубку, и из его огромных нор-ноздрей то и дело выплывали облака серого дыма. Интересно, а где же кот?

«Кис-кис, ты где?».

Да вот же он! Куда денется? Сидел прямо на столе, что-то там вынюхивая и вылизывая. Чуть живой и чуть мертвый, я стоял за портьерой, не шевелился и почти не дышал, только вслушивался в каждый пролетающий звук. Вся эта компания уж слишком смахивала на… обыкновенный цирк. Кстати, чем не идея? Раньше она мне в голову не приходила. Вдруг эти твари и впрямь сбежали из цирка? Там обычное дело наряжать животных в человеческие одежды, дрессировать их, обучая повадкам людей. Что, в Менлаувер приехали бродячие артисты?

Медведь поправил лапой свои очки и басисто произнес:

– Господа, я страшно, страшно голоден…

Цирк, наспех построенный в моем воображении, после этой фразы сразу рухнул до основания. Увы, все намного проще: это обыкновенное сумасшествие. Мне даже захотелось рассмеяться — смехом здравого прагматичного человека. То, что творилось у меня перед глазами, просто не могло происходить НА САМОМ ДЕЛЕ! «Не будь идиотом, Майкл!» — твердил некий внутренний голос, правда, звучал он вяло и невразумительно.

– Съедим его сейчас или немного подождем? — гаркнул бегемот.

Произнося слова, его пасть приоткрывалась, а то, что можно было назвать губами, шевелилось, принимая разные конфигурации, отчего и рождались звуки. Отсюда вывод: речь, несомненно, принадлежала ему самому. Никто из людей рядом не притаился и не разыгрывал этот спектакль своим голосом. А у меня желание смеяться резко пропало. Зато возникло другое желание — сматываться отсюда. Ум прагматика вновь померк в дебрях штормующих чувств.

– Целых триста лет мы ждали этого дня! — послышался то ли хрип, то ли храп, потом до меня дошло, что это хрюкала свинья. — Я уже начала терять всякую надежду, что когда-нибудь вновь почувствую во рту вкус человеческого мяса.

Ни хрена себе заявление! В блеклом свете сверкнули ее вставленные зубы. Далее мяукнул кот:

– Давайте сохраним наш старый уговор: печень моя, все остальное — вам.

Он весело повилял хвостом и прижал уши. Что-то становилось совсем не смешно. Рысь, по всей видимости, являлась в их компании предводителем, обвела всех проникновенным взглядом, способным спалить любые нервы, двумя лапами сняла свой цилиндр и положила рядом на стол.

– Чего мы, собственно говоря, ждем? — прорычала она.

– Предвкушение сладости само по себе сладость, — сказал медведь. — Продлим эти счастливые минуты. Он от нас далеко не уйдет.

Все тайные и явные предчувствия подсказывали, что речь идет о персоне, именуемой Майклом Айрлэндом. А о ком же еще? Ощущения были не из приятных: примерно такие же, если из ледяной воды вдруг резко окунуться в кипяток, по природе будучи моржом. Вся моя одежда уже стала липкой от обильного пота. Ведь они же звери! Наверняка чуют запах. Думать, а тем более раздумывать было некогда. Нужно быстрее уходить. Или просыпаться. Об этом настойчиво требовал инстинкт самосохранения. Давно замечено, что когда у человека под действием некой страсти притупляется рассудок, его поведением начинают править подсознательные рефлексы, возвращая его назад по эволюционной лестнице в мир низших существ. Я осторожно сделал шаг назад. Затем другой, третий… Звери не реагировали, продолжали бормотать о чем-то своем. Пройдя на цыпочках по коридору, точно проплыв по воздуху, я подошел к двери и насколько можно медленно, чтобы не скрипела, принялся ее открывать. Свежий ночной воздух несколько отрезвил сознание. Менлаувер продолжал свое существование, обращенный ко мне уже своей наружной стороной.

Свобода!

Хотелось бы верить… Изрядно осмелев, а главное — обретя вновь способность к мышлению, я направился к воротам. Ночь стояла в зените. Стены замка, стройные шеренги садовых деревьев, настил едва угомонившейся от ветра травы, то что вверху, то что внизу — словом, все вокруг было замалевано мрачными красками темноты. Если б не спасительный лунный свет, то ориентироваться было бы чрезвычайным затруднением. Около главных ворот стояла еще одна неподвижная статуя — наш привратник Хортс. То же лицо цвета извести, те же застывшие глаза с заледеневшим взором. Колдовство ли… волшебство ли… словом, черт поймет какая стихия настигла его в самой естественной позе: он стоял, слегка наклонив грудь и согнув в колене одну ногу, желая сделать шаг вперед. Голова была повернута в сторону сада. Мимика присущего ему равнодушия отпечаталась на лице, как на слепке из гипса.

– Хортс… — еще отчаянно надеясь на обман густого сумрака, я пытался принять его за живого. — Хортс! Да что творится, в конце-концов?!

Как ребенок, начитавшийся страшных книжек, я жмурил глаза, пытался себя ущипнуть, тряс головой, почти уверенный, что прилипшие к ней наваждения рассеются от резких движений. Чем дольше все ЭТО длилось, тем яснее становилось, что дело я на самом деле влип в какую-то мистическую дрянь.

– Хортс! Очнись!!

Легкий ветерок трепал его рыжие волосы, точно такие, что были у того, настоящего Хортса. Но когда мои пальцы коснулись его твердой, словно камень, ладони, я сорвался с места и ринулся к воротам. Лебедка почему-то не двигалась, поэтому пришлось перелезать через решетку — тайно, крадучись, словно вор, убегающий с награбленным, но никак не хозяин этого поместья. Да ладно убегать, знать бы — от чего? Холодный сумрак растворил в себе все сущее: спящий лес, проселочную дорогу, бетонную стену вокруг замка. Все в округе превратилось в жилище призраков, но причиной этому служило, к счастью, не колдовство, а обыкновенные чары обыкновенной ночи. Небо выглядело таким же черным как земля. Возьми сейчас, поменяй их местами, и мало что измениться. Правда там, наверху, все еще мерцали далекие искры трансцендентного света — звезды, а также наполовину отломанная каким-то варваром луна. Последняя изредка пряталась за занавесом невидимых туч. Мир казался лишь нарисованной декорацией. Скверно нарисованной. Я даже боялся подумать, что сумасшествие, поразившее Менлаувер, может распространяться за его пределами. Вот самая здравая мысль: бежать в ближайшую деревню за помощью к людям.

«Так беги, чего стоишь?!» — рявкнул на меня мой внутренний голос.

Ноги уже неслись по едва различимой земле. Дорога еле озарялась светом скупой луны, которая то издевательски исчезала, то вновь появлялась. Пару раз споткнулся и упал, причем, однажды — о собственную ногу. Справа и слева стояли две стены лесного массива, угрюмые и враждебные, готовые в любой момент сомкнуться, уничтожив этот мизерный участок свободного пространства. Какая только чертовщина не лезла в голову… Моя собственная фантазия работала против меня, на руку каким-то враждебным силам, рисуя перед взором устрашающие образы. Я вдруг подумал: «А что, если скульптура Хортса залезла на стену и сейчас смотрит мне вслед?.. Или блуждает по саду и ищет собственные зрачки?..».

Скажите: почему такому умному человеку, как я, лезут в башку такие дурно воспитанные помыслы?

Кстати, вот еще идея! А если в то вино, которой мы с Томом так беспечно распивали, была подсыпана отрава? Нет, не в буквальном смысле отрава, а вещество-галлюциноген, чьи плоды сейчас и пожинает воспаленный рассудок… В принципе, неплохая мысль, но легче от нее почему-то не становилось.

Через несколько минут показалось знакомое поле, оно плашмя лежало на земле взъерошенным одеялом посеревших от ночи колосьев. Монолитная спящая равнина… И лишь где-то вдали редели несколько непотухших огоньков — там располагалась деревня. Это подействовало расслабляющее. Почувствовав наконец некую безопасность, я пошел уже более спокойно. В какой-то момент мне вновь захотелось рассмеяться над собственным идиотизмом. Как современный образованный человек может всерьез воспринимать ТАКОЕ!?

СПЕКТАКЛЬ!

Да-да! Передо мной некие фокусники-иллюзионисты разыграли обыкновенный спектакль! Ш-шутка, так сказать… И уж не рука ли Тома во всем этом задействована? Он, смолоду любитель общения и болтовни, как-то подозрительно и внезапно уехал из замка. «Ну же, Том, выходи! Всплесни руками и воскликни: Майкл, тебе понравилось?». Ух, и получит он у меня по морде!

На душе сразу полегчало, я глубоко вдыхал в себя загустелый ночной воздух: он был прохладный, мягкий, пропитанный запахом жасмина, растущего поблизости. Только сейчас я с отрезвляющей ясностью понял: вокруг меня находится самый обыденный реальный мир, хоть и занавешенный шторами мрака. Затем я пощупал собственное тело: туловище, руки, голову — нормальное человеческое тело. Тактильное восприятие окружающих вещей было такое же, как вчера, неделю назад — короче, как всегда.

Тут меня посетило прямо-таки геройское побуждение плюнуть на все и вернуться обратно в замок. Наверное, хмель лесных ароматов успела ударить в голову и произвести исцеляющий эффект. Случилось, как я и думал, тривиальное помрачение ума. Вот сейчас вернусь назад: там все мирно спят, никаких зверей, никаких чертей и подобных им сволочей. Пора бы уже отрезветь…

Еще раз оглянулся. Спокойствие. Тишина. Ничего подозрительного. Вывернутый наизнанку порядок, похоже, претерпел обратную инверсию. Все вещи и события обрели свои привычные формы — так, во всяком случае, казалось. Или хотелось казаться. В этот момент мне почти до смерти захотелось услышать убаюкивающее тиканья настенных часов, вернуться в свою спальню и погрузиться в сладостные объятия перины. Я уже направился в обратную сторону, но едва сделал пару десятков шагов, как вновь остановился.

Внутри словно ошпарило кипятком…

Совсем неподалеку из загадочной и непредсказуемой темноты светились шесть пар горящих глаз. Озлобленных и явно нечеловеческих. Они словно впитывали в себя весь призрачных свет вселенной — со звезд, с луны, с еще не потухших окон деревни, чтобы, смешав его с ненавистью, ярким пучком отразить в мою сторону.

Звери!!

Пока они стояли неподвижно и, вроде бы, спокойно. С неподвижностью и спокойствием палача, которому некуда спешить, так как голову отрубить всегда успеется. Любопытства, радушия, заинтересованности или братского дружелюбия в их жгучих взглядах уловить так и не удалось, как ни старался. Зато ненависть читалась на расстоянии. В черном тумане ночи их тела были плохо различимы, виднелись лишь контуры. Но этого оказалось достаточно, чтобы развеять последние сомнения — передо мной находилась та же знаменитая шестерка: свинья, волк, рысь, медведь, бегемот и маленький чертенок в образе кота. Последний маячил абстрактным темным пятном, терся мордой о лапы своих старших «братьев» и тихо мурлыкал.

Дальнейшее уже не происходило, а проносилось над землей смерчем меняющих друг друга событий. Начиная со следующей секунды и далее всякая мыслительная деятельность во мне была полностью отключена, на думы и раздумья просто уже не оставалось внутренних сил. Опять взревели инстинкты самосохранения, срывая меня с места и унося невесть в какую сторону. Только потом я сообразил, что бегу в сторону деревни. Никогда раньше страх не причинял мне таких внутренних страданий. Он вонзил в меня свои железные когти, сдавливал сердце и душу, отчего становилось трудно дышать. Буквально за моей спиной доносилось сопение рыси, она бежала играючи, явно не в полную силу. Ее лапы мягко ступали по земле, шуршали о колосья и были заглушаемы топотом ног бегемота. Эти двое, кажется, находились ближе всех. Но глянув случайно в сторону, я понял, что ошибся. Волк уже обгонял меня, желая видимо, зайти спереди и перекрыть дорогу. Его яркий пунцовый пиджак, идеально облегающий его волчью талию, ночью выглядел серым как шерсть. Ситуация становилась все более тупиковой. Все более бредовой. Все более для меня плачевной. Не оставалось никаких сомнений: звери в этом кошмаре играли роль охотников, а я, следуя печальной логике, выходит — загоняемая дичь. Сзади донесся грубый бас бегемота:

– А он неплохо бегает! Клянусь честью, господа, эта игра доставляет мне большое удовольствие!

Чем он там клянется?.. Чтоб ему подавиться своей трубкой! Рысь чисто по-звериному прорычала в ответ, а писклявый бесенок, путающийся у нее под ногами, повторил фразу, уже услышанную в гостиной:

– Отдайте мне только печень, господа. Остальное забирайте себе!

Ужас начинал приобретать форму истерики. Черное полотно небосвода нависало над самой головой и не падало на землю лишь потому, что было подпираемо могучими ветвями невидимых деревьев. Ночь разъедала все образы и очертания. Перед взором прыгали, бесились, неистовствовали изломанные оптическим обманом тени чьих-то теней. Ничего реального. Ничего конкретного. В мире звуков осталось только ненасытное звериное урчание, тошнотное хрюканье, замогильный вой, в своей общей какофонии иногда рождающие призраки человеческой речи. Если все происходящее являлось лишь болезненной акциденцией моей собственной фантазии (а такая надежда еще оставалась), я с минуты на минуту ожидал какого-нибудь внешнего вторжения в этот бред (может, миссис Хофрайт потрясет меня за плечо или разбудят своим многоголосьем утренние петухи). ЭТО не должно продолжаться до бесконечности. Развязка, какая бы то ни было, все равно наступит. И эти медленно ползущие, пораженные безумием, минуты растягивали мое страдание с таким же усердием, как иногда, быстро проносясь, любили сокращать удовольствия: те самые мимолетные жизненные радости, далекие и давно угасшие.

Проснуться… я должен проснуться!

Надвигалось состояние душевной асфиксии. Ночь, царившая внутри и снаружи, ослепла, оглохла и стала равнодушной ко всему в ней происходящему.

– Кто-нибудь!! Помогите!!

Мертвое небо поглотило мой отчаянный крик. К тому же, глупо было надеяться, что в это время кто-то станет бродить по полю, да еще с оружием, чтобы имелась хоть какая-то возможность оказать сопротивление. Звери уже находились так близко, что порою терлись о мое тело. Деревня была бесконечно далеко. Черт, почему у меня не хватило сообразительности захватить охотничье ружье?

Вместо воздуха я уже вдыхал отравленную черноту небес. Земля сделалась зыбкой как болото. Силы иссякли, и мое тело продолжало нестись вперед по инерции. Все, происходящее в дальнейшем, было уже чисто механическим, не зависящим ни от моей воли, ни от бредящего рассудка. Я даже не почувствовал эту роковую кочку, но зато с отрезвляющей ясностью ощутил себя лежащим на онемевшей, лишенной тепла и холода, земле. Губы жадно глотали миазмы отравленного воздуха. Ветер сорвал с неба все звезды и кружил их так, как порой забавляется фейерверком осенней листвы. Звери обступили меня со всех сторон. Уже с последней, отчаянной надеждой я обратился к своим преследователям:

– Что вам от меня нужно?! Кто вы такие?!

Ответа не последовало, во всяком случае на человеческом языке. Меня, как загнанную обессиленную дичь, стали обнюхивать, издавая ворчливые звуки вялого торжества. В эмпирее небес танцующий ветер затянул реквием царившему безумию. В тональности моего отчаяния.

– Кто вы такие?!

Пришла острая обжигающая боль, словно несколько ножей вонзилось в тело, чуть пониже колена. Кровь смешанная с огнем ударила в голову.

– Что… вам… на…

Грудь спонтанно сжалась, и я изверг такой оглушительный крик, что будь я уже в потустороннем мире, наверняка очнулся бы и встал из гроба. Слепая и бесчувственная к моим страданиям агония, пришедшая с небес, словно демон, словно живое существо, проникла в тело и принялась терзать каждый его нерв. Единственная мысль, умудрившаяся промелькнуть в голове, была очевидна: мне конец. Все другие мысли, спаленные огнем, исчезли. На долю мгновения я увидел собственную ногу с изорванными мышцами и сухожилиями. Она торчала из пасти медведя.

На лицо брызнула теплая кровь. У меня оставалось еще несколько секунд, чтобы попрощаться с жизнью. За эти короткие мгновения перед мысленным взором вспыхивали и исчезали образы угасающего мира, который скорее всего, если и существовал, то только в моем воображении. Звезды погасли. Они отслужили свое, и в них уже не было надобности. Небо стало пустым как полотно. Краски выцвели, звуки утихли. Где-то на периферии сознания, сам не знаю почему, появилась растерянная физиономия Томаса, затем миссис Хофрайт с немым скучающим взором, мисс Элена… она пыталась мне улыбнуться, но тут же исчезла. В тот же момент зубы волка, заточенные как лезвия, проткнули мне предплечье. А кости другой руки хрустнули под челюстью бегемота.

Мое тело разрывали на части, и я уже не соображал — в которой из этих частей находилась метающаяся душа. Рвались мышцы, выворачивались суставы. Мой крик, не имеющий ничего общего с человеческим голосом, глушил всякий сущий в мире звук. Если существует ад, то в эти мгновения я находился в самом его эпицентре. Я жаждал смерти как спасения, но даже она издевалась надо мной, надменно посмеиваясь со стороны над моими страданиями, как над увеселительным зрелищем, устроенным в ее честь.

Время бешено вращалось по кругу мертвой петли и постоянно возвращалось в исходную точку. Или же оно блуждало по лабиринту собственных координат, тщетно ища продолжение. Короче — свихнулось. Именно из-за этого моя агония так долго не могла разрешиться успокоительным забвением. Дышать стало почти невозможно. Не помню уж, что именно тогда я кричал: то ли кого-то проклинал, то ли звал на помощь, то ли молился наспех выдуманному божеству. Внезапно мой крик стих и перешел в хрипоту… На шее сомкнулись чьи-то челюсти. И тогда вселенная наконец канула в бездну…

Боль, капля за каплей, стекала в окружающее пространство, вместе с болью угасало и мое сознание. Смерть все же проявила свойственное ей милосердие и накрыла меня лекарственным саваном забвения…

Самое дикое и самое странное было то, что последними ощущениями являлись запахи: душистые запахи декоративных цветов.

Потом умерла даже сама темнота.